Отпустив Аграфену, Вольдемар вынул ключ из брючного кармана и запер за нею входную дверь.
- Ничего себе! - подумал вдруг Вольдемар. - Ключ-то извозчичий. Вот та самая буква "рцы". А подходит идеально. Эти немецкие замки нарочно, видать, делают все на один манер. Вот раздолье-то для татьбы. Положить его надо подальше. Если что - запасной будет. Интересно, кто же это заплатил извозчику, чтобы тот меня так разыграл? Надо вспомнить, не говорил ли я кому в департаменте про свою идею отправиться в будущее.
Раздеваясь ко сну, Вольдемар продолжал размышлять, жертвой чьего розыгрыша он стал. Наконец, путем логических умозаключений он пришел к выводу, что на такое способен лишь один человек - штабс-ротмистр Братцев, бывший когда-то в гимназии его одноклассником и служащий ныне в Конногвардейском полку.
- Наверняка, нарядил кого-то из своих приятелей или нанял актера. И лошадь-то гвардейская. Такую и впрямь овсом кормят. А от соломы и даже, порой, от сена она морду воротит. Да и потом, откуда у извозчика самопишущее перо? И где вы видели грамотного извозчика? Ишь, что выдумали. Всех лошадей на автомобили заменят. Вон, у барона Дельвера автомобиль "Бенц", выписанный из Германии. Грохочет так, что уши лопаются. Уже сейчас, когда в городе 250 автомобилей, доктора говорят о том, что воздух стал хуже, и легочные болезни усилились. А если автомобилей будет столько же, сколько сейчас лошадей, то люди из города разбегутся от такого шума и дыма. Все заводские вернутся в деревню и снова станут хлебопашеством заниматься. Служить в заводах тогда будет некому. Может, еще люди будут летать по воздуху? В декабре газеты писали, будто какие-то братья-американцы сделали летательную машину и даже где-то с минуту на ней пролетали. Брехня, наверное. Американцы это любят, разыгрывать публику. С точки зрения науки летательный аппарат тяжелее воздуха невозможен. Да, если бы и вправду летали, какой от этого аппарата толк? Народ на ярмарках катать? По части бесполезных изобретений американцы тоже мастера. Один такой, Хайрем Максим, кажется, изобрел ни-то картечницу, ни-то ружье автоматическое. Наши его изобретение пулеметом называют и хотят, говорят, на вооружение поставить. В Маньчжурию уже восемь штук таких отправили. В секунду десять пуль выпускает. Это что, значит, первая пуля солдата убивает, а девять следующих попадают в него, пока он падает? А как в атаку с такой винтовкой ходить, если она весит четыре пуда? Это что, один, согнувшись раком, ее на спине держит, а другой стреляет? Да и где найти такого стрелка, который десять раз за секунду успевал бы эту машину перенацеливать? И расход патронов какой. Одна машинка расходует огнеприпасов больше, чем целая рота. Придумал бы этот Максим лучше, как бороться с бомбистами. А то и впрямь, не в июле, так в августе опять министра взорвут. Или как лампу электрическую гасить, не вставая с кровати.
С этими мыслями Вольдемар встал с постели и, подойдя к стене, повернул выключатель против часовой стрелки. Свет в спальне погас, и через несколько минут Вольдемар уснул.
***
Проснулся Вольдемар утром от сухости во рту, ставшей следствием вчерашнего возлияния. Вынув из кармана жилета, висящего на стуле, брегет, он посмотрел время. На часах была половина девятого. Это его не особо расстроило, так как вчера была суббота, а, следовательно, сегодня должно было быть воскресенье. Расстроило его другое. Когда он подергал шнурок колокольчика и услышал доносящееся из кухни эхо его звона, он понял, что Аграфена еще не вернулась. Подумав сперва, что, может быть, она ушла на рынок, Вольдемар в халате прошел на кухню. Самовар был холодным. Открыв самоварный краник, Пчелкин нацедил себе полстакана холодной воды и залпом выпил ее до дна.
- Сегодня же уволю эту чертову дуру, - подумал Вольдемар. - Баронессе тоже напишу, чтобы гнала в три шеи этого мерзавца Алешку. Надо же, воскресный костюм не почищен. Рубашки не поглажены. Сегодня же мне надо непременно нанести визит Его Превосходительству по случаю дня ангела его супруги. Сказаться больным и послать записку? Нет, если я не засвидетельствую лично своего почтения, плакало мое столоначальство. Надо хотя бы в книге расписаться. Прийти в вицмундире? Нет, все будут в воскресных костюмах. Даже Ротов. Этот уж и гвоздику в петлицу воткнет ради такого случая.
Коллежский секретарь Ротов был в департаменте всеобщим посмешищем. Он не участвовал в общих пирушках, не делал визитов дамам, а лишь копил деньги неизвестно на что. Как и Пчелкин, он почему-то предпочитал брать жалование золотом, но Вольдемар полагал, что это лишь слепое подражание. Тем не менее, Ротов не упускал случая полизать зад начальству и посему в карьере своей постоянно наступал Вольдемару на пятки.
Самостоятельно растопив камин, Вольдемар наполнил утюг горячими углями и стал раздувать их, размахивая утюгом из стороны в сторону.
"Наверное, из всего департамента лишь этот жмот Ротов сам гладит себе рубашки. Где это видано, чтобы титулярный советник, без пяти минут коллежский асессор, сам утюг раскочегаривал?" - думал Вольдемар в ту минуту.
Вспоминая о Ротове, Вольдемар Пчелкин не мог знать того, что в тот самый момент, когда он вчера прощался с извозчиком и отчитывал дворника в пятидесяти саженях позади пролетки, из которой вылезал Вольдемар, стояла еще одна точно такая же, но с поднятым верхом. Седоком в этой пролетке был не кто иной, как коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов. Вынув из жилетного кармана золотые часы, Ротов нажатием кнопки отворил крышку. Но не часовой циферблат находился под крышкой часов коллежского секретаря. Там было восемнадцать кнопок, расположенных в три шеренги. На 10 из них были начертаны цифры от 0 до 9, а на двух дополнительных - странные мистические знаки, один из которых "" напоминал крест, начертанный на британском флаге, другой "" представлял собою решетку из двух параллельных и двух перпендикулярных прутьев. Еще одна кнопка имела на себе красную букву "С", которая была то ли русской буквой "слово", то ли латинской "цэ". Кнопка, стоявшая через одну нее, несла на себе буквы "ОК", непонятно что означавшие, а на той кнопке, что между ними, было написано слово "MENU". Вероятно, при помощи этой кнопки Ротов что-нибудь заказывал в ресторане. Самой загадочной была последняя кнопка "". Изображалось на ней кольцо, в середине которого был вертикальный прямоугольник со скругленными углами. Ротов нажал подряд одиннадцать кнопок, первой из которых была восьмерка, а последней - кнопка "ОК". От этого на внутренней стороне крышки брегета высветились горящие цифры. Ротов поднес часы к правому уху и, как будто услышав что-то в часах, ответил в пустоту так, словно разговаривал по телефону:
- Все в порядке, Глеб Иванович, - он приехал домой. Ключ ему передали. И еще бумажку какую-то.
