К тому же применительно к художественной речи квалификация аномалий по признаку намеренности / ненамеренности значительно осложняется. Так, если языковая аномалия присутствует в речи персонажа как средство его речевой характеристики, тогда в плане авторской интенции мы должны признать ее намеренной (функционально нагруженной), а исходя из интенций персонажа она будет ненамеренной, так как герой не ставил себе целью сознательно породить отклонение от языкового правила.
   Кроме того, в художественной литературе XX в. существуют типы повествования, для которых противопоставление аномалий по намеренности / ненамеренности может вообще нейтрализоваться. В частности, особенностью художественной речи А. Платонова является принципиально неразграничение слова Повествователя и слова героя [Левин Ю. 1991], когда про многие фрагменты авторского повествования нельзя с уверенностью сказать, кому – Повествователю или герою – он принадлежит.
   Тогда с точки зрения реального автора – создателя текста аномалия будет намеренной, а с точки зрения «образа автора» как строевого элемента сюжетно-композиционной организации повествования – аномалия должна считаться ненамеренной. К тому же, по свидетельствам многих очевидцев, А. Платонов и в жизни часто говорил так, как это репрезентировано в его произведениях [Меерсон 2001], поэтому вопрос о намеренности или ненамеренности аномалий в художественной речи А. Платонова усложняется еще более.
   В уже цитированной работе [Булыгина, Шмелев 1997] приводится также и другое разграничение аномалий, которое предполагает своим основанием наличие или отсутствие возможности, так сказать, «перевести» языковую аномалию обратно на стандартный язык. Это разграничение переосмысляемых и непереосмысляемых аномалий.
   Со ссылкой на работу Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1987], Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев говорят о двух видах намеренных аномалий: «…высказывания, которые должны получить семантически стандартную интерпретацию (пусть с потерей образности и силы) в результате переосмысления, и высказывания, которые не могут быть сведены к стандартной семантике и привлекают внимание к самому нарушаемому правилу» [Булыгина, Шмелев 1997: 443]. Ср. мысль Н.Д. Арутюновой: «Приемы, специфические для языка художественной литературы, практически целиком созданы отклонениями от семантического шаблона. Их можно огрубление разделить на две категории: 1) сводимые (с потерей образности) к семантическому стандарту (риторические тропы и фигуры), т. е. интерпретируемые аномалии, 2) несводимые к стандартной семантике (прагматические аномалии, абсурд, нонсенс)» [Арутюнова 1999: 88–89].
   К первой группе относятся так называемые переосмысляемые аномалии. В частности, на основе «постулатов речевого общения» могут получить нормальную интерпретацию выражения, буквальный смысл которых тавтологичен (типа Закон есть закон!) или противоречив (.И ненавижу, и люблю!).
   При этом важно, чтобы адресат понимал, что произнесение семантически противоречивого выражения входит в интенцию говорящего: «Возможность переосмысления семантических аномалий, сведения их к семантическому стандарту (пусть с потерей образности и силы) обусловлена существованием особых правил переосмысления, которые говорящий может эксплуатировать. Тем самым семантически аномальное высказывание перестает быть аномальным; точнее, оно аномально относительно «базовых» правил, но вполне закономерно относительно правил переосмысления» [Булыгина, Шмелев 1997: 443].
   Другой тип языковой аномалии – непереосмысляемая аномалия. Цель такой аномалии – привлечь внимание к самому нарушаемому правилу для достижения какого-либо эффекта. Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев приводят разные типы подобных аномалий. Во-первых, это языковая игра, преследующая чисто развлекательные цели (балагурство, острословие и т. п.). Во-вторых, это языковой эксперимент, служащий цели «остранения», «обнажения приема». Именно такого рода аномалии эксплуатируются в языке сказок Льюиса Кэрролла, проанализированном в работе Е.В. Падучевой [Падучева 1982].
