Суворов Олег Валентинович. Злой Город

   «Интересно было бы завести любовницу в таком месте, – закуривая и выпуская дым в голубое небо, лениво подумал он, – насколько же романтичнее заниматься любовью в скиту… Фу, черт, какие дурацкие мысли, а все потому, что похмелье замучило… Где там этот чертов Погорелов, пора наконец за пивом». Он уже повернулся было, чтобы войти в дом, как вдруг его внимание привлек звонкий детский крик. Дмитрий застыл на месте, потому что прямо по зеленой, неутоптанной траве скита, непонятно откуда появившись, не спеша, шли в его сторону девочка лет пяти и стройная молодая женщина не старше двадцатипяти лет, причем обе были одеты в белые платья.
   – Что за прелестное виденье, – сквозь зубы пробормотал он и вновь присел на перила веранды.
   Девочка радостно прыгала и теребила мать, которая улыбалась и что-то ей говорила. Чем ближе они подходили, тем более внимательным становился взгляд Дмитрия – женщина была замечательно красива. Ее кожа, покрытая ровным, светло-шоколадным загаром, чудесно гармонировала с распущенными каштановыми волосами. Ослепительно белое платье застегнуто на пуговицы и стянуто в талии поясом, а удивительно пикантные ноги, ставшие от загара блестяще-лаковыми, обуты в белые туфли на высоких каблуках, более предназначенные для танцев, чем для хождения по траве. Когда она подошла совсем близко, Дмитрий прямо-таки ощутил исходящий от нее аромат бодрости и здоровья, увидев, как подол этого отглаженного и накрахмаленного платья, расстегнутый внизу на две пуговицы, легко скользит по упругим, лаковым ногам, обнажая стройные колени. От легкого аромата ее духов кружилась голова и неудержимо тянуло прикоснуться к этой спелой и свежей упругости. Поднимаясь по деревянным ступеням и проходя мимо взволнованного Дмитрия, она внимательно насмешливо взглянула на него умело накрашенными глазами и, наклонившись к дочери, сказала:
   – Подожди меня на улице, Даша, а я пойду поговорю с Марьей Петровной.
   – Хорошо, – кивнула дочь, а мать, сопровождаемая восторженным взором Дмитрия, простучала каблуками по веранде и скрылась в доме. Почти сразу же после ее ухода девочка приблизилась к Дмитрию и доверительным тоном, как старому другу – так могут обращаться только дети, – сказала:
   – Вы там ходите поосторожнее, а то у нас бык на всех бросается.
   – Какой бык? – не понял тот.
   – Бык из колхозного стада. Оно сейчас на речке пасется. Знаете, какой страшный!
   – Да уж, представляю себе… Зато какая у тебя мама красивая! Вы откуда взялись-то?
   – А мы здесь живем. А моя мама работает экскурсоводом в музее.
   – Постой, постой, а кто же тогда Марья Петровна?
   – А она смотрительница. А вы что здесь делаете? – у девчонки была очень симпатичная загорелая мордашка и такая забавная манера растягивать гласные, начиная каждое предложение с буквы А, что Дмитрий невольно стал ее передразнивать.
   – А я пришел осмотреть музей. А где вы с мамой живете?
   – А здесь, в скиту – вон в том доме, – и она помахала загорелой ручкой куда-то влево от входа, – там еще старец Амвросий жил, вот!
   – Здорово. Это твой папа, да?
   – Нет, что вы, – засмеялась девочка, – это святой.
   – А где же твой папа?
   – А у нас нет папы, мы с мамой одни. Дмитрий почувствовал облегчение и, почти развеселившись, спросил:
   – А где же он?
   – Не знаю. Мама с ним в разводе.
   – Понятно. Значит, тебя Даша зовут, а маму?
   – Света.
   В этот момент мать вновь появилась на крыльце и девочка бросилась к ней, забавно карабкаясь по ступенькам:
   – Мама, мама, а этот дядя сказал, что ты красивая.
