Тертлдав Гарри. Император для легиона

   — Спасибо, — написал Апокавкос. Писал он, разумеется, по-видессиански, хотя, научившись говорить по-латыни, предпочитал беседовать с легионерами на их языке.
   Солдат с трудом поднялся на ноги и пошел за Горгидасом.
   — Хорошо еще, что намдалени Дракса и регулярные солдаты-видессиане не пожаловали к нам вместе с головорезами Ршаваса, — сказал вечером этого же дня Марк Гаю Филиппу. — Они могли доставить нам кучу неприятностей, а мы сейчас не можем позволить себе даже незначительных потерь, особенно после того, что случилось на западных территориях.
   Центурион обглодал куриную ногу и бросил косточки в огонь.
   — А зачем им было идти вместе с Ршавасом? — удивился он. — Ты хорошо знаешь и намдалени, и имперских солдат. Неужели ты думаешь, у них хватит духа присоединиться к такой банде негодяев, как люди Ршаваса? Ты полагаешь, они любят их больше нашего? Да они рады-радешеньки, что мы намяли бока этим паршивцам и срубили у них пару голов. Едва ли над этими негодяями прольется много слез.
   Поразмыслив, Марк признал, что Гай Филипп прав. Вожди осажденных использовали Ршаваса и его шайку в своих целях, но солдатам и горожанам они вряд ли были по душе.
   — Сфранцезы, — сказал он, и слово скользко сошло с языка.
   Гай Филипп кивнул. Он отлично понял трибуна.
   Туризин Гаврас выбрал для штурма серое, туманное утро. Правда, туман этот, в отличие от укрывшего корабли с острова Ключ, не был густым, как каша, а напоминал скорее легкую дымку, видимость в которой не превышала ста шагов.
   — Значит, не все мои молитвы были напрасны! — торжественно провозгласил Гай Филипп, вызвав этим заявлением легкие смешки у легионеров.
   — Выполнение порученного нам дела в большой степени будет зависеть от того, сумеют ли твои лучники прикрыть нас как следует, — обратился Марк к Лаону Пакимеру. Катриш привел своих людей под стены города после двухнедельной операции по добыче фуража и продовольствия.
   — Знаю, — сказал Пакимер. — Наши колчаны полны стрел, и стреляют мои катриши недурно, но даже они не могут попасть в цель, которую не видят.
   — Разумеется, — согласился Скаурус, который только радовался легкому туману. — И все же, если твои лучники будут осыпать вершину стены стрелами, осажденные не станут особенно высовываться и моим солдатам будет легче.
   — Конечно, — отозвался предводитель кочевников иронически, и трибун слегка покраснел — не ему учить Пакимера, куда и как стрелять. Он знал, что катриши берут в руки лук с трехлетнего возраста, и постарался как можно быстрее найти новую тему для разговора.
   Звук трубы, неожиданно громкий в предутренней тишине, прервал их беседу. Марк узнал императорские фанфары, подающие сигнал к атаке. Напряженное ожидание кончилось, настало время действовать Последняя нота трубы еще звенела в воздухе, когда, созывая легионеров, загудели рога букинаторов. Крича во все горло: «Гаврас!», — римляне бросились к Серебряным воротам и к нише, через которую совершил вылазку отряд Ршаваса Многие легионеры несли деревянные настилы и мостки, колья и мешки с землей, чтобы преодолеть с их помощью ров и добраться до стен.
   Первая линия обороны — невысокая насыпь около стены — мало отличалась от той, что соорудили солдаты Гавраса, если не считать того, что она была сделана из камня. Несколько пикетов видессиан, стоявших возле нее, были быстро перебиты или захвачены в плен — Сфранцезы и не подумали открывать ворота, чтобы выручить их, когда воины Туризина выросли из тумана.
