Страница:
Фрау Эльза не захотела покидать свою роскошную виллу. Она осталась жить в офицерском городке Бухенвальда. Это обстоятельство радовало майора. Говен все еще надеялся завладеть ее сердцем.
Новым комендантом Бухенвальда был назначен штандартенфюрер Пистер. Высокий, жилистый полковник, несмотря на свои шестьдесят шесть лет, был энергичен и подвижен. Он приехал, как язвительно отметил Говен, с допотопной старой мебелью и юной женой. Та была на сорок пять лет моложе своего мужа. Пистер ревниво оберегал ее и держал взаперти. Фрау Пистер почти не выходила из своего особняка. Адьютанта Бунгеллера, который попытался было установить деловое знакомство с женой коменданта, Пистер отправил на фронт, а лагерфюреру Эриху Густу прозрачно намекнул, что офицеру в его возрасте не следует жить врозь с собственной женой.
Особых перемен в жизни лагеря не произошло. Пистер придерживался коховской системы и считал ее идеальной. Собрав офицеров гарнизона, новый комендант приказал:
— Чтобы ни одна тварь из числа заключенных не шлялась без дела. Меня не интересует, что именно будут делать заключенные, но я хочу видеть одно: работу, работу и работу.
— Хрен редьки не слаще.
Староста лагеря бандит Олесс, желая повысить свой престиж в глазах сообщников, задумал устроить пирушку:
— Надо обмыть такое событие!
Староста вызвал к себе двух зеленых — Косолапого Пауля и Маленького Шульца, двух дружков, которые и до Бухенвальда промышляли вместе, — и многозначительно подмигнул им:
— Есть дело.
Косолапый и Маленький радостно ухмыльнулись.
— Свинарник знаете?
Друзья насторожились.
— Ну, знаем, — ответил Пауль.
— Ты был там?
— Ну, бывал, — Косолапый пожал плечами и сплюнул. Если этот староста думает заставить их таскать навоз, то он ошибается. Не на тех нарвался.
— Там есть свинка, такая… гм. С черным хвостиком.
— Кругленькая такая? И на лбу пятачок? — оживился Маленький Шульц.
— Ее надо «сработать».
Друзья опешили. С минуту они стояли молча, пораженные неожиданным предложением. Потом Косолапый Пауль потоптался на месте и, с трудом подбирая слова, произнес:
— Сработать… ха-ха… сработать! Ты, Малыш, понимаешь, что он нам предлагает?
— Угу… — Маленький Шульц кивнул. — Нам предлагают дорогу в крематорий. Легче расписать ножом десяток политических. За них меньше спросу, чем за эту ходячую отбивную…
Олесс посмотрел лисьими глазками на Пауля, потом перевел сощуренный взгляд на Шульца:
— Я думал, что вы еще не разучились работать. Вижу, ошибся. Быть вам вечно вонючими надсмотрщиками и ничего, кроме похлебки, не знать. Идите. Только языки завяжите на узелок, а то, — и Олесс многозначительно провел ребром ладони по шее. — Ясно?
В глазах Пауля сверкнул огонек. Слова Олесса, словно удар хлыста, обожгли его самолюбие. Он твердо шагнул вперед. Маленький Шульц хотел схватить его за рукав, удержать, но Пауль уже прорычал:
— Мы согласны.
Олесс смотрел мимо Косолапого Пауля в пространство и молчал.
— Мы согласны, — повторил Косолапый Пауль.
— А я, было, уже передумал, — лениво отвечал Олесс, — и без вас охотников много. Только свистни.
— А что мы будем иметь? — спросил Маленький Шульц, переходя на деловой тон.
— Литр спирта.
— Спирта? — растягивая любимое слово, переспросил Косолапый Пауль, и его рот расплылся в блаженной улыбке.
— Да, — утвердительно кивнул Олесс, — ив придачу два билета в публичный дом.
Они ударили по рукам.
И ночью, в предрассветном густом тумане, свинья с черным хвостиком исчезла из эсэсовского свинарника и очутилась в дальней комнате двенадцатого блока. А утром после всеобщей проверки два дюжих бандита чуть ли не силком привели упиравшегося узника, бывшего в недавнем прошлом поваром в одном из баров Берлина. Повару показали неразделанную тушу, дали трех помощников и велели «сварганить самое объедательное».
Этой же ночью бандит Гроельц совершил отчаянный, по общему мнению бандитов, «наскок»: мюнхенский вор отмычкой открыл дверь секретного блока патологии и «очистил» подготовленный к отправке стенд заспиртованных частей человеческого организма. Гроельц унес пятилитровый стеклянный сосуд. Правда, орудовать ему пришлось в полной темноте, и это лишило его элементарной возможности выбора. Действовать приходилось на ощупь, не интересуясь тем, что именно заспиртовано в банке. Гроельц заботился только об одном — взять сосуд покрупнее.
Когда же наступило утро и Гроельц, наконец, рассмотрел содержимое сосуда, он пришел в бешенство. Судьба явно насмеялась над ним.
— Сволочи, всякою дрянью спирт мутят!
Гроельц стал разбирать надпись. Мюнхенский вор когда-то в детстве посещал школу. Он прочел длинную мудреную фразу и понял только два слова — «система» и «трубы». Бандит почесал затылок. Надпись, по его мнению, явно противоречила содержимому.
Но его сомнения развеял староста лагеря.
— Дубина, буквы не знаешь? Написано ясно: «Фаллопиевы трубы». — Олесс прочел по слогам и ткнул корявым ногтем в слово «трубы». — Гм… Фаллопиевы это, должно быть, фамилия. Наплевать! Ну, а трубы… где у человека бывают трубы?
Гроельц вылупил глаза, не решаясь даже моргнуть. Он никак не мог сообразить: где же у человека могут быть трубы?
А Олесс уже вошел в роль проповедника, несущего науку в массы.
— Попробуем объяснить проще. Чем ты, мировой взломщик Гроельц, дышишь?
Бандит сразу схватился за собственный кадык.
— В самом деле, черт возьми, тут действительно, кажется, труба!.. Но она что-то не похожа на ту… Шире…
— А ты сам, дурак, похож на Фаллопиева? Тот, может, доходяга был, глист… А ты вон какой! Крокодил.
И Олесс, удовлетворенный результатом научно обоснованной консультации, перешел на деловой тон:
— Все ясно, и нечего философию разводить. Выкидывай к чертям кишки!
