Страница:
В метро, а также в иные публичные места, включая общепит, мне с, возможно, черт-те чем в кейсе соваться было никак нельзя. Даже при наличии глушилки. Так что через полтора часа я основательно задубел, петляя в своей хилой замшевой курточке по дворам. Я ж не планировал работать на свежем декабрьском ветерке — как-никак собирался лететь на юг. Кстати, я бывал в молодости в Грузии. Ох и хорошо же там! Тепло и весело. Правда, это было еще в советские времена. И летом.
Нет-нет да и мелькала у меня малодушная мыслишка вызвать на связь генерала Голубкова, дабы прибегнуть к помощи родного УПСМ. В конце концов, мы их столько раз выручали, почему бы и им мне не помочь? Но тошнее всего для меня была мысль о том, что все мои теперешние действия и мучения основаны фактически на мнении собаки! И если эта сука Регина, предположим, напустила туману, решив по-легкому срубить полсотни баксов, то я-то в каком виде окажусь?
Приходилось выкручиваться в одиночку.
Нет-нет да и мелькала у меня малодушная мыслишка вызвать на связь генерала Голубкова, дабы прибегнуть к помощи родного УПСМ. В конце концов, мы их столько раз выручали, почему бы и им мне не помочь? Но тошнее всего для меня была мысль о том, что все мои теперешние действия и мучения основаны фактически на мнении собаки! И если эта сука Регина, предположим, напустила туману, решив по-легкому срубить полсотни баксов, то я-то в каком виде окажусь?
Приходилось выкручиваться в одиночку.
Глава вторая. Генерал Голубков и УПСМ
В то время, когда замерзший Муха слонялся по вечерней Москве, в Управлении планирования специальных мероприятий (УПСМ) заканчивалось совещание начальников отделов. Шло оно на втором этаже скромного особнячка, якобы принадлежащего небольшой коммерческой фирме «Контур». Но и здание, и само управление могли называться как угодно. Например, «Управление поставками смазочных масел» или «Комитет независимого туризма». Суть бы от этого не изменилась. УПСМ было спецслужбой, независимо от ФСБ и ФАПСИ предоставлявшей администрации президента информацию, которая могла улучшить управление страной. А еще УПСМ по приказу Самого или по собственной инициативе вмешивалась в определенных случаях в ситуации, которые представляли угрозу России.
Начальник УПСМ генерал-лейтенант Александр Николаевич Нифонтов, заканчивая совещание, сделал паузу и с легким вздохом объявил:
— Товарищи офицеры, вынужден вас огорчить. И прошу проинформировать своих подчиненных, присовокупив, что только крайняя необходимость вынуждает меня на этот шаг. Денежное довольствие за декабрь будет выплачено в половинном размере. То же самое за январь.
В узком зале вокруг широкого и длинного овального стола сгустилась тишина. Почти все присутствующие уже знали о предстоящем. На то они и разведчики, чтобы знать о событиях заранее. Но все равно многие надеялись, что уж перед Новым-то годом их эта неприятность минует.
— Это связано с тем, — выложив самое трудное, Нифонтов почувствовал себя свободнее, — что нам необходимо срочно закончить работы по экранизации здания. А бюджетное финансирование практически заморожено. Вам не надо объяснять, как важно обезопасить наши компьютеры, наши собственные системы связи и прочую электронику. Посему уверен, что вы и ваши люди правильно поймете ситуацию. Даю слово офицера, что в феврале — марте все задолженности будут погашены. Причем с учетом инфляции. Вопросы есть? Все свободны, Голубкову остаться.
Мрачновато покидали подчиненные Нифонтова защищенный от всех видов прослушивания зал для заседаний. Генералу-то что — он проинформировал их и забыл. А им еще смотреть в глаза своим подчиненным. И так же сухо, делая вид, что ничего особенного не случилось, сообщать, что праздник у них будет куцым. А после Нового года вообще придется опять жить, занимая у гражданских знакомых. А потом начальникам отделов предстояло самое тяжкое: прийти домой и там доложить женам и тещам, что надо затягивать пояса.
Причем женам и тещам не объяснишь, что их деньги уйдут на меры по безопасности от ЭМБ, к тому же эта новая напасть — электронно-магнитные бомбы — секретна. Придется мямлить что-нибудь об общей экономической и финансовой напряженности в стране.
ЭМБ — это в принципе простые устройства, которые могут мощным бесшумным и невидимым импульсом не просто стереть все данные из имеющихся в радиусе сотен метров компьютеров, но и полностью вывести их из строя. А в компьютерах УПСМ много чего такого, что обеспечивает безопасность страны и стабильность ее руководства. Допустить их повреждение — значит нанести урон в тысячу крат больший, чем стоит надежная экранизация помещений, где установлены основные серверы. Притом что погибшие уникальные данные в деньгах можно оценить лишь весьма приблизительно: ведь многое из того, что хранится в этих компьютерах, оплачено усилиями суперагентов УПСМ, их здоровьем, а иногда и жизнями...
Но все равно, единственное, что облегчало душу покидавшим помещение офицерам, — это уверенность, что и сам генерал-лейтенант выпишет себе такую же неполную получку, как и всем прочим. Утешение слабое, но все же лучше, чем никакого...
Нифонтов же, озвучив неприятное решение, тут же о нем совершенно забыл. Он считал, что всякая служба чревата лишениями. Как на фронте случается и поголодать из-за перебоев в снабжении, так и спецслужбистам не зазорно на время ужаться в получке. Поэтому реплика генерал-майора Голубкова его в первый момент озадачила:
— И как же ты, интересно, собираешься компенсировать инфляцию? — спросил начальник оперативного отдела УПСМ. — Да тебя финансовое управление с дерьмом за это смешает. Нет ведь правительственного разрешения на сей счет...
— Инфляцию? Какую инфляцию? — недоуменно спросил генерал-лейтенант. — А-а, ты еще об этом. Очень просто. Кто-то из наших обратится в суд. И суд меня обяжет выплатить задолженность с учетом инфляции. Никакая ревизия не придерется!
Нифонтов был горд своей идеей, но Голубков снова удивился:
— В суд? Военнослужащий? И кто ж на это решится?
— Кто угодно. Кому прикажу. Ты, например. Судебное заседание будет закрытым. Собственно, чего там заседать, если судья свой человек, а я не против иска?