   Суммируя вышесказанное, отметим, что разграничение на непереосмысляемые и переосмысляемые аномалии представляется важным с точки зрения самого языкового механизма создания аномалий.
   Однако, с одной стороны, не все аномалии, относимые в цитируемой работе к переосмысляемым (например, высказывания типа Закон есть закон), могут быть квалифицированы как аномалии: представляется, что как раз идиоматичность подобных моделей, вполне апроприированная стандартным языком, выводит их вообще за пределы аномалий.
   А с другой стороны, есть точка зрения, согласно которой и непереосмысляемые аномалии не считаются таковыми. Так, при узком понимании языковой аномальности, представленном в работе И.М. Кобозевой и Н.Е. Лауфер, подлинными аномалиями считаются только те высказывания, которые могут получить стандартную интерпретацию: «Под языковой аномалией мы понимаем те случаи отклонений от нормы, для которых достаточно легко предложить стандартный способ выражения в языке. Поэтому мы не считаем языковыми аномалиями те тропы и фигуры речи, для которых сложно восстановить их нормативный прообраз, например: Чувства высоко поднимались сердцем и падали по другую сторону его» [Кобозева, Лауфер 1990: 125].
   Однако приводимое авторами высказывание из А. Платонова выглядит куда более аномальным, чем, например, весьма типичная для поэтической речи метафора типа Звезда с звездою говорит (М. Лермонтов), которая может получить стандартную интерпретацию и, значит, согласно авторам работы, должна считаться истинной аномалией.
   Впрочем, нет ничего страшного, что одно явление представляется «более аномальным», а другое – «менее аномальным». Важно, что не всякое переосмысляемое явление обязательно аномально и, напротив, не всякое непереосмысляемое явление обязательно выходит за пределы аномальности. Следовательно, и критерий переосмысляемости не всегда оказывается релевантным.
   Как кажется, более перспективным является путь квалификации аномалий исходя из их собственно лингвистической или экстралингвистической природы.
   Одна из таких классификаций, позволяющая разграничить системноязыковой и прагматический уровень порождения аномалий, предлагается И.М. Кобозевой. Это разграничение аномалий на семантические и прагма-семантические: «Семантическая аномальность возникает из противоречия между любыми конвенциональными компонентами смысла. Она является характеристикой собственно языкового значения предложения и для своего обнаружения не требует обращения к контексту. Прагмасемантическая аномальность основана на противоречии между конвенциональным и неконвенциональным компонентом смысла и требует для своего обнаружения обращения к контексту, лингвистическому или экстралингвистическому» [Кобозева 1990: 195].
   Так, не требует обращения к контексту обнаружение аномальности такого высказывания из раннего А. Введенского, как:… он с горы сидит впотьмах… («Седьмое стихотворение»), где нарушены и семантическое согласование, и грамматическое правило.
   В свою очередь высказывание Книг она не читала[5] (В. Пелевин, «Ника») понимается как аномалия только в контексте всего произведения, когда выясняется, что речь идет о кошке. Такая аномалия имеет своей природой прагматический фон высказывания: в норме «прототипическая ситуация» чтения книг приписывается только человеческому существу, и тогда предикация этого свойства животному выглядит избыточной.
   То же – в известном выражении из фильма «Осенний марафон»: Коза кричала нечеловеческим голосом, где аномальная «тавтологическая избыточность» (термин Ю.И. Левина [Левин Ю. 1991: 170]) возникает из столкновения буквального лексического значения слова нечеловеческий и его вторичной, идиоматизированной в речевой практике семантикой ‘превышающий человеческие возможности’ (с пресуппозитивным смыслом ‘присущий только человеческому существу’).
   Еще одной, на наш взгляд, релевантной классификацией будет разграничение аномалий логических и языковых (семантических), намеченное в работах Ю.Д. Апресяна [Апресян1995Ь и 1995с].