   Светлана насмешливо оглянулась на «дядю», отчего тот несколько смутился, и сказала:
   – Вот как! А больше он тебе ничего не говорил?
   – Нет, только спросил, где наш папа.
   – Ух, какой любопытный дядя… А ты бы ему сказала: много будете знать…
   – Скоро состаритесь, – быстро закончила девочка и хлопнула в ладоши.
   Дмитрий чувствовал, что его начинает разбирать смех, тем более что Светлана задавала свои вопросы непередаваемо ироничным тоном. Он понимал, что уже пора вступить в разговор самому, но молодая женщина опередила его;
   – Кстати, а вы из Москвы?
   – Да, – кивнул он, – а что, очень заметно?
   – Я же экскурсовод, если вам Даша еще не сказала , и уже научилась распознавать москвичей. На экскурсию пришли?
   – В общем, да.
   – Хотите дом осмотреть?
   – Да я там уже был.
   – Не понравилось?
   – Черт его знает… – Дмитрий состроил неопределенную гримасу.
   – Ну вот, чертыхаетесь в святом месте.
   – Извините, – и оба засмеялись.
   – Да ладно. Даша, пошли домой обедать. Дмитрий тут же спустился с веранды н оказался,, рядом с ними.
   – Позвольте, я вас провожу. Светлана внимательно, но и лукаво взглянула на него.
   – Да нам, собственно, и идти никуда не надо, мы живем вон в том доме, где была келья Амвросия.
   – Я знаю.
   – Ох, Дашка, все ухе разболтала, – она шутливо дернула дочь за руку, и они не спеша пошли по лужайке, в обход часовни. Дмитрий напрочь забыл об оставленном в музее Погорелове, пока Светлана сама не напомнила ему об этом.
   – А это не ваш там приятель Марью Петровну развлекает?
   – Это мой бывший научный руководитель. Кстати, позвольте представиться
   – кандидат социологических наук Дмитрий Князев.
   – Светлана.
   – И это я знаю.
   – Какой вы, однако, быстрый. Даша, прекрати меня теребить. А в Козельск вы что приехали – социологическое исследование проводить?
   – Нет, в гости к этому приятелю. А исследование | я проводил на одном из калужских заводов…
   – Ну и как вам Оптина пустынь? .
   – Великолепно. Никогда не думал, что встречу! здесь самую красивую женщину в своей жизни, – они обменялись взглядами, в ее глазах было что-то неуловимое, но позволяющее ему продолжить. – Вы действительно настолько красивы, что на вас, как на солнце, тяжело смотреть слишком долго, – он шутливо помахал ладонью перед глазами, – ослепляете.
   – Это вы намекаете на то, что со мной лучше встречаться вечером?
   Это не он, это она намекала, и Дмитрий внутренне напрягся, чувствуя, что наступил решающий момент, тем более что они уже подошли к палисаднику и Даша открывала калитку.
   – Кстати, о вечере…
   – Даша, иди домой, я сейчас приду.
   Девочка взбежала на крыльцо и уже в дверях обернулась и лукаво помахала Дмитрию, который улыбнулся и кивнул.
   – Мы могли бы встретиться вечером?
   – Но я не смогу никуда пойти – мне не с кем оставить Дашу.
   – А вы уложите ее спать, я приду сюда и мы где-нибудь погуляем.
   Она внимательно посмотрела на него, отчего он слегка смутился, хотя и чувствовал, что она уже соглашается, не может не согласиться.
   – А вы будете себя хорошо вести? Меньше всего он ожидал этого вопроса, но тут же понял его смысл и, усмехнувшись, ответил:
   – Я буду себя вести как Нил Сорский, Паисий Ве-личковский и Тихон Задонский вместе взятые. (Это были знаменитые оптинские старцы, имена которых он неоднократно слышал от Погорелова.)
