Страница:
Татьяна Евгеньевна Смыковская
Национальный образ мира в прозе В.И. Белова
Введение
Национальный образ мира – понятие, которое в современной филологической науке вызывает большой интерес. Национальная картина мира активно изучается лингвистами (А. Вежбицкая, А.А. Зализняк, А.Д. Шмелёв и др.). Литературоведы освещают данную проблему не столь продуктивно, несмотря на то, что национальное (а не классовое, социальное), безусловно, становится одним из главных аспектов изучения в современной гуманитарной науке, поскольку позволяет подчеркнуть уникальность культурной традиции, что представляется особенно актуальным в современной общественно-исторической ситуации (универсализация ценностей, процессы глобализации). Национальное своеобразие каждой культуры А.М. Панченко метафорически называет «сердцем», научно – «нравственно-художественной топикой», несомненно, присущей и русской культурной традиции. Она, по мнению учёного, является общей для Древней Руси и для России нового и новейшего времени, проявляясь не только в принципах и оценках, но и в художественных деталях[1].
Категория национального и тесным образом связанное с ней понятие традиционности[2] на сегодняшнем этапе развития науки о литературе нуждаются в непредвзятом теоретическом, эстетическом и этическом осмыслении, поскольку до сих пор являются не только предметом общественной полемики, но и объектом нападок со стороны писателей-постмодернистов[3], для которых представления о нации и традиции – ключевые как для теории национального образа мира, так и для творчества Белова – оказываются неприемлемыми.
В современном литературоведении употребление термина национальный образ мира неустойчиво (национальная картина мира, национальный космос, национальная цивилизация, национальная модель и др.), и исследования, посвящённые национальной литературной специфике, не многочисленны.
В этнопоэтике (термин В.Н. Захарова)[4] наметились две тенденции освоения национального своеобразия русской литературы. Первая связана с выявлением фольклорных мотивов и образов[5], вторая обусловлена раскрытием «православного кода»[6], который во многом осмысливается как центральный компонент этнопоэтики. Однако понятие национального образа мира, включая названные характеристики, оказывается более объёмным и охватывает, как показывает данное исследование, и другие элементы художественной системы (предметный мир и хронотоп).
Наиболее известной в области этнопоэтики является книга Г.Д. Гачева «Национальные образы мира». Исследователь определяет интересующий нас термин как «"сетку координат", которой народ улавливает мир, как космос (в древнем смысле слова: как строй мира, миропорядок), выстраивающийся перед его очами, как особый "поворот", в котором предстаёт бытие данному народу». Национальная модель мира выявляет наиболее общие для всех народов элементы, здесь, по мнению Гачева, коренится образный арсенал литературы, обычно очень стабильный[7]. Однако, как отмечает С.В. Шешунова, данная работа может быть названа скорее эссеистической, чем научной[8]. Е. Сидоров в предисловии к монографии пишет: «В основе гачевского метода лежит не формальная и даже не диалектическая логика, а художественно-философская интуиция, то, что им самим определяется как мыслеобраз»[9]. Гачев не даёт чётких научных толкований, не определяет состав художественных компонентов, формирующих национальную модель мира, трактуя её очень широко. Национальная картина мира осмысливается по-философски масштабно, она, зачастую, по мнению исследователя, не поддаётся рациональному объяснению, поскольку большая её часть находится в области мифопоэтического и неосознанно воспроизводится в художественных образах и мотивах.
Менее известна монография А.Ф. Кофмана, посвящённая изучению латиноамериканского образа мира[10]. Анализируя разноплановые художественные тексты, литературовед показал устойчивую систему мотивов, образов и мифологем, отражающих своеобразие латиноамериканской культуры. На материале отечественной литературы подобных системных исследований почти не проводилось, наиболее изученным в этой сфере является художественный мир Пушкина. В небольшой работе Т.И. Ходукиной, выполненной на основе поэтических произведений, данная тема представлена хронотопом дороги и некоторыми отдельными мотивами (дом, совесть)[11]. В.С. Непомнящий в книге «Пушкин: Русская картина мира» под национальной спецификой понимает трансформацию фольклорных канонов, осуществлённую поэтом в сказках, а также самобытность драматической системы Пушкина, которая определяется как провиденциальная, в отличие от антропоцентрической системы Шекспира. Литературовед оставляет не расшифрованным термин «русская картина мира», лишь вскользь упоминает о таких важных компонентах национального мироздания как дом, дорога, быт[12]. Таким образом, национальное своеобразие пушкинского мира исследователь, по сути, сводит к новаторству художественной системы поэта.
