Однако ничего этого не делается, чувствуется некоторая растерянность. Уже первая чашка чая кажется излишним комфортом, появляется страшная жажда деятельности, и уже трудно представить, что ожидается приятный день с пирогом, испеченным Анг Ньимой и приложением в виде «Фауста».
Не знаем, остаться ли в похожем на коптильню храме, где мы расположились и где Анг Ньима печет в сухой передней обещанный пирог, или идти на прогулку под дождем. Сепп на наружной стене храма тренируется в скалолазании, вызывая одобрение шерпов. Гельмут, несмотря на дождь, идет на поиски морены ледникового периода, чтобы сделать выводы о разности климатов этой части земли. Я организовал с шерпами соревнование по толканию камней, они относятся к этому очень серьезно, и я уже не вижу себя в числе первых трех победителей.
Почти весь день идет дождь. День отдыха кончается, и носильщики смотрят на нас с превосходством, мы, безусловно, все утонули бы, если бы не послушались их мудрых советов.
На следующий день дождь действительно ослабевает, первая «опасная» река оказывается просто полноводной речушкой, через которую проложены два, правда очень тоненьких, деревца. Я чувствую, почти как всегда при переходе через непальские мосты, неприятное ощущение в желудке, но переползать мост верхом как бы мне это не хотелось, стесняюсь. Сепп танцует на мосту, как балерина, и мне кажется, что такие мосты изобретены специально для него.
Второй мост, он проложен через реку Ликху-Кхола, – приятное разочарование: он абсолютно безопасен и проходится очень легко. Ламбер, который был здесь два года назад, предупреждал нас о трудности перехода по нему. Возможно, этот висячий мост с тех пор ремонтировался, а возможно, что во время перехода швейцарской экспедиции доски были особенно мокрыми и скользкими. Во всяком случае состояние моста не могло служить оправданием внеочередному дню отдыха. Если бы мы знали, в каком он состоянии, мы бы наверное смогли бы настоять на выполнении своего плана. В общем, придем ли мы к месту базового лагеря под Чо-Ойю днем раньше или днем позже, не имело значения.
Я всегда испытываю некоторую боязнь перед дорогами, о которых получаю сведения из «квалифицированных» источников. Я с удовольствием вспоминаю Западный Непал, где путешествовал год назад: единственным источником сведений о дорогах были местные жители. Они давали такие противоречивые сведения, которые человек, сознающий свою ответственность, ни в коем случае не мог принимать серьезно.
– Сколько дней пути до Талкота? – спросил я. Тот, которому я задал этот вопрос, долго считал на пальцах, бормоча что-то под нос:
– Семнадцать дней, – наконец ответил он.
– Сколько дней пути до Талкота? – спросил я у другого.
Он тоже прибегнул к помощи пальцев на руках и одновременно, видимо, из математических соображений, шевелил еще и двумя пальцами на ногах.
– Десять дней, – ответил он. По всей видимости он высчитал это число из общего количества пальцев на руках и ногах.
Самое удивительное в этих ответах было то, что оба они только что вместе пришли из Талкота.
Очень довольные своими ответами, они смотрели друг на друга и, казалось, думали: «Хорошо, что мы опытные путешественники, как же могли бы иначе чужестранцы найти правильную дорогу в нашей стране».
Значительно опаснее сведения, получаемые от европейцев. Они к помощи пальцев не прибегают, они все еще «очень хорошо помнят», а так как они сами прошли уже дороги, о которых их спрашивают, или путешествовали также по неизвестным нам странам, то все они придерживаются такого мнения, что пройти по этим дорогам почти невозможно и для преодоления всех опасностей пути потребуется бесстрашие полноценных мужчин, а лучше вообще отказаться от путешествия.
Я хорошо помню совет одного специалиста по Афганистану, к которому я обратился за консультацией. Это было в дни моей молодости, когда я собирался путешествовать по Афганистану. Мне он вообще не ответил, а моему отцу написал, что проще и значительно удобнее будет для всех участвующих, если я покончу жизнь самоубийством в Австрии. Я же, вопреки мрачным предсказаниям, провел в Афганистане один из лучших периодов моей жизни, а трогательное гостеприимство горцев этой страны во многом способствовало тому, что я полюбил Азию и ее народы.
Я уже упоминал, что храбрость наших носильщиков таяла по мере приближения к местечку Иунбези. В этом местечке должно выясниться, сможем ли мы переправиться через реку Дуд-Коси по мосту, который обычно к этому времени смывает течением, или нам придется пройти севернее, через неприятный перевал высотой 4300 метров. Оба варианта казались носильщикам не очень заманчивыми.
В Катманду доверенный носильщиков подписал от их имени соглашение, по которому они обязались доставить наш груз в течение 18 дней в Намче-Базар. Они, конечно, знали о предстоящих трудностях пути. Правда, следует учесть, что тогда в Катманду было тепло, а соглашением предусматривалось хорошее материальное вознаграждение: зачем же много думать о далеких перевалах? Мы весело пустились в путь.
Во время подъема от монастыря Сета до Иунбези у до сих пор здоровых носильщиков вдруг появились симптомы различных заболеваний. Не то, чтобы они бросили нас, нет, но нельзя было не заметить, что они шли за нами из последних сил. Это неожиданное изменение состояния здоровья носильщиков вызвало у нас тревогу.
Монастырь Сета находится в уединенном месте, на возвышенности, из него открывается широкий вид на окрестности. Мы, правда, не смогли воспользоваться этой возможностью, так как все время был такой сильный туман, что с трудом было видно идущего впереди.
В храме жила женщина с несколькими детьми. Прежний владелец храма и окружающих его полей несколько лет назад был убит.
Пазанг рассказал нам об этом с гордостью местного патриота, подобной той, которую обычно чувствуют жители улицы, ставшей известной как место преступления. «Здесь очень опасные люди», – добавил он.
На следующее утро мы долго поднимались по полого поднимающемуся гребню и только в середине дня увидели на перевале свежую травку альпийских лугов и горные цветочки.
