- У вас ужасное произношение, штандартенфюрер, - заметил Курт.
- Ну что, едем?
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас, - решительно ответил Сифлиц, а про себя подумал: "главное, не переторопить".
***
Проводник, с которым беседовали ротмистр Новогудин, штабс-ротмистр Лихославский и поручик Нелидов, как вы, надеюсь, уже поняли, сказал далеко не всю правду.
Да, действительно, станций на пути было мало. Да, действительно, после того, как без четверти восемь поезд Киев-Варшава покинул Киверцы, в Олыке он не останавливался. Да, действительно, следующей станцией был Ровно. И было это действительно без десяти девять, а стоянка на самом деле длилась десять минут. На перрон на этой станции Элен действительно не выходила. И именно на этой станции в вагон зашла какая-то баба с пирожками, и у этой бабы Элен и Софья Сергеевна купили на пятак дюжину пирожков. Да, действительно, поезд потом останавливался в Шепетовке, а Элен и в самом деле после Шепетовки в вагоне еще была - тут проводник не соврал. Но через сто тринадцать верст после Шепетовки поезд остановился в Бердичеве. Вот тут проводник-то и начал врать. В это время действительно все уже спали.
Тут надо пояснить, что вагон, у котором ехали и Луиза Карловна Новогудина, и Софья Сергеевна Тербунова, и Аделаида Порфирьевна Раменская, и, естественно, сама Элен, был вагоном второго класса. А, как и во всех российских вагонах второго класса, уборная в этом вагоне была в самом его конце и располагалась у самого тамбура. Но те из вас, кому доводилось путешествовать поездом по русским железным дорогам, будь то в начале двадцатого столетия или в середине двадцать первого, те наверняка знают одну национальную особенность наших проводников. Как бы ни менялся общественный строй, в какую бы сторону ни шло развитие технического прогресса, эта национальная черта остается неистребимой и, вероятно, генетически передается проводникам по наследству из поколения в поколение. Даже сейчас в 2033 году, когда я пишу эти строки, когда в космос летают даже индусы, а на Луне побывали толпы китайцев, эта старая русская традиция живет и побеждает всё то новое, что способна придумать гениальная инженерная мысль. Состоит эта традиция в том, что перед тем как поезд останавливается на станции, пусть даже на самом малозначительном полустанке, наш проводник спешно покидает свое проводницкое купе, и, даже не доиграв с напарником партию армянского дурака, несется во весь опор по коридору с большим железным ключом. Этим ключом он и запирает вагонный сортир на все то время, пока поезд стоит на станции, а зачастую и до того самого момента, пока через три часа после этой станции в его купе деликатно не постучится самый нетерпеливый пассажир и, дико извиняясь, вежливо не произнесет: "Если ты, сукин сын, сейчас же не откроешь нужник, я наделаю тебе прямо на твою красную физиономию".
Вот и в ту ночь перед тем, как выйти с ведром из вагона, проводник надежно запер на ключ уборную и лишь после этого покинул вагон. Но в тот самый момент, когда лихой поляк-машинист резко затормозил паровоз напротив водокачки бердичевской станции, Элен проснулась от резкого торможения. Проснувшись, она вдруг вспомнила, что, готовясь ко сну, не проделала один, но весьма необходимый ритуал. И вот теперь необходимость срочно его проделать стала для нее очевидной настолько, что эта необходимость готова была в самом буквальном смысле излиться наружу. Наскоро одевшись, Элен вышла из купе и направилась в конец коридора. Дверь уборной, запертая проводником, как вы понимаете, ее руке не поддалась. Но тут Элен увидела дверь тамбура, которую оставил открытой проводник, вышедший с ведром за водой. Через нее Элен и выскочила из вагона. Идти в уборную на вокзал Элен побоялась. Во-первых, поезд мог за это время уйти без нее, во-вторых, одета она была действительно наскоро, и появляться в таком виде посреди зала ожидания, несмотря на вольные свои нравы, посчитала все-таки неприличным. Тут-то и проявилась ее русская натура, и она сделала то, что не отважилась бы сделать бы ни одна даже самая эмансипированная француженка. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что на перроне никого нет, Элен приподняв заднюю часть юбки, нырнула под днище вагона. Но за те полминуты, что Элен провела в столь необычном для барышни месте, на перроне, как будто, очутившись из-под земли, появились три одинаково одетых господина. Первым господином из этой троицы был восстановленный в более раннем теле Backup_of_Колян, убитый до этого старшим Игорем. Вторым был Backup_of_ Backup_of_Толян, вторично восстановленный после того, как полголовы ему снес Игорь-младший. Третьим, как вы уже наверняка догадались, был ни разу никем пока еще не убитый коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов.
В тот миг, когда Элен высунулась из-под вагона, Backup_of_Колян и Backup_of_ Backup_of_Толян, возникли перед ее лицом. Не дав ей опомниться, они заломили ей руки и, зажав ей рот, поволокли к стоящей неподалеку арестантской повозке. Ротов же двинулся навстречу возвращающемуся с полным ведром проводнику, и, приставив к его губам ствол револьвера, приказал ему молчать обо всем, что он видел. Затем, в сопровождении Ротова проводник вернулся в вагон и по приказу коллежского секретаря указал на купе Элен и мадам Тербуновой. Сумев не потревожить спящую Софью Сергеевну, Ротов забрал из купе вещи Элен - две шляпных коробки и дорожный саквояж - и, еще раз на прощанье пригрозив проводнику, удалился вслед за схваченной Элен и своими спутниками. Когда он скинул вещи в пролетку, стоящую рядом с арестантской повозкой, он достал свои карманные часы и связался по ним с Бокием:
- Все в порядке, Глеб Иванович, ведьма у меня. Нет, в этот раз и оба бэкапа живы, и всё обошлось вообще без стрельбы.
Начиная с этого места в рассказе, проводник опять перестал врать и стал снова рассказывать чистую правду: через полчаса поезд действительно останавливался в Казатине. Там, действительно поменяли паровоз, и польская бригада, подцепив своим паровозом встречный поезд, повела его на Варшаву, Этот же поезд принял другой паровоз, из Казатинского депо, ну а в Киеве Элен, как правдиво рассказал проводник, уже вовсе не было.
***
Если вы думаете, что Модя Лихославский выбрал тот ключ, на котором не было ни одной буквы, то, значит, вы считаете Модю не достаточно решительным человеком. Тем не менее, если вы подумали именно так, вы подумали правильно. Модест Аполлонович Лихославский некоторой решительностью все-таки обладал. Решительности этой ему бы с лихвой хватило на то, чтобы снести шашкой башку ротмистру Новогудину, но, как оказалось, этой решительности оказалось недостаточно для того, чтобы, очертя голову кинуться на семьдесят шесть лет вперед, связавшись при этом с какой-то не совсем чистою силою. Поэтому, не прощаясь с Пчелкиным, Лихославский попросил у него разрешения подумать. Глубоко озабоченный этими неразрешимыми альтернативами, он вышел из красного трехэтажного дома. Оказавшись на восьмой линии, Модест Аполлонович повернул направо, и, миновав один пятиэтажный дом, очутился у входа в ресторан гостиницы "Лондон", стоящей на углу Среднего проспекта.