Потом, сделав напряженное выражение лица так, как будто он слушает голос из часов, Ротов ответил:
- Да, Глеб Иванович. Мы будем ждать его там.
***
Закончив с горем пополам разглаживание рубашки, Вольдемар, чертыхаясь, почистил воскресный костюм и, облачившись в свое парадное одеяние, подошел ко входной двери. Часы на стене пробили десять, когда Вольдемар достал ключ из брючного кармана и, убедившись, что его инициалы в виде букв "веди" и "покой" на нем присутствуют, воткнул ключ в замочную скважину. Легко поддавшись давно знакомому ключу, дверь отворилась. Но то, что увидел Вольдемар за дверью, увидеть он никак не ожидал. Прямо перед его носом находилась кладка кирпичной стены.
- Шутки продолжаются, - подумал Вольдемар, - наверняка, компания Мити Братцева напоила дворника до скотского состояния и за ночь выложила стенку перед моей дверью. Вот почему Аграфена не вернулась. Ну, это уж слишком.
С досады Вольдемар ударил тростью по кирпичной кладке. Неожиданно в стене что-то заурчало как двигатель электрического трамвая, который Вольдемару довелось видеть в Москве, где трамваи, в отличие от бестрамвайного пока Петербурга, ходили уже пять лет. Разделившись на две половинки, стена начала расходиться в разные стороны. То, что оказалось за стеной, поразило Вольдемара еще больше, нежели неожиданное появление самой стены.
Вместо устланного ковровой дорожкой пролета мраморной лестницы взору Вольдемара предстал бетонный пол, переходящий в столь же бетонные ступеньки. Лишь железные кольца, торчавшие по обеим краям каждой из ступенек, напоминали о том, что в них были вдеты металлические прутья, удерживавшие на лестнице ковровую дорожку. Внизу, в конце лестничного пролета, виднелось знакомое Вольдемару окно, на котором еще вчера, провожая Пчелкина своим неизменно презрительным взглядом, сидел наглый Граммофон. Но это окно было почему-то зарешечено. Более того, одно из стекол этого окна было измазано той же самой безобразной зеленой краской, какой была почему-то выкрашена не только рама, но и нижняя половина стены в парадном. Другое же стекло вовсе отсутствовало, а на его месте находился прибитый гвоздями фанерный лист. Узорчатые решетки перил были местами погнуты чьей-то варварской рукой. Местами же вместо фрагментов этой решетки были вделаны куски каких-то железных прутьев. И все это было также окрашено в тот же самый отвратительный зеленый цвет.
- Да, - подумал Вольдемар, - придется обращаться к приставу Василеостровской части. За одну ночь так испортить парадное ради озорства. Этот негодяй Братцев, наверняка, привел целую роту. Но кто бы позволил ему так озорничать? На втором этаже у статского советника Белева есть телефон. Услышав такой шум, его дворецкий должен был вызвать полицию. А что они сделали с дверью доктора Парамонова!
Действительно, покрытая хорошим австрийским лаком дверь докторской квартиры была теперь выкрашена грязно-бежевой краской. Вместо латунной таблички с надписью
Докторъ ?.Т.Парамоновъ
Дамскiя бол?зни
были прибиты лишь цифры "1" и "4", также закрашенные краской, как и сама дверь. Более того, вместо бронзовой головы льва, из пасти которой еще накануне торчал шнурок дверного колокольчика, к дверному косяку были прибиты целых шесть кнопок новомодных в Петербурге электрических звонков. Под этими кнопками на деревянных дощечках чернилами были написаны чьи-то неизвестные Пчелкину фамилии и инициалы. Впрочем, одна из фамилий показалось Вольдемару знакомой. Фамилию Сивочалов носил дворник Пахомыч. Но, как бы издеваясь, озорники приписали слева от нее слово профессор. Может, среди дворников этот отставной вице-фейерверкер, ветеран Русско-Турецкой войны, и мог называться профессором, но жить в докторской квартире ни он, ни его дети и внуки никак не могли бы и мечтать. Да и кто даст профессорское звание человеку с такой подлой и, по выражению Чехова, лошадиной фамилией?
Вольдемар оглянулся на свою дверь. Его табличка была целой и на ней, как и вчера, было написано:
Вольдемаръ Афанасiевъ Пчелкинъ
Титулярный сов?тникъ
- Дай Бог, чтобы Феофилакт Тихонович успел починить дверь до понедельника. Придут пациентки, вот сраму-то будет, - подумал Вольдемар. Грамотеи. А "ер" в конце за них Пушкин будет ставить? Не иначе вахмистр Волин из роты Братцева писал. Вон и в слове "Белецкий" вместо десятеричного "i" восьмеричное "и" стоит. Волин этот - такой же негодяй, как и Братцев, только из нижних чинов. За эти шуточки его из семинарии в свое время и выгнали. Вместо сокращения "хер" и "слово", то есть Христос, намалевал "" -"хер", "кси" и "зело", а сверху титло поставил. Славянскими цифрами это читается как шестьсот шестьдесят шесть. Богохульство неслыханное. Ректор в той семинарии уж больно добрый был. В солдаты его отдал. А так загремел бы кандалами по приговору Святейшего Синода до самого Сахалина. Митька Братцев, когда еще был корнетом в армейской кавалерии, заприметил его. Почувствовал родственную душу. И когда в гвардию переходил, его к себе в денщики взял, а потом постепенно и вахмистром сделал.
