Светлова Татьяна. Шалости нечистой силы

в тот момент, когда Стасик пытался прикурить, он получил довольно
чувствительный толчок в спину. Впрочем, его тут же придержали за локоть,
чтобы не упал.
      Возмущенно обернувшись, Стасик приготовился было обругать неосторожного
прохожего, как наткнулся на серые проказливые глазенки и беспечную улыбку
Нахаленка.
      - Извиняюсь! - вскинул парнишка руки жестом "сдаюсь". - Оступился!
      И, помахав ему ручонкой, Нахаленок почесал вперед на всех парах в
сторону, совершенно противоположную Стасиковой.
      Стасик проводил его взглядом, покачивая осуждающе головой. Шалопай!
Небось, нарочно! Заметил, что Стасик на него посматривает, и спроказничал...
Но зато теперь ясно, что он вовсе Стасиком не интересуется и грабить его не
собирается.
      Сигарета упала в мокрый снег в момент полученного пинка, и Стасик,
направляясь к автобусу, вновь полез в карман за пачкой. Но пачки там не
оказалось. Стасик проверил все карманы - пусто. Стасик вернулся на место,
где Нахаленок налетел на него, поискал в снегу, - нету. Неужто паршивец
стырил? Или Стасик пачку обронил, а какой-нибудь шустрый прохожий ее успел
подобрать?
      Стасик решил, что это знак судьбы и что курить ему не следует.


      Дома Стасик вскипятил чаю, достал пряники и сел ждать Галю.
      Галя влетела десять минут спустя, как всегда румяная и энергичная.
      - Был у врача? - С ходу налетела она с расспросами. - Что он сказал?
      - Что здоров. А ты, случаем, уж не всерьез ли решила, что у меня сдвиг
по фазе?
      - Вот еще! Конечно нет... А что еще врач сказал?
      - Чтоб не пил .
      - Вот и я говорю: не пей! - горячо поддержала позицию врача Галя. - А
то так тебе и черти скоро начнут тебе мерещиться...

Белый ковер.

      Врачи засуетились вокруг Анатолия, и Вера отошла в угол и уселась прямо
на пол, на белый пушистый ковер, чтобы не мешать, чтобы не быть под ногами,
- хотя больше всего на свете ей хотелось сейчас сидеть рядом с Толей,
держать его леденеющую руку, передавая ему, как при переливании крови, свою
энергию. Она сидела в углу, подобрав под себя ноги, ни о чем не думая,
ничего не понимая, ничего не слыша... В голове стояла одуряющая пустота,
словно ее черепная коробка была комнатой, из которой съехали жильцы, оставив
ободранные обои и не закрывающиеся двери; и теперь там, где раньше была
жизнь, только гулко прогуливался ветер...
      Этот ветер выдул последнее тепло, когда она услышала слова "остановка
сердца". Внутри все смерзлось, превратилось в острую льдышку, которая больно
колола виски. Так больно, что зрение Веры расфокусировалось и она никак не
могла уловить, что происходит в комнате, что делают белые халаты,
сгрудившиеся над Толей, что означают слова "кардиограф" и "дефибриллятор",
что может означать словосочетание "клиническая смерть"...
      Только спустя некоторое, неизвестно какое время, ее сознание
зафиксировало движение: белые халаты разогнулись.
      А Толя остался лежать.
      И не шевелился.
      И глаз не открывал.
      - Толя, - позвала Вера, - Толенька, ты спишь?
      Люди в белом странно посмотрели на нее. Очень странно. Вера медленно
выбралась из своего угла, нетвердыми шагами приблизилась к кровати, на
которой неподвижно лежал Анатолий, и взяла его холодную руку.
      - Ты слышишь меня, Толя? - настаивала Вера, потряхивая эту тяжелую,
безответную руку, словно капризный ребенок, старающийся обратить на себя
внимание матери, занятой взрослым разговором. - Слушай: у нас будет малыш. Я
думаю, девочка... Ты хочешь девочку? А может и мальчик... Еще рано, чтобы
сказать точно...
