Страница:
– Мастерица спорта международного класса по шейпингу могла бы повеситься от зависти. – буркнул я себе под нос, окутываясь дымом. – И КМС по балету тоже. – добавил я, вяло отмахиваясь от беспокоящей мысли, что опасно, будучи в цепях, сидеть на пятках настолько горделиво выпятив спину, что остатки одежды на груди попадают под угрозу разрыва.
Стражник, ближайший из четверки, обернулся на меня с заранее подготовленным подозрительным взглядом, быстро исчезнувшим при виде доспеха с облаком дыма вместо головы. Нацепив очки и послав ему взгляд двух зеркал, я рыкнул Хрям! и пустил Сумрака галопом нагонять девушек, очень довольный своим идиотским хулиганством.
Хулиганство, нацепив голубую каску, ввелось в руины крыши и разогнало враждующие стороны по углам. Обугленные руины быстренько проросли тонким ковриком самодовольного безразличия. Самое подходящее настроение, чтобы забиться в угол и с грустной неторопливостью полистать уже напечатанный кем-то план спасения сероглазки из рабства и дальнейшей счастливой личной жизни. Особую приятность листанию придавал ярлычок Демо-версия. Только для внутреннего пользования, украшавший каждый файл гигантского архива подобных папочек, папок и папищь.
Залетевшие в уши звуки прокатились по закоулкам, достигнув угла, в котором я отдавался депрессии.
– Харш! – громко рявкнула Мара.
– А? – вяло спросил я.
– Ты спишь что ли?
– Или тебя можно обидеть, чтоб ты заткнулся? – заинтересованно спросила Нат.
– Нет и нет.
– Тогда ответь мне, прежде чем ты опять углубишься в себя, ты действительно считаешь, что нам придется выручать остальных? Или просто пугаешь? – спросила Мара тоном психолога, вытягивающего кого-нибудь из депрессии вопросами, на которые кто-нибудь не может не ответить.
– И заодно скажи мне, что такого случилось, что ты стал таким молчаливым. Я не пожалею сил на поддержание тебя в таком состоянии. – испортила Марины труды Нат.
– Мара, как только мы встретим хоть кого-нибудь, рассекающего с кулоном на шее – считай, что я тебя пугаю. – вяло сообщил я и задумался, что бы такого сказать Нат.
– А мне? – спросила она. – Или ты решил удостоить меня своим молчанием?
– Что – тебе? Разрешить считать, что я тебя пугаю? Или что ты от меня еще хочешь? – спросил я, стараясь показать, что прямо сейчас хочу спать, и поэтому не хочу с ней общаться.
– Не-е-е. Я хочу, чтобы ты сказал, что с тобой случилось, что заткнуло, почти, извержение тобой мерзостей.
– Ничего особенного. Я влюбился. – брякнул я, скромно опуская взгляд к левому уху Сумрака и окутываясь облаком дыма.
– Нда? – недоверчиво спросила Нат. – И в кого же, если не секрет?
– Ее здесь нет. И ты ее не знаешь. – объяснил я, эффектно выдувая пепел из трубки. Эффект адресовался пятерке вояк, замыкающих караван с тыла.
– Ага. – непонимающе брякнула Мара. – И что теперь? Будешь с блаженной улыбкой витать в облаках…
– …Розовых… – уточнил я.
– … пока тебя не убьют.
– Вам же лучше. Никто не будет доставать идиотскими шуточками. Никто не будет неумело скрывать, что сообразительнее, как дело доходит до выживания. Никаких непредсказуемых захеров. Все тихо, спокойно и прилично.
– Знаешь что. – задумчиво начала Нат глядя на голову своего коня. – Ты совершенно прав. Такому моральному уроду, как ты, совершенно нечего делать в общественных местах. И вообще, тебя близко нельзя подпускать к нормальным людям, чтобы не заражались. Я пока тебя не встретила, считала, что безумие не заразно. Так вот. За один этот день я стала чем-то очень похожим на тебя – злой, пошлой, мерзкой. И меня это бесит!!! Слышишь, ты!! я не хочу быть похожей на тебя! Но ты заразил меня своим уродством!
– Слышу я тебя. – устало согласился я, уворачиваясь от ее злобного взгляда. – А толку-то.
Ее злость, ее горячее нежелание быть рядом надавили на меня гигантским прессом. Было очень мерзко. Потому что я знал, что она совершенно права. Я запихал в дальний угол крыши толпу подпрыгивающих от нетерпения комментариев к общественным местам и заразен, и мрачно замолчал, уставившись на заходящее солнышко.
Нат подождала пару минут, не скажу ли я еще чего-нибудь, сплюнула под копыта Сумраку и умчалась вперед.
– Харш, знаешь, – начала Мара тоном психотерапевта.
– Нет. И не очень хочу. Давай просто помолчим немного, ладно?
– Ладно. – сердито согласилась она. – Только если ты не против, я помолчу в обществе Нат.
Мара умчалась вслед за Нат, скрывшейся за верхушкой соседнего бархана.
– Вот и хорошо. – устало шепнул я ей в спину. – Помучаемся.
Собственная жизнь казалась очень бесполезной. Никому не нужной. Не было злодеев, на которых меня можно было спустить. И злоба, плавиковой кислотой заполнявшая меня по маковку, сочлась через край, капая на окружающих. На своих. На тех, кто не заслужил жгучих болезненных капелек.
Не судьба. – горела гигантская неоновая вывеска, украшавшая большую бетонную стену с колючей проволокой, разграничивающей радиоактивное изрытое воронками поле Войны, где Все можно и зеленые сады Нормальной Жизни. Сидя в воронке под стеной, из-за которой меня в очередной раз недвусмысленно выкинули, я угрюмо смотрел на вывеску и пытался понять, зачем в очередной раз прорывался туда, оставляя куски шкуры на колючей проволоке скрученной из запретов быть нормальным, и бьющейся болью, накопленной в конденсаторах памяти. Помечтать о жизни – это приятно. А жить, постоянно таская опутывающую колючую проволоку, тянущую туда, на войну – нет уж. Больно. Что толку жениться, строить себе дом, сажать деревья, растить детей, если все это не в удовольствие, а как особое задание обеспечить себе прикрытие, данное когда то давно кем-то давно мертвым? Да и вообще, что толку существовать, если в твоей жизни не происходит того, что хочешь? Не потому, что сам не можешь делать желаемое, а потому, что окружающим не нужны неприятности и хаос? И приходиться лежать, как ядерная ракета в хранилище. Страшная мерзкая смерть, которая никому, в общем-то не нужна, и которую никто не удосужился приспособить подо что-то полезное. Разве что пугать друг друга, как обезьяны пугают криком.
– Ага. У нас новая бомба. А у нас агент Достал.