— Не боишься прецедента? — ругая себя за свой язык, сомневался Голубков. — А ну как все войдут во вкус и начнут сутяжничать?
— А кто узнает? О судебном решении будут знать четверо: ты, я, зампофин и судья. Ладно, хватит об этом. Ты мне лучше объясни, что у тебя с резидентом по Кавказу?
— Все в порядке, — доложил Голубков. — Встретились. Материалы он мне передал, но там пока мало конкретики. Что воруют — очевидно. А данные о бронетранспортерах, которые ушли в Армению, и о зенитных пулеметах, переправленных в Чечню, — пока еще на уровне предположений и домыслов. Из боксов и со складов техника исчезла, — это факт. Но, понятно же, что, проведи мы там проверку, окажется, что все погибло под селями и обвалами либо списано как отслужившее моторесурс.
— А в Абхазии?
— В Абхазии тем более. Боевые действия, ты ж понимаешь. Сгорел вертолет. А там иди разберись, подбили его сепаратисты или грузины? Или, наоборот, купили те или другие.
— Ну и каковы твои предложения? — кивнул, соглашаясь, Нифонтов. — Что мне докладывать куратору?
— Есть пока две зацепки. У резидента на примете один зампотех, который через пару месяцев увольняется в запас по выслуге. Вроде бы он не против в обмен на гарантию амнистии и выплаты всего, что ему причитается за службу, дать показания. Свидетель он мощный: у него будут не только детальные списки, личное свидетельство, но и ксерокопии подделанных документов.
Вторая — через грузин. У меня есть надежный выход на канцелярию Шеварднадзе. Если там удастся, то их контрразведка может нам много чего сообщить полезного. И не только о хищениях и коррупции.
— Я-асно, — задумчиво протянул начальник управления. — Только вот что... Давай-ка мы это как-нибудь похитрее залегендируем. Не надо, чтобы это выглядело как наше сотрудничество с ними. Понял? Пусть это будет как бы работа у них нашего крота.
Голубков кивнул. Ему не надо было напоминать, что предыдущий президент России недолюбливал президента Грузии. Тот еще во время их совместного пребывания в Политбюро ЦК КПСС не слишком высоко оценил деловые качества будущего реформатора России. Шеварднадзе, опытный, но жестковатый грузин, слишком четко понимал, к чему могут привести амбиции без понимания сути событий. И вот из-за прошлых обид, злопамятности высшего чиновника России и обострившегося положения в Абхазии два православных народа оказались в конфронтации: Но Нифонтов и Голубков были служивыми людьми, а служивые командующих себе не выбирают, служивым приходится исходить из того, что есть. Выкручиваться.
— Понял, — резюмировал генерал-майор. — Оформим моего человека как крота, имя засекретим, выпишем вознаграждение. Доклад представлю, как результат агентурной разработки, так?
— Так. Теперь вот что еще. Как, Костя, ты объяснишь мне вот это? — И Нифонтов достал из лежавшей под его тяжелой волосатой рукой густо-зеленой папки ксерокопию заметки из англоязычной газеты, к которой был подколот отпечатанный на принтере перевод.
"Как сообщил источник в Кремле со ссылкой на генерал-майора К. Д.
Голубкова, работающего в одном из подразделений ФСБ или ФАПСИ, отношения России и Грузии будут обостряться, пока у власти в Грузии находится «рвущаяся в НАТО клика тирана Шеварднадзе». Об этом генерал-майор заявил на встрече ветеранов Вооруженных сил СССР в клубе «Щит Родины». Это неформальная организация, объединяющая бывших сослуживцев, ныне оказавшихся разведенными по армиям СНГ и других стран ближнего зарубежья России.
Генерал Голубков, в частности, заявил и о том, что не понимает, почему ликвидаторы катастрофы на Чернобыльской АЭС, которую до сих пор лживо называют «аварией», получают пенсию не в зависимости от того, несколько эффективна была их работа по ликвидации последствий катастрофы, а от того, насколько сильно они при этом пострадали. На том же заседании один из сослуживцев Голубкова капитан-спецназовец Пастухов поднял тост «За братство русских и грузин, живущих в Москве...»
— Бред, — нахмурился Голубков. — В клубе был. По твоему заданию. Отчет об этом уже у тебя. Однако о Грузии — во всяком случае, в таком разрезе — речи не шло. О Чернобыле вообще не говорилось. Ни слова. А Пастухова так и вообще на том сборе не было. Он никогда никакого отношения к «Щиту» не имел. Это провокация.
— Я и без тебя знаю, что провокация, — поморщившись, как от изжоги, буркнул Нифонтов. — Я тебя про другое спрашиваю: как ты это можешь объяснить? Мы взялись с тобой расследовать коррупцию в российских войсках на Кавказе, в частности в Грузии. И тут же тебя выставляют как обвинителя Шеварднадзе. Совпадение? Упреждающий удар? Или крючок на будущее? А Пастухов? Он тут каким боком? Не в связи ли с ликвидацией его группой того террориста... Пилигрима, да? Это тоже ведь кавказский след, так?[1]
— А что за газета? За какое число? — не найдя названия и числа на ксерокопии, спросил Голубков.
— Это я тебе пока не могу сказать, — мотнул лобастой головой Нифонтов.
— В печать заметка не пошла, удалось в последний момент вытеснить какой-то сенсацией. Однако полностью изъять эту дезу не представляется возможным.
Она еще может вынырнуть где угодно. И чего я уж совсем никак не могу понять, при чем тут Чернобыль? А знаешь, твоя интонация в этой реплике поймана очень точно. Вот буквально слышу твой голос. Может, ты где-то в ином месте и по другому поводу говорил что-то похожее?
— На хрена, извини за выражение, мне такое болтать? Да я, признаться, и не думал никогда об этом — о том, кто и сколько получает за чернобыльские дела... Как-то это все очень далеко от меня...
— Я слышал краем уха, — сообщил Нифонтов, — что в правительстве собираются пересматривать размеры пенсий для ликвидаторов.
— Да? Понятия не имею.
— И все-таки... Ради чего это все накапано? Есть связь с нашей темой или другими делами? Какими? Зачем?
Голубков задумался. Потом нерешительно сказал:
— Есть одно рабочее соображение... Ты помнишь... Чтобы выманить Пилигрима, мы через ФСБ устроили для чеченцев утечку фальшивой объективки о группе Пастуха.
