Сюндман Пер. Полет инженера Андре

   - Вы неточно выражаетесь, - сказал я. - Они оставили "Фрам", чтобы попытаться дойти до Северного полюса. И только когда сдались, пошли на мыс Флора.
   - Проклятая восемьдесят шестая параллель, - пробурчал Стриндберг. Меньше четырехсот двадцати километров до полюса.
   - Итак, - подытожил Андре, - три альтернативы. Остаться там, где мы сели, и дрейфовать туда, куда нас понесет. Идти к Шпицбергену, к Семи островам. Идти к Земле Франца-Иосифа, на мыс Флора.
   - Сам-то как считаешь? - спросил я.
   - Я не мыслю себе неподвижного сидения на дрейфующем льду, - ответил Андре.
   - Я тоже, - сказал Стриндберг.
   - Ничего не знаю хуже пассивности, - добавил я. - Значит, тут мы все трое согласны. Мы не дрейфуем вместе со льдами, мы идем через них.
   Мы сидели в палатке на тройном спальном мешке, пили горячий кофе и обсуждали сложившуюся ситуацию.
   - До Семи островов около трехсот двадцати километров, - говорил я. До северной части Земли Франца-Иосифа - не меньше трехсот пятидесяти, да там еще несколько десятков километров до джексонова мыса Флора. Верно? Элементарный здравый смысл говорит за то, что нам надо попытаться дойти до Семи островов, - закончил я. - Но, кажется, полярные исследователи органически лишены элементарного здравого смысла? Нансенов "Фрам" дрейфовал вместе со льдами с востока на запад. Очевидно, идти в сторону Земли Франца-Иосифа, то есть на юго-восток, - значит, рисковать, что льды в это же время будут относить нас на запад. Какую скорость может развить человек, который тащит тяжелые сани? И какова встречная скорость дрейфа?..
   В кастрюле было много кофе.
   Ветер был слабый, мелкий дождичек нам не мешал.
   - Мы должны что-то решить, - сказал Андре.
   - Ты уже достаточно ясно выразил свое мнение, - ответил я и повернулся к Стриндбергу. - Твое предложение?
   - Мыс Флора, - оказал он, бросая окурок в снег.
   - Значит, решено, - подвел я итог.
   - Сейчас без десяти одиннадцать по Гринвичу, - сказал Стриндберг. Пятнадцатое июля 1897 года.
   Мы продолжали идти на юго-восток, к Земле Франца-Иосифа. Лед был местами ровный, местами изрезанный торосами и разводьями. Опять нас окружал густой туман.
   Иногда удавалось пройти шесть-семь километров за пять часов, иногда уходило десять часов на два километра.
   В ночь с 3 на 4 августа было ясно, хорошая видимость. Тщательно определив свое место, мы установили, что после настойчивого марша на юго-восток находимся лишь в десяти километрах западнее того места, где был наш лагерь 31 июля.
   - Надо подумать, будем ли мы и дальше идти к Земле Франца-Иосифа или повернем на Семь островов, - сказал Андре.
   - Важные решения не стоит принимать на пустой желудок, - отозвался я.
   Мы разбили лагерь на просторной заснеженной льдине. Как обычно при ясном небе, температура опустилась на несколько градусов ниже нуля. Стриндберг зажарил несколько кусков медвежатины.
   - Надо что-то решить, - повторил Андре.
   - Да что ты говоришь! - сказал я.
   - Две недели идем к Земле Франца-Иосифа, - продолжал он. - Тащили сани полтораста, а то и все двести километров. Но нас сносило на север, на северо-запад и на запад. И мы приблизились к цели от силы километров на сорок.
   - Продолжай, - сказал я. - Тут все свои: математики, инженеры и аэронавты.
   - Нас сносит на запад, никакого сомнения, лед дрейфует к западу.
   - Для тебя это не должно быть новостью. Нансенов "Фрам" тоже дрейфовал с востока на запад. Вместе со льдами, в которые вмерз. Года два или три дрейфовал.
   - Будем рассуждать спокойно, - сказал он.
   - А мы и рассуждаем спокойно, - ответил я. - Но тебе нужно, чтобы мы приняли решение за тебя.