Местные жители гоняли через перевал большие стада яков. Это очень трудная работа, потому что обычно голодные животные пытались полакомиться хорошей травой, и погонщики оглашали воздух отчаянными криками, звучащими примерно так: «Иеа, иеа». На некоторых животных надевали намордники из плетеного камыша, и они удрученно проходили мимо лакомой травы.
Носильщики, приближаясь к месту, где начинался опасный путь и где нужно было принять ответственное решение о дальнейшем пути к Иунбези, прилагали все усилия, чтобы иметь как можно более страдальческий вид и шли так медленно, что Сепп и я пришли на место задолго до них.
Иунбези – красивое место, на обратном пути оно мне очень понравилось, но сейчас выглядело недружелюбно и мало привлекательно.
В вопросах устройства ночлега мы всегда полагались на большой опыт шерпов: поэтому сейчас не знали, будем ночевать в храме, или нужно устанавливать палатки. Мы ожидали прихода шерпов в вестибюле храма, двор которого в момент нашего прихода, к нашей радости, оказался пустым. К сожалению, он стал быстро наполняться любопытными. Они пытливо смотрели нам в лица, а когда мы начали писать, громко засмеялись и не скупились на язвительные замечания. Мне это очень не понравилось.
Наконец, появилось несколько носильщиков и, конечно, не те, которые несли наши спальные мешки. Груз сложили во дворе, но никто не знал, что сейчас нужно делать. Я полагал, что Пазанг уже здесь или, по крайней мере, выслал вперед Аджибу для устройства ночлега. У меня появилась мысль, что Пазанг относится к своим обязанностям слишком поверхностно.
Пазанг и Гельмут с группой из шести шерпов-кули, несших наши деньги, пришли самыми последними.
Я пошел Пазангу навстречу и сказал ему:
– Это нехорошо, все шерпы идут одной группой, никто не следит за грузами. Это не хорошо.
Всегда, когда я спорил о чем-нибудь с Пазангом, я оказывался неправым. Так было и сейчас. Он смотрел на меня обиженно и зло:
– Ты не понимаешь, здесь очень опасная местность, убийства, ха? Я не мог бросить деньги, не мог оставить сагиба Гельмута одного, ха? Ты этого не понимаешь.
На обратном пути случилось так, что мы с Сеппом прошли одни всю эту долину, отмеченную Пазангом, как гнездо убийц. На берегу маленькой речки мы увидели старуху, моющую картофель. Она не выразила радости, когда мы ее сфотографировали. В это время к ней подошли два маленьких, крепких на вид парня, но и они не проявили желания убивать нас, а помогли женщине мыть картофель.
Возможно, что мы тогда разминулись с настоящими убийцами! Во всяком случае Пазанг, обиженный критикой его организаторских способностей, удалился. В это время все шире распространялась «болезнь» среди носильщиков. Стало известно, что мост через Дуд-Коси и Иунбези разрушен и непроходим. Следовательно, у нас был только один путь – через опасный перевал.
В начале отдыха староста группы кули и три его подопечных заявили, что они больны и хотят вернуться в Катманду. Вероятно, их можно будет заменить носильщиками из Иунбези.
Пазанг, все еще слегка обиженный, начал переговоры с местными жителями. Несколько женщин и детей согласились идти с нами.
Перед нами, тремя сагибами, теперь стояла задача – писать на родину первые (с момента действительного начала экспедиции) письма: возвращающиеся кули доставят их в Катманду.
Редко я был так убежден, что как писатель, имеющий печатные труды, так грубо ошибся в выборе своей профессии. Я просто не знал, что я должен писать: «До сих пор все шло хорошо, мы здоровы, часто идут дожди, много пиявок. Сердечный привет и всего хорошего…»
У меня было такое чувство, что за всю свою жизнь я пишу самые глупейшие письма.
А действительно, что можно было сказать? Большое решение лежало еще впереди, а я обладаю почти суеверной боязнью говорить уверенно перед решением задачи. Во всяком случае кули, решившие возвратиться, не стали мне симпатичнее от того, что мне пришлось писать письма.
На следующее утро число больных значительно увеличилось. Болели уже восемь человек, среди них, к общей радости, находился и тот молодой парень, который в свое время покушался на нашу посуду.
Не имело смысла, да и было бы бесполезно, убеждать их в том, что они симулянты. Они все равно убежали бы.
Вначале они сидели с виноватыми, болезненными лицами в центре двора храма, но когда получили заработанные деньги без вычета, радостно и быстро пошли обратно.
Пазангу пришлось нанимать других, и, чтобы не затягивать с выходом, мы послали оставшихся кули под наблюдением шерпов вперед. Из-за этого наша группа растянулась.
Жена или мать бургомистра, старая почтенная дама, обратилась к нам за врачебной помощью. Она страдала недугом, приковавшем ее к кровати или во всяком случае к дому. Швейцарская экспедиция, два года назад дала ей какие-то таблетки (нам показали упаковку из целофана), но сейчас больная не довольствовалась таблетками, она требовала укола. Гельмут, принявший на себя тяжелое бремя врача, сделал ей укол пенициллина, и мы, значительно подняв свой авторитет, могли идти дальше.
Носильщики, нанятые взамен заболевших, в большинстве были женщины, и они содействовали значительному подъему настроения у шерпов. Слышались песни, звучал смех. Мы не жалели, что сменили носильщиков.
Снова начался дождь. После траверсирования длинного склона нам нужно было спуститься по круто падающему глинистому обрыву. Спускаться пришлось очень внимательно, чтобы не слишком часто приземляться в грязь.
Балансируя, мы спускались осторожно и были рады каждому пучку травы, который удерживал наши подошвы от скольжения. Я никогда не думал, что глина может быть такой скользкой.
Рингмо – красивый монастырь среди богатых крестьянских дворов. Дождь шел почти без перерыва, тем не менее долина выглядела дружелюбно и привлекательно. Однажды в разрывы облаков мы даже увидели белоснежные вершины. «Потом обязательно остановимся здесь на пару дней», – подумали мы. «Потом» – означало обратный путь, после Чо-Ойю.
Потом, когда мы возвращались, долина утопала в осеннем цветочном украшении, но мы так долго находились между восьмитысячниками, что не придали особого значения нашим прежним желаниям и торопливо пошли дальше.
