Страница:
Дозорные встречали его удивленными взглядами, не понимая, зачем Хранитель, едва вернувшись, уходит вновь. Но никто из них не осмелился окликнуть мага, чтобы спросить, не говоря уже о том, чтобы остановить его.
Шамашу не пришлось далеко отходить от каравана. Волки, ожидая решения людей, кружили близь шатра, и стоило человеку погрузиться в серебряную полутьму снежной ночи, удалившись на безопасное расстояние от жарких костров и чадивших, разбрасывая во все стороны искры, факелов в руках у дозорных, как к нему подбежал золотой вожак.
"Странник! — волк окликнул колдуна на речи мысли и образов. — Дети Огня приняли решение?"
"Да, охотник, — тот улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда золотой зверь впервые заговорил с ним на том же языке, что был дан драконам. Колдун легко понимал собеседника — картинки-образы были подробны и четки. — Старший из них разрешил мне оставить твоих малышей".
"Спасибо, — в золотых глазах зверя настороженность сменилась покоем и благодарностью. — Для них это единственный шанс выжить… Я хотел попросить тебя еще об одном. Обещай мне: когда они вырастут, ты позволишь им самим принять решение — остаться с воспитавшими их или вернуться к давшим жизнь. Не сомневайся: они никогда не покинут тебя, будут верными стражами в пути. Просто… Не лишай их права выбора!"
"Никто не станет удерживать их против воли. Ты должен знать: те, кого ты называешь детьми огня, почитают племя снежных охотников".
"Да, мне ведомо это, — подтвердил волк. Он сел, потер передней лапой нос. — Они оставляют нам пищу. Мы благодарны им: в голодные дни она многих спасла. Платя добром, мы защищаем их от Тех, кто несет смерть".
"О ком ты?" — Шамаш насторожился. Он считал своим долгом узнать все о бедах и опасностях этого мира, чтобы, в случае необходимости, защитить своих спутников. Сперва он решил, что так в стае называют разбойников, но…
"Нет, — рассмотрев посланный им образ, мохнатый собеседник наклонил голову, — это не двуногий стервятник. Несущие смерть другие".
"В мире, о котором я рассказывал тебе, была сила, несущая смерть. Ее называли Потерянными душами".
"Нет! — голова волка нервно дернулась. Зверь настороженно заскулил — ему совсем не понравилось то, образ чего он нашел в мыслях собеседника. — Не стихия — плоть, лишенная разума. Чем-то похожа на братьев-охотников. Убивает добычу, питается смертью. Но братья охотятся чтобы жить, а Те — живут, чтобы убивать. Опасайся Их. Опасны. Особенно для тебя. Твой дар не остановит, лишь разозлит. Полагайся на четвероногих стражей. Они помогут".
"Хорошо, — маг кивнул, благодаря за предупреждение. — Я пришел сказать, — теперь, прежде чем проститься, оставалось лишь передать слова Атена, — что старший из детей огня просил вас принять в дар то, что оставлено на снегу".
"Пищу", — волк чуть наклонил голову, не спуская золотых глаз с собеседника, словно проверяя, правильно ли он понял.
"Да".
"Щедро. Мы не откажемся. Добыча кочует. Пища понадобится, — волк словно стремился объяснить собеседнику причину своих поступков. — Мы отплатим детям огня добром".
"Они дарят от чистого сердца, не требуя платы".
"Все равно. Дело не в них — в нас. Мы не можем просто взять".
"Это ваш путь… — Шамаш кивнул, принимая решение волка и соглашаясь с ним. Он огляделся. — Скоро взойдет солнце. Вам пора уходить. Прощай, брат-охотник".
"До встречи, странник. Мы еще увидимся, пока бродим по одной земле", — волк встал, быстро проведя холодным мокрым носом по руке колдуна, осторожно лизнув ее, убежал обратно в снега, где его ждала стая.
В сгустившейся в предрассветный час мгле звери, словно на крыльях ветра снежной волной нахлынули на приготовленные дары, и вновь исчезли, унося то, что было им отдано, не обращая никакого внимания на замерших при их виде неподвижными изваяниями дозорных.
Проводив их глазами, Шамаш вернулся к шатру.
Возле полога, прикрывавшего вход от холодных ветров, его ждал Атен.
— Спасибо, — тихо молвил тот. — Я видел: волки приняли дар.
— Они признательны вам и отблагодарят за добро.
Караванщик недоверчиво посмотрел на Шамаша. Нет, ему не казалось странным то, что маг говорил со зверем столь же легко и свободно, как с человеком. Подобный дар не был редкостью…
"В легендах", — ему приходилось вновь и вновь напоминать, что в реальном мире он не слышал ни о чем подобным. Но ведь и сам Шамаш воспринимался караванщиками скорее жителем легендарной эпохи, чем Хранителем сегодняшнего дня. Так что… Нет, слова мага удивили его совсем по другой причине — священным животным нет нужды благодарить простых смертных за то, что последние исполняют законы, заповеданные богами. Карать нарушителей — смертные ждали от них лишь этого. Однако… Да, Атен начал припоминать — в свитках ему попадались древние истории о том, как священные волки помогали людям, даже дружили с теми из них, кого выбирали в свои помощники и спутники бог солнца и госпожа Айя.
— Скажи, — караванщик свел брови на переносице. Его взгляд скользил по ночным просторам снежной пустыни, где слились, ожидая рождения зари, два цвета — черный и белый, — а со стаей не было высокой синеглазой женщины в белоснежных одеждах?
— Айи? — улыбнувшись, маг качнул головой. Его глаза смотрели на Атена толи с удивлением, толи с укором, словно спрашивая, как взрослый человек может продолжать верить в детские сказки?
Караванщик опустил голову на грудь, чувствуя, как у него, словно маленького ребенка, краснеют щеки, наливаются огнем уши.
— Такова наша вера… — тихо прошептал он, прячась под защиту этих слов. — Если она кажется Тебе смешной…
— Прости, — улыбка стала теплее. — Прости, если я ненароком тебя обидел. Просто мне трудно верить в богов, не только похожих на людей, но и живущих схожей с ними жизнью.
— Но почему?! - не выдержав, воскликнул тот. — Из какого бы мира ты ни пришел, там должны были быть боги, те же самые боги! Или ты хочешь сказать, что у каждого островка жизни свои творцы? Но это невозможно, когда власть небожителей распространяется на все мироздание! Я бы еще смог понять, если бы у вас больше почитали не повелителей небес и метели… Ты говорил, тот мир был жесток. Возможно, им правил Губитель или…
— Торговец, — прервал его колдун. — Дело не в богах, которые действительно едины, бесконечны и вечны.
— В чем же тогда?
