Таманцев Андрей. Точка возврата

   Затем Муха прослушал все стадии полулегального классического мужского выпивона: бульканье, чоканье, шепот (тост), легкие всплески, кряканье, стук стаканов о столешницу, за которым последовал длительный шепот, — очевидно, заговор. Наконец атаман встал, мрачно возвысился над Мухой, схватил его обеими руками, стащил с верхней полки и швырнул на нижнюю. Ему это удалось легко не столько по причине небольшого роста и малого веса Олега Мухина, сколько оттого, что Муха не счел нужным оказать сопротивления. Это успеется.
   Атаман нависал над Мухой, терзая его воротник, говоря ему в лицо неприятные вещи.
   — Ты бач, яка курва! Я на вас, москалив, тры мисяци робыв, а оно выпыты зи мною вже нэ хочэтэ! Сьогодни свято нашэ, хрыстияньске! А вы, москали, Хрыста розпьялы! — С этими словами он схватил со стола наполненный до краев стакан.
   В бедной голове строителя коттеджей для новых русских как при вавилонском столпотворении смешались все языки и народы. Но своей пламенной речью он разогрел себя на более решительные поступки. Муха заметил напряжение мышц его обнаженной до плеча руки, уловил подготовительные движения и зажмурился на четверть секунды до того, как этот толкователь евангельской истории совершил святотатство — плеснул Мухе в лицо водкой из стакана.
   Муха для соблюдения этикета легонько взвыл, согнулся, потер глаза. На самом деле он только смахнул паленую «Гжелку» с бровей, чтоб действительно не натекло. Коротким, незаметным для остального войска ударом в солнечное сплетение он вырубил атамана. То, что главарь вдруг грохнулся на противоположную полку и уронил стакан, его захмелевшими компаньонами было приписано действию спиртного. Своим поведением атаман выполнил весьма полезную для Мухи работу — освободил проход, который Олег не преминул занять. Воины вырубившегося командира сидели за столиком друг против друга — один оказался по правую руку, другой по левую. Так им и досталось. Одному правой, другому — левой. У одного пострадало левое ухо, у другого — правое. Две головы почти синхронно безвольно мотнулись, и уши, которым удалось избежать Мухиных кулаков, не избежали оконной рамы. После такой тяжелой работы Муха плюхнулся напротив атамана и невозмутимо налил себе водки на палец, отломил кусок домашней колбасы, поднял стакан и, дождавшись, когда казаки начнут приходить в себя, провозгласил тост:
   — Ваше здоровье, господа!
   Выпил, закусил и полез наверх спать. Но только он улегся поудобней, за спиной послышалось сопение, и Муха почувствовал руку, деликатно касающуюся его плеча.
   — Слушаю вас, — произнес Муха официальным тоном.
   — Звиняйте нас, пожалуйста, — промямлил атаман. — Малость перебрали... Сами понимаете, до дому едем, а тут ще праздник...
   — Ладно, ничего, — великодушно отпустил ему грех Муха. — Ложитесь спать.

* * *

   Ночь.
   Ночь безумного дня.
   Поезд снова разогнался. 3-з-з-з-з-у-у-у-у! В окно ударил секундный свет. Проскочили какой-то переезд с обязательным грузовичком, фыркающим перед куцым шлагбаумом. Не спеши, паровоз, не стучите, колеса! Командир думать будет!
   Но что-то ничего не придумывалось. Все, что можно было изобрести — изобрели еще в Москве. Посадили Муху в другой вагон, чтобы прикрыл на вокзале. Все.
   Вот тебе и праздничек. Весь день промотались — экипировались как туристы, закрывали личные дела, я часа три проторчал в управлении, знакомился с материалами, которые смогут пригодиться. В одиннадцать собрались на Киевском вокзале. Муха прибыл отдельно, но мы проходили мимо его вагона, видели, с кем он едет. Боцман, Артист и Док, недолго думая, завалились спать. Мухе, скорее всего, приходится поддерживать интеллигентную беседу с пьяными работягами. Представляю себе эти братания и заверения в нежнейшей дружбе.
