подвода пытается пробиться через толпу. И вон там тоже книги, свалены в
большую кучу возле Белой башни, сейчас полетят в огонь.
Найл резко повернулся к Смертоносцу-Повелителю:
- Прикажи, чтобы перестали жечь книги.
Дравиг, не сказав ни слова, вышел из двери. Возвратился через
несколько секунд и тихо занял место возле Смертоносца-Повелителя. Тут
Найла неожиданно озарило, почему они с полуслова, без рассуждений
повинуются любому его приказу. Им только что явилось чудо. Они лицезрели
богиню и общались с ней напрямую. Отныне этой зале суждено стать
святилищем. В сравнении с явлением божества все остальное просто
тускнело. Думать о себе в эту минуту было бы нелепо и богохульно. Так
как Найл для них - орудие откровения, все, что он говорит и делает, не
должно вызывать вопросов.
Но они еще и недострйно обошлись с посланцем богини - настолько
недостойно, что по варварской своей шкале ценностей заслуживают самой
лютой смерти. Вот почему и стоят теперь, с тяжелым смирением ожидая
участи.
Найл встал перед Смертоносцем-Повелителем.
- Ждешь, что сейчас свершится месть?
- Да, - ответила она, не дрогнув.
- А ты?
Дравиг замешкался, затем, к удивлению, ответил:
- Нет.
- Почему?
- Ты бы не стал спрашивать, если бы думал мстить, - сухо отозвался
он.
Найл рассмеялся, его уважение к Дравигу возросло. В самом деле, даже
ненависть к паукам совсем сошла на нет, стоило перестать зависеть от их
милости.
- Ты прав. Что толку мстить? - Чувствовалось их облегчение. Они не
пытались укрыться от мысленного прощупывания, будто считая это законным
правом Найла.
- Да, действительно, я в ответе за гибель многих ваших сородичей. Но
и вы повинны в гибели многих моих. Настало время положить конец вражде.
Смертей больше быть не должно, как и рабства. Вы должны уяснить, что
человек алчет не только пищи, но точно так же и знаний. Глубочайшее и
сильнейшее его желание - быть свободным, чтобы использовать свой ум,
ведь он инстинктивно сознает, что вся сила происходит от ума, и надо
изучить его возможности. И врагами он вас считает потому, что вы не
даете ему утолить свой голод,- Найл приумолк, ожидая, что они что-нибудь
скажут, но пауки молчали, и он добавил:- А теперь скажите, что думаете
вы, только начистоту.
Ответил Дравиг:
- Пауки извечно желали мира. Как раз человек и вынудил нас стать
хозяевами, потому что никак не давал нам пожить спокойно. Пока человек
был свободен, он все время только и делал, что устраивал на нас набеги и
пытался извести. Вот почему нам пришлось подмять его под себя.
Смертоносец-Повелитель дополнила:
- И за прошедшие два столетия войны не случалось ни разу.
Найл молчал; да, против ничего не скажешь. Наконец, он произнес:
- А теперь воля богини такова, что людям и паукам надо научиться
жить, не причиняя друг другу вреда. Если добьемся этого, воцарится
прочный мир под покровительством богини.
Говоря это, он чувствовал, что в словах звучит авторитет больший, чем
его собственный. Пауки в очередной раз забавно присели, выражая
преклонение.
Найл чувствовал, что сказал достаточно. Он повернулся к двери.
- Теперь я должен возвратиться к своим сородичам. Но будьте готовы к
моему возвращению. С собой я приведу совет из свободных людей,
выработать условия договора о примирении, поскольку договор должен быть
равно справедлив как для ваших, так и для моих сородичей. Отныне люди и
пауки должны быть равными.
- Да будет так,- сказала Смертоносец-Повелитель.
Дравиг распахнул перед ним дверь. Ступив на лестничную площадку, Найл
с легким замешательством увидел, как два смертоносца-стражника
опустились на пол, подогнув под собой ноги; движение было таким резким,
будто оба попадали в обморок. Найл повернулся к Дравигу:
- Что это с ними?
- Выказывают благоговение перед посланником богини.
Когда спускались по пролету, Найл с непривычки дивился. На каждой
площадке в одной и той же позе лежали паучьи стражи. Внизу, на полу
парадной, вообще насчитывалось несколько десятков; прямо мертвецкая
какая-то. Когда случалось задевать, они лежали без движения; даже умы
казались оцепеневшими и неподвижными, словно сама жизнь в них застыла.
Было облегчением выйти обратно на свет; после холодной темноты здания
он казался поистине даром небес. Площадь перед зданием была полна
народа. При появлении Найла по людскому морю пронесся возбужденный
рокот. Затем по властной команде Дравига все попадали ниц и почтительно
застыли. Даже Мерлью, стоящая внизу на ступенях, опустилась на колени и
склонила голову.
Найл чувствовал, что краснеет от смущения. Он повернулся к Дравигу:
- Прошу тебя, вели им встать.
- Это будет против закона,- почтительно заметил Дравиг.- Как
правитель города, ты должен почитаться с таким же благоговением, что и
Смертоносец-Повелитель.
- Правитель? - вопросительно Найл взглянул на Дравига.
- Разумеется. Как посланник богини, ты распоряжаешься жизнями всех,
кто зависит от нее.
Найл окинул взором коленопреклоненную толпу, неподвижностью
напоминающую пауков; все показалось ужасно нелепым. Затем посмотрел на
Дравига и отказался от мысли велеть им подняться. Вместо этого он
поспешил по ступеням к ожидающим внизу колесничим. Когда проходил мимо
Мерлью, та приподняла голову; в глазах озорная усмешка. Найл был
благодарен ей за это.
Через шесть недель после того, как был заключен договор о примирении,
Найл отплыл из бухты на судне под командой Манефона; сопровождали его
Симеон и брат Вайг. Главной целью было выполнить зарок, что он дал себе,
покидая родную пещеру: возвратиться и похоронить отца с воинскими
почестями. Когда о своем намерении он заявил на Совете Свободных Людей,
те тотчас высказались за то, чтобы прах Улфа был погребен в мраморном
мавзолее на главной площади города. Найл же выступил против
предложенного (отплыть с флотилией кораблей, а по возвращении устроить
факельное шествие). Не желая лишний раз спорить, он ускользнул на
рассвете, о конечной цели путешествия предупредив лишь мать.
