Страница:
Например, во Франции существует закон платы за недвижимость, построенную на земле Франции! Поэтому все берега реки Сены в Париже заняты переделанными под жилье баржами и другими судами. Там живут люди и налогов за жилье не платят!
Странный закон есть на Кипре. Там платят налог за жилье, который звучит так: «Налог на крышу». И поэтому сотни и тысячи частных домов на Кипре с плоскими крышами, из которых вверх торчит арматура! Создается впечатление, что дом крыши не имеет и недостроен еще один этаж. А раз дом не достроен, крыши нет – налог не взимается!
Но вернемся к истории карьеры Эда Фишмана. Следом за казино на реках у Эда появилось целое морское судно – «Принцесса Карибских стран». Доходы Эда Фишмана росли. Он стал финансировать голливудские фильмы, открыл несколько благотворительных фондов, в частности клинику для лечения хронических игроков в казино, которые проиграли свои состояния, чтобы помогать людям встать снова на ноги! А когда в штате Луизиана наконец смогли пролоббировать закон, разрешивший построить казино, Эд взялся за осуществление этого проекта в Новом Орлеане. Стоимость гостиницы вместе с казино превысила полтора миллиарда долларов!
Рассказ Эда был для нас с Хамидом Садековым своеобразным семинаром о том, как предприимчивость и способность создавать новые идеи может сделать карьеру и принести миллиарды в свободном рыночном обществе. О том, как важно быть выше прописных стандартов и мыслить новыми категориями, о неограниченных возможностях человека, создающего славу и благополучие собственным трудом и мозгами!
Поскольку следом за историей Фишмана я рассказал ему свою собственную историю предпринимательства и жизни мы быстро стали настоящими друзьями и по духу, и по восприятию мира.
Хамид Садеков позвонил мне через два дня и восторженно сообщил, что уже заказал пластиковые карточки, которые он будет раздавать всем клиентам, заправляющимся на его бензоколонках в Нижнем Новгороде!
А я радовался за своего друга и сам начал подумывать о пластиковых карточках игроков в «Русское лото» и выводе акций лотереи на фондовый рынок в США. Но до моей второй эмиграции и бегства из России оставалось тогда меньше одного года, до зверского убийства Хамида Садекова – чуть менее двух лет!
6. Да возлюбите друг друга яко я возлюбил вас
Глава 12.
Странный закон есть на Кипре. Там платят налог за жилье, который звучит так: «Налог на крышу». И поэтому сотни и тысячи частных домов на Кипре с плоскими крышами, из которых вверх торчит арматура! Создается впечатление, что дом крыши не имеет и недостроен еще один этаж. А раз дом не достроен, крыши нет – налог не взимается!
Но вернемся к истории карьеры Эда Фишмана. Следом за казино на реках у Эда появилось целое морское судно – «Принцесса Карибских стран». Доходы Эда Фишмана росли. Он стал финансировать голливудские фильмы, открыл несколько благотворительных фондов, в частности клинику для лечения хронических игроков в казино, которые проиграли свои состояния, чтобы помогать людям встать снова на ноги! А когда в штате Луизиана наконец смогли пролоббировать закон, разрешивший построить казино, Эд взялся за осуществление этого проекта в Новом Орлеане. Стоимость гостиницы вместе с казино превысила полтора миллиарда долларов!
Рассказ Эда был для нас с Хамидом Садековым своеобразным семинаром о том, как предприимчивость и способность создавать новые идеи может сделать карьеру и принести миллиарды в свободном рыночном обществе. О том, как важно быть выше прописных стандартов и мыслить новыми категориями, о неограниченных возможностях человека, создающего славу и благополучие собственным трудом и мозгами!
Поскольку следом за историей Фишмана я рассказал ему свою собственную историю предпринимательства и жизни мы быстро стали настоящими друзьями и по духу, и по восприятию мира.
Хамид Садеков позвонил мне через два дня и восторженно сообщил, что уже заказал пластиковые карточки, которые он будет раздавать всем клиентам, заправляющимся на его бензоколонках в Нижнем Новгороде!
А я радовался за своего друга и сам начал подумывать о пластиковых карточках игроков в «Русское лото» и выводе акций лотереи на фондовый рынок в США. Но до моей второй эмиграции и бегства из России оставалось тогда меньше одного года, до зверского убийства Хамида Садекова – чуть менее двух лет!
6. Да возлюбите друг друга яко я возлюбил вас
Глава 12.
Любовный Бермудский треугольник
Впервые тюрьма реально замаячила передо мной еще в юности.
В восемнадцать лет я женился на внучке любовницы Сталина – Марии Овчинниковой. Она была одной из немногих женщин-генералов, председателем Комитета советских женщин (потом уступила свое место первой женщине-космонавту Валентине Терешковой) и главным редактором журнала «Советская женщина». А до войны, как говорили люди, знавшие ее в то время, входила в одну из троек ГПУ, решавших «расстрельные» дела неблагонадежных. В военное время Овчинникова занимала пост главного редактора боевого листка «Сталинская Гвардия», и с немецких самолетов сбрасывали ее портреты вместе с портретами диктора Левитана, как первых в списке на уничтожение после взятия Москвы.
Овчинникову боялся и не любил весь журналистский мир: эта женщина была известна тем, что писала доносы, по которым потом сажали в тюрьму и даже расстреливали людей.
Когда мой отец рассказал о моем браке Константину Симонову, с которым дружил, тот воспринял новость с горечью.
– Это страшная женщина, – сказал он отцу. – У нее руки по локоть в крови. Берегите своего сына. На ее совести не одна раньше времени закончившаяся жизнь!
Было уже поздно. Отец дал «добро» на мой брак.
В принципе родители поступили правильно. Сегодня, когда я сам отец и думаю, что если Филипп объявит мне о желании жениться в восемнадцать лет, я тоже не стану ему мешать. В конце концов, все люди имеют право на ошибки. Я даже слышал где-то, что «дети имеют право даже на свою смерть». Это сильное выражение, но ведь так оно и есть!
Овчинникова дружила с женой Хрущева. В тот же день, когда Никиту Сергеевича сняли, она резко перестала общаться со своей лучшей подругой, не поднимала трубку телефона, а вскоре заклеймила в печати культ личности Хрущева в унисон соратникам по партии. Потом, уже при мне, она звонила Брежневу по кремлевской связи и говорила:
– Леня, ты почему по Казахстану ходишь в рубашке с коротким рукавом и в галстуке? Ты либо галстук сними, либо пиджак надень!
