Сюндман Пер. Полет инженера Андре

   Наша одежда намокла, словно мы очутились в бане.
   - Стоять на месте отвратительно, - сказал я.
   - Конечно, - согласился Нильс Стриндберг - Навигаре нецессе эст.
   Ровно в два часа ночи мы разбудили Андре.
   - Где мой чемодан? - спросил он.
   - Здесь нет никаких чемоданов, - ответил Стриндберг.
   - А твой халат остался на борту канонерки его величества короля, добавил я.
   Андре прислонился к приборному кольцу.
   - Стакан воды.
   - Здесь на борту худо с водой, - сказал я. - Пожалуй, это упущение. А стаканов и вовсе нет. Можем предложить тебе либо сухого песка либо одну из оставшихся бутылок пива. И всю влагу, которая капает с сети, такелажа и стропов.
   Я откупорил бутылку, Андре жадно прильнул к горлышку. Стриндберг сделал небольшой глоток, я глотнул еще меньше и вернул бутылку нашему начальнику.
   Андре прошелся несколько раз по тесной палубе-крыше гондолы. Посмотрел вниз на льдины и разводья, попытался отыскать солнце во мгле.
   - Вот наше место, - сказал Стриндберг вручая ему бумажку с координатами, определенными с той точностью, какую допускала обстановка. Ветер западный, слабый, мы стоим на месте.
   Андре отправил нас вниз, в гондолу, и задраил люк в крыше. Мы устроились поудобнее, Стриндберг закрыл оба окошка, стало почти совсем темно. Было холодновато, и мы накрылись одеялом.
   - Откуда оно? - спросил я
   - Предусмотрительный доктор Лембке бросил его в гондолу, когда ее крепили к шару в эллинге.
   - Что ты думаешь об этом штиле? Может быть, мы очутились в центре циклона, который смещается на восток? Как по твоему? Не ждут ли нас по ту сторону центра циклона северо-западные ветры?
   - Кто его знает? - зевнул Стриндберг.
   Даже при легком юго-западном или западном ветре мы меньше чем через неделю достигли бы сибирских берегов.
   Безбрежные тундры северной Сибири всегда дразнили мое воображение. Великие реки Обь, Пур, Таз, Енисей, Пясина и так далее. Похоже на детский стишок.
   Но штиль мог смениться и сильным южным ветром, который понесет нас до полюса и дальше, к арктическим равнинам Канады или нагорьям Аляски.
   - Если подует южный ветер, - сказал я, - надо будет удлинить и два других гайдропа тоже. Без этого нельзя. Понадобятся три гайдропа, чтобы, используя их тормозящее трение о лед и воду, управлять шаром при помощи паруса и взять курс на полюс. При попутном ветре и при солнце мы могли бы тогда суток за десять достичь Американского материка. Предположим, продолжал я, - что подули сильные южные ветры. Мы идем на север. Достигли полюса и сбросили полярный буй со шведским флагом. И продолжаем полет в том же направлении. Но в одно мгновение южный ветер превратился в северный, и наш северный курс сменился южным. Представляешь себе?
   Стриндберг ничего не ответил. Он спал.
   Царила полная тишина, лишь гондола поскрипывала от шагов Андре и глубокого, спокойного дыхания Стриндберга.
   Туман, облака, сырость, капающая влага испортили мне настроение. Толкуя о полярном перелете, Андре всегда упирал на круглосуточное яркое солнце, постоянную температуру и значение этих факторов для дальности полета шара.
   Я не мог припомнить чтобы он хоть раз говорил о тумане и влаге.
   Зато я отчетливо помнил, что эти вещи неизменно фигурировали в выступлениях критиков Андре как в Швеции, так и за рубежом.
   Послышался характерный звук тросов, скользящих по воде. "Орел" снова тронулся с места.
   12 июля мы проснулись в начале восьмого и поднялись наверх через палубный люк.
   - Сейчас стоим на месте - сообщил Андре - Но мы прошли не меньше морской мили.