      Она устроилась на кровати рядом с неподвижным Толиным телом и положила
его руку к себе на живот, поглаживая.
      Один из врачей взял ее за плечо.
      - Вы жена?
      Вера кивнула. Конечно, жена, кто же еще?
      - Дело в том, - начал врач и запнулся, - дело в том, что...
      - Тс-с, - приложила Вера палец к губам, - Вы его разбудите.
      Врач немного растерялся и отступил на шаг, раздумывая.
      Вера вдруг поднялась, аккуратно пристроив руку Анатолия на кровати, и,
ни на кого не глядя, прошла к окну и распахнула его. В комнату ворвался
морозный зимний воздух.
      - Свежий воздух... - задумчиво произнесла Вера. - Ему нужен свежий
воздух. Нам всем нужен свежий воздух...
      С этими словами она забралась на подоконник и, выпрямившись, сделала
шаг в морозную тьму, разделявшую окно на седьмом этаже и снег под ним...
      Она еще успела подумать: юбка за что-то зацепилась. Порвется, дыра
будет, нехорошо с дыркой на юбке...


      Тот, который успел ухватить ее за юбку, вряд ли сумел бы удержать Веру
за край ненадежной ткани, если бы двое других мгновенно не среагировали и не
бросились бы на помощь. В три пары рук они втащили Веру в комнату и уложили
на полу. На белом ковре.
      - Е-мое, - сказал врач, мужчина лет сорока семи, закрывая дрожащими
руками окно, и голос его сорвался.
      Он склонился над Верой: "Обморок".
      - Может, нашатырь? - предложил другой.
      - Не. Сейчас придет в себя.
      Полез за сигаретами, вышел в кухню, открыл форточку, чиркнул спичкой,
закурил. Затянулся слишком сильно и закашлялся, выпуская сизый дым.
      - Все было, - глухо донеслось с кухни, - с того света сколько раз
вытаскивал, а вот из окна еще не доводилось...
      - Да, блин, история... - ответил ему другой, помоложе, и достал из
кармана фляжку со спиртом. - Вовремя ты ее отловил, Вить, а то бы так и
сиганула в окно, идиотка... - Он отхлебнул спирта и вытер рот рукавом.
      - Знаете что, мужики, - сказал пожилой фельдшер, бессильно опускаясь на
подлокотник кресла, - я вот что вам скажу: первый раз вижу, чтобы жена так
мужа любила, чтобы из-за его смерти - в окно...
      И он покачал головой, то ли уважая, то ли осуждая, то ли завидуя чужой
любви...
      - Вить, будешь? - протянул молодой флягу со спиртом старшему коллеге,
вернувшемуся в комнату.
      Виктор молча глотнул и снова склонился над Верой.
      - Ну все, очнулась... Сложите пока аппаратуру, - распорядился он.
      Вера, действительно, зашевелилась, глубоко вздохнула, закинула руки за
голову, открыла глаза и вдруг резко приподнялась на локте, обводя
непонимающим взглядом комнату.
      - Я не... Не умерла разве?
      - Ты зачем в окно прыгала? - строго спросил ее Виктор, словно
нашкодившую девчонку. - Что за дела?
      Вера легла обратно на ковер и вытянула руки вдоль тела.
      - Я не хочу жить, - сказала она, глядя в потолок. - Мою душу
уничтожили. Тело тоже.
      - Ты мне это брось! - еще строже произнес Виктор. - Надо же такое
придумать! Жить она не хочет! Кто ты такая, чтобы решать? Бог дал, - бог
взял!
      - Вы ведь не верите в Бога. Зачем говорить? - слабо произнесла Вера.
      - А ты откуда знаешь? - рассердился Виктор. Это он нарочно рассердился
- старался втянуть женщину в разговор, надеясь, что несостоявшийся суицид
был вызван шоком, и, придя в себя, она сама испугается своего жеста.
