* * *
Он так долго и вдохновенно плакал, что в конце концов втянулся в процесс и начал уже всхлипывать с наслаждением, дышать прерывисто и соленую влагу глотать словно сладкое вино. Из трюма его рыданию вторили крики и вопли, гневные возгласы и звуки ударов. Но Висканьо и не подумал придвинуться к щели, чтобы полюбопытствовать, что там происходит. Гораздо приятнее оказалось упиваться собственным горем, вознося упреки всем приличным богам по очереди и вслух в подробностях рассказывая себе о себе же самом. Поэтому, когда дверь вдруг распахнулась и Красивый Зюк за ноги выволок из каморки Дигона, а потом за шиворот и Виви, талисман, стоя на четвереньках, с искренним недоумением оглядел трюм, где недавно происходили столь важные в его жизни события. Кроме бандита, который явно не был расположен по обыкновению разлагольствовать и улыбаться, здесь никого не было. Ни старого глупого Тино, ни жирного бахвала Веселого Габлио, ни мрачных близнецов Ганы и Мисаила - никого. Все, что до того находилось на столе, оказалось на полу, к тому же раскрошенное и раздавленное чьими-то сапогами; вино из всех кубков, открытых и разбитых бутылей слилось в одну огромную лужу цвета розово-желтого; щегольская куртка вора валялась в этой луже, разодранная ровно посередине. Открыв рот, обозревал талисман сие безобразие; затем взгляд его наткнулся на кожаные, матово поблескивающие сапоги Красивого Зюка; поднялся выше, к бархатным коротким штанам, кои любят носить богатые модники; к белоснежной рубахе, полы которой выбились и висели почти до колен; к твердому упрямому подбородку, к презрительно сжатым губам, к черым глазам - ему показалось, сплошь черым, без белков...
- Ну, мой юный друг, - голос бандита звучал холодно, так, как и должен был бы звучать всегда в соответствии с его жестким взглядом. - Ты не передумал?
- Деб, я... Нет, не передумал...
- Сядь, - Красивый Зюк кивнул на единственный стоящий на ножках стул, сам поднял с пола другой и уселся, положив ногу на ногу. - Не забыл, о чем я рассказывал тебе в Собачьей Мельнице? Висканьо помотал головой.
- Так вот, приятель. Овцы уже у меня. Обе. Осталось только присоединить к ним пастушку, и... И Багес будет твой. Ты ведь хочешь этого?
- Не знаю, Деб...
- А я знаю - хочешь. Где пастушка?
- У меня её нет...
- Ты отдал её северянину?
- Я не отдавал... Он... Отпусти его, Деб...
- Не могу, милый мой талисман. Мне нужна пастушка. Я же говорил тебе - без неё овцы ничего не стоят.
- Отпусти его... Тогда я останусь с тобой...
- Такая сделка меня не устраивает. Или ты и пастушка, или пастушка без тебя. Выбирай сам. А этот... Пожалуй, к его шее даже не придется привязывать камень - он так тяжел, что сразу пойдет ко дну.
- Не надо! Не надо, Деб, я прошу...
- Где пастушка?
- Пошла купаться, - хриплый голос Дигона заставил Виви вздрогнуть, с надеждой посмотреть в потемневшие синие глаза друга. Красивый Зюк не пошевелился. Молча, безо всякого выражения на гладком лице глядел он, как тяжело поднимается связанный по рукам и ногам аккериец, как встает сначала на колени, потом приваливается боком к столу...
- Дигон... Отдай ему эту вонючую пастушку, - жалобно сказал талисман, обмирая при мысли о том, что бандит может в любой момент оттащить беспомощного капитана к борту и сбросить в море.
- Почему же она вонючая? - позволил себе усмехнуться Красивый Зюк. Золото не пахнет. Ты ещё не знаешь об этом, Виви?
- Не называй меня так, Деб...
- Где пастушка?
- На дне, - фыркнул Дигон, в упор глядя в черые глаза бандита. - Или ты ещё не понял, ублюдок?
- На каком ещё дне? - белое лицо Деба медленно начало покрываться такой мертвенной синюшностью, что рыжий вдруг исполнился надежды, что он сейчас умрет. Увы. Пока тимит был ещё жив, и даже не особенно расстроен. Лицо его в мгновение приняло обычный свой цвет; пожав плечами, он уставился своими страшными глазами на Висканьо, улыбнулся. - Даже если так... Мой талисман со мной, верно? С тобой, мой юный друг, я легко отыщу её хоть в самом сердце земли.
- Я не твой, - отказался рыжий. - Я - его.
- Ты мой, - спокойно качнул головой Деб. - А его сейчас не будет. Он встал, без видимых усилий подхватил под мышки крепко спеленутого веревкой аккерийца, и потащил по лестнице наверх.
- Нет! Нет, Деб, не надо!
- Заткнись, Виск! Дигон мотнул головой так, что черая грива его хлестнула по гладкой белой щеке Красивого Зюка. Огромное тело дернулось в бесполезной попытке порвать веревку и... Бандит, который как раз в этот момент занес ногу над палубой, потерял равновесие и вместе с капитаном повалился вниз, увлекая за собой и бегущего за ними следом талисмана.
- Прах и пепел! - взревел аккериец, на коего упали оба. - Тебя уже ноги не держат, старик?
- Я не старик! - огрызнулся Красивый Зюк, поднимаясь и отряхивая штаны.
- Ты не старик, Деб! - почти искренне воскликнул Висканьо. - А если ты позволишь мне развязать Дигона, я пойду с тобой искать пастушку! С этими словами он, не дожидаясь испрашиваемого разрешения, кинулся к капитану и рванул веревку на его ногах. Сильным пинком Красивый Зюк отшвырнул его в самую винную лужу, но от идеи немедленно утопить аккерийца, кажется, отказался.
- Бурган с тобой, северянин! Лежи пока здесь, а я с рыжим схожу за пастушкой... Он легко выдернул Висканьо из лужи, подпихнул к лестнице. Перед тем как ступить на палубу, талисман обернулся на лежащего внизу Дигона - капитан подмигнул ему, потом перевел взгляд на Деба, который тоже поворотил к нему лицо, и, глядя прямо в черую мглу его жутких глаз, сплюнул на пол, умудрившись в одном плевке показать всю степень своего крайнего отвращения к такого рода козлам. Красивый Зюк действительно вызывал в нем такие чувства. Но если б аккериец умел краснеть, он давно залился б наикраснейшей в мире краской: никогда ещё он не испытывал такого позорного поражения. Конечно, не все его приключения прежде заканчивались победой, но и проигрывая он оставлял своим противникам незаживающие раны, а то и отправлял их на дорогу к Ущельям. Нынешняя же схватка имела печальные последствия лишь для него самого, да еще, может, для юного талисмана, но ни Деб Абдаррах, ни близнецы никак не пострадали. И виною сему была только его собственная глупость и самонадеянность. Вооруженный, он не смог справиться пусть и с тремя, но безоружными! Два бесцельных удара мечом оставили страшные раны на гордом сердце капитана. Как, должно быть, смотрел на него сейчас Стах - суровый бог Аккерии... В бессильной ярости Дигон дернул ногами и... Веревка показалась ему несколько ослабшей. Отчаянный рывок Висканьо все-таки принес свои плоды... Капитан напряг все силы, чувствуя, как трещат узлы и волокна, попробовал подтянуть левую ногу, затем правую... Вены на его руках, ногах и шее вздулись, на лбу выступили крупные капли пота. В последней исступленной попытке он извернулся, вцепился зубами в болтавшийся конец веревки и резко откинул голову - спустя миг ноги его были свободны.