   - На какой высоте? - спросил Стриндберг.
   - Двадцать-тридцать метров.
   - Курс? - поинтересовался я.
   - В основном западный.
   Облако - или туман - стало плотнее Мы отчетливо различали ледяные глыбы под нами, но горизонтальная видимость не превышала тысячи метров.
   Балластные тросы покоились на льду и воде, и шар опять развернулся так, что паруса очутились с наветренной стороны.
   То и дело проглядывало солнце, пелена облаков явно редела.
   С помощью превосходного универсального инструмента Глеерупа мы со Стриндбергом сумели несколько раз определить наши координаты.
   - Аэростат неправильно сконструирован, - сказал я. - Вернее, гайдропы и балластные тросы размещены не так, как следует. Гайдропы укреплены слишком близко к центру шара, их надо было отнести подальше от паруса. А балластные тросы привязаны к строповому кольцу под самым парусом, тогда как их нужно было подвесить в противоположной стороне. Ведь у шара есть и нос, и корма, хотя он круглый. В итоге, как только балластные тросы ложатся на лед или воду, шар поворачивается на девяносто градусов, и паруса, которые должны им управлять, перестают работать.
   - Ты совершенно прав, - подтвердил Андре. - Только вместо девяноста ты должен был сказать сто восемьдесят градусов. Мы пионеры, - продолжал он. Это первый в истории продолжительный полет на управляемом шаре. Наш опыт сыграет большую роль для конструирования определенных деталей второго шара.
   - Как ты оцениваешь ситуацию? - спросил Стриндберг.
   Андре улыбнулся, насколько можно улыбнуться с полным ртом.
   - Оцениваю? Оценивать бессмысленно, - ответил он. - Мы находимся в исключительной ситуации. Сейчас важны не оценки, а наши наблюдения. Мы двигаемся. У меня всегда спокойно на душе, когда я в пути, когда куда то двигаюсь.
   От его дружелюбной, ничем не омраченной улыбки веяло спокойствием и уверенностью.
   - К тому же мы первые летим на шаре над полярным морем. Либо мы безумцы, либо у нас будет много последователей.
   Около трех часов дня 12 июля гондола дважды ударилась о лед.
   В это время наш курс был несколько севернее чем в полдень. Скорость достигала двухсот метров в минуту.
   Чтобы набрать высоту, мы сбросили знаменитый рюкзак Тёрнера, один якорь поменьше, несколько тросов и двадцать пять килограммов песку.
   Через час мы обрубили один из балластных тросов - пятьдесят килограммов веса, не считая влаги. Но гондола снова и снова задевала лед.
   Оболочка, сеть, пояс, стропы, гондола и гайдропы впитали, наверно, не меньше тонны влаги.
   Наша средняя высота над плотными дрейфующими льдами составляла от силы пятьдесят метров.
   Андре поднялся в грузовой отсек над строповым кольцом и вернулся оттуда с большим пробковым буем, тем самым, который должен был отметить наше прохождение над полюсом.
   - Ну что, сбросим? - опросил он.
   - У нас еще есть песок в мешках, - ответил я. - Правда, его немного осталось. А что, это необходимо?
   - Бросай, черт с ним! - сказал Стриндберг.
   Вскоре после этого "Орел" остановился. Один из балластных тросов застрял в торосах.
   Шар медленно покачивался из стороны в сторону, но трос не отцеплялся. Мы поневоле стали на якорь.
   Сила ветра не превышала четырех пяти метров в секунду, он дул почти точно на запад.
   - На высоте двухсот метров скорость ветра должна быть не меньше десяти метров в секунду, - сказал Андре.
   - Выражайся яснее, - попросил я.
   - Если мы сбросим еще несколько сот килограммов балласта, - пояснил он, - оторвемся от льда. Достаточно обрубить зацепившийся трос и еще два или три троса.
   - А дальше?
   - К утру сможем совершить посадку в Гренландии.