   Она засмеялась и тряхнула головой:
   – Браво! Я укладываю ее спать в девять, так что приходите к половине десятого, но не сюда, а к главному входу в пустынь. Вы меня поняли?
   – Да, разумеется, – он радостно кивнул, и она невольно улыбнулась при виде его радости.
   – Ну, тогда до вечера.
   – До встречи.
   Она взошла на крыльцо «и скрылась в доме, а Дмитрий возбужденно повернулся назад, но искать Погорелова ему не пришлось, поскольку тот стоял несколько поодаль и наблюдал за ним.
   – Я вижу, вы время даром не теряете.
   – Ух, какая изумительная женщина.
   – И что она вам сказала – вы весь сияете?
   – Свидание назначила.
   – Поздравляю.
   – Спасибо. А теперь пойдемте отсюда и побыстрее, а то я боюсь вспугнуть свое неожиданное счастье.
   – А как же музей Толстого?
   – Ну его к черту, надоело смотреть на всякое старье. Теперь мне уже хочется земного, живого и загорелого. Пойдемте и будем по дороге остерегаться большого колхозного быка.
   – Кого? – изумился Погорелов.
   – Быка. А впрочем, неважно.

Глава 5.
ДИВАН ДОСТОЕВСКОГО

   – Извините, Светлана, но в этом проклятом Козельске совершенно невозможно купить цветов, – заговорил Дмитрий, идя ей навстречу.
   Было еще достаточно светло, а свое белое платье она так и не переодела, поэтому он еще издали заметил ее приближение.
   – А в этом проклятом Козельске, как вы его называете, никто и не дарит цветов, потому что они у каждого растут в палисаднике.
   – Тогда понятно. Может быть, перейдем на «ты»?
   – Пожалуй, – кивнула она.
   – А может, еще и в щечку поцеловать можно?
   – А вот это преждевременно.
   И они как-то понимающе улыбнулись друг другу. Рабочая жизнь в монастыре давно стихла, вечерню отслужили, и перед воротами пустыни, кроме них, никого не было. В теплом и влажном вечере постепенно набирали силу сумерки, хотя где-то вдалеке, за рекой, еще догорал темно-алый закат.
   – В такой чудесный вечер хочется философствовать и любить, – невозмутимо заметил Дмитрий, – а на меня, кроме того, как только тебя увидел, еще и благодать снизошла. Куда мы пойдем? Она кокетливо качнула головой:
   – Я не могу уходить далеко от дома – вдруг проснется Даша и испугается одна, – так что давайте погуляем по нашему лесу.
   Дмитрий согласно кивнул, и они не спеша пошли по дорожке, направляясь немного в сторону от скита. Он уже волновался, как волнуется всякий мужчина в сладкой надежде быстро соблазнить женщину, а потому даже самые невинные вопросы звучали в его устах каким-то звенящим напряжением.
   – Расскажи мне, как ты здесь оказалась.
   – Очень просто. Я родилась в Ленинграде, вышла замуж за военного, как только мне исполнилось восемнадцать, мы с ним скитались по всему Союзу. Сначала жили в Сибири, потом в Киргизии, затем его перевели сюда и…
   – И что?
   – И здесь мы развелись.
   – Почему? Он что – пил?
   – Да нет, не особенно, во всяком случае не больше других. Главное было в том, что он страшно и без всякого повода ревновал и тем самым очень нервировал Дашу. Кроме того, мне надоели все эти армейские разговоры о том, кто кого обошел в звании, почему повесился или сбежал из части тот или иной солдат – ну, и все тому подобное. Вы меня понимаете?
   – Мы же договорились на «ты».
   – Ах, ну да. Так вот, все это было очень тяжело… И вообще, чем старше я становилась, тем более напряженными делались наши отношения. И я решила – чем раньше их прерву, тем лучше. У меня появилась возможность устроиться на работу и получить жилье – так что от него я больше не зависела.
   – А что ты закончила?
   – Ленинградский педагогический институт имени Герцена, заочно.