Наиболее значительными исследованиями национального бытия в русской литературе являются работы С.В. Шешуновой, которая на материале творчества А.И. Солженицына, И.С. Шмелёва и П.И. Мельникова-Печерского даёт многогранное представление о национальной специфике творчества каждого из перечисленных писателей. Литературовед, анализируя разнообразные мифологические, фольклорные, православные образы (Волги, Христа, Колеса, вихря) и мотивы (обрыва, усадьбы, дороги, пасхального воскресения, иконы, креста, молитвы), приходит к выводу о единстве традиций народного творчества и христианской культуры в русской литературе, об их целостности и взаимопроницаемости. Шешунова характеризует национальный образ мира как многоуровневую художественную структуру, комплекс взаимодействующих компонентов литературного текста, обладающих этнокультурной спецификой. Эти компоненты, по мнению исследователя, выявляются в образном строе, сюжетно-композиционной и пространственно-временной организации текста[13]. При исследовании национального образа мира в прозе Белова мы опираемся на данное определение.
Творчество Белова – одного из интереснейших и самобытнейших писателей второй половины ХХ столетия, представителя эпохи, которая, к сожалению, вместе с большими художниками (В.П. Астафьев, А.И. Солженицын), выразителями глубинных культурных традиций, национальной проблематики, уходит в прошлое – с точки зрения этнопоэтики является малоизученным.
На данный момент недостаточно проанализированными или совсем не исследованными остаются многие составляющие художественного мира Белова, без рассмотрения которых затруднительно понимание не только особенностей национального мировосприятия автора, но и в целом его творческой индивидуальности.
В советском литературоведении творчество Белова изучалось активно. Проблематика и поэтика его произведений рассматривались в работах В.Н. Евсеева, В.А. Емельянова, Л.Ф. Ершова, A. С. Карпова, В.В. Кожинова, Ф.Ф. Кузнецова, Ю.И. Селезнёва, B. А. Сурганова и др. В аспекте этнопоэтики исследовалось языковое своеобразие произведений (народный язык и формы его воплощения) и особенности национального характера, явленные в беловских героях (пошехонство, смирение, прикреплённость к деревенскому пространству, любовь к природе). Однако, несмотря на данные элементы поэтики, целостной монографии, посвящённой национальной специфике творчества Белова, в советской науке так и не появилось. В работах 60 – 70-х годов рассуждения о национальном своеобразии художественного мира писателя в основном носили фрагментарный характер и представали в рамках других элементов поэтической системы (типология героев, формы речи, пейзаж). Материалом для анализа чаще всего являлись повести «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы», реже – «малая» проза и роман-хроника «Кануны». Не изученным с точки зрения проявления специфики национального мировидения оставался роман «Всё впереди», который в нашем исследовании впервые рассматривается в аспекте традиционных представлений о мире. Помимо этого, ряд тем, проблем, образов и мотивов (судьба России, образ деревни, тема коллективизации, религиозные мотивы), играющих большую роль в итоговом осмыслении национальной модели мира в творчестве писателя, на современном этапе развития общества, истории и культуры нуждаются в новом освещении. Исследования 60 – 70-х годов, в силу их принадлежности к советской эпохе, в той или иной мере не лишены идеологических влияний.
Статьи о Белове, появившиеся в конце 80-х – в 90-е годы, также далеки от непредвзятого изучения творчества писателя, поскольку в большинстве своём несут отпечаток социально-политических полемик переходного исторического времени и отражают не столько специфику поэтического мира автора, сколько критику его жизненной и общественной позиции[14].