   - Какое решение? - спросил он.
   - Чтобы мы плюнули на Землю Франца-Иосифа, мыс Флора и Фредерика Джексона и пошли к Семи островам.
   - Дрейф льда говорит за такой вариант.
   - Нильс Стриндберг, - я приподнялся, - как ты считаешь? Земля Франца-Иосифа или Семь островов?
   Стриндберг уже забрался в спальный мешок.
   - Семь островов, - сонно вымолвил он. - Семь - счастливое число.
   4 сентября, суббота. Я проснулся утром от боли в ногах, осторожно растолкал Андре, и мы дружной песней разбудили Стриндберга: в этот день ему исполнилось двадцать пять лет.
   Я отсалютовал из винтовки. Андре вручил Стриндбергу два письма: одно от его невесты Анны Шарлье, другое от родителей. Я отыскал письмецо великого Сванте Аррениуса, оно так долго пролежало в моем заднем кармане, что с трудом удалось извлечь его из конверта.
   В этот день мы прошли немного. Уже через два часа Стриндберг провалился вместе с санями в воду после неосмотрительной попытки пересечь разводье, затянутое свежим льдом. Я поставил палатку, пока Андре выручал Стриндберга и его сани с грузом.
   Стриндберг был почти без сознания от холода. когда мы втащили его в палатку.
   - Ты слишком часто попадаешь в воду, - сказал Андре. - Тебе следует быть поосторожнее.
   - Ты снова начал надеяться? - спросил Стриндберг.
   Тяжелая, напряженная неделя. Ветер все время менял направление и дул сильней и сильней. Температура колебалась от минус одного до минус семи градусов. Было видно невооруженным глазом, как движется лед. Прямо у нас по ходу появлялись или смыкались пятидесятиметровые трещины.
   Кратковременные сильные снегопады. Еще более кратковременные холодные моросящие дожди.
   Андре жаловался на запоры; странно, до сих пор нас упорно преследовал понос.
   Я подстрелил несколько чаек, пять штук двумя патронами. На вкус неплохо, да только маловато в них мяса.
   Запас медвежатины был на исходе.
   Меня мучила левая нога, на стопе появились два гнойника.
   - Я-то знаю, что это такое, - сказал Стриндберг. - У меня тоже был нарыв.
   - Боль нельзя измерить, - возразил я. - У тебя был один нарыв, у меня их два. Смешно полагать, что два нарыва вдвое больнее одного. Может быть, мои нарывы в пять раз больнее твоего. А еще у тебя не было таких судорог, как у меня. Нет, - повторил я, - страдания и боль нельзя измерить.
   Стопа распухла, и башмак сильно жал. Я не мог как следует упереться в лед ногой и не справлялся в одиночку с санями.
   Андре и Стриндберг уходили на несколько сот метров вперед, потом возвращались и тянули мои сани. Я только подталкивал сзади, на большее меня не хватало.
   Вся левая нога болела. Наше продвижение осложнялось тем, что у Стриндберга тоже ныла нога.
   Изменив курс, мы теперь шли на вест-зюйд-вест.
   Дневные переходы становились все короче.
   Ночи прибывали. Когда рассеивался туман и редели облака, можно было различить на небе первые звезды.
   Из-за бурана и мороза двое суток пришлось отсиживаться.
   Поясню: под словом "отсиживаться" я разумею, что мы сидели в палатке, дрейфуя вместе со льдами.
   Температура держалась около минус восьми градусов, скорость ветра колебалась от десяти до четырнадцати метров.
   Минус восемь по Цельсию - не так уж много. Но ветер!..
   - Запиши в свой научный журнал, - сказал я Андре. - Мокрый носок замерз меньше, чем за тридцать секунд.
   Мы отсиживались в палатке. Ветер трепал полотнище, лед рокотал и гудел от сжатия.
   12 сентября к полудню прояснилось настолько, что нам со Стриндбергом удалось определить место.
   - Крепкий норд-ост, - сказал я Андре. - То, что надо, верно? Нас несет на юг, почти прямо на Семь островов, так ведь? Откуда у тебя такое доверие к ветрам? Ты знаешь, где мы находимся?