Я устало вздохнул, и ощутил, что изо рта у меня воняет табаком и давно нечищеными зубами, тело тоже воняет, и лицо у меня тоже вонючее. И что презрительный взгляд, которым меня полила сероглазка, можно назвать ласковым по сравнению с тем, которого я на самом деле заслуживаю.
Я глубоко затянулся, вместе с дымом заталкивая обратно готовые хлынуть слезы жалости к себе, и закрыл глаза. Ощущение, что я маленький-маленький, ни на что не способный, никому не нужный, рухнуло как новенькая сверкающая наковальня на гнилой арбуз.
Хрясь!
Потом мне стало безразлично, какой я есть, и есть ли я вообще, и нужно ли кому-то, что я есть.
Потом я открыл глаза посмотреть, почему Сумрак остановился, и понял, что наверное, факт моего существования кого-то все таки устраивает.
Песок в межбарханье был истоптан множеством копыт. Среди следов копыт быстро подсыхали три лужи. Две с характерным запахом и одна кровавая с отрубленной кистью посередине.
Следы пары десятков коней уходили на запад.
Сумрак посмотрел на следы и вопросительно уставился на меня.
– Ну раз ты так хочешь… – устало протянул я. Где-то глубоко вяло барахталось маленькое серенькое пушистенькое удивление, что мне совершенно не хочется выполнять то, для чего, собственно говоря, я есть. Страшно. Я снова стал толстым неуклюжим угрюмым четырнадцатилетним мальчиком, который любил помечтать, потому что боялся действовать. Боялся что-нибудь сломать и получить очередную боль.
Сумрак неторопливой рысью пошел по следам.
Чьим? Солнечников, наверное.
Память мгновенно смонтировала небольшой видеоролик о сжигании Нат и Мары сфокусированными солнечными лучами. Я вяло посмотрел его, а потом теплой волной злобного веселья нахлынуло осознание, что я – один. И что я могу делать все, что хочу, и никто, кроме меня самого и смерти, за это не накажет.
Последние лучи заходящего солнца испуганно спрятались от моего демонического хохота. Сумрак опасливо прижал уши и прибавил скорости. Я кинул трубку в сумку на поясе и радостно прохрипел:
– Ну, ребята, вы нарвались!
Догнать я их не успел.
Тусклого света звезд хватило, чтобы высветить, как гигантские, в треть стены, ворота захлопнулись за процессией серых призраков, которые казались маленькими-маленькими на фоне большой каменной коробки, злобно пялящейся в темноту маленькими огоньками окон.
Спешить стало некуда, и я, притормозив Сумрака, начал набивать трубочку, раздумывая, как бы попасть внутрь.
Никак!!!! – истошно завизжал кто-то внутри.
Никаких шансов попасть внутрь этой мрачной каменной глыбы. Паника вспыхнула как разлитый бензин.
Как? Как?!!! Как попасть внутрь? И стоит ли вообще попадать туда, где зарежет первый же из хозяев? Так лениво, с улыбочкой, очень больно проткнет насквозь и скормит собакам, которые будут жадно рвать еще живое мясо.
Я очень четко увидел опускающуюся на лицо большую зубастую пасть, рычащую от голода. И зарычал в ответ. Собственный рык оттеснил панику. Паника, неохотно отжимаясь в натянувшиеся мышцы, прихватила с собой разные неуверенные мысли, обнажив четкие механизмы уничтожения.
– Так вот как чувствует себя живой боевой механизм. – поделился я озарением с Сумраком. – Самому скучно, телу страшно и мыслей нет. Ну почти.
Потом я понял, что мысли мешают и прогнал их истерическим хохотом. Паника звенела в мышцах, выкручивая их в предсмертной судороге, очень настойчиво предлагая хорошо подрыгаться напоследок, захватив прогуляться наружу из тел как можно больше людей.
Арбалет. Перезарядить.
Руки, заскрипев пластинами доспехов, рванули арбалет и чехол со стрелами, выкинули из арбалета две простых и вставили обойму с серебристыми стаканчиками наконечников и закинула арбалет за спину, потому что пришло время помочь окаменевшим ногам спустить тело на каменную плиту перед воротами.
Звяк.
Ботинки громко звякнули по камню. Очень громко в слабом гуле, долетавшем из окон. Руки занялись переходом из конного на пеший режим – развешиванием запасов стрел на спине, фляжки в карман, медикаментов… которые мне не потребуются, потому что меня убьют сразу.
Паника изогнула спину, задрав голову к звездам. Я зарычал, отвоевывая право управлять телом, выдернул из чехла ярко сверкающее Крыло и шагнул к воротам. Мышцы, которым наконец-то дали работу, с наслаждением обрушили топор на стальную створку ворот.
Шварк! Я удовлетворенно посмотрел на глубокий багровеющий рубец, возникший в стальном монолите ворот, радостно рыкнул и, подхватил топор поудобнее и спустил панику с цепи.
Шварк! Шварк! Шварк! Шварк!
– Кто смеет нарушать покой почитателей великого и единого Солнца? – упал сверху густой бас. Ноги отнесли тело на пять шагов от ворот. Руки, выронив Крыло, нацелили арбалет на маленькое окошечко, распахнувшееся над воротами.
– Смерть ваша. – представился я и выстрелил. Не целясь, просто зная, что попаду.
Послушав приглушенный стенами Бум! и посмотрев на пламя. показавшее в окошечко длинный язык, я закинул арбалет за спину и подобрал топор.
Шварк! Шварк! Шварк!
Из окошечка выскользнули испуганные и яростные вопли.
Шварк! Шварк! Дырка. Толщина ворот – ладонь.
Я шумно вдохнул вкусного ионизированного с запахом железа воздуха и замахнулся.
Над головой раздался шорох. Камень под ногами вздрогнул. С грохотом. В спину пару раз что-то стукнуло. Посмотрев наверх, я увидел выползающий из-за кромки крыши край второго камня.
Уронить топор – выстрелить.
Почти вывалившийся камень скрылся в огненной вспышке, разросшейся вниз и по плоской крыше. Сверху вместе с дождиком осколков прилетели предсмертные крики, сменившиеся одиноким стоном.
Шварк! Шварк. Шварк Так. Полтора метра в высоту мне хватит.
Шварк!
Надо мной что-то щелкнуло.
Паника плеснула в ноги и отбросила тело на десяток шагов от ворот. Бочонок, весело трепещущий маленьким огоньком, грохнулся перед воротами и расплескался жидким пламенем. Коптящее жаркое пламя дотекло до моих ботинок и остановилось. Глазам было жарко. Только глазам, открытым щелью в шлеме.
Отойдя на пару шагов, я задрал голову на кромку крыши, по которой бегали сверкающий кольчугами фигуры. Одна с факелом. Подносит факел к бочонку в руках второй.
Уронить топор. Выстрелить.
Второй бочонок расплескал пламя по краю крыши, осветив пару бочонков с краю лужи, и по паре десятков людей, столпившихся у канатов, свисающих с крыши справа и слева.
