...а также суверенностью, что посылает их на верную смерть, которую, без сомнения, сам им уготовил.
И, разумеется, Сеттиньяз думает, что? столь незаметный арест Иоханна Климрода и его отправка в замок Хар-тхайм, чтобы служить подопытным кроликом и объектом экспериментов для будущих палачей лагерей смерти, — это дело рук Штейра, завершившего свой личный «аншлюс» путем увольнения прежних слуг и убийством Антона Хинтерзеера, старого дворецкого.
Что же произошло с Эрихом Штейром после апреля 1945 года?.. Первое время он нашел надежное укрытие в американском лагере для военнопленных под фальшивой фамилией, ожидая момента, когда можно будет вновь выплыть на поверхность официально. Едва Реб Климрод снова появился — на сей раз он был бесконечно более опасен, чем мог быть два года назад, — Штейр сразу понял, что его безопасность под серьезной угрозой…
Отсюда прошение о Todeserklarung, поданное фрау Штейр…
...отсюда все, что произошло в Штирии…
...отсюда бегство Штейра в марте 1947 года в Южную Америку.
И у Сеттиньяза не было никакого сомнения: из всех возможных путей бегства Штейр воспользовался тем, что называли Монастырской дорогой.
В восемь часов десять минут высокорослый мужчина, довольно полный, но сохранивший еще вполне приличную фигуру, вышел из собственного дома по Цеппелинштрас-се, в Мюнхене, на берегу Изара. Он поднял лисий воротник своего пальто, поправил прекрасные, на меху, замшевые перчатки и открыл ворота гаража.
Его гордость новехонький «мерседес» стоял на месте. Сев за руль — сущим наслаждением было услышать, как нежно заурчал мотор, — включил первую скорость.
— Не двигайтесь, пожалуйста.
Голос был таким мягким и вежливым, что в первое мгновенье он абсолютно не испугался. Потом, обернувшись, он узнал эти глаза, и его огнем обжег страх.
— Это невозможно!
— Я очень боюсь, что возможно, — ответил Реб. — Я знаю, что сейчас выйдут ваши дети и что вы должны отвезти их в школу. Никаких изменений в программе не будет. Было бы лучше, чтобы их не произошло. В этом случае мне придется убить и ваших детей, а я не хотел бы этого делать. Теперь, пожалуйста, выезжайте спокойно.
— Михаэль…
— Выезжайте, прошу вас.
«Мерседес» выкатился из гаража и медленно подъехал к подъезду дома. Вышли два мальчика, закутанные в красно-голубые толстые шерстяные шарфы. Они слегка удивились, увидев рядом с их отцом незнакомца, но Реб улыбнулся им и пояснил:
— Мы с вашим отцом знакомы уже много лет. Целых двадцать месяцев он заботился обо мне почти по-отечески. Садитесь, мы отвезем вас в школу.
Дети улыбнулись в ответ и стали задавать ему вопросы Он ответил, что зовут его Михаэль, или по крайней мере так привык его называть их отец, потому что ему не нравилось его второе имя. «А какое это было имя?» «О, — ответил он, — оно совсем иностранное и очень странное, вам останется лишь спросить у вашего отца, что за имя».
Они подъехали к школе, и Реб с улыбкой обратился к водителю «мерседеса»:
— Вам следовало бы поцеловать ваших детей. Они очаровательны.
Мальчуганы вошли в школу и машина тронулась с места.
— О, Боже мой, Михаэль…
— Мы едем в Дахау — сказал Реб. — Маутхаузен слишком далеко, и нам пришлось бы переезжать границу. Дахау вполне подойдет.
— Михаэль…
— Мое имя Реб, — сказал он, улыбаясь. — Пожалуйста, притормозите слегка. Мне не хотелось бы, чтобы мы попали в аварию. И лучше бы вы молчали. От звука вашего голоса… во мне лишь больше закипает гнев. Вам понятно?
Они ехали молча. Показался концлагерь, ничуть не изменившийся за двадцать три месяца.
— Заезжать внутрь не будем, это ни к чему. Вы просто поедете вдоль ограды до того места, откуда будут видны кремационные печи.
Прошло две минуты.
— Это здесь. Остановитесь, пожалуйста. И выходите. Сам Реб тоже вышел. В левой руке он держал флягу, а в правой — пистолет. Бывший оберштурмбанфюрер глухим голосом спросил:
— Вы действительно убили бы детей?