   Высоко над Серебряными воротами, напоминая о том, что Видессос считался святым городом, висело изображение Фоса. Сейчас оно было повреждено — гудя над головами римлян, как рой злых пчел, стрелы катришей летели в столпившихся на стенах защитников крепости. С ревом проносились тяжелые стрелы и камни из баллист, часть их обрушивалась на солдат Сфранцезов, другие, подобно чудовищным молотам, колотили в ворота и каменную кладку.
   — Перезарядить баллисты! Давай, давай натягивай тетиву! — кричал видессианский офицер, удивительно похожий на Гая Филиппа.
   Старший центурион громко созывал легионеров, приказывая ям подтащить тараны к обитым железом порталам Серебряных ворот. Небольшие навесы, защищавшие солдат, тянущих тараны, от лившихся со стен смолы и горячего масла, постепенно приближались к воротам. Взглянув на вершины укреплений, Марк вдруг почувствовал прилив надежды. Он не слишком верил, что длинные тяжелые стрелы, камни и стрелы катришей сумеют отогнать защитников от стен, и все же, пусть даже ненадолго, это произошло. Не встретив сопротивления со стороны осажденных, тараны заняли позицию напротив ворот, замерли, а затем начали размеренно бить в них, словно в гигантский барабан.
   На лице Гая Филиппа показалась волчья улыбка.
   — Створки ворот так крепки, что могут стоять вечно, но петли долго не выдержат, — сказал он трибуну.
   Тараны продолжали грохотать, однако катриши не могли держать защитников города под смертоносным дождем своих стрел вечно — их руки устали, тетива луков ослабла, колчаны пустели. Солдаты снова стали появляться на стенах.
   Один из людей Багратони крикнул от боли, когда кипящее масло обожгло ему плечо, просочившись сквозь доспех. Следующий котел кипящего жира должен был опрокинуться на римлян, но стрела катриша впилась в лоб тащившему его видессианину, тот рухнул замертво, и котел вылился на его товарищей. Римляне радостно завопили, услышав крики боли и ярости, донесшиеся до них со стен. Между тем камни и тяжелые стрелы, пущенные из башен крепости, начали достигать легионеров. Катриши стреляли теперь не так часто, и катапульты, установленные на стенах и башнях, заработали с удвоенной силой.
   — Лестницы! Лестницы! — донесся до Марка рев сотен солдатских глоток. Скаурус бросил туда быстрый взгляд и увидел, как воины Туризина быстро карабкаются вверх по приставным лестницам. Каждый из них знал, что, если лестницы будут опрокинуты прежде, чем они достигнут верхушек стен, их почти наверняка ждет гибель. У легионеров лестниц не было — это чересчур рискованно, подумал трибун. Тараны все еще глухо гремели у ворот. С башни опустилась цепь с большим крюком на конце, чтобы зацепить кого-нибудь из атакующих, но римляне, ожидавшие чего-то подобного, быстро сбили ее. Огромные металлические бляхи и петли ворот трещали и стонали при каждом ударе тарана, тяжелые дубовые створки стали подаваться внутрь.
   — Ага, вот теперь мы им наконец покажем! — крикнул Виридовикс. Его глаза горели от возбуждения. Он высоко поднял свой меч и погрозил им стоявшим на стенах видессианам. Эта битва на расстоянии, дуэль таранов и катапульт была слабым заменителем рукопашного боя, который он так любил.
   Марк не был так возбужден предстоящей схваткой, но и он чувствовал, как в нем крепнет уверенность в победе. Солдаты Сфранцезов оборонялись не слишком хорошо. Иначе при таких фортификационных сооружениях римляне никогда не смогли бы пробиться с таранами к Серебряным воротам, не говоря уже о том, чтобы начать крушить их. Он подумал о том, скольких солдат недосчитаются в крепости, после того как матросы Элизайоса Бурафоса блокировали город с моря и начали топить вражеские корабли, и вынужден был признать, что иногда и флот оказывается весьма полезен.
