— А о чем у вас к нему базар? — спросил один из местных.
— Я знаю, что у него моя тачка. И лучше бы было для него, если бы он ее вернул...
Я, говоря правду, рассчитывал на то, что Хлеборезу немедленно передадут мои слова, и тот, удивившись нашей «борзоте», назначит стрелку и заявится на нее лично: если я так качаю права, значит, за мной стоит сила. Какой бы ты ни был крутой, всегда должен помнить, что может найтись кто-нибудь круче тебя. Поэтому по всем их бандитским понятиям Хлеборез должен был сначала выяснить, насколько правомерно мы качаем свои права, и уже потом там же, на месте, решить, как ему поступать — идти на конфликт с нами или нет.
Как я и предполагал, говоривший со мной парень сразу же достал мобильный и набрал номер:
— Артур, привет, это Скотч... Тут в «Зорях» какие-то борзые до тебя пришли... Права качают на какую-то тачку... Что? А, сейчас... — Парень протянул мне телефон. — На, сам с ним базарь...
— Хлеборез? — спросил я.
— Ты кто, откуда? — раздался в трубке голос с сильным кавказским акцентом.
— Какая тебе разница? — перебил его я. — Несколько дней назад у меня и моих друзей на берегу Волги в пятидесяти километрах южнее города пропали документы, вещи и две машины — старенький «жигуль» и трехлетка «патрол». Я знаю, шуровала чеченская кодла, но с ними свой разговор. А сейчас про тебя. Наши документы, которые мы уже вернули, были у тебя. Значит, с тебя спрос за все остальное... Вернешь по-хорошему или с тобой обязательно надо по-плохому?
— С такими ишаками, как ты, я вообще не разговариваю! — прошипел Хлеборез. — За то, что вы убили моих братьев в лагере, я вас всех разрежу на куски и шашлык из вашего мяса зажарю! Если ты хочешь быть мертвым ишаком, приезжай через час в промзону. Я там буду тебя ждать, клянусь! А если ты трус, я все равно тебя найду!
— Хорошо, через час встретимся... — сказал я и отключил телефон. — Ну и где эта ваша промзона? — спросил я у местного «разводящего», отдавая ему мобильник.
Здешняя городская промзона представляла собой большой пустырь между двух химзаводов. Место было диким и достаточно далеким от городского центра. К пустырю можно было подъехать с двух сторон, что, наверное, и имел в виду Хлеборез, назначая здесь встречу.
У нас на пятерых была только «беретта» Артиста, да еще Боцман на всякий случай прихватил в баре «Волжских зорь» небольшой ножичек — таким обычно режут лимоны. Я понимал, что Хлеборез заявится на стрелку не один, но тут ведь главное, как показывала наша многолетняя практика, не число. Главное — подготовиться к встрече.
Диспозиция была такая: оставаясь с мужиками посреди пустыря, я послал Артиста, единственного среди нас вооруженного человека, укрыться метрах в пятидесяти от этого места — там торчала какая-то металлическая конструкция, словно специально предназначенная для засады. Артист все понял с лета, достав свою пушку, он спрятался среди нагромождения ржавых железок; он должен был надежно обеспечить наши тылы. Ребятам я наказал оставаться на месте, когда появится Хлеборез. Я выдвинусь вперед, как поединщик на Куликовом поле, а они не должны ничего предпринимать, пока я сам не разберусь с этой сволочью. Подумав, я немного скорректировал диспозицию.
— Значит, так, — сказал я, чувствуя, как всегда перед боем, прилив веселой злости. — Уточнение: Док с Мухой остаются на месте, а Боцман идет вместе со мной — уступом сзади-слева. Все понятно?