— В том, как мы их видим, как пытаемся понять и осмыслить, наделяем ли их образами или оставляем безликими, непознанными, осознавая, что наши глаза способны увидеть лишь маленькую толику сущего, что наши уши не слышат и половины того, что дано разобрать зверю.
— Но у нас есть разум!
— Конечно. Однако, увы, в значительной степени мысль полагается на то, что ей говорят органы чувств, на слова, передающиеся от родителей к детям словно незыблемые камни, на… — сжав губы, маг качнул головой. — Прости, я не должен был говорить всего этого. Вера — слишком тонкая стихия, которая боится любого дуновения ветра сомнений. Верь в то, во что привык верить. Но постарайся понять: я готов уважать и защищать вашу веру как свою собственную, но моя душа никогда не сможет ее принять.
Караванщик кивнул. Собственно, ему было все равно, во что верит Шамаш. Главным было верить самому — фанатично, всей душой, посвящая этой вере всю свою жизнь, укрепляясь в ней с каждым часом. Что бы там ни говорил Евсей, последние события все больше и больше убеждали Атена в том, что на своем пути он встретил бога. И чем дольше он думал, тем менее невероятным это ему казалось. Ведь пересекались же дороги небожителей и людей раньше.
Подняв взгляд на Шамаша, Атен с удивлением прочел в его глазах сочувствие и сожаление:
— С вчерашнего дня, — тихо промолвил колдун, — ты смотришь на меня так, словно я и есть тот самый бог, чьим именем назвала меня малышка. Это не так. Я человек, — было видно, что ему причиняет боль мысль, что он вынужден разрушать фантазии собеседника, лишая его части души, заставляя страдать. Но у него не было выбора.
Он считал, что должен покончить с этим странным наваждением, поразившим хозяина каравана, и сделать это прямо сейчас, ведь со временем вера могла еще более усилиться, укрепиться… Хорошо, если она будет спать всю жизнь безмятежным сном. Однако она могла стать причиной не только ужасного разочарования, но и самой гибели, уверяя в ложной защищенности, а на деле оставляя беззащитным перед лицом опасности. Самое же ужасное было в том, что колдун понимал причину происходившего — на глазах хозяина каравана одна за другой исполнялись легенды. То, что на самом деле было простой случайностью, в его разуме, душе вставало в стройный ряд. Брошенные стремившимся к чуду духом семена давали богатые всходы на благодатной почве веры. И он ничего не мог с этим поделать.
Шамаш устало вздохнул:
— Я не знаю, что еще мне сказать, сделать, чтобы ты понял…
— Позволь мне верить! — Атен и сам не знал, что заставляло его говорить, когда можно было просто промолчать. Он мысленно повторял: "Господин Шамаш очень долгое время был болен. Он жил бредом и никак не может признать, что все привидевшееся ему — лишь только сон. Ему нужно время. И помощь тех, кто окружает Его сейчас. Госпожа Айя ничего не делает просто так… Нет, Она любит Его, заботится… Есть нечто, мешающее Ей быть с Ним рядом. Но это совсем не значит, что Она бросила Его. Нет. Она очень беспокоиться о Нем, и поэтому дала двоих из своих слуг — волков. Пусть сейчас они — маленькие беззащитные комочки. Но уже очень скоро щенки вырастут, превратившись в самых грозных стражей и верных помощников…" — Для меня это очень важно!
Шамаш лишь развел руками:
— Сейчас твоя вера сильнее меня, — ему не оставалось ничего, как надеяться, что со временем караванщик сам поймет то, в чем его были бы бессильны переубедить даже сами боги. — Я лишь прошу: будь осторожен.
Он понимал, что любым своим поступком лишь усилит веру, ибо для доказательства своего слова ему пришлось бы прибегнуть к еще более могучим силам, чем те, что, использованные накануне, породили эту неожиданную проблему. К тому же, колдун не считал себя вправе грубо, против воли человека, изменять его духовный мир, рискуя порвать тонкие нити души и, в стремлении к благу принести лишь одно зло.
Эта невозможность что-либо изменить страшно расстроила его — он не привык проигрывать. Чувство беспомощности слишком долго не охватывало его, и он успел забыть, как с ним совладать. Многие годы он был выше всех обстоятельств, ему казалось, что возможно абсолютно все. И вот теперь выходило, что он, несмотря на все свое могущество, не в силах убедить лишенного дара отказаться от наивных заблуждений.
А еще Шамаш разозлился на себя — ему нужно было раньше обо всем этом подумать, еще тогда, когда он столь неосмотрительно принял имя бога. И то, что он не осознавал, чем может обернуться простое желание следовать тропам этого мира, не могло быть оправданием.
Колдун решил вернуться в свою повозку, и, в одиночестве, как следует обдумать все произошедшее, надеясь найти способ изменить то, что для него было неприемлемым.
Он так глубоко погрузился в размышления, что совсем забыл о больной ноге, неловко ступил на нее… И мир утонул в яркой вспышке боли. Перехватило дыхание. Перед глазами все закрутилось, смешалось, готовое совсем поблекнуть. Тело перестало слушаться разума, и колдун бы непременно рухнул, как подкошенный, в снег, если бы Атен, заметив, что с Шамашем что-то неладно, не успел вовремя подскочить к нему, подхватить, поддерживая.
— Что с Тобой? — откуда-то издалека, словно сквозь толстый слой снега, донесся до колдуна его взволнованный голос.
Караванщик крутил головой, ища помощь. Но дозорных, как назло, видно не было, остальные спали, сраженные предрассветной дремой.
И тут где-то вдали настороженно завыл ветер. Среди звезд заскользили черные тучи. Снег, потеряв свой прежний нарядный блеск, померк, становясь жгуче-холодной тенью.
Атен не сразу смог отвести взгляд не на шутку встревоженных глаз от появившихся столь внезапно знаков приближения метели.
"Госпожа Айя гневается на меня! — мелькнуло у него в голове. — О, я несчастный! Я не должен был говорить с Шамашем о том, чего Он еще не в состоянии осознать, вновь возвращая за грань безумия! Горе мне! Даже звери и те нашли в себе силы удержаться, делая вид, что не узнают Его, а я… О, великая богиня, я так виноват…!"
