Тарасов Александр. Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца

Там тянутся далеко глухие леса... И у нас был разговор о деньгах... Я от
вас не скрываю, теперь не имеет значения. По сути дела, хоть вслух и не
произносилось, но он уходил в эмиграцию, долгая разлука... и мы обговорили,
куда и как высылать деньги... Встали, обнялись, и Северин ушел...
Слушая Володковича, я меж тем пытался понять, почему он ни полслова не
говорит про дуэль. Не может не знать, думал я. Запершись, где-нибудь
обсуждали происшествие, а значит, и мой ранний визит, потому что я внес
смуту; что же, не знают, что Красинский перчаткой бросался? Ведь приехал из
леса с перевязанной рукой, как-то должен был объяснить, не мог же сказать,
что нарыв под бинтом или заноза. Подсказали бы хоть извиниться,
поблагодарили бы, что пожалел, или сами извинились за дурака. Но стоит ли
дивиться, подумал я. Сколько лет просидели султанами на тысячах душ. Это же
двор, государство в миниатюре, владетели царю уподоблялись, народ в ноги
кланялся, исправнику могли рот затыкать... А кто для них я? - офицер
проезжий, артиллерийский штабс-капитан. Непрошено заявился, и о чем не
хотели говорить - сказал. Возвестил правду, которой не желали. Пророк! А
пророка всегда хочется пришибить, чтобы жить не мешал...
- Простите, - обратился я к Володковичу. - Вы не можете вспомнить, как
господин Красинский рассказал о покушении на лекаря?
- Отчего же. Я понял так, что он провожал лесом своих приятелей и на
просеке встретил вас обоих. Как раз прозвучал выстрел. Друг ваш упал, а вы
и Николай бросились в чашу. В зарослях он поранил руку. А что, это неверно?
- Нет, верно. Но у меня было ощущение, что Красинский любит
прихвастнуть.
- Да, - согласился господин Володкович, - но бескорыстно.
- Жалею, что перебил вас несущественным вопросом, - сказал я. - Вы
говорили, что Северин ушел...
- Да, он ушел, - повторил Володкович, проводя ладонью по глазам. - Мы
с Томашем побрели в дом... А было это времени... ну, за полчаса до вашего
приезда. Но вот что, вы, надеюсь, поймете. Я офицеров пригласил... Конечно,
был умысел: вдруг вашим постам попадется - уже какое-то знакомство. Но я и
сам офицер, хотелось поговорить...
Воображение мое оживляло рассказ господина Володковича, наиболее
интересным фактом из которого я счел возвращение Томаша в дом вместе с
хозяином. Я решил уточнить, что делал Томаш в последующее время.
- Мы прошли на кухню, - объяснил Володкович. - Там жарилось и
варилось; мы посмотрели, зашли в столовую - там мыли, накрывали, ну, как
обычно... потом спустились в погреб, я сам отобрал вина, он в этом ничего
не соображает. У меня прежде был управляющий, тот все понимал, но - вор. Я
его выгнал. Томаш неискусен в экономике, однако не дурак и старателен...
Господин Володкович вдруг пожал плечами, словно удивившись, зачем он
рисует мне качества своего слуги, и замолчал. Минуту мы провели в молчании.
"Вы утром высказали сомнение: не убийство ли? - сказал Володкович. - И
я склоняюсь думать именно так. - Володкович остановился и пристально
посмотрел мне в глаза: - Я хотел бы... Я дорого заплачу тому, кто откроет
мне имя убийцы". - "Вы делали такое предложение исправнику?" - спросил я.
"Нет! И не сделаю". - "Отчего?" - "Не могу, - сказал Володкович. - Лужин...
Есть правила и для него... Он вовсе не глуп, но как лицо должностное..." -
"Однако он знал, что Северин - повстанец?" - "Знал, - согласился
Володкович, - но у него свои интересы..."
- А если убийца принадлежит к вашему дому? - спросил я. - Если он - в
близком кругу? Может быть, для вас лучше не проникать в эту тайну?