* * *
- А где Тино, Деб?
- Там же, где и пастушка, - в темноте Виви не мог видеть лица бандита, но по его голосу понял, что сейчас губы его снова растянулись в мерзкой ухмылке.
- И... И Веселый Габлио?
- С ними... Как ты думаешь, друг мой, они вспоминают обо мне там, в Ущельях?
- А близнецы... - ошарашенно пробормотал талисман, уставясь на белые руки Деба, поднимающие вспыхнувший белым неярким светом фонарь. - Ты и их тоже... утопил? При этом вопросе ухмылка сбежала с губ Красивого Зюка. черты его исказила злобная гримаса; он дернулся, отворотил взгляд от рыжего и поставил фонарь на палубу, словно для того, чтоб Висканьо не мог видеть его лица.
- Они ушли от меня. Недоноски... - прошипел бандит, кривя рот. Такие же, как их неверная мать... Впервые рыжий услышал такие чувства в его тоне, и почему-то это его порадовало - словно и он, как недавно аккериец, понял, что демоны из царства Бургана в рождении тимита никак не замешаны, а значит, он тоже человек, хотя и гнусный.
- Всё дерьмо. И везде одно дерьмо... Одно только сплошное вонючее дерьмо... Но я их отыщу. Потом. Деньги - вздор... Дети мое единственное стоящее имущество... Ты поможешь мне в моих розысках, Висканьо?
- Если ты отпустишь Дигона.
- Но сначала я должен достать пастушку. Подойди-ка сюда... Он забрался на галеон с этой стороны?
- Откуда мне знать?
- С этой... Вон порт, оттуда он и явился. И трюм тоже тут. Получается, что он утопил пастушку здесь. Я прав?
- Я только талисман, Деб... Решай сам...
- Бурган его знает... Он мог зашвырнуть её далеко... Прости меня, мой юный друг, но я должен тебя связать. Никому - пойми, никому - нельзя доверять... Даже собственные дети бросили меня одного! А ты ведь можешь вернуться в трюм, пока я тут купаюсь... Признаюсь тебе честно - не хочу я лежать на дне, да ещё в компании Тино и Веселого Габлио... - бандит засмеялся, обматывая тощее тело рыжего канатом толщиной в три пальца. - Не робей, талисман! Скоро ты станешь императором всего Багеса! Представляю себе: рыжий на престоле! Это смешно! Ха! Он что-то прошептал себе под нос причем Висканьо ясно разобрал слова "Три времени Сета... Второе сейчас..." - и перекинул ногу за борт...
* * *
- Дигон! - радостно выдохнул рыжий, стоя столбом у борта, где оставил его Красивый Зюк.
- Где он? - рыкнул капитан. В руке его - свободной от всех веревок талисман с облегчением увидел меч, чистое лезвие которого тускло сверкало под лунным светом. Другой рукой разматывая Виви, Дигон с досадой отметил его восторженный взгляд, выругался и повторил вопрос. - Где он?
- Нырнул за пастушкой.
- Чтоб он утонул, бурганово отродье! Аккериец вытянул из-под доски спрятанный там мешок, побросал в него одежду Красивого Зюка, что валялась у борта. На миг ему показалось, что бархатные штаны слишком тяжелы, но задумываться о том он сейчас не желал - первым делом надо утопить бандита, а после можно и порыться в его карманах.
- Что ты сказал, Диги? - выпучился вдруг талисман, замирая.
- Ничего... - буркнул Дигон. - Возьми мешок!
- Ты сказал... "Чтоб он утонул..." Так он утонул, капитан...
- Прах и пепел! - выдохнул аккериец. Повиснув на одной руке, он всмотрелся в темные воды, по коим пробегали лунные блики, но кроме них ничего на поверхности не заметил. Висканьо, перегнувшись через борт, тоже изо всех сил напрягал глаза и уши, и тоже ничего не увидел и не услышал.
- Говорю тебе, Дигон, - прошептал он наконец, - Деб утонул. Я же твой талисман, и у тебя должно получаться все, что ты захочешь... Ты захотел, чтоб он утонул...
- Я хотел его утопить.
- Ты сказал: "Чтоб он утонул, бурганово отродье!"
- Тьфу! Ну и Бурган с ним... Лезь на спину! Повеселев, талисман ловко забрался на широкую и довольно удобную спину капитана, ухватился за его могучую шею. На всякий случай он ещё раз вгляделся в черую холодную гладь, покрываясь мурашками при мысли, что сейчас вдруг разверзнутся воды и покажется голова бандита, но - везде было тихо, только у самого борта с тишайшим треском лопнула пара пузырьков. Висканьо решил, что сие и был последний в этой жизни вздох Красивого Зюка, и, победно вскинув нечесаные патлы, громко провозгласил:
- Поехали!
* * *
- Отец, он сказал: "Чтоб ты утонул, бурганово отродье!" и - Деб утонул! Я сам видел пузырьки, когда мы отплывали от галеона!
- Ты правильно сделал, добрый друг, что выбросил пастушку в море. Кто знает, сколько бед она могла принести, обладая такими свойствами... Кармио Газа подвинул капитану кубок с леведийским. - История, поведанная вами, задела мою душу... Отчего же Баг Левен не воспользовался фигурками? Ведь у него были все три, и довольно долгое время!
- А ты, отец, воспользовался бы?
- Ну что ты, Виви... Как можно? Мир и в самом деле весьма несправедлив - тут я согласен с сим ужасным Дебом Абдаррахом, - но сколь нужно иметь силы, ума и доброты, да ещё в необходимой гармонии, чтобы суметь править всем миром... К тому же мне кажется, что тот человек, коего боги одарили всеми этими качествами, не захочет стать властелином чужих жизней и судеб...
- Вот и Баг, наверно, был такой... Дигон, покажи отцу овец!
- Вот они. Я нашел их в кармане Деба. Но он говорил, что без пастушки на них ничего нельзя прочитать.
- Ну и хорошо, что нельзя. А теперь, сын, проводи дорогого гостя в комнату. После такой страшной ночи ему обязательно нужно отдохнуть. Да и тебе самому тоже. Дигон поднялся, и в самом деле чувствуя, как напряжены все мышцы, а виски словно сдавлены железным обручем; потом он вынул из кармана одну овцу и протянул её Кармио Газа.
- Возьми на память о Баге. А вторую я оставлю себе.
- На память о Дебе? - хихикнул рыжий. Аккериец вздохнул, но не стал отвечать талисману. ... На втором этаже Дигона ждала просторная комната с темно-синими занавесями на окнах и огромная, в полтора его роста тахта. Он с размаху упал на нее, прижался щекой к мягкому ворсу покрывала, и закрыл глаза. Веки его тотчас потяжелели, так что снова поднять их, чтобы посмотреть вслед Виви, он не смог. Сон охватил его сразу и всего.
- Спи, Диги, - тихо произнес рыжий, двигаясь к выходу. В одно мгновение, кажется, капитан уснул - стоило только прилечь. Но закрывая за собою дверь, Висканьо услышал знакомое хриплое:
- Хей, Виск...