Выстрел. Выстрел.
Оба взвода контр атакующих групп скрылись в облаках огня.
Послушав вопли нескольких упавших человек, я закурил папироску и пошел к отошедшему на пару сотен шагов Сумраку. Паника потихоньку затухала, оставляя после себя вонючий дым головной боли.
Прибив дым парой глотков спирта, я скинул камуфляж, навьючил его на Сумрака и потопал обратно к воротам.
Шварк! Шварк! Шварк! Шварк-шварк-шварк!
Доспехи медленно нагревались. Горячий воздух нагревал тонкий подкольчужник, выпаривая ручейки пота, хлынувшие после первых же шагов по огненной лужице, доходящей до колен. Прорубив поперечную планку, я выбежал остужаться на прохладном ночном воздухе, покуривая у костра.
Бам! Сильный удар в грудь сбил меня с ног. Перекатившись через голову, я посмотрел на крышу, где занялась горючка из двух не брошенных в меня бочонков. Никого.
Маленькое окошечко в стене с лязгом закрыло ставни. Одновременно с его обнаружением. Через секунду темное пятнышко появилось выше и левее.
Выстрел. За мгновение за того, как сильный удар по шлему сбил меня с ног, я увидел, как огненный шар распустился на стене.
– Не попал! – устало констатировал я, поднимаясь. Головная боль, раздутая ударом по голове, медленно заполняла ноги и руки ленью.
– Кофейку бы! – помечтал я, поворачиваясь пойти к Сумраку попить винца.
Сумрака не было.
Увели! Или убили!
Последние слабые язычки паники вспыхнули и погасли.
Или отошел за бархан, чтобы не подстрелили.
Ноги сами перешли на тяжелую рысь и вынесли за бархан.
Темная куча у подножия с другой стороны бархана зашевелилась и блеснула удивленными глазами. Вздохнув, я спустился к Сумраку, снял фляжку и пошел обратно.
С вершины бархана открылся вид на поле битвы, на котором произошли некоторые изменения.
Ворота были распахнуты. В них и на крыше посверкивали кольчуги и кончики стрел арбалетчиков.
За лужицей огня высился крупный лысый дяденька в белом, окруженный пятком коренастых копьеносцев со щитами.
– Не стреляй, поговорим. – глухо попросил дяденька.
– Ладно. – вяло согласился я и начал набивать трубочку.
– Я – Гульгозен Глюген, старший Жрец Бога-Солнца, единого и великого, дающего силу всему живому, Кто ты, воин и чего ты хочешь?
– Я… это… – описав вылетевшим из пальцев факелом пару выразительных кругов, я ткнул им в трубку и продолжил облаком дыма: -… за своими женщинами. Теми самыми, что завезли сюда за полчаса до меня.
– Они не женщины. – веско и спокойно сказал Гульгозен, и не дав мне времени обдумать это сообщение, уточнил: – Они – невесты Бога-Солца, которые дадут ему силу греть еще десять дней. Мне очень жаль, но пойми, если Солнце не получит невесту, он обидится и потухнет. И все умрут. И мы, и ты, и твои женщины тоже. А так они спасут всех нас.
Гульгозен говорил с искренней убежденностью пророка, который знает, как спастись, но не может убедить остальных спасаться. Он отлично соображал и все понимал. В том числе, что у меня очень неплохие шансы перерезать их всех и оставить Солнце без невесты. Я прочувствовал его точку зрения настолько хорошо, что на пару секунд всерьез задумался над идеей, где бы украсть пару женщин, чтобы сменять их на Нат и Мару чтобы Солнце не потухло.
Потом мудрый дядечка сообщил мне, что во-первых, г-н Гульгозен классический параноик, а во-вторых, что хотя я тоже, не стоит вступать в ряды людей, расписавшихся в своей ненормальности. И в третьих – его проблемы.
– Гульгозен, до рассвета еще можно догнать идущий по тропе караван и украсть невесту там. – посоветовал я, и застыл, вспомнив о сероглазке.
– Нет. – обречено вздохнул Гульгозен. – Твои женщины стали невестами в тот момент, когда их коснулась рука одного из нас, которая лишь продолжение всепроницающих лучей Солнца.
– Ну тогда прячетесь обратно и продолжим! – злобно рявкнул я, и взвел арбалет.
– И посмотрим, на чьей стороне будет удача. – печально согласился Гульгозен, поворачиваясь к воротам. Я хмуро наблюдал, как он с копейщиками отходит в ворота, и мрачная злоба, основанная на провале переговоров, подталкивала бабахнуть по групповой цели в воротах. Сшулерствовать. Только мне почему-то хотелось сыграть честно. Я знал, наверно, от мудрого дядечки, что смогу их побить, не меняя правил игры, смена которых всегда чревата появлением пары неожиданных запрещающих положений.
– Воин как тебя звать? – крикнул Гульгозен останавливаясь в воротах.
– Хуш!!!! – рявкнул я, не задумываясь.
Гульгозен с секунду стоял каменным столбиком, а потом завизжал убиваемым поросенком:
– Стрелы!!!!!
Ноги толкнули в длинный прыжок. Пара стрел царапнула по ногам, но это уже не помешало. Я с наслаждением выстрелил в ворота.
Хрясь! Песок негостеприимно встретил меня, содрогнув все тело. Я не обратил на это внимания. Я ликовал. Они сами изменили правила. Я хотел пальнуть по воротам и пальнул.
Вскочив и закинув за спину пустой арбалет, я зигзагами помчался к воротам, на ходу выхватывая топор.
Наружные ворота остались открытыми, заблокированные кучей тел на полу. Дверка в толще стены захлопнулась прямо перед моим носом. Я вдохнул жутковатого запаха горелого мяса и злобно захохотал, отгоняя ощущение, что меня не пускают, и войти не получиться. Идиотское такое ощущение, возникшее при лязге закрываемой перед носом двери.
Продолжая злобно похохатывать, я зарядил обойму медных оперений.
Засов вроде посередине. Выстрел. Небольшой ярко-белый червячок с гудящим шипением вгрызся в камень и пропал, оставив небольшую оплавленную норку. Втиснув острие Крыла между косяком и дверью, я распахнул ее и на всякий случай отскочил.
Никого. Уходящая наверх лестница.
Освещенная парой факелов комнатка с длинным темным коридором, уходящим в обе стороны.
Я убрал трубку в карман и тяжело вздохнул:
– Черт, как я не люблю Гексен [20]!
Это оказалось хуже.
Двери. Много-много закрытых и заваленных дверей. И никого. Пустые залы, коридоры, комнаты. Совершенно примитивная планировка – два подвальных яруса, четыре этажа, соединенных лестницами по углам квадратного здания. С пятидесятисантиметровыми по толщине стенами. Квадратная одноэтажка во внутреннем дворе, прикрытом козырьками с крыши.