— Думаю, что да, — сказал Реб — Однако не уверен. Хотя меня душит гнев, не знаю, дошел бы я до того, чтобы, убить детей.
Он протянул флягу:
— Прошу вас, Откройте ее и пейте.
Бывший оберштурмбанфюрер отвинтил крышку и узнал запах.
— Это же бензин.
— Да, — усмехнулся Реб. — Я вспоминаю того юного француза, которого вы три года и четыре дня тому назад, почти в этот же час, заставили пить бензин. Правда, пить ему пришлось отработанное масло. Только потому, что бензина у вас не хватало. Ему было десять лет. Он родился 23 июля в Бордо, я очень хорошо его помню. Он умирал десять часов. Я думаю, вы выпьете этот бензин, потому что вы до последнего будете надеяться, что я вас не убью. Вам и вправду выпала удача.
Небольшая, но все-таки удача. Но прежде, чем выпить…
Реб вытащил из кармана куртки маленькую, завернутую в бумагу вещичку.
— Подарок вам, — сказал он.
Оберштурмбанфюрер развернул бумагу. И увидел тюбик губной помады.
— Мне очень хотелось бы, чтоб вы провели ей по лицу, а главное — накрасили губы…
Тишина.
— Вот так. И щеки тоже, пожалуйста… Отлично. А теперь пейте бензин… Фляга эта ваша, в случае, если вы ее не узнаете. А вот это письмо будет найдено у вас в кармане. Оно написано юным литовцем по имени Заккариус. Вы скажете, что он умер. Ну разве в этом дело? Он описывает в нем все, что вы делали с теми детьми, в числе которых был и я… Выпейте еще немного, прошу вас…
Он выстрелил почти в упор, в правую скулу. Потом, вложил пистолет в еще теплую руку оберштурмбанфюре-ра Вильгельма Хохрайнера и пальцами мертвеца еще раз нажал на курок; эта вторая пуля улетела куда-то в сторону.
Он ждал, пока они отъедут подальше отсюда, только по-том его вырвало. Дову Лазарусу пришлось два раза останавливать машину, так как Реба все время тошнило.
— Смотри, — прошептал Дов.
Снова вышла женщина, на этот раз в сопровождении двоих мужчин.
— Ты узнаешь одного, малыш?
Реб утвердительно кивнул. Самый маленький из них был немец, и три недели назад, на другой день после казни Хохрайнера в виду крематориев Дахау, Дов и Реб видели его за рулем одного из грузовиков, на которых возили из Зальцбурга в Мюнхен «Stars and Stripes», газету американской армии. Военная полиция никогда не обыскивала эти грузовики, самое большее — шутя забирала для себя парочку экземпляров, так что каждым рейсом перевозились беглые нацисты, спрятанные за пачками газет. Что касается женщины — у нее были седые короткие волосы и напряженное лицо, — то именно она 3 июля 1945 года, в Зальцбурге объяснила Ребу, что фотограф Лотар находится в своей лаборатории, возле Башни Колоколов, и тем самым отправила его в ловушку, подстроенную Эпке. Женщина была первым этапом в охоте Реба Климрода за эсэсовцами (с Хохрайнером все обстояло гораздо легче — бывший оберштурмбанфюрер совершенно беспрепятственно снова, в начале 1946 года, стал возглавлять свою текстильную фабрику). Реб отыскал ее менее чем через сто часов после своего возвращения в Австрию, куда приехал из Мюнхена, и сегодня, 23 марта 1947 года, они с Лазарусом — вместе или порознь — следили за ней уже сороктретий день.
— В шале и другие типы, малыш. По крайней мере трое.
— Четверо, — ответил Реб.
Было начало одиннадцатого, и ночь обещала быть холодной. Сверху, из перелеска, где они находились в засаде, можно было заметить внизу огни Альтаусзе. Чтобы попасть в Альтаусзе, надо ехать из Бад-Ишля — там живал летом Франц-Иосиф, — что лежит в пятидесяти пяти километрах к востоку от Зальцбурга. Выезжают на дорогу в Леобен, а в Бад-Аусзе сворачивают направо, на другую дорогу, которая сразу же разветвляется: правая ведет в деревни Грундльзе и Гесль, левая — в Альтаусзе. В обоих случаях оказываешься в самом сердце Мертвых гор; здесь темные и глубокие озера, лежащие в оправе высоких, часто почти отвесных скал.
— Четверо мужчин и еше женщина, — уточнил Реб.