   Сражение у ниши развертывалось, однако, не столь удачно для легионеров. Толстый металлический стержень, торчащий из стены, защищал ворота ниши от осадных машин и позволял защитникам ее стрелять по флангам атакующих. Видя, что потери здесь неизбежно будут возрастать, Скаурус приказал легионерам отойти, оставив перед нишей только несколько взводов, чтобы не дать видессианам совершить вылазку. Еще один, последний удар таранов, работающих теперь в унисон, и Серебряные ворота осели, будто усталые старики. Римляне бросились вперед, опрокидывая защитников и крича, что город взят.
   Но до взятия города было еще далеко. Перед ворвавшимися в Серебряные ворота возникла высокая стена внутренних укреплений. Она надежно преграждала дорогу в город, а лучники видессиан сеяли под ее прикрытием смерть в рядах легионеров. Отважные, как всегда, катриши Лаона Пакимера поспешили на помощь римлянам и, не имея тяжелого вооружения, несли теперь большие потери. Видя, как падают его солдаты, Пакимер остался невозмутим, только пятна оспин резко проступили на его страшно побелевшем лице. Тем не менее он продолжал посылать своих людей на помощь легионерам.
   Все больше и больше лучников появлялось на внутренней стене, все чаще летели стрелы, выпускаемые ими из бесчисленных бойниц. Положение прорвавшихся римлян ухудшалось с каждой минутой. В отличие от ударившихся в панику защитников Клиата, видессиане сделали свои укрепления смертельно опасными.
   — Тестудо!— скомандовал Гай Филипп, и щиты поднялись, закрывая легионеров от дождя стрел. Однако даже сдвинутые щиты не могли уберечь римлян от кипящих воды, масла и смолы, раскаленного песка, лившихся на них сквозь отверстия в стене. Люди выкрикивали проклятия и стонали от боли, когда их обжигало масло или смола. Еще хуже был расплавленный металл. Даже бронзовые покрытия щитов дымились и чернели от соприкосновения с ним, а если хоть капля касалась тела, она прожигала его до кости.
   Скаурус в отчаянии стиснул зубы. Пробившись через Серебряные ворота, осаждающие угодили в ловушку. Лучше бы они потерпели неудачу еще при штурме с внешней стены. Тараны, защищенные кабинками, продолжали бить во внутренние укрепления, но обслуживающие их солдаты падали один за другим, пронзенные стрелами. Внутренние ворота оказались еще более крепкими, чем внешние, и трибуну было ясно, что прорваться сквозь них легионерам уже не под силу. У них не было надежды разбить новые ворота и одолеть свежих, не измотанных боем солдат Ортайяса. Располагай Скаурус неограниченным числом людей, мог бы, пожалуй, рискнуть, но отряд римлян не столь уж велик, и, если он погибнет у этих стен, восстановить его будет невозможно.
   Марк искренне хотел помочь Туризину, но сейчас он был прежде всего командиром наемников, и значит, должен был во что бы то ни стало сохранить своих людей. Без них он не сможет помочь никому, в том числе и самому себе.
   — Всем отойти, — приказал трибун и дал сигнал букинаторам протрубить отступление.
   Команде этой легионеры повиновались без особого сожаления. Они яростно бросились в атаку и стойко сражались, но столкнувшись с врагом на этот раз, поняли всю невозможность одолеть его. И снова их защищали катриши, прикрывая отступление. Особенно трудно было тянуть назад тараны и тяжелые навесы — громоздкая и все же необходимая защита.
   Лаон Пакимер отмахнулся от слов благодарности, с которыми обратился к нему трибун, и сказал только одно:
   — Не мог бы ты попросить своего врача помочь моим раненым?
   — Конечно.
   — Благодарю. Орудие, которым он выдергивает стрелы из ран — умная штука, а руки — аккуратные и мягкие, хотя язык острее бритвы.
   — Горгидас! — позвал Марк, и грек вырос словно из-под земли. Полоса перевязочной ленты болталась у него на левой руке.
   — Что тебе нужно от меня сейчас, Скаурус? Если ты хочешь потушить пламя, бросая в него человеческие тела, то, по крайней мере, дай мне возможность беспрепятственно чинить их снова. Я теряю драгоценное время.