Наверное, много было известно этой женщине, на глазах которой выстраивались карьеры всех членов тогдашнего Политбюро ЦК КПСС еще со времен Сталина и Хрущева, раз она могла в таком тоне разговаривать.
Наш брак с ее внучкой оказался недолгим. Мы прожили чуть более полутора лет, а потом мне пришлось судиться еще два года. Причина распада брака, конечно, заключалась в моей молодости и неопытности. Жена была старше меня на четыре года, и, когда наши сексуальные отношения нарушились окончательно, брак восстановлению уже не подлежал.
После того как мы подали на развод, Овчинникова произнесла, глядя на меня бесцветными маленькими глазками из-под нависших бровей:
– В прежние времена я бы поставила тебя к стенке и сама лично расстреляла!
Когда-то муж дочери Овчинниковой, моей тещи, киноактер Игнатьев, сыгравший знаковую роль в советском кино – героя войны Александра Матросова, вместо получения ордена и звания народного артиста СССР сразу же после развода попал в тюрьму на целых семь лет. Меня, кажется, ждала похожая участь.
Мы с женой успели обзавестись кооперативной квартирой в Москве, да не простой, а в доме для партийных работников. Эту квартиру оплатил мой отец, а разрешение вселиться в такой элитарный дом, конечно, получила для внучки Овчинникова. Еще до развода мои новые родственники мне предложили:
– У твоей бабушки есть однокомнатная квартира. Вот ты туда и съезжай! А если нет, тогда мы просто лишим тебя московской прописки и квартиры, поскольку ты женился, по нашему мнению, по расчету, раз надумал разводиться. А брак аннулируем.
Я, конечно, уперся, так как в разводе считал виноватым себя только наполовину. И тогда семья моей жены подала в суд на признание брака недействительным. Это был, пожалуй, первый стресс в моей жизни.
Сначала жена съехала жить к Овчинниковой. Но и мне вскоре пришлось переехать к своей бабушке, поскольку начались самые настоящие провокации. Жена приходила в нашу квартиру, когда меня не было дома, разбрасывала вещи, разбивала несколько бутылок вина, потом выбегала в «растрепанных чувствах», стучалась к соседям и кричала, что я хотел ее убить. Соседи прибегали на помощь, но всегда оказывалось, что я почему-то успевал убежать. Однако оставались «улики»! Вызывали участкового, составляли протоколы, под которыми подписывались свидетели. Потом жена убирала квартиру, а я к вечеру приходил домой и не знал, что здесь происходило. И так бы и не узнал, если бы меня вдруг не арестовали … за угрозу убийства!
За мной приехали ночью, подняли с постели и привезли за решеткой на «воронке» в отделение. Ничего не объясняя, вызвали жену и устроили с ней очную ставку. Моя жена, по правде сказать, обладала хорошим актерским талантом по наследству от актера Игнатьева! И как только она меня увидела, то закричала и забилась в истерике:
– Ой, держите его, он меня сейчас убьет!
Она бросилась к стене под защиту милиционеров.
Мне тут же скрутили руки, хотя я даже не успел встать со своего места. Жена продолжала хорошо играть роль, да и многочисленные свидетельские показания весили достаточно.
Потом мне задавали странные вопросы: «Какое оружие вы храните? Давно ли вы занимаетесь спекуляцией? Почему портрет Ленина в вашей квартире стоял на столе среди разбитых бутылок и разлитого вина? Какую антисоветскую литературу вы читали и среди кого вы ее распространяете?»
На все это я отвечал отрицательно и наивно старался объяснить отношения с женой, а потом мне подсунули какой-то бланк и сказали: «Подпишитесь здесь о том, что вы были предупреждены об ответственности, и можете ехать домой».
Конечно, я обрадовался, что недоразумение разрешилось, подписал бумажку, и меня действительно отпустили. Но потом этот бланк заполнили, и он оказался повесткой привода в милицию «за угрозу убийства»: «Взят на месте преступления, отпущен временно под подписку о невыезде», – гласила эта бумажка. А дальше: «Согласен» и моя подпись.
Ночью, еще не до конца представляя серьезность своего положения, я интуитивно почувствовал, что надо срочно что-то предпринимать.
На следующее утро я уже без приглашения сам приехал в это 101-е отделение милиции. Там удивились и сказали:
– Слушай, парень, шел бы ты отсюда! Тобой теперь занимается УВД Москвы!
Я помчался в приемную Московского управления внутренних дел на Петровку, 38. Выстояв очередь в приемное отделение, я получил возможность очень мило побеседовать с неким майором. Он даже постарался выяснить ситуацию, позвонил куда-то и сообщил, что «дела Тарасова» в управлении нет.
Внутреннее беспокойство не улеглось, почему-то стало еще тревожнее. Я поехал обратно в отделение милиции. И зашел уже в кабинет того самого следователя, который подсунул бумажку мне на подпись.
– Ну ты и наглец, еще сам сюда приперся! – заорал на меня следователь.
– Я приехал с Петровки, 38! Там никакого дела на меня не заведено! Вы можете объяснить, в чем меня обвиняют?
– В КПЗ (камера предварительного заключения. – А. Т.) тебе все объяснят! Тобой лично занимается начальник Петровки, 38, генерал Козлов! Понял?
Таким образом он выдал информацию, которая меня в будущем и спасла!
Оказывается, Овчинникова обратилась напрямую к главному милицейскому начальнику – генералу Козлову лично! Слава богу, в тот момент ее друг министр внутренних дел СССР Щелоков был болен! Она слезно попросила генерала Козлова защитить ее легендарную семью от негодяя, который приехал в Москву из Сухуми и угрожает убийством ее внучке! По сигналу с Петровки мной занялось 101-е отделение милиции по месту моей прописки.
К этому времени я уже два года как играл в КВН в команде Горного института. Вероятно, именно это обстоятельство помогло мне выработать необходимую находчивость, которая и пригодилась в тот момент.
Я понял, что сам генерал с Петровки со мной не будет разговаривать, но он, как и всякое должностное лицо, должен бояться кары своей коммунистической партии.
И поэтому я решил взять генерала «на испуг».
Потратив несколько часов за пишущей машинкой, я сочинил письмо, которое и отвез генералу Козлову на Петровку.
Письмо начиналось так: «Копия настоящего письма направляется в Политбюро ЦК КПСС товарищу Пельше».
И дальше:
«Уважаемый товарищ генерал Козлов!