Женщину из Зальцбурга звали Герда Хюбер.
И, разумеется, Сеттиньяз думает, что? столь незаметный арест Иоханна Климрода и его отправка в замок Хар-тхайм, чтобы служить подопытным кроликом и объектом экспериментов для будущих палачей лагерей смерти, — это дело рук Штейра, завершившего свой личный «аншлюс» путем увольнения прежних слуг и убийством Антона Хинтерзеера, старого дворецкого.
Что же произошло с Эрихом Штейром после апреля 1945 года?.. Первое время он нашел надежное укрытие в американском лагере для военнопленных под фальшивой фамилией, ожидая момента, когда можно будет вновь выплыть на поверхность официально. Едва Реб Климрод снова появился — на сей раз он был бесконечно более опасен, чем мог быть два года назад, — Штейр сразу понял, что его безопасность под серьезной угрозой…
Отсюда прошение о Todeserklarung, поданное фрау Штейр…
...отсюда все, что произошло в Штирии…
...отсюда бегство Штейра в марте 1947 года в Южную Америку.
И у Сеттиньяза не было никакого сомнения: из всех возможных путей бегства Штейр воспользовался тем, что называли Монастырской дорогой.
— 14 -
В восемь часов десять минут высокорослый мужчина, довольно полный, но сохранивший еще вполне приличную фигуру, вышел из собственного дома по Цеппелинштрас-се, в Мюнхене, на берегу Изара. Он поднял лисий воротник своего пальто, поправил прекрасные, на меху, замшевые перчатки и открыл ворота гаража.
Его гордость новехонький «мерседес» стоял на месте. Сев за руль — сущим наслаждением было услышать, как нежно заурчал мотор, — включил первую скорость.
— Не двигайтесь, пожалуйста.
Голос был таким мягким и вежливым, что в первое мгновенье он абсолютно не испугался. Потом, обернувшись, он узнал эти глаза, и его огнем обжег страх.
— Это невозможно!
— Я очень боюсь, что возможно, — ответил Реб. — Я знаю, что сейчас выйдут ваши дети и что вы должны отвезти их в школу. Никаких изменений в программе не будет. Было бы лучше, чтобы их не произошло. В этом случае мне придется убить и ваших детей, а я не хотел бы этого делать. Теперь, пожалуйста, выезжайте спокойно.
— Михаэль…
— Выезжайте, прошу вас.
«Мерседес» выкатился из гаража и медленно подъехал к подъезду дома. Вышли два мальчика, закутанные в красно-голубые толстые шерстяные шарфы. Они слегка удивились, увидев рядом с их отцом незнакомца, но Реб улыбнулся им и пояснил:
— Мы с вашим отцом знакомы уже много лет. Целых двадцать месяцев он заботился обо мне почти по-отечески. Садитесь, мы отвезем вас в школу.
Дети улыбнулись в ответ и стали задавать ему вопросы Он ответил, что зовут его Михаэль, или по крайней мере так привык его называть их отец, потому что ему не нравилось его второе имя. «А какое это было имя?» «О, — ответил он, — оно совсем иностранное и очень странное, вам останется лишь спросить у вашего отца, что за имя».
Они подъехали к школе, и Реб с улыбкой обратился к водителю «мерседеса»:
— Вам следовало бы поцеловать ваших детей. Они очаровательны.
Мальчуганы вошли в школу и машина тронулась с места.
— О, Боже мой, Михаэль…
— Мы едем в Дахау — сказал Реб. — Маутхаузен слишком далеко, и нам пришлось бы переезжать границу. Дахау вполне подойдет.
— Михаэль…
— Мое имя Реб, — сказал он, улыбаясь. — Пожалуйста, притормозите слегка. Мне не хотелось бы, чтобы мы попали в аварию. И лучше бы вы молчали. От звука вашего голоса… во мне лишь больше закипает гнев. Вам понятно?
Они ехали молча. Показался концлагерь, ничуть не изменившийся за двадцать три месяца.
— Заезжать внутрь не будем, это ни к чему. Вы просто поедете вдоль ограды до того места, откуда будут видны кремационные печи.
Прошло две минуты.
— Это здесь. Остановитесь, пожалуйста. И выходите. Сам Реб тоже вышел. В левой руке он держал флягу, а в правой — пистолет. Бывший оберштурмбанфюрер глухим голосом спросил:
— Вы действительно убили бы детей?
— Думаю, что да, — сказал Реб — Однако не уверен. Хотя меня душит гнев, не знаю, дошел бы я до того, чтобы, убить детей.