Атен хотел побыстрее перенести Шамаша под защиту шатра, передать в руки лекаря, надеясь, что тот, искусный мастер своего ремесла, сможет помочь. Но в первый миг он не смог даже сдвинуть Его, потерявшего сознание, с места, таким тяжелым Он оказался. И, все же, караванщик не сдавался. Поспешно закинув руку Шамаша себе на плечо, придерживая, не давая соскользнуть, он с трудом довел-дотащил его до шатра, прислонил к боку одной из крайних повозок, шепча:
— Сейчас, сейчас… — торговец замер, раздираемый на части страхами, снедаемый чувством вины. А еще была растерянность. И беспомощность, когда он понимал, что должен как можно быстрее бежать за помощью, но боялся оставить Шамаша одного хотя бы на миг…
Атен медлил, надеясь, что дозорные, встревоженные предвестниками метели, бросятся искать хозяина каравана… Но мгновения, долгие, как сама вечность, текли загустевшей патокой, а вокруг, как прежде, не было ни души…
Караванщик уже почти решился… И тут рука Шамаша дрогнула, напряглась, глаза открылись. Их пристальный взгляд был осмысленным и, все же, каким-то бесконечно далеким.
Прошло несколько долгих, как сама вечность мгновений, прежде чем он, глубоко вздохнув, выпрямился. Схватившись правой рукой за край повозки, Шамаш взглянул на караванщика, замершего с ним рядом, не в силах пошевелиться.
— Спасибо, — чуть слышно одними побелевшими губами прошептал колдун.
— Прости меня, я… — Атен не мог говорить, горячий ком, подкативший к горлу, не давал вздохнуть.
— Это я должен просить прощение за то, что так напугал тебя, — он шевельнулся, устраиваясь поудобнее, оперся спиной о бок повозки, немного отстранившись от пришедшего ему на помощь человека. — Мне следовало помнить о больной ноге и щадить ее…
Атен лишь кивнул, пряча глаза, не желая, чтобы кто-то увидел в них слезы радости — Шамаш был все тем же, произошедшее ничуть не изменило его.
Караванщик окинул быстрым взглядом пустыню.
Словно подтверждая его мысли, та стала успокаиваться. Ветра вернулись в свои глубокие норы, вздыхая и шебарша снегом, устроились в них и затихли. Грозные тучи, еще миг назад готовые взять власть над небесами, заковав их в свои холодные оковы, поспешно отступили. Вдалеке показались дозорные, обходившие шатер…
— Подожди, я сейчас позову… мы отведем Тебя в повозку… лекарь… — его речь была сбивчивой, слова не связываясь в фразы, перескакивали с одного на другое.
— Ничего не надо, — остановил его Шамаш. — Со мной уже все в порядке, — убрав руку с плеча караванщика, он, опираясь на деревянный край повозки, попытался сделать шаг, но Атен резко остановил его:
— Что Ты?! Так Ты можешь снова потерять сознание! Позволь мне помочь!
Колдун скользнул взглядом по лицу хозяина каравана, читая по его чертам то, чего недоговаривали слова. Глаза сощурились. Шамаш никак не ожидал от торговца такой настойчивости, особенно после последнего разговора. Он думал, что ложная вера способна пробудить лишь слабость, раболепие да смирение и был рад, что ошибся хотя бы в этом.
— Хорошо, — не видя никакой нужды без всякой на то причины упрямо возражать, проговорил он. — Только никого не зови. Незачем из-за меня поднимать на ноги весь караван, — он положил руку Атену на плечо, опершись, сделал первый шаг, стараясь не касаться снежного наста больной ногой.
— И разреши лекарю осмотреть Тебя, — в чем-то караванщик был готов уступить, боясь перегнуть палку, вновь вызвав гнев богов, однако в другом собирался идти до конца. — С болезнью нельзя шутить.
— Я сказал — все дело в ноге, — Шамаш взглянул на него с едва заметным укором. — Мне нужно просто отдохнуть.
— Однако…
— Торговец, — теперь укор звучал и в голосе, более не скрываясь в тени понимания, — хватит об этом. Я достаточно сведущ в врачевании, чтобы знать, что мне скажет лекарь.
"Конечно, — вздохнув, думал караванщик, — ведь Ты сам научил этому искусству первого из лекарей. Но… — в его глазах вспыхнула боль, — но это было до того, как…"
— Прошу Тебя…
— Хорошо, будь по-твоему, — у него просто не было сил спорить с ним.
— Так я позову…
— Не сейчас, — маг не дал ему договорить, торопясь остудить жар холодом. — Вечером.
— Хорошо, пусть так, — Атен вздохнул. Хотя это и было не совсем то, чего он добивался, но он и так был удивлен своей дерзостью: надо же, осмелиться спорить с самим повелителем небес! К тому же, ему стало казаться, что он начал понимать… — Ты боишься испортить Мати праздник?
Заглянув в глаза Шамаша, он понял, что угадал, прежде чем получил ответ.
— Она будет беспокоиться. Ни к чему это. Пусть нынешний день станет для нее мгновением счастья и радости в потоке по большей части тусклых и однообразных месяцев дороги.
— Да будет так, — караванщик слишком любил Мати, чтобы не согласиться с Шамашем.
— Вот и хорошо, — колдун улыбнулся, сделав еще несколько шагов, одной рукой тяжело опираясь о плечо караванщика, а второй держась за край повозки, потом поморщился, вновь пронзенный острой, как удар молнии, болью и остановился, отдыхая. — Эдак нам придется долго добираться, — он испытующе взглянул на Атена.
— Тебе незачем мучить Себя. Я позову дозорных, и мы перенесем… — но остановился, заметив, что Шамаш качнул головой:
— Мне известен другой способ, — тихо молвил он, не сводя взгляда с караванщика, стремясь увидеть и оценить его реакцию на то, что он собирался сказать. — Я мог бы прибегнуть к дару…
— Так чего Ты ждешь! — воскликнул Атен, чувствуя, как затрепетала душа при мысли о том, что он станет свидетелем нового чуда.
— Умение летать… Вашим магам оно дано?
— Да. Конечно, не всем, некоторым…
— Это все, что я хотел узнать. Спасибо, — колдуну нужно было лишь убедиться, что хозяин каравана понимает, что эта способность присуща людям, и не воспримет ее как проявление божественности.
Он на миг прикрыл глаза, позволяя магии покинуть свое убежище в глубине его сознания и теплой янтарной волной заполнить все тело. Еще мгновение — и его ноги оторвались от земли. Воздух подхватил тело, окутал со всех сторон тонкой прозрачной дымкой, бережно поддерживая, не давая соскользнуть вниз. И только тогда, убедившись, что дар подвластен ему в нынешнем мире в той же степени, что и в покинутом, он открыл глаза и убрал руки, не нуждаясь более в опоре.
Маг уже собрался двинуться в сторону своей повозки, стремясь достичь ее прежде, чем караванщики проснутся, но вынужден был остановиться, заметив выражение лица Атена.