За то, что я подал на развод с внучкой Овчинниковой, она обещала меня посадить в тюрьму, лишить прописки в Москве и принадлежащей мне по закону жилплощади. Всюду оперируя Вашим именем (это я сильно приврал), она заявляет, что благодаря своим личным связям и прошлым заслугам перед Коммунистической партией она получила от Вас личное обещание (это тоже была ложь во спасение) завести на меня уголовное дело и дать приказ о моем аресте…»
Далее в письме излагались факты наших взаимоотношений с женой, а также подробно описывался мой ночной арест и привод в отделение, очная ставка со спектаклем жены и с заявлением следователя о личном участии генерала Козлова в этом деле.
После того как я отвез письмо на Петровку, я решил скрыться у моих друзей. Как меня вычислили на их квартире – до сих пор не могу понять! Но в дверь позвонили в тот момент, когда мы играли в преферанс. На пороге стояли двое в милицейской форме.
– Нам нужен Тарасов! Он у вас! – заявили они прямо с порога моему другу, открывшему входную дверь.
Я был уже готов сдаться и вышел к ментам с поникшей головой. Но неожиданно они обратились ко мне довольно мягко:
– Вас вызывают в УВД Москвы!
– Поехали, – ответил я.
– Нет, сегодня уже поздно! Рабочий день там закончился. Вы завтра приезжайте, часам к девяти утра. Вас время устраивает?
Что-то резко поменялось в моей истории! Вежливые милиционеры получили от меня устное согласие и спокойно удалились!
В 9 часов утра я прошел через проходную Петровки, 38, и, обернувшись, на мгновение подумал, что отсюда не выходят! Почему-то вспомнился кавээновский анекдот:
«Из ворот Петровки, 38, выходит двугорбый верблюд. Его увидели граждане прохожие и говорят: „Вот сволочи. Вы только посмотрите, что они с бедной лошадью сделали!“»
Я поднялся на второй этаж, где меня встретил адъютант генерала Козлова в чине майора.
Он предложил чаю, немного подождать приема и тут же стал говорить мне о том, что, дескать, вы же понимаете ситуацию! К нам действительно обратилась легендарная женщина, описала вас как законченного преступника, попросила о помощи! Конечно, генерал не мог ей отказать и согласился все проверить. Конечно, никаких обещаний что-то сделать не по закону он ей не давал. И как она могла растрезвонить всюду эту лживую информацию о нашем генерале – просто непонятно!
Наконец я вошел в большой кабинет, где за огромным столом сидел невысокий абсолютно седой человек. Он поднял на меня чекистский взгляд и, не здороваясь, спросил:
– Ты отправил письмо Пельше?
– Нет, товарищ генерал, я его еще не отправил, – ответил я. – Мы ведь сами можем во всем разобраться!
Он молча нажал на кнопку селектора.
– 101-е отделение мне! – рявкнул генерал в микрофон.
Когда его соединили, он продолжил:
– Доложите, как там дело Тарасова?
И генерал поднял трубку, тем самым лишив меня возможности услышать по громкой связи доклад начальника 101-го отделения. Но доклад, судя по всему, был бойким и занял несколько долгих минут.
– Хорошо! – наконец сказал генерал. – Дело передайте сюда. Больше никаких оперативных действий не производить! Сегодня же с курьером…
Он положил трубку и спросил:
– Все понятно?
– Так точно! – по-армейски ответил я.
– Тогда иди и нигде не трепись! – сказал генерал.
Я, пятясь задом, выскользнул из его кабинета.
Сам процесс о признании брака недействительным получился очень театрализованным зрелищем. Над его постановкой думала и трудилась вся моя команда КВН.
Кроме того, мне повезло с блестящим адвокатом, репрессированным за антисоветскую деятельность и выпущенным из тюрьмы в хрущевскую оттепель.
Он не имел права участвовать в процессе официально, поскольку был судим, но консультировал одну молодую адвокатессу и все, что она говорила, писал накануне он. Очевидно, за это адвокатесса платила ему из своего гонорара. Кроме того, консультант согласился защищать меня в суде еще и потому, что прекрасно знал Овчинникову и истории ее репрессий.
На суде вначале мы поймали подставную свидетельницу со стороны жены…
В заявлении жены в суд было написано: «Не стесняясь гражданки Ухторской, в ее присутствии мой муж меня бил и заявлял, что женился на мне из-за прописки и квартиры в Москве».
В зал вошла незнакомая пожилая женщина. Гражданка Ухторская. При ее появлении я не выдержал и выкрикнул, что никогда ее не видел и прошу меня с ней познакомить. Она развернулась в мою сторону и вдруг произнесла:
– Не хочу я с вами знакомиться! Я сама вас вижу в первый раз!
«Ни фига себе свидетель!» – подумал я. Стало интересно ее выслушать.
Ухторскую предупредили об ответственности перед судом за дачу ложных показаний и предоставили слово.
Она начала с того, что является заслуженным работником культуры СССР и членом КПСС с 1950 года. Как-то она зашла в гости к моей жене, и они сидели на кухне. Будто я вскоре зашел в квартиру и, не замечая Ухторскую, сразу прошел по коридору в комнату. Двери на кухню остались приоткрытыми, поэтому свидетельница все слышала. В комнате я, очевидно, ударил мою жену, так как она слышала хлопок по лицу, а потом громко сказал, что женился на ней ради прописки и квартиры в Москве. После этого сразу же ушел из квартиры.
Была рассказана такая вот история, после которой в суде установилась долгая и тягучая пауза.
– Может быть, это было радио или телевизор? – спросила моя адвокатесса.
– Да что вы! – ответила Ухторская. – Я абсолютно ясно слышала голос этого человека и видела его со спины, когда он входил в комнату и выходил из квартиры.
Тогда адвокатесса посоветовалась с консультантом и задала следующий вопрос:
– Скажите, пожалуйста, гражданка Ухторская, вы ознакомлены с заявлением в суд жены моего подзащитного и с фактами, изложенными в этом заявлении?
– Да!
– Тогда поясните суду, почему в заявлении написано: «…не стесняясь гражданки Ухторской, и в ее присутствии мой муж…». Как же мог мой подзащитный вас стесняться или не стесняться, если он даже не подозревал о вашем присутствии в квартире?
Тут гражданку Ухторскую «повело». Она залепетала что-то несуразное и зашлась запоздалым в ее возрасте румянцем на щеках…
Адвокатесса не дала ей опомниться и зычным голосом прокричала:
– Прошу суд вынести частное определение о возбуждении уголовного дела за дачу ложных показаний на суде гражданкой Ухторской, заслуженного деятеля культуры СССР и члена КПСС!..