- Я не люблю быть околпаченным. Ни в одном деле, - гневясь, сказал
Володкович. - И особенно в этом деле. Мне легче будет пулю пустить в висок,
чем знать, что кто-то радовался, превратив нас... меня!.. в марионеток
своей подлой затеи, что смеялся надо мной, когда я плакал: "Сынок, зачем ты
ушел от нас!" Приезжают соседи: "Матка свента! Северин! Кто мог ожидать!
Такой жизнелюб! Отважное сердце!" - а я вынужден лгать: "Несчастная
любовь!"
- Убежден, что вы понимаете, - сказал я, - что как лицо, ведущее
следствие, я обязан доверять фактам. - Володкович согласился. - Факты же
таковы, что тень подозрения ложится на всех. На всех людей усадьбы. Даже на
вас. - И я высказал свой взгляд на его интересы.
- Поместье родовое, - ответил Володкович, - тут жили мои предки, оно
мне дорого. Но сгори оно огнем, чтобы из-за него я дьяволу душу продал.
- А вы с Михалом и Людвигой совещались? Какое их мнение?
- Глупость, - поморщился Володкович. - Они считают, что Северин сам
себя застрелил. А я не принимаю - он не мог. Не мог!
- Что ж, господин Володкович, - сказал я. - Наши желания совпадают. Я
тоже хочу узнать преступника. У меня к нему есть и личный счет. Надеюсь, вы
подскажете всем своим, и особенно Красинскому, проявить откровенность.
Володкович кивнул.
- И последний вопрос, - сказал я, - почему вы мне доверяетесь?
- Бог его знает, почему одним людям веришь, другим нет, - ответил
Володкович. - Вы - боевой офицер, кавалер креста святого Георгия. Я так
думаю: какая вам честь мстить человеку, уже покинувшему свет... Или за его
грехи мне... Да и сложилось, что я вынужден вам рассказывать; я посвящать
ни вас и никого другого не хотел. И я чувствую, вы - порядочный человек.
Ведь не могут все офицеры не сознавать наших обстоятельств. Я сам служил и
убедился: в армии много людей, сочувствующих постороннему горю. Земля
слухом полнится, что и сейчас, в нашем крае, объятом мятежом, иные офицеры
входят в понимание чужих судеб. Они заслуживают особой благодарности.

XXVIII

Красинский пришел на свидание весьма раздраженным.
- Господин Володкович объяснил мне, - сказал он, - что вы -
должностное лицо. Это верно?
- Верно, - ответил я.
- Знаете, господин штабс-капитан, я так не умею, - сказал Красинский,
- и учиться не хочу. Между нами неприязнь, мой долг вам не возвращен, а вы
вдруг себя возвеличиваете, чтобы вопросы мне задавать. Я понял так, что
даже предстоит как бы отчитываться перед вами?
- Верно, - повторил я. - Господин Володкович считает, что Северин
убит. Вы этому противитесь. Почему бы?
Красинский опешил:
- Как противлюсь! Это его мнение. Мое иное. И никакой связи... Уж не
подозреваете ли вы, что я убил Северина?
В ответ я предложил прогуляться. Мы направились к прудам. Выйдя к ним,
я спросил:
- Когда последний раз вы видели Северина?
- Позавчера, - ответил Красинский. - Незадолго до вас. Это было в
гостиной. Мы распрощались, и они...
- Кто? - спросил я.
- ...Северин и господин Володкович ушли.
- А что вы делали далее?
- Людвига плакала - я стал ее утешать. Потом она поднялась к себе, а я
вышел в подъезду - там заряжали мортирки.
Пруды и беседка остались позади. Мы пересекли лужайку и пошли
кустарником.
- Куда мы идем? - спросил Красинский.
- Где-то тут, - сказал я, - был убит брат вашей невесты. Может быть,
возле этого куста или вот здесь.
Красинский равнодушно взглянул на указанное место.
- Скажите, Михал знал, что вы вызвали меня драться?
- Знал. Я просил его быть секундантом. Он отказался.
- Он вас не отговаривал?
- Пытался. Но я не люблю отступать.
- И что он?
- Сказал, что вы меня убьете.
- А где вы ожидали своих секундантов?