В чертах, глазах хозяина каравана, было что-то такое, что заставило колдуна поспешно загнать магию обратно, в закутки сознания, благодаря судьбу за то, что, вопреки обыкновению, он не стал взмывать высоко в небо, а лишь чуть-чуть приподнялся на землей. Он мог преспокойно разбиться — воздушная стихия не терпит ошибок. Впрочем, и так удар, пришедшийся по больной ноге, заставил его, согнувшись, схватиться за борт повозки. Но на этот раз он не позволил боли взять над собой верх. Отодвинув ее в сторону, словно ненужную вещь, Шамаш взглянул на караванщика:
— Что я на этот раз сделал не так? — в его голосе звучала безнадежность. Колдун никогда раньше не думал, что столкнется с такой уймой проблем на земле, открытой магии.
— Божественный ореол… — еле слышно прошептал караванщик. Он был готов пасть ниц, и лишь пристальный взгляд Шамаша удерживал его на ногах.
— Какой еще ореол? — он устал, безумно устал. За все время, проведенное в этом мире, он впервые так долго был на ногах. И прошлая ночь… Колдуну не составило никакого труда построить магический мост. Но вот провести по нему не только множество спавших людей, за чьими душами приходилось постоянно следить, дабы они не унеслись к воздушным духам, навсегда покидая тела, но и бодрствовавших животных, в страхе шарахавшихся от всего незнакомого, непонятного, которых Шамаш вынужден был полностью подчинить своей воле, заставляя ступить на прозрачный мост… И теперь еще эта совершенно неожиданная проблема…
— Лучи… Золотые… Окружавшие… Бога Солнца… Когда… — только и сумел пробормотать Атен в ответ. Язык отказывался слушаться, мысли застывали…
— Так, — Шамаш заставил себя медленно вдохнуть, потом выдохнуть, успокаиваясь. - Ты-сказал-что-тебе-знаком-этотдар,- он говорил неспешно, выделяя каждое слово, привлекая к сказанному все внимание собеседника.
— Но ореол…
— Черные боги, — процедил колдун сквозь сжатые зубы. Он с трудом сдерживал себя. В конце концов, он был только человеком и его терпение было не безграничным, хотя до сих пор ему ни разу не приходилось измерять его глубину. — Это свечение лишь отблеск дара, помогающего мне держаться в воздухе — и более ничего! Я не птица, у меня нет крыльев, чтобы летать как-то иначе!
— Но лучи… — караванщик не то что не понимал, даже не слышал Шамаша, несмотря на все старания последнего. Он лишь смотрел на него восхищенным, полным благоговейным трепетом взглядом.
Колдун махнул рукой: как можно пытаться что-то объяснить тому, кто одурманен фантазиями настолько, что не в силах понять смысла ни единого слова? Тяжело опираясь о бок повозки, он двинулся к пологу шатра, который трепетал на вновь начавшем просыпаться ветру.
Удивительно, но именно этот ветер сделал то, чего не сумел добиться Шамаш. Ощутив его холодное дыхание на своих щеках, услышав ворчливое бормотание, наконец, почувствовав щекотание в носу, караванщик, чихнув, наконец, очнулся. Его глаза вновь осмысленно взглянули на окружающий мир, различая нависшее над пустыней напряжение, заморозившее первое мгновение зари. Атен встрепенулся, бросился к Шамашу:
— Обопрись о мое плечо… — он хотел помочь своему богу, шедшему с таким трудом, но колдун резко отстранился от него, откинул руку.
— Оставь меня! — его лицо было мрачным и бледным, голос полон напряжения и боли. — Никогда не думал, что скажу это кому-нибудь… Лучше бы уж ты ненавидел меня, презирал, гнал прочь! Тогда бы я хоть знал, что ты видишь во мне человека. Ты же отнимаешь у меня само право жить!…Торговец, если ты не в силах избавиться от этого наваждения, скажи. Я уйду из каравана!
— Если Ты хочешь… — караванщик опустил голову, видя во всем свою вину. За несколько коротких мгновений ему удалось прогневать двух величайших богов, которые доселе были столь благосклонны к каравану. Он уже начал думать: его смерть, избавит ли она от проклятия всех остальных? Если да — он готов…
— Нет, — Атен уж было в ужасе сжался. В первый миг ему показалось, что Шамаш прочел его мысли, произнося сейчас жестокий приговор всему каравану. Но тот говорил совсем о другом, отвечая на произнесенные слова, а не потаенные мысли. — Я не хочу уходить. Мне здесь хорошо. Я не надеялся, что чужой мир примет меня, а он дал мне куда больше, чем тот, в котором я был рожден. Я обещал твоей дочери, что не покину ее и должен сдержать слово. Однако это слепое обожествление… Оно вынуждает меня…
— Я изменюсь! Я постараюсь… — караванщик бросился к Шамашу, схватил за руку. В его глазах стояла мольба — он просил понять и простить. И еще. В них было то, чего не мог не заметить колдун — решимость взять всю вину на себя и, не добившись снисхождения, унести ее с собой в черные пещеры смерти.
Вздохнув, Шамаш положил руку на плечо караванщика, показывая, что готов принять помощь. Вновь все его старания как-то охладить пыл Атена разбились вдребезги. Впрочем, лучше уж так, чем иначе. Опасность, которой подвергся бы караван, потеряй он хозяина, готового лишить себя жизни, была куда ближе и отчетливее всех грядущих пока еще безликих проблем.
— Ты очень похож на своего брата, — спустя какое-то время проговорит колдун. Атен взглянул на него с удивлением и Шамаш продолжал: — Такой же упрямый фантазер. Это несет вам много бед и хлопот, и, вместе с тем, позволяет найти выход там, где его, казалось бы, и нет вовсе.
— Он думал, что я болен, — хозяин каравана вздохнул. Пусть в ходе последнего разговора с братом они все выяснили, однако… — Может быть, так оно и есть, — сейчас Атен был готов согласиться с чем угодно, лишь бы боги перестали гневаться на него. — Вы говорили обо мне…
— Нет. Я не считаю возможным обсуждать человека за его спиной. Хотя Евсей и хотел убедить меня, что подобный обычай — глупость…
Тем временем они подошли к повозке Шамаша и колдун, тяжело опустившись на край, первым делом провел рукой по пологу, снимая с него заклятие, а затем заглянул внутрь, проверяя, все ли в порядке с его маленькими подопечными. Те сладко спали, прижавшись боками, согревая друг друга своим теплом. Взгляд колдуна потеплел, на губы легла тихая, немного печальная улыбка. Потом он вновь повернулся к стоявшему подле караванщику.
— Мне бы не хотелось возвращаться к этому разговору, но, боюсь, у меня нет выбора, — взгляд Шамаша пронзал насквозь, проникал в саму душу. — Я могу заставить тебя отказаться от заблуждения силой… — он заметил, как караванщик сжался, втянул голову в плечи, словно готовясь к удару, и поспешно продолжал: — Однако, несмотря на все мои опасения, я продолжаю считать, что любой человек вправе совершать все те ошибки, которые ему суждены. Только не навязывай их другим, — он вновь поморщился, удобнее устраивая раненую ногу.