Это повергло Ухторскую в панику! Она вначале рывком хотела убежать с трибуны, но потом остановилась и произнесла:
– Я ничего не знаю! Не знаю, что там написано! Меня попросили… я сказала то, что попросили… я ничего больше не могу сказать… пожалуйста… я хочу уйти!!!
Ее отпустили, но на лицах консультанта и адвокатессы расцвели победоносные улыбки.
Выдержки из заключительной речи адвокатессы, придуманной этим пожилым «философом от юриспруденции», я тоже не забуду никогда:
«Уважаемые судьи, мы сегодня не рассматриваем моральный облик Тарасова, который, возможно, ужасен! – сокрушалась моя адвокатесса. – У нас на повестке дня другой вопрос – был брак или его не было. Когда-то Шекспир говорил, что брак – это „Bed and Bread“, что в переводе означает: „хлеб и кровать“. Была ли кровать? Ну конечно, они жили вместе целый год в одной квартире! Был ли хлеб? Несомненно, они питались вместе, это была семья! Я принимала участие во многих процессах, но на столь заведомо ясном по своей сути никогда еще не была. Здесь уместно вспомнить Уголовно-процессуальный кодекс СССР, где написано, что к рассмотрению в суде не могут приниматься дела, у которых заведомо нет смысла! Для присутствующих в зале я поясню: если завтра придет человек и заявит, что он видел, как кто-то украл Эйфелеву башню и он хочет за это подать на него в суд, такое дело суд не примет даже во Франции. Оно заведомо лишено смысла. Наш случай аналогичный! Да, мой подзащитный – аморальный человек! Он даже готов признать, что женился на этой женщине ради прописки и квартиры в Москве!»
В зале повисла гробовая тишина. И адвокатесса, оценив взглядом шок, который произвели ее слова, продолжала:
«Да, он аморальный человек! Но он по-настоящему женился! Они спали вместе, они ели вместе. У них могли быть дети – что же, недействительные дети? Это же абсурд! Рассматривать в суде реальный брак на предмет признания его недействительным не имеет никакого юридического смысла! А вопросы морали, уважаемые судьи, в советских судах не рассматриваются!»
После четырехчасового судебного разбирательства наш брак был признан действительно состоявшимся! И нам разрешили разводиться.
Так началась нескончаемая полоса моих стрессов. Вся моя дальнейшая жизнь была отмечена их чередой, и в конце концов психологическая реакция моего организма притупилась. По-этому я и выжил после того, что со мной происходило. Не попал в сумасшедший дом, не пытался покончить жизнь самоубийством: и когда заказали мое убийство, и когда объявили преступником мирового масштаба, и когда мою жизнь решали бандиты, и дважды после моего побега из России, и когда у меня украли пять миллионов долларов, и еще во многих критических случаях, в которые ставила меня судьба.
Безусловно, у каждого человека в жизни бывали романтические истории, которые не забываются, а оживают в памяти, приятно согревая душу. Они – как старинные фотографии, рассматривая которые мы переносимся в свою молодость или детство. Эти чувства сродни ностальгии…
Перед дипломом я попал на практику в Институт океанологии изучать голоса рыб – у меня ведь всегда была страсть к рыбам. Мы плыли через Керченский пролив на пароме, туда загнали множество вагонов обычных поездов. И вот смотрю, стоит на подножке вагона девушка-проводница. Ну такая красивая – просто из сказки! Когда она взглянула на меня своими ошеломительно голубыми глазами, мое сердце будто пронзила стрела Амура. Ветер развевал ее золотистые волосы, вокруг – бездонное небо и море, чайки, преследовавшие паром, свежий запах водорослей, йода и теплое солнце! В такой-то обстановке и не влюбиться с первого взгляда? Просто невозможно!
Я подошел к ней, заговорил… Паром плыл ровно сорок пять минут. И за это время мы поняли, что наши чувства взаимны. Она предложила мне просто пересесть в ее вагон, но ведь я ехал на практику. А берег все ближе… И неуверенность все сильнее… И смятение чувств… И борьба сознания с душой…
– Я обязательно найду тебя, Нина! – пообещал я девушке на прощание. Ее поезд тронулся. Она стояла на подножке с зеленым флажком в руке и смотрела в мою сторону. И я не мог оторвать взгляд от удаляющейся девушки с золотистыми волосами.
Практика закончилась. Лето тоже. Я вернулся в Москву.
Прошел месяц, другой – не могу ее забыть, и все тут! Думаю, может, я пропустил счастье всей своей жизни – что тогда? Как же дальше жить в свои двадцать лет?
Она сказала вскользь, что учится в каком-то институте и живет в Иркутске. Чтобы попасть на море летом и подработать, Нина с подругами устроилась проводницей на поезд южного направления. Иногда даже удавалось искупаться на конечных станциях. Почему я не выяснил никаких других подробностей? Мы говорили о каких-то глупостях, я рассказывал ей несусветные истории! Дурак! Ведь мог взять ее адрес, номер телефона!
Мои стенания обретали все более и более невыносимый характер, и я решил действовать.
Сначала выяснил, сколько вузов в Иркутске, – оказалось, четыре. После чего я написал четыре письма, адресованных секретарю комсомольской организации каждого из институтов, следующего содержания:
«Уважаемый секретарь комсомольской организации!
Если ты мужчина и джентльмен, то ты должен помочь мне отыскать девушку, которая, возможно, учится в вашем институте, на курсе втором или третьем. Зовут ее Нина. Она очень красивая: блондинка с голубыми глазами. Все, что мне о ней известно, это то, что она с подругами летом устроилась проводником на поезд Иркутск – Одесса в составе студенческого отряда. Если есть в вашем институте такая девушка, пожалуйста, передай ей вложенное письмо».
А в этом вложенном письме я написал:
«Здравствуй, Нина!
Если ты та самая девушка, которую я обещал найти, тогда напиши мне, при каких обстоятельствах и где мы с тобой встретились! До свидания, Артем».
И вот спустя недели ожиданий получаю из Иркутска письмо:
«Артем! Я очень рада, что ты меня нашел! Никогда бы не подумала, что это возможно сделать так легко! „Мужчина и джентльмен“ оказалась моей лучшей институтской подругой! Я учусь в педагогическом институте, и парней у нас не так много! Мы встретились с тобой на пароме…»
Свершилось что-то невероятное! Я был счастлив! Я, кажется, не ходил, а летал над землей в нескольких сантиметрах от ее поверхности!