В дневной час ресторан был почти пуст. Лишь за крайним столиком, тупо глядя на полупустой графин, одиноко сидел купец второй гильдии Вершков.
- Добрый день, Тимофей Данилович, - поздоровался Лихославский, отметив про себя то. Что Пчелкин ему точно предсказал встречу с Вершковым именно в этом месте.
- О, приветствую вас, штабс-ротмистр, - отозвался Вершков. - Не составите ли мне компанию? А то, мне кажется, что я один этот графин не осилю. Эй, половой, новенький, как тебя там?
- Бэримор, сэр, - отозвался половой, одетый на британский манер.
- Тьфу, в ваших кличках сам черт ногу сломит, как вас тут зовут. Вот что, Бэримор, неси-ка сюда второй шкалик. Да, а закусить что-нибудь их благородию имеется?
- Овсянка, сэр! - торжественно произнес половой.
- Овсянка? - сморщил физиономию Вершков.
- Есть еще французский салат, как в Москве у Оливье, - тут же добавил понятливый официант. - Это резаные яйца с овощами, зеленым горошком и кусочками мяса. И все это густо залито провансалем.
- Вот, это уже другое дело, - одобрил Вершков. - Тащи-ка его сюда, этот твой французский салат.
- Ес, сэр, - на псковском диалекте английского языка отозвался англоподобный официант.
- Никак Пчелкина навестить наведались? - поинтересовался Вершков, наливая Лихославскому в шкалик, принесенный галантным "Бэримором".
- Да уж, наведался, - не скрывая удрученного настроения, ответил Лихославский.
- Что так? Неужто поссорились?
- Поссориться-то не поссорились. Но я от него такое узнал... Помните, в прошлом году представил он мне девицу? Вы тогда на той вечеринке тоже присутствовали. Элен ее звали.
- Как же-с? Конечно, помню. И как у вас дела? Свадьба скоро ли?
- Да какая там свадьба. Пропала Элен. Поездом ехала и ночью пропала прямо из вагона. С марта о ней ни слуху, ни духу.
- А с поезда она броситься не могла?
- Да что вы, право, Тимофей Данилович? Господь с вами.
- Всякое бывает-с. Вот доктор Парамонов недавно рассказывал. Установил он, что одна молодая дама детей не сможет иметь. Так та на себя руки и наложила.
- Да в том-то и дело, что Вольдемар отыскал где она. Элен Похитили. И держат где-то под Верным в Семиреченской области.
- Так поезжайте немедля! Ваша судьба нынче решается.
- В том-то и дело, что судьба. Если я поеду за ней, службу придется оставить. На что я потом жить-то буду.
- На статскую определитесь, как в свое время Пчелкин.
- Может статься и так, что, спасая Элен, я и сам попаду на каторгу.
- Неужели так все серьезно? Что она, революционерка что ли?
- Хуже. Она - ведьма.
- Это точно-с?
- Даже Вольдемар подтвердил.
- Да-с, проблема-с.
- Знаете что? А не пойти ли нам посоветоваться к доктору Парамонову? Раз он по дамам и барышням специалист, так может и в ведьмах кой-чего понимает?
Покинув "Лондон", Вершков и Лихославский направились в дом, где раньше жил Вольдемар. Пожурив по дороге нетрезвого как всегда Пахомыча, Вершков провел Лихославского на третий этаж, где на двери 14-й квартиры сияла латунная табличка:
Докторъ ?.Т.Парамоновъ
Дамскiя бол?зни
Подергав шнурок, торчащий из бронзовой головы льва, Вершков позвонил в колокольчик. Дверь открыла Венера - служанка доктора, исполнявшая одновременно обязанности медицинской сестры:
- Феофилакт Тихонович сегодня не принимает, - с порога заявила она, придав надменное выражение своей и без того спесивой физиономии. - Сегодня же воскресенье.
- Ты чего, Венерка, докторского соседа не признаешь? Или их благородие, - указал Вершков через плечо большим пальцем на Лихославского своими усами напоминает тебе пациентку Феофилакта Тихоновича?
- Венера, кто там? - послышался из глубины квартиры голос доктора Парамонова.
- Это пришел господин Вершков и с ним еще какой-то штабс-ротмистр.
- Немедля проси войти, - отозвался доктор.
- Хм, ну проходите, - произнесла Венера. - Фуражку сюда можете повесить. И вы свою шляпу тоже.
Сказав это, Венера повернулась спиной, и, покачивая бедрами, удалилась.
- Да-с! - едва смог прокомментировать Вершков, разглаживая бороду. Если сзади поглядеть, оно, вроде, и ничего, а как рот откроет - кричи караул.
- Что ж, эмансипация захватывает даже прислугу, - согласился Модест.
В кабинете доктора пахло мочой, которую тот, вероятно, брал на анализы и еще каким-то противным лекарством, назначение которого ни Вершков, ни Лихославский не знали. Доктор Парамонов как пианист сидел на вращающемся стуле. Своей чеховской бородкой и своим чеховского типа пенсне он внешне напоминал умершего пять лет назад Антона Павловича Чехова. Подобно Чехову, бывшему тоже когда-то врачом, доктор Парамонов писал короткие рассказы. Однако в противоположность чеховским рассказы эти не имели никаких перспектив быть напечатанными, поскольку их содержание, наполненное случаями из врачебной практики, изобиловало столь неприличными подробностями, что общество, наверняка, подвергло бы автора осуждению, прочитай оно эти рассказы. Тем не менее, приятели доктора зачитывали эти рассказы до дыр, а один из них - ротмистр Конногвардейского полка Дмитрий Африканович Братцев даже заставлял вахмистра Волина перепечатывать их на машинке в полковой канцелярии.
- Мы к вам, Феофилакт Тихонович, посоветоваться пришли, - начал Вершков, проходя в кабинет. - У нашего молодого друга возникла, как говорят англичане, проблема. Помните вы ту худющую барышню, которую наш с вами бывший сосед Пчелкин зачем-то приволок из Парижа в прошлом году.
- Как же, припоминаю. Вас, штабс-ротмистр, он, кажется, даже с ней познакомил. Причем познакомил самым, как мне тогда показалось, самым навязчивым образом. И что, надо полагать, заразила она вас какой-нибудь французской болезнью?
- Хуже, - ответил Модест. - Во-первых, она оказалась ведьмой, а во-вторых бесследно исчезла.
- То, что она оказалась ведьмой, это еще не самое худшее. А вот то, что она исчезла, это действительно плохо. Плохо потому, что, когда ведьма исчезает, ее любовник зачастую исчезает потом вслед за ней. Давно ли она исчезла?
