Раз она спросила:
   – Что же эта твоя любовь так долго не приходит?
   Сан сказал, как у них условлено. Ли засмеялась и спросила:
   – Кого из нас двоих, меня или ее, ты считаешь красивее?
   – Можно сказать: обе вы прекрасны, – отвечал студент. – Только у милой Лянь кожа нежнее и мягче…
   Ли изменилась в лице и сказала:
   – Ты говоришь: красивы мы обе… Это ты только мне так говоришь… Та, наверное, настоящая фея из лунных чертогов. А мне, конечно, с ней не сравниться!
   И надулась… Стала считать по пальцам. Сосчитала, что десять дней уже прошло. Велела не выдавать ее и решила тайком посмотреть на Ляньсян.
   В следующую ночь, действительно, пришла Ляньсян. Стали очень мило шутить и смеяться… Потом пошли спать, и вдруг дева испуганным голосом говорит ему:
   – Пропал ты! Всего десять дней, как я тебя не видела, а смотри, как ты высох и осунулся: куда больше прежнего! Уверишь ли ты меня, что у тебя нет еще и других встреч?
   Студент спросил, почему она так думает.
   – Я сужу, – сказала она, – по внутреннему состоянию: смотри – пульс-то твой еле-еле бьется, с перерывами, словно путанные нити шелка. Эта болезнь от беса!
   На следующую ночь пришла Ли. Сан спросил:
   – Ну как? Подсмотрела? Как тебе нравится Ляньсян?
   – Прекрасна, – отвечала Ли. – Я сразу же решила, что в мире таких красавиц нет. И конечно, права: она – лиса. Как только она от тебя вышла, я за ней следом. Она прошла к южным горам и там, оказывается, живет в норе.
   Сан, думая, что она просто ревнует, вяло одобрил это предположение в общих словах, а на следующий вечер шутил с Ляньсян:
   – Я, конечно, не верю, но вот говорят, что ты, милая, – лиса.
   Лянь быстро спросила, кто это так говорит. Но студент, смеясь, уверял ее, что он просто шутит… Лянь продолжала:
   – Ну, хорошо! А какая же разница между лисой и человеком?
   – Такая, говорят, что завороженные лисой сильно хворают и умирают. Вот чего боятся!
   – Неправда это, – возразила Лянь, – в твои годы, милый мой, после спаленки дня в три силы восстанавливается. Пусть даже это будет лиса – какой вред для тебя? Конечно, если, как говорится, «рубить да рубить каждый день», то ведь человек-то окажется еще почище лисы! Разве ты думаешь, что умершие от сухотки люди и их призраки так-таки от лис и гибли?.. Как бы то ни было, здесь, наверное, есть кто-то, кто на меня наговаривает.
   Сан самым решительным образом настаивал, что никого такого нет, но Лянь допытывалась все настойчивее и настойчивее, и студент был вынужден выдать секрет.
   – Я сильно дивилась, – промолвила Лянь, – видя, как ты изможден, но почему так быстро это шло?.. Нет, она не человек, а что-то другое! Ты ей ничего не говори, а завтрашнюю ночь я тоже выслежу ее, как она меня.
   В эту ночь Ли, действительно, пришла. Сказала два-три слова, как вдруг за окном послышался кашель, потом чиханье. Ли быстро убежала. Лянь вошла и сказала студенту:
   – Ты погиб! Это настоящее бесовское отродье. Если ты увлекся ее красотой настолько, что не можешь сейчас же порвать с ней, то твоя дорога к могиле уже коротка!
   Сан, решив, что она ревнует, сидел молча, не проронив ни слова. Лянь продолжала:
   – Я отлично знаю, что ты не можешь забыть любовь, но и я не могу равнодушно смотреть, как ты умираешь. Завтра я принесу лекарство и сразу очищу тебя от могильного яда. Счастье твое, что побеги твоей болезни пока неглубоки и что в десять дней она должна пройти. Ты уж позволь мне побыть с тобой все эти дни на одной постели, чтобы я могла следить за твоим выздоровлением.