Пирушка, устроенная следующей ночью, удалась на славу. Бандиты веселились до утра. Дежурные полицейские — Олесс позаботился, чтобы на внутренних постах оказались его сообщники — изредка забегали в двенадцатый блок и, пропустив стаканчик спирта, разбавленного водой, уходили в сырую мглу. Туман, словно мокрое одеяло, лежал над Бухенвальдом.
Изрядно выпивший Трумпф ударил кулаком по столу:
— Парни! Какой-то скелет побеждает нашего чемпиона… немецкого! А мы… мы спокойно на это смотрим!
После знакомства с кулаками Андрея Бурзенко Трумпф возненавидел русского боксера и ждал удобного случая, чтобы отомстить.
Трумпф, шатаясь, направился к Олессу:
— Староста! Мои «буйволы» сегодня «сработают» русского боксмайстера… как эту свинку. Под ребрышко… тык — и готово! Ни одна душа не узнает…
Олесс еще не совсем опьянел. Он вспомнил слова Тимана: «За каждого политического — двух зеленых…»
— Дубина! «Сработаешь» на свою шею. Не забывай, что он политический.
— Ну и что? — Трумпф, сопя, двинулся к старосте. — Мало мы их били?
— Бей. Только боксом. Кто тебе не дает? А если не можешь, не суйся.
— Не суйся?! — переспросил Трумпф, и глаза его стали наливаться кровью. — Не суйся?! Так ты, старая коряга, продался политикам?!
И Трумпф хотел схватить старосту за лацкан пиджака. Но не успел. Олесс мгновенно ускользнул от цепких лап уголовника: На помощь старосте бросились несколько зеленых. Но Олесс опередил всех. Он выхватил из кармана длинный острый нож и приставил его к горлу Трумпфа:
— Не шевелись! Проткну трубу.
Зеленые замерли. Каждый знал, что если староста вынимает нож, то не жди пощады. В такие минуты лучше убраться подальше. Разъяренный Олесс выдавал сполна не только обидчику, но и тем, кто когда-то чем-то ему насолил. Он был жесток и беспощаден.
Трумпф глотнул слюну:
— Режь, старая коряга… Если ты продался политикам, — режь!
Олесс рывком отбросил нож.
— Дубина!
Маленький Шульц поднял нож и услужливо подал его Олессу. Лицо старосты стало по-прежнему непроницаемо спокойным.
— Не твоими руками убивать таких. За это возьмусь я. Лагерфюрер Густ приложит свою руку, и русский боксер пойдет в «люфт».
Олесс кивнул в сторону крематория, труба которого была видна в окно.
Пирушка продолжалась.
— Хераус! Подъем! Выходи строиться!
Палки запрыгали по спинам и головам узников. Проклиная все на свете, заключенные вскакивали со своих мест и, накидывая полосатые куртки на потные спины, бежали строиться. Андрей, чертыхаясь, спешил со всеми.
— Привыкай, джигит, к порядкам, — сказал Каримов. — Всполошились звери. Значит, кто-то из наших бежал.
«Ого, — подумал Андрей, — это здорово!»
Узников строем погнали на аппель-плац — центральную площадь концлагеря. Через полчаса ее заполнили десятки тысяч людей — все невольники Бухенвальда. Они стояли побарачно. Старосты и блокфюреры застыли у своих колонн.
— Внимание! Внимание! — репродукторы разнесли картавый голос рапортфюрера. — Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пистер доводит до сведения всех заключенных следующее: вчера какие-то негодяи выкрали из эсэсовского свинарника породистую свинку, завезенную из Бельгии. Приметы свинки: толстая, розовая, кончик хвоста черный и небольшое пятно на лбу.
Волна оживления прошла по рядам узников. Пархоменко выругался:
— Бандюги нашкодили, а нам отдуваться…
Староста концлагеря Иосиф Олесс, стоявший перед самой трибуной рапортфюрера, мысленно перебирал участников пиршества. Кто же из них продал?
— Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пистер, — продолжал рапортфюрер, — приказывает: немедленно выдать негодяев. В противном случае весь лагерь будет подвергнут наказанию. Срок для размышления — два часа.
Туман медленно рассеивался. Рапортфюрер уже дважды назначал срок выдачи похитителей свинки, и оба раза узники, стоявшие на площади, отвечали молчанием. В лагерь ввели подразделение эсэсовцев из дивизии охраны. Начался массовый обыск.
К полдню люди уже выбивались из сил. Они уже восьмой час стоят на площади с обнаженными головами. То здесь, то там слышится стук падающего тела. Поднимать упавших не разрешают. Их тут же оттаскивают на левый фланг, где складывают на тачки и отвозят в крематорий.
К четырем часам дня были объявлены результаты повального обыска:
— В двенадцатом блоке, в котором по случаю ремонта никто не проживает, обнаружена шкура, внутренности и кости свинки, — картавит рапортфюрер, — негодяи успели сожрать несчастную…
В дальнем конце площади в колонне двадцать третьего блока Косолапый Пауль и Маленький Шульц сжались в смертельном страхе.
У Иосифа Олесса похолодело в груди. Все улики против него! И он мысленно почувствовал на своей шее прикосновение веревочной петли… Сто чертей! Олесс, решившись, подозвал к себе дежурного офицера. Вдвоем они направились в канцелярию, в комнату рапортфюрера.
Через несколько минут прозвучал отбой тревоги и узников распустили по своим блокам.
А к вечеру репродукторы передали приказ нового коменданта Бухенвальда: криминальные заключенные Косолапый Пауль и Маленький Шульц, совершившие нападение на свинарник, приговорены к смертной казни. Приговор приведен в исполнение. Иосиф Олесс отстранен от должности старосты концлагеря и получил десять суток строгого карцера. Старостой Бухенвальда назначен политический заключенный Ганс Эйден.
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
Новым комендантом Бухенвальда был назначен штандартенфюрер Пистер. Высокий, жилистый полковник, несмотря на свои шестьдесят шесть лет, был энергичен и подвижен. Он приехал, как язвительно отметил Говен, с допотопной старой мебелью и юной женой. Та была на сорок пять лет моложе своего мужа. Пистер ревниво оберегал ее и держал взаперти. Фрау Пистер почти не выходила из своего особняка. Адьютанта Бунгеллера, который попытался было установить деловое знакомство с женой коменданта, Пистер отправил на фронт, а лагерфюреру Эриху Густу прозрачно намекнул, что офицеру в его возрасте не следует жить врозь с собственной женой.