- В марте, - ответил Лихославский.
- Хорошо, что уже июнь, но плохо, что еще не август.
- Как это следует понимать?
- Если вы не исчезнете за полгода, прошедшие с момента ее исчезновения, то потом не исчезнете уже никогда. Правда, рана в душе будет еще долго болеть. Умом-то вы, надеюсь, понимаете, что ее исчезновение избавило вас от необходимости вступать с ней в брак. Но вот душа...Душу я не лечу. Я лечу нечто более материальное. Скажите, штабс-ротмистр, а по какой интимной детали вы догадались о том, что она ведьма? Может цвет, или, наоборот, запах? Вы знаете, среди моих пациенток, не буду называть имена, чтобы не раскрыть врачебной тайны, встречаются ведьмы, которых я приловчился распознавать по запаху секреции.
Тут выражение лица доктора изменилось, и он, прикрыв глаза, сделал носом несколько дыхательных движений, как бы наслаждаясь воображаемым ароматом.
- Знаете, доктор, я ничего такого не заметил, - вырвал его из объятия грез Лихославский, - Мне просто один человек рассказал, командир нашего эскадрона.
- А он-то откуда узнал? Он что тоже с ней это...
- Думаю, нет, - избавил Модест доктора от необходимости продолжения фразы, для завершения которой Феофилакт Тихонович никак не мог подобрать приличного слова. - Более того, наш ротмистр, похоже, и сдал ее в охранку.
- Постойте, вы же сказали, что она исчезла бесследно.
- Да, исчезла-то она бесследно, но Вольдемару удалось выяснить, где ее содержат.
- Давно я подозревал, что этот Пчелкин связан либо с охранкой, либо с революционерами, либо и с теми и с другими - заметил доктор Парамонов. Имение у него малодоходное. Жалование, прямо скажем, грошовое. А он нанял дорогую квартиру, взял кроме горничной еще и кучера, купил "руссо-балт С-24/35" и теперь, несмотря на то, что сам научился на нем ездить, платит жалование шоферу.
- Да разве вы не знаете? - воскликнул Вершков. - Пчелкин на бирже играет.
- Вот-вот, прежде чем эсеры какой взрыв произведут или забастовка какая наметится, он акции те, которые вследствие этого обесцениваются, всегда сбрасывать успевает. А покупает лишь те, которые потом успехом пользуются.
- А не кажется ли вам, господа, что Вольдемар связан с нечистой силой? - задал Лихославский вопрос, обращенный к обоим собеседникам.
- Хм?! Очень может быть, - ответил доктор, опять мечтательно потянув носом, и почему-то добавил: - вкус у него действительно отменный.
Так и не добившись ничего дельного от доктора Парамонова, Вершков и Лихославский вежливо попрощались и направились обратно в "Лондон". В дверях они встретили ротмистра Братцева.
- Откуда это вы звездуете, господа? Не от Парамонова ли?
- От него самого.
- И как поживает этот извращенец?
- А почему вы решили, что он извращенец? Он что, вас домогался? - не растерявшись задал Лихославский контрвопрос.
- Меня он, слава богу, соблазнить еще не пытался. Но что он вытворяет со своею Венерой! Вернее что она с ним вытворяет.
- Да, на голову она ему села, это точно, - согласился Модест.
- Что, прямо при вас?
- Да я в переносном смысле имею в виду. Фуражку, например, говорит, сами вешайте. И это называется прислуга.
- А я вот имею в виду в прямом.
- Что вы имеете в виду, ротмистр?
- Я не знаю, как это по научному, но у нас с вами в кавалерии таких называют...
Тут Братцев подошел вплотную к Лихославскому, и сказал ему какое-то слово, от которого Модест дико расхохотался. Вершков этот шепот расслышать, конечно не мог. Но почему-то рассмеялся тоже.
- Вот вы запах в его кабинете заметили? То-то же. А что вы хотели? наконец, резюмировал Братцев. Если каждый день созерцать одно и то же при его-то профессии, то уже через год пропадет всякое желание. А он, насколько я доподлинно знаю, практикует с одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Так что приходится ему изыскивать особые формы отношения со слабым полом.
Попрощавшись с Братцевым, Вершков и Лихославский вошли, наконец, в "Лондон".
Близился вечер, и столики потихоньку начали заполняться. Едва купец и офицер снова расположились за столиком, зеркальные двери трактира звонко отворились и с улицы вошел недавний сослуживец Лихославского поручик Нелидов.
Одет он был по-парадному: в голубой доломан и красные чакчиры. Шапку гусарского образца с помпоном и подвесой он держал на отлёте. На поясной галунной портупее поверх доломана вместо драгунской шашки висела вновь недавно введенная для гусарских полков легкая кавалерийская сабля. Вместо погон на доломане красовались наплечные шнуры с расположенными не треугольником, а в ряд тремя звездочками.
Почему сослуживец недавний, а не нынешний, спросите вы, и почему доломан его был голубым, а чакчиры красными, а не синими, как полагалось в Изюмском полку? Да потому что, благодаря связям своего дядюшки, Нелидов был в мае переведен из Одиннадцатого гусарского Изюмского Его Королевского Высочества Принца Генриха Прусского полка, расквартированного в захолустном Луцке, в Первый гусарский Сумской генерала Сеславина полк. Последний был расквартирован не в каком-нибудь Межибужье или во Владимир-Волынском, не в каком-нибудь Пултуске или Белостоке, а в самой первопрестольной столице. Поэтому по вечерам Нелидов ходил теперь не в жидовский шинок, а в "Яр", а по субботним вечерам отправлялся он поездом в Петербург, возвращаясь оттуда лишь в понедельник утром.
И вот, поручик Первого гусарского Сумского генерала Сеславина полка Павел Петрович Нелидов, одетый в парадное обмундирование, стоял в дверях "Лондона". Увидев Лихославского, он, естественно, тут же подошел к столику.
- Вот так встреча, - обрадовался Лихославский. - Кажется, "Лондон" становится местом, где случайно встречаются люди, которые очень нужны друг другу.
Лихославскому не пришлось рассказывать свою историю заново, так как Нелидов был с ней не только знаком, но даже был одним из ее участников. Он рассказал лишь о разговоре с Пчелкиным. Через час, когда Вершков лежал уже лицом во французском салате, Лихославский с Нелидовым решили вместе вернуться к Пчелкину, чтобы дать ему свое согласие на путешествие в 1983 год. Гремя саблей по лестнице, Нелидов тащился на второй этаж в квартиру Пчелкина, вися при этом на плече Лихославского. В таком виде они и были встречены растерянной Аграфеной и, дважды попав в дверной переплет, с третьей попытки вошли в квартиру.
- В-в-вольдемар, мы едем, - с трудом выговорил Лихославский, держась за притолоку, - п-п-прямо сейчас в Туркестан.
