Свинаренко Игорь. Наши люди

   -- Да, деньги уже были, но менять же можно было только пятьсот рублей, ты все забыл! Так что дальше "Тати" я не ходил -- тогда. Я даже не в "Тати" покупал, а вокруг, там типа ларьки.
   Вернулся в Москву -- звонок из Парижа: хотят у меня купить мировые права на повесть, предлагают шесть тысяч франков. Тысяча долларов, это ж были бешеные деньги! -- если кто помнит восемьдесят девятый год. Я... отказываюсь. Они через десять минут перезванивают, извиняются и предлагают в десять раз больше.
   Дальше повесть издали в двадцати странах. Меня печатали почти в стольких же странах, как Солженицына.
   -- Чем ты можешь объяснить тот успех?
   -- Как верно сказал тогда Гребенщиков про одну успешную рок-группу, которую хорошо приняли в Финляндии: "Ребята, это не вы поете, а Горбачев". Не буду преуменьшать, я думаю, что и за меня процентов на тридцать спел Горбачев, если не больше. Россия была дико в моде. Я возник на гребне моды. Должен сказать, что одновременно со мной переводили троих наших, с такой же или почти такой же интенсивностью. Витю Ерофеева с "Русской красавицей" (секрет успеха был в том, что красавица -- русская), потом еще был "Одлян" ("чернуха" про детскую колонию), и Свету Алексиевич с ее "Чернобылем".
   -- То есть они туда, на Запад, взяли самые смачные русские позиции: зона, Чернобыль, русские женщины и...
   -- ...и будущее этой сумасшедшей страны. Думаю, кроме всего прочего, их в повести привлек диалог между персонажами -- насилием или ненасилием решать проблемы.
   И вот началось то турне. Меня пять месяцев возили по странам, где вышла книжка. Германия, Франция, Англия, Дания, Испания, Норвегия...
   -- Ты тогда увидел, съел, выпил все, что хотел?
   -- Да, увидел, съел, выпил... Пожил! Мы с женой очень хорошо провели время. Тогда мне все было интересно... Я тогда привык к нормальной, хорошей жизни. Привык, что можно запросто вечером сесть в поезд, в обычный второй класс, и из Мюнхена поехать ночью в Париж. Захотелось в Лондон съездить -поехал... И это все в девяностом году!
   -- Ты тогда стал богатым и знаменитым и бросил газетную службу, чтобы блистать.
   -- Да, я уволился из "Московских новостей". Меня торжественно проводили, выпили хорошо... Я решил, что раз я теперь знаменитый писатель, то на жизнь мне хватит, причем на какую жизнь! Я один из первых в Москве получил кредитную карточку! Но после понял: мне просто казалось, что я богатый. Я потом увидел столько людей, которые были по-настоящему богаты, о богатстве которых я раньше просто не знал!
   -- Теперь знаешь?
   -- Теперь все знают...
   Я довольно долго жил в Париже. На радио "Свобода" я часто выступал, почти как штатный сотрудник, с комментариями -- долбал все. У меня в городе появились свои любимые места. Меня там знали. Бывает, даже теперь приедешь в Париж, зайдешь в любимое кафе "La Palette" (это на Левом берегу), а там спрашивают: что ж вы к нам не заходите? Да вот, отвечаю, дела... Они не догадываются, что я просто на три дня в Париж заехал.
   Когда я жил в Париже... туда приехал Егор Яковлев. Мы встретились, и он велел мне по возвращении в Россию выходить на работу. Я послушал его и на работу вернулся. И надо сказать, что за это я ему благодарен. На что б я жил, если б не он? Деньги-то быстро исчезли! За эти годы и куда бкольшие деньги у людей успевали исчезнуть... А когда-то я мог купить "Ягуар"... Все сбылось, ну и что?
   -- Ты ожидал, что народ так удивится этой книжке?
   -- Нет, я ничего не ожидал. Но повесть сразу нашумела, потому что все испугались.
   -- Когда стало ясно, что твои пророчества начали сбываться? Ты можешь обозначить этот момент?