Особых перемен в жизни лагеря не произошло. Пистер придерживался коховской системы и считал ее идеальной. Собрав офицеров гарнизона, новый комендант приказал:
— Чтобы ни одна тварь из числа заключенных не шлялась без дела. Меня не интересует, что именно будут делать заключенные, но я хочу видеть одно: работу, работу и работу.
* * *
Узники по-разному встретили изменение в руководстве лагерем. Среди политических нашлись даже оптимисты, которые надеялись, что смена коменданта принесет заключенным некоторые облегчения. Но таких было мало. Большинство придерживалось мнения Николая Симакова, руководителя подпольного центра, сказавшего своим товарищам:— Хрен редьки не слаще.
Староста лагеря бандит Олесс, желая повысить свой престиж в глазах сообщников, задумал устроить пирушку:
— Надо обмыть такое событие!
Староста вызвал к себе двух зеленых — Косолапого Пауля и Маленького Шульца, двух дружков, которые и до Бухенвальда промышляли вместе, — и многозначительно подмигнул им:
— Есть дело.
Косолапый и Маленький радостно ухмыльнулись.
— Свинарник знаете?
Друзья насторожились.
— Ну, знаем, — ответил Пауль.
— Ты был там?
— Ну, бывал, — Косолапый пожал плечами и сплюнул. Если этот староста думает заставить их таскать навоз, то он ошибается. Не на тех нарвался.
— Там есть свинка, такая… гм. С черным хвостиком.
— Кругленькая такая? И на лбу пятачок? — оживился Маленький Шульц.
— Ее надо «сработать».
Друзья опешили. С минуту они стояли молча, пораженные неожиданным предложением. Потом Косолапый Пауль потоптался на месте и, с трудом подбирая слова, произнес:
— Сработать… ха-ха… сработать! Ты, Малыш, понимаешь, что он нам предлагает?
— Угу… — Маленький Шульц кивнул. — Нам предлагают дорогу в крематорий. Легче расписать ножом десяток политических. За них меньше спросу, чем за эту ходячую отбивную…
Олесс посмотрел лисьими глазками на Пауля, потом перевел сощуренный взгляд на Шульца:
— Я думал, что вы еще не разучились работать. Вижу, ошибся. Быть вам вечно вонючими надсмотрщиками и ничего, кроме похлебки, не знать. Идите. Только языки завяжите на узелок, а то, — и Олесс многозначительно провел ребром ладони по шее. — Ясно?
В глазах Пауля сверкнул огонек. Слова Олесса, словно удар хлыста, обожгли его самолюбие. Он твердо шагнул вперед. Маленький Шульц хотел схватить его за рукав, удержать, но Пауль уже прорычал:
— Мы согласны.
Олесс смотрел мимо Косолапого Пауля в пространство и молчал.
— Мы согласны, — повторил Косолапый Пауль.
— А я, было, уже передумал, — лениво отвечал Олесс, — и без вас охотников много. Только свистни.
— А что мы будем иметь? — спросил Маленький Шульц, переходя на деловой тон.
— Литр спирта.
— Спирта? — растягивая любимое слово, переспросил Косолапый Пауль, и его рот расплылся в блаженной улыбке.
— Да, — утвердительно кивнул Олесс, — ив придачу два билета в публичный дом.
Они ударили по рукам.
И ночью, в предрассветном густом тумане, свинья с черным хвостиком исчезла из эсэсовского свинарника и очутилась в дальней комнате двенадцатого блока. А утром после всеобщей проверки два дюжих бандита чуть ли не силком привели упиравшегося узника, бывшего в недавнем прошлом поваром в одном из баров Берлина. Повару показали неразделанную тушу, дали трех помощников и велели «сварганить самое объедательное».
Этой же ночью бандит Гроельц совершил отчаянный, по общему мнению бандитов, «наскок»: мюнхенский вор отмычкой открыл дверь секретного блока патологии и «очистил» подготовленный к отправке стенд заспиртованных частей человеческого организма. Гроельц унес пятилитровый стеклянный сосуд. Правда, орудовать ему пришлось в полной темноте, и это лишило его элементарной возможности выбора. Действовать приходилось на ощупь, не интересуясь тем, что именно заспиртовано в банке. Гроельц заботился только об одном — взять сосуд покрупнее.
Когда же наступило утро и Гроельц, наконец, рассмотрел содержимое сосуда, он пришел в бешенство. Судьба явно насмеялась над ним.
— Сволочи, всякою дрянью спирт мутят!
Гроельц стал разбирать надпись. Мюнхенский вор когда-то в детстве посещал школу. Он прочел длинную мудреную фразу и понял только два слова — «система» и «трубы». Бандит почесал затылок. Надпись, по его мнению, явно противоречила содержимому.
Но его сомнения развеял староста лагеря.
— Дубина, буквы не знаешь? Написано ясно: «Фаллопиевы трубы». — Олесс прочел по слогам и ткнул корявым ногтем в слово «трубы». — Гм… Фаллопиевы это, должно быть, фамилия. Наплевать! Ну, а трубы… где у человека бывают трубы?
Гроельц вылупил глаза, не решаясь даже моргнуть. Он никак не мог сообразить: где же у человека могут быть трубы?
А Олесс уже вошел в роль проповедника, несущего науку в массы.
— Попробуем объяснить проще. Чем ты, мировой взломщик Гроельц, дышишь?
Бандит сразу схватился за собственный кадык.
— В самом деле, черт возьми, тут действительно, кажется, труба!.. Но она что-то не похожа на ту… Шире…
— А ты сам, дурак, похож на Фаллопиева? Тот, может, доходяга был, глист… А ты вон какой! Крокодил.
И Олесс, удовлетворенный результатом научно обоснованной консультации, перешел на деловой тон:
— Все ясно, и нечего философию разводить. Выкидывай к чертям кишки!
Пирушка, устроенная следующей ночью, удалась на славу. Бандиты веселились до утра. Дежурные полицейские — Олесс позаботился, чтобы на внутренних постах оказались его сообщники — изредка забегали в двенадцатый блок и, пропустив стаканчик спирта, разбавленного водой, уходили в сырую мглу. Туман, словно мокрое одеяло, лежал над Бухенвальдом.
Изрядно выпивший Трумпф ударил кулаком по столу:
— Парни! Какой-то скелет побеждает нашего чемпиона… немецкого! А мы… мы спокойно на это смотрим!
После знакомства с кулаками Андрея Бурзенко Трумпф возненавидел русского боксера и ждал удобного случая, чтобы отомстить.