В следующих письмах мы признались друг другу в любви. Потом еще несколько раз детально рассказали о своих чувствах, о пароме, о чайках. А дальше? Я в Москве, она в Иркутске, у меня дипломный проект, у нее учеба. До каникул огромный временной период длиной в осень и зиму! Общих тем и знакомых не было, а делиться в письмах событиями своей жизни с незнакомым человеком я не мог, и она не могла. Наш эпистолярный роман быстро угасал. Он вполне мог бы продолжиться во времена Толстого или где-то в начале века, но не в Советском Союзе образца 1971 года. Эх, был бы тогда Интернет, чат, электронная почта, обмен фотографиями. А наши письма шли неделями. Мы даже толком не представляли, о чем писать, поскольку ничего друг о друге не знали. И еще странное чувство достигнутого: ведь я ее нашел, как обещал! Это ощущение сделанного дела словно подводило черту под нашими несложившимися отношениями. Переписка стала признаком вежливости сторон. И я написал заключительное письмо: «За сорок пять минут можно выпустить десять тракторов с конвейера завода, влюбиться, но, увы, не стать близким человеком!»
Однажды, когда я работал в НИИ заведующим отделом, меня послали ответственным на избирательный участок, размещавшийся в районной школе.
Выборы в СССР были чистой профанацией. Голосующие не знали, кого они выбирают, но приходили на избирательные участки, опускали сложенные вчетверо листки бумаги, ничего в них не зачеркивая. Кандидаты были безальтернативными: нужно было только опустить листочки в урны и потом формально подсчитать их количество. Читать, что в них написано, было не нужно, так как никакого выбора фактически не было. Формально давали право вычеркнуть записанного в бюллетене кандидата, то есть либо за него, либо против. Это больше походило на перепись населения, так как всегда перед выборами составлялись реальные списки голосующих в районе. Значит, проверялись квартиры и кто в них реально живет. Наверное, это и было главным стимулом в СССР для устройства выборов, так как всегда заранее было известно, кто победит. Можете себе представить, какое наследство получила Россия от избирательной системы СССР! А теперь, законно предположив, что семьдесят процентов работников избирательной системы России те же лица, что работали в СССР, поймете, насколько сейчас изменился процесс… Но мой рассказ не о выборах, а о любви и флирте.
В восемнадцать лет я женился на внучке любовницы Сталина – Марии Овчинниковой. Она была одной из немногих женщин-генералов, председателем Комитета советских женщин (потом уступила свое место первой женщине-космонавту Валентине Терешковой) и главным редактором журнала «Советская женщина». А до войны, как говорили люди, знавшие ее в то время, входила в одну из троек ГПУ, решавших «расстрельные» дела неблагонадежных. В военное время Овчинникова занимала пост главного редактора боевого листка «Сталинская Гвардия», и с немецких самолетов сбрасывали ее портреты вместе с портретами диктора Левитана, как первых в списке на уничтожение после взятия Москвы.
Овчинникову боялся и не любил весь журналистский мир: эта женщина была известна тем, что писала доносы, по которым потом сажали в тюрьму и даже расстреливали людей.
Когда мой отец рассказал о моем браке Константину Симонову, с которым дружил, тот воспринял новость с горечью.
– Это страшная женщина, – сказал он отцу. – У нее руки по локоть в крови. Берегите своего сына. На ее совести не одна раньше времени закончившаяся жизнь!
Было уже поздно. Отец дал «добро» на мой брак.
В принципе родители поступили правильно. Сегодня, когда я сам отец и думаю, что если Филипп объявит мне о желании жениться в восемнадцать лет, я тоже не стану ему мешать. В конце концов, все люди имеют право на ошибки. Я даже слышал где-то, что «дети имеют право даже на свою смерть». Это сильное выражение, но ведь так оно и есть!
Овчинникова дружила с женой Хрущева. В тот же день, когда Никиту Сергеевича сняли, она резко перестала общаться со своей лучшей подругой, не поднимала трубку телефона, а вскоре заклеймила в печати культ личности Хрущева в унисон соратникам по партии. Потом, уже при мне, она звонила Брежневу по кремлевской связи и говорила:
– Леня, ты почему по Казахстану ходишь в рубашке с коротким рукавом и в галстуке? Ты либо галстук сними, либо пиджак надень!
Наверное, много было известно этой женщине, на глазах которой выстраивались карьеры всех членов тогдашнего Политбюро ЦК КПСС еще со времен Сталина и Хрущева, раз она могла в таком тоне разговаривать.
Наш брак с ее внучкой оказался недолгим. Мы прожили чуть более полутора лет, а потом мне пришлось судиться еще два года. Причина распада брака, конечно, заключалась в моей молодости и неопытности. Жена была старше меня на четыре года, и, когда наши сексуальные отношения нарушились окончательно, брак восстановлению уже не подлежал.
После того как мы подали на развод, Овчинникова произнесла, глядя на меня бесцветными маленькими глазками из-под нависших бровей:
– В прежние времена я бы поставила тебя к стенке и сама лично расстреляла!
Когда-то муж дочери Овчинниковой, моей тещи, киноактер Игнатьев, сыгравший знаковую роль в советском кино – героя войны Александра Матросова, вместо получения ордена и звания народного артиста СССР сразу же после развода попал в тюрьму на целых семь лет. Меня, кажется, ждала похожая участь.
Мы с женой успели обзавестись кооперативной квартирой в Москве, да не простой, а в доме для партийных работников. Эту квартиру оплатил мой отец, а разрешение вселиться в такой элитарный дом, конечно, получила для внучки Овчинникова. Еще до развода мои новые родственники мне предложили:
– У твоей бабушки есть однокомнатная квартира. Вот ты туда и съезжай! А если нет, тогда мы просто лишим тебя московской прописки и квартиры, поскольку ты женился, по нашему мнению, по расчету, раз надумал разводиться. А брак аннулируем.
Я, конечно, уперся, так как в разводе считал виноватым себя только наполовину. И тогда семья моей жены подала в суд на признание брака недействительным. Это был, пожалуй, первый стресс в моей жизни.
Сначала жена съехала жить к Овчинниковой. Но и мне вскоре пришлось переехать к своей бабушке, поскольку начались самые настоящие провокации. Жена приходила в нашу квартиру, когда меня не было дома, разбрасывала вещи, разбивала несколько бутылок вина, потом выбегала в «растрепанных чувствах», стучалась к соседям и кричала, что я хотел ее убить. Соседи прибегали на помощь, но всегда оказывалось, что я почему-то успевал убежать. Однако оставались «улики»! Вызывали участкового, составляли протоколы, под которыми подписывались свидетели. Потом жена убирала квартиру, а я к вечеру приходил домой и не знал, что здесь происходило. И так бы и не узнал, если бы меня вдруг не арестовали … за угрозу убийства!