   -- А это когда в Тбилиси применили саперные лопатки. Сразу все руками замахали! Оказалось, что я выдал пророчество и оно на глазах у восхищенной публики сбывается! Это страшно добавило шуму, разных интервью; но уж, правда, ни новых денег, ни славы не принесло.
   Да... Немало говорили в том духе, что-де "повесть не бог весть каких литературных достоинств, она интересна разве только в политическом смысле". Но на самом деле повесть заметили еще тогда, когда ничего не сбылось! Вот был анекдот про интеллигента, который писатель-прозаик. "Про каких таких про заек?" А я как бы писатель-пророк: "Про какой такой на фиг рок?"
   -- А ты сам удивился, когда сбылось?
   -- Отчасти -- да. Человек -- орудие, и я, как верующий человек, не могу думать иначе. И любой, кто всерьез задумается о происходящем, поймет, что это не он живет, это им живут. Жизнь после славы
   -- Слушай... А как же после такого мирового успеха дальше жить? Как ты дальше после этого зажил?
   -- Понимаешь, перешибить первый успех очень трудно. Что ни напиши, ничего не считается! Никто этого не оценит. И у тебя начинается чудовищный кризис... Это не упрек, просто так устроена человеческая цивилизация.
   -- Вот и Гоголь сжег второй том...
   -- Не хочу ни с кем мериться, но... взять такую выдающуюся фигуру в истории русской жизни этого века, как Александр Исаевич Солженицын. Вот написал он "Ивана Денисовича" и "Архипелаг". После этого он мог написать последовательно "Илиаду", "Ромео и Джульетту", "Евгения Онегина", потом "Войну и мир", "Шинель" -- все не имело бы уже никакого значения, он остался бы автором "Одного дня Ивана Денисовича" и "Архипелага". Он живет, пишет, и пишет лучше...
   -- И ты тоже стал лучше писать?
   -- И я тоже лучше. Более того, то, что я написал до "Невозвращенца", тоже лучше, но это понимает десяток глубоко литературных людей. Тут ничего не сделаешь, это клеймо.
   -- И от этого ваш брат писатель спивается...
   -- Да... С этим нельзя сделать ничего.
   -- А ты думал, что еще напишешь столь же громкие книги, как "Невозвращенец"?
   -- Нет. В ранней молодости у меня была единственная мечта -- хоть что-нибудь написать и напечатать. Так эта мечта давно сбылась, мне жаловаться не на что...
   -- Тебе, наверно, часто говорят: "Какой же ты умный!"
   -- Ну... Сейчас уже реже.
   -- Теперь классический вопрос: "Каковы ваши творческие планы?"
   -- Пишу новый роман, очень большой. Несмотря на то что с кино мне сильно не повезло, что я дал себе зарок никогда больше с кино не связываться, я опять ввязался и занимаюсь новым фильмом по моему сценарию. Успокойтесь, все будет хорошо
   -- Саша! Предскажи что-нибудь, пожалуйста. Ты же писатель-пророк, у тебя ведь получается! Скажи -- что будет дальше?
   -- Нет, нет, я ничего не предсказывал, все вышло нечаянно. Но мне кажется, что и России, и Северной Корее, или Ираку, или Кубе -- всем путь один.
   -- В смысле -- расстрел Белого дома, мечта об импичменте, "семья"?
   -- Нет, я про хорошее -- про коммерческие ларьки, супермаркеты, пепси-колу. Свобода в земной жизни придумана не нами. Ее учредил Господь, он завещал людям не отнимать друг у друга собственность, не убивать друг друга, живет человек -- пусть себе живет (извини за такой вольный пересказ заповедей). Этот Божий порядок личной свободы отменить нельзя, его только можно на время, ненадолго приостановить, -- как у нас или в Германии. Ким Чен Ир, Кастро, Зюганов -- все это не имеет значения. Все наладится...
   Это моя надежда, а не предсказание, -- я ж не баба Ванга.