- Прямо сейчас ни ты, ни твой приятель, уже ни в какой Туркестан не поедете. Прямо сейчас вы ляжете отсыпаться. Аграфена приготовит вам постели вон в той комнате. А завтра, когда начнет соображать голова, мы с вами поговорим снова, - сказал Вольдемар и удалился в свой кабинет.
Поручик Нелидов, которому Аграфена постелила на диване, тут же заснул. Модест же долго ворочался на жесткой кушетке, но сон к нему так и не приходил. В Петербурге он не был давно, больше года, и потому отвык уже засыпать во время белой ночи. До самой полуночи Модя тоскливо смотрел на блик света, пробивающийся из окна сквозь щель неплотно задернутой занавески. Глядя на эту щель, Модест испытывал безотчетный страх и чувство непонятной тревоги, но именно этот страх и эта тревога не позволяли ему оторвать от нее взгляд. Вскоре ночь перевалила за полночь. Модест понял это, потому что часы, сделанные под вид избушки на курьих ножках, стрелки которых шли в сторону, противоположную той, что ходят стрелки в обычных часах, прокуковали, как почему-то показалось Лихославскому, не двенадцать, а целых тринадцать раз. При этом вместо кукушки из окошка часов вылетал и снова скрывался в своем убежище маленький резной деревянный кукиш.
Едва часы прокуковали свое тринадцатое "ку-ку", по оконной занавеске скользнула чья-то быстрая тень. Вдруг эта тень изогнулась под прямым углом и сквозь щель в слегка приоткрытой оконной раме проникла в комнату. Тень эта имела явные человеческие очертания, причем напоминала она женскую фигуру в берете - таком берете, который носят швейцарские гвардейцы, охраняющие в Риме собор Святого Петра. Тень проползла по полу и, положив ногу на ногу, уютно устроилась в красном кожаном кресле, с подлокотниками в виде львов, стоящем спиною к камину.
- Кто ты и откуда? - спросил тень Лихославский, вспомнив о том, как еще в гимназии на уроках Закона Божьего священник отец Феофан рекомендовал задавать подобный вопрос любому видению.
- Зовите меня мисс Тременс, мисс Делирия Тременс. Я была другом покойного отца вашей возлюбленной.
- Так он что, умер?
- Он скончался вчера, от недостаточности сердечной деятельности. И я была с ним до самой его последней минуты.
- Значит, вы знаете Элен?
- Нет, к сожалению, Элен мне знать пока не довелось, а вот отца ее я навещала частенько, особенно в последний год его жизни. Но сейчас я здесь не только для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Меня послал к вам мессир Хошех, прямо из Шеола. - произнесла тень, и, вероятно, поняв, что ни это имя, ни название этой местности штабс-ротмистру Одиннадцатого гусарского Изюмского полка ничего не говорит, добавила: - Когда-то Хошех был Всем, но потом Всё разделилось на части и Хошех стал лишь частью Всего.
- Что-то не знаю я таких имен, - дрожащими устами вымолвил Лихославский.
- Вы что, Писания не читали? - удивиласась мисс Тременс.
- Как же, читал-с. Только никакого Хошеха не помню.
- А на каком языке, позвольте вас спросить, вы читали Библию?
- Ясно не каком, естественно, на церковно-славянском.
- А на языке оригинала вы ее не читывали? "Бе-решит вара Элохим эт ха-шамаим вэт ха-арец" ничего не напоминает?
- Как же я ее прочту на языке оригинала, если ни языка этого, ни самого оригинала, не знал никогда?
- Тогда поясняю, - ответила мадемуазель Тременс: - "Бе-решит" - это "в начале", "шамаим" - это "небеса", а слово "арец" переводится как "земля". Но самое главное то, как переводится слово "Элохим".
- И как же оно переводится?
- "Элох" - это "Бог". Слово "аллах", арабское его прочтение, надеюсь, слыхивали? А вот "им" - это окончание множественного числа. То есть "Элохим" - это Боги. То есть в Библии черным по белому квадратным письмом справа налево написано, что богов было больше одного. А зовут этих богов Тегом и Хошех. Тегом - антипод мессира Хошеха - вышел из него и отнял у него его же законное место. С тех пор мессир Хошех находится в подчиненном положении по отношению к Господу Тегому. И Тегом поручил Хошеху удерживать зло в разумных пределах.
- И зачем же он вас все-таки ко мне послал?
- Разговор есть один. Вы, кажется, хотите невесту свою спасти?
- Так точно, госпожа Тременс, а что, ваш Хошех, или как его там называть, может в этом мне чем-то помочь?
- Зовите его просто мессир. Мы, его подданные, зовем его так.
- Вообще-то я подданный Российской Империи и присягал на верность государю-императору.
- Хорошо, хорошо. Не будем трогать этот вопрос, чтобы не задевать ваши верноподданнические чувства. Но ведь если в полк ваш приедет его шеф принц Генрих Прусский, вы ведь будете также величать его Ваше Высочество. Так что вам, трудно назвать мессиром мессира Хошеха? Надеюсь, это для вас не laesa majestas? Или же вы исповедуете фарисейский принцип "non habemus regem nisi Caesarem"?
- Хорошо, мадемуазель Тременс, так чем же я все-таки вам обязан честью столь позднего визита?
- Позднего? Разве? Я, наоборот, предпочитаю приходить по ночам, когда мучимый тревогой человек не может заснуть. Не может заснуть от страха. Не может заснуть, поскольку едва он засыпает, к нему приходит кошмар. Жуткий кошмар. И вот тогда, когда он совсем перестает засыпать, прихожу я. Появиться я могу отовсюду. Могу вынырнуть из-за занавески окна. Могу выползти из-за шифоньера. А могу и просто вылезти из стены. Но к вам я пришла не поэтому. Просто, хочу я понять, что вы за человек. Можно ли вам доверить ответственное дело?
- Но ведь ваш же мессир Хошех и мысли и дела наперед знает.
- Знать-то он знает, но ему приходится выбирать, какие дела вам предстоит совершить и какие мысли придут в вашу голову.
- А разве это определяет не Господь Бог?
- И Он тоже. Но Он определяет светлые дела. А мессир Хошех - царь теней и отражений. И все тени и отражения подчиняются только ему.
- Но моя тень всегда при мне. А что касается отражения...
- Что касается отражения, то вы ведь не знаете, что оно делает в зеркале, пока вы не смотрите в него. Все то время, что вы не смотрите в зеркало, ваше отражение живет там независимо и лишь когда вы смотрите в зеркальное стекло, оно, притворяясь покорным, копирует ваши движения. Но не пробуйте смотреться в зеркало в темноте. Я была свидетелем сотен случаев, когда отражение, раздраженное тем, что его оторвали от любимых ночных дел, вырывалось из зазеркалья и душило своего обладателя. А, что касается тени, взгляните на нее. Сейчас она вам покорна и повторяет все ваши движения. Но стоит мне ее поманить... - Тут мисс Тременс подозвала Модину тень своим черным и плоским пальцем. - ...и она уже вам не принадлежит.