- Что?
- Еще раз назовешь меня Диги...
- Ха! Я знаю! Ты свернешь мою цыплячью шею!
Часть 2.
НЕБО ДЛЯ ТАЛИСМАНА
* * *
И снова перед самым рассветом Дигону привиделось его лицо. На сей раз он хмурил брови, глазами показывая куда-то в сторону, но сколь аккериец ни вглядывался, ничего узреть там не смог. Кромешная тьма, в которой заплутает даже кошка - и только. В раздражении он махнул рукой, прогоняя незваного гостя прочь, ибо сон его и так в последнее время стал неспокоен и короток; в ответ тот беззвучно рассмеялся и покачал головой, словно сетуя на то, что Дигон мало изменился с тех давних пор. И все же черты его начали постепенно растворяться, а вместо них в голубоватой дымке сновидения возникли очертания далеких гор, на верхушки коих кольцами были нанизаны густые облака. Нечто подобное уже встречалось аккерийцу в прошлых снах, но и тогда, и сейчас картинка эта оставалась недвижимой, как будто он смотрел на неё посторонним взором, а не делал попыток приблизиться хотя бы на шаг. Теперь он решил схитрить: оставив надежду прорваться сквозь странно вязкий и липкий туман силой, он затаил дыхание и медленно продвинул вперед правую ногу - совсем чуть, на ладонь; уверившись в том, что стоит на твердой почве, он стал поднимать левую, но не выдержал и, рыча от ярости, всей грудью врезался в белесую муть, раздирая её руками... И тут вернулась боль. От плеча она ударила сразу в шею, в голову, в бок и под лопатку. В одно мгновение мрак, в бездне коего крылись все тайны будущего, взорвался, обжигая мозг целым снопом невесть откуда взявшихся искр. Дигон открыл глаза - будто вывалившись из своего сна, - увидел перед собою закопченные доски потолка хижины, на которых плясали яркие блики костра, едва шевеля онемевшими сухими губами позвал: Низ-за... Тонкие коричневые руки мелькнули перед его глазами, легко дотронулись до раны в плече, обмазанной вонючей и едкой слизью... Аккериец вздрогнул - и такое прикосновение заставляло сердце его распухать от боли во всю грудь, так что дыхание прерывалось, а в горле застревал шершавый ком; ему хотелось зарычать, зареветь, а может быть, и заплакать злыми слезами оттого, что кошмар ночи опять сменился не облегченным вздохом пробуждения, а тем же кошмаром, только наяву. Но не муки тела заставляли его так страдать, но муки души - явление для капитана непривычное и непонятное. Он готов был всего себя отдать на растерзание тем же зверям, что рвали его пять ночей назад, лишь бы сама суть его осталась покойна, лишь бы не давила грудь неясная и горькая тоска, истока коей он никак не мог уловить ни в прошлом, ни в настоящем. А тот, что снился ему последние несколько лун, словно не замечал страданий аккерийца. Он, который всегда более чувствовал, нежели знал - а и знал он немало, - воздвиг меж собой и капитаном невидимую стену, как будто имел единственную цель и ничем не желал поколебать своего упорства в её достижении. Дигон давно понял, что это за цель. Литбор, встреченный им на границе Эгана и Хоса около десяти лет назад, появлялся в Дигоновых снах, конечно, не в память прежней дружбы, или, учитывая мягкий нрав гертунца, не только в память прежней дружбы. Он был слугою благостного Митры - тем, кто владеет непревзойденным боевым Искусством, тем, кто призван солнечным богом поддерживать на земле необходимое для жизни Равновесие, тем, кто может противостоять злобному могуществу Сета и порожденных им черных сил. Еще в юности аккерийцу довелось видеть, как сражается такой боец: казалось, в руках его не два узких и длинных меча, а все двадцать, каждый из которых с одного удара находит свою жертву; лицо слуги Митры при том не было злым либо бесстрастным, а просто спокойным, словно человек выполнял обычную для него работу. Именно так после некоторого размышления сформулировал тогда свои наблюдения пятнадцатилетний Дигон. Прошло несколько лет, и на дороге к ущелью Адр-Каун он повстречал Литбор. Облик маленького гертунца нисколько не напоминал не слишком могучего с виду, но жилистого и крепкого друга его: нежный душой и лицом, парень тем не менее показал себя настоящим воином. Не сразу, но капитану пришлось в этом убедиться... А потом был третий - и последний - багусец Ригор Смелый, оставивший на душе аккерийца третью красную отметку слуги Митры. Гибель его, которую Дигон видел сам, будто приостановила течение его жизни, до того совершенно ясной. Цель, определенная капитаном ещё с юных лет, вдруг расплылась, стала казаться призрачной и странной - то есть с Дигоном произошло то, чего он сам прежде никак ожидать от себя не мог: он задумался. И одновременно с сим непривычным процессом в его снах появился Литбор. Аккериец понимал, что он, уловив некие колебания в его душе, тем самым вздумал помочь ему решить главный на новое время вопрос: пойдет ли он в горы Аркадии к Учителю, который передаст в его руки великий дар Митры, или продолжит свой прежний путь. Постепенно мысль эта вытеснила из головы Дигона все прочие. Не то, чтобы он возмечтал вдруг стать одним из бойцов благого бога и овладеть положенными знаниями и умениями, а просто былое перестало удовлетворять неуемную авантюрную натуру аккерийца. Дорога к славе и богатству, по коей шел он так бодро и порою напролом, неожиданно разветвилась, так что теперь он и находился на этой самой развилке, пытаясь выбрать, идти ему дальше или же все-таки навестить Учителя. Не далее как одну луну назад Дигон наконец выбрал, и, резко повернув в обратную первоначальному направлению сторону, двинулся на север. Для этого ему пришлось на утлом суденышке проделать с южного побережья моря Запада довольно длинный и утомительный путь к Лахоре - ибо именно туда метил со своим товаром начинающий купец; затем пересечь обширную равнину, где ранней весной обычно сухо и пустынно; на длинной узконосой лодчонке переплыть реку Громовую, а потом и подойти к границе Лахоры и Багуса. Вот здесь и случилась эта внезапная остановка, едва не стоящая ему жизни: пробираясь сквозь заросли кустарника он нечаянно потревожил семейство снежных тигров - сих тварей, прозванных так по ярко-белому цвету шкуры, в Рабирийских горах было немного, но из-за них редкий путник отваживался в одиночку идти этим путем - о коварстве и злобе хищников здесь ходили легенды. Дигон столкнулся с ними перед закатом. Сначала в плечо ему вцепился клыками самец, но капитан быстро забил его резкими и сильными ударами кинжала в живот. И тогда в бой вступила самка. Она не стала дожидаться, когда человек оторвет от себя мертвую тушу и скинет её на землю; она прыгнула на него сзади и мертвой хваткой впилась в его шею, одновременно острыми когтями раздирая мощную грудь. Бой продолжался всю ночь - а может, так только показалось Дигону... Силы были равны: в этом он убедился, когда стал их терять. По тяжелому полурычанию-полусопению тигрицы он понимал, что и она вот-вот ослабит хватку, так что теперь уже дело было не столько в ловкости, сколько в выносливости - кто сумеет продержаться дольше, тот и будет жить... Судя по ходу битвы, жить предстояло не Дигону... От запаха своей и звериной крови в голове его помутилось, и когда самка вновь вонзила клыки в ту, первую рану на плече, сознание его померкло. Потом, в короткие мгновения пробуждения от бреда, аккериец уяснил, что находится он в хижине древней старухи Низы, колдуньи и знахарки, которая и нашла его в смертельных объятьях погибшей тигрицы; что для того, чтобы залечить все его раны, ей надо не менее восьми дней и ночей; что сон его есть явь, а явь есть сон - сего Дигон так и не смог понять, а больше она ничего ему не сказала. В молчании старой Низы был свой смысл, и это тоже капитан уяснил в те короткие мгновения сознания: тишина успокаивала его воспаленный мозг, питала и лечила, поэтому некоторые необходимые для дальнейшего пути к Учителю картины прошлого возникали в памяти иной раз так легко, словно не было между ними лун и лет. Вот только Литбор... Зачем он посещал сновидения старого друга своего? Или вдали от него не умел понять, что Дигон и так идет к Учителю, более не колеблясь? Но теперь у аккерийца не было сил даже на раздражение. Он выкашлял царапающий глотку ком и, помутневшими глазами проследив за быстрыми руками Низы, снова впал в забытье...