   - Вы сбросили полярный буй, - сказал я -Ладно, он много весил. И он, возможно, не так уж нужен. Шведский флаг можно сбросить над полюсом на багре. И все таки это был акт отчаяния. Ты потерял надежду дойти до полюса, Андре. Уже. В Гренландию ходят на пароходе, а не на воздушном шаре! Так что, мы сдаемся?
   Последние девять десять часов полета были достаточно напряженными и утомительными, потому что гондола то и дело ударялась о лед. Прибавьте сюда туман, влагу, холод. И, что хуже всего, неверный курс, западный вместо северного. Теперь мы и вовсе остановились, став на якоре поневоле.
   - Подъемная сила "Орла" сейчас очень мала, - сказал я - И не столько потому, что он потерял газ, сколько из за метеорологической обстановки, из-за облаков, тумана, моросящего дождя. Предположим, что облака или туман разойдутся, будет ясное небо и яркое солнце. За час-другой из оболочки и гондолы испарится тонна влаги.
   - И что тогда? - спросил Андре.
   - "Орел" снова станет свободно парящим шаром. Или в какой то мере управляемым.
   - Останемся пока здесь.
   В двенадцать часов ночи он попросил нас спуститься в гондолу и поспать.
   Сперва я промерил расстояние до льда. Оно колебалось от сорока пяти до пятидесяти метров.
   Стриндберг приготовил койки.
   - Полярный буй сброшен, - сказал я - Он уже не надеется достичь Северного полюса.
   - Говори тише.
   Тише. Прутья гондолы скрипели, паруса хлопали, шипели тросы, волочась по снегу и льду, ветер дул со скоростью четыре-пять метров в секунду.
   - Он нас не слышит, - возразил я - А как понимать его слова о том, что можно обрубить тросы и идти на Гренландию, совершить там посадку завтра утром?
   - Он говорил об этом как о чисто теоретической возможности.
   - Нет, он говорил об этом в надежде на то, что мы предложим взять курс на Гренландию. И освободим его от ответственности. Он боится. Или тревожится. Он не рассчитывал на туман и влагу. Теперь ему нужно, чтобы мы сделали выбор, а он потом сообщит газетчикам всего мира: "Учитывая неблагоприятную погодную обстановку, оба моих спутника потребовали, чтобы мы отказались от нашего первоначального плана и попытались достичь суши на северном побережье Гренландии".
   - Ты, вероятно, и прав и не прав.
   - В самом деле?
   - Только бы появилось солнце, подъемная сила шара сразу многократно возрастет.
   - Ты обратил внимание на странную особенность взгляда Андре? - спросил я. - Когда он прищуривает глаза и зрачки начинают быстро бегать из стороны в сторону.
   Не помню, ответил ли мне Стриндберг что-нибудь или нет.
   - И тем не менее рядом с ним я почему-то чувствую себя спокойно, добавил я.
   Гондола раскачивалась и убаюкивала меня, как люлька.
   Во вторник, 13 июля, в половине одиннадцатого меня разбудил Стриндберг. Через люк в крыше гондолы он кидал мне в лицо маленькие снежки, слепленные из инея.
   Я выбрался на палубу
   - Доброе утро, - приветствовал меня Андре.
   Губы у него пересохли и потрескались, щеки и подбородок обросли серой щетиной, под глазами залегли глубокие складки.
   - Ветер переменился, - сказал он. - Около половины третьего подул норд, его скорость была три метра в секунду, потом она возросла до четырех-пяти метров. Теперь ветер западный, с тех самых пор, как Стриндберг поднялся. А то все был северный. Правда, недостаточно сильный, чтобы освободить этот проклятый трос. Если бы мы отцепились и поднялись метров на двести-триста, где ветер намного сильнее, сейчас мы опять были бы над Шпицбергеном. - Он добавил: - В остальном ночь прошла без происшествий. Ни птиц, ни тюленей, ни белых медведей, ни моржей.
   Туман и белое безмолвие. Полное одиночество.