   1999
   HHHH Михаил Фридман HHHH Виазой от зих ди штол гехартевит* ...Во Львове обычной еврейской семье
   -- Михаил, про вас известно только то, что вы олигарх, что ваш "Альфа-банк" -- единственный, кто красиво вышел из августовского кризиса. И -- все. Расскажите, пожалуйста, откуда вы вообще.
   -- Я родился в 1964-м году во Львове в самой обычной полуинтеллигентной еврейской семье. Родители у меня обычные инженеры, совершенно нормальные советские люди. Никакими выдающимися успехами -- я имею в виду в материальном плане -- не отличались. Ныне они проживают в городе Кельне; буквально полгода назад уехали.
   -- Долго же они собирались! Уж многие по два-три раза уехали и вернулись...
   -- А не было смысла уезжать. Их поколению, несмотря на все противоречия советской действительности, повезло. Мои родители родились в 40-м году. Мать -- в Киевской области, отец -- в Житомирской, там были еврейские местечки... Войну они застали в таком раннем возрасте, что тягот и лишений не помнят. Всю жизнь -- с 45-го, как приехали из эвакуации -- прожили во Львове. Они там учились (кстати, в одном классе), потом работали, книжки читали, в кино ходили, гуляли по парку. Это единственное поколение, которое в советское время прожило нормальную, спокойную, очень мирную жизнь... И в новое время у них тоже особых проблем не было, поскольку я уже что-то начал зарабатывать.
   -- Ну, так почему ж тогда уехали?
   -- Да просто потому, что постепенно уехали все родственники. Знаете, одни уехали, другие, человек двадцать, -- набралась критическая масса уехавших. А для нашей жизни -- во Львове -- клановое устройство имело большое значение. Там была такая общинная форма жизни.
   -- А почему именно в Германию?
   -- Так сложилось. Немцы компенсируют ущерб, нанесенный в войну, эта программа касается всех евреев, которые выжили. Старшее поколение, мои прадедушки и прабабушки -- все были казнены.
   -- Некоторые мои знакомые евреи из уехавших туда, в Германию, говорят, что это им очень тяжело -- брать пособия, кормиться из рук тех самых немцев, которые... У вас, у ваших родителей нет такого чувства?
   -- Нет, нет. У нас нормальное отношение к немцам. Мы благодарны им! Они квартиры дают, вообще помогают... В Париже "мои дети живут как все"
   -- А ваша жена, дети -- тут или тоже уехали?
   -- Они живут в Париже, зимой. А летом -- в Сан-Тропе. (Моей маме особенно нравится, что можно из Кельна ездить к внукам в безвизовом режиме.) Жена моя там, во Франции, рожала -- из медицинских соображений; там качественная медицина. До кризиса она с детьми ездила туда-сюда, а после я их там оставил. Дети у меня маленькие, шесть лет и три. В Париже они ходят в американскую школу, там преподают американцы и англичане. Чему я особенно рад, так тому, что у них в школе -- ученики 18 или 19 разных национальностей! Я смотрел классный журнал: там японцы, корейцы, американцы, черные, желтые, белые... Мои дети себя ощущают очень космополитичными. В школе все по-английски, в песочнице играют с французскими детьми, и домработница французская, -- а с нами, конечно, по-русски. Три языка!
   -- То есть у вас там модель, которую раньше любили изображать фантасты -- мир как единая деревня и все расы дружат?
   -- Ну, не то что дружат... Хотя Париж достаточно космополитичный город. Уже есть объединенная Европа, так что тенденция ясна... Мир действительно становится все более космополитичным за счет коммуникаций! Так что, конечно, от местнических комплексов надо избавляться.
   -- Да, но после этого они не смогут уже жить в России. Вы себе в этом отдаете отчет?