Док хотел возразить что-то, но тут на пустырь сразу с двух сторон лихо вкатили две машины. Одна из них была моим «патролом». Ее дверца открылась, и из нее вылез худой, одетый во все черное человек. Это и был Хлеборез — во всяком случае, именно так его описал Семь-Сорок. За ним из машины выползли еще трое. Вторая машина, тоже иномарка, стояла поодаль, но из нее никто не показывался, — наверное, так они хотели отрезать нам пути к отступлению.
«Напрасно... — подумал я, — отступать мы не собираемся. А вот шпаны явно маловато для моих орлов будет...»
Я пошел навстречу чеченцам. Боцман шагал чуть сзади меня, а Муха с Доком остались стоять на месте.
Когда до Хлебореза осталось шагов пять-шесть, он демонстративно вытянул из внутреннего кармана ТТ, направил на меня. Его подельники, тоже кавказцы, смотрели на нас тоже кровожадно, но оружия я у них в руках не видел: наверное, Хлеборез не хотел никому уступать свое право кровной мести.
— Где наши вещи и вторая машина? — не обращая внимания на ствол, спросил я.
— Мертвецам ничего не нужно, — скривился Хлеборез, — а у тебя не будет даже могилы, я обещаю!
— Что ж, — пожал я плечами, — я ведь спрашивал тебя, как ты хочешь разговаривать, по-хорошему или по-плохому...
Все-таки реакция пока еще не подводила меня: я мгновенно понял, что сейчас этот урод выстрелит; понял не потому, что видел по гримасе, как мои слова его разозлили, понял как боксер, следя за его ногами: Хлеборез перенес тяжесть тела на опорную ногу, чтобы стрелять наверняка, чтобы держать отдачу, которая у ТТ довольно-таки приличная... И, чувствуя горячий ветер пролетевшей рядом с моим ухом пули, я, не дожидаясь, когда он выстрелит во второй раз, отклонился в сторону, шагнул, словно упал, вперед и резким коротким тычком ботинка выбил ему коленную чашечку. Хлеборез накренился вбок, и я, взвившись, тыльной стороной правой ладони нанес ему удар в переносицу, одновременно перехватывая левой рукой его ТТ. Боцман из-за моей спины рванулся к тем троим, что стояли у «патрола», а Муха и Боцман рванули ко второй машине, из которой вдруг посыпались бородатые. Вот тут и сгодился ТТ — рука сама знала, что ей делать, и я навскидку снял одного из троих у «патрола» — тот уже достал из-под полы куртки короткоствольный автомат, готовясь срезать нас с Боцманом. А когда Хлеборез потянулся за своим хваленым кинжалом, я без сожаления перебил ему рукояткой ТТ хребет у основания черепа. Хлеборез ткнулся лицом в землю. Боцман, сбив с ног прямым ударом в переносицу первого кавказца, бросил во второго свой ножичек, и он вонзился ему прямо в глазницу. За моей спиной раздался одиночный выстрел; я оглянулся и увидел, что это Артист уложил одного из чеченцев у второй машины...
Через пару минут все было кончено. Я подошел к своей тачке и осмотрел ее. Там все было в порядке, даже наши спальники лежали в багажном отделении — о лучшем и мечтать не надо было...
Мы повязали тех «чехов», что остались в живых — как-никак материал для следователей. Пусть здешние силовики разбираются, как это у них под самым носом развернулась чеченская мафия, чуть не подмявшая под себя все Поволжье...
На двух машинах мы отправились в центр города. Заехали в УВД, попрощались с Мальцевым и его сотрудниками. Сдали чеченцев, оставили свои показания... Правда, мальцевское начальство собиралось нас придержать до окончания расследования, взять с нас подписку о невыезде, но привезенная Голубковым грамота Совета безопасности сослужила свою службу и здесь: как-никак мы не просто сводили счеты, а выполняли задание чуть ли не самого президента... Все, больше нас ничто не держало в этом городе. Пора было и домой...
Но Боцман предложил всем нам отправиться к Волге.
— Зачем? — удивился Муха. — Купаться вроде бы еще рановато...