Трумпф, шатаясь, направился к Олессу:
— Староста! Мои «буйволы» сегодня «сработают» русского боксмайстера… как эту свинку. Под ребрышко… тык — и готово! Ни одна душа не узнает…
Олесс еще не совсем опьянел. Он вспомнил слова Тимана: «За каждого политического — двух зеленых…»
— Дубина! «Сработаешь» на свою шею. Не забывай, что он политический.
— Ну и что? — Трумпф, сопя, двинулся к старосте. — Мало мы их били?
— Бей. Только боксом. Кто тебе не дает? А если не можешь, не суйся.
— Не суйся?! — переспросил Трумпф, и глаза его стали наливаться кровью. — Не суйся?! Так ты, старая коряга, продался политикам?!
И Трумпф хотел схватить старосту за лацкан пиджака. Но не успел. Олесс мгновенно ускользнул от цепких лап уголовника: На помощь старосте бросились несколько зеленых. Но Олесс опередил всех. Он выхватил из кармана длинный острый нож и приставил его к горлу Трумпфа:
— Не шевелись! Проткну трубу.
Зеленые замерли. Каждый знал, что если староста вынимает нож, то не жди пощады. В такие минуты лучше убраться подальше. Разъяренный Олесс выдавал сполна не только обидчику, но и тем, кто когда-то чем-то ему насолил. Он был жесток и беспощаден.
Трумпф глотнул слюну:
— Режь, старая коряга… Если ты продался политикам, — режь!
Олесс рывком отбросил нож.
— Дубина!
Маленький Шульц поднял нож и услужливо подал его Олессу. Лицо старосты стало по-прежнему непроницаемо спокойным.
— Не твоими руками убивать таких. За это возьмусь я. Лагерфюрер Густ приложит свою руку, и русский боксер пойдет в «люфт».
Олесс кивнул в сторону крематория, труба которого была видна в окно.
Пирушка продолжалась.
* * *
Незадолго до рассвета надрывно взвыли сирены, зарявкали репродукторы. По лагерю забегали эсэсовцы и лагерные полицейские.— Хераус! Подъем! Выходи строиться!
Палки запрыгали по спинам и головам узников. Проклиная все на свете, заключенные вскакивали со своих мест и, накидывая полосатые куртки на потные спины, бежали строиться. Андрей, чертыхаясь, спешил со всеми.
— Привыкай, джигит, к порядкам, — сказал Каримов. — Всполошились звери. Значит, кто-то из наших бежал.
«Ого, — подумал Андрей, — это здорово!»
Узников строем погнали на аппель-плац — центральную площадь концлагеря. Через полчаса ее заполнили десятки тысяч людей — все невольники Бухенвальда. Они стояли побарачно. Старосты и блокфюреры застыли у своих колонн.
— Внимание! Внимание! — репродукторы разнесли картавый голос рапортфюрера. — Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пистер доводит до сведения всех заключенных следующее: вчера какие-то негодяи выкрали из эсэсовского свинарника породистую свинку, завезенную из Бельгии. Приметы свинки: толстая, розовая, кончик хвоста черный и небольшое пятно на лбу.
Волна оживления прошла по рядам узников. Пархоменко выругался:
— Бандюги нашкодили, а нам отдуваться…
Староста концлагеря Иосиф Олесс, стоявший перед самой трибуной рапортфюрера, мысленно перебирал участников пиршества. Кто же из них продал?
— Комендант концентрационного лагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пистер, — продолжал рапортфюрер, — приказывает: немедленно выдать негодяев. В противном случае весь лагерь будет подвергнут наказанию. Срок для размышления — два часа.
Туман медленно рассеивался. Рапортфюрер уже дважды назначал срок выдачи похитителей свинки, и оба раза узники, стоявшие на площади, отвечали молчанием. В лагерь ввели подразделение эсэсовцев из дивизии охраны. Начался массовый обыск.
К полдню люди уже выбивались из сил. Они уже восьмой час стоят на площади с обнаженными головами. То здесь, то там слышится стук падающего тела. Поднимать упавших не разрешают. Их тут же оттаскивают на левый фланг, где складывают на тачки и отвозят в крематорий.
К четырем часам дня были объявлены результаты повального обыска:
— В двенадцатом блоке, в котором по случаю ремонта никто не проживает, обнаружена шкура, внутренности и кости свинки, — картавит рапортфюрер, — негодяи успели сожрать несчастную…
В дальнем конце площади в колонне двадцать третьего блока Косолапый Пауль и Маленький Шульц сжались в смертельном страхе.
У Иосифа Олесса похолодело в груди. Все улики против него! И он мысленно почувствовал на своей шее прикосновение веревочной петли… Сто чертей! Олесс, решившись, подозвал к себе дежурного офицера. Вдвоем они направились в канцелярию, в комнату рапортфюрера.
Через несколько минут прозвучал отбой тревоги и узников распустили по своим блокам.
А к вечеру репродукторы передали приказ нового коменданта Бухенвальда: криминальные заключенные Косолапый Пауль и Маленький Шульц, совершившие нападение на свинарник, приговорены к смертной казни. Приговор приведен в исполнение. Иосиф Олесс отстранен от должности старосты концлагеря и получил десять суток строгого карцера. Старостой Бухенвальда назначен политический заключенный Ганс Эйден.
Глава двадцать вторая
Наступил солнечный ноябрь. Теплые погожие дни. Высоко в синем небе летят на юг стаи птиц.
Заключенные провожают их тоскливыми взглядами.
— А у нас сейчас аисты улетают, — задумчиво говорит Каримов. — Умная птица аист…
Ферганец вместе с Андреем неторопливо шагает вдоль колючей проволоки, по аллее, отведенной для «прогулок». Парами и небольшими группами прохаживаются по аллее заключенные. Сегодня воскресенье — «короткий день». Узники имеют возможность час-полтора подышать свежим воздухом, побыть наедине или встретиться с друзьями.
У Андрея с Батыром деловая встреча. Ферганец уже вторую неделю, по решению центра, живет в бараке, где размещены советские военнопленные азиатских национальностей: узбеки, таджики, киргизы, туркмены, казахи, татары.
— Придется тебе, Андрей, перед праздником не поспать, — Каримов говорит по-узбекски, — и послушать ташкентское радио. Я пока опасаюсь отлучаться в ночное время. Возможно, за мной установлена слежка. Принимай, старайся записывать все. Любая мелочь играет роль… А записи передашь чеху Владиславу.
— Этому полицаю? — Андрей даже остановился от удивления.