   Время от времени солнце проглядывало сквозь облака, и мы со Стриндбергом сумели определиться с помощью нависазимута Глеерупа.
   Ветер все больше отходил к западу. Он был порывистый и неустойчивый. Около полудня 13 июля от нескольких сильных порывов аэростат дернулся так, что гондолу бросило на лед.
   Мы с Андре потеряли равновесие и упали на палубу. Пожалуй, мы могли вылететь за борт, если бы не ухватились судорожно друг за друга и за один из шести стропов гондолы.
   Стриндберг незадолго перед тем забрался в отсек над строповым кольцом, там было потише.
   После этого шар поднялся на высоту пятидесяти метров с лишним и пошел на восток со скоростью около трех метров в секунду. Балластные тросы шелестели по снегу и часа два безупречно выполняли свою роль, обеспечивая сравнительно постоянную высоту гондолы над льдом.
   Стриндберг заметил следы белого медведя, который прошел на север. Они четко выделялись на снегу.
   - Выпьем малинового сока за нашего четвероногого брата, - предложил я.
   Стоя на тесной палубе воздушного шара, к северу от восемьдесят второй параллели - так далеко на север не проникал еще ни один летательный аппарат, - три человека выпили малиновый сок за белого медведя.
   - Малиновый сок! - сказал я - Как будто нет на свете более благородных напитков. Джон Франклин вел куда менее спартанский образ жизни на борту своих кораблей "Террора" и "Эребуса". Хрустальные бокалы, серебро. Библиотека на две тысячи четыреста томов. Два автоматических органа - по одному на каждое судно, - которые исполняли не меньше пятидесяти музыкальных произведений. Уж они, наверно, выпили бы не малиновый сок, увидев первые медвежьи следы. И пили бы не из кружек, а из хрустальных бокалов.
   - Тем не менее Франклин и оба его корабля плохо кончили, - сказал Стриндберг.
   Одно было совершенно ясно. Надо что-то решать.
   - Мой первый вопрос, - сказал я - Ты считаешь, у нас еще есть шанс достичь Северного полюса?
   Андре улыбнулся своей обычной спокойной улыб кой, прищурив глаза.
   - Или хотя бы пробиться на север дальше восьмидесяти шести градусов и тринадцати с половиной минут, достигнутых этим проклятым Нансеном?
   - До вылета, - ответил Андре, - меня беспокоил вопрос об утечке. Потом меня встревожила потеря гайдропов. Теперь меня, нас волнует проблема метеорологического свойства. Туман, мелкий дождик, облака, температура. "Орел" получил дополнительную нагрузку, около тонны влаги и льда.
   - Это мы знаем.
   - Если мы выйдем на солнце, под ясное небо, ситуация в корне изменится.
   - Но мы явно попали в очень мощную полосу облачности, - возразил я. Нас несет почти с той же скоростью, что облака. Идем куда-то на крайний восток Сибири. Скорость очень мала. Впереди безбрежный океан. Обледенение усиливается. Шар становится все тяжелее. Тут простая логика. Либо идти дальше и потерпеть аварию во льдах через несколько часов. Либо сбросить еще балласт и подняться настолько, чтобы балластные тросы оторвались от льда, и с помощью гайдропов попытаться выйти из облачности на север или на юг.
   - Чертовски курить хочется, - обратился я к Стриндбергу, он слушал наш разговор через отверстие в парусиновом полу верхнего отсека и протянул мне свою табакерку.
   - Ты упрощаешь, - сказал Андре.
   - Это как же?
   - Как только мы окажемся на солнце, как только лед растает и влага испарится, мы пожалеем о каждом грамме балласта, который ты теперь собираешься сбросить.
   Андре опустил за борт лот. Коснувшись "грунта" он запрыгал и задергался, через десять минут стало ясно, что он волочится по снегу, а значит, "Орел" опять потерял высоту.
   По команде Андре я вскарабкался на строповое кольцо, в наш грузовой отсек.
   Здесь я должен пояснить одну вещь.