От Рингмо начинался длинный и опасный переход через перевал. Переход мы хотели начать на следующий день, конечно, при условии, что не будет дождя. Это было опасно для носильщиков, не имевших достаточно теплой одежды, так как дождь внизу превращался в снег наверху. К тому же дойти до населенного пункта в тот же день было невозможно, и предстояла ночевка в пещерах, где возможности разжечь костры для носильщиков было очень мало. Поэтому я смотрел на будущий день с некоторым опасением.
Носильщики быстро разошлись по крестьянским домам.
На следующее утро при лунном свете мы без промедления отправились дальше. В отличие от обычных дней носильщики быстро брали свой груз и торопливо выходили в путь. Это было хорошим началом.
Сначала мы шли по темному лесу, густая листва не пропускала света луны. Вскоре я попытался уйти вперед. Изумительная и прелестная дорога в одиночестве! Передо мной был только Сепп. Мы дошли до длинного гребня и искупались в лучах солнца. Гребень все время поднимался вверх, впервые мы почувствовали, что действительно находимся в горах. Отдохнули среди ползучих елей и ярких цветов энциона и эдельвейсов. С юга стали подниматься высокие густые облака. Скоро нас нагнали и прошли мимо носильщики. Дорога шла все время вверх, и они не хотели зря терять хорошее время. Они смотрели на нас, впервые после стольких дней дождей и тумана наслаждающихся хорошим отдыхом, почти с сожалением: сейчас нужно торопиться, а сагибы, видимо, все-таки очень медлительные и слабосильные люди.
Нам же нужно было заботиться об этих быстрых ходоках, они вовремя дойдут до пещер, приходилось заботиться о более медлительных и замыкать колонну. Пазанг и Аджиба в хорошем настроении прошли мимо: «Хороший день сегодня, большое счастье», – сказал Пазанг.
Мы шли в хвосте колонны и подгоняли отстающих. Удивительно, что среди них не было носильщиков из Катманду, а только женщины и дети. Возможно, они меньше боялись этой дороги, возможно, они еще не вошли в форму, а возможно, просто ходили медленнее носильщиков из Катманду, до сих пор не пользовавшихся авторитетом у шерпов.
Среди нанятых в Иунбези носильщиков было двое детей или еще почти детей. Их возраст установить было трудно. «Шестнадцать, семнадцать лет», – сказал Пазанг, когда я его спросил об этом. Учитывая, что здесь четырнадцатилетние ребята уже носят на спине своих младших братьев и сестер, мы не видели основания для отказа двум юношам. Они приняли бы его как наказание и оскорбление.
Оба почти одногодки, грязные и добродушные; один из них носил на поясе кинжал. Ни по одежде, ни по лицу нельзя было определить – девушка это или мальчик.
При подъеме они отставали все больше и больше; ноши у них были не очень тяжелые, но ноги слишком короткие. Тот, о котором мы не смогли сказать он – «ОН» или «ОНА» – вдруг бросился на землю и начал душераздирающе плакать. Мы попытались его поднять, но он снова упал. Его ноги свела судорога. Пока мы массировали и кормили пострадавшего глюкозой, его друг со скучающим видом смотрел прямо перед собой. Упавший все время кричал что-то вроде «Урдша» или «Дорджа», имея в виду своего друга. Но тот пользовался заслуженным отдыхом и не реагировал на эти крики.
Мы трое, замыкавшие колонну, были очень встревожены случившимся. Мы находились непосредственно под перевалом, через несколько минут нас закроют холодные облака и пойдет снег. Как спасти мальчика (во время массажа мы убедились, что он мальчик), что делать? Идти сейчас назад в Рингмо или продолжать путь к пещерам?
Большинство шерпов были уже далеко впереди. Мы послали Пембу Бутара с указанием Пазангу немедленно вернуться с одним носильщиком из Иунбези. Носильщик с этим ребенком должны были вернуться обратно.
Мы попеременно массировали парня, который орал все сильней. Пазанг не приходил. Стало поздно, поднялся туман, похолодало. Наконец, судороги отпустили его, и он смог снова ходить. Мы дали ему и его другу, который все еще смотрел перед собой скучающим взором, деньги за выполненную работу и сказали, чтобы они возвращались в Иунбези.
Они сказали: «Да», – и ушли. У нас было чувство, что мы действовали правильно и предотвратили катастрофу.
Вдруг появился запыхавшийся Пазанг. Мы не без гордости сообщили ему о случившемся, оказывается мы были в состоянии принять серьезное решение и без его помощи.
– Он был на грани смерти, – сказал я с таким упреком, будто Пазанг виноват в этом, – но сейчас они уже подходят к спасительному лесу.
Пазанг и возвратившиеся с ним шерпы посмотрели друг на друга и ничего не сказали.
Вдруг среди окружающих тропу скал появился наш «больной» в сопровождении своего друга. Он немного хромал и с болезненным лицом быстро приближался к нам.
Шерпы поговорили с ребятами, и Пазанг сказал: «Они хотят идти с нами дальше». Сейчас уже никто не упоминал о том, что мы только что спасли жизнь человека. Груз обоих мальчиков был распределен между нами, и ребята в быстром темпе шли в голове нашей небольшой группы. Я тщетно старался не отставать от них и тут только подумал, что дружеская оплеуха оказалась бы для этого парня более действенным лекарством, чем массаж.
В дальнейшем ребята без особого напряжения дошли до Намче-Базара. На обратном пути мы снова их встретили с большой ношей на спине. С доверчивостью людей, к которым хорошо относились, они приветствовали нас: «Салам, сагиб», – и намекали, что они снова согласны работать, но мы вежливо поблагодарили за предложение и пошли дальше.
С обоими ребятами, которые шли очень быстро, мы вышли на перевальную точку. Высотомер показывал 4280 метров. Если бы мы пришли немного раньше, то, видимо, смогли бы увидеть прекрасную панораму гор. Но сейчас стоял туман и было холодно, поэтому мы без задержки начали спускаться к лесистому седлу, в надежде найти пещеры. Начался дождь, я был очень рад, что он начался после того, как все носильщики прошли самое трудное место.