   Тогда дело сладится.
   На следующую ночь она действительно принесла какого-то снадобья и дала студенту принять, причем сразу две-три дозы. Студент почувствовал, как во внутренностях стало вдруг чисто и пусто и как жизненный дух сразу же воспрянул. В душе благословляя чародейку, он в то же время так и не поверил, что эта болезнь от беса.
   Лянь каждую ночь спала с ним под одним одеялом и нежно ухаживала. Когда он хотел с ней слиться, она гнала его прочь. И вот через несколько дней кожа наполнилась, округлилась, и Лянь собралась уходить. На прощанье она особенно усердно настаивала, чтобы он порвал с Ли. Студент притворно обещал. Как только дверь захлопнулась, он сейчас же зажег огонь, схватил башмачок и весь погрузился в мечту. Ли сейчас же прилетела, выказывая крайнее раздражение по поводу столь долгой разлуки.
   – Она все ночи тут у меня ворожила, – говорил студент, – и знахарствовала: ты уж, пожалуйста, меня за это не брани. Любовь к тебе во мне живет.
   Ли чуть-чуть повеселела. Студент же шептал ей, лежа рядом на подушке:
   – Я тебя, дорогая моя, люблю очень. А ведь вот говорят, что ты бес!
   Ли прикусила язык и молчала довольно долго. Потом стала браниться:
   – Наверное, тебя мутит эта развратная лиса, а ты слушаешь! Если ты с нею не порвешь, то я не стану к тебе больше ходить.
   И начала всхлипывать, глотая слезы. Сан бросился ее утешать, обьясняться этак и так, приговаривая на сотни ладов, и наконец она успокоилась.
   Через ночь опять пришла Ляньсян. Поняв, что Ли снова была, она раздраженно заметила студенту, что он, по-видимому, непременно хочет умереть.
   – Милая, – смеялся студент, – ну зачем так сильно ревновать?
   Лянь сердилась все больше и больше:
   – Ты сам посеял в себе корень смерти. Теперь я его из тебя извлекла. Как же тогда, скажи, поступают неревнивые, если я, по-твоему, ревнива?
   Сан кое-как отговорился и шутливо заметил:
   – Та говорит, что эта моя болезнь от лисьего наваждения!
   Лянь, вздохнув, сказала:
   – Пусть будет по-твоему. Твое омрачение не проходит. Сам не заботишься о себе – чего ж мне-то тратить столько слов, чтобы себя выгораживать? Позволь, значит, на этом с тобой и проститься. Через сто дней мне придется увидеть тебя на одре болезни.
   Как Сан ни удерживал ее, не осталась и быстро выпорхнула.
   Теперь Ли была со студентом все время: и утром и ночью. Прошло таким образом два с чем-то месяца. Студент стал чувствовать сильное изнурение и упадок сил. Сначала он еще пытался кое-как обьяснить это, утешая себя и не придавая болезни значения, но с каждым днем он сох все больше и больше и мог теперь есть только чашку жидкой каши. Хотел было ехать домой на поправку, но все еще был охвачен страстью и не мог решиться уехать вовремя. Проведя в такой косной нерешительности еще несколько дней, он размяк, раскис и уже не мог вставать.
   Сосед-студент, видя, что его изнуряет болезнь, стал каждый день посылать к нему на дом мальчика с обедом. Теперь больной впервые заподозрил Ли и сказал ей:
   – Как я раскаиваюсь, что не послушался Ляньсян! Вот до чего я дошел теперь!
   Проговорив эти слова, он упал в обморок. Когда же пришел в себя, открыл глаза и осмотрелся вокруг, Ли уже не было. На этом ее посещения и прекратились.
   Теперь Сан лежал слабый и худой в своей пустой комнате, думая о Ляньсян, как крестьянин об урожае. Однажды, только что он весь ушел в свои думы, вдруг кто-то поднял дверной полог и входит к нему. Смотрит – Ляньсян! Подошла к постели и насмешливо сказала:
   – Ну что, мужчина, вздор я говорила, да?