   – А родители там и живут – я имею в виду Ленинград?
   – Да. Маленькая комнатушка в коммунальной квартире неподалеку от Лиговского проспекта. Почему мне так и не терпелось оттуда вырваться, хотя я очень люблю свою маму.
   Они уже углубились в лес, где, одновременно с наступившей темнотой, их все плотнее окутывала всеми своими застывшими шорохами чудная летняя тишина, когда каждый вздох отдавался в ушах нескромным сладострастием, звуки шагов становились пугающе-отчетливыми, а все слова приобретали многозначительный оттенок.
   «Н-да, погода благоприятствует любви, – привычными цитатами из «Золотого теленка» подумал про себя Дмитрий, – тем более здесь тоже тепло и темно, как между ладонями, а рядом идет нежная и удивительная».
   – А почему ты не вышла замуж еще раз? Ведь предлагали же, наверное, и неоднократно?
   – О да, чуть ли не в каждой экскурсионной группе есть хотя бы один мужчина, который непременно влюбляется и делает предложение. И куда меня только не звали! Один датчанин недавно предложил уехать с ним в Удольфбирген.
   – Где это? – усмехнулся Дмитрий.
   – Как он объяснил, неподалеку от Копенгагена.
   – Ну а ты что же?
   – А что я? – и на мгновение тон ее голоса лишился уже привычного для Дмитрия иронического оттенка. – А я женщина гордая и самостоятельная и мне никто, кроме Даши, не нужен.
   Он почувствовал в этих словах легкую неправду, но ничего не сказал.
   – Сам-то почему не женат?
   – Не знаю. То ли не влюблялся еще до такой степени, то ли самого еще по-настоящему не любили.
   Ему нестерпимо хотелось обнять Светлану, но он боялся пробовать, не чувствуя ее настроения и возможной реакции. Дмитрий знал, что еще обязательно попытается это сделать, и старался оттянуть момент, чтобы подготовить его как можно лучше, лихорадочно подбирая соответствующие темы и слова. А она молчала, смотрела себе под ноги и, о чем-то задумавшись, словно бы забыла о его существовании. Несколько минут они шли молча, а затем она подняла голову:
   – Давай присядем и покурим?
   – Давай. А ты куришь?
   – Балуюсь, тайком от Даши.
   Они сели на скамейку и он, поставив свою неизменную сумку рядом с собой, извлек из нее пачку «Кэмела» и две банки пива:
   – Хочешь?
   Она улыбнулась и кивнула:
   – Хочу. Вот что, оказывается, ты в ней носишь. А то у меня Даша все интересовалась: что там у дяди в
   сумке?
   В сумке у «дяди» было еще кое-что, и он только усмехнулся, распечатывая банку пива и передавая Светлане:
   – Замечательная у тебя дочь.
   – Спасибо. А сама я разве не замечательная?
   – Слов не хватает, чтобы выразить. Хочется говорить стихами.
   – А ты пишешь стихи?
   – Балуюсь. Так же как ты, – сигаретами.
   – Почитаешь? – она прикурила и выпустила в сторону струю ароматного дыма. Высоко над лесом появилась луна, Дмитрий внимательно посмотрел на Светлану, чувствуя, что ему совсем не до стихов, потому что начинают дрожать и холодеть руки. Он жадно отпил глоток пива:
   – Только не перебивай.
   – Не буду.
 
   Когда простейший разговор
   Вмиг превращается в объятье,
   Когда лукавство и укор
   Ты отряхаешь, словно платье,
   Когда вдруг задрожит рука,
   Коснувшись полного бокала,
   И жизнь покажется легка,
   Какою раньше не бывала;
   Тогда забудь, что дальше ждет,
   Не омрачай грядущим вечер.
   Лишь самый крайний идиот
   О смерти думает при встрече.
   Тогда читай мой легкий стих,
   Ласкай, как раньше ты ласкала..