   -- Я не вполне с этим согласен. Во-первых, мы знаем много примеров, когда иностранцы живут в России и, в общем, вполне своей жизнью довольны. Даже не будучи носителями языка! Тут, в России, есть свой кайф. Во-вторых, мне кажется, для моих детей это ощущение очень комфортное -- то, что они обычные люди. Каждое утро они как нормальные дети садятся в школьный автобус и едут в школу... Если вдуматься... У меня совершенно нет желания, чтоб мои дети ходили в школу в сопровождении охранника, водителя и чтоб моя жена с охранником ходила... Мне кажется, что психология человека, который с детства начинает жить в окружении охранников и многочисленной обслуги, достаточно ущербна. Для моих детей это было бы крайне неправильно, если б они росли в такой обстановке.
   В России сейчас столько историй про киднеппинг... Сидят какие-то люди и думают: "А почему бы не украсть ребенка у богатого человека, а потом потребовать у него деньги?" Что и происходит. Вот только что читал, что у какого-то парня из Саратова украли ребенка...
   -- Теперь у вас не осталось родственников за границей. Теперь вы один тут, за границей... Вы себя, наверно, чувствуете вахтовиком, который ездит зарабатывать на дикий, суровый, неустроенный Север, а семья, слава Богу, в хорошем месте.
   -- Не совсем так. Я себя вахтовиком не чувствую. По мне, это более или менее нормальный режим -- вот так ездить. Если б я так уж мучился без жены, я б заставил ее вернуться. У нас с ней отношения очень хорошие, очень тесные, теплые, -- но не могу сказать, что без нее я умираю от одиночества. Нет, мы не Ромео и Джульетта... Притом что давно друг друга знаем, жили в одном общежитии, -- мы же в одном институте учились... Это был МИСИС. Мисис: закаляйся, как сталь!
   -- Как вы вообще попали в МИСИС?
   -- За этим ничего особенного не стоит -- кроме того, что меня не приняли в МФТИ. Я на физхим поступал. Экзамены сдал на "отлично", собеседование прошел. Но декан по фамилии Убоженко -- я эту фамилию запомнил на всю свою сознательную жизнь -- сказал: "Неужели тебе не понятно, что мы все равно тебя не примем?"
   -- По пятой?
   -- Ну, в общем, да -- естественно! Не взяли... Сейчас я бы мог решить этот вопрос... А в тот момент -- не смог! Ну вот...
   -- Позвольте, но один мой знакомый еврей, Миша Иоффе, окончил буквально тот самый физхим! Теперь вот успешно служит американской физике...
   -- Ну, наверняка были родственники, знакомые, кто-то позвонил... Все же люди!
   -- Почему вы выбрали именно физтех? Вы желали совершать открытия?
   -- Ну, я бы не сказал, что хотел открытия совершать. Но мне нравилось, что там наука, что после будут какие-нибудь академгородки -- такие вот были понты. Откуда это взялось? Отец мой стал лауреатом Госпремии в 89-м году, по электронике. (Не один, там еще были люди.) Работа, за которую наградили, была связана с системами опознавания для военной авиации... Я был одаренный ученик, напряженно занимался, во всех олимпиадах участвовал. Медаль, правда, не получил -- по выше уже названной причине. Все по той же! По пятой графе!
   -- Притом что с виду вы совершенно не еврей!
   -- Да меня, точно, никто никогда за еврея не принимал! С виду-то про меня не скажешь... Едешь, бывало, по Украине в поезде, так попутчики колбасой угощают, горилкой, как выпьем трошки, так они сразу начинают за жидов разговаривать. Бывали щекотливые моменты, когда мне становилось неудобно... Ну да ладно, ничего -- переносил...
   Я вообще считаю, что мне повезло. Мне несколько раз в жизни повезло, когда казалось, что сильно не повезло. С физтехом -- это самый яркий пример. Я рад, что попал в МИСИС. Все мои партнеры, акционеры тоже оттуда. Мы учились, дружили... Это, например, Герман Хан. Его знают, а имена других ничего не скажут широкой публике... Жена моя тоже училась в МИСИСе, она на два курса младше, она вы-брала редкие металлы.
   -- Так все-таки почему вы выбрали именно МИСИС?