За мной приехали ночью, подняли с постели и привезли за решеткой на «воронке» в отделение. Ничего не объясняя, вызвали жену и устроили с ней очную ставку. Моя жена, по правде сказать, обладала хорошим актерским талантом по наследству от актера Игнатьева! И как только она меня увидела, то закричала и забилась в истерике:
– Ой, держите его, он меня сейчас убьет!
Она бросилась к стене под защиту милиционеров.
Мне тут же скрутили руки, хотя я даже не успел встать со своего места. Жена продолжала хорошо играть роль, да и многочисленные свидетельские показания весили достаточно.
Потом мне задавали странные вопросы: «Какое оружие вы храните? Давно ли вы занимаетесь спекуляцией? Почему портрет Ленина в вашей квартире стоял на столе среди разбитых бутылок и разлитого вина? Какую антисоветскую литературу вы читали и среди кого вы ее распространяете?»
На все это я отвечал отрицательно и наивно старался объяснить отношения с женой, а потом мне подсунули какой-то бланк и сказали: «Подпишитесь здесь о том, что вы были предупреждены об ответственности, и можете ехать домой».
Конечно, я обрадовался, что недоразумение разрешилось, подписал бумажку, и меня действительно отпустили. Но потом этот бланк заполнили, и он оказался повесткой привода в милицию «за угрозу убийства»: «Взят на месте преступления, отпущен временно под подписку о невыезде», – гласила эта бумажка. А дальше: «Согласен» и моя подпись.
Ночью, еще не до конца представляя серьезность своего положения, я интуитивно почувствовал, что надо срочно что-то предпринимать.
На следующее утро я уже без приглашения сам приехал в это 101-е отделение милиции. Там удивились и сказали:
– Слушай, парень, шел бы ты отсюда! Тобой теперь занимается УВД Москвы!
Я помчался в приемную Московского управления внутренних дел на Петровку, 38. Выстояв очередь в приемное отделение, я получил возможность очень мило побеседовать с неким майором. Он даже постарался выяснить ситуацию, позвонил куда-то и сообщил, что «дела Тарасова» в управлении нет.
Внутреннее беспокойство не улеглось, почему-то стало еще тревожнее. Я поехал обратно в отделение милиции. И зашел уже в кабинет того самого следователя, который подсунул бумажку мне на подпись.
– Ну ты и наглец, еще сам сюда приперся! – заорал на меня следователь.
– Я приехал с Петровки, 38! Там никакого дела на меня не заведено! Вы можете объяснить, в чем меня обвиняют?
– В КПЗ (камера предварительного заключения. – А. Т.) тебе все объяснят! Тобой лично занимается начальник Петровки, 38, генерал Козлов! Понял?
Таким образом он выдал информацию, которая меня в будущем и спасла!
Оказывается, Овчинникова обратилась напрямую к главному милицейскому начальнику – генералу Козлову лично! Слава богу, в тот момент ее друг министр внутренних дел СССР Щелоков был болен! Она слезно попросила генерала Козлова защитить ее легендарную семью от негодяя, который приехал в Москву из Сухуми и угрожает убийством ее внучке! По сигналу с Петровки мной занялось 101-е отделение милиции по месту моей прописки.
К этому времени я уже два года как играл в КВН в команде Горного института. Вероятно, именно это обстоятельство помогло мне выработать необходимую находчивость, которая и пригодилась в тот момент.
Я понял, что сам генерал с Петровки со мной не будет разговаривать, но он, как и всякое должностное лицо, должен бояться кары своей коммунистической партии.
И поэтому я решил взять генерала «на испуг».
Потратив несколько часов за пишущей машинкой, я сочинил письмо, которое и отвез генералу Козлову на Петровку.
Письмо начиналось так: «Копия настоящего письма направляется в Политбюро ЦК КПСС товарищу Пельше».
И дальше:
«Уважаемый товарищ генерал Козлов!
За то, что я подал на развод с внучкой Овчинниковой, она обещала меня посадить в тюрьму, лишить прописки в Москве и принадлежащей мне по закону жилплощади. Всюду оперируя Вашим именем (это я сильно приврал), она заявляет, что благодаря своим личным связям и прошлым заслугам перед Коммунистической партией она получила от Вас личное обещание (это тоже была ложь во спасение) завести на меня уголовное дело и дать приказ о моем аресте…»
Далее в письме излагались факты наших взаимоотношений с женой, а также подробно описывался мой ночной арест и привод в отделение, очная ставка со спектаклем жены и с заявлением следователя о личном участии генерала Козлова в этом деле.
После того как я отвез письмо на Петровку, я решил скрыться у моих друзей. Как меня вычислили на их квартире – до сих пор не могу понять! Но в дверь позвонили в тот момент, когда мы играли в преферанс. На пороге стояли двое в милицейской форме.
– Нам нужен Тарасов! Он у вас! – заявили они прямо с порога моему другу, открывшему входную дверь.
Я был уже готов сдаться и вышел к ментам с поникшей головой. Но неожиданно они обратились ко мне довольно мягко:
– Вас вызывают в УВД Москвы!
– Поехали, – ответил я.
– Нет, сегодня уже поздно! Рабочий день там закончился. Вы завтра приезжайте, часам к девяти утра. Вас время устраивает?
Что-то резко поменялось в моей истории! Вежливые милиционеры получили от меня устное согласие и спокойно удалились!
В 9 часов утра я прошел через проходную Петровки, 38, и, обернувшись, на мгновение подумал, что отсюда не выходят! Почему-то вспомнился кавээновский анекдот:
«Из ворот Петровки, 38, выходит двугорбый верблюд. Его увидели граждане прохожие и говорят: „Вот сволочи. Вы только посмотрите, что они с бедной лошадью сделали!“»
Я поднялся на второй этаж, где меня встретил адъютант генерала Козлова в чине майора.
Он предложил чаю, немного подождать приема и тут же стал говорить мне о том, что, дескать, вы же понимаете ситуацию! К нам действительно обратилась легендарная женщина, описала вас как законченного преступника, попросила о помощи! Конечно, генерал не мог ей отказать и согласился все проверить. Конечно, никаких обещаний что-то сделать не по закону он ей не давал. И как она могла растрезвонить всюду эту лживую информацию о нашем генерале – просто непонятно!