Утро выдалось яркое и безоблачное, но в стойком северозападном ветре
неуловимо присутствовал запах осени. Подвижный треугольный парус
позволял идти строго на юг - курс, по словам Манефона, непременно
ведущий к тому месту, от которого Найл отплыл три месяца назад.
Он стоял, опершись руками о планшир, и пристально вглядывался в
морскую даль - барашки волн, отражали солнечный свет. Вновь он ощущал
неизъяснимый восторг при виде воды, словно она сама по себе была
волшебным веществом, скрывающим в себе тайну счастья. Созерцая
постепенно тающую линию берега, он уютно, как бы со вздохом расслабился;
душу пополнила восторженная уверенность, что жизнь бесконечно богата и
щедра на воздаяния.
Кстати, такое, чтобы расслабиться и подумать о своем, случилось с ним
впервые за много недель. Правителем, оказывается, быть ох как непросто;
совсем не то, что думалось раньше. Три дня после принятия договора о
примирении город ходуном ходил от шумных вакханалий - ночи напролет!
Впервые за два столетия мужчинам и женщинам дозволялось быть вместе
открыто, и детей выпускали из детских, чтобы приобщились к празднеству.
Руну, Мару и Дону носило где-то ровно сутки, во дворец возвратились с
гирляндами цветов на шее, мордашки размалеваны. Вайг так набрался, что
весь третий день провалялся в бесчувствии, а наутро очнулся с головной
болью - такой, что думал, не выживет. Сам Найл в гуляньях не участвовал;
все три дня он провел считай взаперти с Советом Свободных Людей, работая
над новым трудовым распорядком, который заменил бы принудительный труд.
Поначалу, казалось, все достаточно легко: люди теперь свободны, и
каждый может заниматься всем, чем хочет. Но тут кто-то верно подметил,
что при эдаком раскладе никто не захочет выбрать себе черную работу:
чистить канализацию, вывозить мусор. Так что, в конце концов, сообща
решили: на данный момент все существующие должности сохранить, и за
любое нарушение - под суд. Правда, приняли единогласное решение: на
работу люди являются сами, никак не строем под надзором бойцовых пауков,
и не под командой служительниц.
Едва разобрались с этим - пошла дискуссия, как быть с рабами: считать
их также свободными и позволять жить, где им вздумается? Ведь не их, в
конечном итоге, вина, что они выродки. Но все-таки решили, что им и так
хорошо; пусть живут, где жили, и не надо вносить сумятицу, предлагая
вольный выбор работ. Разницу внесли только в формулировку: отныне они не
рабы, а "неголосующие жители".
Что касается других вопросов - статуса служительниц, права свободного
перемещения, системы общественного транспорта - все решили оставить на
своих местах. Правда, было одно принципиально новое решение: мужчинам и
женщинам позволяется жить вместе, обзаводиться хозяйством, а детские
интернаты упраздняются. Когда Найл поделился решениями с Дравигом,
главный советник с явным облегчением поздравил Найла с такой
взвешенностью и умеренностью в подходе.
Начальником личной охраны Найлу назначили статную темноволосую
девушку по имени Нефтис. Наутро после ночного карнавала она разбудила
Найла сообщить, что почти никто не явился на работу. Выходя разобраться,
в чем дело, Найл едва не запнулся о пьяного, забывшегося прямо под
порогом; на улице обнаружил еще с полдесятка, вповалку лежащих в сточных
канавах. Нефтис же велел объявить: сегодняшний день считается выходным,
но только чтобы завтра все вышли на работу. Следующим утром на работу
явилась в лучшем случае четверть. Найл снова велел Неф-тис объявить этот
день выходным, предупредив однако, что тот, кто не явится на работу
завтра, будет наказан. Когда же на следующее утро на работу явилось лишь
около трети, Найл пошел советоваться к Дравигу; не прошло и часа, как не
проспавшийся толком люд уже шагал строем под надзором бойцовых пауков и
щелкающих бичами надсмотрщиц. Прогулы прекратились: бойцы и
служительницы опять взялись за дело. Как ни странно, сами слуги,
очевидно, были вполне довольны, что все пошло по-старому.
Однако дальше в тот же день перед Найлом возникла дилемма куда
серьезней. В одной из аллей был обнаружен труп с торчащим в груди ножом.
В подвале поблизости наткнулись на спящего, с выпачканной в крови
одеждой. Это был некий гужевой по имени Отто; он открыто признал, что в
ссоре из-за девчонки прирезал своего приятеля.
Найл послал за Симеоном спросить совета. Тот сказал, что по закону
города жуков, виновных в умышленном убийстве казнят. От таких слов Найл
пришел в ужас. Однако нельзя было не согласиться с Симеоном: если убийце
сойдет с рук лишь потому, что дружка он порешил в пьяном виде, это
посеет безнаказанность. В городе пауков случая такого рода не было на
памяти ни у кого. Убийцу пока заперли в пустующем чулане (тюрьмы как
таковой в городе пауков не было: любые проступки обычно карались
смертью). Мысль о казни собрата казалась Найлу варварской; о
строительстве тюрьмы и пожизненном заточении - того хуже. Он посовещался
с Дравигом, нельзя ли сослать преступника куда-нибудь с глаз долой; паук
заметил, что это почти верная гибель: отдаленные места полны опасных
диких существ. После бессонной ночи Найл с облегчением узнал; негодяй
Отто выручил тем, что повесился в чулане. Правда, когда Нефтис сообщила
эту новость, Найл ощутил, будто с прошлого дня постарел лет на десять.
В первые недели своего правления Найл проводил время в основном за
законотворчеством и планированием. На рассвете его будила Нефтис, и
прием управленцев и советников нередко шел уже за завтраком. Утро обычно
проходило в разъездах по городу и окрестностям. Найл планировал, как
лучше расставить людей по местам (ремонт гавани, он прикинул, займет лет
пять). Во второй половине дня Найл посещал заседания Совета, нередко
затягивающиеся до позднего вечера. Домой возвращался уже таким
измотанным, что сил хватало не больше чем на час: смаривал сон.
Сдерживая зевоту, он вежливо выслушивал Сайрис: что там произошло за
день, какие хлопоты были по хозяйству. Заканчивалось, как правило, тем,
что Найл засыпал на горке подушек, а Сайрис накрывала его одеялом,
задувала свечи и велела служанкам и музыкантам потихоньку уйти из
комнаты.