   У нас было мало песка, если учесть, сколько балласта обычно берут на аэростаты такого размера. Взамен Андре взял лишний провиант, который был уложен так, что при необходимости его можно было по частям сбрасывать за борт, увеличивая тем самым подъемную силу "Орла".
   Конечно, провиант - дорогостоящий балласт по сравнению с песком, но ведь мы получили почти все продукты в подарок от разных фирм, притом в таком количестве, что большую часть все равно пришлось оставить на острове Датском.
   И вот по указанию Андре я принялся сбрасывать за борт пронумерованные упаковки с провиантом. Сперва сто килограммов, потом еще пятьдесят.
   "Орел" пошел вверх.
   Семидесятиметровые балластные тросы оторвались от льда. Три гайдропа (два примерно стометровой длины, третий - надставленный балластным тросом) принудили шар развернуться так, что парус стал на место, под ветер. Парус наполнился и заметно прибавил нам скорости.
   Конечно, могло случиться чудо: солнце, безоблачное небо, сильный ветер несет "Орел" на большой высоте со скоростью двадцати тридцати узлов на юго-восток. Или на север, через полюс к Аляске. Но я никогда не верил в чудеса.
   Я был убежден, что мы сядем на лед.
   Для нас было бы лучше, если бы Андре попытался идти на юго-восток, к Земле Франца-Иосифа.
   Тем не менее я его понимал.
   Если ветер немного прибавит и если облака поредеют, мы за несколько часов прорвемся на север дальше, чем доходил Нансен.
   Около часа ночи в среду, 14 июля, после того как гондола несколько раз подряд ударилась о лед, я выбрался на палубу.
   - Доброе утро, - приветствовал меня Андре. - Очень жаль, если наш ход потревожил твой сон.
   Вокруг шара летала одинокая птица. Она приблизилась, и мы убедились, что это голубь. Вероятно, один из четырех почтовых голубей, которых мы выпустили почти двенадцать часов назад.
   Наконец он сел на строповое кольцо. Стриндберг попытался его поймать, но голубь взлетел и снова беспорядочно заметался в воздухе около аэростата.
   - На что ты надеешься? - спросил я.
   Андре пожал плечами.
   - А ты?
   - На то, что наш пеший переход по льду начнется, возможно, ближе к Земле Франца-Иосифа или к Шпицбергену.
   - Ты боишься.
   Я подумал.
   - Нет, по-моему, не боюсь. Просто я теперь уверен, что наша затея безнадежна.
   - Черт с ним, - сказал Андре и велел нам сбрасывать балласт, чтобы "Орел" поднялся и гайдропы еще раз могли повернуть парус на место.
   С половины второго мы шли прямо на восток.
   Около трех ветер несколько сместился к югу, и наш курс изменился на ост норд-ост.
   Отяжелевший от влаги и льда атоостат терял высоту, и снова гондола запрыгала по льдинам, как мяч.
   Стриндберга опять укачало, у него началась рвота с сильным кашлем.
   В начале шестого тучи развеялись, открылось синее небо, солнце с востока дохнуло на нас теплом.
   "Орел" медленно пошел вверх.
   Андре вопросительно посмотрел на меня.
   - Решай сам, - ответил я.
   Андре надолго призадумался Потом осторожно открыл клапаны и снова закрыл их, как только балластные тросы коснулись льда. После этого он спустил на лед якорь, и наш полет прекратился. Это было в половине седьмого утра, 14 июля.
   Мы находились на 82°56' северной широты и 20° восточной долготы1.
   1 От условного начального меридиана. По Гринвичу - 29° восточной долготы.
   - Тебе надо решать, - сказал я Андре - Либо мы отчаливаем и идем дальше, либо садимся.
   - Я не единственный член экипажа "Орла". - Он повернулся к Стриидбергу. - Твое мнение?