- Здесь, в усадьбе.
- Мне кажется, - сказал я, - вы не любили Северина.
- Почему не любил, - смутился Красинский. - Слово какое-то
сентиментальное. Хотя вы верно заметили: мне он не нравился. Скучно было с
ним, тяжело, всем на свете он был недоволен. Царь - подлец, в правительстве
- мерзавцы, дворяне - скоты, а честные люди - только те, что на каторге, да
он.
Я повернул назад и стал про себя отсчитывать шаги.
- Тоскливая натура, - продолжал Красинский. - Едем, бывало, мимо
костела, он со злобой - "Работает, колдун!", мужики у корчмы дерутся, он -
"Правительство народ развращает!", лентяй крышу не перекрыл, он -
"Дворянство, так их и так. До убогости довели народ!". Просто смешно
становилось.
И Красинский рассмеялся.
- Что вас еще интересует? - спросил он, отсмеявшись.
"Еще, где находился господин Володкович, когда вы вернулись с
просеки!" - "В траурной зале", - был ответ. "А Людвига?" - "Тоже там". - "А
Михал?" - "Все вместе. Вы думаете, - усмехнулся Красинский, - кто-то из них
бегал в лес стрелять по вашему лекарю?"
- А Михал знает о выстреле? - спросил я.
- Он считает, что приятель Северина развлекался. Мундиры ваши ему в
любом случае неприятны. И я так думаю.
Ай да Михал, поразился я. Мудрец.
- Я хочу вас попросить, - сказал Красинский, густо покраснев. - Я не
говорил, что вы меня ранили... Я не могу, мне легче голову потерять... и
дуэль наша все-таки не окончена. Я сказал, что разбился о сук, когда за
стрелком гонялись... Вам ведь все равно...
Я мысленно ахнул. Да сколько же тебе лет, восклицал я. В таком рабстве
у самолюбия состоять... Эх, совсем ты небитый! А если бы я грудь посек, что
врал? - что медведь когтем провел?
- Вот вы полагаете, что Северин застрелился, - сказал я. - У вас есть
основания?
- Кому он был нужен, этот Северин. У них у всех, кроме отца, слабая
воля. Повоевал, потягался по лесам и к отцу - дайте денег, отбываю за
границу, в Италию отдыхать. Что же касается слуг, то тут не те слуги,
которые хозяев убивают. Мы сегодня говорили: господин Володкович месяцами
держит в секретере деньги, и немалые - рубль не исчез. Уже сто раз могли бы
ограбить, будь желание.
- Но зачем же ему было стреляться, если он в Италию намечал?
- Наверное, господин Володкович отказался выделить средств. Вот он
погоревал в кустах и, назло семье, - пулю в лоб. Господину Володковичу,
разумеется, стыдно признаться, что пожадничал, а хочется думать: не он
виноват, а кто-то, неизвестно кто.
Неплохо придумано, похвалил я, только не твоей, братец, головой.
Кто-то вложил эти мысли в твои уши. Михал? Людвига?.. Поверить бы еще, что
Шульмана не пуля, а шмель укусил...
Мы расстались. Красинский пошел в дом, а я, сцепив за спиной руки,
ходил взад-вперед по аллее, обдумывая ход разговора с Михалом. Вскоре он
появился, и мы побрели тем самым маршрутом - мимо прудов, через лужайку, в
кустарник, - каким я водил Красинского. Это хождение имело специальную
цель: заставляя очередного собеседника, которого я в эти минуты предполагал
убийцей, идти по следам Северина, я простодушно надеялся заметить на лице
отражение внутренней борьбы или страха. Ни Красинский, ни Михал моих
ожиданий не оправдали.
Но правду сказать, хладнокровие и немецкая логика Михала произвели на
меня более тягостное впечатление, чем импульсивная дурость Красинского. В
моем противнике было чрез меру эмоций, над ними можно было смеяться,
порицать их, но эпитет "тоскливый" никак к нему не подходил. Михал же хоть
и обладал лучшим умом, но олицетворял собой скуку. Уже сам вид его
располагал к скучанию.