Шамашу не пришлось далеко отходить от каравана. Волки, ожидая решения людей, кружили близь шатра, и стоило человеку погрузиться в серебряную полутьму снежной ночи, удалившись на безопасное расстояние от жарких костров и чадивших, разбрасывая во все стороны искры, факелов в руках у дозорных, как к нему подбежал золотой вожак.
"Странник! — волк окликнул колдуна на речи мысли и образов. — Дети Огня приняли решение?"
"Да, охотник, — тот улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда золотой зверь впервые заговорил с ним на том же языке, что был дан драконам. Колдун легко понимал собеседника — картинки-образы были подробны и четки. — Старший из них разрешил мне оставить твоих малышей".
"Спасибо, — в золотых глазах зверя настороженность сменилась покоем и благодарностью. — Для них это единственный шанс выжить… Я хотел попросить тебя еще об одном. Обещай мне: когда они вырастут, ты позволишь им самим принять решение — остаться с воспитавшими их или вернуться к давшим жизнь. Не сомневайся: они никогда не покинут тебя, будут верными стражами в пути. Просто… Не лишай их права выбора!"
"Никто не станет удерживать их против воли. Ты должен знать: те, кого ты называешь детьми огня, почитают племя снежных охотников".
"Да, мне ведомо это, — подтвердил волк. Он сел, потер передней лапой нос. — Они оставляют нам пищу. Мы благодарны им: в голодные дни она многих спасла. Платя добром, мы защищаем их от Тех, кто несет смерть".
"О ком ты?" — Шамаш насторожился. Он считал своим долгом узнать все о бедах и опасностях этого мира, чтобы, в случае необходимости, защитить своих спутников. Сперва он решил, что так в стае называют разбойников, но…
"Нет, — рассмотрев посланный им образ, мохнатый собеседник наклонил голову, — это не двуногий стервятник. Несущие смерть другие".
"В мире, о котором я рассказывал тебе, была сила, несущая смерть. Ее называли Потерянными душами".
"Нет! — голова волка нервно дернулась. Зверь настороженно заскулил — ему совсем не понравилось то, образ чего он нашел в мыслях собеседника. — Не стихия — плоть, лишенная разума. Чем-то похожа на братьев-охотников. Убивает добычу, питается смертью. Но братья охотятся чтобы жить, а Те — живут, чтобы убивать. Опасайся Их. Опасны. Особенно для тебя. Твой дар не остановит, лишь разозлит. Полагайся на четвероногих стражей. Они помогут".
"Хорошо, — маг кивнул, благодаря за предупреждение. — Я пришел сказать, — теперь, прежде чем проститься, оставалось лишь передать слова Атена, — что старший из детей огня просил вас принять в дар то, что оставлено на снегу".
"Пищу", — волк чуть наклонил голову, не спуская золотых глаз с собеседника, словно проверяя, правильно ли он понял.
"Да".
"Щедро. Мы не откажемся. Добыча кочует. Пища понадобится, — волк словно стремился объяснить собеседнику причину своих поступков. — Мы отплатим детям огня добром".
"Они дарят от чистого сердца, не требуя платы".
"Все равно. Дело не в них — в нас. Мы не можем просто взять".
"Это ваш путь… — Шамаш кивнул, принимая решение волка и соглашаясь с ним. Он огляделся. — Скоро взойдет солнце. Вам пора уходить. Прощай, брат-охотник".
"До встречи, странник. Мы еще увидимся, пока бродим по одной земле", — волк встал, быстро проведя холодным мокрым носом по руке колдуна, осторожно лизнув ее, убежал обратно в снега, где его ждала стая.
В сгустившейся в предрассветный час мгле звери, словно на крыльях ветра снежной волной нахлынули на приготовленные дары, и вновь исчезли, унося то, что было им отдано, не обращая никакого внимания на замерших при их виде неподвижными изваяниями дозорных.
Проводив их глазами, Шамаш вернулся к шатру.
Возле полога, прикрывавшего вход от холодных ветров, его ждал Атен.
— Спасибо, — тихо молвил тот. — Я видел: волки приняли дар.
— Они признательны вам и отблагодарят за добро.
Караванщик недоверчиво посмотрел на Шамаша. Нет, ему не казалось странным то, что маг говорил со зверем столь же легко и свободно, как с человеком. Подобный дар не был редкостью…
"В легендах", — ему приходилось вновь и вновь напоминать, что в реальном мире он не слышал ни о чем подобным. Но ведь и сам Шамаш воспринимался караванщиками скорее жителем легендарной эпохи, чем Хранителем сегодняшнего дня. Так что… Нет, слова мага удивили его совсем по другой причине — священным животным нет нужды благодарить простых смертных за то, что последние исполняют законы, заповеданные богами. Карать нарушителей — смертные ждали от них лишь этого. Однако… Да, Атен начал припоминать — в свитках ему попадались древние истории о том, как священные волки помогали людям, даже дружили с теми из них, кого выбирали в свои помощники и спутники бог солнца и госпожа Айя.
— Скажи, — караванщик свел брови на переносице. Его взгляд скользил по ночным просторам снежной пустыни, где слились, ожидая рождения зари, два цвета — черный и белый, — а со стаей не было высокой синеглазой женщины в белоснежных одеждах?
— Айи? — улыбнувшись, маг качнул головой. Его глаза смотрели на Атена толи с удивлением, толи с укором, словно спрашивая, как взрослый человек может продолжать верить в детские сказки?
Караванщик опустил голову на грудь, чувствуя, как у него, словно маленького ребенка, краснеют щеки, наливаются огнем уши.
— Такова наша вера… — тихо прошептал он, прячась под защиту этих слов. — Если она кажется Тебе смешной…
— Прости, — улыбка стала теплее. — Прости, если я ненароком тебя обидел. Просто мне трудно верить в богов, не только похожих на людей, но и живущих схожей с ними жизнью.
— Но почему?! - не выдержав, воскликнул тот. — Из какого бы мира ты ни пришел, там должны были быть боги, те же самые боги! Или ты хочешь сказать, что у каждого островка жизни свои творцы? Но это невозможно, когда власть небожителей распространяется на все мироздание! Я бы еще смог понять, если бы у вас больше почитали не повелителей небес и метели… Ты говорил, тот мир был жесток. Возможно, им правил Губитель или…
— Торговец, — прервал его колдун. — Дело не в богах, которые действительно едины, бесконечны и вечны.
— В чем же тогда?
— В том, как мы их видим, как пытаемся понять и осмыслить, наделяем ли их образами или оставляем безликими, непознанными, осознавая, что наши глаза способны увидеть лишь маленькую толику сущего, что наши уши не слышат и половины того, что дано разобрать зверю.