И совершенно никого. И никаких намеков на тайники.
– Да, блин! – безнадежно воскликнул я, падая в большое кресло, стоящее во главе стола в столовой на первом этаже. – Хрен тут кого отыщешь.
Память настойчиво старалась прокрутить ремейки ролика о сожжении девушек и мерзкий липкий обессиливающий страх плескался, опуская руки, перекрывая дыхание и закручивая желудок в узел. Мысли, переполненные пустыми залами и взламываемыми дверьми, опасно балансировали между покурить и подождать, пока все кончиться и отчаянным прыжком в окно. И перезагрузиться и начать заново, чтобы отыскать пропущенный уровней двадцать назад рубильник, было нельзя. Оставалось только тупо колотить шлемом в закрытую дверь.
Тупик.
– Тупик! – сказал я большому обеденному столу и налил большой серебряный кубок из большого же серебряного кувшина.
– Сожгут их. – безнадежно сказал я большой жидкости в кубке и отхлебнул. Вино, всосавшись в язык, разбежалось по мне, смыло с разума липкие сопли страха и мудрый дядечка получил, наконец возможность высказаться.
Информация всосалась, как одинокая капля в пустыню. Но ее хватило, чтобы быстрорастущее дерево надежды ринулось в рост.
– Даун! – рявкнул я на себя и прыгнул к узкому окошку. За окошком светало.
– Просто Даун! – уточнил я, кидаясь к ближайшей лестнице.
Вырезанная Крылом дверь, разваленная баррикада, еще одна выбитая дверь. лестница. Ступеньки, ступеньки, ступеньки. В легких хрипит и булькает, но ноющие ноги несут вверх через три ступеньки. Страх не успеть борется с тяжелой усталостью.
Люк на крышу. Закрыто. И наверняка уже завалено.
Через какой люк они пойдут наверх? Через дальний от меня. И его тоже успеют завалить, пока я добегу.
– Даун! – рыкнул я на себя. – Как всегда, заигрался и проигрался, пока все делалось.
Так. Не время для самокритики.
Крыша. Ладонь камня.
На ходу заряжая арбалет последней обоймой кумулятивных стрел, я понесся в ближайшую комнату со столом и стульями. Страх исчез, вытесненный веселым игровым настроением. Я наслаждался игрой, и мне было по барабану, выиграю я или проиграю. Я просто играл.
Небольшая библиотека. Стол. Шесть стульев.
Оно.
Два стула с грохотом взлетают на стол. Мимолетная неуверенность – попаду ли. Вскочив на стол и мысленно нарисовав в потолке дырку, я пробежался вокруг стульев, наискось стреляя в углы дыры.
В проплавленные дыры донеслись крики. Быстрей, пока не задвинули.
Выронив арбалет, я вскочил на стол и выхватил Крыло. Шварк! Шварк!
Медленно. Медленно!!! Не успею, завалят дырку А если резать?
Перехватив Крыло под самое тускло светящееся лезвие, я нацелил острие в дырку и надавил. Лезвие с противным скрежетом вошло в камень, потускнев. Прибавить мощности. Где там майор злоблин?
– Хартаха харташа хакум!!!
Горло сорвалось на кашель, но Крыло, всосав злобу, ярко вспыхнуло и прошло через камень, как через пластилин.
Вторая грань. Третья. Четвертая. Кусок камня больно ударил по плечу и с грохотом соскользнула стол. На мгновение мелькнуло небо и испуганное лицо в шлеме, а потом дырку перекрыл выпуклый щит.
Удар рукой. Чуть шелохнулся. Кто-то на нем стоит. На краях, чтобы я ног не порезал.
Третий стул. Плечи под щит. Ну где там мое чемпионство школы по приседаниям со штангой?
Щит поддался. Пошел вверх. Потяжелел. Пошел вниз. Я злобно зарычал что-то. Злоба ударила в голову, ослепила, оглушила. Зрение восстановилось, и я увидел отброшенный щит, трех удивленных людей, валявшихся на камнях, и пару десятков копейщиков, бегущих ко мне. Надо было вылезать на крышу, но ноги, оставшиеся внизу дырки. уже не могли ничего, кроме как поддерживать тело прямо. И злобы больше не было.
Я зарыдал от бессилья. Плача, выволок ноги на крышу. Плача, захлебываясь слезами, воткнул Крыло в камень. Всхлипывая, оперся и встал на ноги. Правая бессильно согнулась. Выпрямить. Левая. Выпрямить. Обе. Выпрямить.
Я выдернул топор и вяло отмахнулся от троих вставших. Один отпрыгнул, двое сильно стукнули по воротнику. Ответив тихим рыком, я интенсивнее замахал топором, отрубая нацелившиеся в меня копья.
Первый лучик Солнца выскочил из-за бархана, осветив людей в балахонах, сгрудившихся у лебедок на другой стороне крыши, пару десятков лучников, нацелившихся на меня, и отходивших копейщиков.
Бам! Стрелы дружно ударили в шлем через мгновение после того, как я отвернулся. Я рухнул на камень и согнулся в приступе тошноты.
Я понял, что сейчас меня убьют. Что-то ударило в спину, а потом по всему телу забарабанили удары, покрывая его синяками пластинок, впечатывающихся в тело.
Я почувствовал свое тело. Почувствовал себя где-то вокруг головы этого тела. Почувствовал, что отделяюсь. Потом я вспомнил, что будет после того, как я отделюсь, и откуда-то хлынул последний резерв паники. Дикой, смертной паники, остановившей сердце, стянувшей легкие и отрезавший все ощущения тела – боль, усталость, страх. Был я и кусок мяса, который должен был двигаться.
Тело, махнуло топором, вскочило на ноги в освободившееся пространство.
Плотное кольцо людей.
Зеркала по стенам.
Два пятилучевых креста на другой стороне крыши.
Свет, собранный зеркалами, падает на тела на крестах.
Тела кричат.
Руки, очень далекие и тяжелые, подняли топор и раскрутили его. Ноги, еще более далекие и тяжелые, двинули руки на людей. Провели сквозь стену тел, провели по стене, давая рукам срубить столбы с зеркалами и попадающиеся навстречу тела. Подвели руки к крестам. Топор остановился и рубанул по цепям на руках и ногах. На руках. На ногах.
Тело, соскользнув с креста, повисло на шее. Жаркое дыхание крика ворвалось в меня. Сердце стукнуло.
Меня пронзила боль двинувшейся крови, резь вливающегося в легкие воздуха. Тяжесть повисшей на шее Нат повалила на пол.
– А теперь без меня. – прошептал я и провалился в темноту.
Бабочка. Красивая, невесомо нежная, радостная. Бабочка ярким цветным пятнышком порхала в сером сумраке, легко уворачиваясь от летящих в нее темных липких ниточек. Я очень хотел, чтобы она села мне на руку. Хоть на секунду, хоть на мгновение ощутить прикосновение легких цепких лапок и дуновение крылышек.