Были в новой жизни и свои отрадные стороны. Найл присмотрел себе под
резиденцию приличного вида особняк на углу главного проезда, прямо
напротив обиталища Смертоносца-Повелителя, и теперь там с рассвета до
заката трудилась бригада мастеровых: чтобы привести обветшалое здание в
надлежащий вид. Сайрис следила за хозяйством; Стефна, сестра,
присматривала за ремонтом. Дона взялась обучать Руну и Мару. От
довольства женщины буквально лучились. То же и Вайг. Он занимал ряд
комнат по другую сторону внутреннего дворика, где вел независимое
существование. Как брат правителя, положение он занимал завидное: все
мужчины в подчинении, женщины восхищаются. Синеглазый, с пышной черной
шевелюрой, Вайг почитался едва ли не самым завидным женихом в городе; на
людях его постоянно сопровождала какая-нибудь привлекательная молодая
особа. Ходил слух, что в корпусе служительниц дамы бьются об заклад,
которая из них удержит Вайга дольше. Он же, видно, давал им всем равную
возможность посостязаться между собой.
Больше всего Найлу нравилось проходить по улицам в вечерний час,
наблюдая, как по освещенным факелами мостовым прогуливаются рука об руку
мужчины и женщины. На улицах в этот час всегда было людно. Некоторые,
обособившись кучками, сидели на обочине и играли в кости; иные выносили
на улицу ужин и ели, облокотясь об уличное ограждение. Никто больше не
косился опасливо на протянутую над головой паутину. Был лишь один
недостаток. Стоило Найлу появиться, как люди, узнав, склонялись лицом к
земле и оставались в такой позе, пока он не отдалялся. Найл пробовал
даже издать особый указ, запрещающий низкопоклонство - все равно
бесполезно. Вайг как-то рассказал, что случайно слышал разговор, в
котором один собеседник доказывал, что Найл волшебник, а другой, что
Найл - Бог или какое-нибудь другое сверхъестественное существо. Новому
правителю от этого не то что лестно - горько стало и грустно.
Терпение лопнуло в тот день, когда он объявил на Совете, что хочет
наведаться в Северный Хайбад, доставить оттуда останки отца. Совет
тотчас вынес решение, что прах Улфа следует перезахоронить в
величественный мраморный мавзолей, возвести который на главной площади.
Затем, несмотря на протесты Найла, проголосовали, что сопровождать
правителя будет отряд в тысячу человек, а на обратном пути его встретит
факельное шествие, в котором примет участие весь город. Едва оставив
заседание Совета, Найл тайком послал за Манефоном и Симеоном, и наутро
они, уйдя из города, взошли на поджидающий уже корабль.
Вот такие мысли занимали Найла, когда он, опершись о планшир,
задумчиво смотрел на постепенно тающие вдали очертания берега. Уныние
казалось теперь чем-то до смешного нелепым. Стойкий свежий ветер и
открытые небеса наполняли свободой и трепетным волнением; с трудом
верилось, что душа на минуту поддалась хандре. Ни одна из целей,
стоявших перед Найлом в минувшие недели, не осталась недостигнутой.
Подлинная проблема - теперь это ясно - состоит в том, как преодолеть
ограниченность собственного сознания.
На палубу поднялся Вайг. В одной руке - кусище телятины, в другой -
кружка с хмельным медом.
- Там внизу завтрак подан.
- Ты идешь?
- Нет, питаться полезней на свежем воздухе,- у самого же глаза так и
шныряют по смазливой служительнице с обнаженным бюстом, что стоит сейчас
и переговаривается с Манефоном.
Симеон сидел в капитанской каюте, отделяя хребет от исходящей паром
жареной трески. Стол был уставлен блюдами с холодным мясом, солениями,
вазочками с вареньем, мармеладом и медом. Найл отрезал для себя кусок
телятины, отделив ее от лопатки, и налил в кружку сока папайи. Симеон
взглянул на него из-под кустистых бровей.
- На Совете наверняка расстроятся, когда узнают, что ты исчез тайком.
- Что ж теперь, - сказал Найл, пожав плечами,- я не хотел брать с
собой тысячу людей и два десятка судов. Симеон выжал на рыбу лимон.
- Они лишь хотели как лучше. Ты у людей в большом почете.
- Мне известно, - произнес Найл досадливо.
- Видишь ли, - Симеон качнул головой. - Быть объектом поклонения -
долг правителя, - он, видно, уже не первый день готовился сказать эти
слова. - Тут уж ничего не поделаешь, положение обязывает. Для чего он,
правитель? Для того, чтобы людям было с кого брать пример. Счастливая
страна - именно та, где народ может искренне чтить своего правителя и
уважать. Тем самым он служит народу.
- Каззак разве не так служил?
- Уважением, таким, как ты, он не пользовался. Пойми, ты же первый
человек, одержавший, по сути, верх над пауками. Ты уже останешься в
людской памяти, как Айвар Сильный или Вакен Мудрый. Чего еще надо?
- Верх над пауками одержала богиня, а не я.
- Без твоей помощи богиня бы с этим не справилась, - Симеон отложил
вилку и заговорил живее, с чувством. - То, что произошло за несколько
прошлых недель, - просто какое-то чудо. Мне самому с трудом в это
верится. Когда Билдо сообщил, что ты замыслил освободить людей от
пауков, я подумал: бедный мальчик, надо бы ему вернуться с небес на
землю. А теперь ты фактически уже осуществил задуманное. Сказка
какая-то. И ты заслуживаешь почестей.
- Я хочу, чтобы люди были свободны, - сказал Найл, - как свободны
были мы в пустыне, а не тюкались лбом оземь всякий раз, когда я прохожу
мимо.
Симеон вздохнул.
- Излишняя свобода людям не нужна, она их смущает. Ты не можешь дать
им больше, чем они хотят. Взгляни только, что получилось у нас в городе.
Жуки заявили, что все их слуги свободны и могут идти куда угодно,
заниматься чем угодно. Но ведь человек этим не воспользовался, я в том
числе! Чтобы люди привыкли к свободе, нужно время.
- Ты полагаешь, они когда-нибудь к ней привыкнут?
- Конечно да, если только она будет доставаться небольшими дозами,-
он обвел Найла участливым взором.- Что-то думается мне, ты нехорошо
последнее время выглядишь. Какие-то проблемы?
Найл чуть подумал, затем рассмеялся.
- Просто, видно, не по душе мне быть правителем, вот и все.
Симеон намазал маслом ломоть хлеба.
- Тогда что тебе больше по душе?