Мы нашли несколько пещер, хорошо защищенных от дождя нависающими скалами. Все пещеры были заняты озябшими носильщиками, которые плотным кольцом окружили больше дымящие, чем греющие костры. В этот день все они прекрасно потрудились и заслужили хороший отдых. Мы не стали их беспокоить. Установили под дождем свои палатки и были очень довольны.
Но наш покой длился недолго. Пришел Пазанг и сообщил, что нет Карми. Карми – один из шерпов носильщиков из Катманду, сопровождающий нас до Намче-Базара, очень приятный парень с манерами молодого господина и маленькими черными усиками. Он вместе с Пазангом был в экспедиции на Дхаулагири и возвращался домой.
Позже мы имели возможность оценить его трудолюбие и силу, но во время похода к пещерам он доставил нам много хлопот. Уже в первые дни марша он как-то вечером обратился к нам за медицинской помощью – все тело у него болело и ныло. Оказалось, что он, как и мы, очень устал и у него просто болели мышцы. Не желая вызывать недоверия шерпа к нашим медицинским познаниям, ему дали несколько таблеток аспирина и таким образом «вылечили» его. Некоторое время спустя у Карми поднялась температура, и ему снова дали соответствующее лекарство.
В момент отдыха, во время соревнования по толканию камней, он неожиданно оказался победителем.
Сейчас он пропал, и мы уже не чаяли видеть его пришедшим вечером за очередным лекарством. Никто не мог сказать, когда его видели последний раз. Один носильщик говорил, что в последний раз он его видел на перевале: Карми шел, как пьяный, и дрожал всем телом.
Носильщик не мог нам ответить, почему он никому ничего не сказал о плохом состоянии Карми. Мы не знали говорит ли носильщик правду или хочет своим высказыванием просто привлечь к себе всеобщее внимание. Но как бы то ни было, факт остается фактом – быстро темнело и стало холодно, на Карми надета только рубашка и короткие брюки, а главное, его нет среди нас.
Пазанг и несколько шерпов с карманными фонарями, крича, отправились на поиски. Мы печально сидели на корточках под скалами, где была оборудована кухня, и нам стало стыдно, что, несмотря на беспокойство за Карми, мы с удовольствием едим горячий суп, приготовленный заботливым Анг Ньима.
Пазанг и шерпы вернулись мокрые до костей и дрожащие от холода. Карми они не нашли.
– Я знаю, он погиб, – сказал Пазанг.
Подавленные, мы ушли спать: в ночной темноте во время сильного дождя организовывать поиски было бессмысленным. Вероятно, у Карми закружилась голова, и он, упав с крутого склона, лежит где-нибудь среди скал. Возможно, он, усталый, отстал и теперь умирает от истощения и холода. Сразу же после восхода солнца шерпы небольшими группами снова отправились на поиски. Путь, по которому мы шли, был виден почти до перевальной точки. Мы наблюдали за ними и легко себе представляли, как шерпы непрерывно кричали: «Хе, Карми, Карми, хе!» Мы втроем взяли с собой медикаменты, перевязочные средства и тоже вышли на поиски, но очень боялись, что для Карми они уже не потребуются.
Вдруг мы услышали выше себя крики и увидели, что шерпы возвращаются все вместе. Наверное, они несут тело Карми, но, может быть, есть надежда? Мы все подготовили.
Первым пришел,.. Карми! Он смущенно улыбался, следов травмы или переутомления на нем не было. Он выглядел так, будто выспался лучше нас.
Видимо, он действительно хорошо поспал. Уставший, с небольшой температурой, он слишком долго отдыхал на перевале и потерял нас из виду. Когда он попытался догнать нас, то сбился с дороги, ушел в сторону и остановился в маленькой пастушеской хижине. Там он очень хорошо провел ночь, ни на минуту не задумываясь о том, что о нем будут беспокоиться и его будут искать.
Сейчас Карми был здесь, и я почувствовал большое облегчение, а одновременно и желание оттрепать его как следует за чуб. К сожалению, этого сделать было нельзя.
Теперь нас ничто не задерживало, и мы могли продолжать движение. Носильщики, обрадованные спуском в долину, быстро взяли свои ноши и пошли по отчетливо видимой тропе вниз, сквозь лиственный лес.
Шерпы, воодушевленные желаниями, одинаковыми с моими, устроили Карми не совсем дружеский прием, но после этого все же накормили его сытным завтраком. Вскоре мы были в пути, и опасный перевал окончательно остался позади.
Немного времени спустя мы впервые увидели Эверест – (Джомолунгму). Безусловно, большой и незабываемый момент в жизни альпиниста – наблюдать Короля гор, высочайшую вершину мира. Потребовалось некоторое время, чтобы эти мысли дошли как следует до нашего сознания. Когда мы вышли на гребень, перед нами возникла группа красивых ледовых вершин. Только что мы находились в джунглях, закрывавших всякую видимость. Теперь листья стали реже, спустились как бы в глубину, как спускается в подвал занавес в современном театре, и открыли беспрепятственный вид на вершины.
Это были великолепные, внушающие страх вершины. Мы вооружились картой и компасом и установили названия некоторых из них: «Ага, это Кангтега, нет, та, севернее, а здесь – изумительно красивая еще безымянная вершина». Карта подсказывала, что где-то здесь находится Эверест. Потом мы его узнали: невысокий плоский скальный гребень, затененный близкими суровыми шеститысячниками; отсюда он выглядел не очень величественным. Только длинный снежный флажок, уходящий в синее небо горизонтально от вершины, подчеркивал ее значительность.
Мы показали Эверест шерпам. Они смотрели в указанном направлении, вежливо бормотали: «Аха», – видимо, потому, что видели нас немного возбужденными, и в свою очередь показывали вниз, в ущелье, и говорили: «Там Лукла – деревня, где родились Пазанг и Гиальцен». Теперь мы вежливо бормотали: «Аха». После этого обмена впечатлениями шерпы стали быстро спускаться, надеясь найти внизу теплое место для отдыха. Пока мы спускались, облака закрыли высочайшую вершину мира, казавшуюся отсюда маленькой.
Я всегда удивлялся безразличию, с которым шерпы смотрят на далекую картину вершин, хотя горы фактически господствуют над всей жизнью шерпов и являются целью их фанатического честолюбия.