Глава 1
На седьмой день Дигон окончательно пришел в себя. Старуха, чьи проворные ловкие руки так легко касались его ран, наконец получила передышку. Кажется, все время его болезни она не смыкала глаз, так что теперь была только на шаг дальше своего подопечного от границы Ущелий. Но не просто усталость давила на узкие хрупкие плечи Низы - годы её земного существования давно уже вышли, о чем она, не зная толком, сколько их там натекло, догадывалась по истлевшим почти волосам, отвратительному наросту меж лопаток, дрожи в коленях; также и все вокруг неё говорило о скором конце колдуньи: так, тонкие веточки, вкопанные ею в землю ещё в пору юности, превратились в могучие стволы высотою с половину средней горы, а дряхлый седой Зиго был - она это точно знала - шестнадцатым вскормленным, взращенным и по истечении срока жизни похороненным ей псом. Когда перед седьмым рассветом глубокий выдох аккерийца унес с собой его жуткий то ли сон, то ли бред, старая Низа ещё клевала носом у очага, но, не услышав, а почувствовав пробуждение Дигона, и она подняла веки - тяжелые, морщинистые, красные от недосыпания, вытянула коричневую черепашью шею, вглядываясь в его лицо, потом улыбнулась и поднялась. Дигон оказался первым за последние без малого тридцать лет человеком, который забрел во владения старухи. Обыкновенно все прочие обходили это место стороной. Здешние крестьяне потому что знали про белых тигров и обитающую тут колдунью с более чем худой репутацией, другие - потому что как раз перед границей Лахоры и Багуса прямая до того дорога разделялась надвое, и правая вела к Иссантии, а левая - в обход Рабирийских гор к Канталии. Напролом через горы к необитаемым почти берегам Колота не желал идти никто, оттого-то старая Низа и пребывала в лесу, окруженном густым кустарником, совершенно одна, если, конечно, не считать множества птиц и зверей, расплодившихся в отсутствие охотников до количества населения большого города. С ними колдунья соседствовала в мире и согласии, даже предпочитая их людям: сколько она могла помнить, те всегда отличались либо хитростью и злонравием, либо, что ещё хуже, лицемерием и корыстолюбием. И все же такое нелестное мнение о свойствах человеческого характера не помешало старухе, волею случая наткнувшись в кустарнике на истерзанное тело человека, перекатить его на холстину и отволочь в хижину с тем, чтобы выходить и потом проводить в дальнейший путь. Раны северянина оказались ужасны - длинный коготь зверя пропорол его грудь так глубоко, что едва не задел сердце, и в первую же ночь Низа дважды сопровождала его уход в Ущелья заунывным пеньем, но затем чуткие пальцы её улавливали слабые толчки под кровавым месивом; колдунья с облегчением возносила молитву благому Митре и вновь принималась варить свой целебный состав, надеясь-таки вырвать человека из черных рук смерти. В бреду и он называл имя солнечного бога, то предлагая тому услуги в качестве бойца, то вообще отказываясь от всякого с ним общения. Низа не старалась вникать в суть - в общем, бормотание аккерийца было для неё сродни шуму дождя или свисту ветра, - но спустя три-четыре дня и старухе стало понятно, что этого могучего мужа волнуют поистине мировые вопросы. Он горячо спорил с каким-то Литбор о Равновесии и Постижении Высшего, глумясь над его принципами милосердия и, само собой разумеется, отрицая их напрочь; он обращался к некоему Стаху, обещая прославить почему-то не его, а свое имя тут Низа узнала, что северянина зовут Дигон, и родом он из далекой страны Аккерии; он предлагал Бургану сожрать собственный хвост и подавиться более любопытный непременно сложил бы вместе все обрывки бреда и к моменту пробуждения капитана составил о нем определенное мнение. Колдунья была слишком далека от людских забот. Выхаживая раненого, она думала о том лишь, чтоб он остался жить, прочее же сопутствующее её волновало мало, хотя душа приняла его сразу. Старухе отчего-то казалось, что северянин похож на неё самое, и дело тут было не в облике. Конечно, его огромный рост - лежа на полу, он занимал добрую половину её хижины, - широкие мощные плечи, покрытые бронзовым загаром, суровое скуластое лицо в шрамах, темная густая грива спутанных волос и синие глаза в пушистых ресницах ничуть не напоминали хрупкую, некогда светловолосую и белокожую Низу. Зато его внутренняя сила без сомнения была сродни её собственной. Она чуяла её как волк чует собрата или врага. То, что обычный человек не заметил бы вовсе, колдунья вдыхала с запахом звериной шкуры, укрывавшей ноги раненого: токи внутренней силы, к тихой радости старухи, гармонично сочетавшейся с силой простой, внешней. Опять же его схватка с двумя снежными тиграми, коих Низа презирала за чисто человеческую подлость, ясно доказывала сии наблюдения. Теперь, когда Дигон отошел наконец от маячившей впереди границы Ущелий, она могла вздохнуть спокойно. То Равновесие, о котором капитан спорил с Литбор, соблюдено: он - молодой и сильный - уходит в жизнь, она - дряхлая и немощная - в обратную сторону. Вознося благодарение светлому Митре, что позволил ей перед этим спасти человека, таким образом счастливо завершая её земное существование, она невольно уносилась мыслями в прошлое - далекое или близкое, трудно было разобрать, потому что и тогда и сейчас годы её текли одинаково плавно, размеренно, словно один день растянулся на весь её век. Но если другой взроптал бы на богов за это, старая Низа их искренно благословляла. Пусть не испытано любви и страсти - не всякого душа к тому стремится, - зато не случалось ей предавать и лукавить, обманывать и льстить; пусть никто не помянет её добром, зато и все дурное, что говорят о ней люди - ложь, а ложь есть - хвала Митре - всего лишь фантом; пусть нечего вспомнить, зато и не о чем забывать. И все же были в её жизни прекрасные мгновения, когда душа возносилась в небеса так стремительно, что захватывало дух - в них-то и возвращалась Низа сейчас, охваченная сладкой мирной полудремой. Что ж, если дорога подошла к концу, почему бы не подвести итог... Но тут северянин, глубоко вздохнув, прервал плавный ход её дум.