   -- Сейчас расскажу. Выхожу я, значит, от товарища Убоженко, а у приемной комиссии толпа рекрутеров с проспектами разных институтов. Остановился посмотреть и вижу: все институты где-то в жопе находятся, а МИСИС в самом центре. Кроме того, там Дом культуры хороший, с концертами -Высоцкий, Визбор. Ну и записался на факультет цветных металлов. Цветных -потому что они такие красивые, симпатичные... Тогда я, конечно, не знал, что из-за глинозема -- сырья для получения цветного металла -- у меня будет конфликт с Борей Березовским и Левой Черным. (Мы с ними вообще частенько не ладим. А сейчас у нас идет борьба за Ачинский глиноземный комбинат.)
   -- Вы Березовскому с Черным не намекали, что цветные металлы -- ваша профессия, а они пусть по своим специальностям работают? У них дипломы по математике, что ли?
   -- Да, действительно. Надо им при случае напомнить про мой диплом. Могу свои научные статьи про глинозем послать Леве Черному -- чтоб он понял, с кем имеет дело. Все-таки евреям везет
   -- Да... Везет вам, евреям! А были б вы русский или хохол, так прозябали б сейчас где-то в Академгородке.
   -- Да. И возмущался б невыплатой зарплаты бюджетникам, перекрывал бы дорогу, стоял бы поперек нее с транспарантом типа "Наука -- будущее России". Но вышло иначе, поскольку у меня был ангел-хранитель -- декан Убоженко. А в аспирантуру -- это уже в МИСИСе -- меня не взял человек по фамилии Стрижко, тоже наш с вами земляк. Теперь я публично хочу объявить благодарность этим двум людям -- я им очень благодарен за то, что моя судьба так замечательно сложилась. Благодаря им я понял: все, что не убивает меня, делает меня сильнее.
   -- То есть вы вообще могли бы обратиться к людям с призывом: "Ребята, давите евреев! Для их же пользы!"
   -- Абсолютно. Тогда результат, достигнутый евреями, будет еще более впечатляющий.
   -- Но если серьезно, я не могу отогнать от себя мысль, что вот это тяжелое чувство, эти обиды за евреев и заставили вас вывезти из России всех родственников...
   -- Абсолютно не так. Вы поймите: в Европе моя семья чувствует себя приблизительно так же, как во Львове. Психология евреев такая, что они себя везде чувствуют одинаково... У них есть ощущение временности пребывания в данном конкретном месте. Это продолжается веками, как у цыган. Там жили, здесь, а через 30 лет можем и в Аргентину попасть. Я по себе это знаю -- сам так чувствую.
   -- Кстати, о евреях. Вот вы скажите, почему не вы, а Владимир Гусинский возглавил Российский еврейский конгресс? А вы только заместитель?
   -- Почему не я председатель? Да потому что Гусинский больше этого достоин! Не потому, что он больше еврей, чем я, -- просто он тратит на это больше времени. (И денег.) У меня столько нет. Думать о евреях мне интересно, а тусоваться в тусовках пейсатых -- мне скучно. Я на это раз в две недели трачу три часа. Собираю деятелей культуры -- Юлика Гусмана, Марка Розовского, Гельмана, Женю Альбац, совещаюсь с ними... Вообще я там отвечаю за финансирование культурных проектов. На постановки даю денег, на книги. Вот "Дневник Анны Франк" недавно издали -- а он 30 лет в России не выходил.
   -- А вы говорите на иврите, на идише?
   -- Нет, не говорю... Люди старшего поколения, которые жили в местечках, те да, говорили...
   Первый бизнес
   (театральные билеты как валюта)
   -- Во время учебы вы были всецело поглощены цветными металлами?
   -- И культурой. Меня заинтересовал театр!
   -- Вы что-то ставили? В рамках самодеятельности?
   -- Нет. Я занимался билетами на лучшие спектакли. Помните, как это было? Студенты с вечера занимают очередь у касс, к утру подходит толпа из того же вуза и становится к своим в начало очереди.