В Катманду я наблюдал за европейцами и американцами, которые, не будучи альпинистами, могли долго и с возбуждением спорить об именах вершин, виднеющихся в ясный день на далеком горизонте. Многие из них по-настоящему влюблялись в фантастическую красоту какой-нибудь вершины, контуры которой они могли различить только в сильный бинокль.
Шерпы к этому относятся несколько иначе: «Аха!, – сказали они, – там внизу Лукла».
Мне вспоминается Пазанг, когда он год назад увидел недалеко перед собой Сайпал (7040 метров). Эту вершину, тогда почти неизвестную, мы впервые наблюдали на расстоянии нескольких сот километров. Она должна была стать последней альпинистской целью нашего путешествия. Мы знали, что только через несколько недель придем к ее подножью. Возможно, что она трудна для восхождения и, возможно, нам даже не удастся подойти к ней, но все мы, и в особенности Пазанг, очень хотели перед окончанием путешествия совершить восхождение на «высокую вершину». Таким образом, Сайпал стала темой наших вечерних разговоров.
Не знаем, остаться ли в похожем на коптильню храме, где мы расположились и где Анг Ньима печет в сухой передней обещанный пирог, или идти на прогулку под дождем. Сепп на наружной стене храма тренируется в скалолазании, вызывая одобрение шерпов. Гельмут, несмотря на дождь, идет на поиски морены ледникового периода, чтобы сделать выводы о разности климатов этой части земли. Я организовал с шерпами соревнование по толканию камней, они относятся к этому очень серьезно, и я уже не вижу себя в числе первых трех победителей.
Почти весь день идет дождь. День отдыха кончается, и носильщики смотрят на нас с превосходством, мы, безусловно, все утонули бы, если бы не послушались их мудрых советов.
На следующий день дождь действительно ослабевает, первая «опасная» река оказывается просто полноводной речушкой, через которую проложены два, правда очень тоненьких, деревца. Я чувствую, почти как всегда при переходе через непальские мосты, неприятное ощущение в желудке, но переползать мост верхом как бы мне это не хотелось, стесняюсь. Сепп танцует на мосту, как балерина, и мне кажется, что такие мосты изобретены специально для него.
Второй мост, он проложен через реку Ликху-Кхола, – приятное разочарование: он абсолютно безопасен и проходится очень легко. Ламбер, который был здесь два года назад, предупреждал нас о трудности перехода по нему. Возможно, этот висячий мост с тех пор ремонтировался, а возможно, что во время перехода швейцарской экспедиции доски были особенно мокрыми и скользкими. Во всяком случае состояние моста не могло служить оправданием внеочередному дню отдыха. Если бы мы знали, в каком он состоянии, мы бы наверное смогли бы настоять на выполнении своего плана. В общем, придем ли мы к месту базового лагеря под Чо-Ойю днем раньше или днем позже, не имело значения.
Я всегда испытываю некоторую боязнь перед дорогами, о которых получаю сведения из «квалифицированных» источников. Я с удовольствием вспоминаю Западный Непал, где путешествовал год назад: единственным источником сведений о дорогах были местные жители. Они давали такие противоречивые сведения, которые человек, сознающий свою ответственность, ни в коем случае не мог принимать серьезно.
– Сколько дней пути до Талкота? – спросил я. Тот, которому я задал этот вопрос, долго считал на пальцах, бормоча что-то под нос:
– Семнадцать дней, – наконец ответил он.
– Сколько дней пути до Талкота? – спросил я у другого.
Он тоже прибегнул к помощи пальцев на руках и одновременно, видимо, из математических соображений, шевелил еще и двумя пальцами на ногах.
– Десять дней, – ответил он. По всей видимости он высчитал это число из общего количества пальцев на руках и ногах.
Самое удивительное в этих ответах было то, что оба они только что вместе пришли из Талкота.
Очень довольные своими ответами, они смотрели друг на друга и, казалось, думали: «Хорошо, что мы опытные путешественники, как же могли бы иначе чужестранцы найти правильную дорогу в нашей стране».
Значительно опаснее сведения, получаемые от европейцев. Они к помощи пальцев не прибегают, они все еще «очень хорошо помнят», а так как они сами прошли уже дороги, о которых их спрашивают, или путешествовали также по неизвестным нам странам, то все они придерживаются такого мнения, что пройти по этим дорогам почти невозможно и для преодоления всех опасностей пути потребуется бесстрашие полноценных мужчин, а лучше вообще отказаться от путешествия.
Я хорошо помню совет одного специалиста по Афганистану, к которому я обратился за консультацией. Это было в дни моей молодости, когда я собирался путешествовать по Афганистану. Мне он вообще не ответил, а моему отцу написал, что проще и значительно удобнее будет для всех участвующих, если я покончу жизнь самоубийством в Австрии. Я же, вопреки мрачным предсказаниям, провел в Афганистане один из лучших периодов моей жизни, а трогательное гостеприимство горцев этой страны во многом способствовало тому, что я полюбил Азию и ее народы.
Я уже упоминал, что храбрость наших носильщиков таяла по мере приближения к местечку Иунбези. В этом местечке должно выясниться, сможем ли мы переправиться через реку Дуд-Коси по мосту, который обычно к этому времени смывает течением, или нам придется пройти севернее, через неприятный перевал высотой 4300 метров. Оба варианта казались носильщикам не очень заманчивыми.
В Катманду доверенный носильщиков подписал от их имени соглашение, по которому они обязались доставить наш груз в течение 18 дней в Намче-Базар. Они, конечно, знали о предстоящих трудностях пути. Правда, следует учесть, что тогда в Катманду было тепло, а соглашением предусматривалось хорошее материальное вознаграждение: зачем же много думать о далеких перевалах? Мы весело пустились в путь.
Во время подъема от монастыря Сета до Иунбези у до сих пор здоровых носильщиков вдруг появились симптомы различных заболеваний. Не то, чтобы они бросили нас, нет, но нельзя было не заметить, что они шли за нами из последних сил. Это неожиданное изменение состояния здоровья носильщиков вызвало у нас тревогу.