   - Ветер дует в основном на северо-восток, - ответил тот, нерешительно улыбаясь. - Не очень-то похоже, чтобы нам удалось подойти близко к полюсу. Разве что ветер вдруг усилится и сместится к югу. Мне это кажется маловероятным. Можно также допустить, что он вдруг подует на юг или юго-запад и в несколько часов принесет нас в Россию. Но это тоже маловероятно. Если продолжать идти нынешним курсом, нас понесет над Ледовитым океаном к Новосибирским островам. Ветер слабый, мы пойдем медленно. А сброшено уже очень много балласта. Вряд ли нам удастся достичь Сибири или островов к северу от нее.
   - Ты считаешь, что мы должны сесть? - спросил Андре. Губы его распухли, потрескались, во рту пересохло.
   Я достал из гондолы бутылку "Лучшего Коронного Пива", откупорил и подал ему.
   Андре повторил свой вопрос.
   Стриндберг опять улыбнулся. Его лоб избороздили морщины, брови насупились, щетина на щеках и подбородке казалась пегой. Он поминутно облизывал губы. Глаза припухли и покраснели, на ресницах налипли желтые комочки. Я заметил нервные движения его рук.
   - Трудно оценить все "за" и "против", - сказал он наконец. - Не знаю. Но если лететь дальше, то на такой высоте, чтобы мы могли поспать и отдохнуть.
   - А что думаешь ты? - Андре обратился ко мне.
   - Ты уже знаешь мое мнение.
   - Сформулируй его.
   - Ты полагал, что "Орел" сможет лететь не меньше тридцати суток на высоте сто пятьдесят-двести метров над льдами, - сказал я. - Наш французский друг Алексис Машурон считал, что мы продержимся в воздухе еще месяц, если переберемся на строповое кольцо и обрубим гондолу и несколько балластных тросов Однако не прошло и сорока восьми часов после старта, как подъемная сила шара уже уменьшилась настолько, что гондола ударилась о лед.
   - Туман, влажность, обледенение, - сказал Стриндберг - И потеря гайдропов.
   - Продолжай, - сказал Андре.
   - Приходятся признать, что наш полет технически не удался. Продолжать его - значит, скорее всего, уйти еще дальше от островов и материка. Следовательно, надо сесть. Нам придется идти по льду гораздо меньше, чем прошли Нансен и Юхансен.
   Андре опустил голову на ладони.
   - Тебе нужно время на размышление? - спросил я.
   Сколько часов всего удалось нам поспать после старта с острова Датского?
   - Все дело в усталости, - произнес Андре.
   Он встал и осторожно открыл клапаны. Засипел газ, "Орел" медленно пошел вниз. Андре дал команду тормозить спуск, сбрасывая остатки песка, чтобы посадка была возможно мягче.
   Почтовый голубь продолжал летать вокруг аэростата. Вдруг - мы видели это все трое - он сложил крылья, камнем упал вниз и исчез в снегу.
   Около восьми часов гондола коснулась "земли". Мы продолжали стоять на палубе, если бы мы спрыгнули на лед, "Орел" снова поднялся бы вверх на несколько минут.
   Гондола повалилась на бок и поползла, вспахивая снег. Мы держались за приборное кольцо и стропы.
   Клапаны были маленькие, и только в десять минут девятого "Орел" огромным куполом лег на полярный лед.
   Мы покинули гондолу и ступили на льдину, покрытую пятисантиметровым слоем тяжелого, мокрого снега.
   - Голова кружится, - сказал Стриндберг. - Такое чувство, будто лед качается на волнах.
   Он отыскал в гондоле один из своих фотоаппаратов, укрепил его на штативе и отошел немного на юг, чтобы сделать снимки нашей посадки.
   - Хорошая посадка получилась, - сказал Андре. - Мягкая, без единого толчка. А то, что гондола прокатилась немного по льду, это неизбежно.
   Потом медленно обошел вокруг шара.
   Первым делом надо было ставить палатку, тут я не нуждался в указаниях Андре.
   Мы еще раз каждый порознь провели определение места, и прежний результат подтвердился. Мы находились на 82°56' северной широты и 20°52' восточной долготы.
