Страница:
– Луша, – позвала Вера шепотом.
Ответа не последовало. Девушка вызвала коридорного и попросила зажечь свечу.
– Не знаешь ли ты, где постояльцы? – спросила она слугу.
– Как не знать-с? Отбыли-с.
– Как отбыли? Куда? – опешила Вера.
– Не могу знать-с. Да они поют в здешнем хоре, сами-то и спросите.
– Хорошо, ступай, – отпустила Вера коридорного.
Ей стало страшно. Первым делом она заперлась на щеколду, потом занавесила окна. Страх все не отступал. Что делать? Куда бежать? Какая Луша, однако, даже не предупредила! Бросила подругу на произвол судьбы. Хотя она ничего и не обещала. Еще в Москве предупредила, что оставит Веру. Господи, помилуй! Как страшно и одиноко! Может, пасть на колени перед петербургским князем, попросить его увезти в Москву? У него такое располагающее лицо. И будто знакомое. А куда в Москве? Ах, надо было выходить за Алексеева, и Сашку бы спасла, и сама бы не попала в безвыходное положение… Или за Вольского? Да, он распутный, ветреник, непостоянный, но сколь же он благороднее и чище этих грубых, низких людей!
Вера приготовила постель и, не раздеваясь, прилегла на тощую подушку. Вот что значит быть актрисой, думала она далее, содрогаясь от воспоминаний. Казалось, липкие пальцы Бурковского оставили на ее теле сальные отпечатки. Захотелось умыться, все тело омыть чистой водой. В номере было холодно, и Вера долго не могла согреться, куталась в одеяло.
Она давно уже спала, когда в дверь кто-то постучал. Стук был осторожный, но слух бедной девушки чутко улавливал все звуки, даже во сне она была настороже. Вера вскочила и, вся трясясь, подошла к двери. Уже светало.
– Кто там?
– Это я, Сашка, – ответили глухо.
Вера не узнала голоса и с замиранием сердца переспросила:
– Ты, Саша?
– Да я, я, – нетерпеливо ответили за дверью.
Девушка с опаской отодвинула щеколду и увидела перед собой названого братца. Что за вид был у него! Казалось, его терзала свора собак. Волосы торчали в разные стороны, картуз он держал в руке. В предрассветном мраке лицо его казалось бледным, а губы – кроваво-красными.
– Что с тобой, Саша? – участливо спросила Вера, помогая ему снять шинель.
Сашка не смотрел ей в глаза и кривил губы.
– Где ты был? С кем? – продолжала расспрашивать Вера, силясь заглянуть ему в лицо. – Что это? – вдруг вскрикнула она, обнаружив на шее Сашки, в разорванном вороте рубахи, подозрительные синяки, похожие на кровоподтеки.
Сашка раздраженно отмахнулся от нее, стянул сапоги и свалился на кровать, где только что почивала Вера. От него остро пахло вином, сигарами и еще чем-то чужим, женским. Вера все поняла. Она села возле Сашки и, едва сдерживая слезы, произнесла:
– Бедный, бедный мой братец…
И тут вдруг с ним произошло что-то странное. Сашка зарылся лицом в подушку, плечи его затряслись. Вера испугалась и попыталась обнять юношу, посмотреть ему в лицо. Он плакал и уворачивался, отталкивал сестрицу от себя, но она не оставила попыток утешить братца и облегчить его страдания. Наконец он не выдержал и, бросившись Вере на грудь, прорыдал:
– Что она сделала со мной, Вера? Что она сделала со мной! Мне плохо, Вера, я сейчас умру! Что она со мной сделала?
Вера метнулась к умывальному тазу и вовремя подставила его Сашке. Юношу выкручивало так, что, казалось, он вот-вот лишится внутренностей. В короткие промежутки между судорогами Сашка пытался что-то говорить, но получалось невнятное.
– Вера, я… Она сама… Я не хотел… Это так гадко… – И новая судорога захлестывала его горло, мешая продолжать.
Вера нежно обнимала и успокаивала братца:
– Тише, Саша, тише. Все пройдет… Я тебя никому более не отдам. Пусть только посмеют! – грозила она кулачком куда-то в пустоту.
Юноша постепенно затих. Вера мысленно, но со страстью читала молитву и преисполнялась решимости сделать все, чтобы братец не страдал. Они уснули, крепко обнявшись, но и во сне Сашка всхлипывал, как ребенок.
Глава 5
Ответа не последовало. Девушка вызвала коридорного и попросила зажечь свечу.
– Не знаешь ли ты, где постояльцы? – спросила она слугу.
– Как не знать-с? Отбыли-с.
– Как отбыли? Куда? – опешила Вера.
– Не могу знать-с. Да они поют в здешнем хоре, сами-то и спросите.
– Хорошо, ступай, – отпустила Вера коридорного.
Ей стало страшно. Первым делом она заперлась на щеколду, потом занавесила окна. Страх все не отступал. Что делать? Куда бежать? Какая Луша, однако, даже не предупредила! Бросила подругу на произвол судьбы. Хотя она ничего и не обещала. Еще в Москве предупредила, что оставит Веру. Господи, помилуй! Как страшно и одиноко! Может, пасть на колени перед петербургским князем, попросить его увезти в Москву? У него такое располагающее лицо. И будто знакомое. А куда в Москве? Ах, надо было выходить за Алексеева, и Сашку бы спасла, и сама бы не попала в безвыходное положение… Или за Вольского? Да, он распутный, ветреник, непостоянный, но сколь же он благороднее и чище этих грубых, низких людей!
Вера приготовила постель и, не раздеваясь, прилегла на тощую подушку. Вот что значит быть актрисой, думала она далее, содрогаясь от воспоминаний. Казалось, липкие пальцы Бурковского оставили на ее теле сальные отпечатки. Захотелось умыться, все тело омыть чистой водой. В номере было холодно, и Вера долго не могла согреться, куталась в одеяло.
Она давно уже спала, когда в дверь кто-то постучал. Стук был осторожный, но слух бедной девушки чутко улавливал все звуки, даже во сне она была настороже. Вера вскочила и, вся трясясь, подошла к двери. Уже светало.
– Кто там?
– Это я, Сашка, – ответили глухо.
Вера не узнала голоса и с замиранием сердца переспросила:
– Ты, Саша?
– Да я, я, – нетерпеливо ответили за дверью.
Девушка с опаской отодвинула щеколду и увидела перед собой названого братца. Что за вид был у него! Казалось, его терзала свора собак. Волосы торчали в разные стороны, картуз он держал в руке. В предрассветном мраке лицо его казалось бледным, а губы – кроваво-красными.
– Что с тобой, Саша? – участливо спросила Вера, помогая ему снять шинель.
Сашка не смотрел ей в глаза и кривил губы.