Монастырь Сета находится в уединенном месте, на возвышенности, из него открывается широкий вид на окрестности. Мы, правда, не смогли воспользоваться этой возможностью, так как все время был такой сильный туман, что с трудом было видно идущего впереди.
В храме жила женщина с несколькими детьми. Прежний владелец храма и окружающих его полей несколько лет назад был убит.
Пазанг рассказал нам об этом с гордостью местного патриота, подобной той, которую обычно чувствуют жители улицы, ставшей известной как место преступления. «Здесь очень опасные люди», – добавил он.
На следующее утро мы долго поднимались по полого поднимающемуся гребню и только в середине дня увидели на перевале свежую травку альпийских лугов и горные цветочки.
Местные жители гоняли через перевал большие стада яков. Это очень трудная работа, потому что обычно голодные животные пытались полакомиться хорошей травой, и погонщики оглашали воздух отчаянными криками, звучащими примерно так: «Иеа, иеа». На некоторых животных надевали намордники из плетеного камыша, и они удрученно проходили мимо лакомой травы.
Носильщики, приближаясь к месту, где начинался опасный путь и где нужно было принять ответственное решение о дальнейшем пути к Иунбези, прилагали все усилия, чтобы иметь как можно более страдальческий вид и шли так медленно, что Сепп и я пришли на место задолго до них.
Иунбези – красивое место, на обратном пути оно мне очень понравилось, но сейчас выглядело недружелюбно и мало привлекательно.
В вопросах устройства ночлега мы всегда полагались на большой опыт шерпов: поэтому сейчас не знали, будем ночевать в храме, или нужно устанавливать палатки. Мы ожидали прихода шерпов в вестибюле храма, двор которого в момент нашего прихода, к нашей радости, оказался пустым. К сожалению, он стал быстро наполняться любопытными. Они пытливо смотрели нам в лица, а когда мы начали писать, громко засмеялись и не скупились на язвительные замечания. Мне это очень не понравилось.
Наконец, появилось несколько носильщиков и, конечно, не те, которые несли наши спальные мешки. Груз сложили во дворе, но никто не знал, что сейчас нужно делать. Я полагал, что Пазанг уже здесь или, по крайней мере, выслал вперед Аджибу для устройства ночлега. У меня появилась мысль, что Пазанг относится к своим обязанностям слишком поверхностно.
Пазанг и Гельмут с группой из шести шерпов-кули, несших наши деньги, пришли самыми последними.
Я пошел Пазангу навстречу и сказал ему:
– Это нехорошо, все шерпы идут одной группой, никто не следит за грузами. Это не хорошо.
Всегда, когда я спорил о чем-нибудь с Пазангом, я оказывался неправым. Так было и сейчас. Он смотрел на меня обиженно и зло:
– Ты не понимаешь, здесь очень опасная местность, убийства, ха? Я не мог бросить деньги, не мог оставить сагиба Гельмута одного, ха? Ты этого не понимаешь.
На обратном пути случилось так, что мы с Сеппом прошли одни всю эту долину, отмеченную Пазангом, как гнездо убийц. На берегу маленькой речки мы увидели старуху, моющую картофель. Она не выразила радости, когда мы ее сфотографировали. В это время к ней подошли два маленьких, крепких на вид парня, но и они не проявили желания убивать нас, а помогли женщине мыть картофель.
Возможно, что мы тогда разминулись с настоящими убийцами! Во всяком случае Пазанг, обиженный критикой его организаторских способностей, удалился. В это время все шире распространялась «болезнь» среди носильщиков. Стало известно, что мост через Дуд-Коси и Иунбези разрушен и непроходим. Следовательно, у нас был только один путь – через опасный перевал.
В начале отдыха староста группы кули и три его подопечных заявили, что они больны и хотят вернуться в Катманду. Вероятно, их можно будет заменить носильщиками из Иунбези.
Пазанг, все еще слегка обиженный, начал переговоры с местными жителями. Несколько женщин и детей согласились идти с нами.
Перед нами, тремя сагибами, теперь стояла задача – писать на родину первые (с момента действительного начала экспедиции) письма: возвращающиеся кули доставят их в Катманду.
Редко я был так убежден, что как писатель, имеющий печатные труды, так грубо ошибся в выборе своей профессии. Я просто не знал, что я должен писать: «До сих пор все шло хорошо, мы здоровы, часто идут дожди, много пиявок. Сердечный привет и всего хорошего…»
У меня было такое чувство, что за всю свою жизнь я пишу самые глупейшие письма.
А действительно, что можно было сказать? Большое решение лежало еще впереди, а я обладаю почти суеверной боязнью говорить уверенно перед решением задачи. Во всяком случае кули, решившие возвратиться, не стали мне симпатичнее от того, что мне пришлось писать письма.
На следующее утро число больных значительно увеличилось. Болели уже восемь человек, среди них, к общей радости, находился и тот молодой парень, который в свое время покушался на нашу посуду.
Не имело смысла, да и было бы бесполезно, убеждать их в том, что они симулянты. Они все равно убежали бы.
Вначале они сидели с виноватыми, болезненными лицами в центре двора храма, но когда получили заработанные деньги без вычета, радостно и быстро пошли обратно.
Пазангу пришлось нанимать других, и, чтобы не затягивать с выходом, мы послали оставшихся кули под наблюдением шерпов вперед. Из-за этого наша группа растянулась.
Жена или мать бургомистра, старая почтенная дама, обратилась к нам за врачебной помощью. Она страдала недугом, приковавшем ее к кровати или во всяком случае к дому. Швейцарская экспедиция, два года назад дала ей какие-то таблетки (нам показали упаковку из целофана), но сейчас больная не довольствовалась таблетками, она требовала укола. Гельмут, принявший на себя тяжелое бремя врача, сделал ей укол пенициллина, и мы, значительно подняв свой авторитет, могли идти дальше.
Носильщики, нанятые взамен заболевших, в большинстве были женщины, и они содействовали значительному подъему настроения у шерпов. Слышались песни, звучал смех. Мы не жалели, что сменили носильщиков.
Снова начался дождь. После траверсирования длинного склона нам нужно было спуститься по круто падающему глинистому обрыву. Спускаться пришлось очень внимательно, чтобы не слишком часто приземляться в грязь.