      - Знаю, - равнодушно ответила Вера.
      - Ну и что, что не верю? - не стал спорить Виктор. - Все равно: это
справедливо. Как философия. Никто не имеет права отнимать у человека жизнь.
Даже у самого себя. А как ты все же догадалась?
      - Я чувствую... - Вера прикрыла глаза. - Толя умер? Его нельзя спасти?
      Виктор не ответил.
      Вера перевернулась на живот и уткнулась лицом в пол. В белый ковер.
      Виктор дотронулся до ее плеча.
      Вера не шелохнулась.
      - Слушай, - он присел на пол подле нее, - я понимаю, ты мужа, видно,
очень любила... Правда?
      И, не дождавшись ответа, продолжил:
      - ... Только пойми, горе, даже очень большое, оно все равно не стоит
смерти... Это только в первый момент так кажется, что жить больше не
хочешь... Поверь мне, я самоубийц повидал... Они все умоляли: "спасите,
доктор!" Все, без исключения, понимаешь ты? Думали, что не хотят жить, а
оказалось - хотят... Только вот не всех спасти можно было... Это страшно,
девушка... Тебя как зовут?
      - Вера... - еле слышно проползло сквозь густой ворс ковра.
      - ... Это страшно, Вера... Не делай глупостей, очень тебя прошу! Ты
молодая, красивая женщина, ты еще будешь счастлива... Я понимаю, сейчас ты в
это не веришь и даже не хочешь быть счастливой без него - без человека,
которого ты любила... Но ты должна жить, ты не в праве лишать себя этого
дара... А будешь жить - будешь и счастлива... Слышишь, Вера, ты мне
пообещай, что больше глупостей не будешь делать, а?
      Он погладил ее по плечу. Плечи дрожали.
      - Поплачь, поплачь, это самое лучшее в такой ситуации. Худо, когда слез
нет...
      Вера приподнялась на локте и посмотрела на врача. На ее лице не было
никаких следов слез, более того - оно было спокойно и почти безмятежно.
      - Обещаю, - внятно произнесла она. - Больше глупостей не буду делать.
      Виктор вгляделся в ее лицо, в эту странную и очень подозрительную
безмятежность.
      - Знаешь что, милая девушка, давай-ка мы тебя в больницу отвезем. Тебе
нельзя оставаться одной...
      - Я никуда не поеду.
      - Полежишь пару дней, отойдешь от шока...
      - Нет.
      - У тебя шок, понимаешь? Мало ли, вдруг плохо станет...
      - Не станет. Я в полном порядке.
      Виктор недоверчиво молчал.
      - Все в порядке, уверяю вас! Не стоит воспринимать это всерьез... Это
так... Нервы. Шок, как вы говорите. Но он уже прошел. Больше не буду.
      И Вера снова спрятала лицо в ворсе ковра, занавесившись волосами.
      Виктор с сомнением покачал головой. Он ей не верил.
      - Послушай, денечка два полежишь - и домой пойдешь! За тобой там
последят, нервишки в порядок приведут, психологическую поддержку окажут...
      - Я сама психолог. В поддержке не нуждаюсь.
      Виктор снова пустился в уговоры ехать в больницу, но получил такой же
решительный отказ.
      - Ладно, я тогда тебе укол успокоительный сделаю... - Виктор надеялся,
что под действием укола женщина окажется сговорчивее. - Не спорь!
      Вера не спорила. Казалось, она была готова на что угодно, лишь бы ее
поскорее оставили одну.
      Фельдшер оголил Верину руку, протер кожу спиртом, аккуратно ввел иглу,
выдернул и прижал ватку к месту укола.
      - Пойдем в другую комнату, а? - предложил Виктор. - Ты там на диване
сможешь полежать. Негоже на ковре-то...
      - Меня изнасиловали, - вдруг выдохнулось и утонуло в пушистом белом
ворсе. - У Толи на глазах...