   Студент долго задыхался от волнения, затем стал говорить, что он сознает свою вину и только просит помочь ему, спасти его.
   – Нет, – сказала Лянь, – болезнь забралась уже под самое сердце. Уверяю тебя, что спасти жизнь нет возможности. Я пришла сюда нарочно, чтобы проститься с тобой и доказать тебе, что я не ревнива.
   В сильном горе Сан сказал:
   – Вот, возьми одну вещь, что под моей подушкой, и будь добра, потрудись уничтожить ее.
   Лянь отыскала башмачок, подошла к свече, стала поворачивать его в руках, пристально разглядывая. Сейчас же ураганом ворвалась Ли, как вдруг увидела Ляньсян, повернулась и хотела убежать, но Лянь загородила собою двери. Ли в крайнем замешательстве не знала, как выбраться. Студент выговаривал ей, перечисляя все ее преступления, возражать она не могла.
   – Сегодня наконец-то удалось мне устроить личную ставку с милой сестрицей, – смеялась Лянь. – Ты как-то говорила, что наш больной хворал тогда едва ли не по моему навету. Ну, а теперь как?
   Ли, опустив голову, просила извинить ее проступок.
   – Быть такой прекрасной, – продолжала Лянь, – и вдруг любовь превратить в злобу!
   Ли пала наземь и, роняя слезы, умоляла оказать сострадание и спасти больного. Лянь подняла ее с пола и стала подробно расспрашивать о ее жизни, и та рассказала следующее:
   – Я дочь судьи Ли и давно уже умерла, еще ребенком, и похоронена за стеной дома. Однако у меня, как у тутового червя, несмотря на смерть, остатняя нить еще не оборвалась. Вступить в союз и любовь с нашим больным – это, конечно, было моим желанием, но довести его до смерти – никогда не бывало у меня в мыслях.
   – Верно ли, – спрашивала ее Лянь, – что я слышала, будто бесу в живом образе очень выгодна смерть человека, чтобы после его смерти он мог постоянно уже быть с этим человеком вместе?
   – Нет, – отвечала Ли, – это не так. Обоим бесам встретиться нет никакого удовольствия. Ведь если б была какая-нибудь в этом радость, то разве мало молодых людей, лежащих в могиле?
   Лянь стыдила ее:
   – Как глупо! Каждую ночь делать это самое… Ведь даже с человеком – и то не выдержать этого, тем более с бесом.
   – Послушай, – спросила в свою очередь Ли. – Ведь лиса может извести человека насмерть. Каким же чудом ты одна этого не делаешь?
   – Я не из той породы, – отвечала ей Лянь, – что выбирают людей для того, чтобы за их счет поправить свои силы. Есть на свете также род лисиц, которые людям не вредят, но бесов, не вредящих людям, конечно, нет, ибо мрачный могильный дух в них слишком уж силен.
   Студент, слыша такие речи, узнал наконец, что и в самом деле одна – бес, а другая – лиса. К счастью, он уже привык к ним, часто видя их, и совершенно не пугался. И все-таки, сознавая, что остаток его жизни напоминает тонкую нить, невольно закричал от сильной боли. Лянь посмотрела на Ли и спросила:
   – Как же нам теперь быть с больным?
   Ли, стыдясь и краснея, покорно извинялась…
   – Боюсь, – продолжала Лянь, – что когда больной снова окрепнет, то «уксусница будет есть дикую сливу»[18].
   Ли, подобрав платье и сделав поклон ей, сказала:
   – Если найдется такой искусный, редкостный, исключительный врач, который дал бы мне возможность уйти от преступления перед моим господином, то я, будь уверена, зарою свою голову в землю, а то, и в самом деле, как посмею я смотреть людям в глаза?