– Где ты был? С кем? – продолжала расспрашивать Вера, силясь заглянуть ему в лицо. – Что это? – вдруг вскрикнула она, обнаружив на шее Сашки, в разорванном вороте рубахи, подозрительные синяки, похожие на кровоподтеки.
Сашка раздраженно отмахнулся от нее, стянул сапоги и свалился на кровать, где только что почивала Вера. От него остро пахло вином, сигарами и еще чем-то чужим, женским. Вера все поняла. Она села возле Сашки и, едва сдерживая слезы, произнесла:
– Бедный, бедный мой братец…
И тут вдруг с ним произошло что-то странное. Сашка зарылся лицом в подушку, плечи его затряслись. Вера испугалась и попыталась обнять юношу, посмотреть ему в лицо. Он плакал и уворачивался, отталкивал сестрицу от себя, но она не оставила попыток утешить братца и облегчить его страдания. Наконец он не выдержал и, бросившись Вере на грудь, прорыдал:
– Что она сделала со мной, Вера? Что она сделала со мной! Мне плохо, Вера, я сейчас умру! Что она со мной сделала?
Вера метнулась к умывальному тазу и вовремя подставила его Сашке. Юношу выкручивало так, что, казалось, он вот-вот лишится внутренностей. В короткие промежутки между судорогами Сашка пытался что-то говорить, но получалось невнятное.
– Вера, я… Она сама… Я не хотел… Это так гадко… – И новая судорога захлестывала его горло, мешая продолжать.
Вера нежно обнимала и успокаивала братца:
– Тише, Саша, тише. Все пройдет… Я тебя никому более не отдам. Пусть только посмеют! – грозила она кулачком куда-то в пустоту.
Юноша постепенно затих. Вера мысленно, но со страстью читала молитву и преисполнялась решимости сделать все, чтобы братец не страдал. Они уснули, крепко обнявшись, но и во сне Сашка всхлипывал, как ребенок.
Глава 5
Испытания
Луша уехала с хором сразу после Прощеного воскресенья. Вера сходила к ней повидаться и попрощаться, однако гордая цыганка не оценила ее душевного порыва.
– Что ж прощаться-то? Уехали, и кончено. Не люблю я долгих расставаний. Прощай, Вера, да молись, чтобы наши дороги впредь не сходились, – говорила она надменно.
А для Веры Луша была частью прошлого, связанного с Вольским, с маленьким заснеженным домиком в московском переулке… Беглянки молча смотрели друг на друга и наконец не выдержали, расцеловались на прощание.
– На что жить будешь? – спросила цыганка уже без надменности.
– Не знаю, Луша, ничего не знаю. Бог даст, не пропадем.
– Сережки богатые у тебя в сохранности? Их можно хорошо продать.
– Верно, так и сделаю, – ответила девушка с грустью.
Они еще раз обнялись и расстались. Во всем свете у Веры теперь не было ни одной родной души, кроме Сашки.
Вернувшись в гостиницу, у двери номера она столкнулась с хозяином, неприятным бородачом в богатой поддевке.
– Неделя кончилась, мамзель, извольте заплатить опять-с. Мы вперед берем обычно-с.
Хозяин впился в нее маленькими хитрыми глазками. Вера почувствовала, что безбожно краснеет, и залепетала:
– Да-да, разумеется, я все оплачу.
– Оно сподручней-то было сейчас. Я и тревожить вас вперед не буду.
Бедная девушка изо всех сил напускала на себя уверенности и важности.
– У меня нет теперь денег, но завтра или на худой конец послезавтра беспременно будут.
Хозяин потоптался, глядя недобро, и нехотя поклонился:
– Так послезавтра я наведаюсь. Кушанья-то в долг мы не отпускаем: сами знаете, сколько мошенников наехало. На прошлой неделе останавливался господинчик из Петербурга, все пропил да проиграл в картишки. Неделю не съезжал и не платил. Я уж было полицмейстеру хотел жаловаться, а он возьми да сбежи ночью. Сказывали, карточный шулер, да, видно, подвернулся пройдоха похлеще, ободрал его как липку. Так-то-с.
Вера не слушала, она в нетерпении теребила муфту и готова была провалиться сквозь землю.
– Вы все получите послезавтра, беспременно, – подтвердила она и отперла дверь своего номера, чтобы поскорее спрятаться от колючих глаз хозяина.
Сашки не было на месте. После вышеупомянутого драматического эпизода он присмирел и почти не выходил из номера. А нынче с утра Вера обратила внимание, что он беспокоен, на все вопросы отвечает грубостью и мечется по комнате как загнанный зверь. И вот стоило девушке отлучиться, его и след простыл. Однако не успела она снять капот и шляпку, как братец явился. Он был бледен, встрепан, в глаза не смотрел.
– Где ты был, Саша? – тотчас пристала к нему с расспросами Вера.
Сашка молча раздевался. Вера пытливо всмотрелась в его лицо, стараясь поймать ускользающий взгляд.
– Где же ты был? – повторила она вопрос.
– Я хочу есть! – заносчиво изрек братец.
Вера молча подала ему тарелку с давешним пирогом, заботливо прикрытым салфеткой. Пока Сашка нарочито сосредоточенно жевал, девушка неотступно пытала его взглядом. Братец не выдержал:
– Да, я был там, в театре. Я смотрел представление, мне понравилось. Что ж мне теперь, всю жизнь взаперти сидеть?
– Саша, посмотри на меня, – тихо попросила Вера.
Лицо юнца залилось краской.
– Не ты ли здесь рыдал тому несколько дней? – удивлялась Вера.
Сашка молчал, невольно косясь на умывальный таз.
– Ты был у Натали? – задала наконец Вера роковой вопрос.
Еще гуще краснея, он опустил глаза и тихо ответил:
– Да. Я сказал тебе неправду, Вера. Никакого представления не было. Им запретили играть Великим постом.
У Веры дрогнуло сердце. Она обещала себе, что спасет Сашку от разврата и адской бездны. Легко вымолвить, да не легко исполнить. Верно, не по силам взвалила на себя груз. Нити чужой судьбы были не в ее руках.
– Я буду молиться за тебя, – только и произнесла потрясенная Вера.
Сашка отставил в сторону тарелку с пирогом и ткнулся лицом Вере в плечо. Девушка сжалась. Ей не шутя казалось, что от братца исходит запах греха и что об него можно даже запачкаться. Однако глаза Сашки и теперь были чисты и невинны, как у младенца. Он по-детски терся лбом о ее плечо и бормотал:
– Не гони меня, Вера. Куда я пойду? Одна дорога – в театр.
– Нет, ни за что! – воскликнула девушка с жаром, испуганно прижимая Сашку к себе, будто своим объятием она могла спасти юношу от жизни.
Сашка притих, подозрительно шмыгая носом, затем глухо сказал:
– Бурковский требует долг.
– Какой долг? – У Веры вновь упало сердце. Сюрпризы сего дня явно еще не иссякли.
– Ну, я тебе говорил, что мы жили на его деньги и деньги Натали. Теперь Бурковский требует от меня долг. А я не думал, что он спросит, мы ведь товарищи.
– Сколько? – холодея, спросила Вера.
– Двести рублей, – еле выдавил из себя Сашка.
– Двести рублей?! – возопила несчастная девушка. – Да на что же вы такие деньги потратили? Играли в карты?
– Нет. Не знаю, – пробормотал Сашка растерянно.
– Где же мы возьмем такие деньги, Саша? Мне и за номер нечем платить, и обеда нам больше не дадут… Что же делать? – заметалась Вера в поисках решения.
Сашка виновато молчал.
– Вольно же тебе было бежать из дома, – посетовала девушка с горечью.
Тяжко вздыхая, она достала из подобия тайника, устроенного в нише, изящную коробочку с прошкинскими сережками, которые намеревалась когда-нибудь вернуть. Открыла ее и чуть не заплакала от красоты. Ни разу не довелось Вере носить подобную роскошь.
– Кто это? – вывел ее из задумчивости Сашкин вопрос.
Братец держал в руках портрет Вольского и внимательно рассматривал. Вера схватила портрет и молча убрала его на место. Сашка покорно вздохнул и снова приуныл.
– Узнай у Бурковского, как это можно продать, – попросила Вера.
– Жалко? – сочувственно спросил братец, покосившись на коробочку. – Это он подарил? – Он кивком указал на портрет.
Вера тряхнула головой:
– Нет. Так узнай непременно.
На другой день явился Бурковский собственной персоной, приведя с собой оценщика из ювелирной лавки. Так по крайней мере он представил этого делового господина с кожаным саквояжем. Тот достал стеклышко и долго со значением рассматривал бриллианты. Прошло, пожалуй, не менее четверти часа, прежде чем прозвучало в напряженной тишине:
– Триста рубликов-с!
Вера с облегчением вздохнула. Достанет отдать долг, оплатить номер за месяц вперед и весь этот месяц недурно столоваться. А там – Бог дает день, даст и пищу, как говаривала когда-то горничная Дуняша. Кажется, все остались довольны. Деловитый господин, получив драгоценности, выдал деньги. Он аккуратно спрятал коробочку в платок, затем в карман и поспешно удалился, едва кивнув на прощание. Бурковский нагло отсчитал двести рублей и убрал их за пазуху.
– Квиты, – подмигнул он Сашке. После подошел к Вере: – Позвольте ручку. Давно не имел счастья видеть вас. Как сбежали от меня опрометью, ваши меха к хозяину пришлось снести.
Вера спрятала руки за спину и неохотно произнесла:
– Благодарю вас за помощь. Теперь позвольте нам остаться с братом наедине.
– Не смею мешать! – Бурковский перевел насмешливый взгляд на смущенного Сашку: – О тебе Натали справлялась, скучает.
Сашка заалелся и вжал голову в плечи. Он не знал, куда деться от стыда. Вера в негодовании послала Бурковскому уничтожающий взгляд и отошла к окну, давая понять, что аудиенция окончена. Театрал поклонился, ухмыляясь, и наконец вышел. Вера не оборачивалась, будто видела что-то интересное в заваленном дровами и снегом дворе, при этом теребила линялую занавеску.
– Ну прости меня, Вера! – услышала она за спиной жалобный голос Сашки. – Не молчи. Я умру, если ты меня не простишь!
– Бог с тобой, – совсем по-взрослому произнесла Вера и устало опустилась на стул.
Ей казалось, что тяжкий груз лет и забот лег на ее плечи.
Сашка придвинул ей под ноги скамеечку, сам же устроился у колен Веры и ласковым котенком потерся о них. Сестрица задумчиво гладила его по волосам, потом вдруг спросила, грустно улыбаясь:
– А помнишь, Саша, ты обещал подрасти и жениться на мне? Не раздумал ли?
Юнец опустил глаза и горестно произнес:
– Я не стою тебя, Вера. Ты – ангел, а я… Да и университета мне не видать как своих ушей… Одна дорога – в актеры. Антип Игнатьевич давно звал.
Улыбка исчезла с Вериных губ.
– Опять про свое! Вольно же тебе меня мучить!
Сашка прижался губами к ее ручке:
– Все, все, Вера, молчу. Только ведь надо как-то жить. Я кругом виноват перед тобой!
Девушка попросила братца спуститься вниз и расплатиться с хозяином. Сашка отправился по поручению, вскоре вернулся, взволнованный и возмущенный.
– Воля твоя, Вера, но он негодяй! Вздумал меня расспрашивать, действительно ли мы с тобой брат и сестра. – И он передразнил: – «Один номер занимаете-с, прилично ли-с?» Так хотелось завесить ему хорошего тумака!
Вера смиренно ответила:
– Впору привыкать к такому обращению, Саша. Мы с тобой беглецы, бесправные, заблудшие…
Великий пост Вера провела в задумчивости и печали, как и положено. Она почти нигде не бывала, ни с кем не виделась. Разве что в церковь ходила, поставила свечки за упокой Евгения и Сергея Васильевича да за здравие Андрея Аркадьевича и Марьи Степановны. Скромная жизнь ее в номерах была однообразна и тиха. Вера с детства была неприхотлива, поэтому ее не смущало отсутствие необходимого и простота кушаний, подаваемых в трактире.
Первым делом Вера велела все чисто вымыть и, как умела, украсила комнату. Она разместила на полке дорогие ее сердцу безделушки и книги, в углу затеплила лампадку под образами, создала хоть бедный, но уют. На стол постелила салфетку, вышитую собственными руками, под тусклым зеркалом расставила изящные флакончики и фигурные баночки, спрыснула все духами, чтобы изгнать застоявшийся, нежилой запах. Пришлось притерпеться к несвежим обоям. Сашка притащил из театра кусок старого бархатного занавеса, из которого Вера соорудила сносные портьеры, и комната приобрела иной вид.
В трактире к ней привыкли, прислуга называла ее «наша барышня». Однако не иначе как хозяин наслал на беглецов квартального, который долго допытывался, на каком основании барышня проживает без родителей и без документа, а равно и братец. Пришлось отдать ему довольно весомую часть из оставшихся денег. Причем Вера не смогла их сама предложить, это Сашка нашелся и сумел уговорить квартального оставить их в покое.
Еще пришлось купить свечи, мыло, другие мелочи, необходимые для упорядоченной жизни. Денег оставалось совсем немного, а к концу Великого поста они почти иссякли, как ни ограничивала Вера расходы и ни выгадывала на всем.
Сашка вовсе отбился от рук. Поначалу он мужественно сидел дома, и в эти дни они переговорили обо всем. Сашка поведал о грустном бытии в родительском доме. Вера, в свою очередь, рассказала о своих приключениях в Москве, о княгине, о Евгении, о Вольском… Показала альбом со стихами юного поэта и, расчувствовавшись, прочитала их Сашке, а потом загрустила. Братец слушал с восхищением и искренним интересом повествование сестры о столичной жизни. Он и стихи выслушал терпеливо, хотя никогда их не понимал. Однако Сашка был слишком жив, чтобы долго предаваться грусти. Он и Веру тормошил, чтобы отвлечь ее от грустных раздумий.
Поначалу им приходилось делить одно ложе, и это было неловко, потому что Сашка плохо спал и не давал спать Вере. Он возился, вздыхал, приползал под крылышко Веры, потом опять метался и вздыхал. В чистоте своей девушка не понимала его беспокойства и журила братца за излишнюю вертлявость. Сашка краснел и что-то бурчал в ответ, но после, не выдержав, соорудил себе кушетку в углу и выпросил у хозяина лишний тюфяк и одеяло с подушкой.
Однако и эта идиллия длилась недолго. Через неделю уже юнец стал пропадать в театре, который все более завладевал его помыслами. Вера ничего не могла с этим поделать. Насилу уговорила братца всякий день являться к ней в номер и давать отчет о здоровье и благополучии. С той поры он с головой ушел в дела театра и горел энтузиазмом.
Из его сбивчивых рассказов Вера поняла, что Антип Игнатьевич замахнулся на трагедию. Силами своей труппы он решил поставить Шекспира и выбрал «Гамлета», причем сам метил на главную роль. Теперь же антрепренер собирал деньги на ремонт театра, актеры ему помогали посильно. Не сразу Сашка признался, что и ему в намеченном спектакле отводилась крохотная роль, но со словами – одного из стражников. Тайно гордясь и кипя удовольствием, Сашка с некоторой опаской поведал об этом Вере. Он боялся, что сестрица вдругорядь огорчится и будет его бранить. Однако Вера живо заинтересовалась подробностями, стала расспрашивать, кто играет короля, королеву, Офелию. Офелия была ее любимой героиней. Бывало, девушка грезила, как она в веночке из цветов, с жалкими прутиками в руках, сошедшая с ума, трогательно бродит среди суровых воинов, а после бросается в воду…
Теперь, как никогда, Вера понимала Офелию: мир так страшен, что хрупкий девичий ум не вмещает всего ужаса и мешается. Даже любимый отказался от нее. Ее истерзали интригами, всеобщей ненавистью, жестокостью. Для тонкого цветка слишком суров климат Эльсинора…
– Ты не сердишься? – прервал ее грезы Сашка, боясь, что эта задумчивость разрешится негодованием. – Знаешь, мы уже репетируем, чтобы сыграть после Поста. Еще два водевиля старых да балет.
– Вот только Антип Игнатьевич вовсе не годится на роль Гамлета, – не слыша его, продолжала грезить наяву увлеченная девушка. – Ну какой из него Гамлет? Ему впору комедию представлять.
– Да у нас и никого нет на эту роль, – подхватил Сашка. – Разве что Бурковский.
– О нет, – вдохновилась еще более Вера. – Гамлет обязательно блондин, гордый, умный, страдающий…
– Как твой Вольский? – довершил описание Сашка.
Вера опомнилась и с возмущением взглянула на братца:
– Вольский – актер? О, ты его не знаешь! За одно это предположение он вызвал бы тебя на дуэль.
– Ты его так любишь, Вера, – ревниво произнес Сашка, – что мне хочется даже с ним повидаться.
– Для чего? – улыбнулась девушка.
– Поначалу хоть взглянуть, что это за чудо такое, что ты его так любишь, – не без зависти ответил юнец.
– А портрет? – поддразнила Вера.
Сашка пренебрежительно скользнул взглядом по бронзовой рамке, стоящей на полке среди Вериных безделушек.
– Здесь я вижу хорошенького самонадеянного мальчишку и более ничего.
Вера внимательно посмотрела на братца, будто теперь увидев, как он изменился и повзрослел. И впрямь Саша незаметно возмужал: выправились плечи, черты лица обрели большую определенность, жесты сделались менее резкими, сдержаннее, значительнее. Сквозь его нынешний облик проступало будущее обаяние мужественности. «Как жаль, что все это пропадет! А ведь оно пропадет на сцене!» – подумала с грустью Вера. Видно, в ее взгляде было что-то: нежность ли, проникновенность, – но Сашка отчего-то покраснел, как бывало раньше, и потупил взор.
– Милый мой братец! – воскликнула Вера и с чувством обняла его. – Обещай мне, что бы ни случилось с тобой, ты не забудешь меня!
– Полно, Вера, как я могу забыть тебя, – бормотал смущенный Сашка, тая в ее объятиях. – Ты же знаешь, что я люблю тебя.
– Как сестрицу? – слукавила Вера, определенно кокетничая.
– Не дразни меня, Вера! – взмолился братец. – Я теперь уже не прежний, я могу…
– Что же? – насмешничала девушка.
– Пусти! – вдруг обозлился вовсе по-прежнему Сашка. – Жеманничаешь, как Натали!
Это обвинение устыдило Веру до слез. Она тотчас опустила руки, которыми нескромно обнимала братца, и, силясь скрыть краску стыда и слезы, торопливо занялась работой – штопкой Сашиного носка. Да, она ничем не лучше Натали, вот вся ее суть. Актерка!
С той поры Вера переменилась в обращении с Сашкой. Нет, она не стала его менее любить, но ласкаться уже не позволяла и без нужды не проявляла прежней нежности и пылкости. Он был для нее теперь не мальчик, которому требуется сестринская опека, а молодой мужчина, с которым не следовало переходить дозволенную грань.
Впрочем, встречи их сделались мимолетными, впопыхах: Сашка обыкновенно жил в театре. К концу поста он и вовсе пропал, забрав у Веры последние деньги, чтобы справить кой-какой актерский гардероб. Вера понимала, что ничем более не может ему помочь, разве только согласиться с его выбором и поддержать в затруднительный момент.
Ее же будущность была неясна: денег нет, что делать теперь, неизвестно. А ведь надобно что-то делать. Петербургский господин, гостивший у губернатора, верно, давно уже покинул Коноплев, а более никто не вызывал доверия. И посоветоваться не с кем, просто беда. «Сашка вовсе забросил свою сестрицу», – горевала она, сидя у окна и слушая весеннюю капель.
Наступала весна, великий и радостный праздник впереди – Воскресение Господне. А ей не с кем и в храм сходить, разделить эту радость. Вера припомнила, как торжественно и благостно встречались пасхальные праздники в доме Свечиных. Красили яйца, пекли куличи, готовили пасху. Всем в доме мылось, обновлялось. С каким трепетом, бывало, ждала маленькая Вера этого праздника! Постилась, ходила в церковь. Всем домом они отправлялись на крестный ход и сливались со всеми в одном пении, молитве и восторге. Потом возвращались домой с пасхальными свечками и с удовольствием разговлялись. К этому дню сохранялось самое лучшее, и Акулька с Марьей Степановной превосходили себя в приготовлении отменных кушаний. Все были веселы, счастливы и любили друг друга. И Сашка даже меньше грубил, смотрел необыкновенно ласково и все норовил похристосоваться еще и еще.
Теперь же идет Страстная неделя, на которую обычно выпадают самые тяжелые испытания и искусы. То, что происходит с Верой сейчас, ее нынешнее положение отверженной беглянки, вполне соответствовало сим скорбным дням.
Стоило только подумать об этом, как в дверь постучали. Вера вздрогнула. К ней никто не приходил, кроме Сашки и трактирного слуги, но теперь это определенно был кто-то чужой. Беспомощно оглядевшись по сторонам, Вера с дрожью в голосе произнесла:
– Войдите.
Дверь распахнулась, в номер вплыла дородная особа в салопе поверх пышных юбок и теплом чепце. Она прошествовала к ближайшему стулу и водрузилась на него, поправляя бесчисленные складки и воланы.
– Майне наме Лисавет Густавовна, – на смешанном языке заговорила незнакомка. – Вас рекомендоваль мне херр Бурковски.
Вера смотрела на нее во все глаза, ничего не понимая. Имя Бурковского не предвещало ничего хорошего. Однако девушка учтиво спросила:
– Чем могу вам служить?
– Это я фам могу слюшить, – невнятно ответила дама. – Я слишаль, что ви фесьма трудный полошений. Мой предлошений фам думать и принимать.
– Какое предложение? Я ничего не понимаю, – заволновалась Вера, смутно предчувствуя что-то гадкое.
Дама важно поправила ридикюль и продолжила с расстановкой:
– Я имейт зафедений, ошень приличный, только для бокатых господ. Фаш милый личико будет фесьма успешен. Кароший услофий, шалофанье и фаши, – она не могла подобрать слова, – чайные. Натюрлихь, доктор и кароший здорофий, мы замечательно следим.
Она умолкла и ждала ответа. Вера все еще не понимала, что желает нежданная гостья.
– Коли вы о театре, то я подумаю. Да, положение мое незавидное, но и положение актрисы мне вовсе не по душе.
– Найн, – прервала ее Лизавета Густавовна. – Нихт театр. Майн зафедений лючий ф гуперний. Мои дефушки имеют колоссаль успех. Бокатый наряд, деньги, много деньги. Was sagen Sie? Что фи скашете?
– Сдается мне, – наконец поняла Вера, – вы хотите сделать из меня продажную женщину? – Ее голос дрожал от негодования. – Как вы посмели? Кто вам дал это право? Негодная сводня! Пожалуйте вон!
Вера торжественно поднялась, подошла к двери и, распахнув ее, трагическим жестом указала направление, коему должна была следовать непрошеная гостья. Лизавета Густавовна поджала губы и неторопливо поплыла к двери, всем своим видом изображая попранное достоинство. В дверях она остановилась и менторски изрекла:
– Фи пожалейт. Я не стану брать ви с улица, даше не просить потом.
– Убирайтесь! – окончательно вскипела Вера, задыхаясь от возмущения.
Дама еще что-то бормотала о «херр Бурковски», когда негодующая Вера захлопнула дверь и без сил привалилась к ней. Неужели и к этому надобно привыкать? Разве нет никакого другого пути у одинокой девушки? Она невольно взглянула на портрет. Убежать от судьбы наложницы любимого мужчины, чтобы после оказаться в борделе? Тоска, безысходность.
Потеряв на миг всякую надежду, Вера без сил упала на кровать. Она закуталась в шаль и пролежала так до вечера, пока не явился Сашка. Заметив, что с сестрой что-то неладное, Сашка стал допытываться, что произошло. Вера рассказала ему о давешнем визите. Юноша выслушал, сокрушенно качая головой, и пробормотал:
– Бурковскому вперед не миновать, верно, каторги, – и задумался, нахмурившись.
Подумав, юнец вдруг повеселел и предложил:
– А знаешь, Вера, приходи к нам в театр! Бьюсь об заклад, Антип Игнатьевич тебя непременно возьмет. Он уже не раз о тебе справлялся.
Девушка смотрела на него тускло и безжизненно.
– Что ж прощаться-то? Уехали, и кончено. Не люблю я долгих расставаний. Прощай, Вера, да молись, чтобы наши дороги впредь не сходились, – говорила она надменно.
А для Веры Луша была частью прошлого, связанного с Вольским, с маленьким заснеженным домиком в московском переулке… Беглянки молча смотрели друг на друга и наконец не выдержали, расцеловались на прощание.
– На что жить будешь? – спросила цыганка уже без надменности.
– Не знаю, Луша, ничего не знаю. Бог даст, не пропадем.
– Сережки богатые у тебя в сохранности? Их можно хорошо продать.
– Верно, так и сделаю, – ответила девушка с грустью.
Они еще раз обнялись и расстались. Во всем свете у Веры теперь не было ни одной родной души, кроме Сашки.
Вернувшись в гостиницу, у двери номера она столкнулась с хозяином, неприятным бородачом в богатой поддевке.
– Неделя кончилась, мамзель, извольте заплатить опять-с. Мы вперед берем обычно-с.
Хозяин впился в нее маленькими хитрыми глазками. Вера почувствовала, что безбожно краснеет, и залепетала:
– Да-да, разумеется, я все оплачу.
– Оно сподручней-то было сейчас. Я и тревожить вас вперед не буду.
Бедная девушка изо всех сил напускала на себя уверенности и важности.
– У меня нет теперь денег, но завтра или на худой конец послезавтра беспременно будут.
Хозяин потоптался, глядя недобро, и нехотя поклонился:
– Так послезавтра я наведаюсь. Кушанья-то в долг мы не отпускаем: сами знаете, сколько мошенников наехало. На прошлой неделе останавливался господинчик из Петербурга, все пропил да проиграл в картишки. Неделю не съезжал и не платил. Я уж было полицмейстеру хотел жаловаться, а он возьми да сбежи ночью. Сказывали, карточный шулер, да, видно, подвернулся пройдоха похлеще, ободрал его как липку. Так-то-с.
Вера не слушала, она в нетерпении теребила муфту и готова была провалиться сквозь землю.
– Вы все получите послезавтра, беспременно, – подтвердила она и отперла дверь своего номера, чтобы поскорее спрятаться от колючих глаз хозяина.
Сашки не было на месте. После вышеупомянутого драматического эпизода он присмирел и почти не выходил из номера. А нынче с утра Вера обратила внимание, что он беспокоен, на все вопросы отвечает грубостью и мечется по комнате как загнанный зверь. И вот стоило девушке отлучиться, его и след простыл. Однако не успела она снять капот и шляпку, как братец явился. Он был бледен, встрепан, в глаза не смотрел.
– Где ты был, Саша? – тотчас пристала к нему с расспросами Вера.
Сашка молча раздевался. Вера пытливо всмотрелась в его лицо, стараясь поймать ускользающий взгляд.
– Где же ты был? – повторила она вопрос.
– Я хочу есть! – заносчиво изрек братец.
Вера молча подала ему тарелку с давешним пирогом, заботливо прикрытым салфеткой. Пока Сашка нарочито сосредоточенно жевал, девушка неотступно пытала его взглядом. Братец не выдержал:
– Да, я был там, в театре. Я смотрел представление, мне понравилось. Что ж мне теперь, всю жизнь взаперти сидеть?
– Саша, посмотри на меня, – тихо попросила Вера.
Лицо юнца залилось краской.
– Не ты ли здесь рыдал тому несколько дней? – удивлялась Вера.
Сашка молчал, невольно косясь на умывальный таз.
– Ты был у Натали? – задала наконец Вера роковой вопрос.
Еще гуще краснея, он опустил глаза и тихо ответил:
– Да. Я сказал тебе неправду, Вера. Никакого представления не было. Им запретили играть Великим постом.
У Веры дрогнуло сердце. Она обещала себе, что спасет Сашку от разврата и адской бездны. Легко вымолвить, да не легко исполнить. Верно, не по силам взвалила на себя груз. Нити чужой судьбы были не в ее руках.
– Я буду молиться за тебя, – только и произнесла потрясенная Вера.
Сашка отставил в сторону тарелку с пирогом и ткнулся лицом Вере в плечо. Девушка сжалась. Ей не шутя казалось, что от братца исходит запах греха и что об него можно даже запачкаться. Однако глаза Сашки и теперь были чисты и невинны, как у младенца. Он по-детски терся лбом о ее плечо и бормотал:
– Не гони меня, Вера. Куда я пойду? Одна дорога – в театр.
– Нет, ни за что! – воскликнула девушка с жаром, испуганно прижимая Сашку к себе, будто своим объятием она могла спасти юношу от жизни.
Сашка притих, подозрительно шмыгая носом, затем глухо сказал:
– Бурковский требует долг.
– Какой долг? – У Веры вновь упало сердце. Сюрпризы сего дня явно еще не иссякли.
– Ну, я тебе говорил, что мы жили на его деньги и деньги Натали. Теперь Бурковский требует от меня долг. А я не думал, что он спросит, мы ведь товарищи.
– Сколько? – холодея, спросила Вера.
– Двести рублей, – еле выдавил из себя Сашка.
– Двести рублей?! – возопила несчастная девушка. – Да на что же вы такие деньги потратили? Играли в карты?
– Нет. Не знаю, – пробормотал Сашка растерянно.
– Где же мы возьмем такие деньги, Саша? Мне и за номер нечем платить, и обеда нам больше не дадут… Что же делать? – заметалась Вера в поисках решения.
Сашка виновато молчал.
– Вольно же тебе было бежать из дома, – посетовала девушка с горечью.
Тяжко вздыхая, она достала из подобия тайника, устроенного в нише, изящную коробочку с прошкинскими сережками, которые намеревалась когда-нибудь вернуть. Открыла ее и чуть не заплакала от красоты. Ни разу не довелось Вере носить подобную роскошь.
– Кто это? – вывел ее из задумчивости Сашкин вопрос.
Братец держал в руках портрет Вольского и внимательно рассматривал. Вера схватила портрет и молча убрала его на место. Сашка покорно вздохнул и снова приуныл.
– Узнай у Бурковского, как это можно продать, – попросила Вера.
– Жалко? – сочувственно спросил братец, покосившись на коробочку. – Это он подарил? – Он кивком указал на портрет.
Вера тряхнула головой:
– Нет. Так узнай непременно.
На другой день явился Бурковский собственной персоной, приведя с собой оценщика из ювелирной лавки. Так по крайней мере он представил этого делового господина с кожаным саквояжем. Тот достал стеклышко и долго со значением рассматривал бриллианты. Прошло, пожалуй, не менее четверти часа, прежде чем прозвучало в напряженной тишине:
– Триста рубликов-с!
Вера с облегчением вздохнула. Достанет отдать долг, оплатить номер за месяц вперед и весь этот месяц недурно столоваться. А там – Бог дает день, даст и пищу, как говаривала когда-то горничная Дуняша. Кажется, все остались довольны. Деловитый господин, получив драгоценности, выдал деньги. Он аккуратно спрятал коробочку в платок, затем в карман и поспешно удалился, едва кивнув на прощание. Бурковский нагло отсчитал двести рублей и убрал их за пазуху.
– Квиты, – подмигнул он Сашке. После подошел к Вере: – Позвольте ручку. Давно не имел счастья видеть вас. Как сбежали от меня опрометью, ваши меха к хозяину пришлось снести.
Вера спрятала руки за спину и неохотно произнесла:
– Благодарю вас за помощь. Теперь позвольте нам остаться с братом наедине.
– Не смею мешать! – Бурковский перевел насмешливый взгляд на смущенного Сашку: – О тебе Натали справлялась, скучает.
Сашка заалелся и вжал голову в плечи. Он не знал, куда деться от стыда. Вера в негодовании послала Бурковскому уничтожающий взгляд и отошла к окну, давая понять, что аудиенция окончена. Театрал поклонился, ухмыляясь, и наконец вышел. Вера не оборачивалась, будто видела что-то интересное в заваленном дровами и снегом дворе, при этом теребила линялую занавеску.
– Ну прости меня, Вера! – услышала она за спиной жалобный голос Сашки. – Не молчи. Я умру, если ты меня не простишь!
– Бог с тобой, – совсем по-взрослому произнесла Вера и устало опустилась на стул.
Ей казалось, что тяжкий груз лет и забот лег на ее плечи.
Сашка придвинул ей под ноги скамеечку, сам же устроился у колен Веры и ласковым котенком потерся о них. Сестрица задумчиво гладила его по волосам, потом вдруг спросила, грустно улыбаясь:
– А помнишь, Саша, ты обещал подрасти и жениться на мне? Не раздумал ли?
Юнец опустил глаза и горестно произнес:
– Я не стою тебя, Вера. Ты – ангел, а я… Да и университета мне не видать как своих ушей… Одна дорога – в актеры. Антип Игнатьевич давно звал.
Улыбка исчезла с Вериных губ.
– Опять про свое! Вольно же тебе меня мучить!
Сашка прижался губами к ее ручке:
– Все, все, Вера, молчу. Только ведь надо как-то жить. Я кругом виноват перед тобой!
Девушка попросила братца спуститься вниз и расплатиться с хозяином. Сашка отправился по поручению, вскоре вернулся, взволнованный и возмущенный.
– Воля твоя, Вера, но он негодяй! Вздумал меня расспрашивать, действительно ли мы с тобой брат и сестра. – И он передразнил: – «Один номер занимаете-с, прилично ли-с?» Так хотелось завесить ему хорошего тумака!
Вера смиренно ответила:
– Впору привыкать к такому обращению, Саша. Мы с тобой беглецы, бесправные, заблудшие…
Великий пост Вера провела в задумчивости и печали, как и положено. Она почти нигде не бывала, ни с кем не виделась. Разве что в церковь ходила, поставила свечки за упокой Евгения и Сергея Васильевича да за здравие Андрея Аркадьевича и Марьи Степановны. Скромная жизнь ее в номерах была однообразна и тиха. Вера с детства была неприхотлива, поэтому ее не смущало отсутствие необходимого и простота кушаний, подаваемых в трактире.
Первым делом Вера велела все чисто вымыть и, как умела, украсила комнату. Она разместила на полке дорогие ее сердцу безделушки и книги, в углу затеплила лампадку под образами, создала хоть бедный, но уют. На стол постелила салфетку, вышитую собственными руками, под тусклым зеркалом расставила изящные флакончики и фигурные баночки, спрыснула все духами, чтобы изгнать застоявшийся, нежилой запах. Пришлось притерпеться к несвежим обоям. Сашка притащил из театра кусок старого бархатного занавеса, из которого Вера соорудила сносные портьеры, и комната приобрела иной вид.
В трактире к ней привыкли, прислуга называла ее «наша барышня». Однако не иначе как хозяин наслал на беглецов квартального, который долго допытывался, на каком основании барышня проживает без родителей и без документа, а равно и братец. Пришлось отдать ему довольно весомую часть из оставшихся денег. Причем Вера не смогла их сама предложить, это Сашка нашелся и сумел уговорить квартального оставить их в покое.
Еще пришлось купить свечи, мыло, другие мелочи, необходимые для упорядоченной жизни. Денег оставалось совсем немного, а к концу Великого поста они почти иссякли, как ни ограничивала Вера расходы и ни выгадывала на всем.
Сашка вовсе отбился от рук. Поначалу он мужественно сидел дома, и в эти дни они переговорили обо всем. Сашка поведал о грустном бытии в родительском доме. Вера, в свою очередь, рассказала о своих приключениях в Москве, о княгине, о Евгении, о Вольском… Показала альбом со стихами юного поэта и, расчувствовавшись, прочитала их Сашке, а потом загрустила. Братец слушал с восхищением и искренним интересом повествование сестры о столичной жизни. Он и стихи выслушал терпеливо, хотя никогда их не понимал. Однако Сашка был слишком жив, чтобы долго предаваться грусти. Он и Веру тормошил, чтобы отвлечь ее от грустных раздумий.
Поначалу им приходилось делить одно ложе, и это было неловко, потому что Сашка плохо спал и не давал спать Вере. Он возился, вздыхал, приползал под крылышко Веры, потом опять метался и вздыхал. В чистоте своей девушка не понимала его беспокойства и журила братца за излишнюю вертлявость. Сашка краснел и что-то бурчал в ответ, но после, не выдержав, соорудил себе кушетку в углу и выпросил у хозяина лишний тюфяк и одеяло с подушкой.
Однако и эта идиллия длилась недолго. Через неделю уже юнец стал пропадать в театре, который все более завладевал его помыслами. Вера ничего не могла с этим поделать. Насилу уговорила братца всякий день являться к ней в номер и давать отчет о здоровье и благополучии. С той поры он с головой ушел в дела театра и горел энтузиазмом.
Из его сбивчивых рассказов Вера поняла, что Антип Игнатьевич замахнулся на трагедию. Силами своей труппы он решил поставить Шекспира и выбрал «Гамлета», причем сам метил на главную роль. Теперь же антрепренер собирал деньги на ремонт театра, актеры ему помогали посильно. Не сразу Сашка признался, что и ему в намеченном спектакле отводилась крохотная роль, но со словами – одного из стражников. Тайно гордясь и кипя удовольствием, Сашка с некоторой опаской поведал об этом Вере. Он боялся, что сестрица вдругорядь огорчится и будет его бранить. Однако Вера живо заинтересовалась подробностями, стала расспрашивать, кто играет короля, королеву, Офелию. Офелия была ее любимой героиней. Бывало, девушка грезила, как она в веночке из цветов, с жалкими прутиками в руках, сошедшая с ума, трогательно бродит среди суровых воинов, а после бросается в воду…
Теперь, как никогда, Вера понимала Офелию: мир так страшен, что хрупкий девичий ум не вмещает всего ужаса и мешается. Даже любимый отказался от нее. Ее истерзали интригами, всеобщей ненавистью, жестокостью. Для тонкого цветка слишком суров климат Эльсинора…
– Ты не сердишься? – прервал ее грезы Сашка, боясь, что эта задумчивость разрешится негодованием. – Знаешь, мы уже репетируем, чтобы сыграть после Поста. Еще два водевиля старых да балет.
– Вот только Антип Игнатьевич вовсе не годится на роль Гамлета, – не слыша его, продолжала грезить наяву увлеченная девушка. – Ну какой из него Гамлет? Ему впору комедию представлять.
– Да у нас и никого нет на эту роль, – подхватил Сашка. – Разве что Бурковский.
– О нет, – вдохновилась еще более Вера. – Гамлет обязательно блондин, гордый, умный, страдающий…
– Как твой Вольский? – довершил описание Сашка.
Вера опомнилась и с возмущением взглянула на братца:
– Вольский – актер? О, ты его не знаешь! За одно это предположение он вызвал бы тебя на дуэль.
– Ты его так любишь, Вера, – ревниво произнес Сашка, – что мне хочется даже с ним повидаться.
– Для чего? – улыбнулась девушка.
– Поначалу хоть взглянуть, что это за чудо такое, что ты его так любишь, – не без зависти ответил юнец.
– А портрет? – поддразнила Вера.
Сашка пренебрежительно скользнул взглядом по бронзовой рамке, стоящей на полке среди Вериных безделушек.
– Здесь я вижу хорошенького самонадеянного мальчишку и более ничего.
Вера внимательно посмотрела на братца, будто теперь увидев, как он изменился и повзрослел. И впрямь Саша незаметно возмужал: выправились плечи, черты лица обрели большую определенность, жесты сделались менее резкими, сдержаннее, значительнее. Сквозь его нынешний облик проступало будущее обаяние мужественности. «Как жаль, что все это пропадет! А ведь оно пропадет на сцене!» – подумала с грустью Вера. Видно, в ее взгляде было что-то: нежность ли, проникновенность, – но Сашка отчего-то покраснел, как бывало раньше, и потупил взор.