Стражник, ближайший из четверки, обернулся на меня с заранее подготовленным подозрительным взглядом, быстро исчезнувшим при виде доспеха с облаком дыма вместо головы. Нацепив очки и послав ему взгляд двух зеркал, я рыкнул Хрям! и пустил Сумрака галопом нагонять девушек, очень довольный своим идиотским хулиганством.
Хулиганство, нацепив голубую каску, ввелось в руины крыши и разогнало враждующие стороны по углам. Обугленные руины быстренько проросли тонким ковриком самодовольного безразличия. Самое подходящее настроение, чтобы забиться в угол и с грустной неторопливостью полистать уже напечатанный кем-то план спасения сероглазки из рабства и дальнейшей счастливой личной жизни. Особую приятность листанию придавал ярлычок Демо-версия. Только для внутреннего пользования, украшавший каждый файл гигантского архива подобных папочек, папок и папищь.
Залетевшие в уши звуки прокатились по закоулкам, достигнув угла, в котором я отдавался депрессии.
– Харш! – громко рявкнула Мара.
– А? – вяло спросил я.
– Ты спишь что ли?
– Или тебя можно обидеть, чтоб ты заткнулся? – заинтересованно спросила Нат.
– Нет и нет.
– Тогда ответь мне, прежде чем ты опять углубишься в себя, ты действительно считаешь, что нам придется выручать остальных? Или просто пугаешь? – спросила Мара тоном психолога, вытягивающего кого-нибудь из депрессии вопросами, на которые кто-нибудь не может не ответить.
– И заодно скажи мне, что такого случилось, что ты стал таким молчаливым. Я не пожалею сил на поддержание тебя в таком состоянии. – испортила Марины труды Нат.
– Мара, как только мы встретим хоть кого-нибудь, рассекающего с кулоном на шее – считай, что я тебя пугаю. – вяло сообщил я и задумался, что бы такого сказать Нат.
– А мне? – спросила она. – Или ты решил удостоить меня своим молчанием?
– Что – тебе? Разрешить считать, что я тебя пугаю? Или что ты от меня еще хочешь? – спросил я, стараясь показать, что прямо сейчас хочу спать, и поэтому не хочу с ней общаться.
– Не-е-е. Я хочу, чтобы ты сказал, что с тобой случилось, что заткнуло, почти, извержение тобой мерзостей.
– Ничего особенного. Я влюбился. – брякнул я, скромно опуская взгляд к левому уху Сумрака и окутываясь облаком дыма.
– Нда? – недоверчиво спросила Нат. – И в кого же, если не секрет?
– Ее здесь нет. И ты ее не знаешь. – объяснил я, эффектно выдувая пепел из трубки. Эффект адресовался пятерке вояк, замыкающих караван с тыла.
– Ага. – непонимающе брякнула Мара. – И что теперь? Будешь с блаженной улыбкой витать в облаках…
– …Розовых… – уточнил я.
– … пока тебя не убьют.
– Вам же лучше. Никто не будет доставать идиотскими шуточками. Никто не будет неумело скрывать, что сообразительнее, как дело доходит до выживания. Никаких непредсказуемых захеров. Все тихо, спокойно и прилично.
– Знаешь что. – задумчиво начала Нат глядя на голову своего коня. – Ты совершенно прав. Такому моральному уроду, как ты, совершенно нечего делать в общественных местах. И вообще, тебя близко нельзя подпускать к нормальным людям, чтобы не заражались. Я пока тебя не встретила, считала, что безумие не заразно. Так вот. За один этот день я стала чем-то очень похожим на тебя – злой, пошлой, мерзкой. И меня это бесит!!! Слышишь, ты!! я не хочу быть похожей на тебя! Но ты заразил меня своим уродством!
– Слышу я тебя. – устало согласился я, уворачиваясь от ее злобного взгляда. – А толку-то.
Ее злость, ее горячее нежелание быть рядом надавили на меня гигантским прессом. Было очень мерзко. Потому что я знал, что она совершенно права. Я запихал в дальний угол крыши толпу подпрыгивающих от нетерпения комментариев к общественным местам и заразен, и мрачно замолчал, уставившись на заходящее солнышко.
Нат подождала пару минут, не скажу ли я еще чего-нибудь, сплюнула под копыта Сумраку и умчалась вперед.
– Харш, знаешь, – начала Мара тоном психотерапевта.
– Нет. И не очень хочу. Давай просто помолчим немного, ладно?
– Ладно. – сердито согласилась она. – Только если ты не против, я помолчу в обществе Нат.
Мара умчалась вслед за Нат, скрывшейся за верхушкой соседнего бархана.
– Вот и хорошо. – устало шепнул я ей в спину. – Помучаемся.
Собственная жизнь казалась очень бесполезной. Никому не нужной. Не было злодеев, на которых меня можно было спустить. И злоба, плавиковой кислотой заполнявшая меня по маковку, сочлась через край, капая на окружающих. На своих. На тех, кто не заслужил жгучих болезненных капелек.
Не судьба. – горела гигантская неоновая вывеска, украшавшая большую бетонную стену с колючей проволокой, разграничивающей радиоактивное изрытое воронками поле Войны, где Все можно и зеленые сады Нормальной Жизни. Сидя в воронке под стеной, из-за которой меня в очередной раз недвусмысленно выкинули, я угрюмо смотрел на вывеску и пытался понять, зачем в очередной раз прорывался туда, оставляя куски шкуры на колючей проволоке скрученной из запретов быть нормальным, и бьющейся болью, накопленной в конденсаторах памяти. Помечтать о жизни – это приятно. А жить, постоянно таская опутывающую колючую проволоку, тянущую туда, на войну – нет уж. Больно. Что толку жениться, строить себе дом, сажать деревья, растить детей, если все это не в удовольствие, а как особое задание обеспечить себе прикрытие, данное когда то давно кем-то давно мертвым? Да и вообще, что толку существовать, если в твоей жизни не происходит того, что хочешь? Не потому, что сам не можешь делать желаемое, а потому, что окружающим не нужны неприятности и хаос? И приходиться лежать, как ядерная ракета в хранилище. Страшная мерзкая смерть, которая никому, в общем-то не нужна, и которую никто не удосужился приспособить подо что-то полезное. Разве что пугать друг друга, как обезьяны пугают криком.
– Ага. У нас новая бомба. А у нас агент Достал.
Я устало вздохнул, и ощутил, что изо рта у меня воняет табаком и давно нечищеными зубами, тело тоже воняет, и лицо у меня тоже вонючее. И что презрительный взгляд, которым меня полила сероглазка, можно назвать ласковым по сравнению с тем, которого я на самом деле заслуживаю.
Я глубоко затянулся, вместе с дымом заталкивая обратно готовые хлынуть слезы жалости к себе, и закрыл глаза. Ощущение, что я маленький-маленький, ни на что не способный, никому не нужный, рухнуло как новенькая сверкающая наковальня на гнилой арбуз.