В современном литературоведении интерес к фигуре Белова возрождается. Возможно, это связано с тем, что общество постепенно возвращается к ценностям, которые в своём творчестве культивирует писатель (духовность, религиозность, самобытность), со стабилизацией социально-политической и культурной ситуаций, с полноправным включением творческой и общественной деятельности Белова не только в контекст «деревенской прозы», но и в общий литературный процесс ХХ столетия[15].
В связи с этим особое значение приобретает создание целостной концепции творчества писателя, нахождение сердцевины, организующей его художественную систему. Такой основой может стать этнопоэтический компонент, поэтому содержание данной монографии обусловлено следующими целями, которые ставил перед собой автор:
исследовать в прозе Белова национальный образ мира как иерархическую структуру, состоящую из взаимосвязанных элементов и нацеленную на воссоздание сложных, противоречивых процессов в судьбе России;
показать национальный космос как динамическую систему, которая отражает не только логику, направление, основные закономерности изображаемого автором исторического процесса, но и трансформацию мировоззренческих позиций Белова.
Категория национального и тесным образом связанное с ней понятие традиционности[2] на сегодняшнем этапе развития науки о литературе нуждаются в непредвзятом теоретическом, эстетическом и этическом осмыслении, поскольку до сих пор являются не только предметом общественной полемики, но и объектом нападок со стороны писателей-постмодернистов[3], для которых представления о нации и традиции – ключевые как для теории национального образа мира, так и для творчества Белова – оказываются неприемлемыми.
В современном литературоведении употребление термина национальный образ мира неустойчиво (национальная картина мира, национальный космос, национальная цивилизация, национальная модель и др.), и исследования, посвящённые национальной литературной специфике, не многочисленны.
В этнопоэтике (термин В.Н. Захарова)[4] наметились две тенденции освоения национального своеобразия русской литературы. Первая связана с выявлением фольклорных мотивов и образов[5], вторая обусловлена раскрытием «православного кода»[6], который во многом осмысливается как центральный компонент этнопоэтики. Однако понятие национального образа мира, включая названные характеристики, оказывается более объёмным и охватывает, как показывает данное исследование, и другие элементы художественной системы (предметный мир и хронотоп).
Наиболее известной в области этнопоэтики является книга Г.Д. Гачева «Национальные образы мира». Исследователь определяет интересующий нас термин как «"сетку координат", которой народ улавливает мир, как космос (в древнем смысле слова: как строй мира, миропорядок), выстраивающийся перед его очами, как особый "поворот", в котором предстаёт бытие данному народу». Национальная модель мира выявляет наиболее общие для всех народов элементы, здесь, по мнению Гачева, коренится образный арсенал литературы, обычно очень стабильный[7]. Однако, как отмечает С.В. Шешунова, данная работа может быть названа скорее эссеистической, чем научной[8]. Е. Сидоров в предисловии к монографии пишет: «В основе гачевского метода лежит не формальная и даже не диалектическая логика, а художественно-философская интуиция, то, что им самим определяется как мыслеобраз»[9]. Гачев не даёт чётких научных толкований, не определяет состав художественных компонентов, формирующих национальную модель мира, трактуя её очень широко. Национальная картина мира осмысливается по-философски масштабно, она, зачастую, по мнению исследователя, не поддаётся рациональному объяснению, поскольку большая её часть находится в области мифопоэтического и неосознанно воспроизводится в художественных образах и мотивах.
Менее известна монография А.Ф. Кофмана, посвящённая изучению латиноамериканского образа мира[10]. Анализируя разноплановые художественные тексты, литературовед показал устойчивую систему мотивов, образов и мифологем, отражающих своеобразие латиноамериканской культуры. На материале отечественной литературы подобных системных исследований почти не проводилось, наиболее изученным в этой сфере является художественный мир Пушкина. В небольшой работе Т.И. Ходукиной, выполненной на основе поэтических произведений, данная тема представлена хронотопом дороги и некоторыми отдельными мотивами (дом, совесть)[11]. В.С. Непомнящий в книге «Пушкин: Русская картина мира» под национальной спецификой понимает трансформацию фольклорных канонов, осуществлённую поэтом в сказках, а также самобытность драматической системы Пушкина, которая определяется как провиденциальная, в отличие от антропоцентрической системы Шекспира. Литературовед оставляет не расшифрованным термин «русская картина мира», лишь вскользь упоминает о таких важных компонентах национального мироздания как дом, дорога, быт[12]. Таким образом, национальное своеобразие пушкинского мира исследователь, по сути, сводит к новаторству художественной системы поэта.