— Да, конечно, помню. Что-то там о перерождении и рвачестве. Она ведь тогда и сработала как приманка, та объективка. Ну что в этой связи?
— Просто, несколько я могу судить, — Голубков умолк, прикидывая формулировку: то, что вырисовывалось, ему очень не нравилось, — эта объективка — единственный вышедший от нас документ, в котором моя и его фамилии присутствуют одновременно. И кто может гарантировать, что Пилигрим не поделился этой дезой с кем-то еще, кроме чеченцев? Никто не может. Но если тот документ всплывет вкупе с этой вот заметкой, то получается, что Пастух по моему заданию что-то затевает в Грузии. Причем заодно с теми грузинами, которые прячутся от Шеварднадзе в Москве!
Это полностью совпадало с тем, что думал сам Никифоров, но генерал-лейтенант предпочел воспользоваться правом начальника задавать вопросы, когда ни у кого нет готового решения:
— И что ты предлагаешь?
— Что я могу предложить, если я об этом только что узнал?.. А что, если нам посодействовать публикации этой заметки? И поскорее?
— Ты хочешь сделать вид, что мы ни о чем не подозреваем, и дать им возможность продолжать? — Нифонтов был явно не в восторге от этого предложения, уже хотя бы потому, что ему предстояло вслед за благодарностью резиденту, сумевшему предотвратить провокационную публикацию, сразу же давать команду о содействии этой самой провокации. — Ты все прикинул? И тот скандал, который разразится, если это перепечатают в Грузии? Не заиграемся?
— Можем, конечно, и заиграться, — согласился Голубков. — Но в случае скандала у нас будет возможность для опровержения — раз. А во-вторых, как еще можно обнаружить того, кто приготовил этот удар, если не приоткрыться?
— Тебе легко говорить — приоткрыться! А ты представляешь, как я буду выглядеть, когда все это придется объяснять наверху?
Но, хорошо зная Нифонтова, Голубков сразу понял, что последний пассаж — риторический. Начальство вообще любит, когда поставленный ими вопрос из сферы их компетенции ставит хуже информированных подчиненных в тупик.
— Впрочем, выкручусь, — посоображав, признал начальник УПСМ.
Предоставлю куратору самому выбирать, что это — нечаянная откровенность в духе ельцинской неприязни к Шеварднадзе или намеренная утечка, дабы просечь расклад. Лады. А что думаешь предпринять в первую очередь ты?
— Съезжу к Пастуху. Пусть присмотрятся ребята. Если и возле них идет возня, можно напрячь их, чтобы конкретизировали след. Они сейчас охранным бизнесом занялись, так что могут сразу и не распознать, что их втягивают в провокацию...
— Этого мало. Обрати внимание на тост. — Генерал забрал у Голубкова заметку с переводом и прочел:
— «За братство русских и грузин, живущих в Москве...» Это что? Явный намек на то, что мы покровительствуем тем, кого Шеварднадзе просит ему выдать. А в чем он их обвиняет, помнишь?
— В подготовке переворота и покушения.
— Вот именно. Значит что?
Голубков опять промолчал. При всем его немалом опыте ему еще не приходилось быть обвиняемым в подготовке покушения на президента соседней державы.
Нифонтов испытующе посверлил Константина Дмитриевича взглядом и сам обрисовал перспективы:
— Если заиграемся, быть тебе обвиненным в международном терроризме. И хрен тогда докажешь, что ты не верблюд, а вся наша управа — не верблюжатник. Уверен, что не дашь себя затянуть в ловушку?
— Постараюсь.
— Вот-вот. Всегда ты так. Тут стараться мало. Уверен, что у тебя получится?
Нифонтов и Голубков не знали, что в это самое время в Тбилиси летит самолет, на котором по всем документам находится Олег Мухин. Что сам Олег в это время скитается по вечерней Москве, не в силах придумать, куда ему деваться и что делать с подозрительным кейсом. Знай они все это — быстро бы избавились от предположений и разгадывания загадок вслепую. Они сразу поняли бы, что игра против них идет уже давно. Что роли и ходы в ней распределены так основательно, что вопрос о том, чтобы не быть в нее втянутым, уже не стоит. Мало того, теперь даже просто физически уцелеть становилось для них проблематичным. А уж сохранить должности и погоны — вообще фантастика.
Но руководители УПСМ ничего этого пока не ведали. А чего не знаешь, то и не беспокоит и, как ни парадоксально, не мешает принимать действенные меры. Правда, при этом надо быть очень уверенным в тех, кто с тобой в одной упряжке. А как можно быть уверенным в том, кто о своем участии в твоей судьбе даже и не подозревает?
Никак нельзя.
Начальник УПСМ генерал-лейтенант Александр Николаевич Нифонтов, заканчивая совещание, сделал паузу и с легким вздохом объявил:
— Товарищи офицеры, вынужден вас огорчить. И прошу проинформировать своих подчиненных, присовокупив, что только крайняя необходимость вынуждает меня на этот шаг. Денежное довольствие за декабрь будет выплачено в половинном размере. То же самое за январь.
В узком зале вокруг широкого и длинного овального стола сгустилась тишина. Почти все присутствующие уже знали о предстоящем. На то они и разведчики, чтобы знать о событиях заранее. Но все равно многие надеялись, что уж перед Новым-то годом их эта неприятность минует.
— Это связано с тем, — выложив самое трудное, Нифонтов почувствовал себя свободнее, — что нам необходимо срочно закончить работы по экранизации здания. А бюджетное финансирование практически заморожено. Вам не надо объяснять, как важно обезопасить наши компьютеры, наши собственные системы связи и прочую электронику. Посему уверен, что вы и ваши люди правильно поймете ситуацию. Даю слово офицера, что в феврале — марте все задолженности будут погашены. Причем с учетом инфляции. Вопросы есть? Все свободны, Голубкову остаться.
Мрачновато покидали подчиненные Нифонтова защищенный от всех видов прослушивания зал для заседаний. Генералу-то что — он проинформировал их и забыл. А им еще смотреть в глаза своим подчиненным. И так же сухо, делая вид, что ничего особенного не случилось, сообщать, что праздник у них будет куцым. А после Нового года вообще придется опять жить, занимая у гражданских знакомых. А потом начальникам отделов предстояло самое тяжкое: прийти домой и там доложить женам и тещам, что надо затягивать пояса.