   Лянь развязала мешок, вытащила оттуда лекарство и сказала:
   – Я давно уже знала то, что происходит сейчас, и после разлуки с ним я в трех горах собирала травы. Прошло целых три месяца, прежде чем весь лекарственный подбор был полон. Его дают истощенным и изнуренным насмерть людям, и не бывает случая, чтобы они не оживали. Однако эта болезнь такова, что за нее надо взяться с того же конца, с которого она пошла. Поэтому я не могу, в свою очередь, обойтись без тебя и попрошу тебя потрудиться.
   – Что же от меня требуется? – спрашивала Ли.
   – Требуется благоуханный плевок из твоего вишневого рта. Я введу лекарственную пилюлю, а тебя попрошу прижаться к его губам и проплюнуть ее.
   У Ли закружилась голова, побледнели щеки; она опустила голову, беспокойно ворочалась и смотрела на свои башмаки.
   – Ну что ж, сестрица, – ехидничала Лянь, – тебе, по-видимому, удовольствие доставляет только твой башмачок?
   Ли еще более застыдилась и не знала, куда девать глаза.
   – Да ведь это твое же опытное искусство, столь много тобою практиковавшееся, – продолжала Лянь, – чего же ты теперь-то скупишься на него?
   Затем она взяла пилюлю, вложила студенту в губы и, обратись к Ли, стала настойчиво торопить ее. Ли ничего не оставалось делать, как исполнить, и она плюнула.
   – Еще раз! – командовала Ляпь.
   Ли плюнула три, четыре раза – и только тогда пилюля была проглочена. Вскоре в животе больного глухо забурчало, словно громовой раскат. Тогда Лянь вложила еще одну пилюлю и теперь уже сама прижалась к студенту губами и стала дуть, ввевая свое дыхание. Студент почувствовал, что в том месте, где пилюля, жжет, как огнем, и что жизненная сила пламенно вздымается.
   – Выздоровел, – сказала Лянь.
   Ли, заслыша крик петуха, заметалась, простилась и ушла.
   Теперь Лянь рассудила, что ввиду только что начавшегося выздоровления нужно еще пока выхаживать больного и что поэтому неправильно было бы отпускать его по-прежнему обедать вне дома. Она закрыла ворота снаружи на замок, желая показать, что студент уехал, и таким образом избежать всяких посещений. Затем она принялась смотреть и ухаживать за больным днем и ночью. Ли тоже стала обязательно приходить каждый вечер, усердно помогала и служила Лянь как своей старшей сестре, и та ее глубоко полюбила. Так прошло три месяца. Студент совершенно окреп, до нормального состояния, и Ли вот уже несколько ночей как не приходила. Иногда лишь зайдет, взглянет и уходит. Когда оставалась с больным с глазу на глаз, становилась серьезной, невеселой. Лянь оставила ее как-то ночевать и лечь со студентом, но Ли отказалась наотрез и вышла. Студент выбежал за ней, схватил ее и принес в дом. Она была легка, как соломенное чучело. Ей, таким образом, не удалось убежать. Тогда она легла спать одетая и свернулась в клубок не длиннее аршина. Лянь еще более привязалась к ней. Потом она шепнула студенту, чтобы он обнял ее пострастнее и сделал свое дело, но, как он ни будил ее, растолкать не мог, затем и сам уснул. Когда же проснулся и стал ее искать, ее уже не было. После этого она не появлялась в течение приблизительно десяти дней. Студент усиленно мечтал о ней и думал, вынимая башмачок, и все время теребил его вместе с Лянь, которая ахала и твердила:
   – Какая глубокая обворожительная красота! Я – и то влюбилась… Что ж тут говорить о мужчине?
   – Да, – вторил ей студент, – в былое время стоило мне только повертеть в руках ее башмачок, как она сейчас же приходила. Я сильно подозревал, что тут что-то неладно, но, конечно, не мог ожидать, что она бес. А теперь вот держу башмачок и рисую себе ее красивое лицо… Как грустно, право!
   Сказал и заплакал.