— Иди спокойно, не привлекай внимания, — голос Каримова звучит ровно и повелительно. — Владислав коммунист. И форму полицая носит по заданию центра. Записи отдашь ему.
— Слушаюсь.
И они разошлись.
«Вот это настоящее задание! — у Андрея радостно бьется сердце. Он будет слушать Родину! Москву, Ташкент!»
Но, придя в блок, Андрей спохватился: «А чем записывать? Где бумага? Карандаш?»
Он вернулся на аллею. Каримова нигде не видно. Ушел. «Эх, растяпа, — мысленно корил себя Андрей, — нюни распустил, а спросить о главном забыл…»
У входа в барак его поджидал Бунцоль.
— Где ты шляешься? Кто за тебя убирать будет? Опять в моей комнате грязно!
Бурзенко взглянул на старосту, взял швабру и направился в его каморку:
— Хватит орать-то…
Но в каморке Бунцоль преобразился. Он положил свою широкую ладонь на плечо Андрея:
— Будить тебя не буду. Как только сменятся караулы и эсэсовцы прокричат «хайль», приходи, — говорил он по-немецки.
— Хорошо.
— А сейчас иди отдыхать. — Бунцоль забрал у него швабру. — Я и сам наведу порядок.
Но слушать голос Родины в эту ночь Андрею не пришлось. После вечерней поверки, когда заключенные возвращались в свои бараки, Андрея остановил Костя:
— Иди в вашраум, там тебя ждут.
В вашрауме — умывальне — Андрей увидел Михаила Левшенкова. Того самого, с кем он беседовал перед боксерским состязанием. Левшенков умывался. В этот момент в умывальню случайно зашли несколько зеленых, шумно разговаривая между собой. Когда Андрей подошел, Левшенков едва заметно подмигнул ему и «нечаянно» опрокинул ведро с грязной водой.
Андрей, поняв, напустил на себя суровый вид:
— Умываться не умеете! Ходи за вами, убирай! А ну, возьми тряпку и вытри!
Левшенков едва заметно улыбнулся.
— А ты не шуми, — он взял в руки тряпку, — давай помогу…
И, наклонись к Андрею, торопливо шепнул:
— Ночью, как сменятся караулы, приходи в седьмой блок. Есть дело.
— А как же… — Андрей хотел было сказать о задании Каримова, но Левшенков, выкручивая тряпку, продолжал шепотом:
— Все прочие задания отменяются. А теперь выпроводи меня.
Андрей плечом отстранил Левшенкова.
— Ну, хватит, — громко начал он, — иди, отдыхай, но следующий раз — смотри! Будь аккуратнее.
Ночь выдалась лунной и звездной. Андрей не спал, прислушивался. Вот началась смена караулов, эсэсовцы дружно прокричали «хайль». Потом послышались выкрики команды, топот кованых сапог, и через некоторое время над лагерем снова воцарилась мертвая тишина.
Андрей слез с нар и направился к выходу.
— Ты куда? — остановил его спросонья сосед.
— Куда царь пешком ходит, — нашелся Андрей, — идем со мной.
— А-а-а, — неопределенно промычал сосед и перевернулся на другой бок.
Андрей, прижимаясь к стене и прячась в тени, добрался до седьмого блока. Там дежурил полицай Владислав.
— Сюда, сюда, — он проводил Бурзенко в комнату старосты, — осторожнее, не наступи на товарищей.
В темной каморке было тесно. На полу сидело много незнакомых людей. Андрей тоже уселся на пол.
— Двигайся, браток, ближе.
Андрей обрадовался моряку Косте. Они обменялись рукопожатием.
Потом в комнату втиснулось еще несколько человек.
— Все в сборе?
— Да, — тихо ответил кто-то. Голос показался Андрею хорошо знакомым. «Товарищ Михаил!» — догадался боксер.
Потом заговорил Иван Иванович. Подполковника Смирнова Андрей сразу узнал по голосу.
— Товарищи, мы вас собрали по боевой тревоге. Над нашей организацией нависла смертельная опасность…
Собравшиеся насторожились.
Потом заговорил политзаключенный, возглавляющий в подпольной военно-политической организации отдел безопасности. Андрей его не знал и слегка толкнул Костю:
— Кто это?
Костя так же шепотом ответил:
— Николай Кюнг.
— Мы располагаем точными сведениями, что сегодня ночью, в канун праздника Октября, — продолжал Николай Кюнг, — банда уголовников решила устроить «Варфоломеевскую ночь», праздник «крови и мести»: вырезать десятки коммунистов, общественников и активных политических, которые занимают административные должности. А завтра утром явиться с повинной к коменданту лагеря. Он, конечно, «великодушно» простит им убийство красных. У зеленых, как нам известно, на этот счет уже имеется договоренность с эсэсовцами.
Положение серьезное, — голос Кюнга звучал ровно, уверенно, словно он читал приказ. — Мы собрали вас, актив центра. Центр поручает нам боевое задание: не дать зеленым выйти из бараков, предотвратить террористские акты. С этой целью необходимо блокировать все выходы из бараков и любой ценой, вплоть до применения холодного оружия, удержать их до утра. Огнестрельное оружие не применять. Вопросы есть?
— Все ясно, — Андрей ответил за всех.
— Тогда выступаем. У главных ворот дежурит наш человек. У него фонарик. Если будет опасность, он даст сигнал: короткие вспышки света.
Тут же в комнате разбились на небольшие группы, и каждая из них получила определенное задание. В группе, в которую попал Андрей, был Костя. Моряк вооружился увесистой палкой. От ножа Андрей отказался. В короткой схватке он сможет действовать и кулаками. А нож — только лишнее вещественное доказательство.
— Пошли, ребята, — кратко бросил худощавый плечистый Валентин Логунов, и вся группа двинулась за ним.
Прячась в тени, один за другим пробирались узники к девятнадцатому бараку. На пулеметных вышках царило спокойствие. Правда, несколько раз группу нащупывал прожектор, но тут же луч света уходил в сторону. Андрей усмехнулся: эсэсовцы, видимо, принимали их за уголовников.
К девятнадцатому блоку, в котором с вечера собрались заправилы зеленых, подошли тихо, соблюдая предосторожности.
Андрей, Костя и еще пять человек заняли главный выход.
Потекли минуты ожидания. В блоке зеленых Подозрительно тихо. Тишина висит и над всем концлагерем. Луна, поднявшись в зенит, заливает концлагерь холодным светом. Легкий морозец дает о себе знать. Хочется погреться, размять затекшие мышцы.