   Я понял, что на сегодня я уже больше ничего путного не надумаю, будет завтра целый день в поезде, обсудим ситуацию коллективно. Надо было выспаться.
   Помолитесь за нас, отец Андрей!
   Так для меня закончилось воскресенье, третье июня 2001 года.
   Праздник Святой Троицы.

Горец

   Не успел Муха проснуться, как подвергся усиленным знакам внимания со стороны своих попутчиков. Робко заглядывая в глаза и потирая уши, его уговорили позавтракать. А когда на первой же станции Муха, высунувшись из окна, приобрел у разносчицы дюжину пива для своей новой свиты, ему показалось, что он вполне может брать этих хлопцев с собой в разведку — если только время от времени бить их по ушам и поить пивом.
   Словом, к концу пути отношения в третьем купе шестого вагона вошли в непринужденную фазу, не предусматривающую, впрочем, панибратства. Строители, в сущности, были неплохими парнями, просто не те у них были воспитатели. Трое сезонников-заробитчан с апостольскими именами Йван, Петро и Павло, как выяснилось, жили в деревне Верхнее Си-невидное, что находится не доезжая двух станций электричкой до той самой Тухли, которая фигурировала в послании Бороды. Жизнь в глуши, нищета, заработки вдали от дома и единственная предложенная хлопцам идеология поиска врага привели их, простых лесорубов, к тому моральному одичанию, которое так вовремя приостановил бывший лейтенант Олег Мухин.
   Муха представился хлопцам охранником, вохровцем, любителем побродить по горам. Но на Кавказе война, Альпы или Пиренеи не по карману, вот он и решил насладиться прелестями более доступных, но оттого не менее таинственных и романтических Карпат. Лесорубы горячо поддержали Олегов выбор.
   — Да краще Карпат гор вообще нема! — сотый раз крутил рекламный ролик бывший атаман, которого звали Петро. — А какие реки! А какие озера! Нащо тебе ще путевку покупать! Поселишься у меня. А в горы пойдешь с чабанами, сейчас как раз отары на полонины гонят!
   Это был недурной шанс, но тут хорошо было для начала посоветоваться с Пастухом — отпустит он Муху со своими «коллегами» чабанами в загадочное место, именуемое полониной, или будет против.

* * *

   На вокзале во Львове нас встретил Борода. Вот уж действительно была борода! Всем бородам борода. От глаз, вернее, от очков и до груди. Косматая, рыжая. Сам рослый, выше любого из нас, но сутулый, грудь впалая. Рахитом в детстве болел, как заметил Док. Борода нас узнал, несмотря на то что нас было четверо вместо пятерых. Встречу сыграл хорошо, будто мы с ним сто лет знакомы. Впрочем, кроме нас, из вагона вываливались только пьяные заробитчане да какие-то вполне благополучные семейные люди. Только мы и были похожи на заядлых горных туристов.
   Мы поулыбались, похлопали друг друга по спинам ровно столько, сколько требовалось, чтобы изобразить давнее знакомство, и Борода повел нас в город. Я приметил Муху на вокзальной площади, когда мы ловили машину. Он торчал поблизости в окружении каких-то помятых типов, видимо своих соседей по купе, с которыми успел побрататься. Я тут же перехватил у Бороды инициативу по отлову алчного частника и, когда местный лихач открыл дверцу, громко спросил у него:
   — Куда едем, какой адрес? Борода ответил:
   — На Сверчинского.
   — А дом?
   Борода удивился, но сказал:
   — Тридцать два...
   Я проорал водиле так, что Муха должен был слышать:
   — Сверчинского, тридцать два!!!