   - Хотел бы узнать, - ответил Андре. - Только без пустой болтовни.
   - Ну так вот, мы находимся километрах в десяти восточнее и несколько севернее точки, в которой были десять дней назад. Развили неплохую скорость. Идем бейдевинд, курсом на Северный полюс. Похоже, дрейфующий лед лучше приводится к ветру, чем твой бесподобный шар. Жалко, что мы расстались с полярным буем. Он мог бы нам пригодиться через несколько дней.
   - Я замечаю у тебя признаки неуравновешенности.
   - Ничего подобного. Я плечистый добродушный богатырь. Записано черным по белому. Смотри лондонскую "Дейли ньюс". Я вполне уравновешен. Устал да, но насчет неуравновешенности это ты зря. Я много размышлял. Хотелось бы кое о чем с тобой поговорить. Но могу воздержаться, если тебе не хочется.
   - Болтай на здоровье, - ответил он. - Давай болтай.
   Он выбрался из спального мешка и лег поверх него, закутавшись в одеяло Лембке.
   - Чертовски жарко, - сказал он.
   - Ничего подобного, - возразил я. - Здесь очень даже прохладно. Просто у тебя жар.
   В палатке царил полумрак, хотя было около часа дня. Брезент изнутри и снаружи покрылся ледяной коркой. Я отыскал свечу и зажег ее.
   - У меня осталось еще четыре свечи. Жаль, что не сорок и не сто. Одной свечи достаточно, чтобы в палатке было светло и даже тепло, если снаружи завалить палатку снегом. Но в наших запасах нет свечей, Андре. Я положил шесть штук в свои личные вещи, чувствовал, что они нам пригодятся. Почему в твоем списке не значатся свечи?
   - Приходится выбирать, - ответил Андре. - Взвешивать все "за" и "против", исключать многое, что кажется необходимым.
   - Я частенько вспоминаю старт, - сказал я. - Как мы потеряли гайдропы, когда гондолу прижало к воде Датского пролива и вы со Стриндбергом в панике сбрасывали балласт мешок за мешком, пока "Орел" не превратился в свободно летящий шар.
   - Продолжай.
   - Я всегда считал тебя знатоком воздухоплавания. И не только я, вся Швеция, почти вся Европа. Я прочел все твои заметки о полетах на "Свеа". Некоторые из них у меня с собой. Я снова перечел их, когда не спалось.
   - Ну?
   - Знаешь, сколько раз поднимался на шаре Чарлз Грин? Если не ошибаюсь, пятьсот двадцать шесть. А Гастон Тиссандье? Сотни полетов, он, наверно, потерял им счет. И вдруг дней десять назад мне пришло в голову, что ты, Андре, который задумал и начал самую большую и рискованную в мире экспедицию на воздушном шаре, - ты до этого совершил только девять полетов на маленьком, плохоньком шаре. Девять полетов! Всего-навсего. Это значит, что как воздухоплаватель ты любитель и новичок. Шар "Свеа", около тысячи кубических метров, - пигмей среди воздушных шаров! Ты самоучка. Этим я не хочу сказать ничего дурного о самоучках вообще. Я тоже совершил только девять полетов вместе со Сведенборгом в Париже. Но у нас были квалифицированнейшие руководители, мы прошли методическое обучение. Осторожный старик Лашамбр, для которого аэронавтика была делом ювелирной тонкости. Не столь осторожный усач Алексис Машурон. Замечательный мастер Безансон, который относился к воздухоплаванию как к изящному искусству и в то же время как к сложному спорту. Я говорю это не затем, чтобы тебя обидеть.
   - А я не из обидчивых, - ответил Андре.
   - Не исключено, что я больше твоего знаю об аэронавтике. Во всяком случае, мне так казалось, когда ты сбрасывал балласт над Датским проливом.
   Стриндберг разжег примус, чтобы приготовить легкий обед. Льдина развернулась на восток, и, как я ни старался закупорить вход, в палатку проникал снег, влекомый норд-остом.