   Несколько времени тому назад дочь одного богача, Чжана, по имени Яньэр, заболела прекращением потовых выделений и умерла пятнадцати лет от роду. Но вот в конце ночи она вдруг оживает, встает, озирается и хочет убежать. Чжан запер дверь и не позволил ей выходить. Девушка же говорила, что она душа дочери судьи и что она тронута любовью студента Сана: даже башмачок ее у него оставлен.
   – Правду вам говорю – я бес. Какая польза запирать меня?
   Так как в ее речах был смысл, то Чжан стал ее расспрашивать, с чего все это с ней приключилось. Девица понурилась, смотрела исподлобья, выражалась как-то расплывчато и ничего о себе сказать не могла. Кто-то упомянул при этом, что студент Сан заболел и уехал домой, но дева спорила и твердила, что это вздор, чем привела всю семью в недоумение. Услыхал об этом и студент-сосед, перелез через забор, подошел и подсмотрел, как наш студент разговаривает с красавицей. Неожиданно для них он вошел в комнату и застал их врасплох. В суматохе дева исчезла неизвестно куда. Сосед в диком изумлении бросился расспрашивать, а Сан смеялся и говорил:
   – Помнишь, что я в былое время говорил тебе о лисе, – вот я ее и принял!
   Сосед поведал ему теперь о словах девы Яньэр. Сан отпер двери и собрался идти посмотреть и разузнать, но горевал, что у него нет предлога проникнуть в дом Чжанов. Мать этой девицы, узнав, что студент действительно не уехал, пришла в крайнее изумление, наняла старуху и послала к нему с требованием вернуть башмачок. Он сейчас же достал его и передал старухе. Яньэр, получив его, обрадовалась, попробовала надеть – оказался не по ноге: слишком узок, чуть не на целый вершок. Ахнула, испугалась, достала зеркало, посмотрелась и смутно-смутно стала догадываться, что она родилась в чужом теле. Рассказала об этом. Мать наконец поверила.
   Девица сидела перед зеркалом, смотрела в него и плакала.
   – В былое время, – жаловалась она, – наружностью своей я могла даже похвастать, но, глядя на сестрицу Лянь, я стыдилась и конфузилась: а теперь вот уж какая я! Человек человеком, а куда хуже своего бесовского облика!
   Схватила башмачок и принялась стонать и выть. Как ни уговаривали ее, унять не могли. Потом закрылась одеялом и лежала как истукан, не шевелясь. Кормили ее – не ела, и тело ее в конце концов опухло. И так не ела в течение семи дней, но не умерла, а, наоборот, опухоли стали понемногу спадать. Затем она почувствовала сильный, нестерпимый голод и стала снова принимать пищу. Еще через несколько дней все тело зазудело, зачесалось, и кожа слезла. Утром встала, смотрит, – новые башмачки сами собой упали. Отыскала, стала надевать. Они вдруг оказались слишком велики, не подходили. Попробовала свой прежний башмак, – подошел совершенно: было узко и широко везде, где надо. Обрадовалась, взяла опять зеркало – и увидела теперь, что и брови, и глаза, и щеки, и скулы совершенно похожи на то, что было всегда. Обрадовалась еще сильнее, помылась, причесалась, пошла к матери, и все, кто видел ее, тоже радовались.
   Ляньсян, слыша об этой поразительной истории, посоветовала студенту послать к ним сваху. Однако бедный и богатый – два полюса, и студент не решался сейчас же начинать сватовство. Все-таки помог случай. Старуха Чжан решила в первый раз справить день своего рождения – шестьдесят лет, – и наш Сан отправился к ней с одним из ее зятьев, чтобы поздравить старуху и пожелать ей долгоденствия. Старуха, увидя на визитной карточке имя Сана, велела Яньэр подсматривать из-за занавеса и распознать, тот ли это гость, которого она ждет. Сан пришел после всех. Дева стремительно выбежала, схватила его за рукав и хотела идти с ним домой – к нему, но старуха закричала на нее, и она со стыдом вернулась. Студент, всмотревшись пристальней и залюбовавшись ею, стал невольно ронять слезы, поклонился, упал к ногам старухи и лежал, не вставая. Старуха подняла его, не считая это насмешкой над ней[19].