- Ну, начать с того, я бы хотел побольше бывать в Белой башне. За
прошедшие шесть недель я ходил туда только дважды, и то затем, чтобы
спросить совета у Стига. Мне б хотелось находиться там безвылазно дни -
чего там дни, месяцы или годы! - просто изучая прошлое. Куда интереснее,
чем думать о водостоках или ломать голову над проблемой жилья. В мире
нет места очаровательней - я тебя туда возьму, когда вернемся. Но вот
времени все никак не выберу.
- Что тебе мешает бывать там по паре часов хоть каждый день?
- Да вечно у меня запарка. Но и это не все. Мне бы хоть как-то
уединиться, подумать о своем. Ты прав насчет того, что люди не знают,
как использовать свою свободу. Но это потому, что им не известно, как
использовать собственный ум. Свобода им начинает приедаться, и они
пытаются искать, чем бы заняться. И вот я, вместо Белой башни вынужден
день-деньской торчать на собраниях Совета.
Симеон медленно кивнул.
- Я, кстати, и сам порой задумывался, как бы тебе выйти из положения.
Если тебе не хочется быть правителем, ты можешь подать в отставку и
перебраться к нам в город. Или можешь натаскать заместителя и всю
дежурную работу перепоручать ему. А то взял бы да женился на Мерлью, она
у тебя этим бы и занималась. Она вся в отца, любит покомандовать.
Найл фыркнул.
- Потому-то я, наверно, на ней и не женюсь.
Их прервал Манефон, зашедший в каюту с красоткой-надсмотрщицей. Вайг
по пятам, след в след. Тему беседы, не сговариваясь, свернули. А выйдя
на палубу через полчаса, Найл ощущал на сердце странную легкость.
Разговор с Симеоном заставил вникнуть в суть вопроса, а, следовательно,
на порядок приблизил ответ.
Не прошло и двух часов, как из-за линии горизонта начали взрастать
горы Северного Хайбада. Через полчаса приблизились достаточно, так что
взгляд различал остроконечные утесы из песчаника и проход между ними,
через который взору Найла тогда впервые явилось море. Сердце защемило от
смешанного чувства восторга и печали; все равно что повторно окунуться в
мир детства. И даже какая-то дополнительная гармония вносилась от того,
что в золотистом солнечном свете присутствовал неуловимый оттенок осени.
Ближе к вечеру надежно встали на якорь в бухте. Подплывая к берегу на
баркасе (у рулевого весла - красотка-служительница), Найл обратил
внимание, что возвращение в родные места рождает в душе неизъяснимый
подъем. Ответ явился сам собой от того, что люди чувствуют - они
хозяева, а не невольники времени.
Световой день еще не завершился, поэтому переход вглубь суши решили
начать немедленно. Шесть человек понесли пустой гроб, сделанный самым
искусным плотником в городе жуков. Гроб завернули в мешковину, чтобы
уберечь от царапин, и понесли на лямках. Еще шестеро матросов,
вооруженных копьями, луками и стрелами, шествовали по флангам, как
охранники. С полдюжины носильщиков тащили запас провианта. Отряд
довершали Найл, Симеон, Вайг и Манефон. Вайг сожалеюще простился
взглядом со служительницей, отправившейся на баркасе назад. Найл никак
не мог взять в толк, что брат в ней нашел. Фигура у девчонки,
безусловно, недурна, а вот умишко - стоило лишь проверить - маленький,
скудный, не способный к сколь-либо глубокой мысли. Вайг тоже понимал,
но, похоже, не делал из маленького умишки большой проблемы.
Следующие несколько часов они пересекали плодородную прибрежную
низменность, идущую к горам. Мимо, жужжа, пролетали осы и стрекозы, в
невысокой поросли стрекотали кузнечики. Найл вспомнил, как несколько
месяцев назад это место очаровало его, показавшись райскими кущами.
Теперь же, в сравнении с зеленью полей и лесов, окружающих паучий город,
здешний ландшафт казался скудным и негостеприимным. Вместе с тем, теплый
воздух навеял память о Хролфе, Торге и об отце, и вкрадчивой тенью
просочилось в сердце бередящее чувство утраты.
Когда за час до сумерек остановились, впереди уже высились горы. Это
было неподалеку от места, где на Найла напал бойцовый паук. Помнится,
тем вечером трапезу составляло вяленое мясо грызуна да черствый хлеб,
запитый кокосовым молоком. Теперь они вечеряли жареной рыбой - матросы
наловили, пока шли морем - свежим хлебом, козьим сыром и овощами, а
запили все медом, что хранился охлажденным в колбе, упрятанной в набитый
соломой короб. Как ни приятно было подремывать, уютно устроившись возле
костра, под душещипательные баллады матросов о Шенандо и Рио Гранде, сон
сморил Найла задолго до того, как у моряков истощился репертуар.
Поднялись за пару часов до рассвета и в путь двинулись, когда на небе
еще мерцали звезды. В переходе это была самая сложная часть - подъем
десять миль до верхней границы перевала - и завершить ее хотелось до
того, как жара сделает восхождение непереносимым. Рассвело, когда отряд
вплотную уже подошел к подножию последнего, самого крутого склона.
Матросы, даром что богатырского сложения и в превосходной физической
форме, стали выказывать признаки усталости. Найл поглядел на тяжело
дышащего Манефона.
- Тебе не кажется, что пора устроить привал?
- От тебя зависит, - веселым голосом отозвался Манефон, - ты же
главный.
До Найла только тут дошло, что к нему относятся как к властителю, от
которого исходят все приказы. Чувствуя, что смущенно краснеет, он
сказал:
- Раз так, то давай-ка остановимся перекусить.
Манефон прокричал команду, и люди расселись у обочины тропы
подкрепиться хлебом, сыром и кокосовым молоком. Найл же со смешком
отметил про себя, что за эти два месяца так и не освоился с привычкой
считать себя "главным".
Меж высоких утесов на самой границе перевала остановились еще раз -
насладиться морским бризом, дующим в расщелины между отвесных стен,
будто в трубы. Отсюда уже можно было взглянуть на ландшафт пустыни, где
Найл и Вайг провели большую часть жизни. Небо было таким ясным, что
проглядывалось даже отдаленное свечение большого озера Теллам. Найл
повернулся к Вайгу:
- Жаль, не взяли с собой Массига. Хоть издали, а все равно бы
порадовался, полюбовался на родные места. Вайг, мотнув головой,
рассмеялся.
- Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза
б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том
же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.
Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого ,простора
огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти
ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной
свободы.
Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили
доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую
равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были
припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой
головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд
потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о
большую кучу возле Белой башни, сейчас полетят в огонь.
Найл резко повернулся к Смертоносцу-Повелителю:
- Прикажи, чтобы перестали жечь книги.
Дравиг, не сказав ни слова, вышел из двери. Возвратился через
несколько секунд и тихо занял место возле Смертоносца-Повелителя. Тут
Найла неожиданно озарило, почему они с полуслова, без рассуждений
повинуются любому его приказу. Им только что явилось чудо. Они лицезрели
богиню и общались с ней напрямую. Отныне этой зале суждено стать
святилищем. В сравнении с явлением божества все остальное просто
тускнело. Думать о себе в эту минуту было бы нелепо и богохульно. Так
как Найл для них - орудие откровения, все, что он говорит и делает, не
должно вызывать вопросов.
Но они еще и недострйно обошлись с посланцем богини - настолько
недостойно, что по варварской своей шкале ценностей заслуживают самой
лютой смерти. Вот почему и стоят теперь, с тяжелым смирением ожидая
участи.
Найл встал перед Смертоносцем-Повелителем.
- Ждешь, что сейчас свершится месть?
- Да, - ответила она, не дрогнув.
- А ты?
Дравиг замешкался, затем, к удивлению, ответил:
- Нет.
- Почему?
- Ты бы не стал спрашивать, если бы думал мстить, - сухо отозвался
он.
Найл рассмеялся, его уважение к Дравигу возросло. В самом деле, даже
ненависть к паукам совсем сошла на нет, стоило перестать зависеть от их
милости.
- Ты прав. Что толку мстить? - Чувствовалось их облегчение. Они не
пытались укрыться от мысленного прощупывания, будто считая это законным
правом Найла.
- Да, действительно, я в ответе за гибель многих ваших сородичей. Но
и вы повинны в гибели многих моих. Настало время положить конец вражде.
Смертей больше быть не должно, как и рабства. Вы должны уяснить, что
человек алчет не только пищи, но точно так же и знаний. Глубочайшее и
сильнейшее его желание - быть свободным, чтобы использовать свой ум,
ведь он инстинктивно сознает, что вся сила происходит от ума, и надо
изучить его возможности. И врагами он вас считает потому, что вы не
даете ему утолить свой голод,- Найл приумолк, ожидая, что они что-нибудь
скажут, но пауки молчали, и он добавил:- А теперь скажите, что думаете
вы, только начистоту.
Ответил Дравиг:
- Пауки извечно желали мира. Как раз человек и вынудил нас стать
хозяевами, потому что никак не давал нам пожить спокойно. Пока человек
был свободен, он все время только и делал, что устраивал на нас набеги и
пытался извести. Вот почему нам пришлось подмять его под себя.
Смертоносец-Повелитель дополнила:
- И за прошедшие два столетия войны не случалось ни разу.
Найл молчал; да, против ничего не скажешь. Наконец, он произнес:
- А теперь воля богини такова, что людям и паукам надо научиться
жить, не причиняя друг другу вреда. Если добьемся этого, воцарится
прочный мир под покровительством богини.
Говоря это, он чувствовал, что в словах звучит авторитет больший, чем
его собственный. Пауки в очередной раз забавно присели, выражая
преклонение.
Найл чувствовал, что сказал достаточно. Он повернулся к двери.
- Теперь я должен возвратиться к своим сородичам. Но будьте готовы к
моему возвращению. С собой я приведу совет из свободных людей,
выработать условия договора о примирении, поскольку договор должен быть
равно справедлив как для ваших, так и для моих сородичей. Отныне люди и
пауки должны быть равными.
- Да будет так,- сказала Смертоносец-Повелитель.
Дравиг распахнул перед ним дверь. Ступив на лестничную площадку, Найл
с легким замешательством увидел, как два смертоносца-стражника
опустились на пол, подогнув под собой ноги; движение было таким резким,
будто оба попадали в обморок. Найл повернулся к Дравигу:
- Что это с ними?
- Выказывают благоговение перед посланником богини.
Когда спускались по пролету, Найл с непривычки дивился. На каждой
площадке в одной и той же позе лежали паучьи стражи. Внизу, на полу
парадной, вообще насчитывалось несколько десятков; прямо мертвецкая
какая-то. Когда случалось задевать, они лежали без движения; даже умы
казались оцепеневшими и неподвижными, словно сама жизнь в них застыла.
Было облегчением выйти обратно на свет; после холодной темноты здания
он казался поистине даром небес. Площадь перед зданием была полна
народа. При появлении Найла по людскому морю пронесся возбужденный
рокот. Затем по властной команде Дравига все попадали ниц и почтительно
застыли. Даже Мерлью, стоящая внизу на ступенях, опустилась на колени и
склонила голову.
Найл чувствовал, что краснеет от смущения. Он повернулся к Дравигу:
- Прошу тебя, вели им встать.
- Это будет против закона,- почтительно заметил Дравиг.- Как
правитель города, ты должен почитаться с таким же благоговением, что и
Смертоносец-Повелитель.
- Правитель? - вопросительно Найл взглянул на Дравига.
- Разумеется. Как посланник богини, ты распоряжаешься жизнями всех,
кто зависит от нее.
Найл окинул взором коленопреклоненную толпу, неподвижностью
напоминающую пауков; все показалось ужасно нелепым. Затем посмотрел на
Дравига и отказался от мысли велеть им подняться. Вместо этого он
поспешил по ступеням к ожидающим внизу колесничим. Когда проходил мимо
Мерлью, та приподняла голову; в глазах озорная усмешка. Найл был
благодарен ей за это.
Через шесть недель после того, как был заключен договор о примирении,
Найл отплыл из бухты на судне под командой Манефона; сопровождали его
Симеон и брат Вайг. Главной целью было выполнить зарок, что он дал себе,
покидая родную пещеру: возвратиться и похоронить отца с воинскими
почестями. Когда о своем намерении он заявил на Совете Свободных Людей,
те тотчас высказались за то, чтобы прах Улфа был погребен в мраморном
мавзолее на главной площади города. Найл же выступил против
предложенного (отплыть с флотилией кораблей, а по возвращении устроить
факельное шествие). Не желая лишний раз спорить, он ускользнул на
рассвете, о конечной цели путешествия предупредив лишь мать.
Утро выдалось яркое и безоблачное, но в стойком северозападном ветре
неуловимо присутствовал запах осени. Подвижный треугольный парус
позволял идти строго на юг - курс, по словам Манефона, непременно
ведущий к тому месту, от которого Найл отплыл три месяца назад.