   Тогда Вселенной на двоих
   Нам поневоле будет мало.
 
   – Замечательно! – и она слегка откинула назад голову.
   У него пересохло в горле, он сделал еще глоток, поставил банку на скамейку и придвинулся к Светлане. Она не пошевелилась, не повернула головы, и тогда он осторожно обнял ее и, медленно нагнувшись, поцеловал в загорелую щеку. Потом отвел в сторону прядь волос, казавшихся в лунном свете совсем черными, поцеловал ушко, а затем еще и еще раз. И вдруг она слегка поежилась, повернула к нему лицо, и он прижался губами к ее губам. Мгновение какой-то смутной, трепещущей нерешительности – и вот они уже раздвинулись и он жадно приникает своим языком к ее языку. Рука Светланы с горящей сигаретой медленно опустилась на скамейку, и он обнял ее за талию, прижавшись еще плотнее. Они замерли, прошла минута, он оторвался от ее губ, стал целовать шею, мгновенно расстегнул две верхние пуговицы платья и стал опускаться все ниже..
   Банка пива, слетев со скамейки, звякнула об асфальт, но он уже ничего не осознавал, кроме одного-на ней нет бюстгальтера и там, за отворотом платья, уже начинается теплая белая полоска незагорелой груди. Светлана позволила обнажить ее целиком и даже чуть подалась вперед, когда он стал мягко проводить кончиком горячего, влажного языка вокруг упругого коричневого соска. Они избегали встречаться взглядами, пока он, осторожно и умело, обнажал и целовал вторую грудь.
   – Что ты делаешь? – услышал он откуда-то сверху ее осторожный, прерывистый шепот и, на мгновение оторвавшись, тоже почему-то прошептал:
   – Не знаю… схожу с ума, кажется…
   И ее волновали его поцелуи – он чувствовал это и по упругости сосков, и по нежному биению сердца. Но что, черт подери, делать дальше, не на скамейке же… Он вновь припал к ее послушно раскрывшимся губам, расстегнул собственную рубашку, вытащил ее из-за пояса джинсов и прижал Светлану к себе с такой силой, что она только охнула, когда ее обнаженная грудь уперлась сосками в его грудь.
   – Подожди… прекрати, – наконец сказала она, когда он принялся осторожно скользить рукой по ее гладким коленям, сдвигая вверх платье, причем сказала уже не шепотом, а вполголоса и, чуть помедлив, добавила: – не здесь же…
   Того мужчину, который в подобной ситуации удержался бы и не спросил «а где?», можно было бы награждать орденом «За сдержанность». Дмитрий такого ордена явно не заслуживал, настолько мгновенно слетел с его губ этот пресловутый вопрос.
   И вот теперь она уже хитро прищурилась, поправила волосы и, запахнув на груди платье, спросила:
   – Что – где?
   К счастью, он моментально понял, что не стоит давать ей повода для издевательств, и как-то интуитивно почувствовал, что надо выждать паузу.
   – Нет, ничего, вернемся к нашей приятной беседе, – и хладнокровно отстранился, нашаривая под скамейкой закатившуюся туда банку пива. – Может, тебе еще стихи почитать?
   Когда он вновь поднял глаза, то увидел, что она, еще не застегнув платье, смотрит на него с нескрываемым любопытством. И хотя его несколько раздосадовал этот изучающий взгляд, он вновь, словно повинуясь какому-то толчку, прильнул к ней, разжал ее губы своим языком, жадно проник ладонями под платье и нащупал ее грудь.
   – Ты – хитрое и насмешливое чудо! Я повешусь на ближайшем дереве, если ты меня сейчас прогонишь.
   Она засмеялась:
   – Какие страшные угрозы! – и, чуть погодя, добавила: – И какой пылкий мужчина, просто невозможно устоять… Дай еще сигарету.
   Они вновь закурили, и он при свете зажигалки увидел ее обнаженную грудь.