Он так долго и вдохновенно плакал, что в конце концов втянулся в процесс и начал уже всхлипывать с наслаждением, дышать прерывисто и соленую влагу глотать словно сладкое вино. Из трюма его рыданию вторили крики и вопли, гневные возгласы и звуки ударов. Но Висканьо и не подумал придвинуться к щели, чтобы полюбопытствовать, что там происходит. Гораздо приятнее оказалось упиваться собственным горем, вознося упреки всем приличным богам по очереди и вслух в подробностях рассказывая себе о себе же самом. Поэтому, когда дверь вдруг распахнулась и Красивый Зюк за ноги выволок из каморки Дигона, а потом за шиворот и Виви, талисман, стоя на четвереньках, с искренним недоумением оглядел трюм, где недавно происходили столь важные в его жизни события. Кроме бандита, который явно не был расположен по обыкновению разлагольствовать и улыбаться, здесь никого не было. Ни старого глупого Тино, ни жирного бахвала Веселого Габлио, ни мрачных близнецов Ганы и Мисаила - никого. Все, что до того находилось на столе, оказалось на полу, к тому же раскрошенное и раздавленное чьими-то сапогами; вино из всех кубков, открытых и разбитых бутылей слилось в одну огромную лужу цвета розово-желтого; щегольская куртка вора валялась в этой луже, разодранная ровно посередине. Открыв рот, обозревал талисман сие безобразие; затем взгляд его наткнулся на кожаные, матово поблескивающие сапоги Красивого Зюка; поднялся выше, к бархатным коротким штанам, кои любят носить богатые модники; к белоснежной рубахе, полы которой выбились и висели почти до колен; к твердому упрямому подбородку, к презрительно сжатым губам, к черым глазам - ему показалось, сплошь черым, без белков...
- Ну, мой юный друг, - голос бандита звучал холодно, так, как и должен был бы звучать всегда в соответствии с его жестким взглядом. - Ты не передумал?
- Деб, я... Нет, не передумал...
- Сядь, - Красивый Зюк кивнул на единственный стоящий на ножках стул, сам поднял с пола другой и уселся, положив ногу на ногу. - Не забыл, о чем я рассказывал тебе в Собачьей Мельнице? Висканьо помотал головой.
- Так вот, приятель. Овцы уже у меня. Обе. Осталось только присоединить к ним пастушку, и... И Багес будет твой. Ты ведь хочешь этого?
- Не знаю, Деб...
- А я знаю - хочешь. Где пастушка?
- У меня её нет...
- Ты отдал её северянину?
- Я не отдавал... Он... Отпусти его, Деб...
- Не могу, милый мой талисман. Мне нужна пастушка. Я же говорил тебе - без неё овцы ничего не стоят.
- Отпусти его... Тогда я останусь с тобой...
- Такая сделка меня не устраивает. Или ты и пастушка, или пастушка без тебя. Выбирай сам. А этот... Пожалуй, к его шее даже не придется привязывать камень - он так тяжел, что сразу пойдет ко дну.
- Не надо! Не надо, Деб, я прошу...
- Где пастушка?
- Пошла купаться, - хриплый голос Дигона заставил Виви вздрогнуть, с надеждой посмотреть в потемневшие синие глаза друга. Красивый Зюк не пошевелился. Молча, безо всякого выражения на гладком лице глядел он, как тяжело поднимается связанный по рукам и ногам аккериец, как встает сначала на колени, потом приваливается боком к столу...
- Дигон... Отдай ему эту вонючую пастушку, - жалобно сказал талисман, обмирая при мысли о том, что бандит может в любой момент оттащить беспомощного капитана к борту и сбросить в море.
- Почему же она вонючая? - позволил себе усмехнуться Красивый Зюк. Золото не пахнет. Ты ещё не знаешь об этом, Виви?
- Не называй меня так, Деб...
- Где пастушка?
- На дне, - фыркнул Дигон, в упор глядя в черые глаза бандита. - Или ты ещё не понял, ублюдок?
- На каком ещё дне? - белое лицо Деба медленно начало покрываться такой мертвенной синюшностью, что рыжий вдруг исполнился надежды, что он сейчас умрет. Увы. Пока тимит был ещё жив, и даже не особенно расстроен. Лицо его в мгновение приняло обычный свой цвет; пожав плечами, он уставился своими страшными глазами на Висканьо, улыбнулся. - Даже если так... Мой талисман со мной, верно? С тобой, мой юный друг, я легко отыщу её хоть в самом сердце земли.
- Я не твой, - отказался рыжий. - Я - его.
- Ты мой, - спокойно качнул головой Деб. - А его сейчас не будет. Он встал, без видимых усилий подхватил под мышки крепко спеленутого веревкой аккерийца, и потащил по лестнице наверх.
- Нет! Нет, Деб, не надо!
- Заткнись, Виск! Дигон мотнул головой так, что черая грива его хлестнула по гладкой белой щеке Красивого Зюка. Огромное тело дернулось в бесполезной попытке порвать веревку и... Бандит, который как раз в этот момент занес ногу над палубой, потерял равновесие и вместе с капитаном повалился вниз, увлекая за собой и бегущего за ними следом талисмана.
- Прах и пепел! - взревел аккериец, на коего упали оба. - Тебя уже ноги не держат, старик?
- Я не старик! - огрызнулся Красивый Зюк, поднимаясь и отряхивая штаны.
- Ты не старик, Деб! - почти искренне воскликнул Висканьо. - А если ты позволишь мне развязать Дигона, я пойду с тобой искать пастушку! С этими словами он, не дожидаясь испрашиваемого разрешения, кинулся к капитану и рванул веревку на его ногах. Сильным пинком Красивый Зюк отшвырнул его в самую винную лужу, но от идеи немедленно утопить аккерийца, кажется, отказался.
- Бурган с тобой, северянин! Лежи пока здесь, а я с рыжим схожу за пастушкой... Он легко выдернул Висканьо из лужи, подпихнул к лестнице. Перед тем как ступить на палубу, талисман обернулся на лежащего внизу Дигона - капитан подмигнул ему, потом перевел взгляд на Деба, который тоже поворотил к нему лицо, и, глядя прямо в черую мглу его жутких глаз, сплюнул на пол, умудрившись в одном плевке показать всю степень своего крайнего отвращения к такого рода козлам. Красивый Зюк действительно вызывал в нем такие чувства. Но если б аккериец умел краснеть, он давно залился б наикраснейшей в мире краской: никогда ещё он не испытывал такого позорного поражения. Конечно, не все его приключения прежде заканчивались победой, но и проигрывая он оставлял своим противникам незаживающие раны, а то и отправлял их на дорогу к Ущельям. Нынешняя же схватка имела печальные последствия лишь для него самого, да еще, может, для юного талисмана, но ни Деб Абдаррах, ни близнецы никак не пострадали. И виною сему была только его собственная глупость и самонадеянность. Вооруженный, он не смог справиться пусть и с тремя, но безоружными! Два бесцельных удара мечом оставили страшные раны на гордом сердце капитана. Как, должно быть, смотрел на него сейчас Стах - суровый бог Аккерии... В бессильной ярости Дигон дернул ногами и... Веревка показалась ему несколько ослабшей. Отчаянный рывок Висканьо все-таки принес свои плоды... Капитан напряг все силы, чувствуя, как трещат узлы и волокна, попробовал подтянуть левую ногу, затем правую... Вены на его руках, ногах и шее вздулись, на лбу выступили крупные капли пота. В последней исступленной попытке он извернулся, вцепился зубами в болтавшийся конец веревки и резко откинул голову - спустя миг ноги его были свободны.