- Ну что, едем?
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас, - решительно ответил Сифлиц, а про себя подумал: "главное, не переторопить".
***
Проводник, с которым беседовали ротмистр Новогудин, штабс-ротмистр Лихославский и поручик Нелидов, как вы, надеюсь, уже поняли, сказал далеко не всю правду.
Да, действительно, станций на пути было мало. Да, действительно, после того, как без четверти восемь поезд Киев-Варшава покинул Киверцы, в Олыке он не останавливался. Да, действительно, следующей станцией был Ровно. И было это действительно без десяти девять, а стоянка на самом деле длилась десять минут. На перрон на этой станции Элен действительно не выходила. И именно на этой станции в вагон зашла какая-то баба с пирожками, и у этой бабы Элен и Софья Сергеевна купили на пятак дюжину пирожков. Да, действительно, поезд потом останавливался в Шепетовке, а Элен и в самом деле после Шепетовки в вагоне еще была - тут проводник не соврал. Но через сто тринадцать верст после Шепетовки поезд остановился в Бердичеве. Вот тут проводник-то и начал врать. В это время действительно все уже спали.
Тут надо пояснить, что вагон, у котором ехали и Луиза Карловна Новогудина, и Софья Сергеевна Тербунова, и Аделаида Порфирьевна Раменская, и, естественно, сама Элен, был вагоном второго класса. А, как и во всех российских вагонах второго класса, уборная в этом вагоне была в самом его конце и располагалась у самого тамбура. Но те из вас, кому доводилось путешествовать поездом по русским железным дорогам, будь то в начале двадцатого столетия или в середине двадцать первого, те наверняка знают одну национальную особенность наших проводников. Как бы ни менялся общественный строй, в какую бы сторону ни шло развитие технического прогресса, эта национальная черта остается неистребимой и, вероятно, генетически передается проводникам по наследству из поколения в поколение. Даже сейчас в 2033 году, когда я пишу эти строки, когда в космос летают даже индусы, а на Луне побывали толпы китайцев, эта старая русская традиция живет и побеждает всё то новое, что способна придумать гениальная инженерная мысль. Состоит эта традиция в том, что перед тем как поезд останавливается на станции, пусть даже на самом малозначительном полустанке, наш проводник спешно покидает свое проводницкое купе, и, даже не доиграв с напарником партию армянского дурака, несется во весь опор по коридору с большим железным ключом. Этим ключом он и запирает вагонный сортир на все то время, пока поезд стоит на станции, а зачастую и до того самого момента, пока через три часа после этой станции в его купе деликатно не постучится самый нетерпеливый пассажир и, дико извиняясь, вежливо не произнесет: "Если ты, сукин сын, сейчас же не откроешь нужник, я наделаю тебе прямо на твою красную физиономию".
Вот и в ту ночь перед тем, как выйти с ведром из вагона, проводник надежно запер на ключ уборную и лишь после этого покинул вагон. Но в тот самый момент, когда лихой поляк-машинист резко затормозил паровоз напротив водокачки бердичевской станции, Элен проснулась от резкого торможения. Проснувшись, она вдруг вспомнила, что, готовясь ко сну, не проделала один, но весьма необходимый ритуал. И вот теперь необходимость срочно его проделать стала для нее очевидной настолько, что эта необходимость готова была в самом буквальном смысле излиться наружу. Наскоро одевшись, Элен вышла из купе и направилась в конец коридора. Дверь уборной, запертая проводником, как вы понимаете, ее руке не поддалась. Но тут Элен увидела дверь тамбура, которую оставил открытой проводник, вышедший с ведром за водой. Через нее Элен и выскочила из вагона. Идти в уборную на вокзал Элен побоялась. Во-первых, поезд мог за это время уйти без нее, во-вторых, одета она была действительно наскоро, и появляться в таком виде посреди зала ожидания, несмотря на вольные свои нравы, посчитала все-таки неприличным. Тут-то и проявилась ее русская натура, и она сделала то, что не отважилась бы сделать бы ни одна даже самая эмансипированная француженка. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что на перроне никого нет, Элен приподняв заднюю часть юбки, нырнула под днище вагона. Но за те полминуты, что Элен провела в столь необычном для барышни месте, на перроне, как будто, очутившись из-под земли, появились три одинаково одетых господина. Первым господином из этой троицы был восстановленный в более раннем теле Backup_of_Колян, убитый до этого старшим Игорем. Вторым был Backup_of_ Backup_of_Толян, вторично восстановленный после того, как полголовы ему снес Игорь-младший. Третьим, как вы уже наверняка догадались, был ни разу никем пока еще не убитый коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов.
В тот миг, когда Элен высунулась из-под вагона, Backup_of_Колян и Backup_of_ Backup_of_Толян, возникли перед ее лицом. Не дав ей опомниться, они заломили ей руки и, зажав ей рот, поволокли к стоящей неподалеку арестантской повозке. Ротов же двинулся навстречу возвращающемуся с полным ведром проводнику, и, приставив к его губам ствол револьвера, приказал ему молчать обо всем, что он видел. Затем, в сопровождении Ротова проводник вернулся в вагон и по приказу коллежского секретаря указал на купе Элен и мадам Тербуновой. Сумев не потревожить спящую Софью Сергеевну, Ротов забрал из купе вещи Элен - две шляпных коробки и дорожный саквояж - и, еще раз на прощанье пригрозив проводнику, удалился вслед за схваченной Элен и своими спутниками. Когда он скинул вещи в пролетку, стоящую рядом с арестантской повозкой, он достал свои карманные часы и связался по ним с Бокием:
- Все в порядке, Глеб Иванович, ведьма у меня. Нет, в этот раз и оба бэкапа живы, и всё обошлось вообще без стрельбы.
Начиная с этого места в рассказе, проводник опять перестал врать и стал снова рассказывать чистую правду: через полчаса поезд действительно останавливался в Казатине. Там, действительно поменяли паровоз, и польская бригада, подцепив своим паровозом встречный поезд, повела его на Варшаву, Этот же поезд принял другой паровоз, из Казатинского депо, ну а в Киеве Элен, как правдиво рассказал проводник, уже вовсе не было.
***
Если вы думаете, что Модя Лихославский выбрал тот ключ, на котором не было ни одной буквы, то, значит, вы считаете Модю не достаточно решительным человеком. Тем не менее, если вы подумали именно так, вы подумали правильно. Модест Аполлонович Лихославский некоторой решительностью все-таки обладал. Решительности этой ему бы с лихвой хватило на то, чтобы снести шашкой башку ротмистру Новогудину, но, как оказалось, этой решительности оказалось недостаточно для того, чтобы, очертя голову кинуться на семьдесят шесть лет вперед, связавшись при этом с какой-то не совсем чистою силою. Поэтому, не прощаясь с Пчелкиным, Лихославский попросил у него разрешения подумать. Глубоко озабоченный этими неразрешимыми альтернативами, он вышел из красного трехэтажного дома. Оказавшись на восьмой линии, Модест Аполлонович повернул направо, и, миновав один пятиэтажный дом, очутился у входа в ресторан гостиницы "Лондон", стоящей на углу Среднего проспекта.