С этими мыслями, постукивая тросточкой по испорченным перилам, Вольдемар стал спускаться по лестнице. К тому, что двери Белева и купца второй гильдии Вершкова были также испорчены кнопками от звонков и такими же табличками, он отнесся уже более спокойно. Но то, что он увидел на площадке между вторым и третьим этажами, повергло его в гнев и ужас. Прямо посреди стены красками было нарисовано изображение мужского детородного уда, под которым красовалось его нецензурное словесное обозначение.
Увидев это, Вольдемар решил непременно заехать после приема в Василеостровскую часть и присоединить свою жалобу к жалобам соседей, которые уже наверняка туда поступили. Однако, взглянув на брегет, он понял, что времени у него еще предостаточно, и потому решил наведаться на квартиру к домовладелице мадам Уншлихт и выразить свое возмущение нерадивостью дворника, который, как он теперь вспоминал, вчера не закрыл за ним даже ворота.
Эмма Францевна Уншлихт жила в том же парадном на первом этаже принадлежащего ей доходного дома в квартире под нумером десять. Ее дверь была также испорчена, но звонковая кнопка на ней была всего одна. Тем не менее, Вольдемар не решился нажать на такую кнопку, а постучал в дверь рукояткой трости. На стук никто не ответил, и Вольдемар решил, что Эмма Францевна как раз сейчас и находится в полицейской части и разбирается с обстоятельствами порчи дверей окон и стен в парадном, а ее горничная Марта, видать, пошла за мастеровыми, чтобы немедля начать ремонт.
Так Вольдемар добрался до выхода из парадного. Привычным движением он оттолкнул от себя дверь. Однако дверь, открывшись до половины, вдруг захлопнулась снова, громко ударив по косяку. Только тут Вольдемар заметил, что в довершение всех безобразий озорники прикрепили к двери толстую пружину. Толкнув дверь снова и теперь уже придерживая ее рукой, Вольдемар вышел во двор.
К удивлению Вольдемара безобразия на этом не кончились. У противоположной стены дома, где раньше находился мусорный ящик, стояли четыре металлических чана, доверху заполненные какой-то гадостью. Дворницкая будка Пахомыча начисто отсутствовала, а вместо скрипевших еще вчера ворот зияла пустая подворотня.
И тут Вольдемар увидел необъяснимое. Навстречу ему через эту пустую подворотню шла девица в исподнем. Декольтированная ночная рубашка едва доставала до колен ее абсолютно голых ног. Волосы на ее ни чем не покрытой голове были острижены по самые уши, как у каторжанки, а на голом плече висела нищенская сума, сделанная почему-то из добротной кожи. Следом за странной девицей в подворотню въезжало пренепонятное техническое сооружение. Гуттаперчевые колеса, совершенно лишенные спиц, почти бесшумно катились по асфальтовому покрытию, сменившему за ночь булыжную мостовую. Вместо положенных автомобилю ацетиленовых фонарей в передней части полностью закрытого корпуса находились лишь круглые стеклянные оконца, а по ветровому стеклу взад и вперед с противным скрипом елозили две какие-то палки, предназначенные, вероятно, для очистки этого самого стекла. Изнутри странной машины доносилась жуткая какофония звуков, отдаленно напоминающая музыку, как будто кто-то поставил внутри автомобиля фонограф, валик которого крутился в обратную сторону. За лобовым стеклом проглядывались контуры шофера, который сидел почему-то слева. В довершение всего автомобиль издал звук, напоминающий гудок Путиловского завода, от которого стриженая девица отшатнулась, пропуская едущий моторный экипаж. Затем девица посмотрела на Вольдемара и почему-то хихикнула. Смутившись, Вольдемар опустил голову вниз. И тут он увидел лежавшую на земле монетку размером с трехкопеечную. Подняв ее, Вольдемар понял, что это не алтын, а пятак, только какой-то маленький. Но то, что было написано на пятаке, повергло Вольдемара в ужас не меньше, чем вид девицы, идущей по улице в исподнем платье. Прямо на монете был отчеканен год - 1983. С обратной же стороны маленького пятака, вместо положенного там орла, был отчеканен какой-то непонятный герб, в центре которого красовался масонский символ - скрещенные молоток и лопатка каменщика. Под этим гербом начертаны были непонятно что означающие буквы: "СССР".
Только в этот момент Вольдемар сообразил, что вчерашний извозчик его не обманывал.
- Что ж, - подумал Вольдемар, - сам того хотел. Нечего теперь на черта пенять. Нужно искать телефон, чтобы телефонировать этому Севе Владимирову.
С этими мыслями Вольдемар вернулся в парадное и, поднявшись на второй этаж, направился в квартиру, где ранее жил статский советник Белев.
- Кто бы там сейчас ни жил, можно попросить дворецкого или горничную разрешить воспользоваться телефоном, - думал Вольдемар, поднимаясь по лестнице.
Однако, оказавшись перед дверью, он встал перед выбором, на какую из многочисленных кнопок нажимать. Квартира Белева была восьмикомнатной, и теперь восемь кнопок с разными фамилиями на дощечках крепились с обеих сторон косяка. Поэтому Вольдемар опять решил постучать по двери своей тростью. Через полминуты на стук отозвались чьи-то тяжелые шаги. Послышались повороты ключа и в открывшемся дверном проеме появилась заспанная рожа мужика, одетого в рубаху без рукавов с большим вырезом на груди и цветастые хлопчатобумажные штаны, штанины которых были обрезаны едва ли не по самую задницу.
- Ты будешь дворецкий? - осведомился Вольдемар.
- Дворецкий? - задумчиво протянул мужик, - на третьем этаже живут Белецкие, а Дворецкие! Нет, с такой фамилией здесь никогда не жили. Может в соседнем подъезде?
- А барин твой кто?
- Барин? Ты что, мужик, охренел? Иди, проспись.
- Это ты охренел. Какой я тебе мужик?
- А кто ты, транссексуал что ли?
Пчелкин не знал, к какому классу относится чин транссексуала, но на всякий случай произнес:
- Я больше, чем транссексуал. Я - титулярный советник.
- Ну, раз советник, то иди, советуй в другом месте, а мне спать надо. Я после ночной смены, - сказал мужик и закрыл дверь перед носом Вольдемара.
Тут Вольдемар услышал, что на первом этаже хлопнула чья-то дверь, и решил вернуться вниз и вновь постучать в квартиру домовладелицы.