   - У меня здесь, в моих вещах, твой отчет о попытках управлять шаром "Свеа" с помощью паруса и гайдропов, - сказал я. - Опыт произведен 14 июля 1895 года, отчет датирован 12 декабря.
   - Совершенно верно, - заметил Андре.
   - Превосходный отчет, куча цифр, кроки, данные о ветре и курсе. И написано, что тебе удалось заставить шар идти под углом до тридцати градусов к направлению ветра.
   - Совершенно верно, - повторил Андре.
   - Но весь полет длился три с половиной часа!
   - Мой шестой полет на "Свеа", - сказал он. Ветер крепчал. Напрягая слух, мы различали гул и рокот льда.
   - Одна-единственная попытка управлять шаром с помощью паруса и гайдропов - это все, на чем ты основал нашу попытку дойти до Северного полюса, - сказал я. - Ты убедил в том, что это возможно, не только короля Оскара, Альфреда Нобеля, Диксона и Ретциуса. О Норденшельде я уже и не говорю. Тебе удалось убедить весь мир. Кроме экспертов-воздухоплавателей. А то, что конструкция парусов и размещение гайдропов - ошибка на ошибке? Три гайдропа были укреплены слишком близко к центру шара. Балластные канаты привязали за кольцо перед парусом...
   - Совершенно правильные замечания, - ответил Андре. - Если не ошибаюсь, ты уже высказывал их.
   - И те и другие канаты надо закреплять с наветренной стороны стропового кольца, возможно ближе к корме.
   - Ты прав.
   - Я плохой полемист, - вступил Стриндберг. - И мне не хотелось бы критиковать задним числом. Но факт есть факт: мы с Экхольмом еще в прошлом году отмечали, что гайдропы помещены слишком близко к центру шара.
   - В самом деле? - сказал Андре.
   - Ты обещал это исправить, - продолжал Стриндберг. - Но так ничего и не сделал.
   Андре сбросил одеяло.
   - Жарища окаянная.
   - У тебя жар, - сказал я. - Хотя некоторые говорят, будто севернее семидесятой параллели жара не бывает. Дать тебе опий или морфий?
   - Ни того, ни другого.
   - Я не хочу тебя принуждать.
   - Ты не можешь меня принудить.
   - Когда доктор Экхольм вышел из состава экспедиции, - сказал я, - он, в частности, утверждал, что шар пропускает газ. Что он не продержится месяц в воздухе, как ты обещал.
   - В частности, - повторил Андре.
   - А твои слова?
   - Какие именно?
   - Будто "Орел" продержится в воздухе тридцать дней, семьсот пятьдесят часов. Семьсот пятьдесят часов, а на деле не прошло и пятидесяти часов, как гондола уже билась о лед.
   - Обледенение, - ответил он. - Влага и обледенение. Больше тонны лишнего веса прижимали шар вниз, когда мы сели. Если бы не влага и лед, мы сейчас были бы в Сибири или на Аляске.
   - Экхольм считал, что шар не держит газ, - повторил я. - Нобель предложил оплатить новый шар. Ты отказался.
   - Конечно, - ответил Андре. - "Орел" - лучший из всех воздушных шаров, какие когда-либо конструировались. Зачем делать новый шар? В лучшем случае он был бы равен "Орлу". Гайдропы, паруса, управляемость шара? Чертовски сложная штука.
   - Почему заранее не проверить шар - подъемную силу, утечку газа, управление?
   - Нехватка времени, - сказал Андре. - У нас попросту не было на это времени. Не было времени, дорогой друг.
   Буря, сильный мороз. Ветер сместился к норд-весту.
   Час за часом мы обсуждали свое положение.
   - Мы должны быть реалистами и циниками, - сказал я.
   - Кто тебе мешает? - спросил Андре.