Наконец я вошел в большой кабинет, где за огромным столом сидел невысокий абсолютно седой человек. Он поднял на меня чекистский взгляд и, не здороваясь, спросил:
– Ты отправил письмо Пельше?
– Нет, товарищ генерал, я его еще не отправил, – ответил я. – Мы ведь сами можем во всем разобраться!
Он молча нажал на кнопку селектора.
– 101-е отделение мне! – рявкнул генерал в микрофон.
Когда его соединили, он продолжил:
– Доложите, как там дело Тарасова?
И генерал поднял трубку, тем самым лишив меня возможности услышать по громкой связи доклад начальника 101-го отделения. Но доклад, судя по всему, был бойким и занял несколько долгих минут.
– Хорошо! – наконец сказал генерал. – Дело передайте сюда. Больше никаких оперативных действий не производить! Сегодня же с курьером…
Он положил трубку и спросил:
– Все понятно?
– Так точно! – по-армейски ответил я.
– Тогда иди и нигде не трепись! – сказал генерал.
Я, пятясь задом, выскользнул из его кабинета.
Сам процесс о признании брака недействительным получился очень театрализованным зрелищем. Над его постановкой думала и трудилась вся моя команда КВН.
Кроме того, мне повезло с блестящим адвокатом, репрессированным за антисоветскую деятельность и выпущенным из тюрьмы в хрущевскую оттепель.
Он не имел права участвовать в процессе официально, поскольку был судим, но консультировал одну молодую адвокатессу и все, что она говорила, писал накануне он. Очевидно, за это адвокатесса платила ему из своего гонорара. Кроме того, консультант согласился защищать меня в суде еще и потому, что прекрасно знал Овчинникову и истории ее репрессий.
На суде вначале мы поймали подставную свидетельницу со стороны жены…
В заявлении жены в суд было написано: «Не стесняясь гражданки Ухторской, в ее присутствии мой муж меня бил и заявлял, что женился на мне из-за прописки и квартиры в Москве».
В зал вошла незнакомая пожилая женщина. Гражданка Ухторская. При ее появлении я не выдержал и выкрикнул, что никогда ее не видел и прошу меня с ней познакомить. Она развернулась в мою сторону и вдруг произнесла:
– Не хочу я с вами знакомиться! Я сама вас вижу в первый раз!
«Ни фига себе свидетель!» – подумал я. Стало интересно ее выслушать.
Ухторскую предупредили об ответственности перед судом за дачу ложных показаний и предоставили слово.
Она начала с того, что является заслуженным работником культуры СССР и членом КПСС с 1950 года. Как-то она зашла в гости к моей жене, и они сидели на кухне. Будто я вскоре зашел в квартиру и, не замечая Ухторскую, сразу прошел по коридору в комнату. Двери на кухню остались приоткрытыми, поэтому свидетельница все слышала. В комнате я, очевидно, ударил мою жену, так как она слышала хлопок по лицу, а потом громко сказал, что женился на ней ради прописки и квартиры в Москве. После этого сразу же ушел из квартиры.
Была рассказана такая вот история, после которой в суде установилась долгая и тягучая пауза.
– Может быть, это было радио или телевизор? – спросила моя адвокатесса.
– Да что вы! – ответила Ухторская. – Я абсолютно ясно слышала голос этого человека и видела его со спины, когда он входил в комнату и выходил из квартиры.
Тогда адвокатесса посоветовалась с консультантом и задала следующий вопрос:
– Скажите, пожалуйста, гражданка Ухторская, вы ознакомлены с заявлением в суд жены моего подзащитного и с фактами, изложенными в этом заявлении?
– Да!
– Тогда поясните суду, почему в заявлении написано: «…не стесняясь гражданки Ухторской, и в ее присутствии мой муж…». Как же мог мой подзащитный вас стесняться или не стесняться, если он даже не подозревал о вашем присутствии в квартире?
Тут гражданку Ухторскую «повело». Она залепетала что-то несуразное и зашлась запоздалым в ее возрасте румянцем на щеках…
Адвокатесса не дала ей опомниться и зычным голосом прокричала:
– Прошу суд вынести частное определение о возбуждении уголовного дела за дачу ложных показаний на суде гражданкой Ухторской, заслуженного деятеля культуры СССР и члена КПСС!..
Это повергло Ухторскую в панику! Она вначале рывком хотела убежать с трибуны, но потом остановилась и произнесла:
– Я ничего не знаю! Не знаю, что там написано! Меня попросили… я сказала то, что попросили… я ничего больше не могу сказать… пожалуйста… я хочу уйти!!!
Ее отпустили, но на лицах консультанта и адвокатессы расцвели победоносные улыбки.
Выдержки из заключительной речи адвокатессы, придуманной этим пожилым «философом от юриспруденции», я тоже не забуду никогда:
«Уважаемые судьи, мы сегодня не рассматриваем моральный облик Тарасова, который, возможно, ужасен! – сокрушалась моя адвокатесса. – У нас на повестке дня другой вопрос – был брак или его не было. Когда-то Шекспир говорил, что брак – это „Bed and Bread“, что в переводе означает: „хлеб и кровать“. Была ли кровать? Ну конечно, они жили вместе целый год в одной квартире! Был ли хлеб? Несомненно, они питались вместе, это была семья! Я принимала участие во многих процессах, но на столь заведомо ясном по своей сути никогда еще не была. Здесь уместно вспомнить Уголовно-процессуальный кодекс СССР, где написано, что к рассмотрению в суде не могут приниматься дела, у которых заведомо нет смысла! Для присутствующих в зале я поясню: если завтра придет человек и заявит, что он видел, как кто-то украл Эйфелеву башню и он хочет за это подать на него в суд, такое дело суд не примет даже во Франции. Оно заведомо лишено смысла. Наш случай аналогичный! Да, мой подзащитный – аморальный человек! Он даже готов признать, что женился на этой женщине ради прописки и квартиры в Москве!»
В зале повисла гробовая тишина. И адвокатесса, оценив взглядом шок, который произвели ее слова, продолжала:
«Да, он аморальный человек! Но он по-настоящему женился! Они спали вместе, они ели вместе. У них могли быть дети – что же, недействительные дети? Это же абсурд! Рассматривать в суде реальный брак на предмет признания его недействительным не имеет никакого юридического смысла! А вопросы морали, уважаемые судьи, в советских судах не рассматриваются!»
После четырехчасового судебного разбирательства наш брак был признан действительно состоявшимся! И нам разрешили разводиться.