- Наверняка, - думал он, - там проживают наследники Эммы Францевны и уж они-то знают, у кого в доме есть еще телефон.
Но, едва он преодолел один лестничный пролет, как снова остолбенел. Прямо навстречу ему поднимался тот самый кот Граммофон, который был в подъезде еще вчера - в родном 1904 году. Оба соседа - кот и Вольдемар - на мгновение молча уставились друг на друга.
Первым молчание прервал Граммофон:
- Ба, Вольдемар Афанасьевич! - проговорил он, с едва уловимым кошачьим акцентом, - какими судьбами?
Несколько мгновений Вольдемар стоял без движения не в силах вымолвить ни слова. Первой мыслью его было то, что он сошел с ума, а все, что он видит и слышит, это ему лишь кажется. Но, вдруг, неожиданно для самого себя, набравшись храбрости, рявкнул на Граммофона:
- А ты еще чего здесь делаешь, кошачья морда?
- Чего, чего? Живу я здесь, вот чего, - обиделся Граммофон.
- А почему разговариваешь?
- А что, котам уже и поговорить нельзя? Мы с вами нынче не при старом режиме. Теперь у нас социализм.
- Что? Ты хочешь сказать, что эсеры революцию сделали?
- Хуже - большевики.
- Это еще кто такие?
- Вы вообще, сюда из какого года попали-то?
- Из девятьсот четвертого.
- А большевики появились годом раньше - на втором съезде РСДРП. А в семнадцатом они сделали революцию. Эта партия теперь называется КПСС Коммунистическая Партия Советского Союза. Советский Союз - это так теперь наша страна называется.
- РСДРП? Слыхал. Это марксисты, да? Читал я одну брошюрку этого Маркса. И что, общность жен они не ввели?
- Нет пока.
- А мода нынче какая?
- Ну, многие женщины часто в брюках ходят.
- А мужчины, случайно, юбок не носят?
- Пока нет.
- Это хорошо, что юбку носить не надо.
- Почему, осмелюсь спросить?
- Ноги у меня, пардон, волосатые. А с государем-то что стало? перескочил Вольдемар на другую тему.
- Как что? Расстреляли его большевики. В восемнадцатом. Вскоре после той самой революции.
- А наследник? Государыня ведь в девятьсот четвертом со дня на день родить была должна.
- И его тоже. И царицу, и всех дочек.
- Чистые якобинцы. Те тоже своего короля казнили.
- Да что там цари, короли? Меня самого два раза чуть не сожрали. Один раз в восемнадцатом, а другой раз - в сорок втором, во время блокады. Я тогда жить поближе к Смольному перебирался. В Смольном теперь не институт, а горком партии - партии тех самых большевиков. Там люди во все времена сытые и на кошек не бросаются.
- А правит-то кто теперь? Небось, президент, как в Америке?
- Нет, генеральный секретарь ЦК КПСС.
- Да, уж. Язык сломаешь, пока выговоришь. Значит правда, что теперь всех людей любого звания мужиками кличут. Меня тут один мужиком уже успел обозвать и еще каким-то транссексотом или что-то в этом роде.
- Кем-кем? - рассмеялся Граммофон, - Может, транссексуалом?
- А что это такое?
- Ну, как вам сказать? Человек, который хочет себе пол переменить. В Америке таким людям операцию делают.
- А у нас таких от церкви отлучают.
- А что толку? Церковь сейчас от государства отделена. Да и вообще, вы хоть знаете, который нынче год?
- По всей вероятности должен быть 2004.
- А вот и мимо-с. Недолет. Сейчас 1986.
- Врешь, каналья?
- Святой истинный крест! - изрек кот и неуклюже перекрестил себя правой передней лапой.
- Не богохульствуй, нечистый.
- Какой же я нечистый? Я не свинья и не верблюд. А про кошек во Второзаконии ничего не сказано.
- Почему же такая ошибка получилась? Я же в 2004 был должен попасть.
- А, позвольте спросить, вы каким ключом дверь отворяли-с?
- Вот этим, - продемонстрировал Вольдемар.
- А буквы на нем какие, разрешите узнать?
- Ясно какие: "веди" и "покой".
- И что сие означает?
- Вольдемар Пчелкин.
- Какой Вольдемар? Какой Пчелкин? "веди" это два, а "покой" восемьдесят. Значит - 82. Прибавьте восемьдесят два к тысяча девятьсот четвертому году и получится 1986.
В этот момент ударила пушка Петропавловской крепости.
- Странно, - произнес Вольдемар, достав брегет из жилетного кармана. Половина одиннадцатого только.
- А вы по какому времени часы ставили?
- По пулковскому, разумеется. Вчера с Думской башней сверялся.
- А мы живем по декретному. Это еще в тридцатом году перевели на час вперед. Да еще уже пять лет как первого апреля переводим на час вперед на летнее время, а первого октября - обратно на зимнее.
- А полчаса тогда откуда взялись?
- А это еще вскоре после революции приравняли к поясному времени и полчаса назад передвинули. Все меры теперь французские, а время по Гринвичу измеряют. Это еще что. Календарь теперь тоже другой.
- Что же тогда сегодня за число? Третье мессидора?
- Да нет, календарь у нас григорианский, как в Европе. Ленин, вождь большевиков, ввел его в феврале восемнадцатого. Представляешь, засыпали люди 31 января, а проснулись 14 февраля.
- Да. Ничего русского не осталось.
- Почему же ничего? А имена? А фамилии? В вашем девятьсот четвертом кто домом владел?
- Мадам Уншлихт.
- Вот. А на работе у вас как начальника звали?
- А откуда ты знаешь, что у меня по службе начальник был немцем?
- А тут и знать-то ничего не надо. Как Петр I этих немцев завез, так до самой революции они все должности и занимали. Даже династия и та немецкая была.
- Но народ-то был русский. Писал по-русски. Мерил все русскими мерами и жил по русскому времени. А теперь все как в Царстве Польском.
- Царства Польского теперь тоже нет, а есть независимая Польская Народная Республика. И Великое Княжество Финляндское - тоже Ленин финнам отдал.
- Ну и черт с ними, с этими финнами да поляками. Сколько волка ни корми... А в сорок пятом-то году что случилось, что часть Германии нам досталась?