   - Я устал. Чертовски устал. У меня сводит ноги, а на левой ступне два нарыва. Но ведь я самый крепкий. Ты уже немолод, Андре. А ты, Стриндберг, слишком молод и слаб. Дальше возиться с санями нет смысла. Продолжать наш переход - переход вслепую - нелепо. Мы идем на восток, нас сносит на запад, идем на юг, нас сносит на север. И в какую бы сторону мы ни шли, куда бы нас ни сносило, одно несомненно: впереди зима, бураны и неслыханные морозы. Я самый крепкий, и то не боюсь честно признать, что долго не выдержу. Из-за больной ноги я еще дня два не смогу один тащить сани. А потом придет моя очередь помогать вам. Единственный разумный выход - построить из снега и льда надежную хижину. Тогда у нас будет шанс пережить зиму и весной двинуться дальше.
   - Я уже давно об этом думаю, - сказал Стриндберг.
   - Я подчиняюсь мнению большинства, - сказал Андре.
   - Как всегда, - заметил я.
   Воспользовавшись тем, что ветер ненадолго стих, мы со Стриндбергом проверили наши запасы. Итог был неутешительным. Пришлось вводить норму: в день на троих четыреста граммов мяса, двести граммов концентрата, семьдесят пять граммов размоченных галет или хлеба и две порции горячего кофе или какао.
   При таком пайке можно растянуть провиант на три недели.
   Андре крепко спал, завернувшись в одеяло.
   - Он лазил в аптечку, - сказал я. - Ящик сдвинут на несколько дециметров, на крышке нет снега. Насколько я могу судить, взял облатку с опием и облатку с морфием.
   С утра слабый северный ветер, небольшой снегопад, туман, видимость несколько сот метров, около двух градусов мороза.
   Было ясно, что нам нельзя оставаться на этой льдине. Она была совсем маленькая: развалившийся торос с припаем из обломков льда.
   - Что же это ты, Андре, не воспользовался случаем произвести научные наблюдения, пока мы сидели без дела, не проверил толщину и плотность льда? - съязвил я.
   Андре предложил сделать вылазку и. поискать подходящую льдину для зимовья.
   - И оставить здесь все наше снаряжение? - спросил я.
   - Да. Без него мы успеем разведать площадь побольше.
   - Пойдем врозь? Каждый в свою сторону?
   - Ну да, почему нет?
   - Либо у тебя помрачился рассудок, либо ты еще не проснулся. Лед движется, все меняется - разводья, торосы, снегопад, туман. Что за безумная идея! Чтобы мы разошлись на разведку, ты - на восток, Стриндберг - на юг, я - на запад!
   - Нет так нет, - сказал он.
   - Не пройдет и четверти часа, как мы затеряемся в этой проклятой белой каше.
   - Завтра все трое были бы мертвы, - добавил Стриндберг.
   Мы свернули лагерь. С палаткой пришлось повозиться: ледяная корка внутри и снаружи. Мы соскребли лед, но не решились сложить палатку. Чтобы не лопнул брезент, расстелили ее в лодке.
   - Когда-то она весила девять килограммов, - сказал я. - Теперь все двадцать.
   - Мешок тоже когда-то весил девять килограммов, - заметил Стриндберг.
   Пока мы нагружали сани, чуть южнее нашего лагеря открылось широкое разводье. Это означало, что поиски подходящей льдины придется начать с лодочного перехода.
   - Странно, - сказал я, - как упорно и настойчиво мы идем на юг. Хотя лед сейчас, возможно, Дрейфует на запад, и мы дальше продвинемся на юг, если пойдем на юго-восток.
   Мы продолжали идти на юг. Шли страшно медленно - из-за бесконечных торосов, из-за свежего сухого снега, который не позволял как следует упереться ногами, скрывал щели и трещины, а местами образовал метровые сугробы - в рассеянном свете не различишь, мы замечали их, только когда спотыкались и падали ничком.
   Под вечер мы нашли льдину, которая внушала доверие. Она была на редкость ровная, без единой лужицы пресной воды.
   Мы остановились посередине, подле большой, почти кубической глыбы льда высотой около двух метров.
   Я заметил, что Андре тоже хромает.
   - Нарыв? - спросил я. - Судороги?
   - Ничего особенного, - ответил он.
   - Очень больно?
   - Терпеть можно.
   Мы со Стриндбергом сели на сани с подветренной стороны глыбы.