Хрясь!
Потом мне стало безразлично, какой я есть, и есть ли я вообще, и нужно ли кому-то, что я есть.
Потом я открыл глаза посмотреть, почему Сумрак остановился, и понял, что наверное, факт моего существования кого-то все таки устраивает.
Песок в межбарханье был истоптан множеством копыт. Среди следов копыт быстро подсыхали три лужи. Две с характерным запахом и одна кровавая с отрубленной кистью посередине.
Следы пары десятков коней уходили на запад.
Сумрак посмотрел на следы и вопросительно уставился на меня.
– Ну раз ты так хочешь… – устало протянул я. Где-то глубоко вяло барахталось маленькое серенькое пушистенькое удивление, что мне совершенно не хочется выполнять то, для чего, собственно говоря, я есть. Страшно. Я снова стал толстым неуклюжим угрюмым четырнадцатилетним мальчиком, который любил помечтать, потому что боялся действовать. Боялся что-нибудь сломать и получить очередную боль.
Сумрак неторопливой рысью пошел по следам.
Чьим? Солнечников, наверное.
Память мгновенно смонтировала небольшой видеоролик о сжигании Нат и Мары сфокусированными солнечными лучами. Я вяло посмотрел его, а потом теплой волной злобного веселья нахлынуло осознание, что я – один. И что я могу делать все, что хочу, и никто, кроме меня самого и смерти, за это не накажет.
Последние лучи заходящего солнца испуганно спрятались от моего демонического хохота. Сумрак опасливо прижал уши и прибавил скорости. Я кинул трубку в сумку на поясе и радостно прохрипел:
– Ну, ребята, вы нарвались!
«О боже! Как я боюсь высоты!!! Нет! Нет! Не делайте со мной ЭТО!!!!! А-а-а-а-а-а!» Баллистическая ракета
Догнать я их не успел.
Тусклого света звезд хватило, чтобы высветить, как гигантские, в треть стены, ворота захлопнулись за процессией серых призраков, которые казались маленькими-маленькими на фоне большой каменной коробки, злобно пялящейся в темноту маленькими огоньками окон.
Спешить стало некуда, и я, притормозив Сумрака, начал набивать трубочку, раздумывая, как бы попасть внутрь.
Никак!!!! – истошно завизжал кто-то внутри.
Никаких шансов попасть внутрь этой мрачной каменной глыбы. Паника вспыхнула как разлитый бензин.
Как? Как?!!! Как попасть внутрь? И стоит ли вообще попадать туда, где зарежет первый же из хозяев? Так лениво, с улыбочкой, очень больно проткнет насквозь и скормит собакам, которые будут жадно рвать еще живое мясо.
Я очень четко увидел опускающуюся на лицо большую зубастую пасть, рычащую от голода. И зарычал в ответ. Собственный рык оттеснил панику. Паника, неохотно отжимаясь в натянувшиеся мышцы, прихватила с собой разные неуверенные мысли, обнажив четкие механизмы уничтожения.
– Так вот как чувствует себя живой боевой механизм. – поделился я озарением с Сумраком. – Самому скучно, телу страшно и мыслей нет. Ну почти.
Потом я понял, что мысли мешают и прогнал их истерическим хохотом. Паника звенела в мышцах, выкручивая их в предсмертной судороге, очень настойчиво предлагая хорошо подрыгаться напоследок, захватив прогуляться наружу из тел как можно больше людей.
Арбалет. Перезарядить.
Руки, заскрипев пластинами доспехов, рванули арбалет и чехол со стрелами, выкинули из арбалета две простых и вставили обойму с серебристыми стаканчиками наконечников и закинула арбалет за спину, потому что пришло время помочь окаменевшим ногам спустить тело на каменную плиту перед воротами.
Звяк.
Ботинки громко звякнули по камню. Очень громко в слабом гуле, долетавшем из окон. Руки занялись переходом из конного на пеший режим – развешиванием запасов стрел на спине, фляжки в карман, медикаментов… которые мне не потребуются, потому что меня убьют сразу.
Паника изогнула спину, задрав голову к звездам. Я зарычал, отвоевывая право управлять телом, выдернул из чехла ярко сверкающее Крыло и шагнул к воротам. Мышцы, которым наконец-то дали работу, с наслаждением обрушили топор на стальную створку ворот.
Шварк! Я удовлетворенно посмотрел на глубокий багровеющий рубец, возникший в стальном монолите ворот, радостно рыкнул и, подхватил топор поудобнее и спустил панику с цепи.
Шварк! Шварк! Шварк! Шварк!
– Кто смеет нарушать покой почитателей великого и единого Солнца? – упал сверху густой бас. Ноги отнесли тело на пять шагов от ворот. Руки, выронив Крыло, нацелили арбалет на маленькое окошечко, распахнувшееся над воротами.
– Смерть ваша. – представился я и выстрелил. Не целясь, просто зная, что попаду.
Послушав приглушенный стенами Бум! и посмотрев на пламя. показавшее в окошечко длинный язык, я закинул арбалет за спину и подобрал топор.
Шварк! Шварк! Шварк!
Из окошечка выскользнули испуганные и яростные вопли.
Шварк! Шварк! Дырка. Толщина ворот – ладонь.
Я шумно вдохнул вкусного ионизированного с запахом железа воздуха и замахнулся.
Над головой раздался шорох. Камень под ногами вздрогнул. С грохотом. В спину пару раз что-то стукнуло. Посмотрев наверх, я увидел выползающий из-за кромки крыши край второго камня.
Уронить топор – выстрелить.
Почти вывалившийся камень скрылся в огненной вспышке, разросшейся вниз и по плоской крыше. Сверху вместе с дождиком осколков прилетели предсмертные крики, сменившиеся одиноким стоном.
Шварк! Шварк. Шварк Так. Полтора метра в высоту мне хватит.
Шварк!
Надо мной что-то щелкнуло.
Паника плеснула в ноги и отбросила тело на десяток шагов от ворот. Бочонок, весело трепещущий маленьким огоньком, грохнулся перед воротами и расплескался жидким пламенем. Коптящее жаркое пламя дотекло до моих ботинок и остановилось. Глазам было жарко. Только глазам, открытым щелью в шлеме.
Отойдя на пару шагов, я задрал голову на кромку крыши, по которой бегали сверкающий кольчугами фигуры. Одна с факелом. Подносит факел к бочонку в руках второй.
Уронить топор. Выстрелить.
Второй бочонок расплескал пламя по краю крыши, осветив пару бочонков с краю лужи, и по паре десятков людей, столпившихся у канатов, свисающих с крыши справа и слева.
Выстрел. Выстрел.
Оба взвода контр атакующих групп скрылись в облаках огня.