- Как что? Победили мы с вами Германию. Четыре года воевали-с.
- Ничего себе! - подумал вдруг Вольдемар. - Ключ-то извозчичий. Вот та самая буква "рцы". А подходит идеально. Эти немецкие замки нарочно, видать, делают все на один манер. Вот раздолье-то для татьбы. Положить его надо подальше. Если что - запасной будет. Интересно, кто же это заплатил извозчику, чтобы тот меня так разыграл? Надо вспомнить, не говорил ли я кому в департаменте про свою идею отправиться в будущее.
Раздеваясь ко сну, Вольдемар продолжал размышлять, жертвой чьего розыгрыша он стал. Наконец, путем логических умозаключений он пришел к выводу, что на такое способен лишь один человек - штабс-ротмистр Братцев, бывший когда-то в гимназии его одноклассником и служащий ныне в Конногвардейском полку.
- Наверняка, нарядил кого-то из своих приятелей или нанял актера. И лошадь-то гвардейская. Такую и впрямь овсом кормят. А от соломы и даже, порой, от сена она морду воротит. Да и потом, откуда у извозчика самопишущее перо? И где вы видели грамотного извозчика? Ишь, что выдумали. Всех лошадей на автомобили заменят. Вон, у барона Дельвера автомобиль "Бенц", выписанный из Германии. Грохочет так, что уши лопаются. Уже сейчас, когда в городе 250 автомобилей, доктора говорят о том, что воздух стал хуже, и легочные болезни усилились. А если автомобилей будет столько же, сколько сейчас лошадей, то люди из города разбегутся от такого шума и дыма. Все заводские вернутся в деревню и снова станут хлебопашеством заниматься. Служить в заводах тогда будет некому. Может, еще люди будут летать по воздуху? В декабре газеты писали, будто какие-то братья-американцы сделали летательную машину и даже где-то с минуту на ней пролетали. Брехня, наверное. Американцы это любят, разыгрывать публику. С точки зрения науки летательный аппарат тяжелее воздуха невозможен. Да, если бы и вправду летали, какой от этого аппарата толк? Народ на ярмарках катать? По части бесполезных изобретений американцы тоже мастера. Один такой, Хайрем Максим, кажется, изобрел ни-то картечницу, ни-то ружье автоматическое. Наши его изобретение пулеметом называют и хотят, говорят, на вооружение поставить. В Маньчжурию уже восемь штук таких отправили. В секунду десять пуль выпускает. Это что, значит, первая пуля солдата убивает, а девять следующих попадают в него, пока он падает? А как в атаку с такой винтовкой ходить, если она весит четыре пуда? Это что, один, согнувшись раком, ее на спине держит, а другой стреляет? Да и где найти такого стрелка, который десять раз за секунду успевал бы эту машину перенацеливать? И расход патронов какой. Одна машинка расходует огнеприпасов больше, чем целая рота. Придумал бы этот Максим лучше, как бороться с бомбистами. А то и впрямь, не в июле, так в августе опять министра взорвут. Или как лампу электрическую гасить, не вставая с кровати.
С этими мыслями Вольдемар встал с постели и, подойдя к стене, повернул выключатель против часовой стрелки. Свет в спальне погас, и через несколько минут Вольдемар уснул.
***
Проснулся Вольдемар утром от сухости во рту, ставшей следствием вчерашнего возлияния. Вынув из кармана жилета, висящего на стуле, брегет, он посмотрел время. На часах была половина девятого. Это его не особо расстроило, так как вчера была суббота, а, следовательно, сегодня должно было быть воскресенье. Расстроило его другое. Когда он подергал шнурок колокольчика и услышал доносящееся из кухни эхо его звона, он понял, что Аграфена еще не вернулась. Подумав сперва, что, может быть, она ушла на рынок, Вольдемар в халате прошел на кухню. Самовар был холодным. Открыв самоварный краник, Пчелкин нацедил себе полстакана холодной воды и залпом выпил ее до дна.
- Сегодня же уволю эту чертову дуру, - подумал Вольдемар. - Баронессе тоже напишу, чтобы гнала в три шеи этого мерзавца Алешку. Надо же, воскресный костюм не почищен. Рубашки не поглажены. Сегодня же мне надо непременно нанести визит Его Превосходительству по случаю дня ангела его супруги. Сказаться больным и послать записку? Нет, если я не засвидетельствую лично своего почтения, плакало мое столоначальство. Надо хотя бы в книге расписаться. Прийти в вицмундире? Нет, все будут в воскресных костюмах. Даже Ротов. Этот уж и гвоздику в петлицу воткнет ради такого случая.
Коллежский секретарь Ротов был в департаменте всеобщим посмешищем. Он не участвовал в общих пирушках, не делал визитов дамам, а лишь копил деньги неизвестно на что. Как и Пчелкин, он почему-то предпочитал брать жалование золотом, но Вольдемар полагал, что это лишь слепое подражание. Тем не менее, Ротов не упускал случая полизать зад начальству и посему в карьере своей постоянно наступал Вольдемару на пятки.
Самостоятельно растопив камин, Вольдемар наполнил утюг горячими углями и стал раздувать их, размахивая утюгом из стороны в сторону.
"Наверное, из всего департамента лишь этот жмот Ротов сам гладит себе рубашки. Где это видано, чтобы титулярный советник, без пяти минут коллежский асессор, сам утюг раскочегаривал?" - думал Вольдемар в ту минуту.
Вспоминая о Ротове, Вольдемар Пчелкин не мог знать того, что в тот самый момент, когда он вчера прощался с извозчиком и отчитывал дворника в пятидесяти саженях позади пролетки, из которой вылезал Вольдемар, стояла еще одна точно такая же, но с поднятым верхом. Седоком в этой пролетке был не кто иной, как коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов. Вынув из жилетного кармана золотые часы, Ротов нажатием кнопки отворил крышку. Но не часовой циферблат находился под крышкой часов коллежского секретаря. Там было восемнадцать кнопок, расположенных в три шеренги. На 10 из них были начертаны цифры от 0 до 9, а на двух дополнительных - странные мистические знаки, один из которых "" напоминал крест, начертанный на британском флаге, другой "" представлял собою решетку из двух параллельных и двух перпендикулярных прутьев. Еще одна кнопка имела на себе красную букву "С", которая была то ли русской буквой "слово", то ли латинской "цэ". Кнопка, стоявшая через одну нее, несла на себе буквы "ОК", непонятно что означавшие, а на той кнопке, что между ними, было написано слово "MENU". Вероятно, при помощи этой кнопки Ротов что-нибудь заказывал в ресторане. Самой загадочной была последняя кнопка "". Изображалось на ней кольцо, в середине которого был вертикальный прямоугольник со скругленными углами. Ротов нажал подряд одиннадцать кнопок, первой из которых была восьмерка, а последней - кнопка "ОК". От этого на внутренней стороне крышки брегета высветились горящие цифры. Ротов поднес часы к правому уху и, как будто услышав что-то в часах, ответил в пустоту так, словно разговаривал по телефону:
- Все в порядке, Глеб Иванович, - он приехал домой. Ключ ему передали. И еще бумажку какую-то.