   По дороге Борода тоже играл неплохо, все время рассказывал какие-то дурацкие истории из своей жизни. И мы не терялись, ржали в нужных местах. Со стороны можно было подумать, что встреча доставляет обеим сторонам несказанную радость. С другой стороны — перед кем здесь было устраивать все эти трюки? Перед водилой? А не переигрывает ли наш новый знакомый? Впрочем, еще в поезде я решил во всем подыгрывать Бороде. Подыгрывать и ждать событий, которые прояснят картинку. Вот только какими будут эти события?
   До Сверчинского доехали минут за двенадцать. Тридцать второй дом оказался уютной двухэтажной виллой, спрятанной в запущенном палисаднике. Борода жил в полуподвале, у него там были две комнаты и странное помещение, совмещающее кухню и сортир. Одна из его комната была жилой, другая была оборудована под художественную мастерскую. Художник. Что ж, посмотрим, на какие художества он способен.
   Борода выставил на стол скромное угощение — гречневую кашу с подозрительной подливой и бутерброды, а сам удалился в свой сортир варить кофе. И угощение, и обстановка то ли отчаянно вопияли о нищете, то ли гордо молчали о бедности. Мы подкрепились, хозяин принес горячий кофе смоляной консистенции, и только тогда пошел какой-то обмен информацией.
   — Кто вы такие и почему вас четверо? — спросил Борода в лоб.
   — Руководство решило, что достаточно четверых. Зовут нас Семен, Дмитрий, Иван и Сергей, — я показал, кого как называть. — К людям, с которыми вы вели переписку, мы не имеем почти никакого отношения. Считайте нас своего рода инициативной группой.
   Борода страшно обрадовался.
   — Да? У нас тут тоже своего рода инициативная группа! Я пока доложу вам обстановку, а вечером со всеми перезнакомлю, тогда вместе и подумаем, что нам делать.
   Группа? Этого не хватало. Между тем Борода докладывал:
   — Меня зовут Андрей Кулик. Фамилия, как видите, нейтральная, может сойти и за русскую и за украинскую. Этим и пользуюсь. Кое-кто из моих однокурсников, я в политехе на архитектурном учился, ушел в национализм. Некоторые из них неплохие в целом ребята, просто дураки. Не понимают, во что их втягивают. Так вот, перед ними я делаю вид, что поддерживаю их идеи. Противно, конечно, но что мне остается?
   — Вы сами не входите в местные организации?
   — Можно на «ты», мы, видимо, ровесники.
   Ровесники? Ну ты хватил! Да перед тобой, дядя, давно полтинник маячит!
   — А не членом местных националистических организаций ты состоишь?
   — Ну нет, это уж слишком противно... У меня отмазка — я художник, человек не от мира сего, нестроевой, пьющий. Чего с меня взять..
   — Много пьешь?
   — Пью? Нет, не много. Просто репутацию поддерживаю.
   — Сколько человек в вашей группе?
   — Пятеро. Прямо надо мной живет Лариса. Она сейчас на работе, служит в отделе кадров местного радио. Тоже поставщик информации. У нее, скажем так, много знакомых среди людей со связями.
   — То есть она добывает информацию через постель? — поинтересовался прямолинейный Док.
   — Ну, не всегда...
   — Понятно.
   — На одном этаже с Ларисой, это от нас по диагонали, живет Николай Иванович Соколов. Он уже старик, ему за семьдесят. Но дед золотой! Мы его так и называем — Дед. Он в войну был разведчиком в этих местах. Он у меня инструктор. Конспирация, анализ информации и так далее. Есть еще Гриша и Света. Просто хорошие ребята, на них можно положиться. Помогают по мелочи.
   — А ты, значит, командир этого подполья?
   — Именно так.
   — Как ты передаешь письма в Москву?
   — У меня там брат. Уехал еще в девяносто третьем. Учился в консерватории, сейчас лабает в кабаках. Мы передаем друг другу пакеты через проводников. Довольно чистый канал, проводники нас знают, мы похожи, ничего подозрительного — передачи между близкими родственниками.
   — Что ты делал в Москве в девяносто пятом?