   Вернувшись, студент просил дядю своей матери быть сватом. Посоветовавшись, старуха выбрала счастливый день, чтобы приютить у себя зятя. Студент сказал об этом Ляньсян и стал советоваться с ней, как быть с церемонией. Лянь долго сидела в крайнем огорчении и хотела распрощаться и уйти, но студент сильно испугался и заплакал.
   – Ты идешь в чужой дом, – обьясняла ему Лянь, – чтобы там зажечь брачную узорную свечу. А я-то, с каким лицом я туда за тобой пойду?
   Тогда студент решил сначала вместе с ней поехать к себе домой и уже оттуда предпринять брачную встречу с Янь. Лянь согласилась, и студент все это рассказал старику Чжану, но тот, услыхав, что у него есть жена, рассердился и стал браниться. Тогда Яньэр постаралась убедить его, и он согласился делать так, как просил Сан. В назначенный день студент отправился встречать невесту. Однако у него в доме все приготовленные к церемонии вещи были слишком убоги. Когда же он вернулся с женой, то увидел, что все пространство от дверей дома до самой гостиной было устлано кашмирскими коврами. Сотни и тысячи свечей в фонарях сверкали, как парчовые. Ляньсян взяла молодую под руки и ввела ее в «зеленую хижину»[20]. Как только сняли с молодой покрывало, обе обрадовались друг другу по-прежнему. Лянь дала молодым пить брачную чашу и сама пила. Затем она стала подробно расспрашивать Яньэр об этой странной истории с ее возвратившейся в чужое тело душой. Янь рассказала следующее:
   – В те дни, – говорила она, – я была угнетена и печальна. Так как тело мое я считала чуждым земле и потому ощущала себя как нечто поганое, то после разлуки с Саном я особенно негодовала на то, что мне не удалось вернуться к себе в могилу. И вот я стала порхать по ветру, то несясь, то задерживаясь, и каждый раз, как видела живого человека, алчно его жаждала. Днем я обитала среди полей и лесов, ночью же появлялась и исчезала то там, то здесь – куда вели ноги. Случайно добралась я до дома Чжанов и увидела, что молодая девушка лежит на постели: вот я и устремилась, пристала к ней, но не знала еще, что смогу впоследствии в ней ожить.
   Лянь слушала все это в напряженном молчании, словно о чем-то думая.
   Прошло два месяца. Она принесла сына. Потом, после родов, сразу же захворала, с каждым днем все больше и больше слабея. Раз она взяла Янь за руку и говорит ей:
   – Позволь мне обременить тебя моим злосчастным ребенком: ведь мой сын – твой сын!
   Янь заплакала, кое-как стала утешать ее, придумывая разные вещи… Затем позвали заклинателей и врачей, но Лянь их не принимала. И так, она все глубже и глубже погружалась в свою затяжную болезнь, а дыхание ее стало словно висящая в воздухе тонкая шелковая нить. Студент и Янь оба рыдали. Вдруг больная открыла глаза и проговорила:
   – Перестаньте! Мой сын рад жить, а я рада умереть. Если будет судьба, то через десять лет мы сможем снова встретиться.
   С этими словами она умерла. Открыли одеяло, чтобы убрать покойницу, смотрят – труп превратился в лисицу. Студент не мог допустить, чтобы на нее смотрели как на оборотня, и устроил богатые похороны.