      Виктор еще не успел толком осознать услышанное, как Вера вдруг
застонала. Спина ее выгнулась, пальцы вцепились в ворс ковра, колени
заерзали.
      Врачи захлопотали вокруг нее, не понимая, в чем дело. "Перенесем ее на
диван, - распорядился Виктор, - помогите мне".
      Он приподнял Веру, фельдшер подхватил ее ноги, и только тогда они
увидели, как на белом ковре, там, где только что находилось ее тело,
расцвело алым цветом кровавое пятно.
      - Срочно в гинекологию, - произнес Виктор. - Кажется, не будет у нее ни
девочки, ни мальчика...

Гетеро в гостях у гомо

      Как это ни странно, но Стасик помнил, как он сюда шел. То есть, как
пришел - не помнит, зато помнит, как шел: покинув пивнушку, собрался было
домой пойти, а тут мужик - закурить попросил. Стасик курить бросил, что
мужику и объяснил. Мужик горячо одобрил мужественное решение, принятое
Стасиком, и пустился в доверительные и подробные объяснения, как он-де
пытался бросить и как-де у него не получилось.
      Стасик чувствовал, как выпитое пиво начинает почему-то пениться в
крови, и хмель ползет океанским приливом на зыбкую твердь его мозгов.
Странно, в этот раз он ни с кем водку не доливал... На какие-то мгновения
закружилась голова, появилась слабость, и Стасик уж хотел невежливо перебить
разговорчивого мужика и откланяться, как вдруг ощутил неожиданную легкость в
членах и веселье - казалось, волна окончательно накрыла и понесла его,
лелея, на своем пьяном гребне... Еще через десять минут они уже были
друзьями, и мужик уже волок куда-то Стасика со словами: "Вот увидишь, они
классные ребята..." Дальше он не помнил ничего.
      И теперь, постепенно приходя в себя, Стасик обнаружил, что лежит на
продавленном диване, возрастом сравнимом с его прадедушкой; что помещение
сурово прокурено; что в дымовой завесе движутся силуэты каких-то странных
людей.
      Стасик прислушался к своим ощущениям: ему было плохо. Тошнило, мучила
жажда. Что он здесь делает, как сюда попал, - понять было невозможно. Должно
быть, мужик таки затащил его к "классным ребятам".
      Стасик вгляделся в сизый туман. Двое "классных ребят" занимались
любовью на столе. Две пары спущенных штанов на щиколотках двух пар голых
волосатых ног. И белая тощая задница, на которой курчавилась, редея, шерсть,
размеренным движением накрывала другую плоскую задницу, умостившуюся на
столе.
      Стасик ничего не имел против гомосексуалистов. Но он был явно против
собственного присутствия при их половом акте. И если учесть, что его и без
того тошнило, то состояние Стасика приблизилось к критическому. Лучшее, что
он мог сделать сейчас - это пойти прямо к унитазу. Или хотя бы выпить
холодной воды. Но в комнате были еще какие-то люди, и мысли Стасика приняли
другое направление. О "голубых" он знал только понаслышке и теперь пытался
решить вопрос: опасно ли для него это соседство? Те двое заняты друг другом
и не обращают на Стасика ни малейшего внимания... А вот кто это там в углу?
      В углу сидел лохматый человек неопределенного возраста, толстый и
грязный, и тихо и нестройно бренчал на гитаре, вслушиваясь в издаваемые
инструментом жалобные звуки, как если бы пытался уловить неслышную уху песнь
ангелов.
      Стасик решил, что этот тоже не опасен, и обратил свой взор в другой
угол. В том углу некто закрутил жгут повыше локтя, после чего навострил
шприц... Наркоманы! Боже, куда это он попал! И запах в комнате стоит... Не
сигаретный запах, какой-то травяной... Они не табак курят! Травяной запах -
от "травки"! Ну и ну! Ну и вляпался... А где ж этот подлец, который притащил
его сюда?
      "Подлеца" не было видно, зато видна была дверь в другую комнату.