Подошел Валентин Логунов, руководитель группы.
— Вот что, ребята, — сказал он, — надо и технику использовать.
И он велел Косте и Андрею приготовить к действию противопожарный насос. Вдвоем они бесшумно размотали брезентовый рукав, опустили один конец в бочку с водой.
— Идем к дверям, — посоветовал Костя, — пусть с насосом возятся, кто послабее.
— Дело, — одобрил руководитель.
Бурзенко осмотрел свои кулаки и старательно обмотал кисти тряпками, которые он носил с собой вместо носового платка. А то при нанесении удара можно повредить суставы. Он несколько раз разжал и сжал кулаки. «Порядок, — решил Андрей и вздохнул, — скорей бы, что ли!..»
Вдруг Логунов поднял руку:
— Внимание!
За дверью барака послышался легкий шум, шаги. Или это только показалось?
Дверь распахивается. В светлом проеме вырастает рослая угловатая фигура. За ней вторая, третья, пятая…
Андрей преграждает им путь:
— Назад!
От неожиданности уголовники оторопели. Первый — это был Трумпф — чуть попятился назад. Видимо, бандит подумал, что перед ним охранник. В следующую секунду, сообразив, что это всего навсего заключенный, уголовник смачно выругался. В лицо Андрею пахнуло винным перегаром.
— Прочь, скелет! — зарычал Трумпф и коротко взмахнул рукой. Тускло сверкнуло лезвие ножа.
Но Андрей опередил бандита. Перенеся вес тела на левую ногу, боксер послал вперед правый кулак. Удар попал точно в подбородок. Трумпф, лязгнув зубами, свалился под ноги своим дружкам.
— Бей красных! — взвыли уголовники и кинулись на боксера.
Но их встретили ударами увесистых палок. Схватка была короткой, ожесточенной. В разгар столкновения в лица бандитов ударила сильная струя воды. Вода была холодной, отрезвляющей. Это и решило исход сражения. Несмотря на численное превосходство, уголовники не выдержали. Мокрые, с разбитыми носами, синяками и кровоподтеками, они отступили назад, в барак, и шумно захлопнули за собой дверь. Закрылись.
— Сидите, швабры, и не вылазьте! — Костя выругался.
Зеленых караулили до самого рассвета. Но те больше и не пытались высовываться из блока. Крепкие удары и водяная струя, видимо, охладили их пыл.
Не смогли уголовники выбраться и из других бараков. Все их попытки вырваться были остановлены сильными руками. «Варфоломеевская ночь» не удалась, «праздник крови и мести» не состоялся. Уголовники лишний раз убедились, что заправилами внутри лагеря, какими они были еще год назад, теперь уже им не бывать, что политические — это такая сила, с которой просто так им не справиться. Концлагерь стал не таким, каким он был недавно.
Утром в праздник Октября весь Бухенвальд знал о ночном столкновении. Уголовники ходили хмурые, главари, заправилы отсиживались в бараках. Капо, надсмотрщики и другие прислужники эсэсовцев присмирели. Авторитет зеленых, годами державшийся на силе и жестокости, таял. Даже многие лидеры немецких социал-демократов, перепуганные и забитые люди, боявшиеся не только выступить против фашизма, но и говорить на эту тему, немного оживились.
— О! Руссиш! Гут, гут!
А ведь всего за несколько месяцев до этого они на встрече с представителями русского подполья печально разводили руками и уныло бубнили:
— Бороться? В концлагере? Бессмыслица, авантюризм…
Жизнь доказывала правильность курса, взятого коммунистами и комсомольцами. Их поддерживали антифашисты всех стран, на их стороне было большинство мучеников Бухенвальда. Бороться не только нужно, но и возможно!
А вечером, перед поверкой, когда тысячи узников выстроились на аппель-плаце, из колонны в колонну с быстротою молнии пронеслась радостная весть: «Советские войска заняли Киев!»
Столица советской Украины освобождена!
Узники, особенно советские военнопленные, вызывающе смотрели в лица своим палачам.
Эсэсовские офицеры, командиры блоков ходили мрачные, злые. У солдат был растерянный, хмурый вид. Наступление Советской Армии, видимо, заставило эсэсовцев подумать о будущем.
Мощные громкоговорители передавали специальный выпуск последних известий из Берлина. Гнусавый диктор долго и монотонно бубнил о какой-то «эластичной обороне», о пресловутой тактике «выравнивания линии фронта», о мифическом «восточном вале» и т. д. Но за всеми высокопарными словами, подтасованными цифрами явственно проступала растерянность, которая охватила правителей третьего рейха. Советские войска неудержимой лавиной приближались к границам Германии.
И впервые тысячи советских военнопленных после вечернего аппеля не разошлись поодиночке, а, четко отбивая шаг деревянными колодками, строго соблюдая равнение, колонна за колонной, направились к своим блокам. Они пели старинные украинские песни: «Распрягайте, хлопцы, коней», «Вечер близенько», «Реве та стогне Днипр широкий». Пели русские и татары, украинцы и узбеки, белорусы и грузины. И простые, чудесные песни Украины звучали над Бухенвальдом, как бы говоря о том, что нет в мире силы, способной покорить народы свободной страны и разрушить их братский союз.
С восхищением смотрели другие узники на измученных неволей, но не сломленных советских людей.
Заключенные провожают их тоскливыми взглядами.
— А у нас сейчас аисты улетают, — задумчиво говорит Каримов. — Умная птица аист…
Ферганец вместе с Андреем неторопливо шагает вдоль колючей проволоки, по аллее, отведенной для «прогулок». Парами и небольшими группами прохаживаются по аллее заключенные. Сегодня воскресенье — «короткий день». Узники имеют возможность час-полтора подышать свежим воздухом, побыть наедине или встретиться с друзьями.
У Андрея с Батыром деловая встреча. Ферганец уже вторую неделю, по решению центра, живет в бараке, где размещены советские военнопленные азиатских национальностей: узбеки, таджики, киргизы, туркмены, казахи, татары.
— Придется тебе, Андрей, перед праздником не поспать, — Каримов говорит по-узбекски, — и послушать ташкентское радио. Я пока опасаюсь отлучаться в ночное время. Возможно, за мной установлена слежка. Принимай, старайся записывать все. Любая мелочь играет роль… А записи передашь чеху Владиславу.
— Этому полицаю? — Андрей даже остановился от удивления.