В дневной час ресторан был почти пуст. Лишь за крайним столиком, тупо глядя на полупустой графин, одиноко сидел купец второй гильдии Вершков.
- Добрый день, Тимофей Данилович, - поздоровался Лихославский, отметив про себя то. Что Пчелкин ему точно предсказал встречу с Вершковым именно в этом месте.
- О, приветствую вас, штабс-ротмистр, - отозвался Вершков. - Не составите ли мне компанию? А то, мне кажется, что я один этот графин не осилю. Эй, половой, новенький, как тебя там?
- Бэримор, сэр, - отозвался половой, одетый на британский манер.
- Тьфу, в ваших кличках сам черт ногу сломит, как вас тут зовут. Вот что, Бэримор, неси-ка сюда второй шкалик. Да, а закусить что-нибудь их благородию имеется?
- Овсянка, сэр! - торжественно произнес половой.
- Овсянка? - сморщил физиономию Вершков.
- Есть еще французский салат, как в Москве у Оливье, - тут же добавил понятливый официант. - Это резаные яйца с овощами, зеленым горошком и кусочками мяса. И все это густо залито провансалем.
- Вот, это уже другое дело, - одобрил Вершков. - Тащи-ка его сюда, этот твой французский салат.
- Ес, сэр, - на псковском диалекте английского языка отозвался англоподобный официант.
- Никак Пчелкина навестить наведались? - поинтересовался Вершков, наливая Лихославскому в шкалик, принесенный галантным "Бэримором".
- Да уж, наведался, - не скрывая удрученного настроения, ответил Лихославский.
- Что так? Неужто поссорились?
- Поссориться-то не поссорились. Но я от него такое узнал... Помните, в прошлом году представил он мне девицу? Вы тогда на той вечеринке тоже присутствовали. Элен ее звали.
- Как же-с? Конечно, помню. И как у вас дела? Свадьба скоро ли?
- Да какая там свадьба. Пропала Элен. Поездом ехала и ночью пропала прямо из вагона. С марта о ней ни слуху, ни духу.
- А с поезда она броситься не могла?
- Да что вы, право, Тимофей Данилович? Господь с вами.
- Всякое бывает-с. Вот доктор Парамонов недавно рассказывал. Установил он, что одна молодая дама детей не сможет иметь. Так та на себя руки и наложила.
- Да в том-то и дело, что Вольдемар отыскал где она. Элен Похитили. И держат где-то под Верным в Семиреченской области.
- Так поезжайте немедля! Ваша судьба нынче решается.
- В том-то и дело, что судьба. Если я поеду за ней, службу придется оставить. На что я потом жить-то буду.
- На статскую определитесь, как в свое время Пчелкин.
- Может статься и так, что, спасая Элен, я и сам попаду на каторгу.
- Неужели так все серьезно? Что она, революционерка что ли?
- Хуже. Она - ведьма.
- Это точно-с?
- Даже Вольдемар подтвердил.
- Да-с, проблема-с.
- Знаете что? А не пойти ли нам посоветоваться к доктору Парамонову? Раз он по дамам и барышням специалист, так может и в ведьмах кой-чего понимает?
Покинув "Лондон", Вершков и Лихославский направились в дом, где раньше жил Вольдемар. Пожурив по дороге нетрезвого как всегда Пахомыча, Вершков провел Лихославского на третий этаж, где на двери 14-й квартиры сияла латунная табличка:
Докторъ ?.Т.Парамоновъ
Дамскiя бол?зни
Подергав шнурок, торчащий из бронзовой головы льва, Вершков позвонил в колокольчик. Дверь открыла Венера - служанка доктора, исполнявшая одновременно обязанности медицинской сестры:
- Феофилакт Тихонович сегодня не принимает, - с порога заявила она, придав надменное выражение своей и без того спесивой физиономии. - Сегодня же воскресенье.
- Ты чего, Венерка, докторского соседа не признаешь? Или их благородие, - указал Вершков через плечо большим пальцем на Лихославского своими усами напоминает тебе пациентку Феофилакта Тихоновича?
- Венера, кто там? - послышался из глубины квартиры голос доктора Парамонова.
- Это пришел господин Вершков и с ним еще какой-то штабс-ротмистр.
- Немедля проси войти, - отозвался доктор.
- Хм, ну проходите, - произнесла Венера. - Фуражку сюда можете повесить. И вы свою шляпу тоже.
Сказав это, Венера повернулась спиной, и, покачивая бедрами, удалилась.
- Да-с! - едва смог прокомментировать Вершков, разглаживая бороду. Если сзади поглядеть, оно, вроде, и ничего, а как рот откроет - кричи караул.
- Что ж, эмансипация захватывает даже прислугу, - согласился Модест.
В кабинете доктора пахло мочой, которую тот, вероятно, брал на анализы и еще каким-то противным лекарством, назначение которого ни Вершков, ни Лихославский не знали. Доктор Парамонов как пианист сидел на вращающемся стуле. Своей чеховской бородкой и своим чеховского типа пенсне он внешне напоминал умершего пять лет назад Антона Павловича Чехова. Подобно Чехову, бывшему тоже когда-то врачом, доктор Парамонов писал короткие рассказы. Однако в противоположность чеховским рассказы эти не имели никаких перспектив быть напечатанными, поскольку их содержание, наполненное случаями из врачебной практики, изобиловало столь неприличными подробностями, что общество, наверняка, подвергло бы автора осуждению, прочитай оно эти рассказы. Тем не менее, приятели доктора зачитывали эти рассказы до дыр, а один из них - ротмистр Конногвардейского полка Дмитрий Африканович Братцев даже заставлял вахмистра Волина перепечатывать их на машинке в полковой канцелярии.
- Мы к вам, Феофилакт Тихонович, посоветоваться пришли, - начал Вершков, проходя в кабинет. - У нашего молодого друга возникла, как говорят англичане, проблема. Помните вы ту худющую барышню, которую наш с вами бывший сосед Пчелкин зачем-то приволок из Парижа в прошлом году.
- Как же, припоминаю. Вас, штабс-ротмистр, он, кажется, даже с ней познакомил. Причем познакомил самым, как мне тогда показалось, самым навязчивым образом. И что, надо полагать, заразила она вас какой-нибудь французской болезнью?
- Хуже, - ответил Модест. - Во-первых, она оказалась ведьмой, а во-вторых бесследно исчезла.
- То, что она оказалась ведьмой, это еще не самое худшее. А вот то, что она исчезла, это действительно плохо. Плохо потому, что, когда ведьма исчезает, ее любовник зачастую исчезает потом вслед за ней. Давно ли она исчезла?
- В марте, - ответил Лихославский.