Причем женам и тещам не объяснишь, что их деньги уйдут на меры по безопасности от ЭМБ, к тому же эта новая напасть — электронно-магнитные бомбы — секретна. Придется мямлить что-нибудь об общей экономической и финансовой напряженности в стране.
ЭМБ — это в принципе простые устройства, которые могут мощным бесшумным и невидимым импульсом не просто стереть все данные из имеющихся в радиусе сотен метров компьютеров, но и полностью вывести их из строя. А в компьютерах УПСМ много чего такого, что обеспечивает безопасность страны и стабильность ее руководства. Допустить их повреждение — значит нанести урон в тысячу крат больший, чем стоит надежная экранизация помещений, где установлены основные серверы. Притом что погибшие уникальные данные в деньгах можно оценить лишь весьма приблизительно: ведь многое из того, что хранится в этих компьютерах, оплачено усилиями суперагентов УПСМ, их здоровьем, а иногда и жизнями...
Но все равно, единственное, что облегчало душу покидавшим помещение офицерам, — это уверенность, что и сам генерал-лейтенант выпишет себе такую же неполную получку, как и всем прочим. Утешение слабое, но все же лучше, чем никакого...
Нифонтов же, озвучив неприятное решение, тут же о нем совершенно забыл. Он считал, что всякая служба чревата лишениями. Как на фронте случается и поголодать из-за перебоев в снабжении, так и спецслужбистам не зазорно на время ужаться в получке. Поэтому реплика генерал-майора Голубкова его в первый момент озадачила:
— И как же ты, интересно, собираешься компенсировать инфляцию? — спросил начальник оперативного отдела УПСМ. — Да тебя финансовое управление с дерьмом за это смешает. Нет ведь правительственного разрешения на сей счет...
— Инфляцию? Какую инфляцию? — недоуменно спросил генерал-лейтенант. — А-а, ты еще об этом. Очень просто. Кто-то из наших обратится в суд. И суд меня обяжет выплатить задолженность с учетом инфляции. Никакая ревизия не придерется!
Нифонтов был горд своей идеей, но Голубков снова удивился:
— В суд? Военнослужащий? И кто ж на это решится?
— Кто угодно. Кому прикажу. Ты, например. Судебное заседание будет закрытым. Собственно, чего там заседать, если судья свой человек, а я не против иска?
— Не боишься прецедента? — ругая себя за свой язык, сомневался Голубков. — А ну как все войдут во вкус и начнут сутяжничать?
— А кто узнает? О судебном решении будут знать четверо: ты, я, зампофин и судья. Ладно, хватит об этом. Ты мне лучше объясни, что у тебя с резидентом по Кавказу?
— Все в порядке, — доложил Голубков. — Встретились. Материалы он мне передал, но там пока мало конкретики. Что воруют — очевидно. А данные о бронетранспортерах, которые ушли в Армению, и о зенитных пулеметах, переправленных в Чечню, — пока еще на уровне предположений и домыслов. Из боксов и со складов техника исчезла, — это факт. Но, понятно же, что, проведи мы там проверку, окажется, что все погибло под селями и обвалами либо списано как отслужившее моторесурс.
— А в Абхазии?
— В Абхазии тем более. Боевые действия, ты ж понимаешь. Сгорел вертолет. А там иди разберись, подбили его сепаратисты или грузины? Или, наоборот, купили те или другие.
— Ну и каковы твои предложения? — кивнул, соглашаясь, Нифонтов. — Что мне докладывать куратору?
— Есть пока две зацепки. У резидента на примете один зампотех, который через пару месяцев увольняется в запас по выслуге. Вроде бы он не против в обмен на гарантию амнистии и выплаты всего, что ему причитается за службу, дать показания. Свидетель он мощный: у него будут не только детальные списки, личное свидетельство, но и ксерокопии подделанных документов.
Вторая — через грузин. У меня есть надежный выход на канцелярию Шеварднадзе. Если там удастся, то их контрразведка может нам много чего сообщить полезного. И не только о хищениях и коррупции.
— Я-асно, — задумчиво протянул начальник управления. — Только вот что... Давай-ка мы это как-нибудь похитрее залегендируем. Не надо, чтобы это выглядело как наше сотрудничество с ними. Понял? Пусть это будет как бы работа у них нашего крота.
Голубков кивнул. Ему не надо было напоминать, что предыдущий президент России недолюбливал президента Грузии. Тот еще во время их совместного пребывания в Политбюро ЦК КПСС не слишком высоко оценил деловые качества будущего реформатора России. Шеварднадзе, опытный, но жестковатый грузин, слишком четко понимал, к чему могут привести амбиции без понимания сути событий. И вот из-за прошлых обид, злопамятности высшего чиновника России и обострившегося положения в Абхазии два православных народа оказались в конфронтации: Но Нифонтов и Голубков были служивыми людьми, а служивые командующих себе не выбирают, служивым приходится исходить из того, что есть. Выкручиваться.
— Понял, — резюмировал генерал-майор. — Оформим моего человека как крота, имя засекретим, выпишем вознаграждение. Доклад представлю, как результат агентурной разработки, так?
— Так. Теперь вот что еще. Как, Костя, ты объяснишь мне вот это? — И Нифонтов достал из лежавшей под его тяжелой волосатой рукой густо-зеленой папки ксерокопию заметки из англоязычной газеты, к которой был подколот отпечатанный на принтере перевод.
"Как сообщил источник в Кремле со ссылкой на генерал-майора К. Д.
Голубкова, работающего в одном из подразделений ФСБ или ФАПСИ, отношения России и Грузии будут обостряться, пока у власти в Грузии находится «рвущаяся в НАТО клика тирана Шеварднадзе». Об этом генерал-майор заявил на встрече ветеранов Вооруженных сил СССР в клубе «Щит Родины». Это неформальная организация, объединяющая бывших сослуживцев, ныне оказавшихся разведенными по армиям СНГ и других стран ближнего зарубежья России.
Генерал Голубков, в частности, заявил и о том, что не понимает, почему ликвидаторы катастрофы на Чернобыльской АЭС, которую до сих пор лживо называют «аварией», получают пенсию не в зависимости от того, несколько эффективна была их работа по ликвидации последствий катастрофы, а от того, насколько сильно они при этом пострадали. На том же заседании один из сослуживцев Голубкова капитан-спецназовец Пастухов поднял тост «За братство русских и грузин, живущих в Москве...»