Послушав вопли нескольких упавших человек, я закурил папироску и пошел к отошедшему на пару сотен шагов Сумраку. Паника потихоньку затухала, оставляя после себя вонючий дым головной боли.
Прибив дым парой глотков спирта, я скинул камуфляж, навьючил его на Сумрака и потопал обратно к воротам.
Шварк! Шварк! Шварк! Шварк-шварк-шварк!
Доспехи медленно нагревались. Горячий воздух нагревал тонкий подкольчужник, выпаривая ручейки пота, хлынувшие после первых же шагов по огненной лужице, доходящей до колен. Прорубив поперечную планку, я выбежал остужаться на прохладном ночном воздухе, покуривая у костра.
Бам! Сильный удар в грудь сбил меня с ног. Перекатившись через голову, я посмотрел на крышу, где занялась горючка из двух не брошенных в меня бочонков. Никого.
Маленькое окошечко в стене с лязгом закрыло ставни. Одновременно с его обнаружением. Через секунду темное пятнышко появилось выше и левее.
Выстрел. За мгновение за того, как сильный удар по шлему сбил меня с ног, я увидел, как огненный шар распустился на стене.
– Не попал! – устало констатировал я, поднимаясь. Головная боль, раздутая ударом по голове, медленно заполняла ноги и руки ленью.
– Кофейку бы! – помечтал я, поворачиваясь пойти к Сумраку попить винца.
Сумрака не было.
Увели! Или убили!
Последние слабые язычки паники вспыхнули и погасли.
Или отошел за бархан, чтобы не подстрелили.
Ноги сами перешли на тяжелую рысь и вынесли за бархан.
Темная куча у подножия с другой стороны бархана зашевелилась и блеснула удивленными глазами. Вздохнув, я спустился к Сумраку, снял фляжку и пошел обратно.
С вершины бархана открылся вид на поле битвы, на котором произошли некоторые изменения.
Ворота были распахнуты. В них и на крыше посверкивали кольчуги и кончики стрел арбалетчиков.
За лужицей огня высился крупный лысый дяденька в белом, окруженный пятком коренастых копьеносцев со щитами.
– Не стреляй, поговорим. – глухо попросил дяденька.
– Ладно. – вяло согласился я и начал набивать трубочку.
– Я – Гульгозен Глюген, старший Жрец Бога-Солнца, единого и великого, дающего силу всему живому, Кто ты, воин и чего ты хочешь?
– Я… это… – описав вылетевшим из пальцев факелом пару выразительных кругов, я ткнул им в трубку и продолжил облаком дыма: -… за своими женщинами. Теми самыми, что завезли сюда за полчаса до меня.
– Они не женщины. – веско и спокойно сказал Гульгозен, и не дав мне времени обдумать это сообщение, уточнил: – Они – невесты Бога-Солца, которые дадут ему силу греть еще десять дней. Мне очень жаль, но пойми, если Солнце не получит невесту, он обидится и потухнет. И все умрут. И мы, и ты, и твои женщины тоже. А так они спасут всех нас.
Гульгозен говорил с искренней убежденностью пророка, который знает, как спастись, но не может убедить остальных спасаться. Он отлично соображал и все понимал. В том числе, что у меня очень неплохие шансы перерезать их всех и оставить Солнце без невесты. Я прочувствовал его точку зрения настолько хорошо, что на пару секунд всерьез задумался над идеей, где бы украсть пару женщин, чтобы сменять их на Нат и Мару чтобы Солнце не потухло.
Потом мудрый дядечка сообщил мне, что во-первых, г-н Гульгозен классический параноик, а во-вторых, что хотя я тоже, не стоит вступать в ряды людей, расписавшихся в своей ненормальности. И в третьих – его проблемы.
– Гульгозен, до рассвета еще можно догнать идущий по тропе караван и украсть невесту там. – посоветовал я, и застыл, вспомнив о сероглазке.
– Нет. – обречено вздохнул Гульгозен. – Твои женщины стали невестами в тот момент, когда их коснулась рука одного из нас, которая лишь продолжение всепроницающих лучей Солнца.
– Ну тогда прячетесь обратно и продолжим! – злобно рявкнул я, и взвел арбалет.
– И посмотрим, на чьей стороне будет удача. – печально согласился Гульгозен, поворачиваясь к воротам. Я хмуро наблюдал, как он с копейщиками отходит в ворота, и мрачная злоба, основанная на провале переговоров, подталкивала бабахнуть по групповой цели в воротах. Сшулерствовать. Только мне почему-то хотелось сыграть честно. Я знал, наверно, от мудрого дядечки, что смогу их побить, не меняя правил игры, смена которых всегда чревата появлением пары неожиданных запрещающих положений.
– Воин как тебя звать? – крикнул Гульгозен останавливаясь в воротах.
– Хуш!!!! – рявкнул я, не задумываясь.
Гульгозен с секунду стоял каменным столбиком, а потом завизжал убиваемым поросенком:
– Стрелы!!!!!
Ноги толкнули в длинный прыжок. Пара стрел царапнула по ногам, но это уже не помешало. Я с наслаждением выстрелил в ворота.
Хрясь! Песок негостеприимно встретил меня, содрогнув все тело. Я не обратил на это внимания. Я ликовал. Они сами изменили правила. Я хотел пальнуть по воротам и пальнул.
Вскочив и закинув за спину пустой арбалет, я зигзагами помчался к воротам, на ходу выхватывая топор.
Наружные ворота остались открытыми, заблокированные кучей тел на полу. Дверка в толще стены захлопнулась прямо перед моим носом. Я вдохнул жутковатого запаха горелого мяса и злобно захохотал, отгоняя ощущение, что меня не пускают, и войти не получиться. Идиотское такое ощущение, возникшее при лязге закрываемой перед носом двери.
Продолжая злобно похохатывать, я зарядил обойму медных оперений.
Засов вроде посередине. Выстрел. Небольшой ярко-белый червячок с гудящим шипением вгрызся в камень и пропал, оставив небольшую оплавленную норку. Втиснув острие Крыла между косяком и дверью, я распахнул ее и на всякий случай отскочил.
Никого. Уходящая наверх лестница.
Освещенная парой факелов комнатка с длинным темным коридором, уходящим в обе стороны.
Я убрал трубку в карман и тяжело вздохнул:
– Черт, как я не люблю Гексен [20]!
«Все хорошо, что хорошо кончает.» Смотрящий
Это оказалось хуже.
Двери. Много-много закрытых и заваленных дверей. И никого. Пустые залы, коридоры, комнаты. Совершенно примитивная планировка – два подвальных яруса, четыре этажа, соединенных лестницами по углам квадратного здания. С пятидесятисантиметровыми по толщине стенами. Квадратная одноэтажка во внутреннем дворе, прикрытом козырьками с крыши.
И совершенно никого. И никаких намеков на тайники.