- Хорошо, что уже июнь, но плохо, что еще не август.
- Как это следует понимать?
- Если вы не исчезнете за полгода, прошедшие с момента ее исчезновения, то потом не исчезнете уже никогда. Правда, рана в душе будет еще долго болеть. Умом-то вы, надеюсь, понимаете, что ее исчезновение избавило вас от необходимости вступать с ней в брак. Но вот душа...Душу я не лечу. Я лечу нечто более материальное. Скажите, штабс-ротмистр, а по какой интимной детали вы догадались о том, что она ведьма? Может цвет, или, наоборот, запах? Вы знаете, среди моих пациенток, не буду называть имена, чтобы не раскрыть врачебной тайны, встречаются ведьмы, которых я приловчился распознавать по запаху секреции.
Тут выражение лица доктора изменилось, и он, прикрыв глаза, сделал носом несколько дыхательных движений, как бы наслаждаясь воображаемым ароматом.
- Знаете, доктор, я ничего такого не заметил, - вырвал его из объятия грез Лихославский, - Мне просто один человек рассказал, командир нашего эскадрона.
- А он-то откуда узнал? Он что тоже с ней это...
- Думаю, нет, - избавил Модест доктора от необходимости продолжения фразы, для завершения которой Феофилакт Тихонович никак не мог подобрать приличного слова. - Более того, наш ротмистр, похоже, и сдал ее в охранку.
- Постойте, вы же сказали, что она исчезла бесследно.
- Да, исчезла-то она бесследно, но Вольдемару удалось выяснить, где ее содержат.
- Давно я подозревал, что этот Пчелкин связан либо с охранкой, либо с революционерами, либо и с теми и с другими - заметил доктор Парамонов. Имение у него малодоходное. Жалование, прямо скажем, грошовое. А он нанял дорогую квартиру, взял кроме горничной еще и кучера, купил "руссо-балт С-24/35" и теперь, несмотря на то, что сам научился на нем ездить, платит жалование шоферу.
- Да разве вы не знаете? - воскликнул Вершков. - Пчелкин на бирже играет.
- Вот-вот, прежде чем эсеры какой взрыв произведут или забастовка какая наметится, он акции те, которые вследствие этого обесцениваются, всегда сбрасывать успевает. А покупает лишь те, которые потом успехом пользуются.
- А не кажется ли вам, господа, что Вольдемар связан с нечистой силой? - задал Лихославский вопрос, обращенный к обоим собеседникам.
- Хм?! Очень может быть, - ответил доктор, опять мечтательно потянув носом, и почему-то добавил: - вкус у него действительно отменный.
Так и не добившись ничего дельного от доктора Парамонова, Вершков и Лихославский вежливо попрощались и направились обратно в "Лондон". В дверях они встретили ротмистра Братцева.
- Откуда это вы звездуете, господа? Не от Парамонова ли?
- От него самого.
- И как поживает этот извращенец?
- А почему вы решили, что он извращенец? Он что, вас домогался? - не растерявшись задал Лихославский контрвопрос.
- Меня он, слава богу, соблазнить еще не пытался. Но что он вытворяет со своею Венерой! Вернее что она с ним вытворяет.
- Да, на голову она ему села, это точно, - согласился Модест.
- Что, прямо при вас?
- Да я в переносном смысле имею в виду. Фуражку, например, говорит, сами вешайте. И это называется прислуга.
- А я вот имею в виду в прямом.
- Что вы имеете в виду, ротмистр?
- Я не знаю, как это по научному, но у нас с вами в кавалерии таких называют...
Тут Братцев подошел вплотную к Лихославскому, и сказал ему какое-то слово, от которого Модест дико расхохотался. Вершков этот шепот расслышать, конечно не мог. Но почему-то рассмеялся тоже.
- Вот вы запах в его кабинете заметили? То-то же. А что вы хотели? наконец, резюмировал Братцев. Если каждый день созерцать одно и то же при его-то профессии, то уже через год пропадет всякое желание. А он, насколько я доподлинно знаю, практикует с одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Так что приходится ему изыскивать особые формы отношения со слабым полом.
Попрощавшись с Братцевым, Вершков и Лихославский вошли, наконец, в "Лондон".
Близился вечер, и столики потихоньку начали заполняться. Едва купец и офицер снова расположились за столиком, зеркальные двери трактира звонко отворились и с улицы вошел недавний сослуживец Лихославского поручик Нелидов.
Одет он был по-парадному: в голубой доломан и красные чакчиры. Шапку гусарского образца с помпоном и подвесой он держал на отлёте. На поясной галунной портупее поверх доломана вместо драгунской шашки висела вновь недавно введенная для гусарских полков легкая кавалерийская сабля. Вместо погон на доломане красовались наплечные шнуры с расположенными не треугольником, а в ряд тремя звездочками.
Почему сослуживец недавний, а не нынешний, спросите вы, и почему доломан его был голубым, а чакчиры красными, а не синими, как полагалось в Изюмском полку? Да потому что, благодаря связям своего дядюшки, Нелидов был в мае переведен из Одиннадцатого гусарского Изюмского Его Королевского Высочества Принца Генриха Прусского полка, расквартированного в захолустном Луцке, в Первый гусарский Сумской генерала Сеславина полк. Последний был расквартирован не в каком-нибудь Межибужье или во Владимир-Волынском, не в каком-нибудь Пултуске или Белостоке, а в самой первопрестольной столице. Поэтому по вечерам Нелидов ходил теперь не в жидовский шинок, а в "Яр", а по субботним вечерам отправлялся он поездом в Петербург, возвращаясь оттуда лишь в понедельник утром.
И вот, поручик Первого гусарского Сумского генерала Сеславина полка Павел Петрович Нелидов, одетый в парадное обмундирование, стоял в дверях "Лондона". Увидев Лихославского, он, естественно, тут же подошел к столику.
- Вот так встреча, - обрадовался Лихославский. - Кажется, "Лондон" становится местом, где случайно встречаются люди, которые очень нужны друг другу.
Лихославскому не пришлось рассказывать свою историю заново, так как Нелидов был с ней не только знаком, но даже был одним из ее участников. Он рассказал лишь о разговоре с Пчелкиным. Через час, когда Вершков лежал уже лицом во французском салате, Лихославский с Нелидовым решили вместе вернуться к Пчелкину, чтобы дать ему свое согласие на путешествие в 1983 год. Гремя саблей по лестнице, Нелидов тащился на второй этаж в квартиру Пчелкина, вися при этом на плече Лихославского. В таком виде они и были встречены растерянной Аграфеной и, дважды попав в дверной переплет, с третьей попытки вошли в квартиру.
- В-в-вольдемар, мы едем, - с трудом выговорил Лихославский, держась за притолоку, - п-п-прямо сейчас в Туркестан.