Я поинтересовался, почему никто не удержал Красинского от
несправедливой дуэли.
Спокойно и рассудительно Михал объяснил, что и предположить не мог
возможность дуэли. Он-де был убежден, что я, услыхав вызов, тут же
распоряжусь высечь задиру. (И зря я этого не сделал, подумал я с
сожалением.) Он лично поступил бы именно так.
- Логично! - сказал я. - А как вы считаете, Михал, ваш отец обеспечил
Северина средствами или отказал?
Ответ оказался удивителен:
- Ни то и ни другое. Насколько я понял из слов брата, - продолжал он
меланхолическим тоном, - он попросил большую сумму - чуть ли не всю свою
наследственную часть. О назначении средств можно только гадать: для закупки
оружия, для формирования нового отряда или попросту для жизни за рубежом -
толком не знаю, планы у Северина всегда были таинственны. Отец сразу не
ответил. И непросто ответить, сами понимаете. Позавчера решение у него еще
не созрело. И я думаю, что он выдал лишь скромную долю того, что брат
ожидал.
- Сразу хочу прибавить, - продолжал он, - что отец поступил разумно.
Выбрасывать неизвестно куда - за народную волю - без пользы для семьи
семейные деньги, подрывать имение - я сам против этого.
- Ну, и каков вывод? - спросил я.
- Вывод следующий. Вероятно, отец и Северин крепко поспорили, а то и
повздорили. Вы извините, но мне кажется, что отец и офицеров пригласил,
чтобы преградить Северину доступ в дом.
Хороший будешь хозяин, герр Михал, подумал я, своего не упустишь. И
схема неплохая, один могу сделать упрек: почему в ней бедный Шульман
позабыт.
Я спросил, как он объясняет это покушение.
- Не знаю, кто мог стрелять по вашему секунданту, - ответил Михал. -
Но есть люди, которые с удовольствием застрелили бы Красинского.
Я проявил внимание.
- За столом, если вы помните, - говорил Михал, - исправник
рассказывал, как казаки порубили отряд местных повстанцев - человек
тридцать. В этом отряде был Красинский.
Я искренне удивился, то есть мои глаза полезли на лоб.
- Не иначе как по божьему знаку, - говорил Михал, - в ту ночь, когда
казаки окружили гумно, Красинского в отряде не было. Матушке его удалось
каким-то образом заглушить любопытство исправника к этому периоду жизни
сына. Но многие родственники погибших, еще не выселенные, считают Николая
иудой. На мой взгляд несправедливо.
- Положим, родственники, - возразил я. - Но откуда им было знать о
месте и часе дуэли?
- Да ведь он, как безумный, носился по фольваркам приглашать
секундантов. Помимо меня, ему трое отказали. Он сам мне жаловался. Время
такое - все боятся рисковать. Тем более после вчерашнего.
- Вы с Людвигой будете беседовать? - спросил Михал.
- Обязательно! - ответил я.

XXIX

Слова Михала могли быть либо правдой, либо ложью, но могли быть
искусно приготовленной смесью этих противоположностей. Немецкие задатки
молодого Володковича вполне допускали такой винегрет.
Осмыслить его сведения я постановил после разговора с Людвигой,
необходимость которого меня сильно удручала: вновь вскрики, вновь призывы к
ангелу, то многоречие, то символическая немота, вдруг кровь бросится в
лицо, вдруг отольется - не перечислить всех приемов капризной души,
нацеленных извести ваше терпение. Я дал себе слово, что приму все ее
выходки с тою же иронией, какой требует восприятие фокусов.
Наконец послышались шаги, я приготовился, но вместо Людвиги на
свидание пришел исправник Лужин.
Разбойник, подумал я, зачем ты пасешься в этом доме? Медом тебе здесь
намазано или малый кусок ты урвал, пользуясь чужим горем?
- По пути встретил вашего прапорщика, он сказал - лекаря чуть не
убили. - Я кивнул. - Беглый! - уверенно определил исправник. - Надо ловить,
пока новой беды не учинил. - Лужин присел на скамью. - Напрасно вы мне его
не отдали. От нас еще никто не убегал. Потому что мы старательно охраняем.