* * *
- А где Тино, Деб?
- Там же, где и пастушка, - в темноте Виви не мог видеть лица бандита, но по его голосу понял, что сейчас губы его снова растянулись в мерзкой ухмылке.
- И... И Веселый Габлио?
- С ними... Как ты думаешь, друг мой, они вспоминают обо мне там, в Ущельях?
- А близнецы... - ошарашенно пробормотал талисман, уставясь на белые руки Деба, поднимающие вспыхнувший белым неярким светом фонарь. - Ты и их тоже... утопил? При этом вопросе ухмылка сбежала с губ Красивого Зюка. черты его исказила злобная гримаса; он дернулся, отворотил взгляд от рыжего и поставил фонарь на палубу, словно для того, чтоб Висканьо не мог видеть его лица.
- Они ушли от меня. Недоноски... - прошипел бандит, кривя рот. Такие же, как их неверная мать... Впервые рыжий услышал такие чувства в его тоне, и почему-то это его порадовало - словно и он, как недавно аккериец, понял, что демоны из царства Бургана в рождении тимита никак не замешаны, а значит, он тоже человек, хотя и гнусный.
- Всё дерьмо. И везде одно дерьмо... Одно только сплошное вонючее дерьмо... Но я их отыщу. Потом. Деньги - вздор... Дети мое единственное стоящее имущество... Ты поможешь мне в моих розысках, Висканьо?
- Если ты отпустишь Дигона.
- Но сначала я должен достать пастушку. Подойди-ка сюда... Он забрался на галеон с этой стороны?
- Откуда мне знать?
- С этой... Вон порт, оттуда он и явился. И трюм тоже тут. Получается, что он утопил пастушку здесь. Я прав?
- Я только талисман, Деб... Решай сам...
- Бурган его знает... Он мог зашвырнуть её далеко... Прости меня, мой юный друг, но я должен тебя связать. Никому - пойми, никому - нельзя доверять... Даже собственные дети бросили меня одного! А ты ведь можешь вернуться в трюм, пока я тут купаюсь... Признаюсь тебе честно - не хочу я лежать на дне, да ещё в компании Тино и Веселого Габлио... - бандит засмеялся, обматывая тощее тело рыжего канатом толщиной в три пальца. - Не робей, талисман! Скоро ты станешь императором всего Багеса! Представляю себе: рыжий на престоле! Это смешно! Ха! Он что-то прошептал себе под нос причем Висканьо ясно разобрал слова "Три времени Сета... Второе сейчас..." - и перекинул ногу за борт...
* * *
- Дигон! - радостно выдохнул рыжий, стоя столбом у борта, где оставил его Красивый Зюк.
- Где он? - рыкнул капитан. В руке его - свободной от всех веревок талисман с облегчением увидел меч, чистое лезвие которого тускло сверкало под лунным светом. Другой рукой разматывая Виви, Дигон с досадой отметил его восторженный взгляд, выругался и повторил вопрос. - Где он?
- Нырнул за пастушкой.
- Чтоб он утонул, бурганово отродье! Аккериец вытянул из-под доски спрятанный там мешок, побросал в него одежду Красивого Зюка, что валялась у борта. На миг ему показалось, что бархатные штаны слишком тяжелы, но задумываться о том он сейчас не желал - первым делом надо утопить бандита, а после можно и порыться в его карманах.
- Что ты сказал, Диги? - выпучился вдруг талисман, замирая.
- Ничего... - буркнул Дигон. - Возьми мешок!
- Ты сказал... "Чтоб он утонул..." Так он утонул, капитан...
- Прах и пепел! - выдохнул аккериец. Повиснув на одной руке, он всмотрелся в темные воды, по коим пробегали лунные блики, но кроме них ничего на поверхности не заметил. Висканьо, перегнувшись через борт, тоже изо всех сил напрягал глаза и уши, и тоже ничего не увидел и не услышал.
- Говорю тебе, Дигон, - прошептал он наконец, - Деб утонул. Я же твой талисман, и у тебя должно получаться все, что ты захочешь... Ты захотел, чтоб он утонул...
- Я хотел его утопить.
- Ты сказал: "Чтоб он утонул, бурганово отродье!"
- Тьфу! Ну и Бурган с ним... Лезь на спину! Повеселев, талисман ловко забрался на широкую и довольно удобную спину капитана, ухватился за его могучую шею. На всякий случай он ещё раз вгляделся в черую холодную гладь, покрываясь мурашками при мысли, что сейчас вдруг разверзнутся воды и покажется голова бандита, но - везде было тихо, только у самого борта с тишайшим треском лопнула пара пузырьков. Висканьо решил, что сие и был последний в этой жизни вздох Красивого Зюка, и, победно вскинув нечесаные патлы, громко провозгласил:
- Поехали!
* * *
- Отец, он сказал: "Чтоб ты утонул, бурганово отродье!" и - Деб утонул! Я сам видел пузырьки, когда мы отплывали от галеона!
- Ты правильно сделал, добрый друг, что выбросил пастушку в море. Кто знает, сколько бед она могла принести, обладая такими свойствами... Кармио Газа подвинул капитану кубок с леведийским. - История, поведанная вами, задела мою душу... Отчего же Баг Левен не воспользовался фигурками? Ведь у него были все три, и довольно долгое время!
- А ты, отец, воспользовался бы?
- Ну что ты, Виви... Как можно? Мир и в самом деле весьма несправедлив - тут я согласен с сим ужасным Дебом Абдаррахом, - но сколь нужно иметь силы, ума и доброты, да ещё в необходимой гармонии, чтобы суметь править всем миром... К тому же мне кажется, что тот человек, коего боги одарили всеми этими качествами, не захочет стать властелином чужих жизней и судеб...
- Вот и Баг, наверно, был такой... Дигон, покажи отцу овец!
- Вот они. Я нашел их в кармане Деба. Но он говорил, что без пастушки на них ничего нельзя прочитать.
- Ну и хорошо, что нельзя. А теперь, сын, проводи дорогого гостя в комнату. После такой страшной ночи ему обязательно нужно отдохнуть. Да и тебе самому тоже. Дигон поднялся, и в самом деле чувствуя, как напряжены все мышцы, а виски словно сдавлены железным обручем; потом он вынул из кармана одну овцу и протянул её Кармио Газа.
- Возьми на память о Баге. А вторую я оставлю себе.
- На память о Дебе? - хихикнул рыжий. Аккериец вздохнул, но не стал отвечать талисману. ... На втором этаже Дигона ждала просторная комната с темно-синими занавесями на окнах и огромная, в полтора его роста тахта. Он с размаху упал на нее, прижался щекой к мягкому ворсу покрывала, и закрыл глаза. Веки его тотчас потяжелели, так что снова поднять их, чтобы посмотреть вслед Виви, он не смог. Сон охватил его сразу и всего.
- Спи, Диги, - тихо произнес рыжий, двигаясь к выходу. В одно мгновение, кажется, капитан уснул - стоило только прилечь. Но закрывая за собою дверь, Висканьо услышал знакомое хриплое:
- Хей, Виск...