   — Помоги катришам. Стрелы лучников причинили им больше вреда, чем легионерам, поскольку доспехи у них более легкие. Кстати, Пакимер с большой похвалой отозвался о твоем инструменте для выдергивания стрел.
   — Ложка Диокла? Да, полезная штука — Грек снял инструмент с пояса и протянул его двум офицерам. Гладкая бронза была покрыта кровью.
   — А теперь скажите мне, чья на нем кровь — римская, видессианская или, может быть, кровь катришей? — Врач не стал ждать ответа и продолжал: — Вот и я не могу сказать. У меня не было времени, чтобы это выяснять, и в будущем я не собираюсь этим заниматься. Благодаря вам, работы всегда хватает, так что, с вашего позволения, я вернусь к делу.
   Пакимер уставился на удаляющегося врача.
   — Это означало «да»?
   — Я думаю, он все это время лечил всех раненых, включая катришей. Я должен был догадаться раньше.
   — Духи добра стоят за плечами этого человека, — медленно сказал Пакимер. В его глазах было суеверное удивление, а в голосе прозвучала печаль, когда он закончил свою мысль. — Духи и демоны сегодня везде и всюду, но Равновесие, к несчастью, смещается в сторону от нас.
   По мнению видессиан, катриши были еще большими еретиками, чем намдалени. Когда люди Княжества говорили о Фосе-Игроке, то говорили они, по крайней мере, с надеждой, что в конце концов Фос победит Скотоса. Народ Пакимера считал, что битва между добром и злом ведется на равных, и неизвестно, кто будет абсолютным победителем, если победа вообще возможна.
   Скаурус слишком устал, чтобы вступать с катришем в споры о тонкостях веры, которой не разделял. С некоторым удивлением он заметил, что вокруг стало совсем светло, а небо из серого превратилось в голубое. Когда же исчез туман? Тень трибуна падала в сторону от Видессоса, солнце било прямо в глаза. Сражение заняло целый день, а результаты не стоили того, чтобы его затевать.
   Со стены послышались издевательские крики и смех — враги увидели, что римляне отступают. И громче всех хохотал рокочущим басом Отис Ршавас.
   — Возвращайтесь к своим мамашам, сопляки! — проревел он, и голос его был полон ненависти. — Вы играли там, где не полагается, и отшлепали вас за дело. Идите домой, если не хотите очередной порки!
   Марк проглотил комок в горле. Он думал, что хуже уже не будет, но понял, что ошибался. Поражение стало горше во много раз, оттого что он принял его из рук Ршаваса. Голова трибуна тяжело опустилась на грудь, когда он вел усталых и израненных солдат назад, в лагерь.
   Солдаты Сфранцезов праздновали победу, и торжества затянулись далеко за полночь. У них были все причины веселиться: ни одна из атак Туризина не увенчалась даже незначительным успехом. Действия римлян оказались наиболее удачными, но Скаурус-то знал, как далеки от победы были его легионеры. Шум веселья, доносящийся из города, добавил горечи в поражение, и трибун, слыша злые разговоры солдат у костров, не мог винить их за это. Они бились в полную силу, но камень и железо были сильнее плоти и крови.
   Когда в римский лагерь пришел намдалени, обозленные часовые едва не закололи его, прежде чем он сумел объяснить, что послан к Скаурусу по важному делу и будет говорить только с ним.
   Трибун пришел к северным воротам лагеря с мечом в руках. Как и его солдаты, он не собирался проявлять в эти минуты чрезмерной доверчивости. Но островитянин был ему знаком — Файярд служил когда-то под командой покойного мужа Хелвис — Хемонда. Выйдя из темноты он, по обычаю халога, сжал двумя ладонями руку Марка.
   — Сотэрик спрашивает, не хочешь ли ты разделить с ним кувшин вина в нашем лагере? — спросил намдалени. Годы жизни в Империи почти избавили его речь от акцента.
   — И это все, что ты должен сказать мне наедине? — удивился Скаурус.
   — Я только выполняю поручение, — пожал плечами Файярд, всем своим видом выражая предельную скромность и привычку подчиняться приказам, даже если он и не видит в них смысла.
   — Разумеется, я приду. Подожди несколько минут.
   Марк быстро разыскал Гая Филиппа и передал ему просьбу Сотэрика. Глаза старшего центуриона сузились, и он задумчиво почесал подбородок.
   — Ему что-то нужно от нас, — подтвердил он предположение Скауруса и через минуту добавил: — Он не слишком хорошо играет в эти игры, а? Через несколько минут весь лагерь будет знать, что ты ушел на какую-то тайную встречу. Ему надо было передать свое поручение через наших часовых, тогда никто не обратил бы на это внимания.
   — Может быть, мне лучше снять тебя с поста, — сказал Марк. — Ты, кажется, стал слишком искушенным в интригах.
   — Ха! Не надо быть коровой, чтобы знать, откуда берется молоко, — фыркнул Гай Филипп, зная, что угроза Марка несерьезна.
   Скаурус рассмеялся, чувствуя себя почему-то после разговора со старшим центурионом намного лучше, чем до неудачного штурма. За те десять минут, которые занял путь до лагеря намдалени, трибуна и Файярда трижды останавливали часовые. Еще вчера они не обратили бы на них никакого внимания, сегодня же все были начеку и хватались за лук или копье при малейшем шорохе. Поражение, подумал Марк, заставляет солдат подозревать собственную тень. Еще один часовой в полном вооружении стоял у палатки Сотэрика. Немного близорукий, он внимательно вгляделся в лица Марка и отступил, лишь узнав трибуна. Файярд вежливо откинул полу палатки, пропуская Скауруса вперед.
   — Разве ты не идешь со мной? — спросил Марк.
   — Нет, клянусь Игроком, — ответил солдат. — Сотэрик оторвал меня от костей как раз в тот момент, когда, я начал выигрывать. Так что, с твоего позволения… — Он ушел, не закончив фразы.
   — А, Скаурус, входи или, по крайней мере, закрой палатку, — позвал его Сотэрик. — Ветер задует все свечи.
   Если у Марка и были какие-то сомнения относительно того, что приглашение это — не просто жест дружбы, то вид людей, собравшихся у брата Хелвис, устранил их. У входа сидел с перевязанной рукой Аптранд, сын Дагобера, и смотрел на всех холодными, волчьими глазами. Рядом с ним были двое намдалени, которых Марк знал только по именам: Клосарт Кожаные Штаны и Тургот из Сотевага — города на восточном побережье острова Намдален. Четыре человека в палатке представляли все отряды намдалени, входящие в армию Гавраса. Они подвинулись, уступая Скаурусу место. Тургот тихо выругался.
   — Стрела попала мне в задницу, — объяснил он римлянину. — Повезло, что называется!
   — Ему абсолютно наплевать на то, что случилось с твоей задницей, — пробурчал Клосарт.
   Марк подумал, что Клосарт выглядит довольно нелепо в тесных кожаных штанах, которые он любил носить. Ему было около пятидесяти лет, и живот его выпирал над поясом. Но лицо было жестким и умным, лицо человека, который сперва ввязывается в битву… а там уж будь что будет.
   — Выпей, — предложил Тургот и налил ему в кружку вина из пузатого кувшина. — Мы не хотим, чтобы ты усомнился в правдивости Файярда, который передал тебе приглашение, а ведь он говорил о кружечке вина, не так ли?
   Марк кивнул и отпил глоток из вежливости. Несмотря на свою прямолинейность и неприязнь к обычаям и нравам видессиан, некоторые намдалени играли в ту же хитрую игру, что и их хозяева, причем иногда даже более успешно, чем те, от кого они этому научились.
   Сотэрик, однако, не принадлежал к их числу. Одним духом выпив вино, он отставил в сторону пустую кружку и спросил:
   — Что ты думаешь о сегодняшнем крахе?
   — То же, что и раньше, — ответил трибун. — Стоя на таких стенах, армию остановит и дюжина стариков, если они не настолько выжили из ума, чтобы уронить камни себе на голову.
   — Ха! Сказано хорошо! — Аптранд обнажил зубы в гримасе, которая должна была изображать улыбку. — Но вопрос в другом. Гаврас послал нас в первых рядах, чтобы мы погибли, а это нам совсем не по нутру. Для чего нам служить такому человеку?
   — Значит, вы думаете перейти к Сфранцезам? — осторожно спросил Марк. Если они ответят «да», он знал, что пустит в ход всю свою хитрость и ум, чтобы покинуть лагерь намдалени, потому что этого выбора он не сделает никогда. Ну, а если хитрость и ум не помогут… Марк передвинулся так, чтобы в случае опасности удобнее было выхватить меч.
   — Я плюю ему в лицо, как плюю сейчас на пол, — сказал Клосарт и с отвращением сплюнул. — Ничтожная блоха, идиот, вообразивший себя императором.
   — Эта чернильная душа во много раз хуже, чем Гаврас. Он и его медные «золотые» монеты, — кивнул Сотэрик.
   — Но что же остается тогда? — спросил Марк в замешательстве.
   — Родина, — сказал Тургот, и нескрываемая тоска прозвучала в этом слове. — Наши парни объелись войной и всем прочим досыта, да и я тоже. Пусть проклятые видессиане сами варятся в своем котле и пусть обе стороны сгорят вместе! Дай мне снова мой прохладный Сотеваг и большие волны безбрежного моря… А если рекруты Империи явятся к нам, я спущу на них борзых собак, как твой васпураканский друг сделал с ихним жрецом.
   Трибун никогда не был на острове Намдален и все же ощутил зависть к этим людям. Ведь его собственный мир потерян для него навеки, а в этом мире он и его легионеры не имели дома, и не похоже, что когда-нибудь сумеют обрести его.
   — По твоим словам, все очень просто, — сухо сказал он. — Но что ты предлагаешь? Идти через восточные провинции Империи, пока вы не доберетесь до Намдалена?
   Его сарказм не достиг цели.
   — А почему бы и нет? — сказал Клосарт. — Что смогут сейчас сделать имперцы, чтобы остановить нас?
   — Это будет нетрудно, — согласился Аптранд. — Наскребая людей для войны с Каздом, Империя вычистила все гарнизоны. А теперь еще гражданская война. Как только мы выйдем из Видессоса, на нашем пути не встретится ни одной армии, ни одного большого отряда. Если же Туризин попытается удержать нас здесь, Сфранцезы выйдут из города и сожрут его живьем.
   Холодная логика Аптранда была убедительной. Мрачный намдалени сказал то, что собирался сделать, и, скорее всего, сумеет довести задуманное до конца.
   — Но почему вы говорите это мне? — спросил Марк единственное, что, на его взгляд, оставалось уточнить.
   — Мы хотим, чтобы ты и твои солдаты ушли с нами, — ответил Сотэрик.
   Трибун уставился на него в полном недоумении. Намдалени горячо продолжал, размахивая руками:
   — Князь Томонд, пусть любовь Фоса будет с ним, очень обрадуется таким бойцам, как твои люди, он примет вас к себе на службу. У нас в Княжестве достаточно места для домов и земли для пашни. Твои солдаты получат землю, а ты сможешь стать графом, я не сомневаюсь в этом. Как тебе это нравится, а? Скаурус, великий граф Скаурус. Если ты будешь участвовать в военных походах, то это вполне возможно.