Балансируя, мы спускались осторожно и были рады каждому пучку травы, который удерживал наши подошвы от скольжения. Я никогда не думал, что глина может быть такой скользкой.
Рингмо – красивый монастырь среди богатых крестьянских дворов. Дождь шел почти без перерыва, тем не менее долина выглядела дружелюбно и привлекательно. Однажды в разрывы облаков мы даже увидели белоснежные вершины. «Потом обязательно остановимся здесь на пару дней», – подумали мы. «Потом» – означало обратный путь, после Чо-Ойю.
Потом, когда мы возвращались, долина утопала в осеннем цветочном украшении, но мы так долго находились между восьмитысячниками, что не придали особого значения нашим прежним желаниям и торопливо пошли дальше.
От Рингмо начинался длинный и опасный переход через перевал. Переход мы хотели начать на следующий день, конечно, при условии, что не будет дождя. Это было опасно для носильщиков, не имевших достаточно теплой одежды, так как дождь внизу превращался в снег наверху. К тому же дойти до населенного пункта в тот же день было невозможно, и предстояла ночевка в пещерах, где возможности разжечь костры для носильщиков было очень мало. Поэтому я смотрел на будущий день с некоторым опасением.
Носильщики быстро разошлись по крестьянским домам.
На следующее утро при лунном свете мы без промедления отправились дальше. В отличие от обычных дней носильщики быстро брали свой груз и торопливо выходили в путь. Это было хорошим началом.
Сначала мы шли по темному лесу, густая листва не пропускала света луны. Вскоре я попытался уйти вперед. Изумительная и прелестная дорога в одиночестве! Передо мной был только Сепп. Мы дошли до длинного гребня и искупались в лучах солнца. Гребень все время поднимался вверх, впервые мы почувствовали, что действительно находимся в горах. Отдохнули среди ползучих елей и ярких цветов энциона и эдельвейсов. С юга стали подниматься высокие густые облака. Скоро нас нагнали и прошли мимо носильщики. Дорога шла все время вверх, и они не хотели зря терять хорошее время. Они смотрели на нас, впервые после стольких дней дождей и тумана наслаждающихся хорошим отдыхом, почти с сожалением: сейчас нужно торопиться, а сагибы, видимо, все-таки очень медлительные и слабосильные люди.
Нам же нужно было заботиться об этих быстрых ходоках, они вовремя дойдут до пещер, приходилось заботиться о более медлительных и замыкать колонну. Пазанг и Аджиба в хорошем настроении прошли мимо: «Хороший день сегодня, большое счастье», – сказал Пазанг.
Мы шли в хвосте колонны и подгоняли отстающих. Удивительно, что среди них не было носильщиков из Катманду, а только женщины и дети. Возможно, они меньше боялись этой дороги, возможно, они еще не вошли в форму, а возможно, просто ходили медленнее носильщиков из Катманду, до сих пор не пользовавшихся авторитетом у шерпов.
Среди нанятых в Иунбези носильщиков было двое детей или еще почти детей. Их возраст установить было трудно. «Шестнадцать, семнадцать лет», – сказал Пазанг, когда я его спросил об этом. Учитывая, что здесь четырнадцатилетние ребята уже носят на спине своих младших братьев и сестер, мы не видели основания для отказа двум юношам. Они приняли бы его как наказание и оскорбление.
Оба почти одногодки, грязные и добродушные; один из них носил на поясе кинжал. Ни по одежде, ни по лицу нельзя было определить – девушка это или мальчик.
При подъеме они отставали все больше и больше; ноши у них были не очень тяжелые, но ноги слишком короткие. Тот, о котором мы не смогли сказать он – «ОН» или «ОНА» – вдруг бросился на землю и начал душераздирающе плакать. Мы попытались его поднять, но он снова упал. Его ноги свела судорога. Пока мы массировали и кормили пострадавшего глюкозой, его друг со скучающим видом смотрел прямо перед собой. Упавший все время кричал что-то вроде «Урдша» или «Дорджа», имея в виду своего друга. Но тот пользовался заслуженным отдыхом и не реагировал на эти крики.
Мы трое, замыкавшие колонну, были очень встревожены случившимся. Мы находились непосредственно под перевалом, через несколько минут нас закроют холодные облака и пойдет снег. Как спасти мальчика (во время массажа мы убедились, что он мальчик), что делать? Идти сейчас назад в Рингмо или продолжать путь к пещерам?
Большинство шерпов были уже далеко впереди. Мы послали Пембу Бутара с указанием Пазангу немедленно вернуться с одним носильщиком из Иунбези. Носильщик с этим ребенком должны были вернуться обратно.
Мы попеременно массировали парня, который орал все сильней. Пазанг не приходил. Стало поздно, поднялся туман, похолодало. Наконец, судороги отпустили его, и он смог снова ходить. Мы дали ему и его другу, который все еще смотрел перед собой скучающим взором, деньги за выполненную работу и сказали, чтобы они возвращались в Иунбези.
Они сказали: «Да», – и ушли. У нас было чувство, что мы действовали правильно и предотвратили катастрофу.
Вдруг появился запыхавшийся Пазанг. Мы не без гордости сообщили ему о случившемся, оказывается мы были в состоянии принять серьезное решение и без его помощи.
– Он был на грани смерти, – сказал я с таким упреком, будто Пазанг виноват в этом, – но сейчас они уже подходят к спасительному лесу.
Пазанг и возвратившиеся с ним шерпы посмотрели друг на друга и ничего не сказали.
Вдруг среди окружающих тропу скал появился наш «больной» в сопровождении своего друга. Он немного хромал и с болезненным лицом быстро приближался к нам.
Шерпы поговорили с ребятами, и Пазанг сказал: «Они хотят идти с нами дальше». Сейчас уже никто не упоминал о том, что мы только что спасли жизнь человека. Груз обоих мальчиков был распределен между нами, и ребята в быстром темпе шли в голове нашей небольшой группы. Я тщетно старался не отставать от них и тут только подумал, что дружеская оплеуха оказалась бы для этого парня более действенным лекарством, чем массаж.