Наиболее значительными исследованиями национального бытия в русской литературе являются работы С.В. Шешуновой, которая на материале творчества А.И. Солженицына, И.С. Шмелёва и П.И. Мельникова-Печерского даёт многогранное представление о национальной специфике творчества каждого из перечисленных писателей. Литературовед, анализируя разнообразные мифологические, фольклорные, православные образы (Волги, Христа, Колеса, вихря) и мотивы (обрыва, усадьбы, дороги, пасхального воскресения, иконы, креста, молитвы), приходит к выводу о единстве традиций народного творчества и христианской культуры в русской литературе, об их целостности и взаимопроницаемости. Шешунова характеризует национальный образ мира как многоуровневую художественную структуру, комплекс взаимодействующих компонентов литературного текста, обладающих этнокультурной спецификой. Эти компоненты, по мнению исследователя, выявляются в образном строе, сюжетно-композиционной и пространственно-временной организации текста[13]. При исследовании национального образа мира в прозе Белова мы опираемся на данное определение.
Творчество Белова – одного из интереснейших и самобытнейших писателей второй половины ХХ столетия, представителя эпохи, которая, к сожалению, вместе с большими художниками (В.П. Астафьев, А.И. Солженицын), выразителями глубинных культурных традиций, национальной проблематики, уходит в прошлое – с точки зрения этнопоэтики является малоизученным.
На данный момент недостаточно проанализированными или совсем не исследованными остаются многие составляющие художественного мира Белова, без рассмотрения которых затруднительно понимание не только особенностей национального мировосприятия автора, но и в целом его творческой индивидуальности.
В советском литературоведении творчество Белова изучалось активно. Проблематика и поэтика его произведений рассматривались в работах В.Н. Евсеева, В.А. Емельянова, Л.Ф. Ершова, A. С. Карпова, В.В. Кожинова, Ф.Ф. Кузнецова, Ю.И. Селезнёва, B. А. Сурганова и др. В аспекте этнопоэтики исследовалось языковое своеобразие произведений (народный язык и формы его воплощения) и особенности национального характера, явленные в беловских героях (пошехонство, смирение, прикреплённость к деревенскому пространству, любовь к природе). Однако, несмотря на данные элементы поэтики, целостной монографии, посвящённой национальной специфике творчества Белова, в советской науке так и не появилось. В работах 60 – 70-х годов рассуждения о национальном своеобразии художественного мира писателя в основном носили фрагментарный характер и представали в рамках других элементов поэтической системы (типология героев, формы речи, пейзаж). Материалом для анализа чаще всего являлись повести «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы», реже – «малая» проза и роман-хроника «Кануны». Не изученным с точки зрения проявления специфики национального мировидения оставался роман «Всё впереди», который в нашем исследовании впервые рассматривается в аспекте традиционных представлений о мире. Помимо этого, ряд тем, проблем, образов и мотивов (судьба России, образ деревни, тема коллективизации, религиозные мотивы), играющих большую роль в итоговом осмыслении национальной модели мира в творчестве писателя, на современном этапе развития общества, истории и культуры нуждаются в новом освещении. Исследования 60 – 70-х годов, в силу их принадлежности к советской эпохе, в той или иной мере не лишены идеологических влияний.
Статьи о Белове, появившиеся в конце 80-х – в 90-е годы, также далеки от непредвзятого изучения творчества писателя, поскольку в большинстве своём несут отпечаток социально-политических полемик переходного исторического времени и отражают не столько специфику поэтического мира автора, сколько критику его жизненной и общественной позиции[14].