   Здесь уместно привести мысль Ю.Д. Апресяна о том, что не всякое сочетание несочетаемых с точки зрения лексического значения слов (типа женатый холостяк) обязательно ведет к языковой аномалии: аномальность зависит от того, насколько велика глубина залегания исключающих друг друга смыслов в семантических структурах сочетающихся единиц. Т. е. она возникает в случае противоречий между лексическим значением и коннотацией, пресуппозицией или модальной рамкой, в случае противоречий между прагматическими или коннотативными аспектами значений сочетающихся единиц, а также в случае противоречий между их лексической и грамматической семантикой [Апресян 1995b: 624–625].
   Например, в высказывании: Приступили к взаимному утешению друг друга (А. Платонов, «Ювенильное море») противоречие возникает из-за того, что пресуппозитивный компонент семантики слова взаимный ‘наличие, как минимум, двух субъектов отношения’ избыточно вербализован в ассертивном компоненте смысла устойчивого сочетания друг друга. Такая аномалия должна квалифицироваться как языковая (семантическая).
   Логические аномалии – это такие аномалии, которые, не содержа в себе никаких нарушений в сфере системных закономерностей языка, тем не менее, воспринимаются как некие отклонения, т. к. ведут к противоречию, тавтологической неинформативности или бессмысленности высказывания. Ю.Д. Апресян выделяет два типа таких аномалий – тавтология и противоречие [Апресян1995Ь: 622]. Тавтология, например, проявляется в следующем высказывании:… оживет и станет живою гражданкой роза Люксембург (А. Платонов, «Чевенгур»), Противоречие проявляется в таком примере: Как сейчас помню, два года тому назад я еще ничего не помнил (А. Введенский, «Елка у Ивановых»),
   Будем при этом иметь в виду, что практически любая семантическая аномалия предполагает какое-то логическое нарушение: иначе она просто не осознавалась бы как таковая. Логической аномалией имеет смысл считать такое нарушение в сфере содержания высказывания, которое не содержит отклонения от собственно языковых правил.
   Предлагаемая в этой книге классификация аномалий исходит из того, что одной из задач работы является исследование роли языковой аномальности в семантических преобразованиях языковых единиц разного типа, а также ее природы (лингвистической или экстралингвистической). Поэтому наша типология ни в коей мере не перечеркивает уже существующие классификации, являясь просто их некоторой модернизацией в нужных для нашего исследования целях.
   (1) Аномалии формальные и семантические. Языковая аномалия может возникать как в плане выражения, так и в плане содержания языкового знака. Так, возможны разного рода отклонения в фонетической реализации, в морфемной и словообразовательной структуре, в морфологической форме (колебания в роде, числе и падеже), в синтаксической структуре (немотивированные нарушения сочетаемости и пр.). Это мы отнесем к аномалиям формальным, если они сами по себе не ведут к искажениям смысла языковой единицы (хотя и могут вызывать определенные трудности в ее понимании).
   Формальные аномалии, по сути, соответствуют тому, что принято называть нарушениями орфоэпической, лексической, словообразовательной, морфологической или синтаксической нормы в той их части, где фиксируются нерелевантные по отношению к смысловым преобразованиям формальные девиации – типа * более лучше.
   Такова, например, неправильная вербализация формы компаратива: Лев Чумовой… был наиболее умнейшим на селе[6](А. Платонов, «Усомнившийся Макар»), – возникшая в результате ненормативной контаминации синтетической и аналитической форм превосходной степени.
   Представляется, что такая аномалия есть отражение в речи Повествователя фрагмента речи недостаточно владеющего нормой персонажа и не имеет иной – прагматической или семантической – нагрузки.
   Подобные аномалии не участвуют в актуализации семантического потенциала языка в его синхронном функционировании (что не исключает факта, что в определенной речевой ситуации и таким аномалиям может быть приписан смысл) и не являются предметом данного исследования.
   Семантические аномалии – это результат аномальной вербализации именно плана содержания языковой единицы, возникающая как в результате искажения формальной структуры, так и без искажения формы: неадекватная парадигматическая субституция, аномальная сочетаемость или неправильное заполнение позиции валентности, неправильная реализация словообразовательной или синтаксической модели и т. д.