Возможно, негодяй в ней. И во всех случаях, где-то за нею должен быть выход.
Только бы попить сначала... Эти, геи-наркоманы, кажется люди мирные,
попросить у них, что ли, воды? Или самому найти кухню и напиться? Так будет
лучше, пожалуй, - вступать в разговоры с непонятными ему людьми Стасику не
хотелось.
      Он опустил ноги с дивана и с удивлением обнаружил, что они босы. Стянув
с себя истертое до прозрачности одеяло, Стасик с констатировал, что на нем
вообще не осталось ни нитки.
      Стасик не был уверен до конца, что он не спит. Поэтому для верности
ущипнул себя. Щипок оказался всамделишным. И небесплодным: у окна в горке
какого-то тряпья он, кажется, различил свою одежду.
      Стасик встал и решительно шагнул к куче, и уже почти наклонился, как
его правая ягодица неожиданно тоже ощутила щипок, и тоже вполне
всамделишный. Поскольку Стасик твердо знал, что с контрольными самощипками
он уже покончил, он немедленно и справедливо решил, что щиплет его кто-то
другой.
      Он обернулся. Позади, радостно ухмыляясь, стоял какой-то маленький
бритый человечишка с редкими дурными зубами и с энтузиазмом теребил
Стасикову ягодицу.
      Не успев даже подумать, правильно ли он делает, Стасик резко ударил
мелкотравчатого по руке. Человечишка обиделся. Нахмурясь, он посмотрел на
Стасика сурово. Стасику очень хотелось взять свои джинсы из кучи и сбежать
отсюда поскорей, но он боялся наклониться - похмуревший жизнерадостный,
стоявший у Стасика за спиной, мог неправильно понять его позу.
      - Ты с кем здесь? - процедил бритый, картинно сплевывая через плечо.
Его плевок попал прямо на одну из двух голых задниц, трудившихся на столе,
но был ими полностью проигнорирован.
      Стасик лихорадочно заработал мозгами. Если один - значит, ничей. Ничей,
значит - свободен. Свободен - значит...
      А если не один - то с кем? Как звать того мужика, что завел его в этот
притон, Стасик не представлял. Может, тот и сказал, а Стасик забыл. Так что
же делать?!
      - С Лехой, - наобум сказал он, надеясь, в глубине души, что
какой-нибудь Леха в этих местах водится. И он не ошибся.
      - Леха! - не сводя недобрых глаз со Стасика, позвал мелкий-бритый. -
Леха, слышь! Поди сюда!
      Из соседней комнаты вдвинулся шкаф. Шкаф тоже был брит, могучая шея, не
дрогнув изгибом, перетекала в череп, отчего все наплечное сооружение
напоминало собой половину ташкентской дыни. Уши, нос, рот и подбородок были
для верности отмечены металлическими колечками разных размеров. Огромные
предплечья размером с целую ташкентскую дыню, были разукрашены татуировкой.
      Вся эта комбинация азиатских дынь придвинулась к Стасику, по-прежнему
не смевшему наклониться и поднять с пола свои штаны.
      - Ты его сюда привел? - спросил мелкий.
      - Не, - отозвался Леха утробным ревом, - Колян.
      - А Колян где?
      - Ушел. Этот недоносок вырубился, и Колян не стал ждать.
      - Значит, он свободен?
      - Выходит, что так, - согласился Леха.
      Звонкий шлепок, от которого загорелась вся ягодица Стасика, припечатал
Лехины слова.
      - Постойте, - залопотал Стасик, - тут какое-то недоразумение...
      - Кто будет первый? - спросил мелкотравчатый.
      - Давай ты, Сень, - великодушно уступил Леха. - У меня на него чего-то
не стоит. Может, потом, на вас глядя...
      - Погодите, - Стасик опасливо ступил назад и прижался спиной к
подоконнику, - погодите же! Тут недоразумение, я вовсе не по этой части, я
совершенно случайно...