   То, что Сотэрик решил пощекотать его самолюбие, оставило трибуна равнодушным. Он никогда не был тщеславен. Кроме того, будучи военачальником в Империи, он имел больше влияния, чем даст ему титул в Княжестве Намдален. Но впервые с того дня, как римлян забросило в этот мир, Марк почувствовал, что его прельщает возможность изменить Видессосу. Сейчас ему запросто предложили вещь, которую он считал для себя недостижимой — дом и собственное место под солнцем, место, которое будет принадлежать только ему. Одна мысль о возможности получить клочок земли казалась его солдатам чудом. Чтобы ушедшие в отставку ветераны могли получить обещанную им их командирами землю в Риме, вспыхивали гражданские войны.
   — Дом и кусок земли…
   — Да, чужестранец, у нас чудесная родина, — сказал сентиментальный Тургот, раскисший от воспоминаний о земле, по которой тосковал. — Сотеваг расположен на побережье, среди дубовых лесов и полей пшеницы, проса и ржи. Я провел там большую часть своей жизни. Я люблю кататься на лошади по высоким зеленым холмам, покрытым вереском и мхом, где пасутся стада овец. Небо там совсем другого цвета, не такое, как здесь, глубокое, синее. Можно подумать, что ты видишь сквозь него, такое оно прозрачное. В вышине поет ветер, и пахнет там вовсе не пылью и навозом…
   Римлянин сидел погрузившись в воспоминания об утраченном навсегда Медиолане, о покрытых шапками снега Альпах, которые были видны из уютного крестьянского дома, о кисловатом италийском вине, о стране, где все, и он в том числе, говорили по-латыни, а не спотыкались на этом, все еще чужом для него языке…
   Все четверо намдалени внимательно смотрели на него. Клосарт видел его колебания, но, по привычке не доверять никому, кроме своих соотечественников, неправильно истолковал молчание Марка. Переходя на островной диалект островитян, он сказал:
   — Я же говорил, что мы не должны были звать его сюда. Посмотрите, он думает о том, продать ему нас или нет.
   Клосарт не догадывался, что Скаурус знает этот язык, непонятный почти никому из видессиан, время, прожитое с Хелвис, не прошло даром. Трибун опустил глаза, вспыхнувшая было надежда потухла. Он и его легионеры были для намдалени такими же чужими, как и для видессиан.
   Сотэрик, однако, знал Марка лучше, чем другие, и увидел, что трибун понял фразу его товарища. Пронзив Клосарта яростным взглядом, он извинился перед Скаурусом как можно сердечнее.
   — Мы знаем, чего ты стоишь, — подтвердил Аптранд. — Иначе ты не был бы здесь.
   Скаурус кивнул, благодарный ему за эти слова. Одобрение такого солдата было похвалой, стоившей многого.
   — Я передам моим людям ваше приглашение, — ответил он.
   На каменном лице Клосарта отразилось недоверие, но трибун говорил вполне искренне. Не было смысла скрывать от легионеров предложение намдалени или запирать их в лагере и убивать любого островитянина, подошедшего к ним на двадцать шагов… Лучше опережать события, не давая им опередить тебя.
   Когда трибун вышел из палатки своего шурина, Файярда поблизости не было видно. Где-то рядом, громко стуча, перекатывались кости, и намдалени, без сомнения, решил, что Скаурус хорошо знает дорогу к своему лагерю. Шагая к римскому лагерю, трибун испытывал сильное головокружение. Его переполняли мысли. Первое чувство, охватившее его после предложения Сотэрика, оставалось неизменным: после быстрого роста влияния римлян в Видессосе, после двух лет жизни в Империи стать графом в Княжестве казалось ничтожным уделом — нечто вроде большого волка в маленькой стае. Он не рвался покидать Империю. Казды были врагами, с которыми необходимо продолжать войну после того, как они победят Сфранцезов, — если только им удастся победить. С другой стороны, думая об интересах римлян в этом мире, Марк признавал, что жизнь в Намдалене была вполне привлекательной. Он сомневался, что его солдатам когда-либо по доброй воле дадут землю в Империи. В Риме ревнивый Сенат крепкой рукой держал италийские земли. В Империи земля была сосредоточена в руках знати, а немногочисленные маленькие усадьбы были до предела обложены налогами. Земля, конечно же, привлечет его солдат.