   Семантические аномалии могут квалифицироваться в зависимости от уровня языковой системы, на котором происходит аномальная актуализация системных закономерностей, как лексико-семантические, стилистические, фразеологические, словообразовательные и грамматические. Только разные виды семантических аномалий являются предметом нашего исследования.
   (2) Аномалии семантические и прагматические. Необходимо разграничивать собственно языковое значение и внеязыковое (экстралингвистическое) содержание языковых единиц.
   Термин семантические аномалии мы сохраняем только за аномалиями, имеющими чисто языковую природу, т. е. аномалиями смысла, которые возникают в результате разного рода нарушений в вербализации лексической или грамматической семантики в пределах языковой системы стандартного языка. Тогда нарушения, связанные с прагматической сферой речи (нарушение норм и принципов речевого поведения и пр.), мы будем именовать аномалиями прагматическими.
   Релевантным критерием для выделения прагматических (а возможно, и многих других) аномалий является сформулированный Ю.Д. Апресяном «принцип внутренней последовательности говорящего на протяжении высказывания», заложенный в самой природе языка: «Он проявляется в следующем. Если говорящий возбудил у слушающего какие-то общие фоновые знания (пресуппозиции) или занял какие-то интеллектуальные позиции, отраженные в модальных рамках выбранных им языковых единиц, то ничто в его высказывании не должно их отменять. В противном случае правильного высказывания не получится. Таким образом, язык в доступной ему мере вынуждает говорящего быть последовательным» [Апресян 1990: 62].
   По нашему мнению, следует разграничивать два вида таких аномалий. Первый из них находится в промежуточной зоне между собственно семантикой и прагматикой, если конвенциональные пресуппозитивные смыслы слов и словесных конструкций, которые очевидным образом входят в их семантику, относить к прагматической сфере. Такие аномалии мы называем, вслед за И.М. Кобозевой, прагмасемантическими.
   Подобная аномалия часто связана с противоречием, возникающим между пресуппозитивным компонентом семантики одного слова и лексическим значением другого. Ср. пример из Д. Хармса: За раком плыла голая лягушка («Я родился в камыше»), – где аномалия порождается тем, что в семантику слова голый ‘без одежды’ также входит и обязательная пресуппозиция ‘применительно к человеку’. Аналогично – у А. Введенского:… уста тяжелого медведя («Начало поэмы»), – где слово уста тоже имеет пресуппозицию ‘принадлежность человеческого существа’.
   Другим вариантом является избыточная вербализация пресуппозиции. Так, в примере: На нее сидящую орел взирал и бегал (А. Введенский, «Минин и Пожарский»), – в пресуппозиции предполагается, что «прототипические» орлы не бегают, а летают. Подобная экспликация пресуппозиции может приводить к тавтологии: Еще раз / на бранном месте / где происходила битва / вновь опускается молитва (А. Введенский, «Сутки»), – избыточно вербализована пресуппозитивная часть семантики словосочетания бранное место ‘место, где проходит битва’.
   Обратным случаем является буквализация пресуппозиции, когда нормативно идиоматичному выражению возвращается его исходная, буквальная интерпретация. Подобное наблюдаем в «Елке у Ивановых» А. Введенского, когда Пузырев-отец говорит об умершей дочери: «Пузырев-отец (плачет). Девочка моя, Соня, как же так. Как же так. Еще утром ты играла в мячик и бегала как живая. Устойчивый элемент как живая действительно конвенционально употребляется, когда речь идет либо о покойнике, либо о неодушевленном предмете. Но контекст бегала как живая возвращает этому элементу буквальное значение (в отличие, например от нормального лежит как живая).