- Что?
- Еще раз назовешь меня Диги...
- Ха! Я знаю! Ты свернешь мою цыплячью шею!
Часть 2.
НЕБО ДЛЯ ТАЛИСМАНА
* * *
И снова перед самым рассветом Дигону привиделось его лицо. На сей раз он хмурил брови, глазами показывая куда-то в сторону, но сколь аккериец ни вглядывался, ничего узреть там не смог. Кромешная тьма, в которой заплутает даже кошка - и только. В раздражении он махнул рукой, прогоняя незваного гостя прочь, ибо сон его и так в последнее время стал неспокоен и короток; в ответ тот беззвучно рассмеялся и покачал головой, словно сетуя на то, что Дигон мало изменился с тех давних пор. И все же черты его начали постепенно растворяться, а вместо них в голубоватой дымке сновидения возникли очертания далеких гор, на верхушки коих кольцами были нанизаны густые облака. Нечто подобное уже встречалось аккерийцу в прошлых снах, но и тогда, и сейчас картинка эта оставалась недвижимой, как будто он смотрел на неё посторонним взором, а не делал попыток приблизиться хотя бы на шаг. Теперь он решил схитрить: оставив надежду прорваться сквозь странно вязкий и липкий туман силой, он затаил дыхание и медленно продвинул вперед правую ногу - совсем чуть, на ладонь; уверившись в том, что стоит на твердой почве, он стал поднимать левую, но не выдержал и, рыча от ярости, всей грудью врезался в белесую муть, раздирая её руками... И тут вернулась боль. От плеча она ударила сразу в шею, в голову, в бок и под лопатку. В одно мгновение мрак, в бездне коего крылись все тайны будущего, взорвался, обжигая мозг целым снопом невесть откуда взявшихся искр. Дигон открыл глаза - будто вывалившись из своего сна, - увидел перед собою закопченные доски потолка хижины, на которых плясали яркие блики костра, едва шевеля онемевшими сухими губами позвал: Низ-за... Тонкие коричневые руки мелькнули перед его глазами, легко дотронулись до раны в плече, обмазанной вонючей и едкой слизью... Аккериец вздрогнул - и такое прикосновение заставляло сердце его распухать от боли во всю грудь, так что дыхание прерывалось, а в горле застревал шершавый ком; ему хотелось зарычать, зареветь, а может быть, и заплакать злыми слезами оттого, что кошмар ночи опять сменился не облегченным вздохом пробуждения, а тем же кошмаром, только наяву. Но не муки тела заставляли его так страдать, но муки души - явление для капитана непривычное и непонятное. Он готов был всего себя отдать на растерзание тем же зверям, что рвали его пять ночей назад, лишь бы сама суть его осталась покойна, лишь бы не давила грудь неясная и горькая тоска, истока коей он никак не мог уловить ни в прошлом, ни в настоящем. А тот, что снился ему последние несколько лун, словно не замечал страданий аккерийца. Он, который всегда более чувствовал, нежели знал - а и знал он немало, - воздвиг меж собой и капитаном невидимую стену, как будто имел единственную цель и ничем не желал поколебать своего упорства в её достижении. Дигон давно понял, что это за цель. Литбор, встреченный им на границе Эгана и Хоса около десяти лет назад, появлялся в Дигоновых снах, конечно, не в память прежней дружбы, или, учитывая мягкий нрав гертунца, не только в память прежней дружбы. Он был слугою благостного Митры - тем, кто владеет непревзойденным боевым Искусством, тем, кто призван солнечным богом поддерживать на земле необходимое для жизни Равновесие, тем, кто может противостоять злобному могуществу Сета и порожденных им черных сил. Еще в юности аккерийцу довелось видеть, как сражается такой боец: казалось, в руках его не два узких и длинных меча, а все двадцать, каждый из которых с одного удара находит свою жертву; лицо слуги Митры при том не было злым либо бесстрастным, а просто спокойным, словно человек выполнял обычную для него работу. Именно так после некоторого размышления сформулировал тогда свои наблюдения пятнадцатилетний Дигон. Прошло несколько лет, и на дороге к ущелью Адр-Каун он повстречал Литбор. Облик маленького гертунца нисколько не напоминал не слишком могучего с виду, но жилистого и крепкого друга его: нежный душой и лицом, парень тем не менее показал себя настоящим воином. Не сразу, но капитану пришлось в этом убедиться... А потом был третий - и последний - багусец Ригор Смелый, оставивший на душе аккерийца третью красную отметку слуги Митры. Гибель его, которую Дигон видел сам, будто приостановила течение его жизни, до того совершенно ясной. Цель, определенная капитаном ещё с юных лет, вдруг расплылась, стала казаться призрачной и странной - то есть с Дигоном произошло то, чего он сам прежде никак ожидать от себя не мог: он задумался. И одновременно с сим непривычным процессом в его снах появился Литбор. Аккериец понимал, что он, уловив некие колебания в его душе, тем самым вздумал помочь ему решить главный на новое время вопрос: пойдет ли он в горы Аркадии к Учителю, который передаст в его руки великий дар Митры, или продолжит свой прежний путь. Постепенно мысль эта вытеснила из головы Дигона все прочие. Не то, чтобы он возмечтал вдруг стать одним из бойцов благого бога и овладеть положенными знаниями и умениями, а просто былое перестало удовлетворять неуемную авантюрную натуру аккерийца. Дорога к славе и богатству, по коей шел он так бодро и порою напролом, неожиданно разветвилась, так что теперь он и находился на этой самой развилке, пытаясь выбрать, идти ему дальше или же все-таки навестить Учителя. Не далее как одну луну назад Дигон наконец выбрал, и, резко повернув в обратную первоначальному направлению сторону, двинулся на север. Для этого ему пришлось на утлом суденышке проделать с южного побережья моря Запада довольно длинный и утомительный путь к Лахоре - ибо именно туда метил со своим товаром начинающий купец; затем пересечь обширную равнину, где ранней весной обычно сухо и пустынно; на длинной узконосой лодчонке переплыть реку Громовую, а потом и подойти к границе Лахоры и Багуса. Вот здесь и случилась эта внезапная остановка, едва не стоящая ему жизни: пробираясь сквозь заросли кустарника он нечаянно потревожил семейство снежных тигров - сих тварей, прозванных так по ярко-белому цвету шкуры, в Рабирийских горах было немного, но из-за них редкий путник отваживался в одиночку идти этим путем - о коварстве и злобе хищников здесь ходили легенды. Дигон столкнулся с ними перед закатом. Сначала в плечо ему вцепился клыками самец, но капитан быстро забил его резкими и сильными ударами кинжала в живот. И тогда в бой вступила самка. Она не стала дожидаться, когда человек оторвет от себя мертвую тушу и скинет её на землю; она прыгнула на него сзади и мертвой хваткой впилась в его шею, одновременно острыми когтями раздирая мощную грудь. Бой продолжался всю ночь - а может, так только показалось Дигону... Силы были равны: в этом он убедился, когда стал их терять. По тяжелому полурычанию-полусопению тигрицы он понимал, что и она вот-вот ослабит хватку, так что теперь уже дело было не столько в ловкости, сколько в выносливости - кто сумеет продержаться дольше, тот и будет жить... Судя по ходу битвы, жить предстояло не Дигону... От запаха своей и звериной крови в голове его помутилось, и когда самка вновь вонзила клыки в ту, первую рану на плече, сознание его померкло. Потом, в короткие мгновения пробуждения от бреда, аккериец уяснил, что находится он в хижине древней старухи Низы, колдуньи и знахарки, которая и нашла его в смертельных объятьях погибшей тигрицы; что для того, чтобы залечить все его раны, ей надо не менее восьми дней и ночей; что сон его есть явь, а явь есть сон - сего Дигон так и не смог понять, а больше она ничего ему не сказала. В молчании старой Низы был свой смысл, и это тоже капитан уяснил в те короткие мгновения сознания: тишина успокаивала его воспаленный мозг, питала и лечила, поэтому некоторые необходимые для дальнейшего пути к Учителю картины прошлого возникали в памяти иной раз так легко, словно не было между ними лун и лет. Вот только Литбор... Зачем он посещал сновидения старого друга своего? Или вдали от него не умел понять, что Дигон и так идет к Учителю, более не колеблясь? Но теперь у аккерийца не было сил даже на раздражение. Он выкашлял царапающий глотку ком и, помутневшими глазами проследив за быстрыми руками Низы, снова впал в забытье...