— К речникам надо заглянуть... — пояснил Митя, — рыбки бы у них достать. А то неловко с пустыми руками домой возвращаться — мы же все-таки, если помните, на рыбалке были...
Короче, многое из этой неожиданной для всех нас истории так и осталось в темноте. Хотя, положа руку на сердце, непонятного во всем этом ничего не было. Ни для кого из нас.
Наверное, Константину Дмитриевичу было виднее... И, судя по всему, о тех контейнерах с бактериологическим оружием так никто никогда ничего и не узнал.
Я бы тоже много дал, чтобы у меня не было этого лишнего знания — но... Судьба, судьба!.. Что ж, не мы ее выбираем, а она нас — и, наверное, так тому и быть.
Аминь...
— Я знаю, что у него моя тачка. И лучше бы было для него, если бы он ее вернул...
Я, говоря правду, рассчитывал на то, что Хлеборезу немедленно передадут мои слова, и тот, удивившись нашей «борзоте», назначит стрелку и заявится на нее лично: если я так качаю права, значит, за мной стоит сила. Какой бы ты ни был крутой, всегда должен помнить, что может найтись кто-нибудь круче тебя. Поэтому по всем их бандитским понятиям Хлеборез должен был сначала выяснить, насколько правомерно мы качаем свои права, и уже потом там же, на месте, решить, как ему поступать — идти на конфликт с нами или нет.
Как я и предполагал, говоривший со мной парень сразу же достал мобильный и набрал номер:
— Артур, привет, это Скотч... Тут в «Зорях» какие-то борзые до тебя пришли... Права качают на какую-то тачку... Что? А, сейчас... — Парень протянул мне телефон. — На, сам с ним базарь...
— Хлеборез? — спросил я.
— Ты кто, откуда? — раздался в трубке голос с сильным кавказским акцентом.
— Какая тебе разница? — перебил его я. — Несколько дней назад у меня и моих друзей на берегу Волги в пятидесяти километрах южнее города пропали документы, вещи и две машины — старенький «жигуль» и трехлетка «патрол». Я знаю, шуровала чеченская кодла, но с ними свой разговор. А сейчас про тебя. Наши документы, которые мы уже вернули, были у тебя. Значит, с тебя спрос за все остальное... Вернешь по-хорошему или с тобой обязательно надо по-плохому?
— С такими ишаками, как ты, я вообще не разговариваю! — прошипел Хлеборез. — За то, что вы убили моих братьев в лагере, я вас всех разрежу на куски и шашлык из вашего мяса зажарю! Если ты хочешь быть мертвым ишаком, приезжай через час в промзону. Я там буду тебя ждать, клянусь! А если ты трус, я все равно тебя найду!
— Хорошо, через час встретимся... — сказал я и отключил телефон. — Ну и где эта ваша промзона? — спросил я у местного «разводящего», отдавая ему мобильник.
* * *
Мы были на месте уже через полчаса — приехали на толковище, как говорят в мире Хлебореза, раньше времени. По рассказу Семь-Сорок, Хлеборез получил кличку за свою жестокость: он постоянно таскал с собой длинный кинжал, которым с патологическим наслаждением пластал свои жертвы, перед тем как отправить их на тот свет. Вид крови и стоны доставляли ему удовольствие, а поэтому от него в страхе шарахались даже самые завзятые душегубы, имеющие на своем счету не по одному убийству...Здешняя городская промзона представляла собой большой пустырь между двух химзаводов. Место было диким и достаточно далеким от городского центра. К пустырю можно было подъехать с двух сторон, что, наверное, и имел в виду Хлеборез, назначая здесь встречу.
У нас на пятерых была только «беретта» Артиста, да еще Боцман на всякий случай прихватил в баре «Волжских зорь» небольшой ножичек — таким обычно режут лимоны. Я понимал, что Хлеборез заявится на стрелку не один, но тут ведь главное, как показывала наша многолетняя практика, не число. Главное — подготовиться к встрече.