   — Тоже поступал. В Художественную академию.
   — Поступил?
   — Поступил, но учиться не смог. У меня российского гражданства нет. А для иностранцев — только за деньги.
   — Почему же не получишь гражданство?
   — Как? Еще в девяносто третьем ездил в Киев, в посольство. Там меня послали. Хотел в Москве как-то это оформить. Но там у вас предусмотрен замкнутый круг: без гражданства не прописывают, без прописки не дают гражданства. Так я и остался хохлом.
   — Кто тебя курирует в Москве?
   — Майор... Фамилию я не скажу, не имею права. Он меня проинструктировал, чтоб я не предпринимал никаких действий, только чтобы информацию собирал, и все... Только боюсь, что до сих пор к моей информации никто серьезно не относился.
   — Так оно и было.
   — И зря. У меня полгорода знакомых, мне доверяют, считают за своего. Так что все мои сообщения были точными.
   — Зачем тебе все это нужно?
   — Как?! Я же русский человек! Тут готовится агрессия против России, а я что, молчать должен?
   — Россия тебя даже в граждане свои не приняла.
   — Это не Россия. Это сволочи, живущие в России.
   — Тебе шесть лет никто не отвечал. У тебя столько энтузиазма, что его хватило на все это время?
   — Я уже тысячу раз хотел наплевать, да Дед не дал. Он говорит: ты — солдат. У тебя есть чувство долга и инструкция. Больше тебе ничего иметь и не положено. Делай свое дело, а за родиной не пропадет.
   — А где ты родился?
   — Здесь.
   — Так, выходит, работаешь против своей страны?
   — Это не моя страна. И зла Украине я не желаю. Я работаю против фашистов.
   — Но население местное их поддерживает!
   — Не все. Народом манипулируют. Народу что надо? Хлеба и сала. Если хлеба и сала мало, им объясняют, кто это все съел.
   — У тебя есть план действий?
   — Почти никакого... Главное, у Ларисы есть приятель из штаба СНПУ, Павло Шкрабьюк. Вроде все, что могла, все, что ей было под силу, она из него выудила — больше ничего нового не говорит, даже по пьяни. Вроде уж он-то точно должен бы знать, где эти проклятые лагеря. А все равно так мы и не поняли, как они, черти, эти базы спрятали! Ясно, что в Карпатах. Ясно, что в Горганах. Это местность такая горная. Там камни сплошные, никто не живет. Мы с Гришей десять дней топали, ни одного человека не встретили. И никаких следов баз или лагерей.
   — Какие ты хотел следы?
   — Коммуникации. Как Дед учил. Воинская часть обнаруживается по коммуникациям. Должна иметь связи с внешним миром. Ну, хотя бы ответвления от ЛЭП. Искал неместный транспорт на горной дороге. Там ведь, кроме какого-нибудь лесовоза или сельского грузовичка, ничто не ездит. Хотел увидеть если не военную технику, то хотя бы как им продовольствие подвозят.
   — Что там за ракетный дивизион?
   — Это вот здесь. — Борода достал очень грубую карту и показал. — Мне это показалось подозрительным. «Точка» — и в горах. В советское время такой дивизион стоял в Виноградове, в Закарпатье. Может, это он и есть.
   — Откуда ты знаком с «точкой»?
   — Служил. В восемьдесят пятом — в восемьдесят седьмом. Замначальника расчета. Старшина запаса.
   — Ты видел ракеты?
   — Нет, там не подберешься. Но я слышал ночные учения.
   — Ты не спутал?
   — Нет, ни в коем случае! Сначала подумал, что это, может, БМП — у них движки такие же, как и у «точки». Но когда АИПы врубили, сразу все понял.
   — АИПы?
   — Автономные источники питания. Сорокасильные тракторные движки. Стоят на каждой пусковой, чтоб не гонять маршевый для боевой работы.
   — Почему дивизион, а не полк?
   — Места у них мало. Дивизион туда и то с натягом влазит.