Потом, сделав напряженное выражение лица так, как будто он слушает голос из часов, Ротов ответил:
- Да, Глеб Иванович. Мы будем ждать его там.
***
Закончив с горем пополам разглаживание рубашки, Вольдемар, чертыхаясь, почистил воскресный костюм и, облачившись в свое парадное одеяние, подошел ко входной двери. Часы на стене пробили десять, когда Вольдемар достал ключ из брючного кармана и, убедившись, что его инициалы в виде букв "веди" и "покой" на нем присутствуют, воткнул ключ в замочную скважину. Легко поддавшись давно знакомому ключу, дверь отворилась. Но то, что увидел Вольдемар за дверью, увидеть он никак не ожидал. Прямо перед его носом находилась кладка кирпичной стены.
- Шутки продолжаются, - подумал Вольдемар, - наверняка, компания Мити Братцева напоила дворника до скотского состояния и за ночь выложила стенку перед моей дверью. Вот почему Аграфена не вернулась. Ну, это уж слишком.
С досады Вольдемар ударил тростью по кирпичной кладке. Неожиданно в стене что-то заурчало как двигатель электрического трамвая, который Вольдемару довелось видеть в Москве, где трамваи, в отличие от бестрамвайного пока Петербурга, ходили уже пять лет. Разделившись на две половинки, стена начала расходиться в разные стороны. То, что оказалось за стеной, поразило Вольдемара еще больше, нежели неожиданное появление самой стены.
Вместо устланного ковровой дорожкой пролета мраморной лестницы взору Вольдемара предстал бетонный пол, переходящий в столь же бетонные ступеньки. Лишь железные кольца, торчавшие по обеим краям каждой из ступенек, напоминали о том, что в них были вдеты металлические прутья, удерживавшие на лестнице ковровую дорожку. Внизу, в конце лестничного пролета, виднелось знакомое Вольдемару окно, на котором еще вчера, провожая Пчелкина своим неизменно презрительным взглядом, сидел наглый Граммофон. Но это окно было почему-то зарешечено. Более того, одно из стекол этого окна было измазано той же самой безобразной зеленой краской, какой была почему-то выкрашена не только рама, но и нижняя половина стены в парадном. Другое же стекло вовсе отсутствовало, а на его месте находился прибитый гвоздями фанерный лист. Узорчатые решетки перил были местами погнуты чьей-то варварской рукой. Местами же вместо фрагментов этой решетки были вделаны куски каких-то железных прутьев. И все это было также окрашено в тот же самый отвратительный зеленый цвет.
- Да, - подумал Вольдемар, - придется обращаться к приставу Василеостровской части. За одну ночь так испортить парадное ради озорства. Этот негодяй Братцев, наверняка, привел целую роту. Но кто бы позволил ему так озорничать? На втором этаже у статского советника Белева есть телефон. Услышав такой шум, его дворецкий должен был вызвать полицию. А что они сделали с дверью доктора Парамонова!
Действительно, покрытая хорошим австрийским лаком дверь докторской квартиры была теперь выкрашена грязно-бежевой краской. Вместо латунной таблички с надписью
Докторъ ?.Т.Парамоновъ
Дамскiя бол?зни
были прибиты лишь цифры "1" и "4", также закрашенные краской, как и сама дверь. Более того, вместо бронзовой головы льва, из пасти которой еще накануне торчал шнурок дверного колокольчика, к дверному косяку были прибиты целых шесть кнопок новомодных в Петербурге электрических звонков. Под этими кнопками на деревянных дощечках чернилами были написаны чьи-то неизвестные Пчелкину фамилии и инициалы. Впрочем, одна из фамилий показалось Вольдемару знакомой. Фамилию Сивочалов носил дворник Пахомыч. Но, как бы издеваясь, озорники приписали слева от нее слово профессор. Может, среди дворников этот отставной вице-фейерверкер, ветеран Русско-Турецкой войны, и мог называться профессором, но жить в докторской квартире ни он, ни его дети и внуки никак не могли бы и мечтать. Да и кто даст профессорское звание человеку с такой подлой и, по выражению Чехова, лошадиной фамилией?
Вольдемар оглянулся на свою дверь. Его табличка была целой и на ней, как и вчера, было написано:
Вольдемаръ Афанасiевъ Пчелкинъ
Титулярный сов?тникъ
- Дай Бог, чтобы Феофилакт Тихонович успел починить дверь до понедельника. Придут пациентки, вот сраму-то будет, - подумал Вольдемар. Грамотеи. А "ер" в конце за них Пушкин будет ставить? Не иначе вахмистр Волин из роты Братцева писал. Вон и в слове "Белецкий" вместо десятеричного "i" восьмеричное "и" стоит. Волин этот - такой же негодяй, как и Братцев, только из нижних чинов. За эти шуточки его из семинарии в свое время и выгнали. Вместо сокращения "хер" и "слово", то есть Христос, намалевал "" -"хер", "кси" и "зело", а сверху титло поставил. Славянскими цифрами это читается как шестьсот шестьдесят шесть. Богохульство неслыханное. Ректор в той семинарии уж больно добрый был. В солдаты его отдал. А так загремел бы кандалами по приговору Святейшего Синода до самого Сахалина. Митька Братцев, когда еще был корнетом в армейской кавалерии, заприметил его. Почувствовал родственную душу. И когда в гвардию переходил, его к себе в денщики взял, а потом постепенно и вахмистром сделал.