— Бред, — нахмурился Голубков. — В клубе был. По твоему заданию. Отчет об этом уже у тебя. Однако о Грузии — во всяком случае, в таком разрезе — речи не шло. О Чернобыле вообще не говорилось. Ни слова. А Пастухова так и вообще на том сборе не было. Он никогда никакого отношения к «Щиту» не имел. Это провокация.
— Я и без тебя знаю, что провокация, — поморщившись, как от изжоги, буркнул Нифонтов. — Я тебя про другое спрашиваю: как ты это можешь объяснить? Мы взялись с тобой расследовать коррупцию в российских войсках на Кавказе, в частности в Грузии. И тут же тебя выставляют как обвинителя Шеварднадзе. Совпадение? Упреждающий удар? Или крючок на будущее? А Пастухов? Он тут каким боком? Не в связи ли с ликвидацией его группой того террориста... Пилигрима, да? Это тоже ведь кавказский след, так?[1]
— А что за газета? За какое число? — не найдя названия и числа на ксерокопии, спросил Голубков.
— Это я тебе пока не могу сказать, — мотнул лобастой головой Нифонтов.
— В печать заметка не пошла, удалось в последний момент вытеснить какой-то сенсацией. Однако полностью изъять эту дезу не представляется возможным.
Она еще может вынырнуть где угодно. И чего я уж совсем никак не могу понять, при чем тут Чернобыль? А знаешь, твоя интонация в этой реплике поймана очень точно. Вот буквально слышу твой голос. Может, ты где-то в ином месте и по другому поводу говорил что-то похожее?
— На хрена, извини за выражение, мне такое болтать? Да я, признаться, и не думал никогда об этом — о том, кто и сколько получает за чернобыльские дела... Как-то это все очень далеко от меня...
— Я слышал краем уха, — сообщил Нифонтов, — что в правительстве собираются пересматривать размеры пенсий для ликвидаторов.
— Да? Понятия не имею.
— И все-таки... Ради чего это все накапано? Есть связь с нашей темой или другими делами? Какими? Зачем?
Голубков задумался. Потом нерешительно сказал:
— Есть одно рабочее соображение... Ты помнишь... Чтобы выманить Пилигрима, мы через ФСБ устроили для чеченцев утечку фальшивой объективки о группе Пастуха.
— Да, конечно, помню. Что-то там о перерождении и рвачестве. Она ведь тогда и сработала как приманка, та объективка. Ну что в этой связи?
— Просто, несколько я могу судить, — Голубков умолк, прикидывая формулировку: то, что вырисовывалось, ему очень не нравилось, — эта объективка — единственный вышедший от нас документ, в котором моя и его фамилии присутствуют одновременно. И кто может гарантировать, что Пилигрим не поделился этой дезой с кем-то еще, кроме чеченцев? Никто не может. Но если тот документ всплывет вкупе с этой вот заметкой, то получается, что Пастух по моему заданию что-то затевает в Грузии. Причем заодно с теми грузинами, которые прячутся от Шеварднадзе в Москве!
Это полностью совпадало с тем, что думал сам Никифоров, но генерал-лейтенант предпочел воспользоваться правом начальника задавать вопросы, когда ни у кого нет готового решения:
— И что ты предлагаешь?
— Что я могу предложить, если я об этом только что узнал?.. А что, если нам посодействовать публикации этой заметки? И поскорее?
— Ты хочешь сделать вид, что мы ни о чем не подозреваем, и дать им возможность продолжать? — Нифонтов был явно не в восторге от этого предложения, уже хотя бы потому, что ему предстояло вслед за благодарностью резиденту, сумевшему предотвратить провокационную публикацию, сразу же давать команду о содействии этой самой провокации. — Ты все прикинул? И тот скандал, который разразится, если это перепечатают в Грузии? Не заиграемся?
— Можем, конечно, и заиграться, — согласился Голубков. — Но в случае скандала у нас будет возможность для опровержения — раз. А во-вторых, как еще можно обнаружить того, кто приготовил этот удар, если не приоткрыться?
— Тебе легко говорить — приоткрыться! А ты представляешь, как я буду выглядеть, когда все это придется объяснять наверху?
Но, хорошо зная Нифонтова, Голубков сразу понял, что последний пассаж — риторический. Начальство вообще любит, когда поставленный ими вопрос из сферы их компетенции ставит хуже информированных подчиненных в тупик.
— Впрочем, выкручусь, — посоображав, признал начальник УПСМ.
Предоставлю куратору самому выбирать, что это — нечаянная откровенность в духе ельцинской неприязни к Шеварднадзе или намеренная утечка, дабы просечь расклад. Лады. А что думаешь предпринять в первую очередь ты?
— Съезжу к Пастуху. Пусть присмотрятся ребята. Если и возле них идет возня, можно напрячь их, чтобы конкретизировали след. Они сейчас охранным бизнесом занялись, так что могут сразу и не распознать, что их втягивают в провокацию...
— Этого мало. Обрати внимание на тост. — Генерал забрал у Голубкова заметку с переводом и прочел:
— «За братство русских и грузин, живущих в Москве...» Это что? Явный намек на то, что мы покровительствуем тем, кого Шеварднадзе просит ему выдать. А в чем он их обвиняет, помнишь?
— В подготовке переворота и покушения.
— Вот именно. Значит что?
Голубков опять промолчал. При всем его немалом опыте ему еще не приходилось быть обвиняемым в подготовке покушения на президента соседней державы.
Нифонтов испытующе посверлил Константина Дмитриевича взглядом и сам обрисовал перспективы:
— Если заиграемся, быть тебе обвиненным в международном терроризме. И хрен тогда докажешь, что ты не верблюд, а вся наша управа — не верблюжатник. Уверен, что не дашь себя затянуть в ловушку?
— Постараюсь.
— Вот-вот. Всегда ты так. Тут стараться мало. Уверен, что у тебя получится?
Нифонтов и Голубков не знали, что в это самое время в Тбилиси летит самолет, на котором по всем документам находится Олег Мухин. Что сам Олег в это время скитается по вечерней Москве, не в силах придумать, куда ему деваться и что делать с подозрительным кейсом. Знай они все это — быстро бы избавились от предположений и разгадывания загадок вслепую. Они сразу поняли бы, что игра против них идет уже давно. Что роли и ходы в ней распределены так основательно, что вопрос о том, чтобы не быть в нее втянутым, уже не стоит. Мало того, теперь даже просто физически уцелеть становилось для них проблематичным. А уж сохранить должности и погоны — вообще фантастика.