   — Ты не допускаешь, что боевики могут как раз проходить обучение на «точке»?
   — Вряд ли. Как они ее протащат на Кавказ? Кроме того, это ВС Украины. Они в войне не участвуют.
   Вот так. Задавать вопросы начал Борода, но разговор незаметно превратился в допрос его самого. У меня не было оснований не верить ему. Он даже располагал к себе. Но расслабляться было нельзя. Если бы все было чисто, в дом уже давно бы ввалился Муха. Для Бороды это был бы сюрприз, но, надеюсь, он бы его как-нибудь пережил. Но Мухи не было. Значит, заподозрил неладное. Видимо, решил пока не светиться, контролировать ситуацию со стороны. Будем и мы настороже.
   Я продолжил допрос. Пардон, приятную беседу:
   — Тебе сколько лет?
   — Тридцать пять. Что, выгляжу старше? Это из-за бороды. Как сбрею — пятнадцать лет сброшу, не меньше.
   Я кивнул. С этим все понятно. Поторопился я Бороду в пятидесятилетние записывать.
   — Где мы разместимся?
   — У меня, у Ларисы, у Деда. Я думаю, не буду вас маскировать под местных — так и будете считаться моими друзьями из Москвы. Хорошо?
   — Где мы могли познакомиться?
   — В Москве. Например, на Дне города в девяносто пятом. В толпе отдыхающих. Пиво вместе пили. Вы тогда были в Москве?
   — Какая разница?
   — Действительно, никакой.
   — День города. Годится. Почему нам нельзя косить под местных?
   — Больно рожи у вас москальские.
   — У меня — не москальская, у меня — еврейская! — вставил Артист.
   — Это еще хуже.
   — Что, здесь так не любят евреев?
   — Не в этом дело. Хотя лет десять назад здесь в ходу был интересный лозунг: «Утопим москалей в жидовской крови!» Москали решили, что их много, а жидов мало, можно будет и выплыть. Которые уехали — кто, наверное, плавать не умел, — которые остались. А вот жиды решили не дожидаться начала эксперимента и уехали все. Так что теперь тут у нас человек с семитской внешностью может быть только приезжим. Но это ничего. Дед говорит, что конспирация — хитрая штука: чем ее меньше, тем ее больше.
   — Правильно твой Дед говорит, — снова я перехватил инициативу разговора. — До вечера у нас море времени, пойдем, покажешь нам город. Мы все-таки туристы.

* * *

   На вокзале перед Мухой стояло сразу несколько задач. Первое — понять, куда этот загадочный Борода потащит остальную команду. Второе — не оторваться от работяг, потому что общеизвестно, как быстро забываются вагонные знакомства и как быстро пропадает желание тащить к себе домой случайных попутчиков. Работяги нуждались в постоянном надзоре. Если не бить их по ушам, то пивом или чем покрепче поить нужно обязательно, чтоб не возникло желание отвязаться от попутчика, нарушив тем самым необдуманные обязательства, выданные московскому туристу. Кроме того, нужно было контролировать ситуацию на перроне и вокзальной площади.
   Встречу Пастуха и компании с Бородой Муха видел, проходя мимо со своими дровосеками. На площади он удачно подгреб к стоянке такси, так что слышал, как Пастух выкрикивает адрес. Теперь ему оставалось только раздвоиться, отправить одну половину Мухи контролировать ситуацию с Пастухом и ребятами, а вторую послать в район Сихова к Петрову куму, провести время до вечерней трускавецкой электрички.
   Чтоб не раздваиваться, Муха поступил хитро. Он взял адрес кума, пообещал хлопцам, что догонит их и отнюдь не с пустыми руками, а ему, дескать, надо заглянуть кое-куда в городе. Олег бросил вещи в камеру хранения, усадил мужичков в машину, а следом и сам, поймав частника, двинул по услышанному на площади адресу.