   Андре обошел льдину. С севера, востока и юга ее окаймляли невысокие торосы, на западе медленно росло свежее разводье, тут же покрываясь коркой молодого льда.
   Снегопад прекратился, но видимость оставалась плохой. Мороз крепчал, ветер постепенно усиливался.
   Мы со Стриндбергом раскурили трубки. На ходу нас прошиб пот, зато теперь мы продрогли. Впрочем, мы так привыкли мерзнуть, что перестали с этим считаться.
   Андре ходил по льдине сужающимися кругами и на каждом втором шагу втыкал в лед гарпун.
   Толщина снега была около двадцати сантиметров, не считая глубоких сугробов с подтветренной стороны торчащих глыб.
   - Ну? - сказал я, когда он вернулся.
   - Льдина как будто крепкая, - ответил он. - Но она покрыта снегом, при таком свете трудно судить о ее строении.
   Посовещавшись, решили разбить лагерь. Можно было и не совещаться, все равно мы слишком устали, чтобы идти дальше.
   Ставить обледеневшую палатку было нелегко. Спальный мешок скрипел и стонал, когда мы его расстилали, будто торос.
   Стриндберг разжег примус и приготовил скудный ужин. В палатке потеплело, а когда лед и иней оттаяли и прекратилась капель, стало и вовсе уютно.
   Стриндберг лег и тотчас уснул.
   Пополуночи уже начало светать, я проснулся и увидел, что Андре приоткрыл палатку и стоит на коленях у выхода. Он уже снял куртку и теперь стягивал через голову толстый свитер.
   - Не спится? - спросил я.
   - Чертовски жарко, - бросил он через плечо. - А ты почему не спишь?
   - В палатке совсем не жарко, - ответил я. - У тебя температура. Я из-за тебя проснулся.
   Он промолчал.
   - По-твоему, я с тобой слишком резок?
   - Каждый вправе быть самим собой, - сказал он.
   Мы говорили тихо, чтобы не потревожить Стриндберга.
   - Теперь ты осознал все безумие твоей затеи с шаром? Ошибки в замысле. Плохое снаряжение. Провал был предрешен. Я уже не говорю про гайдропы и твою панику на старте.
   - Нет, - ответил он.
   - Не хочешь осознать?
   - Нет.
   - Тут мы с тобой сходимся, - сказал я. - Я тоже отказываюсь признать всю нашу экспедицию безрассудной затеей.
   Андре лег поверх спального мешка и завернулся в одеяло.
   Через несколько минут снова послышался его голос:
   - Нобель, Альфред Нобель - один из величайших безумцев, каких я когда-либо встречал.
   Минус четыре, крепкий норд-норд-вест, сплошная облачность.
   Мы начали сооружать зимовье возле высокой глыбы, так чтобы она образовала одну из стен.
   Мы со Стриндбергом начертили план. Ширина домика - три с половиной метра, длина - около шести, три помещения: кладовая, кухня с "гостиной" и в самой глубине - спальня, площадью чуть больше спального мешка. Условились делать двойные стены с воздушной прослойкой около десяти сантиметров, чтобы лучше защититься от предстоящих морозов.
   Назначили Стриндберга подрядчиком и приступили к строительству.
   Строительного материала - льда - кругом было сколько угодно, но нам не хватало нужного инструмента. У нас были только топор (латунный, со стальным лезвием) и маленькая пила-ножовка.
   Нам бы две хорошие, метровые пилы, какими работают в лесу.
   - Кстати, о пробелах, - сказал я Андре. - Ледовый бур тоже не помешал бы. С ним гораздо легче проводить научные исследования толщины дрейфующих льдов, которыми ты так увлекаешься. Между прочим, впервые мне в самом деле хотелось бы знать толщину льда - льдины, на которой мы находимся. Ее строение. Насколько она однородна и все.такое прочее.
   Во второй половине дня мы со Стриндбергом успели выложить фундамент, стало хоть видно, каким будет домик, и можно было убедиться, верно ли рассчитаны помещения.
   Тут нашу работу прервал выстрел. Андре удалось застичь врасплох тюленя и убить его из двустволки. Мы торжествующе приволокли тюленя в лагерь.