Но руководители УПСМ ничего этого пока не ведали. А чего не знаешь, то и не беспокоит и, как ни парадоксально, не мешает принимать действенные меры. Правда, при этом надо быть очень уверенным в тех, кто с тобой в одной упряжке. А как можно быть уверенным в том, кто о своем участии в твоей судьбе даже и не подозревает?
Никак нельзя.
Глава третья. Муха и юный химик Полянкин
Оказывается, если к руке прикован взрывоопасный чемоданчик, окружающая действительность существенно преображается. Промозглый ветер становится щемяще нежным. Бабы, и ранее-то вполне притягательные, вдруг делаются ошеломляюще прекрасными и отвечают на твои взгляды с изумительной отзывчивостью. Окна домов сияют уютной жизнью в кругу добрых домашних. И даже бурая каша, называемая в столице снегом, чавкает под ногами поэтично.
Особую остроту восприятию придавала глушилка для радиовзрывателя. Ее аккумуляторы почти выдохлись. То есть милиционеры еще вздрагивали от истошного рева, которым их рации реагировали на мое появление, но я-то знал: глушилка может отказать в любой момент. А что затем произойдет, представлять не хотелось категорически.
Вот к чему приводит стремление иметь деньги, не стоя ежедневно у станка. Невольно думалось о том, так ли я жил? Не настал ли момент, когда как раз и будет мучительно больно за прожитые в кайфе годы? А ведь меня предупреждали! Но сколько часов, недель и лет я провел в праздных развлечениях, вместо того чтобы учиться, учиться и еще, и еще учиться!
Учиться взрывному делу, радиоделу, физике, химии и искусству конспирации надо было. Тогда бы не маялся, не зная, куда деваться. Как всегда бывало, когда я чуял на себе внимание сторонников теории «Нет человека — нет проблемы», во рту появился мерзкий привкус меди. Нет, вы подумайте: приговорить к смерти из-за какой-то музейной дряни! Варвары. Подошли бы вежливо, попросили бы спокойно — я, скорее всего, и так бы все отдал.
Зимой прохожие особенно торопливы и, когда тебе некуда спешить, среди них чувствуешь себя совершенно неприкаянным.
Ходу в общественный транспорт, в заведения общепита и во дворы, где могут быть энергоподстанции, мне не было. Радиовзрыватели способны на любые фокусы. Особенно если эти вороги для экономии использовали китайскую продукцию. Случалось, китайский товар срабатывал от искр в системе зажигания авто или на линии электропередачи. Собственно, даже просто на улице мне находиться небезопасно. Ведь любая искра издает еще и радиоимпульс, а трамваи так и сыплют фейерверками. Будто к Новому году репетируют. Странно, раньше мне это зрелище казалось красивым.
Устав месить грязь, я взял в киоске горячего кофе, сосиску в тесте и притулился возле заиндевелого столика. Прохожие шли мимо с такими рожами, будто все они безмятежно счастливы. Сосиска была дрянь, но стоило вспомнить, что она, возможно, последняя в моей жизни, как она стала изумительно вкусной. Впрочем, так случается и когда у тебя весь день во рту куска не было. Где-то высоко в черном небе летел мой заранее оплаченный самолетный ужин.
Оставалось утешиться тем, что не бывает, чтобы вся работа целиком проходила без сучка без задоринки. Где-то, в чем-то, хоть чуть-чуть, но обязательно подставишься. Обязательно. Поэтому непременно нужна заначка — запас времени, денег и прочих ресурсов. С другой стороны, пока не узнаешь, в чем осечка, неопределенность давит. Поэтому когда я еще в аэропорту понял, в чем сегодня вышла промашка, то даже слегка обрадовался. Ясность — она вдохновляет. Главный на сегодня, казалось, прокол состоял в том, что мы с Боцманом недоучли вероятность подлянки от заказчика. Однако этим выводом я не ограничился. Я пошел дальше: только круглый идиот примет за случайность покушение на Боцмана, главного нашего сапера.
У Дока был свой взгляд на вещи, и, пока мы с ним колесили, у него вырисовалась такая версия: кто-то решил слямзить музейную ценность и полтора миллиона долларов. Эти кто-то наняли наше «MX плюс» для перевозки, а потом подменили ожерелье, впихнув вместо него в кейс бомбу. Вероятно, запустить дьявольскую машинку планировалось в момент взлета, когда горючего больше всего, или в полете над горами. Взрыв, катастрофа, пожар — поди разбери в этой каше, кто там есть кто. Ожерелье пропадает, а злодеи получают наличные от страховой компании. Попозже, когда все утихнет, смогут еще и само ожерелье толкануть. Чем не версия? Полтора миллиона баксов — для отморозков достаточная причина, чтобы похоронить кучу людей. Осечка у них вышла из-за того, что тот, кто снаряжал бомбу, не отказал себе в удовольствии попрощаться со мной за руку. Вежливый такой гад. Но бдительная сука Регина запах ВВ просекла, чем и предотвратила злодейство. Правда, пока только в отношении самолета.
Версия как версия, хотя меня смущал малый вес кейса. Я нисколько не сомневался, что там находилась взрывчатка, но для самолета маловато... На что Док, тоже тот еще сапер, сослался на научно-технический прогресс.
Который-де уже такого наизобретал, что нам, давно не просвещавшимся, и не снилось.
И вот теперь я вульгарно не знал, куда деваться. Первое, что приходило в голову, — кинуться к друзьям. К Пастуху, например, в его Затопино, поскольку больного Боцмана тревожить не с руки: наверняка эти деятели его пасут, если уж не поленились подстроить аварию; Док с Артистом тоже наверняка под колпаком. Да и визит к Пастуху не самое мудрое из возможного.
Первые порывы души слишком легко просчитываются противником. Поэтому к друзьям соваться нельзя. Если уж нас решили подставить, то наверняка многое про нас знают. Исходить следовало из того, что следят за всеми нашими. И ждут меня возле них. Если версия Дока хоть на пятьдесят процентов близка к истине, то ради сокрытия концов такого преступления заодно со мной могут положить кого угодно.