Диспозиция была такая: оставаясь с мужиками посреди пустыря, я послал Артиста, единственного среди нас вооруженного человека, укрыться метрах в пятидесяти от этого места — там торчала какая-то металлическая конструкция, словно специально предназначенная для засады. Артист все понял с лета, достав свою пушку, он спрятался среди нагромождения ржавых железок; он должен был надежно обеспечить наши тылы. Ребятам я наказал оставаться на месте, когда появится Хлеборез. Я выдвинусь вперед, как поединщик на Куликовом поле, а они не должны ничего предпринимать, пока я сам не разберусь с этой сволочью. Подумав, я немного скорректировал диспозицию.
— Значит, так, — сказал я, чувствуя, как всегда перед боем, прилив веселой злости. — Уточнение: Док с Мухой остаются на месте, а Боцман идет вместе со мной — уступом сзади-слева. Все понятно?
Док хотел возразить что-то, но тут на пустырь сразу с двух сторон лихо вкатили две машины. Одна из них была моим «патролом». Ее дверца открылась, и из нее вылез худой, одетый во все черное человек. Это и был Хлеборез — во всяком случае, именно так его описал Семь-Сорок. За ним из машины выползли еще трое. Вторая машина, тоже иномарка, стояла поодаль, но из нее никто не показывался, — наверное, так они хотели отрезать нам пути к отступлению.
«Напрасно... — подумал я, — отступать мы не собираемся. А вот шпаны явно маловато для моих орлов будет...»
Я пошел навстречу чеченцам. Боцман шагал чуть сзади меня, а Муха с Доком остались стоять на месте.
Когда до Хлебореза осталось шагов пять-шесть, он демонстративно вытянул из внутреннего кармана ТТ, направил на меня. Его подельники, тоже кавказцы, смотрели на нас тоже кровожадно, но оружия я у них в руках не видел: наверное, Хлеборез не хотел никому уступать свое право кровной мести.
— Где наши вещи и вторая машина? — не обращая внимания на ствол, спросил я.
— Мертвецам ничего не нужно, — скривился Хлеборез, — а у тебя не будет даже могилы, я обещаю!
— Что ж, — пожал я плечами, — я ведь спрашивал тебя, как ты хочешь разговаривать, по-хорошему или по-плохому...
Все-таки реакция пока еще не подводила меня: я мгновенно понял, что сейчас этот урод выстрелит; понял не потому, что видел по гримасе, как мои слова его разозлили, понял как боксер, следя за его ногами: Хлеборез перенес тяжесть тела на опорную ногу, чтобы стрелять наверняка, чтобы держать отдачу, которая у ТТ довольно-таки приличная... И, чувствуя горячий ветер пролетевшей рядом с моим ухом пули, я, не дожидаясь, когда он выстрелит во второй раз, отклонился в сторону, шагнул, словно упал, вперед и резким коротким тычком ботинка выбил ему коленную чашечку. Хлеборез накренился вбок, и я, взвившись, тыльной стороной правой ладони нанес ему удар в переносицу, одновременно перехватывая левой рукой его ТТ. Боцман из-за моей спины рванулся к тем троим, что стояли у «патрола», а Муха и Боцман рванули ко второй машине, из которой вдруг посыпались бородатые. Вот тут и сгодился ТТ — рука сама знала, что ей делать, и я навскидку снял одного из троих у «патрола» — тот уже достал из-под полы куртки короткоствольный автомат, готовясь срезать нас с Боцманом. А когда Хлеборез потянулся за своим хваленым кинжалом, я без сожаления перебил ему рукояткой ТТ хребет у основания черепа. Хлеборез ткнулся лицом в землю. Боцман, сбив с ног прямым ударом в переносицу первого кавказца, бросил во второго свой ножичек, и он вонзился ему прямо в глазницу. За моей спиной раздался одиночный выстрел; я оглянулся и увидел, что это Артист уложил одного из чеченцев у второй машины...