   Сыну Лянь дали имя Хуэр («Лисенок»), и Янь любила его, как своего собственного. В весенний праздник «чистой и светлой погоды» она непременно брала его и отправлялась голосить на могилу Лянь. Так прошло несколько лет. Сан выдержал второй государственный экзамен в своем уезде, и семья стала понемногу богатеть. Только Янь все огорчалась, что не рожала. Зато Хуэр был замечательно способный мальчик, хотя слабенький, хилый, вечно больной. Янь часто выражала желание, чтобы Сан купил себе наложницу. И вот однажды прислуга докладывает, что у их дверей стоит какая-то старуха с девочкой, которую просит у нее купить. Янь велела привести ее. И вдруг, увидев ее, страшно испугалась и вскричала:
   – Сестрица Лянь, ты опять появилась?
   Сан всмотрелся: действительно, очень похожа, и тоже ахнул. Спросили, сколько ей лет. Оказалось, четырнадцать. Справились, за сколько старуха продаст девочку. Та отвечала:
   – У меня, старухи, только всего и есть, что этот комочек мяса. Пусть ей найдется место – тогда и мне будет где поесть. А если впоследствии мои старые кости не выбросят куда-нибудь в канаву, то и хватит с меня!
   Сан купил девочку, заплатив за нее как можно дороже, и оставил у себя. Янь взяла девочку за руку, ввела в спальню, заперлась и, взяв девочку за подбородок, улыбнулась ей и спросила:
   – Ты меня знаешь или нет?
   Та отвечала, что не знает. Спросила, как ее фамилия. Девочка сказала, что ее зовут Вэй и что отец ее был торговец пряными соусами в Сюйчэне, но вот уже три года, как умер. Янь стала считать по пальцам и внимательно обдумывать. Выходило, что с тех пор, как умерла Лянь, прошло как раз четырнадцать лет. Опять принялась внимательно разглядывать девочку, нашла, что вся ее наружность, лицо, манеры, – все самым непостижимым образом напоминает Лянь. Тогда она шлепнула ее по затылку и закричала ей:
   – Сестрица Лянь, а сестрица Лянь! Ты, должно быть, не обманула меня, назначив свидание наше через десяток лет!
   Девочка стала что-то смутно, смутно вспоминать, словно просыпаясь от сна. Потом в ней вдруг решительно прояснилось, и она бодро сказала: «Да, да!» – и вдруг стала смотреть на Яньэр, как на давно знакомую.
   – Все это, – смеялся Сан, – похоже на то, как будто знакомая ласточка возвращается домой!
   Девочка плакала и говорила:
   – Да, конечно! Я слышала, как мать моя рассказывала мне, что я заговорила, как только родилась, и это было сочтено зловещим знаком. Меня стали тогда поить собачьей кровью, и сознание моей прежней жизни во мне помутнело, а затем исчезло. Теперь же я, в самом деле, словно от сна проснулась!.. А ты, барышня, не правда ли, та самая сестрица Ли, что стыдилась быть бесом?
   И обе разговорились о своей прежней жизни, вспоминая ее то с радостью, то с печалью.
   Однажды весной, в день «холодного обеда»[21], Янь говорит своей новой сестре:
   – Этот день мы с мужем посвящаем ежегодно поездке на могилу сестрицы Лянь.
   И взяла ее с собой. Когда все они пришли на могилу, то новая увидела, что могила заросла травой, да и деревья уже в обхват руки. Увидела и глубоко вздохнула.
   Ли говорит затем мужу:
   – Я в двух жизнях своих была дружна с сестрицей Лянь и не вынесу нашей разлуки. Право, следовало бы наши белые кости зарыть в одну яму.
   Сан согласился, вскрыл могилу Ли, достал ее скелет, принес и похоронил вместе с Лянь. Друзья его и приятели, услыша про все эти чудеса, надели соответствующие случаю одежды и встретились с Саном на могиле, совершенно для него неожиданно. И таких было несколько сот человек.
   В год гэнсюй[22] я прибыл в Ичжоу. Шел дождь, и я стал пережидать его в гостинице. Некий Лю Цзыцзин, родственник Сана, показал мне составленную его земляком Ван Цзычжаном «Повесть о студенте Сане». В ней было около десяти тысяч слов. Я сразу же прочел ее – и вот это, в общих чертах, пересказ повести.