      - Это по какой такой "части" ты не-? - прогремел шкаф. - Вот по этой? -
Леха протянул правую ташкентскую дыню и ухватил Стасика за мошонку. - Так мы
это дело быстро поправим!
      И Леха, прихватив в щепоть съежившийся от страха Стасиков пенис, резво
задвигал рукой. Мелкий Сеня, оскалив редкие кариесные зубки в радостной
улыбке, принялся проделывать синхронные действия со своим пенисом, который
оказался отнюдь не мелким.
      - Нет! - затравленно закричал Стасик, - Нет, я не хочу! Не трогайте
меня!
      - А чего ж ты сюда пришел? - уставился на него Леха, и на лице Сени
тоже нарисовался недружелюбный вопрос.
      - Я по ошибке, - торопливо принялся объяснять Стасик. - Мы
разговорились на улице с одним человеком, он предложил пойти к хорошим
ребятам, а потом...
      - Ну, так ты же пошел? Чего ж теперь вые...ся? Или мы не "хорошие"
ребята?
      Стасик, учуяв опасность вопроса, снова зачастил:
      - Мне нехорошо стало, я потерял сознание на какое-то время, а очнулся
уже здесь, не знаю, как он меня сюда доставил, но я не хотел... Я не
гомосекс...
      Мелкий уже начал пристраиваться сзади. Надавав Стасику шлепков, он
распорядился: " Пригни его, Леха!" И Стасик уже почувствовал прикосновение
его немелкого, кривого, как ятаган, пениса...
      "А-а-а!" - заголосил Стасик и, выдравшись из рук, ухватил из кучи
несколько вещей без разбору и дал деру.
      Леха догнал его - даже не в два скачка, а просто в два своих
великанских шага. "Ку-у-да?" - рыкнул он, приобняв Стасика за талию, как
девушку. "И куда ж это ты собрался, голуба?"
      И, отведя Стасика, словно в танце, от себя на расстояние вытянутой
руки, заехал ему свободным кулаком в челюсть.
      Свет померк в глазах Стасика, и он еще успел подумать, погружаясь в
нокаут: "Хоть ничего чувствовать не буду..."


      Очнулся Стасик в метро. За плечо трясла старушка. "Милок, тебе где
выходить-то? А то ты спишь-спишь, чай уже не первый круг едешь! Тебе на
какой станции-то сходить, а?"
      Стасик схватился обеими руками за ширинку. Одет! Одет!!! Вот
счастье-то!
      - Ты чего это, мил-человек, - обиделась старушка, - я ж только
спросила, где тебе выходить....
      Стасик вылетел вон на первой же станции кольцевой линии. Добравшись до
дому, он резво кинулся в ванную и, бросив всю одежду в бак для грязного
белья, встал под душ. Отмывая изо всех сил промежность душистым гелем, он
отметил, что больно не было. Но Стасик не знал, бывает ли после "этого"
больно...

Спи спокойно, дорогой товарищ...

      Совершив свой ритуальный, прямой беспосадочный рейс от порога в постель
(все радости цивилизованной жизни, как то: душ, еда, чай, - он был способен
воспринимать только после крепкого сна), Виктор сомкнул глаза, ожидая, что
сейчас, как обычно, тихо закружатся и провалятся в теплую тьму обрывки
образов и звуков.
      Но сна не было, хотя за окном уже заколыхался оттепельный рассвет,
сырой и серый. Сквозь короткие, обморочные падения в дрему выныривало снова
и снова: студеное окошко и край светло-серой юбки, затрещавшей под руками;
белый ковер и русые пряди на нем; и выдох: "меня изнасиловали"; и кровавый
цветок на белом ковре, и милиция, и тихие, безжизненные ответы Веры на
вопросы, пока за ней не приехала неотложка; и осмотр квартиры, и липкие
витки скотча, извлеченные из мусорного ведра...
      И теперь он не знал, но очень хотел узнать: как она там?
      И закрыто ли окошко...