   В пять утра подавляющее число жителей провинциального города с остановившейся промышленностью спит, и поэтому Муха обследовал тридцать второй дом по улице Сверчинского в совершенно спокойной обстановке. Машин поблизости не было, хотя во дворе дома он сразу увидел обшарпанный гараж. В таком гараже могла содержаться либо «Лада» с полумиллионным пробегом, либо бээмвуха с полумиллиардным. Наружного наблюдения за домом не было, разве что со спутника. Муха ткнулся в подъезд, но дверь была заперта. Впрочем, запертой она была только для крайне тупых. Острый глаз Мухи тут же обнаружил проверченную в филенке дырочку, из которой высовывался кончик лесочной петли. Муха потянул леску, засов и открылся.
   В полуподвале было три двери. Одна явно квартирная, одна — учрежденческого типа, одна дощатая, грубая, видимо, вела в собственно подвал. На этажах было по две двери, но на втором одна из них оказалась забитой рейками — похоже, объединили две квартиры. В какое из помещений Борода притащил ребят — было непонятно. Муха снова пошел вокруг дома и тут услышал голоса, доносящиеся из полуподвала. Плотно занавешенное окно было наполовину утоплено в грунт, Муха спрыгнул в оконный приемок и прислушался. Говорили Пастух и кто-то незнакомый. Говорили мирно, но слов было не разобрать. Муха соорудил из ладоней раковину, прижал ее к стеклу.
   — А членом местных националистических организаций ты не состоишь?
   — Ну, нет, это уж слишком противно... У меня отмазка — я художник, человек не от мира сего, нестроевой, пьющий. Чего с меня взять...
   — Много пьешь?
   — Пью? Нет, не много. Просто репутацию поддерживаю.
   Ясно. Пастух «разматывает» Бороду. Это, конечно, не допрос, а просто такое построение разговора, когда человек больше рассказывает о себе, чем узнает о собеседнике.
   Муха прослушал весь разговор, намотал на ус информацию насчет живущих здесь же Ларисы и Деда. Услышал, как вся бригада собралась в город. Можно было пойти сопроводить их, но Муха решил, что это, может, даже и лишнее — во время экскурсии где-нибудь посреди улицы спецназовца голыми руками не возьмешь. Гораздо важнее сейчас было обследовать дом.
   Первым делом Муха спустился в подвал. На двери Бороды стоял замок под флажковый ключ. Скважина была такой старой и разбитой, что засов замка можно было открыть чуть ли не пальцем. Но Муха заранее нашел в палисаднике ржавый гвоздь.
   В квартире, как Муха и ожидал, никого не осталось. Он оглядел все углы. Помещение было не просто жилое — как следует обжитое. Но это могла быть и декорация, в которой сегодня живет небритый художник, а завтра какая-нибудь глухая бабка, от которой не добьешься никаких показаний. Впрочем, он очень быстро понял, что это не так. В пол мастерской была прочно втоптана краска многолетней давности, потолок был расписан знаками Зодиака, дверные ручки и все, за что хозяин брался руками, было выпачкано всей гаммой масляных красок. А запах растворителя был здесь настолько прочным, что переоборудование этого богемного притона в жилище человека, не связанного с живописью, было бы делом не одной недели.
   Второй мыслью Мухи было: слишком достоверная декорация. Он приступил к тщательному осмотру. Обнаружить сверхмалые жучки ему было нечем, никакой аппаратуры они с собой не взяли. Во всяком случае, примитивных прослушивающих устройств здесь не оказалось. Тщательный обыск не дал ни оружия, ни переговорных устройств, ни даже мобильного телефона. Ничего. А в одном из ящиков стола Муха нашел документы, которые его окончательно успокоили. Паспорт, военный билет, расчетная книжка для оплаты квартиры и даже свидетельство о разводе. Паспорт и военный еще могли быть липой, но ворох мятых, с потеками квитанций за оплату коммунальных услуг — это было бы слишком даже для родного УПСМ.