Он стоял, опершись руками о планшир, и пристально вглядывался в
морскую даль - барашки волн, отражали солнечный свет. Вновь он ощущал
неизъяснимый восторг при виде воды, словно она сама по себе была
волшебным веществом, скрывающим в себе тайну счастья. Созерцая
постепенно тающую линию берега, он уютно, как бы со вздохом расслабился;
душу пополнила восторженная уверенность, что жизнь бесконечно богата и
щедра на воздаяния.
Кстати, такое, чтобы расслабиться и подумать о своем, случилось с ним
впервые за много недель. Правителем, оказывается, быть ох как непросто;
совсем не то, что думалось раньше. Три дня после принятия договора о
примирении город ходуном ходил от шумных вакханалий - ночи напролет!
Впервые за два столетия мужчинам и женщинам дозволялось быть вместе
открыто, и детей выпускали из детских, чтобы приобщились к празднеству.
Руну, Мару и Дону носило где-то ровно сутки, во дворец возвратились с
гирляндами цветов на шее, мордашки размалеваны. Вайг так набрался, что
весь третий день провалялся в бесчувствии, а наутро очнулся с головной
болью - такой, что думал, не выживет. Сам Найл в гуляньях не участвовал;
все три дня он провел считай взаперти с Советом Свободных Людей, работая
над новым трудовым распорядком, который заменил бы принудительный труд.
Поначалу, казалось, все достаточно легко: люди теперь свободны, и
каждый может заниматься всем, чем хочет. Но тут кто-то верно подметил,
что при эдаком раскладе никто не захочет выбрать себе черную работу:
чистить канализацию, вывозить мусор. Так что, в конце концов, сообща
решили: на данный момент все существующие должности сохранить, и за
любое нарушение - под суд. Правда, приняли единогласное решение: на
работу люди являются сами, никак не строем под надзором бойцовых пауков,
и не под командой служительниц.
Едва разобрались с этим - пошла дискуссия, как быть с рабами: считать
их также свободными и позволять жить, где им вздумается? Ведь не их, в
конечном итоге, вина, что они выродки. Но все-таки решили, что им и так
хорошо; пусть живут, где жили, и не надо вносить сумятицу, предлагая
вольный выбор работ. Разницу внесли только в формулировку: отныне они не
рабы, а "неголосующие жители".
Что касается других вопросов - статуса служительниц, права свободного
перемещения, системы общественного транспорта - все решили оставить на
своих местах. Правда, было одно принципиально новое решение: мужчинам и
женщинам позволяется жить вместе, обзаводиться хозяйством, а детские
интернаты упраздняются. Когда Найл поделился решениями с Дравигом,
главный советник с явным облегчением поздравил Найла с такой
взвешенностью и умеренностью в подходе.
Начальником личной охраны Найлу назначили статную темноволосую
девушку по имени Нефтис. Наутро после ночного карнавала она разбудила
Найла сообщить, что почти никто не явился на работу. Выходя разобраться,
в чем дело, Найл едва не запнулся о пьяного, забывшегося прямо под
порогом; на улице обнаружил еще с полдесятка, вповалку лежащих в сточных
канавах. Нефтис же велел объявить: сегодняшний день считается выходным,
но только чтобы завтра все вышли на работу. Следующим утром на работу
явилась в лучшем случае четверть. Найл снова велел Неф-тис объявить этот
день выходным, предупредив однако, что тот, кто не явится на работу
завтра, будет наказан. Когда же на следующее утро на работу явилось лишь
около трети, Найл пошел советоваться к Дравигу; не прошло и часа, как не
проспавшийся толком люд уже шагал строем под надзором бойцовых пауков и
щелкающих бичами надсмотрщиц. Прогулы прекратились: бойцы и
служительницы опять взялись за дело. Как ни странно, сами слуги,
очевидно, были вполне довольны, что все пошло по-старому.
Однако дальше в тот же день перед Найлом возникла дилемма куда
серьезней. В одной из аллей был обнаружен труп с торчащим в груди ножом.
В подвале поблизости наткнулись на спящего, с выпачканной в крови
одеждой. Это был некий гужевой по имени Отто; он открыто признал, что в
ссоре из-за девчонки прирезал своего приятеля.
Найл послал за Симеоном спросить совета. Тот сказал, что по закону
города жуков, виновных в умышленном убийстве казнят. От таких слов Найл
пришел в ужас. Однако нельзя было не согласиться с Симеоном: если убийце
сойдет с рук лишь потому, что дружка он порешил в пьяном виде, это
посеет безнаказанность. В городе пауков случая такого рода не было на
памяти ни у кого. Убийцу пока заперли в пустующем чулане (тюрьмы как
таковой в городе пауков не было: любые проступки обычно карались
смертью). Мысль о казни собрата казалась Найлу варварской; о
строительстве тюрьмы и пожизненном заточении - того хуже. Он посовещался
с Дравигом, нельзя ли сослать преступника куда-нибудь с глаз долой; паук
заметил, что это почти верная гибель: отдаленные места полны опасных
диких существ. После бессонной ночи Найл с облегчением узнал; негодяй
Отто выручил тем, что повесился в чулане. Правда, когда Нефтис сообщила
эту новость, Найл ощутил, будто с прошлого дня постарел лет на десять.
В первые недели своего правления Найл проводил время в основном за
законотворчеством и планированием. На рассвете его будила Нефтис, и
прием управленцев и советников нередко шел уже за завтраком. Утро обычно
проходило в разъездах по городу и окрестностям. Найл планировал, как
лучше расставить людей по местам (ремонт гавани, он прикинул, займет лет
пять). Во второй половине дня Найл посещал заседания Совета, нередко
затягивающиеся до позднего вечера. Домой возвращался уже таким
измотанным, что сил хватало не больше чем на час: смаривал сон.
Сдерживая зевоту, он вежливо выслушивал Сайрис: что там произошло за
день, какие хлопоты были по хозяйству. Заканчивалось, как правило, тем,
что Найл засыпал на горке подушек, а Сайрис накрывала его одеялом,
задувала свечи и велела служанкам и музыкантам потихоньку уйти из
комнаты.