Я промолчал.
- Так вы, значит, следствие проводите? - спросил Лужин.
- Приказано, - ответил я. - Вот семейство Володковичей опрашиваю.
- У них заботы, заботы. Горе, - исправник скорбно вздохнул. -
Отцовское горе! Еще хорошо, если по-житейски рассудить, что семья большая,
другие дети есть. А как у меня один сын?! Не приведи господь, случится беда
- не пережить.
- А что, хороший у вас мальчуган? - полюбопытствовал я.
- Славный! - улыбнулся исправник.
- В отца, в мать?
Лужин не скрыл гордости:
- В меня!
- Приятно слышать, - сказал я, подумав, однако, с горечью, что еще
одним вымогателем станет больше.
Предмета для разговора не было, молчание затягивалось, я ожидал, когда
он уйдет.
- Давайте по-человечески поговорим, - вдруг сказал Лужин.
- Только так и умею, - ответил я.
- Ну, так вот, вы можете мне объяснить, зачем вам это следствие,
расспросы, допросы, подозрения, - все эти сложности. Ей-богу, не понимаю.
- Что ж тут неясного? Ранен мой товарищ...
- И этот странный побег мятежника, - продолжал он. - Вы, с большим
опытом офицер, снимаете караул... И легкомысленная дуэль... Удивительный вы
человек.
Было отчего потеряться, и я потерялся - минуту не находил, что
сказать, что спросить и в какой форме, а изумленно глядел в хитрые - и
видел: очень хитрые - глаза моего нежданного собеседника. Мысли мои
разбегались, как толпа под обстрелом. Что он хочет? Кто сказал?..
Володкович?.. Михал?.. Красинский?.. Куда клонит?.. Откровенничать...
Стоять патриотом?.. А дуэль?.. Угрожает?.. Провоцирует?.. Я - гвардейский
офицер, слуга государя... Оскорбиться?.. Успею оскорбиться...
- О каком поединке вы говорите, Афанасий Никитович? - вкрадчиво
спросил я.
- Да вот совершенно точно знаю, что между вами и Николаем Красинским
была дуэль...
- Вы, приходится думать, это собственными глазами видели?
- Собственными не видел, да все ль надо лично наблюдать? И не в том
дело. Дуэль не дуэль - мне дела нет, если без осложнений. Я хочу помочь
вашим интересам.
- Признателен, - сказал я, - но не понимаю.
- Вы думаете: Лужин - простофиля, не видит очевидного. А вам стоило
только оком повести, и уже вся картина здешней жизни предстала в ясности.
Мы с вами тет-а-тет, я откровенно говорю. Вам уже, думаю, известно, что
Северин запятнал себя участием в мятеже. И мне известно. Но я вот молчу,
хоть и нарушаю этим распоряжение. Потому что я не только исправник, но и
человек. И сознаю, что семья Северина в его глупости неповинна. И
представлять к наказанию за черную овцу все, так сказать, стадо мне совесть
не разрешает. Убит Северин или застрелился? Вопрос сложный, склоняюсь к
последнему. Но допустим - убит. Допустим, нашли преступника. Что ему? А
ничего: он мятежника застрелил, человека вне закона, он - вне
ответственности. Кто в ответе? Семья. Семья благопристойная, порядочная...
- Все, что вы мне говорите, для меня удивительно, - сказал я. -
Чрезвычайно вам благодарен.
- Плох бы я был как исправник, не будь у меня в каждой деревне,
околице, усадьбе своих глаз и ушей, - продолжал Лужин. - Есть такие люди и
в этом доме. Одна из служанок слышала ваш разговор с Михалом.
- Ну и что, - улыбнулся я. - Я сказал Михалу то, чего в натуре не
было. Мне хотелось свои догадки уточнить. И скажу вам с полной
уверенностью, Афанасий Никитович, что стрелял в нашего лекаря вовсе не
беглый...
- А приятель его, - вставил Лужин.
- И не приятель его, и совершенно не мятежник...
- Кого же, в таком случае, ищут ваши солдаты?