   – Какая чудная ночь…
   Он слегка отодвинулся от нее и сел боком. Она нащупала его руку, лежавшую на скамейке, и слегка пожала. И в этом прикосновении ее пальцев было что-то столь обнадеживающее, что он уже почти не сомневался в дальнейшем.
   – Ну, пойдем, – она бросила сигарету на землю, придавив ее носком туфельки, затем встала, застегивая платье. Вслед за ней поднялся и он.
   – Куда?
   – В музей, на экскурсию.
   Он ждал этих слов и тем не менее удивился и задрожал. Они, обнявшись, пошли по дорожке к скиту, возле самого входа он повернул ее к себе и вновь поцеловал. Отстранившись, она как-то просто и даже обыденно сказала самым спокойным тоном:
   – Я пойду проведаю Дашу и заодно возьму ключи. А ты подходи к самому музею и жди меня там. И хотя это сложно, но постарайся, чтобы тебя никто не видел.
   Он послушно кивнул, и они, войдя в скит, расстались. Светлана повернула налево, а он обошел вокруг темневшую в лунном свете часовню и приблизился к музею, встав в тени, отбрасываемой домом.
   Где-то лаяли собаки, в некоторых домах скита еще горел свет, ярко светили звезды, но он лихорадочно курил, пряча сигарету в ладони. Все вокруг казалось невероятным, таинственным, неуловимым. В том, что она придет, он не сомневался, но все дальнейшее представлялось столь волнительным, что он старался не думать об этом раньше времени. Откуда-то донеслись позывные «Маяка», и Дмитрий машинально бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого. Два часа прошли так упоительно-незаметно, что можно было бояться только одного – столь же мгновенно пролетит и эта необыкновенная ночь. Он ни о чем не думал и ничего не чувствовал – как до этого не чувствовал ни Бога, ни любви – и лишь хищно всматривался в темноту, в надежде поскорее увидеть белое платье. Нетерпеливое ожидание – самая невозможная вещь на свете, но не будь его, и даже счастье покажется только мимолетной приятностью.
   Когда Светлана наконец появилась из-за часовни, он почему-то подумал об ангеле и с усмешкой отогнал от себя это нелепое сравнение.
   – Подожди, – первым делом прошептала она, – я сначала открою дверь, а потом ты поднимешься и войдешь.
   Он согласно кивнул и не стал выходить из черной лунной тени, пока не услышал звук открываемого замка. Поспешно, одним прыжком, он вскочил на веранду и боком втиснулся в полуоткрытую дверь. Светлана тут же заперла ее за ним, а он прошел дальше, в темные залы, откуда на него повеяло теплой и устоявшейся духотой.
   – Направо, – шепнула Светлана, появляясь за его спиной, и он послушно повернул – именно там находился единственный диван. В доме било очень темно и тихо, только осторожно скрипели половицы под их крадущимися шагами, да в прихожей тикали настенные часы с маятником.
   Войдя в зал первой, Светлана приблизилась к дивану, перед которым стоял круглый, инкрустированный стол, и сняла веревку, огораживающую этот уголок комнаты. Двигаясь, как лунатик, и ориентируясь лишь на ее платье, Дмитрий осторожно приблизился, уронил сумку на пол и обнял Светлану за талию. Она медленно повернулась к нему лицом и мягко отстранилась:
   – Я сама…
   Он отступил на шаг и стал раздеваться, смотря, как замедленными, парящими в темноте движениями она распустила пояс, прошлась пальцами по верхним рядам пуговиц вплоть до талии, а потом нагнулась и стала расстегивать подол. Он уже успел снять рубашку и взялся за пояс джинсов, когда она распахнула платье и легким взмахом рук освободилась от него. На ней остались лишь белые трусики и туфли. В темноте он не видел ее глаз, но чувствовал, что и она смотрит на него. Оставшись совсем обнаженным, он сделал к ней два неуверенных шага – и тут вдруг в прихожей стали бить часы. Оба вздрогнули и приглушенно рассмеялись.