— Но у нас есть разум!
— Конечно. Однако, увы, в значительной степени мысль полагается на то, что ей говорят органы чувств, на слова, передающиеся от родителей к детям словно незыблемые камни, на… — сжав губы, маг качнул головой. — Прости, я не должен был говорить всего этого. Вера — слишком тонкая стихия, которая боится любого дуновения ветра сомнений. Верь в то, во что привык верить. Но постарайся понять: я готов уважать и защищать вашу веру как свою собственную, но моя душа никогда не сможет ее принять.
Караванщик кивнул. Собственно, ему было все равно, во что верит Шамаш. Главным было верить самому — фанатично, всей душой, посвящая этой вере всю свою жизнь, укрепляясь в ней с каждым часом. Что бы там ни говорил Евсей, последние события все больше и больше убеждали Атена в том, что на своем пути он встретил бога. И чем дольше он думал, тем менее невероятным это ему казалось. Ведь пересекались же дороги небожителей и людей раньше.
Подняв взгляд на Шамаша, Атен с удивлением прочел в его глазах сочувствие и сожаление:
— С вчерашнего дня, — тихо промолвил колдун, — ты смотришь на меня так, словно я и есть тот самый бог, чьим именем назвала меня малышка. Это не так. Я человек, — было видно, что ему причиняет боль мысль, что он вынужден разрушать фантазии собеседника, лишая его части души, заставляя страдать. Но у него не было выбора.
Он считал, что должен покончить с этим странным наваждением, поразившим хозяина каравана, и сделать это прямо сейчас, ведь со временем вера могла еще более усилиться, укрепиться… Хорошо, если она будет спать всю жизнь безмятежным сном. Однако она могла стать причиной не только ужасного разочарования, но и самой гибели, уверяя в ложной защищенности, а на деле оставляя беззащитным перед лицом опасности. Самое же ужасное было в том, что колдун понимал причину происходившего — на глазах хозяина каравана одна за другой исполнялись легенды. То, что на самом деле было простой случайностью, в его разуме, душе вставало в стройный ряд. Брошенные стремившимся к чуду духом семена давали богатые всходы на благодатной почве веры. И он ничего не мог с этим поделать.
Шамаш устало вздохнул:
— Я не знаю, что еще мне сказать, сделать, чтобы ты понял…
— Позволь мне верить! — Атен и сам не знал, что заставляло его говорить, когда можно было просто промолчать. Он мысленно повторял: "Господин Шамаш очень долгое время был болен. Он жил бредом и никак не может признать, что все привидевшееся ему — лишь только сон. Ему нужно время. И помощь тех, кто окружает Его сейчас. Госпожа Айя ничего не делает просто так… Нет, Она любит Его, заботится… Есть нечто, мешающее Ей быть с Ним рядом. Но это совсем не значит, что Она бросила Его. Нет. Она очень беспокоиться о Нем, и поэтому дала двоих из своих слуг — волков. Пусть сейчас они — маленькие беззащитные комочки. Но уже очень скоро щенки вырастут, превратившись в самых грозных стражей и верных помощников…" — Для меня это очень важно!
Шамаш лишь развел руками:
— Сейчас твоя вера сильнее меня, — ему не оставалось ничего, как надеяться, что со временем караванщик сам поймет то, в чем его были бы бессильны переубедить даже сами боги. — Я лишь прошу: будь осторожен.
Он понимал, что любым своим поступком лишь усилит веру, ибо для доказательства своего слова ему пришлось бы прибегнуть к еще более могучим силам, чем те, что, использованные накануне, породили эту неожиданную проблему. К тому же, колдун не считал себя вправе грубо, против воли человека, изменять его духовный мир, рискуя порвать тонкие нити души и, в стремлении к благу принести лишь одно зло.
Эта невозможность что-либо изменить страшно расстроила его — он не привык проигрывать. Чувство беспомощности слишком долго не охватывало его, и он успел забыть, как с ним совладать. Многие годы он был выше всех обстоятельств, ему казалось, что возможно абсолютно все. И вот теперь выходило, что он, несмотря на все свое могущество, не в силах убедить лишенного дара отказаться от наивных заблуждений.
А еще Шамаш разозлился на себя — ему нужно было раньше обо всем этом подумать, еще тогда, когда он столь неосмотрительно принял имя бога. И то, что он не осознавал, чем может обернуться простое желание следовать тропам этого мира, не могло быть оправданием.
Колдун решил вернуться в свою повозку, и, в одиночестве, как следует обдумать все произошедшее, надеясь найти способ изменить то, что для него было неприемлемым.
Он так глубоко погрузился в размышления, что совсем забыл о больной ноге, неловко ступил на нее… И мир утонул в яркой вспышке боли. Перехватило дыхание. Перед глазами все закрутилось, смешалось, готовое совсем поблекнуть. Тело перестало слушаться разума, и колдун бы непременно рухнул, как подкошенный, в снег, если бы Атен, заметив, что с Шамашем что-то неладно, не успел вовремя подскочить к нему, подхватить, поддерживая.
— Что с Тобой? — откуда-то издалека, словно сквозь толстый слой снега, донесся до колдуна его взволнованный голос.
Караванщик крутил головой, ища помощь. Но дозорных, как назло, видно не было, остальные спали, сраженные предрассветной дремой.
И тут где-то вдали настороженно завыл ветер. Среди звезд заскользили черные тучи. Снег, потеряв свой прежний нарядный блеск, померк, становясь жгуче-холодной тенью.
Атен не сразу смог отвести взгляд не на шутку встревоженных глаз от появившихся столь внезапно знаков приближения метели.
"Госпожа Айя гневается на меня! — мелькнуло у него в голове. — О, я несчастный! Я не должен был говорить с Шамашем о том, чего Он еще не в состоянии осознать, вновь возвращая за грань безумия! Горе мне! Даже звери и те нашли в себе силы удержаться, делая вид, что не узнают Его, а я… О, великая богиня, я так виноват…!"
Атен хотел побыстрее перенести Шамаша под защиту шатра, передать в руки лекаря, надеясь, что тот, искусный мастер своего ремесла, сможет помочь. Но в первый миг он не смог даже сдвинуть Его, потерявшего сознание, с места, таким тяжелым Он оказался. И, все же, караванщик не сдавался. Поспешно закинув руку Шамаша себе на плечо, придерживая, не давая соскользнуть, он с трудом довел-дотащил его до шатра, прислонил к боку одной из крайних повозок, шепча:
— Сейчас, сейчас… — торговец замер, раздираемый на части страхами, снедаемый чувством вины. А еще была растерянность. И беспомощность, когда он понимал, что должен как можно быстрее бежать за помощью, но боялся оставить Шамаша одного хотя бы на миг…
Атен медлил, надеясь, что дозорные, встревоженные предвестниками метели, бросятся искать хозяина каравана… Но мгновения, долгие, как сама вечность, текли загустевшей патокой, а вокруг, как прежде, не было ни души…
Караванщик уже почти решился… И тут рука Шамаша дрогнула, напряглась, глаза открылись. Их пристальный взгляд был осмысленным и, все же, каким-то бесконечно далеким.
Прошло несколько долгих, как сама вечность мгновений, прежде чем он, глубоко вздохнув, выпрямился. Схватившись правой рукой за край повозки, Шамаш взглянул на караванщика, замершего с ним рядом, не в силах пошевелиться.
— Спасибо, — чуть слышно одними побелевшими губами прошептал колдун.
— Прости меня, я… — Атен не мог говорить, горячий ком, подкативший к горлу, не давал вздохнуть.
— Это я должен просить прощение за то, что так напугал тебя, — он шевельнулся, устраиваясь поудобнее, оперся спиной о бок повозки, немного отстранившись от пришедшего ему на помощь человека. — Мне следовало помнить о больной ноге и щадить ее…
Атен лишь кивнул, пряча глаза, не желая, чтобы кто-то увидел в них слезы радости — Шамаш был все тем же, произошедшее ничуть не изменило его.
Караванщик окинул быстрым взглядом пустыню.
Словно подтверждая его мысли, та стала успокаиваться. Ветра вернулись в свои глубокие норы, вздыхая и шебарша снегом, устроились в них и затихли. Грозные тучи, еще миг назад готовые взять власть над небесами, заковав их в свои холодные оковы, поспешно отступили. Вдалеке показались дозорные, обходившие шатер…
— Подожди, я сейчас позову… мы отведем Тебя в повозку… лекарь… — его речь была сбивчивой, слова не связываясь в фразы, перескакивали с одного на другое.
— Ничего не надо, — остановил его Шамаш. — Со мной уже все в порядке, — убрав руку с плеча караванщика, он, опираясь на деревянный край повозки, попытался сделать шаг, но Атен резко остановил его:
— Что Ты?! Так Ты можешь снова потерять сознание! Позволь мне помочь!
Колдун скользнул взглядом по лицу хозяина каравана, читая по его чертам то, чего недоговаривали слова. Глаза сощурились. Шамаш никак не ожидал от торговца такой настойчивости, особенно после последнего разговора. Он думал, что ложная вера способна пробудить лишь слабость, раболепие да смирение и был рад, что ошибся хотя бы в этом.
— Хорошо, — не видя никакой нужды без всякой на то причины упрямо возражать, проговорил он. — Только никого не зови. Незачем из-за меня поднимать на ноги весь караван, — он положил руку Атену на плечо, опершись, сделал первый шаг, стараясь не касаться снежного наста больной ногой.
— И разреши лекарю осмотреть Тебя, — в чем-то караванщик был готов уступить, боясь перегнуть палку, вновь вызвав гнев богов, однако в другом собирался идти до конца. — С болезнью нельзя шутить.
— Я сказал — все дело в ноге, — Шамаш взглянул на него с едва заметным укором. — Мне нужно просто отдохнуть.
— Однако…
— Торговец, — теперь укор звучал и в голосе, более не скрываясь в тени понимания, — хватит об этом. Я достаточно сведущ в врачевании, чтобы знать, что мне скажет лекарь.
"Конечно, — вздохнув, думал караванщик, — ведь Ты сам научил этому искусству первого из лекарей. Но… — в его глазах вспыхнула боль, — но это было до того, как…"
— Прошу Тебя…
— Хорошо, будь по-твоему, — у него просто не было сил спорить с ним.
— Так я позову…
— Не сейчас, — маг не дал ему договорить, торопясь остудить жар холодом. — Вечером.
— Хорошо, пусть так, — Атен вздохнул. Хотя это и было не совсем то, чего он добивался, но он и так был удивлен своей дерзостью: надо же, осмелиться спорить с самим повелителем небес! К тому же, ему стало казаться, что он начал понимать… — Ты боишься испортить Мати праздник?
Заглянув в глаза Шамаша, он понял, что угадал, прежде чем получил ответ.
— Она будет беспокоиться. Ни к чему это. Пусть нынешний день станет для нее мгновением счастья и радости в потоке по большей части тусклых и однообразных месяцев дороги.
— Да будет так, — караванщик слишком любил Мати, чтобы не согласиться с Шамашем.
— Вот и хорошо, — колдун улыбнулся, сделав еще несколько шагов, одной рукой тяжело опираясь о плечо караванщика, а второй держась за край повозки, потом поморщился, вновь пронзенный острой, как удар молнии, болью и остановился, отдыхая. — Эдак нам придется долго добираться, — он испытующе взглянул на Атена.
— Тебе незачем мучить Себя. Я позову дозорных, и мы перенесем… — но остановился, заметив, что Шамаш качнул головой:
— Мне известен другой способ, — тихо молвил он, не сводя взгляда с караванщика, стремясь увидеть и оценить его реакцию на то, что он собирался сказать. — Я мог бы прибегнуть к дару…
— Так чего Ты ждешь! — воскликнул Атен, чувствуя, как затрепетала душа при мысли о том, что он станет свидетелем нового чуда.
— Умение летать… Вашим магам оно дано?
— Да. Конечно, не всем, некоторым…
— Это все, что я хотел узнать. Спасибо, — колдуну нужно было лишь убедиться, что хозяин каравана понимает, что эта способность присуща людям, и не воспримет ее как проявление божественности.
Он на миг прикрыл глаза, позволяя магии покинуть свое убежище в глубине его сознания и теплой янтарной волной заполнить все тело. Еще мгновение — и его ноги оторвались от земли. Воздух подхватил тело, окутал со всех сторон тонкой прозрачной дымкой, бережно поддерживая, не давая соскользнуть вниз. И только тогда, убедившись, что дар подвластен ему в нынешнем мире в той же степени, что и в покинутом, он открыл глаза и убрал руки, не нуждаясь более в опоре.
Маг уже собрался двинуться в сторону своей повозки, стремясь достичь ее прежде, чем караванщики проснутся, но вынужден был остановиться, заметив выражение лица Атена.
В чертах, глазах хозяина каравана, было что-то такое, что заставило колдуна поспешно загнать магию обратно, в закутки сознания, благодаря судьбу за то, что, вопреки обыкновению, он не стал взмывать высоко в небо, а лишь чуть-чуть приподнялся на землей. Он мог преспокойно разбиться — воздушная стихия не терпит ошибок. Впрочем, и так удар, пришедшийся по больной ноге, заставил его, согнувшись, схватиться за борт повозки. Но на этот раз он не позволил боли взять над собой верх. Отодвинув ее в сторону, словно ненужную вещь, Шамаш взглянул на караванщика:
— Что я на этот раз сделал не так? — в его голосе звучала безнадежность. Колдун никогда раньше не думал, что столкнется с такой уймой проблем на земле, открытой магии.
— Божественный ореол… — еле слышно прошептал караванщик. Он был готов пасть ниц, и лишь пристальный взгляд Шамаша удерживал его на ногах.
— Какой еще ореол? — он устал, безумно устал. За все время, проведенное в этом мире, он впервые так долго был на ногах. И прошлая ночь… Колдуну не составило никакого труда построить магический мост. Но вот провести по нему не только множество спавших людей, за чьими душами приходилось постоянно следить, дабы они не унеслись к воздушным духам, навсегда покидая тела, но и бодрствовавших животных, в страхе шарахавшихся от всего незнакомого, непонятного, которых Шамаш вынужден был полностью подчинить своей воле, заставляя ступить на прозрачный мост… И теперь еще эта совершенно неожиданная проблема…
— Лучи… Золотые… Окружавшие… Бога Солнца… Когда… — только и сумел пробормотать Атен в ответ. Язык отказывался слушаться, мысли застывали…
— Так, — Шамаш заставил себя медленно вдохнуть, потом выдохнуть, успокаиваясь. - Ты-сказал-что-тебе-знаком-этотдар,- он говорил неспешно, выделяя каждое слово, привлекая к сказанному все внимание собеседника.
— Но ореол…
— Черные боги, — процедил колдун сквозь сжатые зубы. Он с трудом сдерживал себя. В конце концов, он был только человеком и его терпение было не безграничным, хотя до сих пор ему ни разу не приходилось измерять его глубину. — Это свечение лишь отблеск дара, помогающего мне держаться в воздухе — и более ничего! Я не птица, у меня нет крыльев, чтобы летать как-то иначе!
— Но лучи… — караванщик не то что не понимал, даже не слышал Шамаша, несмотря на все старания последнего. Он лишь смотрел на него восхищенным, полным благоговейным трепетом взглядом.
Колдун махнул рукой: как можно пытаться что-то объяснить тому, кто одурманен фантазиями настолько, что не в силах понять смысла ни единого слова? Тяжело опираясь о бок повозки, он двинулся к пологу шатра, который трепетал на вновь начавшем просыпаться ветру.
Удивительно, но именно этот ветер сделал то, чего не сумел добиться Шамаш. Ощутив его холодное дыхание на своих щеках, услышав ворчливое бормотание, наконец, почувствовав щекотание в носу, караванщик, чихнув, наконец, очнулся. Его глаза вновь осмысленно взглянули на окружающий мир, различая нависшее над пустыней напряжение, заморозившее первое мгновение зари. Атен встрепенулся, бросился к Шамашу:
— Обопрись о мое плечо… — он хотел помочь своему богу, шедшему с таким трудом, но колдун резко отстранился от него, откинул руку.
— Оставь меня! — его лицо было мрачным и бледным, голос полон напряжения и боли. — Никогда не думал, что скажу это кому-нибудь… Лучше бы уж ты ненавидел меня, презирал, гнал прочь! Тогда бы я хоть знал, что ты видишь во мне человека. Ты же отнимаешь у меня само право жить!…Торговец, если ты не в силах избавиться от этого наваждения, скажи. Я уйду из каравана!
— Если Ты хочешь… — караванщик опустил голову, видя во всем свою вину. За несколько коротких мгновений ему удалось прогневать двух величайших богов, которые доселе были столь благосклонны к каравану. Он уже начал думать: его смерть, избавит ли она от проклятия всех остальных? Если да — он готов…
— Нет, — Атен уж было в ужасе сжался. В первый миг ему показалось, что Шамаш прочел его мысли, произнося сейчас жестокий приговор всему каравану. Но тот говорил совсем о другом, отвечая на произнесенные слова, а не потаенные мысли. — Я не хочу уходить. Мне здесь хорошо. Я не надеялся, что чужой мир примет меня, а он дал мне куда больше, чем тот, в котором я был рожден. Я обещал твоей дочери, что не покину ее и должен сдержать слово. Однако это слепое обожествление… Оно вынуждает меня…
— Я изменюсь! Я постараюсь… — караванщик бросился к Шамашу, схватил за руку. В его глазах стояла мольба — он просил понять и простить. И еще. В них было то, чего не мог не заметить колдун — решимость взять всю вину на себя и, не добившись снисхождения, унести ее с собой в черные пещеры смерти.
Вздохнув, Шамаш положил руку на плечо караванщика, показывая, что готов принять помощь. Вновь все его старания как-то охладить пыл Атена разбились вдребезги. Впрочем, лучше уж так, чем иначе. Опасность, которой подвергся бы караван, потеряй он хозяина, готового лишить себя жизни, была куда ближе и отчетливее всех грядущих пока еще безликих проблем.
— Ты очень похож на своего брата, — спустя какое-то время проговорит колдун. Атен взглянул на него с удивлением и Шамаш продолжал: — Такой же упрямый фантазер. Это несет вам много бед и хлопот, и, вместе с тем, позволяет найти выход там, где его, казалось бы, и нет вовсе.
— Он думал, что я болен, — хозяин каравана вздохнул. Пусть в ходе последнего разговора с братом они все выяснили, однако… — Может быть, так оно и есть, — сейчас Атен был готов согласиться с чем угодно, лишь бы боги перестали гневаться на него. — Вы говорили обо мне…
— Нет. Я не считаю возможным обсуждать человека за его спиной. Хотя Евсей и хотел убедить меня, что подобный обычай — глупость…
Тем временем они подошли к повозке Шамаша и колдун, тяжело опустившись на край, первым делом провел рукой по пологу, снимая с него заклятие, а затем заглянул внутрь, проверяя, все ли в порядке с его маленькими подопечными. Те сладко спали, прижавшись боками, согревая друг друга своим теплом. Взгляд колдуна потеплел, на губы легла тихая, немного печальная улыбка. Потом он вновь повернулся к стоявшему подле караванщику.
— Мне бы не хотелось возвращаться к этому разговору, но, боюсь, у меня нет выбора, — взгляд Шамаша пронзал насквозь, проникал в саму душу. — Я могу заставить тебя отказаться от заблуждения силой… — он заметил, как караванщик сжался, втянул голову в плечи, словно готовясь к удару, и поспешно продолжал: — Однако, несмотря на все мои опасения, я продолжаю считать, что любой человек вправе совершать все те ошибки, которые ему суждены. Только не навязывай их другим, — он вновь поморщился, удобнее устраивая раненую ногу.