   -- Вы что, стояли в очереди всю ночь?
   -- Нет! Я координировал. По средам проводил совещание, определял, ставил перед людьми задачи. Смешно, но я и сейчас заседания провожу по средам -- знаете, с тех пор вошло в привычку.
   -- А как те билеты делили?
   -- Одну пару билетов получал тот, кто стоял в очереди, а другая причиталась мне.
   -- Вы билеты после перепродавали?
   -- Как можно! Нет, конечно. Деньги я зарабатывал иначе -- работая грузчиком в магазине, там, кроме денег, еще и продукты всегда под рукой... А билеты менялись -- на подписки, на талоны, которые, в свою очередь, менялись на грузинское вино из дегустационного зала ВДНХ... и так далее. Сидит, к примеру, директор "Елисеевского", серьезный человек, и не может попасть в расположенный поблизости Ленком на "Юнону и Авось". Без нас.
   -- Да... И вот уже 20 лет вы занимаетесь все одним и тем же. Только теперь у вас вместо театральных билетов...
   -- ...нефть или кредиты банковские. Или, к примеру, все тот же глинозем.
   -- У вас с билетами была та же ситуация, что и с сырьем для цветных металлов. Спектаклей вы не ставили, глинозем в землю не закладывали, а прибыль с этого всего получаете вы. Интересно!
   -- Да, должен признаться, лично я глинозем не закладывал... Но эту ситуацию можно рассмотреть с позиций экономической теории. Вот существует некий продукт -- например, билеты. Их мало, они дешевые, а желающих их получить много. Были люди, которые -- законно или незаконно -- обладали неким экономическим потенциалом. Но не могли его прямо реализовать. Потому что в распределительной системе рыночной цены на билет не было. И вот мы оказывали услуги в условиях отсутствия свободного ценового рынка.
   -- Вы что ж, выходит, боролись за свободу?
   -- Свободу мы обеспечивали -- но при этом зарабатывали свои комиссионные как сервисная организация.
   -- Вам было приятно служить людям, доставлять им радость?
   -- Должен сказать, что в основном я думал о себе -- как обычно. И, что интересно, сегодня думаю все о том же человеке!
   -- Дальше вы -- выпускник, молодой специалист. Надвигается распределение, допустим, в солнечный Норильск. Или в Ачинск...
   -- Да... Ведь меня, к счастью, не взяли в аспирантуру (причем я сразу этого не оценил и довольно долгое время был дико расстроен). Так что пришлось распределяться. Но! Поскольку у меня в руках был такой мощный инструмент влияния, как билеты, я распределился хорошо. Хорошо -- с точки зрения иногороднего, человека без прописки: в Электросталь, на металлургический завод имени Тевосяна. Через полтора года работы там я...
   -- ...получил квартиру?
   -- Естественно. Войдя в неформальные отношения с руководящими работниками.
   -- На какой почве? Вы же перестали быть московским студентом и потому оторвались от распределения дефицита?
   -- Нет, нет. Билеты я из-под своего контроля не выпускал! Зачем же?
   -- То есть вы из Электростали продолжали руководить московской билетной мафией?
   -- Мафией?! Нет, мафия -- это когда что-то делается насильным путем, преступным. А у нас же все было по-хорошему. Мы просто очередь занимали и потом обменивали билеты на что-то нужное и хорошее. Женщине, от которой зависела моя квартира в Электростали (ну, квартира -- это громко сказано, имелась в виду комната площадью 12 метров), срочно нужно было лекарство, название я и сегодня помню -- лидаза. Я достал. Та женщина была мне дико благодарна, потому что у нее кто-то умирал -- но благодаря мне не умер. Поэтому вопрос по комнате решился полностью.