Он протянул флягу:
— Прошу вас, Откройте ее и пейте.
Бывший оберштурмбанфюрер отвинтил крышку и узнал запах.
— Это же бензин.
— Да, — усмехнулся Реб. — Я вспоминаю того юного француза, которого вы три года и четыре дня тому назад, почти в этот же час, заставили пить бензин. Правда, пить ему пришлось отработанное масло. Только потому, что бензина у вас не хватало. Ему было десять лет. Он родился 23 июля в Бордо, я очень хорошо его помню. Он умирал десять часов. Я думаю, вы выпьете этот бензин, потому что вы до последнего будете надеяться, что я вас не убью. Вам и вправду выпала удача.
Небольшая, но все-таки удача. Но прежде, чем выпить…
Реб вытащил из кармана куртки маленькую, завернутую в бумагу вещичку.
— Подарок вам, — сказал он.
Оберштурмбанфюрер развернул бумагу. И увидел тюбик губной помады.
— Мне очень хотелось бы, чтоб вы провели ей по лицу, а главное — накрасили губы…
Тишина.
— Вот так. И щеки тоже, пожалуйста… Отлично. А теперь пейте бензин… Фляга эта ваша, в случае, если вы ее не узнаете. А вот это письмо будет найдено у вас в кармане. Оно написано юным литовцем по имени Заккариус. Вы скажете, что он умер. Ну разве в этом дело? Он описывает в нем все, что вы делали с теми детьми, в числе которых был и я… Выпейте еще немного, прошу вас…
Он выстрелил почти в упор, в правую скулу. Потом, вложил пистолет в еще теплую руку оберштурмбанфюре-ра Вильгельма Хохрайнера и пальцами мертвеца еще раз нажал на курок; эта вторая пуля улетела куда-то в сторону.
Он ждал, пока они отъедут подальше отсюда, только по-том его вырвало. Дову Лазарусу пришлось два раза останавливать машину, так как Реба все время тошнило.
— Смотри, — прошептал Дов.
Снова вышла женщина, на этот раз в сопровождении двоих мужчин.
— Ты узнаешь одного, малыш?
Реб утвердительно кивнул. Самый маленький из них был немец, и три недели назад, на другой день после казни Хохрайнера в виду крематориев Дахау, Дов и Реб видели его за рулем одного из грузовиков, на которых возили из Зальцбурга в Мюнхен «Stars and Stripes», газету американской армии. Военная полиция никогда не обыскивала эти грузовики, самое большее — шутя забирала для себя парочку экземпляров, так что каждым рейсом перевозились беглые нацисты, спрятанные за пачками газет. Что касается женщины — у нее были седые короткие волосы и напряженное лицо, — то именно она 3 июля 1945 года, в Зальцбурге объяснила Ребу, что фотограф Лотар находится в своей лаборатории, возле Башни Колоколов, и тем самым отправила его в ловушку, подстроенную Эпке. Женщина была первым этапом в охоте Реба Климрода за эсэсовцами (с Хохрайнером все обстояло гораздо легче — бывший оберштурмбанфюрер совершенно беспрепятственно снова, в начале 1946 года, стал возглавлять свою текстильную фабрику). Реб отыскал ее менее чем через сто часов после своего возвращения в Австрию, куда приехал из Мюнхена, и сегодня, 23 марта 1947 года, они с Лазарусом — вместе или порознь — следили за ней уже сороктретий день.
— В шале и другие типы, малыш. По крайней мере трое.
— Четверо, — ответил Реб.
Было начало одиннадцатого, и ночь обещала быть холодной. Сверху, из перелеска, где они находились в засаде, можно было заметить внизу огни Альтаусзе. Чтобы попасть в Альтаусзе, надо ехать из Бад-Ишля — там живал летом Франц-Иосиф, — что лежит в пятидесяти пяти километрах к востоку от Зальцбурга. Выезжают на дорогу в Леобен, а в Бад-Аусзе сворачивают направо, на другую дорогу, которая сразу же разветвляется: правая ведет в деревни Грундльзе и Гесль, левая — в Альтаусзе. В обоих случаях оказываешься в самом сердце Мертвых гор; здесь темные и глубокие озера, лежащие в оправе высоких, часто почти отвесных скал.
— Четверо мужчин и еше женщина, — уточнил Реб.
Женщину из Зальцбурга звали Герда Хюбер.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента