Страница:
– О чем она говорила? – мертвея, спросила Вера.
– Да бог весть! О женитьбе Андрея Аркадьевича, о какой-то цыганке, о его матушке… Я что, слушала разве? И в заводе нет подслушивать чужое.
Вера не сомневалась, что Малаша все слышала.
– Умоляю тебя, – ломая руки, простонала Вера, – скажи, что было в той записке?
Малаша удовлетворенно перевернула чашку на блюдце и, торжествующе улыбаясь, ответила:
– Да полно, барышня, откуда мне знать? Я грамоте-то вовсе не разумею.
«Верно, – подумала несчастная девушка, – едва ли горничная умеет читать…» Однако было в Малаше нечто, подсказывающее, что она знает содержание записки.
– А потом? – насилу укрепясь, продолжала Вера допрос.
– Что потом? После княгини Андрей Аркадьевич опрометью домой умчались. Да такие злые, такие бешеные! А больше я и не видела их-с.
Нет, определенно легче Вере не стало от разговора с Малашей. Напротив, еще одна буря чувств поднялась в душе бедной воспитанницы. И что это за особые отношения между Вольским и Малашей, о чем она упорно толковала? Но главное, что писал ей Вольский? Возможно, раскрывал ей какую-нибудь тайну или признавался, что Вера ему не партия? Может, он женат на цыганке, но хранит это в строгом секрете? Отчего сердилась княгиня и метала громы и молнии? Почему она уверила девушку, что теперь Вольский не часто будет ее тревожить? Может, он тоже решил уехать в Петербург? Нет, Вера никогда не решится спросить у княгини, о чем писал ей ее герой… Да, герой, но какого-то странного романа, в духе современности. Он вовсе не похож ни на Кожаного Чулка, ни на Ункаса.
Глава 9
Глава 10
– Да бог весть! О женитьбе Андрея Аркадьевича, о какой-то цыганке, о его матушке… Я что, слушала разве? И в заводе нет подслушивать чужое.
Вера не сомневалась, что Малаша все слышала.
– Умоляю тебя, – ломая руки, простонала Вера, – скажи, что было в той записке?
Малаша удовлетворенно перевернула чашку на блюдце и, торжествующе улыбаясь, ответила:
– Да полно, барышня, откуда мне знать? Я грамоте-то вовсе не разумею.
«Верно, – подумала несчастная девушка, – едва ли горничная умеет читать…» Однако было в Малаше нечто, подсказывающее, что она знает содержание записки.
– А потом? – насилу укрепясь, продолжала Вера допрос.
– Что потом? После княгини Андрей Аркадьевич опрометью домой умчались. Да такие злые, такие бешеные! А больше я и не видела их-с.
Нет, определенно легче Вере не стало от разговора с Малашей. Напротив, еще одна буря чувств поднялась в душе бедной воспитанницы. И что это за особые отношения между Вольским и Малашей, о чем она упорно толковала? Но главное, что писал ей Вольский? Возможно, раскрывал ей какую-нибудь тайну или признавался, что Вера ему не партия? Может, он женат на цыганке, но хранит это в строгом секрете? Отчего сердилась княгиня и метала громы и молнии? Почему она уверила девушку, что теперь Вольский не часто будет ее тревожить? Может, он тоже решил уехать в Петербург? Нет, Вера никогда не решится спросить у княгини, о чем писал ей ее герой… Да, герой, но какого-то странного романа, в духе современности. Он вовсе не похож ни на Кожаного Чулка, ни на Ункаса.
Глава 9
Тайна княгини
В воскресенье поднялись ранее обычного: княгиня спешила к исповеди. Вера была рада выходу, она изрядно извелась от одиночества и безнадежного ожидания. Вольский не показывался в доме княгини, ничего о нем Вера не знала. Лишь однажды мерзкий Алексеев с ехидством заметил:
– Все ждете-с? Напрасно, напрасно, – и захихикал многозначительно.
Впору было влепить ему пощечину, о чем Вера давно мечтала. Однако она сдержалась и только ответила с нарочитым спокойствием:
– О чем это вы, Иван Иванович? Я не понимаю ваших намеков.
Что уж делалось в ее душе, разве только Богу известно, и показывать это не следовало никому.
Итак, одевшись поскромнее и набросив плотную вуаль, княгиня в сопровождении воспитанницы отбыла в церковь Вознесения у Никитских ворот. Велев девушке купить свечи и поставить их Владимирской Божьей Матери, она уединилась с седеньким батюшкой. Вера выполнила поручение и попыталась сосредоточиться. Великолепие нового храма отвлекало. Девушка взгрустнула, припомнив белую церквушку Николая Чудотворца в родном городке Слепневе. Помолившись по привычке за маменьку-покойницу, за Свечиных, Вера стала разглядывать храмовую роспись. Она подумала: как это, должно быть, отрадно посвятить себя служению Богу, жить молитвами, благими делами. Ничто суетное не тревожит душу, в ней все ясно и светло. Ни грешные помыслы, ни земные страсти не волнуют Христову невесту, и как легко от этого, как просто.
Незаметно для себя Вера размечталась о прериях и вольных охотниках.
– Ишь как убивается! – услышала над своим ухом Вера и вздрогнула.
С трудом понимая, где она, девушка оглянулась. Рядом, почти задевая шляпку, за ее спиной стоял Алексеев с непокрытой головой. Он указывал куда-то в сторону. Проследив взглядом в этом направлении, Вера увидела стоящую на коленях княгиню, которая с очевидной истовостью молилась, не замечая ничего вокруг.
– Есть из-за чего, – многозначительно продолжил Алексеев, и на самодовольной физиономии появилась гадкая усмешка. Веру невольно передернуло от этой усмешки.
– Что это вы все намеками говорите, Иван Иванович? Вовсе как баснописец Эзоп. Не надоело уж? – раздраженно спросила Вера, отодвигаясь от Алексеева.
– Так как бы воля моя, без намеков обошелся. Все как на духу, уж вам-то и выдал! Только вот обязался в тайне хранить… Разве что замуж за меня выйдете, тогда по-супружески-с всю подноготную выложу, потому как плоть едина.
– Полно вам глупости говорить! – еще более рассердилась Вера и поспешила навстречу поднявшейся с колен княгине. Раздав медь нищим с просьбой молиться за ее грешную душу, Браницкая неверной походкой побрела к экипажу. Всю недолгую дорогу домой она молчала, и воспитанница не решилась нарушить тишину. К тому же ей было весьма стыдно за мечты, которым она предавалась в храме.
И опять день прошел в тишине, что было совершенно невыносимо для живой по натуре девушки. Даже Алексеева, приехавшего следом за ними, на сей раз княгиня не пустила за порог. Обед подали ей в комнату, а Вера трапезничала опять в обществе старушек приживалок. Присев после обеда с пяльцами к окну, Вера вновь незаметно погрузилась в мечты.
– Пожалуйте к барыне в кабинет, – донесся до слуха Веры голос Малаши. Она очнулась от грез и поспешила к Браницкой.
Княгиня разбирала бумаги, что-то перечитывала и складывала назад, в изящную шкатулку красного дерева, некоторые бумаги рвала и бросала в горящий камин.
– Присядь, душенька, – кивнула Браницкая на кресло. – Я скоро управлюсь.
Вера слегка поежилась, когда увидела все атрибуты той злопамятной ночи, не выходящей из ее памяти: ковер, камин… Она тряхнула головой, отгоняя ненужные воспоминания, но тут взгляд ее упал на письменный стол, заваленный изящными безделушками. Среди статуэток, вееров, китайских болванчиков, малахитов, чернильниц и подсвечников Вера разглядела небольшой акварельный портрет в бронзовой рамке. На нем был изображен Вольский, совсем еще юный, почти мальчик. Изучив знакомые черты, Вера почувствовала глубокую нежность и невыразимую грусть. Где он теперь? Почему не дает о себе знать? Неужели и впрямь его объяснение – это всего лишь игра или злая шутка? Грудь Веры стеснилась, на глаза непрошено навернулись слезы…
Запечатав золотой облаткой с княжеским вензелем письмо, писанное на розовой бумаге, Браницкая вдруг мягко произнесла:
– Если хочешь, возьми себе этот портрет.
Вера схватила его и невольно прижала к груди, вызвав снисходительную улыбку княгини.
– Милое дитя, я намереваюсь говорить с тобой о замужестве, – начала свою речь благодетельница, и сердце Веры упало.
Княгиня продолжила:
– Вот-вот начнутся рождественские балы, мы станем выезжать постоянно. Нашьем себе новых нарядов. Пора подыскивать тебе жениха. – Она помолчала, будто собираясь с мыслями. – Тут Алексеев, как только получит повышение, собирается к тебе свататься, а я сдуру обещала ему невесту.
– Только не Алексеев! – живо вскрикнула Вера. – Душенька, Ольга Юрьевна, что вам этот Алексеев? Он без конца говорит какими-то намеками, ухмыляется. Вот и давеча в церкви… Он такой гадкий, отчего вы его терпите возле себя?
Браницкая помолчала, затем дрожащими пальцами достала тонкую пахитоску, вставила ее в длинный мундштук и вновь заговорила:
– Что ж, ладно, слушай дальше печальную повесть моих грехов и ошибок… Алексеев – всего лишь жалкий свидетель моего страшного греха. Ценой молчания стало его неотступное следование за мной, как напоминание о том кошмаре… Я обязалась вывести Алексеева в свет и со временем найти невесту, пусть даже из воспитанниц. Вот он и воспылал к тебе страстью и ждет обещанного. Так вот…
И она рассказала, как, выйдя замуж за князя Браницкого, узнала о его давней связи с некой актрисой. Это бы ничего, у кого не бывало таких ни к чему не обязывающих связей! В ту пору блестящие молодые люди из хороших семей стрелялись из-за какой-нибудь актерки. Сказывали, даже Грибоедов был замешан в темной истории. Потому-то Оленька никак не могла понять, отчего Браницкий долго колебался, прежде чем сделать ей предложение. Молодая княгиня влюбилась в своего мужа по уши. Ее восхищало в нем все: мужественное спокойствие в обыденности, твердость и решительность, когда это необходимо, важное остроумие на светских приемах. Браницкий баловал молодую жену подарками, приятными сюрпризами, развлечениями. Его придворная служба не была им помехой, первый год пролетел как во сне.
– Об этом не говорят с невинными девицами, но ты уже на выданье и некоторые вещи должна знать, – продолжала княгиня, стараясь не пускать дым в сторону Веры. – Первая близость с мужчиной… Чаще всего они бывают нетерпеливы, им невдомек, как страшно все в разгоряченном мужчине для невинной, неопытной девушки. Не всякому хватает терпения и нежности не напугать до смерти юную жену, а расположить к себе, подчинить наслаждению… Мой супруг и в этом щекотливом вопросе оказался верхом совершенства. Бережно и трепетно он приручал меня к себе, постепенно готовил к брачному ложу, и первая близость не оставила в моей памяти ни боли, ни разочарования. Казалось, мы были созданы друг для друга…
Княгиня помолчала, доставая новую пахитоску, и, закурив, продолжила свой рассказ. Она была на четвертом месяце беременности и весьма радовалась будущему ребенку, когда муж однажды прислал со службы домой мелкого чиновника с запиской. Это и был Алексеев, только что вступивший в департамент и выполняющий мелкие поручения начальника. Уже тогда он был искателен, услужлив и мало разборчив в средствах достижения цели. Алексеев старался угождать нужным людям, но при этом тайно собирал некий архив с разными сведениями о высокопоставленных особах. Он еще не знал, как этим воспользуется, но старательно заносил в свою картотеку все: и слухи, и болтовню прислуги, и нечаянные пьяные исповеди, и собственные неусыпные наблюдения. Не гнушался и частной перепиской. У Алексеева была цель – разбогатеть, попасть в высшее общество, сделать головокружительную карьеру. Он упорно шел к заветной цели.
Такой человек стоял перед молодой княгиней и протягивал ей записку. При этом в лице его она прочла даже не маскируемое любопытство. Князь писал, что важные дела требуют, чтобы он остался ночевать во дворце. Возможно, не на одну ночь. Так бывало и прежде, и Ольга Юрьевна спокойно приняла извещение. Однако посланец медлил, и что-то в его лице тревожило и настораживало. Княгиня не имела обычая обнаруживать свои слабости или смятение в присутствии слуг, поэтому она жестом указала Алексееву, что он свободен. Но тот по-прежнему не спешил, переступая все дозволенные нормы приличия. Княгиня гневно свела брови, но Алексеев вдруг дерзнул говорить:
– Я человек маленький, но, видя, как вас обманывают, не могу молчать-с.
Ольга Юрьевна готовилась вызвать лакея, чтобы выдворить наглого посланца, даже взялась за колокольчик, но не позвонила. Коварный искусительный голос прозвучал вдруг в ее голове как наяву: «Выслушай его!» Прекрасно понимая, что двигается к гибельной черте, к адской бездне, княгиня спросила:
– Кто обманывает меня, и почему это вам известно?
Тут Алексеев слегка струхнул:
– Простите, сболтнул лишнего. – Кланяясь, он попятился к двери.
Тот же бес-искуситель продолжал руководить поступками княгини.
– Постойте. Если вы что-то знаете, скажите. Я награжу вас.
Он всегда был жаден, и некоторое время страх боролся в нем с алчностью. Княгиня сняла с руки перстень баснословной для Алексеева цены и протянула чиновнику. И он не устоял.
– Вы уж не погубите, ваша светлость, я человек маленький, для вас что таракан! Не выдайте, у меня маменька больная, для нее живу-с!
Потом уж княгиня узнала, что Алексеев – сирота, воспитывался на государственном коште в казенном доме.
– Итак? – сотрясаясь от внутренней дрожи, вопрошала Браницкая.
Алексеев помялся, мысленно что-то взвешивая, и предложил:
– Могу свезти вас в одно место, там все сами увидите. Только не выдайте!
Она не помнила, как оделась (была зима), схватила теплый капот и меховую шляпку, велела подать лошадей. Не на шутку уже перепуганный Алексеев всю дорогу ныл, сознавая риск затеянной авантюры. Княгиня же мучилась предположениями, но сохраняла внешнее спокойствие.
Был пасмурный холодный вечер, темнота едва рассеивалась редкими фонарями и серым снегом. Они ехали вдоль Фонтанки, миновали Калинкин мост и попали в пустынную и тихую Коломну. Низкие домики со светящимися окнами, отсутствие экипажей и пешеходов показались возбужденной княгине зловещими. В Коломне селились в основном мелкие чиновники, актеры, отставные военные, ремесленники, вдовы, и жизнь здесь текла тусклая, бесцветная, а по вечерам замирала вовсе. Алексеев посоветовал оставить экипаж и пройти немного пешком. В самом конце Торговой улицы было болото, поросшее камышом и осокой, теперь замерзшее. К одному из крайних домиков у болота они и подбирались. Холодный ветер проникал под меховой капот, глаза слезились, и княгиня не сразу рассмотрела, что показывает ей Алексеев в окошке приземистого домика. Иван Иванович отошел в сторонку, а Браницкая, вопреки своему воспитанию и сложившимся привычкам, приникла к окну, наблюдая чужую жизнь. Впрочем, так ли чужую?
В довольно широкую щель между занавесками она видела бедно обставленную комнату, освещенную сальной свечой в медном шандале. Возле стола хлопотала кухарка, собирая ужин. Ничего не понимая, княгиня уж было оборотилась к Алексееву с вопросом и возмущением, но в этот момент в комнату вошли двое, мужчина и женщина. Княгиня увидела, как хороша эта женщина. Однако было в ней нечто мещанское, в ее манерах, одежде, в преувеличенных жестах и мимике. «Актриса!» – кольнула княгиню догадка, и она уже не удивилась, когда в мужчине узнала своего мужа. Тот был непривычно разгорячен, будто пьян. Актриса ласкалась к нему, обвивала руками, тянулась губами к его лицу. Они поцеловались, тут вошла прислуга. Браницкий преобразился. Он протянул руки, и в его объятиях оказался хорошенький годовалый ребенок. Князь ласкал младенца, и на его лице рисовалось истинное блаженство. «Это его дитя!» – догадалась бедная княгиня, прежде чем лишиться чувств.
Алексеев насилу справился, подняв несчастную из сугроба и с трудом волоча безжизненное тело до кареты. Там кучер помог ему уложить хозяйку на подушки, и они понеслись назад. Не дожидаясь, когда княгиня придет в себя, но не забыв прихватить перстень, Алексеев трусливо бежал.
Теперь княгиня могла думать только об одном: о мести. Эта мысль спасла ее от попытки наложить на себя руки и помогала выносить страшную душевную боль, пронизывающую все тело. Именно это кровожадное желание причинить ответную боль князю или себе, еще более сильную, помогло ей после визита в Коломну встретиться с мужем нарочито спокойно и ничем не выдать себя. Ее мир рухнул, ребенок, которого она так желала, стал источником муки, нового страдания. Зачем он нужен, если уже есть прелестное существо, которое любимо князем-отцом? Несчастной женщине казалось, что над ней надругались – глумливо, жестоко, бессмысленно. Все нежное, светлое, таящееся в ее душе, было растоптано и оплевано, а главное – ее материнство. Вынашивая план мести, Браницкая удивлялась тому, как легко она сама превратилась в актрису, изображающую заботливую жену. И только ночью, когда муж пришел к ней, она инстинктивно содрогнулась и резко отодвинулась на край кровати. После объяснила это своим положением и недомоганием.
При первой возможности Браницкая послала за Алексеевым. Тот явился испуганный, но готовый исполнять все, о чем она попросит. Княгиня попросила найти женщину из тех, кто тайно помогает избавляться от нежелательных беременностей. Алексеев обомлел, но тут же проявил деловитость:
– Есть у меня кума, но придется заплатить…
– И вы сделали это?! – прошептала бледная Вера, которая слушала рассказ как завороженная.
Княгиня была бледнее полотна. Кивнув, она стиснула руки и продолжила:
– Когда все случилось, я не почувствовала облегчения. Только страшную пустоту – душевную и телесную. Это было непривычно, иногда я ловила себя на том, что берегу живот, стараюсь на него не ложиться…
– Что же вы сказали мужу? – содрогаясь, спросила Вера.
– Сказала, что началось кровотечение и я выкинула. Он позвал доктора, который ничем уже не мог мне помочь… – Она вдруг стала качаться как безумная и со стоном бормотать: – Я сама, своими руками убила моего малыша. Я сама позволила вторгнуться в самое потаенное, надругаться надо мной, еще раз унизить, истребить во мне жизнь и материнство…
Браницкая плакала – жалко, бессильно, и Вера почувствовала, как смягчается к ней, проникается сочувствием. Немного справившись с собой, княгиня продолжала:
– С тех пор я не могла уже забеременеть. Это весьма огорчало моего мужа. Он никак не мог понять, что со мной происходит. Я стала другим человеком. По-прежнему любя его, я искала забвенья в любовных интрижках. Князя весьма огорчали перемены в моем характере, но он относил их за счет потерянного ребенка. Так длилось много лет. Когда мои похождения дошли до высочайших особ, князю посоветовали отправить меня в Москву. Муж попросил меня покинуть Петербург. Он тоже любил меня, поэтому не заводил речи о разводе, однако если бы он узнал, что я сотворила с его ребенком…
– Князь до сих пор ничего не знает? – ужаснулась Вера.
– Нет. Он никогда не простил бы мне это, – всхлипывала бедная женщина. – Теперь ты понимаешь, почему я не могу прогнать Алексеева? Он последовал за мной в Москву, сделал карьеру благодаря моим рекомендациям. Теперь ждет невесту.
– А князь?
– Что князь? Он навещает меня крайне редко и всегда суров и непреклонен. Если бы можно было вернуть все назад!.. Но жизнь моя разбита. Он тоже несчастлив, я знаю: он все еще любит меня…
В дверь постучали, и вошла горничная с докладом:
– Там Иван Иванович привезли билеты в театр.
Княгиня грустно усмехнулась:
– Помяни дурака… Ну, иди к себе, дитя. – Она с особенной нежностью и чувством привлекла к себе Веру и поцеловала в лоб. – Иди, мой ангел.
В полном смятении Вера покинула княгиню, прижимая к груди подаренный портрет. Противоречия раздирали ее душу. С одной стороны – страшный грех, который совершила княгиня. За это она, конечно, наказана, но разве можно искупить такое? С другой стороны, искреннее раскаяние княгини, ее муки и страдания тронули доброе девичье сердце. Она всей душой сочувствовала бедной женщине и мысленно бранила князя за его неумолимость. Однако вспомнилась сцена в кабинете, сплетенные тела. История обольщения юного Вольского…
Девушка вовсе запуталась. Открыв перед сном «Собор Парижской Богоматери», она никак не могла сосредоточиться на чтении. От чтения отвлекал и портрет Вольского, стоящий на туалетном столике, возле постели. Отчаявшись что-либо понять, Вера захлопнула книгу, задула ночник и предалась размышлениям. Нет, жизнь ей вовсе не понятна, в ней столько грязи, страданий. Куда как лучше вернуться в мечту! Что там Матильда и пленный рыцарь? Они счастливы, хотя лежат на соломе и не знают, что ждет их завтра. На миг Вера смутилась, ловя себя на том, что почему-то более всего ее теперь волнует любовная тема. И образ мужчины, вызывающий это чувство. Все остальное быстро уходит из ее памяти и мало занимает воображение…
…Матильда приподнялась на локте и вгляделась в изможденное, но прекрасное лицо рыцаря. Он улыбнулся ей и вдруг резко привлек к себе. Губы их слились в долгом, сладостном поцелуе. Возлегая на его груди, юная послушница чувствует твердость мышц и напрягшееся тело рыцаря. Вере показалось, что она падает в бездну. Голова закружилась, дыхание участилось, и сердце бешено затрепетало.
– Все! – сказала себе мечтательница. – Спать, спать!
«А, верно, чудно устроены мужчины, – думала она, засыпая. – Как они могут желать сразу двух женщин? Нет, я не могу понять этого вовсе. Если я люблю, то желаю только его одного! Если не люблю, то, какой ни будь он красавец, он будет мне противен. Его прикосновения, поцелуи – тьфу! – Она и в самом деле плюнула нечаянно. – А мужчины могут желать без любви, так уж они устроены. Какая гадость!» С этим девица наконец уснула.
– Все ждете-с? Напрасно, напрасно, – и захихикал многозначительно.
Впору было влепить ему пощечину, о чем Вера давно мечтала. Однако она сдержалась и только ответила с нарочитым спокойствием:
– О чем это вы, Иван Иванович? Я не понимаю ваших намеков.
Что уж делалось в ее душе, разве только Богу известно, и показывать это не следовало никому.
Итак, одевшись поскромнее и набросив плотную вуаль, княгиня в сопровождении воспитанницы отбыла в церковь Вознесения у Никитских ворот. Велев девушке купить свечи и поставить их Владимирской Божьей Матери, она уединилась с седеньким батюшкой. Вера выполнила поручение и попыталась сосредоточиться. Великолепие нового храма отвлекало. Девушка взгрустнула, припомнив белую церквушку Николая Чудотворца в родном городке Слепневе. Помолившись по привычке за маменьку-покойницу, за Свечиных, Вера стала разглядывать храмовую роспись. Она подумала: как это, должно быть, отрадно посвятить себя служению Богу, жить молитвами, благими делами. Ничто суетное не тревожит душу, в ней все ясно и светло. Ни грешные помыслы, ни земные страсти не волнуют Христову невесту, и как легко от этого, как просто.
Незаметно для себя Вера размечталась о прериях и вольных охотниках.
– Ишь как убивается! – услышала над своим ухом Вера и вздрогнула.
С трудом понимая, где она, девушка оглянулась. Рядом, почти задевая шляпку, за ее спиной стоял Алексеев с непокрытой головой. Он указывал куда-то в сторону. Проследив взглядом в этом направлении, Вера увидела стоящую на коленях княгиню, которая с очевидной истовостью молилась, не замечая ничего вокруг.
– Есть из-за чего, – многозначительно продолжил Алексеев, и на самодовольной физиономии появилась гадкая усмешка. Веру невольно передернуло от этой усмешки.
– Что это вы все намеками говорите, Иван Иванович? Вовсе как баснописец Эзоп. Не надоело уж? – раздраженно спросила Вера, отодвигаясь от Алексеева.
– Так как бы воля моя, без намеков обошелся. Все как на духу, уж вам-то и выдал! Только вот обязался в тайне хранить… Разве что замуж за меня выйдете, тогда по-супружески-с всю подноготную выложу, потому как плоть едина.
– Полно вам глупости говорить! – еще более рассердилась Вера и поспешила навстречу поднявшейся с колен княгине. Раздав медь нищим с просьбой молиться за ее грешную душу, Браницкая неверной походкой побрела к экипажу. Всю недолгую дорогу домой она молчала, и воспитанница не решилась нарушить тишину. К тому же ей было весьма стыдно за мечты, которым она предавалась в храме.
И опять день прошел в тишине, что было совершенно невыносимо для живой по натуре девушки. Даже Алексеева, приехавшего следом за ними, на сей раз княгиня не пустила за порог. Обед подали ей в комнату, а Вера трапезничала опять в обществе старушек приживалок. Присев после обеда с пяльцами к окну, Вера вновь незаметно погрузилась в мечты.
– Пожалуйте к барыне в кабинет, – донесся до слуха Веры голос Малаши. Она очнулась от грез и поспешила к Браницкой.
Княгиня разбирала бумаги, что-то перечитывала и складывала назад, в изящную шкатулку красного дерева, некоторые бумаги рвала и бросала в горящий камин.
– Присядь, душенька, – кивнула Браницкая на кресло. – Я скоро управлюсь.
Вера слегка поежилась, когда увидела все атрибуты той злопамятной ночи, не выходящей из ее памяти: ковер, камин… Она тряхнула головой, отгоняя ненужные воспоминания, но тут взгляд ее упал на письменный стол, заваленный изящными безделушками. Среди статуэток, вееров, китайских болванчиков, малахитов, чернильниц и подсвечников Вера разглядела небольшой акварельный портрет в бронзовой рамке. На нем был изображен Вольский, совсем еще юный, почти мальчик. Изучив знакомые черты, Вера почувствовала глубокую нежность и невыразимую грусть. Где он теперь? Почему не дает о себе знать? Неужели и впрямь его объяснение – это всего лишь игра или злая шутка? Грудь Веры стеснилась, на глаза непрошено навернулись слезы…
Запечатав золотой облаткой с княжеским вензелем письмо, писанное на розовой бумаге, Браницкая вдруг мягко произнесла:
– Если хочешь, возьми себе этот портрет.
Вера схватила его и невольно прижала к груди, вызвав снисходительную улыбку княгини.
– Милое дитя, я намереваюсь говорить с тобой о замужестве, – начала свою речь благодетельница, и сердце Веры упало.
Княгиня продолжила:
– Вот-вот начнутся рождественские балы, мы станем выезжать постоянно. Нашьем себе новых нарядов. Пора подыскивать тебе жениха. – Она помолчала, будто собираясь с мыслями. – Тут Алексеев, как только получит повышение, собирается к тебе свататься, а я сдуру обещала ему невесту.
– Только не Алексеев! – живо вскрикнула Вера. – Душенька, Ольга Юрьевна, что вам этот Алексеев? Он без конца говорит какими-то намеками, ухмыляется. Вот и давеча в церкви… Он такой гадкий, отчего вы его терпите возле себя?
Браницкая помолчала, затем дрожащими пальцами достала тонкую пахитоску, вставила ее в длинный мундштук и вновь заговорила:
– Что ж, ладно, слушай дальше печальную повесть моих грехов и ошибок… Алексеев – всего лишь жалкий свидетель моего страшного греха. Ценой молчания стало его неотступное следование за мной, как напоминание о том кошмаре… Я обязалась вывести Алексеева в свет и со временем найти невесту, пусть даже из воспитанниц. Вот он и воспылал к тебе страстью и ждет обещанного. Так вот…
И она рассказала, как, выйдя замуж за князя Браницкого, узнала о его давней связи с некой актрисой. Это бы ничего, у кого не бывало таких ни к чему не обязывающих связей! В ту пору блестящие молодые люди из хороших семей стрелялись из-за какой-нибудь актерки. Сказывали, даже Грибоедов был замешан в темной истории. Потому-то Оленька никак не могла понять, отчего Браницкий долго колебался, прежде чем сделать ей предложение. Молодая княгиня влюбилась в своего мужа по уши. Ее восхищало в нем все: мужественное спокойствие в обыденности, твердость и решительность, когда это необходимо, важное остроумие на светских приемах. Браницкий баловал молодую жену подарками, приятными сюрпризами, развлечениями. Его придворная служба не была им помехой, первый год пролетел как во сне.
– Об этом не говорят с невинными девицами, но ты уже на выданье и некоторые вещи должна знать, – продолжала княгиня, стараясь не пускать дым в сторону Веры. – Первая близость с мужчиной… Чаще всего они бывают нетерпеливы, им невдомек, как страшно все в разгоряченном мужчине для невинной, неопытной девушки. Не всякому хватает терпения и нежности не напугать до смерти юную жену, а расположить к себе, подчинить наслаждению… Мой супруг и в этом щекотливом вопросе оказался верхом совершенства. Бережно и трепетно он приручал меня к себе, постепенно готовил к брачному ложу, и первая близость не оставила в моей памяти ни боли, ни разочарования. Казалось, мы были созданы друг для друга…
Княгиня помолчала, доставая новую пахитоску, и, закурив, продолжила свой рассказ. Она была на четвертом месяце беременности и весьма радовалась будущему ребенку, когда муж однажды прислал со службы домой мелкого чиновника с запиской. Это и был Алексеев, только что вступивший в департамент и выполняющий мелкие поручения начальника. Уже тогда он был искателен, услужлив и мало разборчив в средствах достижения цели. Алексеев старался угождать нужным людям, но при этом тайно собирал некий архив с разными сведениями о высокопоставленных особах. Он еще не знал, как этим воспользуется, но старательно заносил в свою картотеку все: и слухи, и болтовню прислуги, и нечаянные пьяные исповеди, и собственные неусыпные наблюдения. Не гнушался и частной перепиской. У Алексеева была цель – разбогатеть, попасть в высшее общество, сделать головокружительную карьеру. Он упорно шел к заветной цели.
Такой человек стоял перед молодой княгиней и протягивал ей записку. При этом в лице его она прочла даже не маскируемое любопытство. Князь писал, что важные дела требуют, чтобы он остался ночевать во дворце. Возможно, не на одну ночь. Так бывало и прежде, и Ольга Юрьевна спокойно приняла извещение. Однако посланец медлил, и что-то в его лице тревожило и настораживало. Княгиня не имела обычая обнаруживать свои слабости или смятение в присутствии слуг, поэтому она жестом указала Алексееву, что он свободен. Но тот по-прежнему не спешил, переступая все дозволенные нормы приличия. Княгиня гневно свела брови, но Алексеев вдруг дерзнул говорить:
– Я человек маленький, но, видя, как вас обманывают, не могу молчать-с.
Ольга Юрьевна готовилась вызвать лакея, чтобы выдворить наглого посланца, даже взялась за колокольчик, но не позвонила. Коварный искусительный голос прозвучал вдруг в ее голове как наяву: «Выслушай его!» Прекрасно понимая, что двигается к гибельной черте, к адской бездне, княгиня спросила:
– Кто обманывает меня, и почему это вам известно?
Тут Алексеев слегка струхнул:
– Простите, сболтнул лишнего. – Кланяясь, он попятился к двери.
Тот же бес-искуситель продолжал руководить поступками княгини.
– Постойте. Если вы что-то знаете, скажите. Я награжу вас.
Он всегда был жаден, и некоторое время страх боролся в нем с алчностью. Княгиня сняла с руки перстень баснословной для Алексеева цены и протянула чиновнику. И он не устоял.
– Вы уж не погубите, ваша светлость, я человек маленький, для вас что таракан! Не выдайте, у меня маменька больная, для нее живу-с!
Потом уж княгиня узнала, что Алексеев – сирота, воспитывался на государственном коште в казенном доме.
– Итак? – сотрясаясь от внутренней дрожи, вопрошала Браницкая.
Алексеев помялся, мысленно что-то взвешивая, и предложил:
– Могу свезти вас в одно место, там все сами увидите. Только не выдайте!
Она не помнила, как оделась (была зима), схватила теплый капот и меховую шляпку, велела подать лошадей. Не на шутку уже перепуганный Алексеев всю дорогу ныл, сознавая риск затеянной авантюры. Княгиня же мучилась предположениями, но сохраняла внешнее спокойствие.
Был пасмурный холодный вечер, темнота едва рассеивалась редкими фонарями и серым снегом. Они ехали вдоль Фонтанки, миновали Калинкин мост и попали в пустынную и тихую Коломну. Низкие домики со светящимися окнами, отсутствие экипажей и пешеходов показались возбужденной княгине зловещими. В Коломне селились в основном мелкие чиновники, актеры, отставные военные, ремесленники, вдовы, и жизнь здесь текла тусклая, бесцветная, а по вечерам замирала вовсе. Алексеев посоветовал оставить экипаж и пройти немного пешком. В самом конце Торговой улицы было болото, поросшее камышом и осокой, теперь замерзшее. К одному из крайних домиков у болота они и подбирались. Холодный ветер проникал под меховой капот, глаза слезились, и княгиня не сразу рассмотрела, что показывает ей Алексеев в окошке приземистого домика. Иван Иванович отошел в сторонку, а Браницкая, вопреки своему воспитанию и сложившимся привычкам, приникла к окну, наблюдая чужую жизнь. Впрочем, так ли чужую?
В довольно широкую щель между занавесками она видела бедно обставленную комнату, освещенную сальной свечой в медном шандале. Возле стола хлопотала кухарка, собирая ужин. Ничего не понимая, княгиня уж было оборотилась к Алексееву с вопросом и возмущением, но в этот момент в комнату вошли двое, мужчина и женщина. Княгиня увидела, как хороша эта женщина. Однако было в ней нечто мещанское, в ее манерах, одежде, в преувеличенных жестах и мимике. «Актриса!» – кольнула княгиню догадка, и она уже не удивилась, когда в мужчине узнала своего мужа. Тот был непривычно разгорячен, будто пьян. Актриса ласкалась к нему, обвивала руками, тянулась губами к его лицу. Они поцеловались, тут вошла прислуга. Браницкий преобразился. Он протянул руки, и в его объятиях оказался хорошенький годовалый ребенок. Князь ласкал младенца, и на его лице рисовалось истинное блаженство. «Это его дитя!» – догадалась бедная княгиня, прежде чем лишиться чувств.
Алексеев насилу справился, подняв несчастную из сугроба и с трудом волоча безжизненное тело до кареты. Там кучер помог ему уложить хозяйку на подушки, и они понеслись назад. Не дожидаясь, когда княгиня придет в себя, но не забыв прихватить перстень, Алексеев трусливо бежал.
Теперь княгиня могла думать только об одном: о мести. Эта мысль спасла ее от попытки наложить на себя руки и помогала выносить страшную душевную боль, пронизывающую все тело. Именно это кровожадное желание причинить ответную боль князю или себе, еще более сильную, помогло ей после визита в Коломну встретиться с мужем нарочито спокойно и ничем не выдать себя. Ее мир рухнул, ребенок, которого она так желала, стал источником муки, нового страдания. Зачем он нужен, если уже есть прелестное существо, которое любимо князем-отцом? Несчастной женщине казалось, что над ней надругались – глумливо, жестоко, бессмысленно. Все нежное, светлое, таящееся в ее душе, было растоптано и оплевано, а главное – ее материнство. Вынашивая план мести, Браницкая удивлялась тому, как легко она сама превратилась в актрису, изображающую заботливую жену. И только ночью, когда муж пришел к ней, она инстинктивно содрогнулась и резко отодвинулась на край кровати. После объяснила это своим положением и недомоганием.
При первой возможности Браницкая послала за Алексеевым. Тот явился испуганный, но готовый исполнять все, о чем она попросит. Княгиня попросила найти женщину из тех, кто тайно помогает избавляться от нежелательных беременностей. Алексеев обомлел, но тут же проявил деловитость:
– Есть у меня кума, но придется заплатить…
– И вы сделали это?! – прошептала бледная Вера, которая слушала рассказ как завороженная.
Княгиня была бледнее полотна. Кивнув, она стиснула руки и продолжила:
– Когда все случилось, я не почувствовала облегчения. Только страшную пустоту – душевную и телесную. Это было непривычно, иногда я ловила себя на том, что берегу живот, стараюсь на него не ложиться…
– Что же вы сказали мужу? – содрогаясь, спросила Вера.
– Сказала, что началось кровотечение и я выкинула. Он позвал доктора, который ничем уже не мог мне помочь… – Она вдруг стала качаться как безумная и со стоном бормотать: – Я сама, своими руками убила моего малыша. Я сама позволила вторгнуться в самое потаенное, надругаться надо мной, еще раз унизить, истребить во мне жизнь и материнство…
Браницкая плакала – жалко, бессильно, и Вера почувствовала, как смягчается к ней, проникается сочувствием. Немного справившись с собой, княгиня продолжала:
– С тех пор я не могла уже забеременеть. Это весьма огорчало моего мужа. Он никак не мог понять, что со мной происходит. Я стала другим человеком. По-прежнему любя его, я искала забвенья в любовных интрижках. Князя весьма огорчали перемены в моем характере, но он относил их за счет потерянного ребенка. Так длилось много лет. Когда мои похождения дошли до высочайших особ, князю посоветовали отправить меня в Москву. Муж попросил меня покинуть Петербург. Он тоже любил меня, поэтому не заводил речи о разводе, однако если бы он узнал, что я сотворила с его ребенком…
– Князь до сих пор ничего не знает? – ужаснулась Вера.
– Нет. Он никогда не простил бы мне это, – всхлипывала бедная женщина. – Теперь ты понимаешь, почему я не могу прогнать Алексеева? Он последовал за мной в Москву, сделал карьеру благодаря моим рекомендациям. Теперь ждет невесту.
– А князь?
– Что князь? Он навещает меня крайне редко и всегда суров и непреклонен. Если бы можно было вернуть все назад!.. Но жизнь моя разбита. Он тоже несчастлив, я знаю: он все еще любит меня…
В дверь постучали, и вошла горничная с докладом:
– Там Иван Иванович привезли билеты в театр.
Княгиня грустно усмехнулась:
– Помяни дурака… Ну, иди к себе, дитя. – Она с особенной нежностью и чувством привлекла к себе Веру и поцеловала в лоб. – Иди, мой ангел.
В полном смятении Вера покинула княгиню, прижимая к груди подаренный портрет. Противоречия раздирали ее душу. С одной стороны – страшный грех, который совершила княгиня. За это она, конечно, наказана, но разве можно искупить такое? С другой стороны, искреннее раскаяние княгини, ее муки и страдания тронули доброе девичье сердце. Она всей душой сочувствовала бедной женщине и мысленно бранила князя за его неумолимость. Однако вспомнилась сцена в кабинете, сплетенные тела. История обольщения юного Вольского…
Девушка вовсе запуталась. Открыв перед сном «Собор Парижской Богоматери», она никак не могла сосредоточиться на чтении. От чтения отвлекал и портрет Вольского, стоящий на туалетном столике, возле постели. Отчаявшись что-либо понять, Вера захлопнула книгу, задула ночник и предалась размышлениям. Нет, жизнь ей вовсе не понятна, в ней столько грязи, страданий. Куда как лучше вернуться в мечту! Что там Матильда и пленный рыцарь? Они счастливы, хотя лежат на соломе и не знают, что ждет их завтра. На миг Вера смутилась, ловя себя на том, что почему-то более всего ее теперь волнует любовная тема. И образ мужчины, вызывающий это чувство. Все остальное быстро уходит из ее памяти и мало занимает воображение…
…Матильда приподнялась на локте и вгляделась в изможденное, но прекрасное лицо рыцаря. Он улыбнулся ей и вдруг резко привлек к себе. Губы их слились в долгом, сладостном поцелуе. Возлегая на его груди, юная послушница чувствует твердость мышц и напрягшееся тело рыцаря. Вере показалось, что она падает в бездну. Голова закружилась, дыхание участилось, и сердце бешено затрепетало.
– Все! – сказала себе мечтательница. – Спать, спать!
«А, верно, чудно устроены мужчины, – думала она, засыпая. – Как они могут желать сразу двух женщин? Нет, я не могу понять этого вовсе. Если я люблю, то желаю только его одного! Если не люблю, то, какой ни будь он красавец, он будет мне противен. Его прикосновения, поцелуи – тьфу! – Она и в самом деле плюнула нечаянно. – А мужчины могут желать без любви, так уж они устроены. Какая гадость!» С этим девица наконец уснула.
Глава 10
Святки
К Рождеству княгиня вышла из добровольного заточения, чему Вера была несказанно рада. Бесконечные уроки, обеды в обществе скучных приживалок, надоевшее чтение и шитье – все позади! В Благородном собрании давался ежегодный новогодний бал, куда съезжалась вся Москва. И теперь появилась забота: приготовить маскарадные костюмы. В доме княгини возобновились вечера, и даже Чаадаев почтил один из них своим присутствием, но Вере было пусто без Евгения и Вольского. Алексеев к Рождеству получил свой вожделенный чин и являлся на вечера в новом мундире, высоко задирая нос. Теперь он настойчивее преследовал Веру, и она боялась всякую минуту услышать прямое предложение.
Это случилось во время гулянья на Пресненских прудах, куда воспитанница прикатила с княгиней на тройке, впряженной в сани. Вера резвилась вовсю в окружении молодежи. Катались на коньках, затем с ледяных гор. Раскрасневшись от мороза и быстрого движения, девушка была чудо как хороша. Тут сердце Алексеева дрогнуло, и он, завалившись в сани и прижав Веру к их кромке, зашептал ей в самое ухо:
– Прелестница, вскружили мне голову-с! Выходите за меня, выходите! Озолочу, подарками засыплю, я ведь богат. Теперь вот и статского получил, чего бы еще?
– Ах, ваше высокородие! – издевательским тоном произнесла Вера. – Куда мне до вас, вы так высоко взлетели!
Алексеев же вовсе сошел с ума. Он тяжело дышал и все более прижимал Веру к саням.
– Врешь, выйдешь! Куда тебе деваться, бесприданнице безродной? Соглашайся, пока не передумал.
Девушка с силой оттолкнула грубого ухажера:
– Вы забываетесь, Иван Иванович! – И добавила уже тише: – Я не сказала вам «нет», но дайте время подумать, нельзя же так вдруг.
Вера испугалась. В тоне Алексеева звучала не только угроза, а скрытая сила и уверенность в своих действиях. Может, они давно уже обо всем уговорились с княгиней, иначе откуда эта наглая уверенность в благополучном исходе сватовства? А вдруг и с опекуном уже снеслись и он дал благословение? От этой мысли Вера похолодела. Она испуганно взглянула на благодетельницу, но та беззаботно глазела по сторонам и кланялась знакомым. Именно это утвердило Веру в ее подозрениях: «Ольга Юрьевна и опекун в заговоре с Алексеевым! Они давно уже решили выдать меня за него и считают, что это выгодная партия!»
Мимо пронеслись сани, набитые цыганами, а в самой середине саней Вера успела разглядеть… Вольского. Она ахнула и схватилась невольно за сердце, которое, казалось, на миг остановилось. Из пролетевших саней донеслись пение, звуки гитары и хохот. Браницкая и бровью не повела, однако после этой встречи о чем-то глубоко задумалась. Веру же душили слезы, но она не могла проявить слабость в присутствии Алексеева. Слава Богу, тот не обращал внимания на проезжающих, иначе не обошлось бы без гнусных намеков…
«Он вовсе не думает обо мне! – молча страдала Вера. – Развлекается со своей цыганкой, а обо мне и не вспоминает. Надежды нет…» Впрочем, оставалась еще одна маленькая надежда – маскарад. Под маской можно приблизиться к Вольскому и что угодно спросить у него. Если же и это ничего не даст, то… Придется принять предложение Алексеева, не век же сидеть на шее княгини. Небось не чает, как сбыть ее с рук. Вере уже восемнадцать, совсем старая, да еще бесприданница, воспитанница…
По возвращении домой их ожидало известие о визите купца Прошкина. На сей раз Малаша не растерялась: она потчевала Егора Власьевича в своей комнатушке чаем из самовара, со сливками да пирогами.
– Благодарствуйте, – отдувался купец, разгоряченный пятью чашками чая, выпитыми с блюдечка через сахарок.
Его пригласили в гостиную обождать, а после туда явилась румяная с мороза Вера. Она опять смутилась, увидев земляка: давненько не писала Свечиным, даже с Рождеством не поздравила, как совестно! Прошкин поднялся со стула и оторопел, увидев расцветшую, нарядную Веру.
– Здравствуйте, Егор Власьевич. С чем пожаловали? – Она по-светски указала купцу на кушетку, и тот сел машинально, во все глаза таращась на Веру.
Прошкин был хорош по-прежнему: здоровый румянец, русые кудри, богатырские плечи и рост. Как-то невольно все это было зорко подмечено девушкой.
– Как поживают маменька, братец и Сергей Васильевич? – светски поинтересовалась Вера.
Прошкин вскочил, доставая из-за пазухи какой-то сверток.
– С письмом прислали. Вот-с. И подарок на Рождество. А это, – он помялся, – от меня. Не побрезгуйте.
Купец протянул Вере бархатную коробочку с бриллиантовыми сережками удивительной красоты, да и цены, должно быть, немалой. Вера смутилась.
– Я не могу это принять, Егор Власьевич. Это очень дорогой подарок.
Прошкин бухнулся на колени:
– Беспременно возьмите, матушка-сударыня! Да к вашей-то красоте, эх!.. Деньги – пустяк. Кабы можно было, все сложил бы к этим чудесным ножкам!
«Не слишком ли много признаний для одного дня?» – подумала Вера. Тут в гостиную вплыла Малаша, неся на подносе кофе, о котором никто не просил. Она взялась разливать кофе по чашкам, однако Прошкин смущенно вскочил и поспешил раскланяться. Вера так и не успела расспросить его о Свечиных, о родном городке. И бархатная коробочка осталась в ее руках.
Не нужно обладать даром предвидения, чтобы угадать последующее. Малаша донесла княгине о подарке, Браницкая призвала Веру к себе и сразила ее вопросом:
– Что у тебя, ma chere, с этим купчишкой?
Это случилось во время гулянья на Пресненских прудах, куда воспитанница прикатила с княгиней на тройке, впряженной в сани. Вера резвилась вовсю в окружении молодежи. Катались на коньках, затем с ледяных гор. Раскрасневшись от мороза и быстрого движения, девушка была чудо как хороша. Тут сердце Алексеева дрогнуло, и он, завалившись в сани и прижав Веру к их кромке, зашептал ей в самое ухо:
– Прелестница, вскружили мне голову-с! Выходите за меня, выходите! Озолочу, подарками засыплю, я ведь богат. Теперь вот и статского получил, чего бы еще?
– Ах, ваше высокородие! – издевательским тоном произнесла Вера. – Куда мне до вас, вы так высоко взлетели!
Алексеев же вовсе сошел с ума. Он тяжело дышал и все более прижимал Веру к саням.
– Врешь, выйдешь! Куда тебе деваться, бесприданнице безродной? Соглашайся, пока не передумал.
Девушка с силой оттолкнула грубого ухажера:
– Вы забываетесь, Иван Иванович! – И добавила уже тише: – Я не сказала вам «нет», но дайте время подумать, нельзя же так вдруг.
Вера испугалась. В тоне Алексеева звучала не только угроза, а скрытая сила и уверенность в своих действиях. Может, они давно уже обо всем уговорились с княгиней, иначе откуда эта наглая уверенность в благополучном исходе сватовства? А вдруг и с опекуном уже снеслись и он дал благословение? От этой мысли Вера похолодела. Она испуганно взглянула на благодетельницу, но та беззаботно глазела по сторонам и кланялась знакомым. Именно это утвердило Веру в ее подозрениях: «Ольга Юрьевна и опекун в заговоре с Алексеевым! Они давно уже решили выдать меня за него и считают, что это выгодная партия!»
Мимо пронеслись сани, набитые цыганами, а в самой середине саней Вера успела разглядеть… Вольского. Она ахнула и схватилась невольно за сердце, которое, казалось, на миг остановилось. Из пролетевших саней донеслись пение, звуки гитары и хохот. Браницкая и бровью не повела, однако после этой встречи о чем-то глубоко задумалась. Веру же душили слезы, но она не могла проявить слабость в присутствии Алексеева. Слава Богу, тот не обращал внимания на проезжающих, иначе не обошлось бы без гнусных намеков…
«Он вовсе не думает обо мне! – молча страдала Вера. – Развлекается со своей цыганкой, а обо мне и не вспоминает. Надежды нет…» Впрочем, оставалась еще одна маленькая надежда – маскарад. Под маской можно приблизиться к Вольскому и что угодно спросить у него. Если же и это ничего не даст, то… Придется принять предложение Алексеева, не век же сидеть на шее княгини. Небось не чает, как сбыть ее с рук. Вере уже восемнадцать, совсем старая, да еще бесприданница, воспитанница…
По возвращении домой их ожидало известие о визите купца Прошкина. На сей раз Малаша не растерялась: она потчевала Егора Власьевича в своей комнатушке чаем из самовара, со сливками да пирогами.
– Благодарствуйте, – отдувался купец, разгоряченный пятью чашками чая, выпитыми с блюдечка через сахарок.
Его пригласили в гостиную обождать, а после туда явилась румяная с мороза Вера. Она опять смутилась, увидев земляка: давненько не писала Свечиным, даже с Рождеством не поздравила, как совестно! Прошкин поднялся со стула и оторопел, увидев расцветшую, нарядную Веру.
– Здравствуйте, Егор Власьевич. С чем пожаловали? – Она по-светски указала купцу на кушетку, и тот сел машинально, во все глаза таращась на Веру.
Прошкин был хорош по-прежнему: здоровый румянец, русые кудри, богатырские плечи и рост. Как-то невольно все это было зорко подмечено девушкой.
– Как поживают маменька, братец и Сергей Васильевич? – светски поинтересовалась Вера.
Прошкин вскочил, доставая из-за пазухи какой-то сверток.
– С письмом прислали. Вот-с. И подарок на Рождество. А это, – он помялся, – от меня. Не побрезгуйте.
Купец протянул Вере бархатную коробочку с бриллиантовыми сережками удивительной красоты, да и цены, должно быть, немалой. Вера смутилась.
– Я не могу это принять, Егор Власьевич. Это очень дорогой подарок.
Прошкин бухнулся на колени:
– Беспременно возьмите, матушка-сударыня! Да к вашей-то красоте, эх!.. Деньги – пустяк. Кабы можно было, все сложил бы к этим чудесным ножкам!
«Не слишком ли много признаний для одного дня?» – подумала Вера. Тут в гостиную вплыла Малаша, неся на подносе кофе, о котором никто не просил. Она взялась разливать кофе по чашкам, однако Прошкин смущенно вскочил и поспешил раскланяться. Вера так и не успела расспросить его о Свечиных, о родном городке. И бархатная коробочка осталась в ее руках.
Не нужно обладать даром предвидения, чтобы угадать последующее. Малаша донесла княгине о подарке, Браницкая призвала Веру к себе и сразила ее вопросом:
– Что у тебя, ma chere, с этим купчишкой?