В современном литературоведении интерес к фигуре Белова возрождается. Возможно, это связано с тем, что общество постепенно возвращается к ценностям, которые в своём творчестве культивирует писатель (духовность, религиозность, самобытность), со стабилизацией социально-политической и культурной ситуаций, с полноправным включением творческой и общественной деятельности Белова не только в контекст «деревенской прозы», но и в общий литературный процесс ХХ столетия[15].
В связи с этим особое значение приобретает создание целостной концепции творчества писателя, нахождение сердцевины, организующей его художественную систему. Такой основой может стать этнопоэтический компонент, поэтому содержание данной монографии обусловлено следующими целями, которые ставил перед собой автор:
исследовать в прозе Белова национальный образ мира как иерархическую структуру, состоящую из взаимосвязанных элементов и нацеленную на воссоздание сложных, противоречивых процессов в судьбе России;
показать национальный космос как динамическую систему, которая отражает не только логику, направление, основные закономерности изображаемого автором исторического процесса, но и трансформацию мировоззренческих позиций Белова.
Глава I
ПРЕДМЕТНЫЙ МИР – ОДНА ИЗ ФОРМ ВОПЛОЩЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО БЫТИЯ
Быт как составная часть национальной картины мира в повести «Привычное дело»
Вещный мир – отображение гармонии национального бытия
Одним из важнейших направлений в современном литературоведении является изучение проблемы поэтики вещного мира, рассмотрение категории вещи в художественном мире писателя.В данном исследовании под вещным миром (вещный космос, предметный мир) понимаются реалии материальной культуры, окружающие человека. Понятие художественная вещь (художественный предмет) вслед за А.П. Чудаковым трактуется, как те «<…> мыслимые реалии, из которых состоит изображённый мир литературного произведения и которые располагаются в художественном пространстве и существуют в художественном времени»[16].
Следует отметить, что в науке о литературе категория вещи до конца теоретически не осмыслена. Проблема предметного мира изучена недостаточно, специальных работ, ей посвящённых, немного. Отдельные наблюдения о сути художественного мира вещей, о предметной сфере в творчестве разных писателей находим в исследованиях Г.А. Гуковского, Е.С. Добина, Ю.В. Манна, С.И. Машинского, В.Н. Топорова, А.В. Урманова, В.Е. Хализева и других учёных.
Понятие вещного мира наиболее глубоко раскрыто в работах А.П. Чудакова[17]. Исследователь анализирует формы и способы организации предметного мира, рассматривает его основные составляющие, возможные образные проявления, особенности взаимодействия мира реальных вещей и вещей художественных. Литературовед придаёт исключительную важность вещным образам в творческом мире того или иного писателя, поскольку ракурс изображения предметов, их количество, степень приближенности или отдалённости помогают раскрыть творческую индивидуальность автора, особенности художественного видения: «Список предметов уже может служить первоначальным индикатором при анализе <…>. Каждый вещный прототип <…> определённым образом изображается – в него вкладывается авторское мироощущение, рождаемое ситуацией, фабулой, личностью героя, и, главное, авторское видение предмета»[18]. Предметный мир характеризует систему ценностей писателя, его мировидение не меньше, чем язык, структура сюжетов и система персонажей.
Быт является органичной составляющей вещного космоса. Ю.М. Лотман считает, что быт прежде всего характеризуется миром вещей. Однако при этом исследователь отмечает, что быт – понятие более глубокое, включающее не только жизнь вещей, но и обычаи, ритуал ежедневного поведения, строй жизни, распорядок дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы отдыха[19], то есть то, что во многом определяет культурную специфику нации. В русской литературе сложились две тенденции в описании быта – сатирическая и поэтическая. Обе традиции представлены широко (Н.В. Гоголь, И.А. Гончаров, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, М.А. Булгаков). Сатирическая линия предполагает воспроизведение быта как воплощение пороков отдельного человека и общества в целом, как отражение бездуховного, обыденного существования. Быт в данном случае часто предстаёт унылым и однообразным, он тяготеет над человеком. Чрезвычайно органичной для национальной художественной культуры является традиция поэтического бытописания, при которой быт характеризуется как проявление семейной гармонии, домашнего тепла и уюта, прочности семейных отношений, высокой одухотворённости Предметные образы при таком подходе изображаются как нечто родное, близкое сердцу, прочно вошедшее в жизнь героев произведения. Именно с поэтической традицией описания быта мы встречаемся в повести В.И. Белова «Привычное дело», которая была опубликована в журнале «Север» в начале 1966 года и явилась одним из первых значительных произведений «деревенской прозы». Она вызвала широкий отклик у читателей, стала объектом внимания критиков и литературоведов.
В.И. Белов стоит в ряду писателей (Н.С. Лесков, И.С. Шмелёв, М.А. Шолохов, А.И. Солженицын, В.П. Астафьев, В.Г. Распутин), в творчестве которых поэтическая сторона быта с его утварью и предметами домашнего обихода занимает одно из главных мест и часто берёт на себя характеризующие функции. Данная особенность художественного мира В.И. Белова отмечается современными исследователями[20]. В литературоведении существует точка зрения, согласно которой «писатели-деревенщики», в том числе и Белов, уделяют чрезмерное внимание бытовым реалиям. Однако, при общей наполненности произведений бытовыми характеристиками, они не являются избыточными, так как всегда подчинены определённым задачам и художественно мотивированы. Ф.Ф. Кузнецов замечает, что описание быта в произведениях В.И. Белова (в силу отличного знания писателем крестьянского мира и крестьянских характеров) подробно и основательно, но достоверность бытописания для автора не самоцель, так как подчинено главному: выявлению духовного смысла жизни, им описываемой[21]. По мысли Л.Ф. Ершова, писатель прибегает к богатой «бытовой фактуре» потому, что она является одним из ярких проявителей народного бытия[22].
Главная задача, которую ставит Белов, обращаясь к предметному бытовому миру, – создать общую атмосферу неповторимости, особого очарования русского деревенского быта, передать его вековые устои и традиции.
Художественное пространство повести «Привычное дело» не перегружено бытовыми предметами, они появляются постепенно, по мере необходимости. Писатель не стремится детально и подробно изобразить все предметы, попадающие в его поле зрения или в видение героев. Быт представлен лаконично, но при всей сжатости и краткости читатель не теряет ощущения полноты, слаженности и единства предметно-бытового мира произведения.
Анализ предметной составляющей «Привычного дела» даёт основания для обращения к истокам русской литературы. Описание бытового предметного мира повести В. Белова можно соотнести и сопоставить с бытописаниями в древнерусских произведениях. В.Н. Топоров в работе «Святость и святые в русской духовной культуре», обращаясь к анализу вещного мира «Жития Феодосия Печерского», замечает, что, при всём богатстве и разнообразии вещей в древнерусском произведении, они не создают ощущения перенасыщенности и доминирования над другими художественными деталями. Изучая «Житие», исследователь отмечает: «Вещи появляются естественно, "не тесно" <…>. Мир, создаваемый ими, прост и разумно упорядочен <…>. Все они как бы выстраиваются вокруг человека»[23]. Данная особенность прослеживается и в повести «Привычное дело», внутренний мир которой не загромождён, не отягощён предметами. Естественно вливаясь в художественное пространство, они создают атмосферу душевного тепла, уюта, упорядоченности домашнего космоса.
Предметно-бытовой мир описываемой в повести семьи, в основном, не выходит за пределы дома или тесно связан с теми делами, которыми заняты герои. Убранство избы Ивана Африкановича и Катерины вполне согласуется с традиционными патриархальными особенностями обстановки русского крестьянского дома. Центральное место в избе занимает печь, которая делит внутреннее пространство на две половины: женскую и мужскую. В повести акцентирована женская половина, находящаяся за перегородкой и составляющая кухню. Там бабка Евстолья проводит большую часть своего времени, занимаясь домашними делами. Мужское пространство избы, главным компонентом которого являлся «святой угол», автором не упоминается, это может быть связано со следующими причинами. Во-первых, с отсутствием такового в избе Дрыновых, что для советского атеистического времени, в частности для 1960-х годов, весьма характерно и закономерно. Во-вторых, со специальным намерением подчеркнуть и противопоставить обжитое, гармоничное, упорядоченное женское пространство неустроенному мужскому. На женской половине дома протекает практически вся жизнь его обитателей. Именно там собирается семья за столом, туда приглашаются гости, для того чтобы выпить чаю и обсудить происходящие события, там сидят дети, слушая сказки бабки Евстольи. На мужской же части избы никаких важных событий не происходит. Она выпадает из общей картины дома, что не может не свидетельствовать о некой её духовной неполноте. Автор не показывает место в доме, где должны находиться личные и хозяйственные вещи Ивана Африкановича, нигде нет упоминания о пространстве, закреплённом именно за ним. Образ хозяина дома, по большей части, изображается автором вне избы. Он представлен в лесу, у реки, на покосе, в поле, в избе у Мишки или у Степановны и очень редко – в своём доме.