   Сама по себе та комната мне не нужна была -- важна была прописка; я, как только ее получил, тут же соскочил с Электростали, в которой я, собственно, и не жил никогда: я вовремя понял, что если там поселюсь, то больше никуда не вылезу и там загнусь. Кроме того, у меня же в Москве был бизнес, и мне, чтоб вопросы решались, приходилось постоянно что-то кому-то доставать, приносить. Так что жил я в Москве. И каждое утро ездил на работу: два с половиной часа туда и два с половиной обратно. В полшестого утра выходишь, весь день служишь цветной металлургии, а в восемь вечера приезжаешь домой и приступаешь к бизнесу. Надо созваниваться, встречаться, передавать одно, забирать другое. Спал я тогда так мало, что у меня даже зрение стало ухудшаться... Где жил? Сначала я долго тусовался в общежитии. Потом полгода ночевал на раскладушке в кухне -- приятель пустил. После в коммуналке...
   "Социальная справедливость?
   Не дождетесь"
   -- А была такая мысль, что все это неправильно? Что надо честно трудиться? Ехать, к примеру, на БАМ?
   -- Нет, наше поколение об этом уже не думало. На БАМ ехали какие-то маргиналы...
   -- А сейчас какие чувства вызывают у вас разговоры о социальной справедливости? Когда вы банкир?
   -- Дебильную формулу "всем все поровну" я никогда не мог воспринимать с пониманием. Для меня лично никогда не было никакого равенства, никакой справедливости! Поскольку мне поровну ничего не досталось -- ни медаль, ни институт, ни аспирантура. И папе моему не досталось: всех его коллег слали за границу, а его не пускали, как еврея с допуском. Я с детства понимал, что для меня доступ к каким-то возможностям в жизни будет сильно осложнен.
   Та доктрина, которая насаждалась в стране и советским народом более или менее акцептуема, для меня всегда была абсолютно чуждой.
   -- У вас на этой почве не появилось враждебного чувства к гоям?
   -- Не, этого не появилось. А появилось у меня ощущение своей изолированности некоторой.
   -- Исключительности?
   -- Нет, это слово не подходит, исключительность в России понимается как некоторое превосходство. Тут другое. Вот Бог говорит Аврааму, что его потомки будут избранным народом. Избранным -- не в смысле лучшим, не лучше других, а просто отдельным, со своей миссией.
   -- И, как мы знаем из дальнейших событий, вашему избранному никто не давал поблажек.
   -- Это верно... Я помню, мне было лет восемь, мы провожали родственников в Израиль. Люди живые, а их вроде хоронят, мне объясняют, что мы никогда больше их не увидим. Мы жили отдельной жизнью, у нас был особый клановый этикет. Все наши родственники трудились по снабжению и были богаты, -- по тем временам, -- изящно уточняет современный банкир. -- Так обязательно раз в год кого-то из них прихватывали и начинали трясти. Мы с батей ночью подъезжали к дому этого несчастного и забирали на хранение какие-то шубы, золото. Если б это нашли при обыске, были б готовые доказательства преступной деятельности. У отца могли быть неприятности, но не мог же он отказать своим в помощи! Это был клан, сплоченное community, с сильным ощущением отделенности от всех остальных... Вот и я с детства знал, что по объективным причинам (я не задумывался, справедливы эти причины или нет) у меня будет отдельная жизнь с отдельными обстоятельствами.
   -- И это чувство вашей отдельности ведь не ослабло со временем?
   -- Нет. Никто со стороны не может мне объяснять, что хорошо и что плохо. Общественные ценности меня если касаются, то опосредованно. У меня свои обстоятельства и своя система координат. Это как религия, понимаете? Так мусульмане живут внутри христианского общества, не разделяя его идеалов и держась за свои ценности.
   -- Значит, если вам государство начнет объяснять, что хорошо и что плохо, вы не можете к этому серьезно относиться?
   -- Я в этом и без государства разберусь.
   -- То есть вы только те законы готовы соблюдать, которые вам кажутся правильными? А не все подряд?
   -- Это, безусловно, так. Какие законы в моей системе координат являются хорошими, а какие плохими -- я знаю и без государства. Другое дело, что я предпочитаю с государством вести мирное сосуществование, а в тех случаях, когда его представления о жизни совпадают с моими, я его могу даже поддерживать.