Через пару минут все было кончено. Я подошел к своей тачке и осмотрел ее. Там все было в порядке, даже наши спальники лежали в багажном отделении — о лучшем и мечтать не надо было...
Мы повязали тех «чехов», что остались в живых — как-никак материал для следователей. Пусть здешние силовики разбираются, как это у них под самым носом развернулась чеченская мафия, чуть не подмявшая под себя все Поволжье...
На двух машинах мы отправились в центр города. Заехали в УВД, попрощались с Мальцевым и его сотрудниками. Сдали чеченцев, оставили свои показания... Правда, мальцевское начальство собиралось нас придержать до окончания расследования, взять с нас подписку о невыезде, но привезенная Голубковым грамота Совета безопасности сослужила свою службу и здесь: как-никак мы не просто сводили счеты, а выполняли задание чуть ли не самого президента... Все, больше нас ничто не держало в этом городе. Пора было и домой...
Но Боцман предложил всем нам отправиться к Волге.
— Зачем? — удивился Муха. — Купаться вроде бы еще рановато...
— К речникам надо заглянуть... — пояснил Митя, — рыбки бы у них достать. А то неловко с пустыми руками домой возвращаться — мы же все-таки, если помните, на рыбалке были...
* * *
Рыбу, которую я тогда привез домой, мы с Олей закоптили и потом долго еще угощали ею односельчан. Моя ненаглядная женушка попыталась несколько раз завести разговор о том, почему к нам в Затопино приезжали какие-то странные следователи, но я всякий раз уходил от ответа, отговариваясь тем, что это было простым недоразумением.* * *
Свечи, которые я после возвращения поставил по традиции в нашем маленьком храме в Спас-Заулке, обычного умиротворения мне, как ни странно, не принесли. Я стоял перед алтарем, глядя на лик Пресвятой Девы, Николая Угодника, на святого Георгия Победоносца, на удивительный лик Спасителя, видел, как трепещут в стенах храма огоньки зажженных мною свечей — пять во здравие и две за упокой душ ушедших от нас боевых товарищей, — и не мог понять по облику наших небесных заступников и радетелей, одобряют они меня в этот раз? Презирают? Уж слишком странной и запутанной была вся эта история с нашей неудавшейся волжской рыбалкой. И дело даже не в том, что в конечном счете никаких виновных в пропаже контейнера с бактериологическим оружием, кроме чеченцев, не отыскалось — нет, больше всего мою душу смущало то, что мы чуть было не сложили головы от рук своих же, от таких же спецназовцев, как и мы сами... Они выполняли свой долг, и мы выполняли свой долг, а жизни наши ничего, ни копеечки не стоили! Будь проклята жизнь, в которой может такое быть! Нет, уж лучше я по-честному, как наемник, буду выполнять ту работу, на которую способен я, солдат удачи. Тогда не будет этих никому не нужных мыслей, которые, не спросясь, так и лезут в голову...Короче, многое из этой неожиданной для всех нас истории так и осталось в темноте. Хотя, положа руку на сердце, непонятного во всем этом ничего не было. Ни для кого из нас.
* * *
...Голубков, когда мы позже с ним встречались, о полигоне «Гамма» старался не говорить. Я только смог из него вытянуть однажды, что лучше всего ни мне, ни моим ребятам о контейнере, с которым нас тогда свела судьба, никогда не вспоминать: так, дескать, надо для высших государственных интересов...Наверное, Константину Дмитриевичу было виднее... И, судя по всему, о тех контейнерах с бактериологическим оружием так никто никогда ничего и не узнал.
Я бы тоже много дал, чтобы у меня не было этого лишнего знания — но... Судьба, судьба!.. Что ж, не мы ее выбираем, а она нас — и, наверное, так тому и быть.
Аминь...