Так началась нескончаемая полоса моих стрессов. Вся моя дальнейшая жизнь была отмечена их чередой, и в конце концов психологическая реакция моего организма притупилась. По-этому я и выжил после того, что со мной происходило. Не попал в сумасшедший дом, не пытался покончить жизнь самоубийством: и когда заказали мое убийство, и когда объявили преступником мирового масштаба, и когда мою жизнь решали бандиты, и дважды после моего побега из России, и когда у меня украли пять миллионов долларов, и еще во многих критических случаях, в которые ставила меня судьба.
* * *
Безусловно, у каждого человека в жизни бывали романтические истории, которые не забываются, а оживают в памяти, приятно согревая душу. Они – как старинные фотографии, рассматривая которые мы переносимся в свою молодость или детство. Эти чувства сродни ностальгии…
Перед дипломом я попал на практику в Институт океанологии изучать голоса рыб – у меня ведь всегда была страсть к рыбам. Мы плыли через Керченский пролив на пароме, туда загнали множество вагонов обычных поездов. И вот смотрю, стоит на подножке вагона девушка-проводница. Ну такая красивая – просто из сказки! Когда она взглянула на меня своими ошеломительно голубыми глазами, мое сердце будто пронзила стрела Амура. Ветер развевал ее золотистые волосы, вокруг – бездонное небо и море, чайки, преследовавшие паром, свежий запах водорослей, йода и теплое солнце! В такой-то обстановке и не влюбиться с первого взгляда? Просто невозможно!
Я подошел к ней, заговорил… Паром плыл ровно сорок пять минут. И за это время мы поняли, что наши чувства взаимны. Она предложила мне просто пересесть в ее вагон, но ведь я ехал на практику. А берег все ближе… И неуверенность все сильнее… И смятение чувств… И борьба сознания с душой…
– Я обязательно найду тебя, Нина! – пообещал я девушке на прощание. Ее поезд тронулся. Она стояла на подножке с зеленым флажком в руке и смотрела в мою сторону. И я не мог оторвать взгляд от удаляющейся девушки с золотистыми волосами.
Практика закончилась. Лето тоже. Я вернулся в Москву.
Прошел месяц, другой – не могу ее забыть, и все тут! Думаю, может, я пропустил счастье всей своей жизни – что тогда? Как же дальше жить в свои двадцать лет?
Она сказала вскользь, что учится в каком-то институте и живет в Иркутске. Чтобы попасть на море летом и подработать, Нина с подругами устроилась проводницей на поезд южного направления. Иногда даже удавалось искупаться на конечных станциях. Почему я не выяснил никаких других подробностей? Мы говорили о каких-то глупостях, я рассказывал ей несусветные истории! Дурак! Ведь мог взять ее адрес, номер телефона!
Мои стенания обретали все более и более невыносимый характер, и я решил действовать.
Сначала выяснил, сколько вузов в Иркутске, – оказалось, четыре. После чего я написал четыре письма, адресованных секретарю комсомольской организации каждого из институтов, следующего содержания:
«Уважаемый секретарь комсомольской организации!
Если ты мужчина и джентльмен, то ты должен помочь мне отыскать девушку, которая, возможно, учится в вашем институте, на курсе втором или третьем. Зовут ее Нина. Она очень красивая: блондинка с голубыми глазами. Все, что мне о ней известно, это то, что она с подругами летом устроилась проводником на поезд Иркутск – Одесса в составе студенческого отряда. Если есть в вашем институте такая девушка, пожалуйста, передай ей вложенное письмо».
А в этом вложенном письме я написал:
«Здравствуй, Нина!
Если ты та самая девушка, которую я обещал найти, тогда напиши мне, при каких обстоятельствах и где мы с тобой встретились! До свидания, Артем».
И вот спустя недели ожиданий получаю из Иркутска письмо:
«Артем! Я очень рада, что ты меня нашел! Никогда бы не подумала, что это возможно сделать так легко! „Мужчина и джентльмен“ оказалась моей лучшей институтской подругой! Я учусь в педагогическом институте, и парней у нас не так много! Мы встретились с тобой на пароме…»
Свершилось что-то невероятное! Я был счастлив! Я, кажется, не ходил, а летал над землей в нескольких сантиметрах от ее поверхности!
В следующих письмах мы признались друг другу в любви. Потом еще несколько раз детально рассказали о своих чувствах, о пароме, о чайках. А дальше? Я в Москве, она в Иркутске, у меня дипломный проект, у нее учеба. До каникул огромный временной период длиной в осень и зиму! Общих тем и знакомых не было, а делиться в письмах событиями своей жизни с незнакомым человеком я не мог, и она не могла. Наш эпистолярный роман быстро угасал. Он вполне мог бы продолжиться во времена Толстого или где-то в начале века, но не в Советском Союзе образца 1971 года. Эх, был бы тогда Интернет, чат, электронная почта, обмен фотографиями. А наши письма шли неделями. Мы даже толком не представляли, о чем писать, поскольку ничего друг о друге не знали. И еще странное чувство достигнутого: ведь я ее нашел, как обещал! Это ощущение сделанного дела словно подводило черту под нашими несложившимися отношениями. Переписка стала признаком вежливости сторон. И я написал заключительное письмо: «За сорок пять минут можно выпустить десять тракторов с конвейера завода, влюбиться, но, увы, не стать близким человеком!»
* * *
Однажды, когда я работал в НИИ заведующим отделом, меня послали ответственным на избирательный участок, размещавшийся в районной школе.
Выборы в СССР были чистой профанацией. Голосующие не знали, кого они выбирают, но приходили на избирательные участки, опускали сложенные вчетверо листки бумаги, ничего в них не зачеркивая. Кандидаты были безальтернативными: нужно было только опустить листочки в урны и потом формально подсчитать их количество. Читать, что в них написано, было не нужно, так как никакого выбора фактически не было. Формально давали право вычеркнуть записанного в бюллетене кандидата, то есть либо за него, либо против. Это больше походило на перепись населения, так как всегда перед выборами составлялись реальные списки голосующих в районе. Значит, проверялись квартиры и кто в них реально живет. Наверное, это и было главным стимулом в СССР для устройства выборов, так как всегда заранее было известно, кто победит. Можете себе представить, какое наследство получила Россия от избирательной системы СССР! А теперь, законно предположив, что семьдесят процентов работников избирательной системы России те же лица, что работали в СССР, поймете, насколько сейчас изменился процесс… Но мой рассказ не о выборах, а о любви и флирте.