      Он мужественно сопротивлялся бессонице два дня, но на третье утро не
выдержал и поехал по знакомому адресу прямо со смены. Подходя к дому,
невольно глянул на окна: слава богу, закрыты.
      На его звонок из дверей квартиры вывалилась полная женщина в шелковом
халате с видом сонным и крайне недовольным, что ее потревожили. И то:
времени девять утра, и с чего это Виктор счел столь ранний час приличным для
визитов, - он и сам не понял.
      - Могу ли я поговорить с Верой? - Виктор страшно оробел в присутствии
дамы, которую обозначил для себя как Верину мать.
      - С какой это стати вы ее тут ищете?! - несолидно взвизгнула дама, и
из-за ее плеча возник молодой мужчина, тоже в халате, - его Виктор определил
недовольной даме в сыновья.
      - А где мне ее искать? Она еще в больнице? - растерялся Виктор: он был
уверен, что Веру должны были уже из больницы отпустить. Разве что
осложнения... - Простите, вы ее мать?
      Женщина сначала покраснела. Потом позеленела. Потом посерела. Она
задохнулась от возмущения, ища слова, но, так и не найдя их, попросту
отправила дверь в такой полет, что стены содрогнулись.
      Виктор растерянно стоял на лестничной площадке, а до его слуха из-за
захлопнувшейся двери доносились истерические вопли женщины и успокаивающий
голос молодого человека: "Да будет тебе, Ирина, что ты так разволновалась!
Подумаешь, какой-то лох обознался! Да ты выглядишь моложе Веры, клянусь!" И,
в подтверждение слов "сына", который оказался вовсе не сыном, раздалось
несколько поспешных чмоканий.


      Через службу "Скорой" Виктору удалось выяснить настоящий адрес
несостоявшейся ночной самоубийцы: она проживала где-то на Соколе, в районе
Песчаных улиц.
      Подумав, он все же рискнул и поехал на Сокол: знал, что покоя ему не
будет, пока не удостоверится, что девушка жива и здорова.
      Она открыла дверь, не спрашивая, "кто?", и молча встала, привалившись
плечом к дверному косяку.
      - Ты меня помнишь? - начал было Виктор и вдруг исправился: - Вы... Вы
меня помните? Я врач, который...
      - Вам больше идет "ты".
      - Я... То есть? Извините, я...
      - Вам больше идет, когда вы обращаетесь к пациентам на "ты", - пояснила
Вера без тени улыбки.
      - Да? А тогда ты тоже...
      - Нет, - отрезала Вера. - Я пациент. И мне больше идет, когда я
обращаюсь к доктору на "вы".
      - Ну ладно, как хочешь, - поспешно согласился Виктор. - А я могу войти?
      - Входите.
      Она пропустила его в квартиру, указала на кресло, сама села на диван,
не произнеся при этом не звука.
      Виктор тоже молчал, пытаясь сообразить, как объяснить цель своего
визита. Он сам толком не знал этой цели.
      Наверное, у Веры много вопросов: как он ее нашел, зачем пришел... Но
Вера совершенно спокойно сидела, словно была одна в комнате, и он решил тоже
не торопиться.
      Виктор огляделся. Эта квартира не имела ничего общего с той, где он
вылавливал Веру из окошка: та была дорогая, роскошная, претенциозная; эта
куда проще, но милая и уютная.
      - Как ты себя чувствуешь? - наконец, приступил он.
      - Хорошо.
      - Что милиция?
      Вера пожала плечами:
      - Тоже хорошо себя чувствует.
      - Я имею ввиду...
      - Взяли показания, направили на обследования.
      - Ага. Ну, правильно... А ты как?
      - Хорошо.
      - А кровотечение...
      - Выкидыш. Ни мальчика не будет, ни девочки, как вы тактично заметили.
      Виктор покраснел. Ему тогда показалось, что Вера не слышит... А вот
надо же, услышала... Тьфу черт, как неловко вышло!
      - Извини. Я... я думал, что ты...