   С лестницы послышался шум. Муха скользнул к окну, обращенному на улицу. Хлопнула входная дверь, и в палисаднике появилась молодая дама в мини-юбке. Лица ее Муха не видел, но фигура и походка заставили Муху не отрываться от окна, пока и то и другое не скрылось из виду. Очевидно, это была та самая Лариса, что жила над Бородой. Теперь, когда по логике ее квартира пустовала, пора было переместить осмотр на этаж выше.
   Это было делом нетрудным. Лариса, видимо, не боялась воров и оставила открытой огромную форточку старинного окна. В такую форточку и Боцман бы пролез. А если бы и не смог, то просунул бы руку и открыл створку. Сперва Муха заглянул в окно и убедился, что в комнате никого нет. Влез бесшумно и подошел к двери. Прислушался. Тихо. Плавно, со всеми предосторожностями открыл дверь в другую комнату. И здесь никого. Можно было приступать.
   У Ларисы он тоже не обнаружил ничего подозрительного. Ухоженная квартира молодой женщины, пользующейся успехом у мужчин. Зеркало над кроватью, модные презервативы в ящике трюмо и игривое белье в шкафу говорили о том, что этим успехом хозяйка пользуется часто и умело.
   В соседнюю квартиру Муха проникнуть незаметно не надеялся. Если там действительно живет старик, то он, скорее всего, целыми днями сидит дома. Он постоял у выхода прислушиваясь. Вдруг в двери заворочался ключ. Муха юркнул в крохотную прихожую. Он услышал какое-то топтание, потом раздались шаги — Дед уходил. В его апартаменты Муха проник через общий с Ларисой балкон. И тоже не нашел ничего интересного. Чисто, аккуратно, ничего лишнего, как в казарме. Если Дед действительно старый человек и живет один — он точно бывший офицер.
   Теперь Муху интересовал второй этаж. Он даже приблизительно не знал, кто там живет. Можно, конечно, просто заглянуть в окно, но это было рискованно. Улица Сверчинского вся состояла из небольших двухэтажных вилл, видимо, когда-то она либо проходила по окраине, либо вообще была загородной аллеей. С одной стороны это предполагает минимум прохожих, несмотря на наступившее утро, с другой стороны, здесь все друг друга знают. Так что окна, выходившие на фасад, отпадали сразу. Дворовые окна тоже не годились. Муха подумал о том, что гараж во дворе, принадлежит, скорее всего, именно верхним жильцам — Дед и Лариса ушли пешком. Если верхних жильцов нет — он услышит их по шуму мотора и в любой момент быстро спустится и исчезнет у Ларисы или у Деда. Если же они дома... Но вся эта его предусмотрительность оказалась излишней. Верхние жильцы — двое мужиков, один старше, другой моложе, — вышли во двор и выгнали из гаража видавший виды «фольксваген». Муха терпеливо наблюдал, как они приводили свой рыдван в движущееся состояние. Наконец они уехали, наполнив двор дымом горелого масла. На верхнем этаже могли остаться только женщины и дети, то есть люди невнимательные и неосторожные. Так оно и оказалось. Заглянув в окно со двора, Муха сквозь щель между занавесками увидел молодую бабу с ребенком лет полутора. Она перекрикивалась с каким-то старушечьим голосом, доносившимся то ли с кухни, то ли из другой комнаты. Больше здесь высматривать было нечего.
   Оставались чердак и подвал. Чердак был недоступен — мощный замок и железная, несомненно, страшно гремучая дверь. Впрочем, Муха уже не ожидал найти там что-либо опасное. Подвальные помещения тоже не принесли сюрпризов. За неструганой дверью оказались каморки, разгороженные жильцами для хранения картофеля, зимних заготовок и хлама. За дверью учрежденческого типа действительно когда-то располагалось учреждение: несколько столов, покрытых роскошными коврами пыли, хромые одинаковые стулья, стеллаж с полуистлевшими шахматными задачниками, доски, фигуры. Шахматный клуб, скорее всего детский, пионерский, советских времен.