Не стоило соваться и в УПСМ: во-первых, кто я им, а во-вторых, им своя секретность ближе к телу. Особенно если следом за мной к ним заявится милиция.
Ей-то уже наверняка обо мне заявили. Нынче я по всем формальным признакам — человек, который свистнул ожерельице ценой в полтора лимона баксов. По всем документам я покинул «Изумруд» с висюлькой царицы Тамары. С коим, получается, и сбежал из аэропорта. Так что если сейчас у меня в кейсе вместо драгоценности — бомба, то весь спрос с меня. Такая работа. Такая милиция. Но если меня сгребут одного, то у ребят будет возможность меня выручить. А вот если я и их за собой потяну, то мы все сгнием в следственном изоляторе. В нашей стране сажать человеков в тюрягу гораздо легче, чем не сажать...
Короче, я обязан суметь выкрутиться самостоятельно. Муха я или кто?
Однако самый существенный наш с Боцманом прокол заключался в том, что мы даже не подумали о маршрутах отхода. Расслабились, забыли, в какое время живем. И вот теперь я мерзну, не зная, куда податься. Разумеется, как у каждого нормального холостяка, у меня имеются кое-какие явки. И кое-что еще. Так что если бы требовалось просто отсидеться, выкрутиться — нет проблем. Даже с комфортом. Но эта проклятая взрывчатка! И эта моя лень, помешавшая как следует изучить саперное дело. Впрочем, как и радио, как и физику, и химию, и все прочее. Ведь я не могу сейчас даже браслетку наручника отпереть, распилить или перекусить. Вдруг от этого включится взрыватель? Очень, знаете, не хотелось остаться как минимум без руки, а то и вовсе без ливера.
И вдруг что-то у меня в голове такое мелькнуло... Когда я пожалел о том, что плохо учил взрывное дело, радио и физику, что-то определенно забрезжило в памяти. Ах да, химия! Есть же, есть у меня один знакомый, который как раз химией увлекается. Мишаня Полянкин. Это вариант.
Осталось только сообразить, кого мне сейчас следует бояться больше: бандитов, милиции или Полянкина?
Вот и эти, хихикая и вихляя прелестями, затащили прилично одетого, нетвердо стоявшего на ногах, но жаждавшего любви Полянкина в темень и там вместо обещанных утех угостили кастетом, чтоб не рыпался, пока у него изымают деньги. Обнаружив, что его карманы практически пусты, и войдя в раж, телки принялись месить его ногами. Забили бы насмерть, если в не самопожертвование одного товарища, то бишь мое.
Неподалеку от того закутка, где Полянкина учили уму-разуму, я караулил клиента. Он посещал маму-старушку, а я обеспечивал безопасность.
Расправляясь с Мишаней, шалавы подняли такой гам, включавший ругань, смачные удары и стоны, что я, естественно, заподозрил во всей этой возне отвлекающий меня маневр. Правило-то при охране VIP-персоны простое: пусть у тебя на глазах хоть детский сад на колбасу режут, тебя это не касается.
Твое дело — хранить тело клиента. Однако Полянкин так жалобно стонал, что мой вышедший к машине клиент проникся сочувствием. Велел спасти. Поскольку с ним были двое «быков», я повиновался. Клиент велел мне доставить Полянкина по месту жительства, а сам с «быками» сгреб шалав и отправился их наказывать. Наказал, кстати, он самого себя: подхватил одновременно СПИД, от чего несколько позже и помер. Мораль: наказывать баб — себе дороже, и чем меньше заботишься о справедливости, тем дольше живешь.
Особую остроту восприятию придавала глушилка для радиовзрывателя. Ее аккумуляторы почти выдохлись. То есть милиционеры еще вздрагивали от истошного рева, которым их рации реагировали на мое появление, но я-то знал: глушилка может отказать в любой момент. А что затем произойдет, представлять не хотелось категорически.
Вот к чему приводит стремление иметь деньги, не стоя ежедневно у станка. Невольно думалось о том, так ли я жил? Не настал ли момент, когда как раз и будет мучительно больно за прожитые в кайфе годы? А ведь меня предупреждали! Но сколько часов, недель и лет я провел в праздных развлечениях, вместо того чтобы учиться, учиться и еще, и еще учиться!
Учиться взрывному делу, радиоделу, физике, химии и искусству конспирации надо было. Тогда бы не маялся, не зная, куда деваться. Как всегда бывало, когда я чуял на себе внимание сторонников теории «Нет человека — нет проблемы», во рту появился мерзкий привкус меди. Нет, вы подумайте: приговорить к смерти из-за какой-то музейной дряни! Варвары. Подошли бы вежливо, попросили бы спокойно — я, скорее всего, и так бы все отдал.
Зимой прохожие особенно торопливы и, когда тебе некуда спешить, среди них чувствуешь себя совершенно неприкаянным.
Ходу в общественный транспорт, в заведения общепита и во дворы, где могут быть энергоподстанции, мне не было. Радиовзрыватели способны на любые фокусы. Особенно если эти вороги для экономии использовали китайскую продукцию. Случалось, китайский товар срабатывал от искр в системе зажигания авто или на линии электропередачи. Собственно, даже просто на улице мне находиться небезопасно. Ведь любая искра издает еще и радиоимпульс, а трамваи так и сыплют фейерверками. Будто к Новому году репетируют. Странно, раньше мне это зрелище казалось красивым.
Устав месить грязь, я взял в киоске горячего кофе, сосиску в тесте и притулился возле заиндевелого столика. Прохожие шли мимо с такими рожами, будто все они безмятежно счастливы. Сосиска была дрянь, но стоило вспомнить, что она, возможно, последняя в моей жизни, как она стала изумительно вкусной. Впрочем, так случается и когда у тебя весь день во рту куска не было. Где-то высоко в черном небе летел мой заранее оплаченный самолетный ужин.
Оставалось утешиться тем, что не бывает, чтобы вся работа целиком проходила без сучка без задоринки. Где-то, в чем-то, хоть чуть-чуть, но обязательно подставишься. Обязательно. Поэтому непременно нужна заначка — запас времени, денег и прочих ресурсов. С другой стороны, пока не узнаешь, в чем осечка, неопределенность давит. Поэтому когда я еще в аэропорту понял, в чем сегодня вышла промашка, то даже слегка обрадовался. Ясность — она вдохновляет. Главный на сегодня, казалось, прокол состоял в том, что мы с Боцманом недоучли вероятность подлянки от заказчика. Однако этим выводом я не ограничился. Я пошел дальше: только круглый идиот примет за случайность покушение на Боцмана, главного нашего сапера.