— Иди спокойно, не привлекай внимания, — голос Каримова звучит ровно и повелительно. — Владислав коммунист. И форму полицая носит по заданию центра. Записи отдашь ему.
— Слушаюсь.
И они разошлись.
«Вот это настоящее задание! — у Андрея радостно бьется сердце. Он будет слушать Родину! Москву, Ташкент!»
Но, придя в блок, Андрей спохватился: «А чем записывать? Где бумага? Карандаш?»
Он вернулся на аллею. Каримова нигде не видно. Ушел. «Эх, растяпа, — мысленно корил себя Андрей, — нюни распустил, а спросить о главном забыл…»
У входа в барак его поджидал Бунцоль.
— Где ты шляешься? Кто за тебя убирать будет? Опять в моей комнате грязно!
Бурзенко взглянул на старосту, взял швабру и направился в его каморку:
— Хватит орать-то…
Но в каморке Бунцоль преобразился. Он положил свою широкую ладонь на плечо Андрея:
— Будить тебя не буду. Как только сменятся караулы и эсэсовцы прокричат «хайль», приходи, — говорил он по-немецки.
— Хорошо.
— А сейчас иди отдыхать. — Бунцоль забрал у него швабру. — Я и сам наведу порядок.
Но слушать голос Родины в эту ночь Андрею не пришлось. После вечерней поверки, когда заключенные возвращались в свои бараки, Андрея остановил Костя:
— Иди в вашраум, там тебя ждут.
В вашрауме — умывальне — Андрей увидел Михаила Левшенкова. Того самого, с кем он беседовал перед боксерским состязанием. Левшенков умывался. В этот момент в умывальню случайно зашли несколько зеленых, шумно разговаривая между собой. Когда Андрей подошел, Левшенков едва заметно подмигнул ему и «нечаянно» опрокинул ведро с грязной водой.
Андрей, поняв, напустил на себя суровый вид:
— Умываться не умеете! Ходи за вами, убирай! А ну, возьми тряпку и вытри!
Левшенков едва заметно улыбнулся.
— А ты не шуми, — он взял в руки тряпку, — давай помогу…
И, наклонись к Андрею, торопливо шепнул:
— Ночью, как сменятся караулы, приходи в седьмой блок. Есть дело.
— А как же… — Андрей хотел было сказать о задании Каримова, но Левшенков, выкручивая тряпку, продолжал шепотом:
— Все прочие задания отменяются. А теперь выпроводи меня.
Андрей плечом отстранил Левшенкова.
— Ну, хватит, — громко начал он, — иди, отдыхай, но следующий раз — смотри! Будь аккуратнее.
Ночь выдалась лунной и звездной. Андрей не спал, прислушивался. Вот началась смена караулов, эсэсовцы дружно прокричали «хайль». Потом послышались выкрики команды, топот кованых сапог, и через некоторое время над лагерем снова воцарилась мертвая тишина.
Андрей слез с нар и направился к выходу.
— Ты куда? — остановил его спросонья сосед.
— Куда царь пешком ходит, — нашелся Андрей, — идем со мной.
— А-а-а, — неопределенно промычал сосед и перевернулся на другой бок.
Андрей, прижимаясь к стене и прячась в тени, добрался до седьмого блока. Там дежурил полицай Владислав.
— Сюда, сюда, — он проводил Бурзенко в комнату старосты, — осторожнее, не наступи на товарищей.
В темной каморке было тесно. На полу сидело много незнакомых людей. Андрей тоже уселся на пол.
— Двигайся, браток, ближе.
Андрей обрадовался моряку Косте. Они обменялись рукопожатием.
Потом в комнату втиснулось еще несколько человек.
— Все в сборе?
— Да, — тихо ответил кто-то. Голос показался Андрею хорошо знакомым. «Товарищ Михаил!» — догадался боксер.
Потом заговорил Иван Иванович. Подполковника Смирнова Андрей сразу узнал по голосу.
— Товарищи, мы вас собрали по боевой тревоге. Над нашей организацией нависла смертельная опасность…
Собравшиеся насторожились.
Потом заговорил политзаключенный, возглавляющий в подпольной военно-политической организации отдел безопасности. Андрей его не знал и слегка толкнул Костю:
— Кто это?
Костя так же шепотом ответил:
— Николай Кюнг.
— Мы располагаем точными сведениями, что сегодня ночью, в канун праздника Октября, — продолжал Николай Кюнг, — банда уголовников решила устроить «Варфоломеевскую ночь», праздник «крови и мести»: вырезать десятки коммунистов, общественников и активных политических, которые занимают административные должности. А завтра утром явиться с повинной к коменданту лагеря. Он, конечно, «великодушно» простит им убийство красных. У зеленых, как нам известно, на этот счет уже имеется договоренность с эсэсовцами.
Положение серьезное, — голос Кюнга звучал ровно, уверенно, словно он читал приказ. — Мы собрали вас, актив центра. Центр поручает нам боевое задание: не дать зеленым выйти из бараков, предотвратить террористские акты. С этой целью необходимо блокировать все выходы из бараков и любой ценой, вплоть до применения холодного оружия, удержать их до утра. Огнестрельное оружие не применять. Вопросы есть?
— Все ясно, — Андрей ответил за всех.
— Тогда выступаем. У главных ворот дежурит наш человек. У него фонарик. Если будет опасность, он даст сигнал: короткие вспышки света.
Тут же в комнате разбились на небольшие группы, и каждая из них получила определенное задание. В группе, в которую попал Андрей, был Костя. Моряк вооружился увесистой палкой. От ножа Андрей отказался. В короткой схватке он сможет действовать и кулаками. А нож — только лишнее вещественное доказательство.
— Пошли, ребята, — кратко бросил худощавый плечистый Валентин Логунов, и вся группа двинулась за ним.
Прячась в тени, один за другим пробирались узники к девятнадцатому бараку. На пулеметных вышках царило спокойствие. Правда, несколько раз группу нащупывал прожектор, но тут же луч света уходил в сторону. Андрей усмехнулся: эсэсовцы, видимо, принимали их за уголовников.
К девятнадцатому блоку, в котором с вечера собрались заправилы зеленых, подошли тихо, соблюдая предосторожности.
Андрей, Костя и еще пять человек заняли главный выход.
Потекли минуты ожидания. В блоке зеленых Подозрительно тихо. Тишина висит и над всем концлагерем. Луна, поднявшись в зенит, заливает концлагерь холодным светом. Легкий морозец дает о себе знать. Хочется погреться, размять затекшие мышцы.