С этими мыслями, постукивая тросточкой по испорченным перилам, Вольдемар стал спускаться по лестнице. К тому, что двери Белева и купца второй гильдии Вершкова были также испорчены кнопками от звонков и такими же табличками, он отнесся уже более спокойно. Но то, что он увидел на площадке между вторым и третьим этажами, повергло его в гнев и ужас. Прямо посреди стены красками было нарисовано изображение мужского детородного уда, под которым красовалось его нецензурное словесное обозначение.
Увидев это, Вольдемар решил непременно заехать после приема в Василеостровскую часть и присоединить свою жалобу к жалобам соседей, которые уже наверняка туда поступили. Однако, взглянув на брегет, он понял, что времени у него еще предостаточно, и потому решил наведаться на квартиру к домовладелице мадам Уншлихт и выразить свое возмущение нерадивостью дворника, который, как он теперь вспоминал, вчера не закрыл за ним даже ворота.
Эмма Францевна Уншлихт жила в том же парадном на первом этаже принадлежащего ей доходного дома в квартире под нумером десять. Ее дверь была также испорчена, но звонковая кнопка на ней была всего одна. Тем не менее, Вольдемар не решился нажать на такую кнопку, а постучал в дверь рукояткой трости. На стук никто не ответил, и Вольдемар решил, что Эмма Францевна как раз сейчас и находится в полицейской части и разбирается с обстоятельствами порчи дверей окон и стен в парадном, а ее горничная Марта, видать, пошла за мастеровыми, чтобы немедля начать ремонт.
Так Вольдемар добрался до выхода из парадного. Привычным движением он оттолкнул от себя дверь. Однако дверь, открывшись до половины, вдруг захлопнулась снова, громко ударив по косяку. Только тут Вольдемар заметил, что в довершение всех безобразий озорники прикрепили к двери толстую пружину. Толкнув дверь снова и теперь уже придерживая ее рукой, Вольдемар вышел во двор.
К удивлению Вольдемара безобразия на этом не кончились. У противоположной стены дома, где раньше находился мусорный ящик, стояли четыре металлических чана, доверху заполненные какой-то гадостью. Дворницкая будка Пахомыча начисто отсутствовала, а вместо скрипевших еще вчера ворот зияла пустая подворотня.
И тут Вольдемар увидел необъяснимое. Навстречу ему через эту пустую подворотню шла девица в исподнем. Декольтированная ночная рубашка едва доставала до колен ее абсолютно голых ног. Волосы на ее ни чем не покрытой голове были острижены по самые уши, как у каторжанки, а на голом плече висела нищенская сума, сделанная почему-то из добротной кожи. Следом за странной девицей в подворотню въезжало пренепонятное техническое сооружение. Гуттаперчевые колеса, совершенно лишенные спиц, почти бесшумно катились по асфальтовому покрытию, сменившему за ночь булыжную мостовую. Вместо положенных автомобилю ацетиленовых фонарей в передней части полностью закрытого корпуса находились лишь круглые стеклянные оконца, а по ветровому стеклу взад и вперед с противным скрипом елозили две какие-то палки, предназначенные, вероятно, для очистки этого самого стекла. Изнутри странной машины доносилась жуткая какофония звуков, отдаленно напоминающая музыку, как будто кто-то поставил внутри автомобиля фонограф, валик которого крутился в обратную сторону. За лобовым стеклом проглядывались контуры шофера, который сидел почему-то слева. В довершение всего автомобиль издал звук, напоминающий гудок Путиловского завода, от которого стриженая девица отшатнулась, пропуская едущий моторный экипаж. Затем девица посмотрела на Вольдемара и почему-то хихикнула. Смутившись, Вольдемар опустил голову вниз. И тут он увидел лежавшую на земле монетку размером с трехкопеечную. Подняв ее, Вольдемар понял, что это не алтын, а пятак, только какой-то маленький. Но то, что было написано на пятаке, повергло Вольдемара в ужас не меньше, чем вид девицы, идущей по улице в исподнем платье. Прямо на монете был отчеканен год - 1983. С обратной же стороны маленького пятака, вместо положенного там орла, был отчеканен какой-то непонятный герб, в центре которого красовался масонский символ - скрещенные молоток и лопатка каменщика. Под этим гербом начертаны были непонятно что означающие буквы: "СССР".
Только в этот момент Вольдемар сообразил, что вчерашний извозчик его не обманывал.
- Что ж, - подумал Вольдемар, - сам того хотел. Нечего теперь на черта пенять. Нужно искать телефон, чтобы телефонировать этому Севе Владимирову.
С этими мыслями Вольдемар вернулся в парадное и, поднявшись на второй этаж, направился в квартиру, где ранее жил статский советник Белев.
- Кто бы там сейчас ни жил, можно попросить дворецкого или горничную разрешить воспользоваться телефоном, - думал Вольдемар, поднимаясь по лестнице.
Однако, оказавшись перед дверью, он встал перед выбором, на какую из многочисленных кнопок нажимать. Квартира Белева была восьмикомнатной, и теперь восемь кнопок с разными фамилиями на дощечках крепились с обеих сторон косяка. Поэтому Вольдемар опять решил постучать по двери своей тростью. Через полминуты на стук отозвались чьи-то тяжелые шаги. Послышались повороты ключа и в открывшемся дверном проеме появилась заспанная рожа мужика, одетого в рубаху без рукавов с большим вырезом на груди и цветастые хлопчатобумажные штаны, штанины которых были обрезаны едва ли не по самую задницу.
- Ты будешь дворецкий? - осведомился Вольдемар.
- Дворецкий? - задумчиво протянул мужик, - на третьем этаже живут Белецкие, а Дворецкие! Нет, с такой фамилией здесь никогда не жили. Может в соседнем подъезде?
- А барин твой кто?
- Барин? Ты что, мужик, охренел? Иди, проспись.
- Это ты охренел. Какой я тебе мужик?
- А кто ты, транссексуал что ли?
Пчелкин не знал, к какому классу относится чин транссексуала, но на всякий случай произнес:
- Я больше, чем транссексуал. Я - титулярный советник.
- Ну, раз советник, то иди, советуй в другом месте, а мне спать надо. Я после ночной смены, - сказал мужик и закрыл дверь перед носом Вольдемара.
Тут Вольдемар услышал, что на первом этаже хлопнула чья-то дверь, и решил вернуться вниз и вновь постучать в квартиру домовладелицы.