- Ищут они того, кого им приказано искать, - стрелка.
- Вы меня не понимаете, - сказал Лужин, - потому что, чувствую,
неправильно трактуете нашу встречу и мои побуждения. Мы пикируемся, а я
здесь не для того. Я не скрывая говорю, но только вам, вам одному: мне
искренно жаль семью Володковичей: славные люди, добрые, отзывчивые... И
вдруг такое испытание - смерть сына... Вот Михал. Ну, кто он? Еще юноша
глупый. Молодо-зелено. Я мог бы, конечно, взять его в оборот: зачем ездил
на Шведский холм? Почему не сказал о визитерах? Зачем вез деньги? И что ж
его - к наказанию? Но я понимаю: мятежникам нужны деньги, они парня
прошантажировали, а у него сердце мягкое - он и поддался...
- Вы вчера допросили пленного, - продолжал Лужин. - Он, я полагаю,
признался, что требовал у Михала денег, которых в силу своего поступка не
доставил Северин. Вы этому ужасному для Володковичей признанию могли дать
официальный ход, но так не поступили, решив проверить все лично, из чего я
заключаю, что вы порядочный и понимающий жизнь человек...
Иными словами, подумал я, что я - такой же взяточник и негодяй, как
ты.
- Бегство мятежника, которое, без сомнений, можно назвать чудом, -
продолжал Лужин, - означает, что шантажист получил волю и может повторить
свой визит. Ему требуются деньги. Но они нужны всем...
- Кому нужны, а кому - нисколько, - ответил я. - Лично мне нужно
схватить разбойника, сделавшего выстрел. И кроме этого - ничего.
- Вы, нисколько не сомневаюсь, хороший артиллерист, но с
юриспруденцией мало знакомы, - сказал Лужин. - Схватить нетрудно, трудности
следом идут - какие у вас доказательства вины. Есть, знаете, очень стойкие,
заупрямится: "Не я стрелял!" - и хоть ты его зарежь, стоит на своем. -
Лужин улыбнулся: - Приходится отпускать.
- Справедливо! - отметил я.
Мы поднялись и пошли к дому.
- Мне кажется, я вас нисколько не убедил, - сказал Лужин. - А жаль.
- Наоборот, убедили во многом.
Возле подъезда стоял наготове экипаж. Лужин сел на заднее сиденье,
кучер дернул вожжи и повез своего господина вон.
- Прощайте, господин штабс-капитан! - крикнул исправник, уже
отдалившись.
Я вернулся в дом. Господин Володкович стоял в дверях гостиной. Две
почтенные дамы, то ли прибывшие, то ли отъезжавшие, просили его крепиться.
- Вы хотите поговорить с Людвигой, - сказал мне Володкович, - сейчас
позову.
- Нет, - ответил я. - Мне надо поговорить с вашим экономом Томашем.
- Эля! - позвал Володкович старую служанку. - Посмотри, где Томаш.
Пусть придет.
Минут через пять служанка сообщила, что Томаш недавно уехал к
лавочникам в местечко.
- Вот незадача. Извините, господин штабс-капитан, - сказал Володкович.
- Вы не предупредили, а я и не подумал о нем. Да ничего, он к ночи
вернется, тут близко. Я сразу его пришлю.
И Федор подтвердил, что скоро по приезде исправника какой-то мужчина
верхом выехал из усадьбы. Судя по описанию, это был Томаш.

XXX

Нагнав рассыпанный в цепь взвод, я приказал возвращаться в деревню.
Солдаты обрадовались.
Закат горел над лесом; когда дорога поднималась на холм, пылал сквозь
стволы багряный круг солнца; где-то недалеко каркали вороны; воздух остыл;
небо было чистое, на нем серебристой печатью проступал диск луны. Меня
всегда волновала эта древняя печать на земном небе, оттиск лица первого
бога, знак его давнишнего бытия, его след - легкий, как дальний звон.
Следуя доброму инстинкту, я никогда не смотрел на луну сквозь
увеличительное стекло - древние тайны и новые тайны не увидишь с его
помощью, и не станет понятно, отчего свет ночного светила вызывает у нас
грусть. Или мы ощущаем глубину тьмы и забвения, из которого выплывает
серебристая тень?