Глава 1
На седьмой день Дигон окончательно пришел в себя. Старуха, чьи проворные ловкие руки так легко касались его ран, наконец получила передышку. Кажется, все время его болезни она не смыкала глаз, так что теперь была только на шаг дальше своего подопечного от границы Ущелий. Но не просто усталость давила на узкие хрупкие плечи Низы - годы её земного существования давно уже вышли, о чем она, не зная толком, сколько их там натекло, догадывалась по истлевшим почти волосам, отвратительному наросту меж лопаток, дрожи в коленях; также и все вокруг неё говорило о скором конце колдуньи: так, тонкие веточки, вкопанные ею в землю ещё в пору юности, превратились в могучие стволы высотою с половину средней горы, а дряхлый седой Зиго был - она это точно знала - шестнадцатым вскормленным, взращенным и по истечении срока жизни похороненным ей псом. Когда перед седьмым рассветом глубокий выдох аккерийца унес с собой его жуткий то ли сон, то ли бред, старая Низа ещё клевала носом у очага, но, не услышав, а почувствовав пробуждение Дигона, и она подняла веки - тяжелые, морщинистые, красные от недосыпания, вытянула коричневую черепашью шею, вглядываясь в его лицо, потом улыбнулась и поднялась. Дигон оказался первым за последние без малого тридцать лет человеком, который забрел во владения старухи. Обыкновенно все прочие обходили это место стороной. Здешние крестьяне потому что знали про белых тигров и обитающую тут колдунью с более чем худой репутацией, другие - потому что как раз перед границей Лахоры и Багуса прямая до того дорога разделялась надвое, и правая вела к Иссантии, а левая - в обход Рабирийских гор к Канталии. Напролом через горы к необитаемым почти берегам Колота не желал идти никто, оттого-то старая Низа и пребывала в лесу, окруженном густым кустарником, совершенно одна, если, конечно, не считать множества птиц и зверей, расплодившихся в отсутствие охотников до количества населения большого города. С ними колдунья соседствовала в мире и согласии, даже предпочитая их людям: сколько она могла помнить, те всегда отличались либо хитростью и злонравием, либо, что ещё хуже, лицемерием и корыстолюбием. И все же такое нелестное мнение о свойствах человеческого характера не помешало старухе, волею случая наткнувшись в кустарнике на истерзанное тело человека, перекатить его на холстину и отволочь в хижину с тем, чтобы выходить и потом проводить в дальнейший путь. Раны северянина оказались ужасны - длинный коготь зверя пропорол его грудь так глубоко, что едва не задел сердце, и в первую же ночь Низа дважды сопровождала его уход в Ущелья заунывным пеньем, но затем чуткие пальцы её улавливали слабые толчки под кровавым месивом; колдунья с облегчением возносила молитву благому Митре и вновь принималась варить свой целебный состав, надеясь-таки вырвать человека из черных рук смерти. В бреду и он называл имя солнечного бога, то предлагая тому услуги в качестве бойца, то вообще отказываясь от всякого с ним общения. Низа не старалась вникать в суть - в общем, бормотание аккерийца было для неё сродни шуму дождя или свисту ветра, - но спустя три-четыре дня и старухе стало понятно, что этого могучего мужа волнуют поистине мировые вопросы. Он горячо спорил с каким-то Литбор о Равновесии и Постижении Высшего, глумясь над его принципами милосердия и, само собой разумеется, отрицая их напрочь; он обращался к некоему Стаху, обещая прославить почему-то не его, а свое имя тут Низа узнала, что северянина зовут Дигон, и родом он из далекой страны Аккерии; он предлагал Бургану сожрать собственный хвост и подавиться более любопытный непременно сложил бы вместе все обрывки бреда и к моменту пробуждения капитана составил о нем определенное мнение. Колдунья была слишком далека от людских забот. Выхаживая раненого, она думала о том лишь, чтоб он остался жить, прочее же сопутствующее её волновало мало, хотя душа приняла его сразу. Старухе отчего-то казалось, что северянин похож на неё самое, и дело тут было не в облике. Конечно, его огромный рост - лежа на полу, он занимал добрую половину её хижины, - широкие мощные плечи, покрытые бронзовым загаром, суровое скуластое лицо в шрамах, темная густая грива спутанных волос и синие глаза в пушистых ресницах ничуть не напоминали хрупкую, некогда светловолосую и белокожую Низу. Зато его внутренняя сила без сомнения была сродни её собственной. Она чуяла её как волк чует собрата или врага. То, что обычный человек не заметил бы вовсе, колдунья вдыхала с запахом звериной шкуры, укрывавшей ноги раненого: токи внутренней силы, к тихой радости старухи, гармонично сочетавшейся с силой простой, внешней. Опять же его схватка с двумя снежными тиграми, коих Низа презирала за чисто человеческую подлость, ясно доказывала сии наблюдения. Теперь, когда Дигон отошел наконец от маячившей впереди границы Ущелий, она могла вздохнуть спокойно. То Равновесие, о котором капитан спорил с Литбор, соблюдено: он - молодой и сильный - уходит в жизнь, она - дряхлая и немощная - в обратную сторону. Вознося благодарение светлому Митре, что позволил ей перед этим спасти человека, таким образом счастливо завершая её земное существование, она невольно уносилась мыслями в прошлое - далекое или близкое, трудно было разобрать, потому что и тогда и сейчас годы её текли одинаково плавно, размеренно, словно один день растянулся на весь её век. Но если другой взроптал бы на богов за это, старая Низа их искренно благословляла. Пусть не испытано любви и страсти - не всякого душа к тому стремится, - зато не случалось ей предавать и лукавить, обманывать и льстить; пусть никто не помянет её добром, зато и все дурное, что говорят о ней люди - ложь, а ложь есть - хвала Митре - всего лишь фантом; пусть нечего вспомнить, зато и не о чем забывать. И все же были в её жизни прекрасные мгновения, когда душа возносилась в небеса так стремительно, что захватывало дух - в них-то и возвращалась Низа сейчас, охваченная сладкой мирной полудремой. Что ж, если дорога подошла к концу, почему бы не подвести итог... Но тут северянин, глубоко вздохнув, прервал плавный ход её дум.