- Наверняка, - думал он, - там проживают наследники Эммы Францевны и уж они-то знают, у кого в доме есть еще телефон.
Но, едва он преодолел один лестничный пролет, как снова остолбенел. Прямо навстречу ему поднимался тот самый кот Граммофон, который был в подъезде еще вчера - в родном 1904 году. Оба соседа - кот и Вольдемар - на мгновение молча уставились друг на друга.
Первым молчание прервал Граммофон:
- Ба, Вольдемар Афанасьевич! - проговорил он, с едва уловимым кошачьим акцентом, - какими судьбами?
Несколько мгновений Вольдемар стоял без движения не в силах вымолвить ни слова. Первой мыслью его было то, что он сошел с ума, а все, что он видит и слышит, это ему лишь кажется. Но, вдруг, неожиданно для самого себя, набравшись храбрости, рявкнул на Граммофона:
- А ты еще чего здесь делаешь, кошачья морда?
- Чего, чего? Живу я здесь, вот чего, - обиделся Граммофон.
- А почему разговариваешь?
- А что, котам уже и поговорить нельзя? Мы с вами нынче не при старом режиме. Теперь у нас социализм.
- Что? Ты хочешь сказать, что эсеры революцию сделали?
- Хуже - большевики.
- Это еще кто такие?
- Вы вообще, сюда из какого года попали-то?
- Из девятьсот четвертого.
- А большевики появились годом раньше - на втором съезде РСДРП. А в семнадцатом они сделали революцию. Эта партия теперь называется КПСС Коммунистическая Партия Советского Союза. Советский Союз - это так теперь наша страна называется.
- РСДРП? Слыхал. Это марксисты, да? Читал я одну брошюрку этого Маркса. И что, общность жен они не ввели?
- Нет пока.
- А мода нынче какая?
- Ну, многие женщины часто в брюках ходят.
- А мужчины, случайно, юбок не носят?
- Пока нет.
- Это хорошо, что юбку носить не надо.
- Почему, осмелюсь спросить?
- Ноги у меня, пардон, волосатые. А с государем-то что стало? перескочил Вольдемар на другую тему.
- Как что? Расстреляли его большевики. В восемнадцатом. Вскоре после той самой революции.
- А наследник? Государыня ведь в девятьсот четвертом со дня на день родить была должна.
- И его тоже. И царицу, и всех дочек.
- Чистые якобинцы. Те тоже своего короля казнили.
- Да что там цари, короли? Меня самого два раза чуть не сожрали. Один раз в восемнадцатом, а другой раз - в сорок втором, во время блокады. Я тогда жить поближе к Смольному перебирался. В Смольном теперь не институт, а горком партии - партии тех самых большевиков. Там люди во все времена сытые и на кошек не бросаются.
- А правит-то кто теперь? Небось, президент, как в Америке?
- Нет, генеральный секретарь ЦК КПСС.
- Да, уж. Язык сломаешь, пока выговоришь. Значит правда, что теперь всех людей любого звания мужиками кличут. Меня тут один мужиком уже успел обозвать и еще каким-то транссексотом или что-то в этом роде.
- Кем-кем? - рассмеялся Граммофон, - Может, транссексуалом?
- А что это такое?
- Ну, как вам сказать? Человек, который хочет себе пол переменить. В Америке таким людям операцию делают.
- А у нас таких от церкви отлучают.
- А что толку? Церковь сейчас от государства отделена. Да и вообще, вы хоть знаете, который нынче год?
- По всей вероятности должен быть 2004.
- А вот и мимо-с. Недолет. Сейчас 1986.
- Врешь, каналья?
- Святой истинный крест! - изрек кот и неуклюже перекрестил себя правой передней лапой.
- Не богохульствуй, нечистый.
- Какой же я нечистый? Я не свинья и не верблюд. А про кошек во Второзаконии ничего не сказано.
- Почему же такая ошибка получилась? Я же в 2004 был должен попасть.
- А, позвольте спросить, вы каким ключом дверь отворяли-с?
- Вот этим, - продемонстрировал Вольдемар.
- А буквы на нем какие, разрешите узнать?
- Ясно какие: "веди" и "покой".
- И что сие означает?
- Вольдемар Пчелкин.
- Какой Вольдемар? Какой Пчелкин? "веди" это два, а "покой" восемьдесят. Значит - 82. Прибавьте восемьдесят два к тысяча девятьсот четвертому году и получится 1986.
В этот момент ударила пушка Петропавловской крепости.
- Странно, - произнес Вольдемар, достав брегет из жилетного кармана. Половина одиннадцатого только.
- А вы по какому времени часы ставили?
- По пулковскому, разумеется. Вчера с Думской башней сверялся.
- А мы живем по декретному. Это еще в тридцатом году перевели на час вперед. Да еще уже пять лет как первого апреля переводим на час вперед на летнее время, а первого октября - обратно на зимнее.
- А полчаса тогда откуда взялись?
- А это еще вскоре после революции приравняли к поясному времени и полчаса назад передвинули. Все меры теперь французские, а время по Гринвичу измеряют. Это еще что. Календарь теперь тоже другой.
- Что же тогда сегодня за число? Третье мессидора?
- Да нет, календарь у нас григорианский, как в Европе. Ленин, вождь большевиков, ввел его в феврале восемнадцатого. Представляешь, засыпали люди 31 января, а проснулись 14 февраля.
- Да. Ничего русского не осталось.
- Почему же ничего? А имена? А фамилии? В вашем девятьсот четвертом кто домом владел?
- Мадам Уншлихт.
- Вот. А на работе у вас как начальника звали?
- А откуда ты знаешь, что у меня по службе начальник был немцем?
- А тут и знать-то ничего не надо. Как Петр I этих немцев завез, так до самой революции они все должности и занимали. Даже династия и та немецкая была.
- Но народ-то был русский. Писал по-русски. Мерил все русскими мерами и жил по русскому времени. А теперь все как в Царстве Польском.
- Царства Польского теперь тоже нет, а есть независимая Польская Народная Республика. И Великое Княжество Финляндское - тоже Ленин финнам отдал.
- Ну и черт с ними, с этими финнами да поляками. Сколько волка ни корми... А в сорок пятом-то году что случилось, что часть Германии нам досталась?
- Как что? Победили мы с вами Германию. Четыре года воевали-с.