Но древние боги осмеяны, луна объявлена божьей лампадой, а создатель,
во славу которого она украшает небосвод, не следит за человеками; он спит
до Судного дня и судить дела доверил людям. Графу Муравьеву, например, -
заплечных дел мастеру. Достаточно написать ему письмо, подумал я, он махом
этот узел разрубит. Но сама мысль писать донос была отвратительным
допущением. Я знал, что и буквы не напишу. Да и толку нуль - здесь появится
новый владелец, и мои заботы пойдут на пользу только ему. Но что мне за
дело сменять помещиков. И потом: негодным образом действуешь - значит,
негодяй. А негодяев без меня с избытком. Вот и по мне стрелял подлец, а
если я тайно по нему выстрелю - тоже буду подлец.
Распустив взвод, я прибыл к подполковнику Оноприенко и доложил о
неудаче поисков.
- Да, - согласился командир. - Легкое ли дело обнаружить в лесах
беглеца. Он подвижен, не оставляет следов. Поблагодарим бога - могло быть
хуже. Напишите объяснение, Петр Петрович, будем надеяться, последнее, а
утром - прочь от этого места. В часов семь и выступим.
Времени у меня осталось вечер и ночь.
Я поехал к Шульману.

XXXI

На лавке возле Шульмана стояло полдюжины бутылок - все запечатанные.
"Вот как заботятся о раненом настоящие товарищи", - сказал лекарь.
"Еще бы! - ответил я. - Ведь вы, Яков Лаврентьевич, принесли на алтарь
Победы свою кровь. Не удивлюсь, если награду получите". - "Свое я уже
получил, - сказал лекарь. - А вы, говорят, мятежников искали. Ну что?" -
"Покамест ничего. Но думаю, узнал подлеца". - "Вот именно - подлец, -
сказал Шульман. - Испортил настроение. И пить не хочется. Разве с вами.
Откройте кагор - подполковник лично привез. И мне налейте". - "А я к вам с
просьбою", - сказал я. "Уж не опять ли на дуэль ехать? Решительно
отказываюсь - жить хочется". - "Нет, другого рода". - "Ну, тогда слушаю".
- Вчера, - сказал я, - мы подписались в том, что Северин Володкович
покончил жизнь самоубийством. Так вот, он был убит, а всех нас ловко
обманули.
- И вы знаете, кто это сделал?
- Знаю. И хочу с вами поделиться. Мне ваше мнение интересно.
- А мне ваша история.
- Ну, так послушайте. Если надоест, скажите откровенно.
- Готов слушать всю ночь.
- Начну с того, что Северин вовсе не несчастный Ромео, каким рисовал
его отец. Он был взводным командиром в отряде повстанцев, две недели назад
разбитом. Избежав пленения, он и с ним трое приятелей пришли сюда. Одного
из них убил Лужин, второго я спас на Шведском холме, третьему помог сбежать
из поповского сарая. Надеюсь, вы меня не осудите?
- Так это вы! - воскликнул лекарь. - Жму вам руку. Но как, как это
было?
Я рассказал.
- И вы не устыдились жаловаться на свое бессилие? - укорил меня
Шульман. - Или попросту разыгрывали?
- Нисколько, Яков Лаврентьевич. Поймите меня. Просто грех искупил. На
мне был, на вас - нет. Но продолжать?
- Вы еще спрашиваете.
- Два дня назад Северин привел семью в замешательство просьбой денег.
Отец, взяв за компанию Михала и Людвигу, отправился за деньгами в город. Я
встретил их у корчмы, когда они возвращались. Вид у них был тусклый. Такая
просьба не вызвала бы удовольствия и несколько месяцев назад, хоть тогда
поступки Северина семейному благосостоянию не угрожали. Тогда граф Муравьев
еще не испытывал родственные чувства круговой ответственностью, еще в
Сибирь никого не гнали и не лишали имений. Другое дело сейчас, когда
постановлено: хочешь владеть имуществом, доложись, что сын - инсургент или