– Да, блин! – безнадежно воскликнул я, падая в большое кресло, стоящее во главе стола в столовой на первом этаже. – Хрен тут кого отыщешь.
Память настойчиво старалась прокрутить ремейки ролика о сожжении девушек и мерзкий липкий обессиливающий страх плескался, опуская руки, перекрывая дыхание и закручивая желудок в узел. Мысли, переполненные пустыми залами и взламываемыми дверьми, опасно балансировали между покурить и подождать, пока все кончиться и отчаянным прыжком в окно. И перезагрузиться и начать заново, чтобы отыскать пропущенный уровней двадцать назад рубильник, было нельзя. Оставалось только тупо колотить шлемом в закрытую дверь.
Тупик.
– Тупик! – сказал я большому обеденному столу и налил большой серебряный кубок из большого же серебряного кувшина.
– Сожгут их. – безнадежно сказал я большой жидкости в кубке и отхлебнул. Вино, всосавшись в язык, разбежалось по мне, смыло с разума липкие сопли страха и мудрый дядечка получил, наконец возможность высказаться.
Информация всосалась, как одинокая капля в пустыню. Но ее хватило, чтобы быстрорастущее дерево надежды ринулось в рост.
– Даун! – рявкнул я на себя и прыгнул к узкому окошку. За окошком светало.
– Просто Даун! – уточнил я, кидаясь к ближайшей лестнице.
Вырезанная Крылом дверь, разваленная баррикада, еще одна выбитая дверь. лестница. Ступеньки, ступеньки, ступеньки. В легких хрипит и булькает, но ноющие ноги несут вверх через три ступеньки. Страх не успеть борется с тяжелой усталостью.
Люк на крышу. Закрыто. И наверняка уже завалено.
Через какой люк они пойдут наверх? Через дальний от меня. И его тоже успеют завалить, пока я добегу.
– Даун! – рыкнул я на себя. – Как всегда, заигрался и проигрался, пока все делалось.
Так. Не время для самокритики.
Крыша. Ладонь камня.
На ходу заряжая арбалет последней обоймой кумулятивных стрел, я понесся в ближайшую комнату со столом и стульями. Страх исчез, вытесненный веселым игровым настроением. Я наслаждался игрой, и мне было по барабану, выиграю я или проиграю. Я просто играл.
Небольшая библиотека. Стол. Шесть стульев.
Оно.
Два стула с грохотом взлетают на стол. Мимолетная неуверенность – попаду ли. Вскочив на стол и мысленно нарисовав в потолке дырку, я пробежался вокруг стульев, наискось стреляя в углы дыры.
В проплавленные дыры донеслись крики. Быстрей, пока не задвинули.
Выронив арбалет, я вскочил на стол и выхватил Крыло. Шварк! Шварк!
Медленно. Медленно!!! Не успею, завалят дырку А если резать?
Перехватив Крыло под самое тускло светящееся лезвие, я нацелил острие в дырку и надавил. Лезвие с противным скрежетом вошло в камень, потускнев. Прибавить мощности. Где там майор злоблин?
– Хартаха харташа хакум!!!
Горло сорвалось на кашель, но Крыло, всосав злобу, ярко вспыхнуло и прошло через камень, как через пластилин.
Вторая грань. Третья. Четвертая. Кусок камня больно ударил по плечу и с грохотом соскользнула стол. На мгновение мелькнуло небо и испуганное лицо в шлеме, а потом дырку перекрыл выпуклый щит.
Удар рукой. Чуть шелохнулся. Кто-то на нем стоит. На краях, чтобы я ног не порезал.
Третий стул. Плечи под щит. Ну где там мое чемпионство школы по приседаниям со штангой?
Щит поддался. Пошел вверх. Потяжелел. Пошел вниз. Я злобно зарычал что-то. Злоба ударила в голову, ослепила, оглушила. Зрение восстановилось, и я увидел отброшенный щит, трех удивленных людей, валявшихся на камнях, и пару десятков копейщиков, бегущих ко мне. Надо было вылезать на крышу, но ноги, оставшиеся внизу дырки. уже не могли ничего, кроме как поддерживать тело прямо. И злобы больше не было.
Я зарыдал от бессилья. Плача, выволок ноги на крышу. Плача, захлебываясь слезами, воткнул Крыло в камень. Всхлипывая, оперся и встал на ноги. Правая бессильно согнулась. Выпрямить. Левая. Выпрямить. Обе. Выпрямить.
Я выдернул топор и вяло отмахнулся от троих вставших. Один отпрыгнул, двое сильно стукнули по воротнику. Ответив тихим рыком, я интенсивнее замахал топором, отрубая нацелившиеся в меня копья.
Первый лучик Солнца выскочил из-за бархана, осветив людей в балахонах, сгрудившихся у лебедок на другой стороне крыши, пару десятков лучников, нацелившихся на меня, и отходивших копейщиков.
Бам! Стрелы дружно ударили в шлем через мгновение после того, как я отвернулся. Я рухнул на камень и согнулся в приступе тошноты.
Я понял, что сейчас меня убьют. Что-то ударило в спину, а потом по всему телу забарабанили удары, покрывая его синяками пластинок, впечатывающихся в тело.
Я почувствовал свое тело. Почувствовал себя где-то вокруг головы этого тела. Почувствовал, что отделяюсь. Потом я вспомнил, что будет после того, как я отделюсь, и откуда-то хлынул последний резерв паники. Дикой, смертной паники, остановившей сердце, стянувшей легкие и отрезавший все ощущения тела – боль, усталость, страх. Был я и кусок мяса, который должен был двигаться.
Тело, махнуло топором, вскочило на ноги в освободившееся пространство.
Плотное кольцо людей.
Зеркала по стенам.
Два пятилучевых креста на другой стороне крыши.
Свет, собранный зеркалами, падает на тела на крестах.
Тела кричат.
Руки, очень далекие и тяжелые, подняли топор и раскрутили его. Ноги, еще более далекие и тяжелые, двинули руки на людей. Провели сквозь стену тел, провели по стене, давая рукам срубить столбы с зеркалами и попадающиеся навстречу тела. Подвели руки к крестам. Топор остановился и рубанул по цепям на руках и ногах. На руках. На ногах.
Тело, соскользнув с креста, повисло на шее. Жаркое дыхание крика ворвалось в меня. Сердце стукнуло.
Меня пронзила боль двинувшейся крови, резь вливающегося в легкие воздуха. Тяжесть повисшей на шее Нат повалила на пол.
– А теперь без меня. – прошептал я и провалился в темноту.
«Третий – не лишний» Четвертая
Бабочка. Красивая, невесомо нежная, радостная. Бабочка ярким цветным пятнышком порхала в сером сумраке, легко уворачиваясь от летящих в нее темных липких ниточек. Я очень хотел, чтобы она села мне на руку. Хоть на секунду, хоть на мгновение ощутить прикосновение легких цепких лапок и дуновение крылышек.