   В прагматике высказывания также может возникать противоречивая интенциональность: …я был мертв (А. Введенский, «Четыре описания); В лесу меня крокодил съел (А. Введенский, «Минин и Пожарский»), – аномалия возникает из-за того, что высказывание от I лица невозможно для субъекта говорения, который умер или подвергся съедению.
   Ср., например, как Р. Барт, комментируя высказывание «я мертв» из новеллы Э. По, говорит о «языковом скандале»: «…в известном смысле можно сказать, что перед нами – перформативная конструкция, но такая, которую ни Остин, ни Бенвенист, конечно, не предвидели в своих анализах. <…> в нашем случае невозможная фраза перформирует собственную невозможность» [Барт 1989: 453–454].
   Прагматические аномалии иного типа, описанные, например, в известной работе Е.В. Падучевой «Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла» [Падучева 1982], которые являются результатом нарушений непосредственно в сфере речевого поведения, в области принципов организации коммуникативного акта, можно назвать коммуникативно-прагматическими.
   В отличие от прагмасемантических аномалий, где сталкиваются конвенциональные и неконвенциональные компоненты смысла, здесь сталкиваются только неконвенциональные компоненты.
   К таким аномалиям будет, например, относиться аномальный (по разным причинам) коммуникативный акт, многочисленные примеры которого есть в текстах А. Введенского, Д. Хармса или А. Платонова. Ср., например, тавтологически бессмысленное и иллокутивно немотивированное диалогическое взаимодействие героев пьесы Д. Хармса «Елизавета Бам»: ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Елизавета Бам, Вы не смеете так говорить./ ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему? / ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого голоса. Вы совершили гнусное преступление. Не Вам говорить мне дерзости. Вы – преступница!/ ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему?/ ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Что почему?/ ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему я преступница?/ ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого голоса. / ИВАН ИВАНОВИЧ: Лишены всякого голоса. / ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А я не лишена. Вы можете проверить по часам./ ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: До этого дело не дойдет. Я у дверей расставил стражу, и при малейшем толчке Иван Иванович икнет в сторону.
   Если считать сферу интенциональности и вообще – коммуникативной организации высказывания явлением языка в широком смысле слова (а такая точка зрения давно утвердилась в лингвистике), то и прагматические аномалии мы с полным правом можем считать разновидностью языковых.
   Именно языковыми подобные аномалии считает и Ю.Д. Апресян, отграничивая их, например, от логических аномалий: «С этим отчасти связана отмеченная Ю. Д. Апресяном закономерность: к подлинной языковой аномалии, не допускающей осмысления, ведут противоречия, связанные с модальными рамками высказывания, грамматическими значениями, тема-рематическим членением. Действительно, такое противоречие вряд ли может быть допущено намеренно. Грамматические значения чаще всего выражаются помимо воли говорящего, т. е. ненамеренно. Модальная рамка и тема-рематическое членение непосредственно описывают коммуникативные намерения говорящего – едва ли можно намеренно иметь противоречивые намерения» [Булыгина, Шмелев 1997: 446].
   (3) Аномалии семантические, прагматические и логические (концептуальные). Кроме высказываний, в которых неадекватно актуализуется системно-языковой и прагматический семантический потенциал языка, встречаются высказывания, в которых фиксируется некоторое логическое нарушение – при отсутствии очевидной языковой девиантности. К таким аномалиям можно отнести знаменитый пример Н. Хомского Зеленые идеи яростно спят.
   Такие аномалии есть выражение неадекватной концептуализации мира в языковом знаке – причинно-следственных, пространственно-временных, родо-видовых и др. отношений, в смысле Ю.Д. Апресяна: «… в каждом естественном языке отражается определенный способ восприятия мира, навязываемый в качестве обязательного всем носителям языка. В способе мыслить мир воплощается цельная коллективная философия, своя для каждого языка» [Апресян 1986: 5]. Предполагается, что, если мы постулируем наличие общепринятого в данном языковом сообществе способа концептуализации мира, значит, мы можем предположить и возможность определенных нарушений в вербализации этого способа.