   Стриндберг взял наудачу две банки консервов.
   - Из мяса и воды получается суп, - сказал он. - А суп всегда идет легко. Даже если ты устал до смерти.
   Мы окликнули Андре.
   Он не участвовал в работе. Он медленно ходил вокруг шара.
   Андре нехотя подошел к нам.
   - Оболочка, пояс, сеть, стропы - все покрыто толстой коркой льда, отметил он. - Не меньше тонны льда.
   Поев, мы со Стриндбергом подошли к гондоле, открепили стропы и не без труда поставили ее прямо.
   Андре привязал национальный флаг к 2,5-метровому шесту и приторочил его к гондоле.
   - Вы двое можете спать в гондоле, - распорядился он. - Троим будет слишком тесно. Я лягу в спальном мешке в палатке.
   У нас не было ни сил, ни охоты спорить.
   - Я смертельно устал, - сказал Стриндберг. - Как приятно быть смертельно усталым, когда знаешь, что можно в любую минуту спокойно лечь и поспать. Даже оттягиваешь эту минуту, чтобы потом сильнее насладиться.
   Он стоял на коленях, глядя наружу в одно из двух окошек гондолы.
   - Андре пытается влезть на шар, - произнес он немного погодя.
   - Может, он еще не уразумел, что ситуация в корне изменилась, заметил я.
   - В оболочке осталось много газа, - сказал Стриндберг. - Знаешь, что я думаю?
   - Знаю. Ты думаешь, что Андре закрыл клапаны.
   Проснувшись в четверг, 15 июля, я почувствовал, как меня всего ломит. Так бывает, когда долго лежишь на не слишком мягкой постели.
   Мы приготовили завтрак и расселись в палатке на большом спальном мешке.
   - Нам надо обсудить ситуацию, - сказал Андре. - И принять решение, как действовать дальше. У нас есть три альтернативы.
   - Это какие же? - спросил Стриндберг.
   - Начнем по порядку. Мы можем остаться на льдине. Она медленно дрейфует на юг.
   (Перед завтраком, когда солнце на минутку проглянуло сквозь тучи, Стриндберг определил наше место, и оказалось, что со вчерашнего дня нас отнесло на юго-юго-запад.)
   - Мы дрейфуем к югу, - продолжал Андре. - Во всяком случае, в южном направлении. Путь дрейфа может измениться. Это не исключено. Никто не знает ничего наверное о течениях полярного бассейна и их особенностях. Преимущества первого варианта очевидные: от нас не потребуется никаких усилий. Минусы тоже очевидны. Рано или поздно - точно определить, когда это будет, нельзя - мы достигнем границы дрейфующих льдов. Дальше мы всецело будем зависеть от нашего, мягко выражаясь, утлого суденышка из деревянных реек и шелка. Вариант второй. Мы нагружаем сани и идем к Северо-Восточной Земле Шпицбергена, точнее, - к Семи островам, что севернее нее.
   Доктор Лернер, корреспондент "Кельнише Цайтунг", вызвался, используя зафрахтованный им пароходик "Экспресс", возможно севернее на этих островах устроить на видном месте склад и обозначить его четким ориентиром. У нас не было никаких оснований полагать, что Лернер не выполнил своего обещания, тем более что на борту "Экспресса" находился также его коллега и конкурент, доктор Фиолет из "Берлинер Локальанцейгер". К тому же Сведенборгу было поручено проследить после нашего старта, чтобы склад был устроен.
   - Наша третья возможность. Идти через льды на юго-восток к малоисследованному архипелагу, который называется Землей Франца-Иосифа и состоит по меньшей мере из пятидесяти островов и островков. Этот путь выбрали Нансен и Юхансен, когда оставили "Фрам" в 1895 году. На этом архипелаге они зимовали. И весной 1896 года встретили спортсмена и полярного исследователя Фредерика Джексона, неподалеку от его базы Эльмвуд на мысе Флора. У нас там тоже есть склад.