- Прямо сейчас ни ты, ни твой приятель, уже ни в какой Туркестан не поедете. Прямо сейчас вы ляжете отсыпаться. Аграфена приготовит вам постели вон в той комнате. А завтра, когда начнет соображать голова, мы с вами поговорим снова, - сказал Вольдемар и удалился в свой кабинет.
Поручик Нелидов, которому Аграфена постелила на диване, тут же заснул. Модест же долго ворочался на жесткой кушетке, но сон к нему так и не приходил. В Петербурге он не был давно, больше года, и потому отвык уже засыпать во время белой ночи. До самой полуночи Модя тоскливо смотрел на блик света, пробивающийся из окна сквозь щель неплотно задернутой занавески. Глядя на эту щель, Модест испытывал безотчетный страх и чувство непонятной тревоги, но именно этот страх и эта тревога не позволяли ему оторвать от нее взгляд. Вскоре ночь перевалила за полночь. Модест понял это, потому что часы, сделанные под вид избушки на курьих ножках, стрелки которых шли в сторону, противоположную той, что ходят стрелки в обычных часах, прокуковали, как почему-то показалось Лихославскому, не двенадцать, а целых тринадцать раз. При этом вместо кукушки из окошка часов вылетал и снова скрывался в своем убежище маленький резной деревянный кукиш.
Едва часы прокуковали свое тринадцатое "ку-ку", по оконной занавеске скользнула чья-то быстрая тень. Вдруг эта тень изогнулась под прямым углом и сквозь щель в слегка приоткрытой оконной раме проникла в комнату. Тень эта имела явные человеческие очертания, причем напоминала она женскую фигуру в берете - таком берете, который носят швейцарские гвардейцы, охраняющие в Риме собор Святого Петра. Тень проползла по полу и, положив ногу на ногу, уютно устроилась в красном кожаном кресле, с подлокотниками в виде львов, стоящем спиною к камину.
- Кто ты и откуда? - спросил тень Лихославский, вспомнив о том, как еще в гимназии на уроках Закона Божьего священник отец Феофан рекомендовал задавать подобный вопрос любому видению.
- Зовите меня мисс Тременс, мисс Делирия Тременс. Я была другом покойного отца вашей возлюбленной.
- Так он что, умер?
- Он скончался вчера, от недостаточности сердечной деятельности. И я была с ним до самой его последней минуты.
- Значит, вы знаете Элен?
- Нет, к сожалению, Элен мне знать пока не довелось, а вот отца ее я навещала частенько, особенно в последний год его жизни. Но сейчас я здесь не только для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Меня послал к вам мессир Хошех, прямо из Шеола. - произнесла тень, и, вероятно, поняв, что ни это имя, ни название этой местности штабс-ротмистру Одиннадцатого гусарского Изюмского полка ничего не говорит, добавила: - Когда-то Хошех был Всем, но потом Всё разделилось на части и Хошех стал лишь частью Всего.
- Что-то не знаю я таких имен, - дрожащими устами вымолвил Лихославский.
- Вы что, Писания не читали? - удивиласась мисс Тременс.
- Как же, читал-с. Только никакого Хошеха не помню.
- А на каком языке, позвольте вас спросить, вы читали Библию?
- Ясно не каком, естественно, на церковно-славянском.
- А на языке оригинала вы ее не читывали? "Бе-решит вара Элохим эт ха-шамаим вэт ха-арец" ничего не напоминает?
- Как же я ее прочту на языке оригинала, если ни языка этого, ни самого оригинала, не знал никогда?
- Тогда поясняю, - ответила мадемуазель Тременс: - "Бе-решит" - это "в начале", "шамаим" - это "небеса", а слово "арец" переводится как "земля". Но самое главное то, как переводится слово "Элохим".
- И как же оно переводится?
- "Элох" - это "Бог". Слово "аллах", арабское его прочтение, надеюсь, слыхивали? А вот "им" - это окончание множественного числа. То есть "Элохим" - это Боги. То есть в Библии черным по белому квадратным письмом справа налево написано, что богов было больше одного. А зовут этих богов Тегом и Хошех. Тегом - антипод мессира Хошеха - вышел из него и отнял у него его же законное место. С тех пор мессир Хошех находится в подчиненном положении по отношению к Господу Тегому. И Тегом поручил Хошеху удерживать зло в разумных пределах.
- И зачем же он вас все-таки ко мне послал?
- Разговор есть один. Вы, кажется, хотите невесту свою спасти?
- Так точно, госпожа Тременс, а что, ваш Хошех, или как его там называть, может в этом мне чем-то помочь?
- Зовите его просто мессир. Мы, его подданные, зовем его так.
- Вообще-то я подданный Российской Империи и присягал на верность государю-императору.
- Хорошо, хорошо. Не будем трогать этот вопрос, чтобы не задевать ваши верноподданнические чувства. Но ведь если в полк ваш приедет его шеф принц Генрих Прусский, вы ведь будете также величать его Ваше Высочество. Так что вам, трудно назвать мессиром мессира Хошеха? Надеюсь, это для вас не laesa majestas? Или же вы исповедуете фарисейский принцип "non habemus regem nisi Caesarem"?
- Хорошо, мадемуазель Тременс, так чем же я все-таки вам обязан честью столь позднего визита?
- Позднего? Разве? Я, наоборот, предпочитаю приходить по ночам, когда мучимый тревогой человек не может заснуть. Не может заснуть от страха. Не может заснуть, поскольку едва он засыпает, к нему приходит кошмар. Жуткий кошмар. И вот тогда, когда он совсем перестает засыпать, прихожу я. Появиться я могу отовсюду. Могу вынырнуть из-за занавески окна. Могу выползти из-за шифоньера. А могу и просто вылезти из стены. Но к вам я пришла не поэтому. Просто, хочу я понять, что вы за человек. Можно ли вам доверить ответственное дело?
- Но ведь ваш же мессир Хошех и мысли и дела наперед знает.
- Знать-то он знает, но ему приходится выбирать, какие дела вам предстоит совершить и какие мысли придут в вашу голову.
- А разве это определяет не Господь Бог?
- И Он тоже. Но Он определяет светлые дела. А мессир Хошех - царь теней и отражений. И все тени и отражения подчиняются только ему.
- Но моя тень всегда при мне. А что касается отражения...
- Что касается отражения, то вы ведь не знаете, что оно делает в зеркале, пока вы не смотрите в него. Все то время, что вы не смотрите в зеркало, ваше отражение живет там независимо и лишь когда вы смотрите в зеркальное стекло, оно, притворяясь покорным, копирует ваши движения. Но не пробуйте смотреться в зеркало в темноте. Я была свидетелем сотен случаев, когда отражение, раздраженное тем, что его оторвали от любимых ночных дел, вырывалось из зазеркалья и душило своего обладателя. А, что касается тени, взгляните на нее. Сейчас она вам покорна и повторяет все ваши движения. Но стоит мне ее поманить... - Тут мисс Тременс подозвала Модину тень своим черным и плоским пальцем. - ...и она уже вам не принадлежит.