Подошел Валентин Логунов, руководитель группы.
— Вот что, ребята, — сказал он, — надо и технику использовать.
И он велел Косте и Андрею приготовить к действию противопожарный насос. Вдвоем они бесшумно размотали брезентовый рукав, опустили один конец в бочку с водой.
— Идем к дверям, — посоветовал Костя, — пусть с насосом возятся, кто послабее.
— Дело, — одобрил руководитель.
Бурзенко осмотрел свои кулаки и старательно обмотал кисти тряпками, которые он носил с собой вместо носового платка. А то при нанесении удара можно повредить суставы. Он несколько раз разжал и сжал кулаки. «Порядок, — решил Андрей и вздохнул, — скорей бы, что ли!..»
Вдруг Логунов поднял руку:
— Внимание!
За дверью барака послышался легкий шум, шаги. Или это только показалось?
Дверь распахивается. В светлом проеме вырастает рослая угловатая фигура. За ней вторая, третья, пятая…
Андрей преграждает им путь:
— Назад!
От неожиданности уголовники оторопели. Первый — это был Трумпф — чуть попятился назад. Видимо, бандит подумал, что перед ним охранник. В следующую секунду, сообразив, что это всего навсего заключенный, уголовник смачно выругался. В лицо Андрею пахнуло винным перегаром.
— Прочь, скелет! — зарычал Трумпф и коротко взмахнул рукой. Тускло сверкнуло лезвие ножа.
Но Андрей опередил бандита. Перенеся вес тела на левую ногу, боксер послал вперед правый кулак. Удар попал точно в подбородок. Трумпф, лязгнув зубами, свалился под ноги своим дружкам.
— Бей красных! — взвыли уголовники и кинулись на боксера.
Но их встретили ударами увесистых палок. Схватка была короткой, ожесточенной. В разгар столкновения в лица бандитов ударила сильная струя воды. Вода была холодной, отрезвляющей. Это и решило исход сражения. Несмотря на численное превосходство, уголовники не выдержали. Мокрые, с разбитыми носами, синяками и кровоподтеками, они отступили назад, в барак, и шумно захлопнули за собой дверь. Закрылись.
— Сидите, швабры, и не вылазьте! — Костя выругался.
Зеленых караулили до самого рассвета. Но те больше и не пытались высовываться из блока. Крепкие удары и водяная струя, видимо, охладили их пыл.
Не смогли уголовники выбраться и из других бараков. Все их попытки вырваться были остановлены сильными руками. «Варфоломеевская ночь» не удалась, «праздник крови и мести» не состоялся. Уголовники лишний раз убедились, что заправилами внутри лагеря, какими они были еще год назад, теперь уже им не бывать, что политические — это такая сила, с которой просто так им не справиться. Концлагерь стал не таким, каким он был недавно.
Утром в праздник Октября весь Бухенвальд знал о ночном столкновении. Уголовники ходили хмурые, главари, заправилы отсиживались в бараках. Капо, надсмотрщики и другие прислужники эсэсовцев присмирели. Авторитет зеленых, годами державшийся на силе и жестокости, таял. Даже многие лидеры немецких социал-демократов, перепуганные и забитые люди, боявшиеся не только выступить против фашизма, но и говорить на эту тему, немного оживились.
— О! Руссиш! Гут, гут!
А ведь всего за несколько месяцев до этого они на встрече с представителями русского подполья печально разводили руками и уныло бубнили:
— Бороться? В концлагере? Бессмыслица, авантюризм…
Жизнь доказывала правильность курса, взятого коммунистами и комсомольцами. Их поддерживали антифашисты всех стран, на их стороне было большинство мучеников Бухенвальда. Бороться не только нужно, но и возможно!
А вечером, перед поверкой, когда тысячи узников выстроились на аппель-плаце, из колонны в колонну с быстротою молнии пронеслась радостная весть: «Советские войска заняли Киев!»
Столица советской Украины освобождена!
Узники, особенно советские военнопленные, вызывающе смотрели в лица своим палачам.
Эсэсовские офицеры, командиры блоков ходили мрачные, злые. У солдат был растерянный, хмурый вид. Наступление Советской Армии, видимо, заставило эсэсовцев подумать о будущем.
Мощные громкоговорители передавали специальный выпуск последних известий из Берлина. Гнусавый диктор долго и монотонно бубнил о какой-то «эластичной обороне», о пресловутой тактике «выравнивания линии фронта», о мифическом «восточном вале» и т. д. Но за всеми высокопарными словами, подтасованными цифрами явственно проступала растерянность, которая охватила правителей третьего рейха. Советские войска неудержимой лавиной приближались к границам Германии.
И впервые тысячи советских военнопленных после вечернего аппеля не разошлись поодиночке, а, четко отбивая шаг деревянными колодками, строго соблюдая равнение, колонна за колонной, направились к своим блокам. Они пели старинные украинские песни: «Распрягайте, хлопцы, коней», «Вечер близенько», «Реве та стогне Днипр широкий». Пели русские и татары, украинцы и узбеки, белорусы и грузины. И простые, чудесные песни Украины звучали над Бухенвальдом, как бы говоря о том, что нет в мире силы, способной покорить народы свободной страны и разрушить их братский союз.
С восхищением смотрели другие узники на измученных неволей, но не сломленных советских людей.
Глава двадцать третья
Меч возмездия повис над плешивой головой Кушнир-Кушнарева. Тысячи его жертв: коммунисты и комиссары, советские офицеры и партийные работники, расстрелянные эсэсовцами по его доносам в «хитром домике», — взывали к отмщению.
А лагерфюрер Макс Шуберт, отмечая усердие провокатора, дружески похлопывал его по плечу:
— У вас есть возможности получить офицерский чин.
— Рад стараться, герр майор! — подобострастно отвечал Кушнир-Кушнарев.
— Старший надсмотрщик на вокзале Аусшвиц убил тридцать тысяч. И что же? Я сам читал в приказе: он получил высочайшее помилование и попал в личную охрану самого фюрера!
— Буду стараться, герр майор!
А лагерфюрер Макс Шуберт, отмечая усердие провокатора, дружески похлопывал его по плечу:
— У вас есть возможности получить офицерский чин.
— Рад стараться, герр майор! — подобострастно отвечал Кушнир-Кушнарев.
— Старший надсмотрщик на вокзале Аусшвиц убил тридцать тысяч. И что же? Я сам читал в приказе: он получил высочайшее помилование и попал в личную охрану самого фюрера!
— Буду стараться, герр майор!