   Она положила руки ему на бедра, он повторил ее жест и, ощутив пальцами шелковистую ткань трусиков, медленно стянул их с нее и встал на колени, пока она, опираясь на его плечо, переступала через них своими белыми туфельками. Не вставая с колен, он стал нежно и осторожно быстрыми, щекочущими движениями губ целовать ее ноги, бедра, живот, придерживая обеими руками за теплые ягодицы. Она вдруг сделала какое-то резкое движение и уселась на стол, слегка разведя согнутые в коленях ноги. И он понял ее невысказанное желание, приблизился к краю стола, положил ладони на ее бедра и, просунув между них голову, стал осторожно щекотать языком ароматные, нежные, влажные места – пока она не охнула, вздрогнула и, выпрямив ноги, не положила их ему на плечи.
   Время уже не играло никакой роли, он его не чувствовал и только дрожал, стараясь унять собственное возбуждение, лишь бы страстно вздыхала и постанывала она. В какой-то момент, почувствовав, как ее руки с благодарностью коснулись его головы, он встал и уже хотел было войти в нее, но она отстранилась и опустила ноги со стола:
   – Пойдем на дуван.
   Он послушно лег на диван, а она села на него сверху, смуглая и страстная, как богиня, вздрагивая в темноте разметанными темными волосами, часто двигая бедрами и прижимая к своей горячей груди его руки… Наконец дернулась, замерла и с полустоном-полувздохом жадно поцеловала его в губы.
   – Как это было прекрасно, – только и сказал он, когда она прилегла щекой к его груди.
   – Мне тоже так показалось.
   – Это – диван Достоевского?
   – Что? А, нет, это из усадьбы князей Оболенских.
   – Какая жалость!
   – Почему?
   – Потому что с такой изумительной женщиной, как ты, надо заниматься любовью или на постели Людовика XVI, или хотя бы на диване Достоевского.
   Она улыбнулась и со вздохом легла рядом с ним, втиснувшись боком между его телом и диванной спинкой, обитой белым шелком с цветочными узорами.
   – А еще лучше, – продолжал мечтать он, – оказаться бы нам в Венеции и заниматься любовью в гостинице с видом на «Палаццо Дукале». А потом спуститься вниз, в открытое кафе на берегу канала, и поужинать. Ты бы еще кричала: «Не пей много кьянти, а то итальянский забудешь и не сможешь объясниться с официантом!»
   – А ты знаешь итальянский?
   – Да, учил немного…
   – У тебя богатый опыт, как я успела заметить. Ну-ка, расскажи мне про своих любовниц.
   Несмотря на всю свою расслабленность, Дмитрий почувствовал подвох в этом вопросе, понял, что это не просто праздное любопытство, а проверка того, насколько к нему и ко всему произошедшему можно относиться серьезно.
   – Не хочу, – сказал он.
   – Почему?
   – Потому что сейчас они уже не существуют. Ты – единственная. Ты – такое счастье, что мне хочется молиться Богу, хотя я никогда этого не делал. И – подумать только, я мог не прийти в этот скит и не встретить тебя! Кстати, а почему у тебя крест на груди – ты верующая?
   – Да, хотя и не настолько, чтобы соблюдать обряды. Моя вера какая-то внутренняя, слишком интимная, чтобы ее можно было выставлять напоказ во время церковных служб и молитв…
   – Ты приедешь ко мне в Москву?
   – А ты приглашаешь?
   – Умоляю.
   – Только не сейчас. Позже.
   – Почему?
   – Мне не с кем оставить Дашу. А через месяц сюда обещала приехать моя мать. Ты живешь один?
   – С отцом. Но он очень редко бывает дом» – живет или на даче или у любовницы.
   – Сколько же ему лет?
   – Пятьдесят шесть.
   – И все еще есть любовница? Дмитрий усмехнулся:
   – И я подозреваю, что не одна. Но мы не о том говорим.