Были в новой жизни и свои отрадные стороны. Найл присмотрел себе под
резиденцию приличного вида особняк на углу главного проезда, прямо
напротив обиталища Смертоносца-Повелителя, и теперь там с рассвета до
заката трудилась бригада мастеровых: чтобы привести обветшалое здание в
надлежащий вид. Сайрис следила за хозяйством; Стефна, сестра,
присматривала за ремонтом. Дона взялась обучать Руну и Мару. От
довольства женщины буквально лучились. То же и Вайг. Он занимал ряд
комнат по другую сторону внутреннего дворика, где вел независимое
существование. Как брат правителя, положение он занимал завидное: все
мужчины в подчинении, женщины восхищаются. Синеглазый, с пышной черной
шевелюрой, Вайг почитался едва ли не самым завидным женихом в городе; на
людях его постоянно сопровождала какая-нибудь привлекательная молодая
особа. Ходил слух, что в корпусе служительниц дамы бьются об заклад,
которая из них удержит Вайга дольше. Он же, видно, давал им всем равную
возможность посостязаться между собой.
Больше всего Найлу нравилось проходить по улицам в вечерний час,
наблюдая, как по освещенным факелами мостовым прогуливаются рука об руку
мужчины и женщины. На улицах в этот час всегда было людно. Некоторые,
обособившись кучками, сидели на обочине и играли в кости; иные выносили
на улицу ужин и ели, облокотясь об уличное ограждение. Никто больше не
косился опасливо на протянутую над головой паутину. Был лишь один
недостаток. Стоило Найлу появиться, как люди, узнав, склонялись лицом к
земле и оставались в такой позе, пока он не отдалялся. Найл пробовал
даже издать особый указ, запрещающий низкопоклонство - все равно
бесполезно. Вайг как-то рассказал, что случайно слышал разговор, в
котором один собеседник доказывал, что Найл волшебник, а другой, что
Найл - Бог или какое-нибудь другое сверхъестественное существо. Новому
правителю от этого не то что лестно - горько стало и грустно.
Терпение лопнуло в тот день, когда он объявил на Совете, что хочет
наведаться в Северный Хайбад, доставить оттуда останки отца. Совет
тотчас вынес решение, что прах Улфа следует перезахоронить в
величественный мраморный мавзолей, возвести который на главной площади.
Затем, несмотря на протесты Найла, проголосовали, что сопровождать
правителя будет отряд в тысячу человек, а на обратном пути его встретит
факельное шествие, в котором примет участие весь город. Едва оставив
заседание Совета, Найл тайком послал за Манефоном и Симеоном, и наутро
они, уйдя из города, взошли на поджидающий уже корабль.
Вот такие мысли занимали Найла, когда он, опершись о планшир,
задумчиво смотрел на постепенно тающие вдали очертания берега. Уныние
казалось теперь чем-то до смешного нелепым. Стойкий свежий ветер и
открытые небеса наполняли свободой и трепетным волнением; с трудом
верилось, что душа на минуту поддалась хандре. Ни одна из целей,
стоявших перед Найлом в минувшие недели, не осталась недостигнутой.
Подлинная проблема - теперь это ясно - состоит в том, как преодолеть
ограниченность собственного сознания.
На палубу поднялся Вайг. В одной руке - кусище телятины, в другой -
кружка с хмельным медом.
- Там внизу завтрак подан.
- Ты идешь?
- Нет, питаться полезней на свежем воздухе,- у самого же глаза так и
шныряют по смазливой служительнице с обнаженным бюстом, что стоит сейчас
и переговаривается с Манефоном.
Симеон сидел в капитанской каюте, отделяя хребет от исходящей паром
жареной трески. Стол был уставлен блюдами с холодным мясом, солениями,
вазочками с вареньем, мармеладом и медом. Найл отрезал для себя кусок
телятины, отделив ее от лопатки, и налил в кружку сока папайи. Симеон
взглянул на него из-под кустистых бровей.
- На Совете наверняка расстроятся, когда узнают, что ты исчез тайком.
- Что ж теперь, - сказал Найл, пожав плечами,- я не хотел брать с
собой тысячу людей и два десятка судов. Симеон выжал на рыбу лимон.
- Они лишь хотели как лучше. Ты у людей в большом почете.
- Мне известно, - произнес Найл досадливо.
- Видишь ли, - Симеон качнул головой. - Быть объектом поклонения -
долг правителя, - он, видно, уже не первый день готовился сказать эти
слова. - Тут уж ничего не поделаешь, положение обязывает. Для чего он,
правитель? Для того, чтобы людям было с кого брать пример. Счастливая
страна - именно та, где народ может искренне чтить своего правителя и
уважать. Тем самым он служит народу.
- Каззак разве не так служил?
- Уважением, таким, как ты, он не пользовался. Пойми, ты же первый
человек, одержавший, по сути, верх над пауками. Ты уже останешься в
людской памяти, как Айвар Сильный или Вакен Мудрый. Чего еще надо?
- Верх над пауками одержала богиня, а не я.
- Без твоей помощи богиня бы с этим не справилась, - Симеон отложил
вилку и заговорил живее, с чувством. - То, что произошло за несколько
прошлых недель, - просто какое-то чудо. Мне самому с трудом в это
верится. Когда Билдо сообщил, что ты замыслил освободить людей от
пауков, я подумал: бедный мальчик, надо бы ему вернуться с небес на
землю. А теперь ты фактически уже осуществил задуманное. Сказка
какая-то. И ты заслуживаешь почестей.
- Я хочу, чтобы люди были свободны, - сказал Найл, - как свободны
были мы в пустыне, а не тюкались лбом оземь всякий раз, когда я прохожу
мимо.
Симеон вздохнул.
- Излишняя свобода людям не нужна, она их смущает. Ты не можешь дать
им больше, чем они хотят. Взгляни только, что получилось у нас в городе.
Жуки заявили, что все их слуги свободны и могут идти куда угодно,
заниматься чем угодно. Но ведь человек этим не воспользовался, я в том
числе! Чтобы люди привыкли к свободе, нужно время.
- Ты полагаешь, они когда-нибудь к ней привыкнут?
- Конечно да, если только она будет доставаться небольшими дозами,-
он обвел Найла участливым взором.- Что-то думается мне, ты нехорошо
последнее время выглядишь. Какие-то проблемы?
Найл чуть подумал, затем рассмеялся.
- Просто, видно, не по душе мне быть правителем, вот и все.
Симеон намазал маслом ломоть хлеба.
- Тогда что тебе больше по душе?