   Человеческий способ осмысления мира, особенно представленный в естественном языке, не сводится к исключительно логическим законам и категориям. Поэтому логические аномалии включаются в более широкий круг аномальных явлений в сфере языковой концептуализации мира, которые мы предлагаем, за неимением лучшего интегрирующего термина, условно именовать концептуальными.
   Это, например, смешение причинных отношений и отношений долженствования… а в Чевенгуре наступит коммунизм, потому что больше нечему быть [т. е. ‘наступит, потому что должен наступить’] (А. Платонов, «Чевенгур»); установление ложной причинно-следственной связи: – Мама, а отчего ты умираешь – оттого что буржуйка или от смерти (А. Платонов, «Котлован») и т. п.
   В дальнейшем предлагается термин концептуальные аномалии оставить только за случаями, не ведущими к аномальности системноязыковой. Но отсутствие нарушений в области вербализации собственно системно-языковых закономерностей все же позволяет оставить и за этими аномалиями родовое обозначение «языковые» (в широком смысле этого слова): в последнее время в лингвистике утверждается идея о том, что в совокупную языковую (= речевую) деятельность этноса надо включать и особенности «языковой концептуализации мира», «языковой картины мира» и пр. – см., например [Вежбицкая 1997; Демьянков 1994 и др.]. Тогда рассмотренные выше аномалии прагматические, наряду с логическими, могут также считаться разновидностями концептуальных аномалий.
   (4) Аномалии языковые и текстовые. Это разграничение аномальности возникает в поле оппозиции язык / речь. Безусловно, все указанные выше языковые аномалии (семантические, прагматические и концептуальные) актуализованы в тексте и являются продуктом именно речевой реализации системы языка, т. е. в этом смысле все они – речевые. Тем не менее, можно говорить и о том, что они принадлежат системе языка, будучи релевантными сигналами, маркерами функционирования собственно системных закономерностей.
   Однако думается, что можно постулировать и наличие аномалий, имеющих чисто речевую природу. Речь идет о нарушениях в области неких общих законов текстопорождения, принципов наррации и организации дискурса. Это могут быть случаи нарушений в области субъектной организации повествования (аномальный дейксис, аномальная текстовая референция, аномалии хронотопа и пр.), это могут быть случаи неадекватной реализации, например, текстовых категорий (связность, целостность, единство), это могут быть случаи аномального ввода в дискурс интертекстовых и метатекстовых элементов и т. д.
   Условно, опять же за неимением надлежащего термина, обобщающего явления наррации, текстовой структуры и дискурса, можно назвать такого рода нарушения аномалиями текста. Классическим образцом подобных аномалий являются многие прозаические тексты Д. Хармса – например, знаменитые «Случаи».
   Существует глубокое и интересное исследование аномалий текста на материале произведений основоположников литературного нонсенса Эдварда Лира и Льюиса Кэрролла, выполненное в работе Е.В. Клюева «Теория литературы абсурда» [Клюев 2000]. В обыденной коммуникации аналогом таких аномалий выступает так называемый «невротический» или «психотический дискурс» [Руднев 2000] людей, страдающих психическими заболеваниями.
   В целом можно говорить о том, что языковая аномальность функционально целесообразна. Диалектически противоречивый характер апроприации языком аномальных явлений можно описать следующим образом.
   С одной стороны, закономерно существует тенденция к интегрированию возникающих аномалий, т. е. к их устранению путем рациональной интерпретации (небуквальное, идиоматичное осмысление возникших тавтологий и противоречий) и коммуникативно-прагматической «легитимизации». С другой стороны, язык идет по пути расширения сферы допустимости аномальных и противоречивых явлений, по пути усиления возможности выразить противоречивое и порою абсурдное содержание. Естественным полигоном для реализации этой «диалектики аномальности» выступает художественная речь, публицистическая речь, политический дискурс и некоторые особые режимы обыденной коммуникации.