Что касается предметов интерьера, то они также вполне традиционны, среди них лавки, стол, люлька. Но есть в убранстве избы вещи, навеянные новым временем, – это комод, шкаф, кровать, часы. Несмотря на свою новизну по отношению к патриархальной цивилизации, они гармонично вписываются во внутренний мир избы, не нарушая его. Комод, появляющийся в повествовании один раз, передан взглядом маленького Володьки. Успокоившись и обретя своё место в люльке, ребёнок воспринимает окружающий мир только с положительной стороны, и все предметы, попадающие в его поле зрения, окружены светом и теплом: «Володька лежал в люльке довольный и успокоившийся. <…> Он задумался, глядя на солнечный зайчик, отражённый на стене стеклом комода»[24]. Солнечный зайчик, сразу же замеченный Володькой, указывает на то, что домашняя атмосфера наполнена уютом и теплом, которые маленький человек чутко улавливает. Такие предметы, как шкаф, кровать автором особо не выделяются. Это необходимые предметы интерьера, которые нужны человеку в хозяйстве. В шкафу, например, стоят самовар, чайные чашки и другая посуда, там же хранятся коробки с пластилином для заделывания оконных щёлок и деньги. Кровать – место отдыха Катерины и Ивана Африкановича. Данные предметы не акцентируются в повествовании, им не отводится какая-то важная смысловая функция. Они не выделяются в интерьере избы, не притесняют другие предметы и, следовательно, не нарушают общего единства дома.
Устройство крестьянского дома, изображение которого в повести В. Белова соотносится с северными русскими традициями, можно сопоставить с домом из рассказа А. Солженицына «Матрёнин двор». Его описание восходит к представлениям и традициям средней полосы России. Произведение Солженицына, опубликованное в «Новом мире» в 1963 году, несомненно, было знакомо Белову перед началом работы над «Привычным делом». Белов, как и автор «Матрёниного двора», был «новомирским» автором и напечатал в журнале А. Твардовского «Плотницкие рассказы», «Бухтины вологодские». Повесть Белова и рассказ Солженицына многие литературоведы считают типологически родственными, так как они относятся к истокам «деревенской прозы».
Восприятие как внешнего вида, так и внутреннего убранства крестьянского дома различается у писателей. Если Солженицын отводит избе Матрёны Васильевны отдельное подробное описание, выделяя русскую печь, «святой угол», фикусы, горницу, многослойные обои[25], то описания Белова, наоборот, очень лаконичны и фрагментарны, они проступают только в отдельных эпизодах. В произведении Солженицына повествование ведётся от лица автобиографического персонажа – недавнего зэка, школьного учителя Игнатича, следовательно, мы имеем дело со взглядом как бы извне, с сознанием героя, большую часть жизни проведшего совсем в другом мире и близко не знакомого с деревенской жизнью, поэтому от его взгляда не уходит ни одна мелочь. Кроме того, обострённое внимание к подробностям и деталям является отличительной чертой стиля Солженицына. Автор же «Привычного дела» родился и вырос в деревне, жил там на протяжении долгого времени. Он является органичной частью деревенского универсума, значит, взгляд мировоззренчески близкого автору нейтрального повествователя[26] – это взгляд изнутри. Устройство, внешний вид избы не представляется повествователю чем-то новым и необычным, поэтому в повести для них не выделяется отдельного, полного описания.