   Если прежде, когда удавалось убить медведя, мы могли взять только мозг, сердце, почки и несколько кусков мяса, а все остальное доставалось песцам и пернатым хищникам, то теперь не надо было думать о тяжести саней.
   - Провиант на ближайшие три недели, - сказал Андре.
   Мы устроили пир, зажарили тюленье мясо на тюленьем жире и наелись до отвала. Наши бороды лоснились от жира.
   - Еще восемь тюленей, - сказал Андре, - и мы будем обеспечены на всю зиму.
   - Жиры, белки, но как мы обойдемся без твоих углеводов? - спросил я.
   - Кровь, - ответил он. - Она на вкус сладкая. В ней должны быть углеводы.
   Мы со Стриндбергом продолжали строить домик; дул сильный норд-вест, температура воздуха падала.
   Я нашел замерзшую лужу пресной воды в тридцати шагах от домика. Сделал топором прорубь, и работать стало легче: клади осколки льда, комья снега и поливай водой - она быстро замерзает, и получается прочная стена не хуже кирпичной.
   Моя нога заживала, зато у Стриндберга на ногах появились новые нарывы.
   Андре сделал несколько безуспешных попыток определить толщину льдины. В снегу на торосах собрал образцы глины и гравия. Нашел даже кусок прогнившего дерева.
   В разводье у западного края льдины он поставил ярус, нет, пародию на ярус: вместо крючков гнутые булавки с наживкой из тюленьего жира. И конечно, ничего не поймал.
   Один раз он упал навзничь на лед и остался лежать с поджатыми ногами. Мы подбежали к нему, но он поднял руку.
   - Ничего особенного, судороги. Оставьте меня. Скоро пройдет.
   Через несколько минут он выпрямил ноги, но встать не смог. Мы отнесли его в палатку, хотя он возражал.
   Семнадцатое сентября был большой день. Солнце проглянуло между облаков, позволяя достаточно надежно определить место, и мы установили, что последние пять дней нас несло на юг со средней скоростью целых два километра в час.
   Видимость была не ахти какая, тем не менее часа через два Андре объявил, что видит землю на юго-юго-западе.
   Это не была галлюцинация. Мы видели невооруженным глазом остров, покрытый льдом.
   Стены нашего домика были подняты уже на полметра, и мы со Стриндбергом прервали работу.
   Никакого сомнения: впервые за два месяца показалась земля. Мы прикинули, что до нее километров десять.
   Такое событие стоило отметить. Я подстрелил несколько чаек. Мы изжарили их на тюленьем жире и выпили по кружечке сладкого малинового сока.
   - Это, должно быть, остров Нью-Айсленд1, он лежит между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа, - сказал Андре.
   1 На современных картах - остров Белый.
   Других вариантов не могло быть.
   - Мы продвинулись больше градуса по широте, - добавил он.
   - С каких пор? За какое время?
   Андре рассмеялся.
   - Больше градуса продвинулись, - повторил он. - Плевать, за какое время. Главное - дрейфовали быстро. Дрейфовали на юг.
   И в эту ночь я проснулся из-за него. Видно, сон у меня стал чутким.
   Выбравшись из спального мешка, он растирал икроножные мышцы, вытягивал ноги, снова сгибал, ворочался с боку на бок. Наконец прекратил массаж, встал на колени, порылся в аптечке, проглотил что-то и запил снеговой водой.
   Немного погодя я спросил:
   - Как себя чувствуешь?
   - Жарко.
   - Принял бы немного морфия или опия, - сказал я.
   - Обойдусь без лекарств.
   Я раскурил трубку.
   - Послушай, - сказал я. - Этот твой ярус с булавками... Когда я был мальчишкой, я ловил в ручье форель самодельной удочкой. Простая нитка, крючок из булавки. Но мы уже взрослые, и кругом полярное море. Не дети, а трое взрослых. Вместо новых самозарядных винтовок у нас два древних гладкоствольных ружья. Даже настоящей рыболовной снасти нет. Нет сети, только самодельный ярус с гнутыми булавками вместо крючков. Море кишит рыбой, а у нас даже сети нет.