У Дока был свой взгляд на вещи, и, пока мы с ним колесили, у него вырисовалась такая версия: кто-то решил слямзить музейную ценность и полтора миллиона долларов. Эти кто-то наняли наше «MX плюс» для перевозки, а потом подменили ожерелье, впихнув вместо него в кейс бомбу. Вероятно, запустить дьявольскую машинку планировалось в момент взлета, когда горючего больше всего, или в полете над горами. Взрыв, катастрофа, пожар — поди разбери в этой каше, кто там есть кто. Ожерелье пропадает, а злодеи получают наличные от страховой компании. Попозже, когда все утихнет, смогут еще и само ожерелье толкануть. Чем не версия? Полтора миллиона баксов — для отморозков достаточная причина, чтобы похоронить кучу людей. Осечка у них вышла из-за того, что тот, кто снаряжал бомбу, не отказал себе в удовольствии попрощаться со мной за руку. Вежливый такой гад. Но бдительная сука Регина запах ВВ просекла, чем и предотвратила злодейство. Правда, пока только в отношении самолета.
Версия как версия, хотя меня смущал малый вес кейса. Я нисколько не сомневался, что там находилась взрывчатка, но для самолета маловато... На что Док, тоже тот еще сапер, сослался на научно-технический прогресс.
Который-де уже такого наизобретал, что нам, давно не просвещавшимся, и не снилось.
И вот теперь я вульгарно не знал, куда деваться. Первое, что приходило в голову, — кинуться к друзьям. К Пастуху, например, в его Затопино, поскольку больного Боцмана тревожить не с руки: наверняка эти деятели его пасут, если уж не поленились подстроить аварию; Док с Артистом тоже наверняка под колпаком. Да и визит к Пастуху не самое мудрое из возможного.
Первые порывы души слишком легко просчитываются противником. Поэтому к друзьям соваться нельзя. Если уж нас решили подставить, то наверняка многое про нас знают. Исходить следовало из того, что следят за всеми нашими. И ждут меня возле них. Если версия Дока хоть на пятьдесят процентов близка к истине, то ради сокрытия концов такого преступления заодно со мной могут положить кого угодно.
Не стоило соваться и в УПСМ: во-первых, кто я им, а во-вторых, им своя секретность ближе к телу. Особенно если следом за мной к ним заявится милиция.
Ей-то уже наверняка обо мне заявили. Нынче я по всем формальным признакам — человек, который свистнул ожерельице ценой в полтора лимона баксов. По всем документам я покинул «Изумруд» с висюлькой царицы Тамары. С коим, получается, и сбежал из аэропорта. Так что если сейчас у меня в кейсе вместо драгоценности — бомба, то весь спрос с меня. Такая работа. Такая милиция. Но если меня сгребут одного, то у ребят будет возможность меня выручить. А вот если я и их за собой потяну, то мы все сгнием в следственном изоляторе. В нашей стране сажать человеков в тюрягу гораздо легче, чем не сажать...
Короче, я обязан суметь выкрутиться самостоятельно. Муха я или кто?
Однако самый существенный наш с Боцманом прокол заключался в том, что мы даже не подумали о маршрутах отхода. Расслабились, забыли, в какое время живем. И вот теперь я мерзну, не зная, куда податься. Разумеется, как у каждого нормального холостяка, у меня имеются кое-какие явки. И кое-что еще. Так что если бы требовалось просто отсидеться, выкрутиться — нет проблем. Даже с комфортом. Но эта проклятая взрывчатка! И эта моя лень, помешавшая как следует изучить саперное дело. Впрочем, как и радио, как и физику, и химию, и все прочее. Ведь я не могу сейчас даже браслетку наручника отпереть, распилить или перекусить. Вдруг от этого включится взрыватель? Очень, знаете, не хотелось остаться как минимум без руки, а то и вовсе без ливера.
И вдруг что-то у меня в голове такое мелькнуло... Когда я пожалел о том, что плохо учил взрывное дело, радио и физику, что-то определенно забрезжило в памяти. Ах да, химия! Есть же, есть у меня один знакомый, который как раз химией увлекается. Мишаня Полянкин. Это вариант.
Осталось только сообразить, кого мне сейчас следует бояться больше: бандитов, милиции или Полянкина?
* * *
Познакомился я с Михаилом Федоровичем Полянкиным года два назад. Тоже зимой и тоже при романтических обстоятельствах. Две девицы трудной судьбы, но легкого поведения заловили его, подвыпившего, неподалеку от платформы Домодедово. Пьяные — всегда желанная дичь для прохиндеев любого пола. А уж нынче охота на них открыта весь год круглосуточно. Желающие поиметь одинокого пьяненького, включая ментов, чуть ли не в очередь выстраиваются.Вот и эти, хихикая и вихляя прелестями, затащили прилично одетого, нетвердо стоявшего на ногах, но жаждавшего любви Полянкина в темень и там вместо обещанных утех угостили кастетом, чтоб не рыпался, пока у него изымают деньги. Обнаружив, что его карманы практически пусты, и войдя в раж, телки принялись месить его ногами. Забили бы насмерть, если в не самопожертвование одного товарища, то бишь мое.
Неподалеку от того закутка, где Полянкина учили уму-разуму, я караулил клиента. Он посещал маму-старушку, а я обеспечивал безопасность.
Расправляясь с Мишаней, шалавы подняли такой гам, включавший ругань, смачные удары и стоны, что я, естественно, заподозрил во всей этой возне отвлекающий меня маневр. Правило-то при охране VIP-персоны простое: пусть у тебя на глазах хоть детский сад на колбасу режут, тебя это не касается.
Твое дело — хранить тело клиента. Однако Полянкин так жалобно стонал, что мой вышедший к машине клиент проникся сочувствием. Велел спасти. Поскольку с ним были двое «быков», я повиновался. Клиент велел мне доставить Полянкина по месту жительства, а сам с «быками» сгреб шалав и отправился их наказывать. Наказал, кстати, он самого себя: подхватил одновременно СПИД, от чего несколько позже и помер. Мораль: наказывать баб — себе дороже, и чем меньше заботишься о справедливости, тем дольше живешь.