– Милый мой братец! – воскликнула Вера и с чувством обняла его. – Обещай мне, что бы ни случилось с тобой, ты не забудешь меня!
– Полно, Вера, как я могу забыть тебя, – бормотал смущенный Сашка, тая в ее объятиях. – Ты же знаешь, что я люблю тебя.
– Как сестрицу? – слукавила Вера, определенно кокетничая.
– Не дразни меня, Вера! – взмолился братец. – Я теперь уже не прежний, я могу…
– Что же? – насмешничала девушка.
– Пусти! – вдруг обозлился вовсе по-прежнему Сашка. – Жеманничаешь, как Натали!
Это обвинение устыдило Веру до слез. Она тотчас опустила руки, которыми нескромно обнимала братца, и, силясь скрыть краску стыда и слезы, торопливо занялась работой – штопкой Сашиного носка. Да, она ничем не лучше Натали, вот вся ее суть. Актерка!
С той поры Вера переменилась в обращении с Сашкой. Нет, она не стала его менее любить, но ласкаться уже не позволяла и без нужды не проявляла прежней нежности и пылкости. Он был для нее теперь не мальчик, которому требуется сестринская опека, а молодой мужчина, с которым не следовало переходить дозволенную грань.
Впрочем, встречи их сделались мимолетными, впопыхах: Сашка обыкновенно жил в театре. К концу поста он и вовсе пропал, забрав у Веры последние деньги, чтобы справить кой-какой актерский гардероб. Вера понимала, что ничем более не может ему помочь, разве только согласиться с его выбором и поддержать в затруднительный момент.
Ее же будущность была неясна: денег нет, что делать теперь, неизвестно. А ведь надобно что-то делать. Петербургский господин, гостивший у губернатора, верно, давно уже покинул Коноплев, а более никто не вызывал доверия. И посоветоваться не с кем, просто беда. «Сашка вовсе забросил свою сестрицу», – горевала она, сидя у окна и слушая весеннюю капель.
Наступала весна, великий и радостный праздник впереди – Воскресение Господне. А ей не с кем и в храм сходить, разделить эту радость. Вера припомнила, как торжественно и благостно встречались пасхальные праздники в доме Свечиных. Красили яйца, пекли куличи, готовили пасху. Всем в доме мылось, обновлялось. С каким трепетом, бывало, ждала маленькая Вера этого праздника! Постилась, ходила в церковь. Всем домом они отправлялись на крестный ход и сливались со всеми в одном пении, молитве и восторге. Потом возвращались домой с пасхальными свечками и с удовольствием разговлялись. К этому дню сохранялось самое лучшее, и Акулька с Марьей Степановной превосходили себя в приготовлении отменных кушаний. Все были веселы, счастливы и любили друг друга. И Сашка даже меньше грубил, смотрел необыкновенно ласково и все норовил похристосоваться еще и еще.
Теперь же идет Страстная неделя, на которую обычно выпадают самые тяжелые испытания и искусы. То, что происходит с Верой сейчас, ее нынешнее положение отверженной беглянки, вполне соответствовало сим скорбным дням.
Стоило только подумать об этом, как в дверь постучали. Вера вздрогнула. К ней никто не приходил, кроме Сашки и трактирного слуги, но теперь это определенно был кто-то чужой. Беспомощно оглядевшись по сторонам, Вера с дрожью в голосе произнесла:
– Войдите.
Дверь распахнулась, в номер вплыла дородная особа в салопе поверх пышных юбок и теплом чепце. Она прошествовала к ближайшему стулу и водрузилась на него, поправляя бесчисленные складки и воланы.
– Майне наме Лисавет Густавовна, – на смешанном языке заговорила незнакомка. – Вас рекомендоваль мне херр Бурковски.
Вера смотрела на нее во все глаза, ничего не понимая. Имя Бурковского не предвещало ничего хорошего. Однако девушка учтиво спросила:
– Чем могу вам служить?
– Это я фам могу слюшить, – невнятно ответила дама. – Я слишаль, что ви фесьма трудный полошений. Мой предлошений фам думать и принимать.
– Какое предложение? Я ничего не понимаю, – заволновалась Вера, смутно предчувствуя что-то гадкое.
Дама важно поправила ридикюль и продолжила с расстановкой:
– Я имейт зафедений, ошень приличный, только для бокатых господ. Фаш милый личико будет фесьма успешен. Кароший услофий, шалофанье и фаши, – она не могла подобрать слова, – чайные. Натюрлихь, доктор и кароший здорофий, мы замечательно следим.
Она умолкла и ждала ответа. Вера все еще не понимала, что желает нежданная гостья.
– Коли вы о театре, то я подумаю. Да, положение мое незавидное, но и положение актрисы мне вовсе не по душе.
– Найн, – прервала ее Лизавета Густавовна. – Нихт театр. Майн зафедений лючий ф гуперний. Мои дефушки имеют колоссаль успех. Бокатый наряд, деньги, много деньги. Was sagen Sie? Что фи скашете?
– Сдается мне, – наконец поняла Вера, – вы хотите сделать из меня продажную женщину? – Ее голос дрожал от негодования. – Как вы посмели? Кто вам дал это право? Негодная сводня! Пожалуйте вон!
Вера торжественно поднялась, подошла к двери и, распахнув ее, трагическим жестом указала направление, коему должна была следовать непрошеная гостья. Лизавета Густавовна поджала губы и неторопливо поплыла к двери, всем своим видом изображая попранное достоинство. В дверях она остановилась и менторски изрекла:
– Фи пожалейт. Я не стану брать ви с улица, даше не просить потом.
– Убирайтесь! – окончательно вскипела Вера, задыхаясь от возмущения.
Дама еще что-то бормотала о «херр Бурковски», когда негодующая Вера захлопнула дверь и без сил привалилась к ней. Неужели и к этому надобно привыкать? Разве нет никакого другого пути у одинокой девушки? Она невольно взглянула на портрет. Убежать от судьбы наложницы любимого мужчины, чтобы после оказаться в борделе? Тоска, безысходность.
Потеряв на миг всякую надежду, Вера без сил упала на кровать. Она закуталась в шаль и пролежала так до вечера, пока не явился Сашка. Заметив, что с сестрой что-то неладное, Сашка стал допытываться, что произошло. Вера рассказала ему о давешнем визите. Юноша выслушал, сокрушенно качая головой, и пробормотал:
– Бурковскому вперед не миновать, верно, каторги, – и задумался, нахмурившись.
Подумав, юнец вдруг повеселел и предложил:
– А знаешь, Вера, приходи к нам в театр! Бьюсь об заклад, Антип Игнатьевич тебя непременно возьмет. Он уже не раз о тебе справлялся.
Девушка смотрела на него тускло и безжизненно.