- Ну, начать с того, я бы хотел побольше бывать в Белой башне. За
прошедшие шесть недель я ходил туда только дважды, и то затем, чтобы
спросить совета у Стига. Мне б хотелось находиться там безвылазно дни -
чего там дни, месяцы или годы! - просто изучая прошлое. Куда интереснее,
чем думать о водостоках или ломать голову над проблемой жилья. В мире
нет места очаровательней - я тебя туда возьму, когда вернемся. Но вот
времени все никак не выберу.
- Что тебе мешает бывать там по паре часов хоть каждый день?
- Да вечно у меня запарка. Но и это не все. Мне бы хоть как-то
уединиться, подумать о своем. Ты прав насчет того, что люди не знают,
как использовать свою свободу. Но это потому, что им не известно, как
использовать собственный ум. Свобода им начинает приедаться, и они
пытаются искать, чем бы заняться. И вот я, вместо Белой башни вынужден
день-деньской торчать на собраниях Совета.
Симеон медленно кивнул.
- Я, кстати, и сам порой задумывался, как бы тебе выйти из положения.
Если тебе не хочется быть правителем, ты можешь подать в отставку и
перебраться к нам в город. Или можешь натаскать заместителя и всю
дежурную работу перепоручать ему. А то взял бы да женился на Мерлью, она
у тебя этим бы и занималась. Она вся в отца, любит покомандовать.
Найл фыркнул.
- Потому-то я, наверно, на ней и не женюсь.
Их прервал Манефон, зашедший в каюту с красоткой-надсмотрщицей. Вайг
по пятам, след в след. Тему беседы, не сговариваясь, свернули. А выйдя
на палубу через полчаса, Найл ощущал на сердце странную легкость.
Разговор с Симеоном заставил вникнуть в суть вопроса, а, следовательно,
на порядок приблизил ответ.
Не прошло и двух часов, как из-за линии горизонта начали взрастать
горы Северного Хайбада. Через полчаса приблизились достаточно, так что
взгляд различал остроконечные утесы из песчаника и проход между ними,
через который взору Найла тогда впервые явилось море. Сердце защемило от
смешанного чувства восторга и печали; все равно что повторно окунуться в
мир детства. И даже какая-то дополнительная гармония вносилась от того,
что в золотистом солнечном свете присутствовал неуловимый оттенок осени.
Ближе к вечеру надежно встали на якорь в бухте. Подплывая к берегу на
баркасе (у рулевого весла - красотка-служительница), Найл обратил
внимание, что возвращение в родные места рождает в душе неизъяснимый
подъем. Ответ явился сам собой от того, что люди чувствуют - они
хозяева, а не невольники времени.
Световой день еще не завершился, поэтому переход вглубь суши решили
начать немедленно. Шесть человек понесли пустой гроб, сделанный самым
искусным плотником в городе жуков. Гроб завернули в мешковину, чтобы
уберечь от царапин, и понесли на лямках. Еще шестеро матросов,
вооруженных копьями, луками и стрелами, шествовали по флангам, как
охранники. С полдюжины носильщиков тащили запас провианта. Отряд
довершали Найл, Симеон, Вайг и Манефон. Вайг сожалеюще простился
взглядом со служительницей, отправившейся на баркасе назад. Найл никак
не мог взять в толк, что брат в ней нашел. Фигура у девчонки,
безусловно, недурна, а вот умишко - стоило лишь проверить - маленький,
скудный, не способный к сколь-либо глубокой мысли. Вайг тоже понимал,
но, похоже, не делал из маленького умишки большой проблемы.
Следующие несколько часов они пересекали плодородную прибрежную
низменность, идущую к горам. Мимо, жужжа, пролетали осы и стрекозы, в
невысокой поросли стрекотали кузнечики. Найл вспомнил, как несколько
месяцев назад это место очаровало его, показавшись райскими кущами.
Теперь же, в сравнении с зеленью полей и лесов, окружающих паучий город,
здешний ландшафт казался скудным и негостеприимным. Вместе с тем, теплый
воздух навеял память о Хролфе, Торге и об отце, и вкрадчивой тенью
просочилось в сердце бередящее чувство утраты.
Когда за час до сумерек остановились, впереди уже высились горы. Это
было неподалеку от места, где на Найла напал бойцовый паук. Помнится,
тем вечером трапезу составляло вяленое мясо грызуна да черствый хлеб,
запитый кокосовым молоком. Теперь они вечеряли жареной рыбой - матросы
наловили, пока шли морем - свежим хлебом, козьим сыром и овощами, а
запили все медом, что хранился охлажденным в колбе, упрятанной в набитый
соломой короб. Как ни приятно было подремывать, уютно устроившись возле
костра, под душещипательные баллады матросов о Шенандо и Рио Гранде, сон
сморил Найла задолго до того, как у моряков истощился репертуар.
Поднялись за пару часов до рассвета и в путь двинулись, когда на небе
еще мерцали звезды. В переходе это была самая сложная часть - подъем
десять миль до верхней границы перевала - и завершить ее хотелось до
того, как жара сделает восхождение непереносимым. Рассвело, когда отряд
вплотную уже подошел к подножию последнего, самого крутого склона.
Матросы, даром что богатырского сложения и в превосходной физической
форме, стали выказывать признаки усталости. Найл поглядел на тяжело
дышащего Манефона.
- Тебе не кажется, что пора устроить привал?
- От тебя зависит, - веселым голосом отозвался Манефон, - ты же
главный.
До Найла только тут дошло, что к нему относятся как к властителю, от
которого исходят все приказы. Чувствуя, что смущенно краснеет, он
сказал:
- Раз так, то давай-ка остановимся перекусить.
Манефон прокричал команду, и люди расселись у обочины тропы
подкрепиться хлебом, сыром и кокосовым молоком. Найл же со смешком
отметил про себя, что за эти два месяца так и не освоился с привычкой
считать себя "главным".
Меж высоких утесов на самой границе перевала остановились еще раз -
насладиться морским бризом, дующим в расщелины между отвесных стен,
будто в трубы. Отсюда уже можно было взглянуть на ландшафт пустыни, где
Найл и Вайг провели большую часть жизни. Небо было таким ясным, что
проглядывалось даже отдаленное свечение большого озера Теллам. Найл
повернулся к Вайгу:
- Жаль, не взяли с собой Массига. Хоть издали, а все равно бы
порадовался, полюбовался на родные места. Вайг, мотнув головой,
рассмеялся.
- Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза
б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том
же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.
Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого ,простора
огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти
ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной
свободы.
Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили
доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую
равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были
припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой
головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд
потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о