В дальнейшем ребята без особого напряжения дошли до Намче-Базара. На обратном пути мы снова их встретили с большой ношей на спине. С доверчивостью людей, к которым хорошо относились, они приветствовали нас: «Салам, сагиб», – и намекали, что они снова согласны работать, но мы вежливо поблагодарили за предложение и пошли дальше.
С обоими ребятами, которые шли очень быстро, мы вышли на перевальную точку. Высотомер показывал 4280 метров. Если бы мы пришли немного раньше, то, видимо, смогли бы увидеть прекрасную панораму гор. Но сейчас стоял туман и было холодно, поэтому мы без задержки начали спускаться к лесистому седлу, в надежде найти пещеры. Начался дождь, я был очень рад, что он начался после того, как все носильщики прошли самое трудное место.
Мы нашли несколько пещер, хорошо защищенных от дождя нависающими скалами. Все пещеры были заняты озябшими носильщиками, которые плотным кольцом окружили больше дымящие, чем греющие костры. В этот день все они прекрасно потрудились и заслужили хороший отдых. Мы не стали их беспокоить. Установили под дождем свои палатки и были очень довольны.
Но наш покой длился недолго. Пришел Пазанг и сообщил, что нет Карми. Карми – один из шерпов носильщиков из Катманду, сопровождающий нас до Намче-Базара, очень приятный парень с манерами молодого господина и маленькими черными усиками. Он вместе с Пазангом был в экспедиции на Дхаулагири и возвращался домой.
Позже мы имели возможность оценить его трудолюбие и силу, но во время похода к пещерам он доставил нам много хлопот. Уже в первые дни марша он как-то вечером обратился к нам за медицинской помощью – все тело у него болело и ныло. Оказалось, что он, как и мы, очень устал и у него просто болели мышцы. Не желая вызывать недоверия шерпа к нашим медицинским познаниям, ему дали несколько таблеток аспирина и таким образом «вылечили» его. Некоторое время спустя у Карми поднялась температура, и ему снова дали соответствующее лекарство.
В момент отдыха, во время соревнования по толканию камней, он неожиданно оказался победителем.
Сейчас он пропал, и мы уже не чаяли видеть его пришедшим вечером за очередным лекарством. Никто не мог сказать, когда его видели последний раз. Один носильщик говорил, что в последний раз он его видел на перевале: Карми шел, как пьяный, и дрожал всем телом.
Носильщик не мог нам ответить, почему он никому ничего не сказал о плохом состоянии Карми. Мы не знали говорит ли носильщик правду или хочет своим высказыванием просто привлечь к себе всеобщее внимание. Но как бы то ни было, факт остается фактом – быстро темнело и стало холодно, на Карми надета только рубашка и короткие брюки, а главное, его нет среди нас.
Пазанг и несколько шерпов с карманными фонарями, крича, отправились на поиски. Мы печально сидели на корточках под скалами, где была оборудована кухня, и нам стало стыдно, что, несмотря на беспокойство за Карми, мы с удовольствием едим горячий суп, приготовленный заботливым Анг Ньима.
Пазанг и шерпы вернулись мокрые до костей и дрожащие от холода. Карми они не нашли.
– Я знаю, он погиб, – сказал Пазанг.
Подавленные, мы ушли спать: в ночной темноте во время сильного дождя организовывать поиски было бессмысленным. Вероятно, у Карми закружилась голова, и он, упав с крутого склона, лежит где-нибудь среди скал. Возможно, он, усталый, отстал и теперь умирает от истощения и холода. Сразу же после восхода солнца шерпы небольшими группами снова отправились на поиски. Путь, по которому мы шли, был виден почти до перевальной точки. Мы наблюдали за ними и легко себе представляли, как шерпы непрерывно кричали: «Хе, Карми, Карми, хе!» Мы втроем взяли с собой медикаменты, перевязочные средства и тоже вышли на поиски, но очень боялись, что для Карми они уже не потребуются.
Вдруг мы услышали выше себя крики и увидели, что шерпы возвращаются все вместе. Наверное, они несут тело Карми, но, может быть, есть надежда? Мы все подготовили.
Первым пришел,.. Карми! Он смущенно улыбался, следов травмы или переутомления на нем не было. Он выглядел так, будто выспался лучше нас.
Видимо, он действительно хорошо поспал. Уставший, с небольшой температурой, он слишком долго отдыхал на перевале и потерял нас из виду. Когда он попытался догнать нас, то сбился с дороги, ушел в сторону и остановился в маленькой пастушеской хижине. Там он очень хорошо провел ночь, ни на минуту не задумываясь о том, что о нем будут беспокоиться и его будут искать.
Сейчас Карми был здесь, и я почувствовал большое облегчение, а одновременно и желание оттрепать его как следует за чуб. К сожалению, этого сделать было нельзя.
Теперь нас ничто не задерживало, и мы могли продолжать движение. Носильщики, обрадованные спуском в долину, быстро взяли свои ноши и пошли по отчетливо видимой тропе вниз, сквозь лиственный лес.
Шерпы, воодушевленные желаниями, одинаковыми с моими, устроили Карми не совсем дружеский прием, но после этого все же накормили его сытным завтраком. Вскоре мы были в пути, и опасный перевал окончательно остался позади.
Немного времени спустя мы впервые увидели Эверест – (Джомолунгму). Безусловно, большой и незабываемый момент в жизни альпиниста – наблюдать Короля гор, высочайшую вершину мира. Потребовалось некоторое время, чтобы эти мысли дошли как следует до нашего сознания. Когда мы вышли на гребень, перед нами возникла группа красивых ледовых вершин. Только что мы находились в джунглях, закрывавших всякую видимость. Теперь листья стали реже, спустились как бы в глубину, как спускается в подвал занавес в современном театре, и открыли беспрепятственный вид на вершины.
Это были великолепные, внушающие страх вершины. Мы вооружились картой и компасом и установили названия некоторых из них: «Ага, это Кангтега, нет, та, севернее, а здесь – изумительно красивая еще безымянная вершина». Карта подсказывала, что где-то здесь находится Эверест. Потом мы его узнали: невысокий плоский скальный гребень, затененный близкими суровыми шеститысячниками; отсюда он выглядел не очень величественным. Только длинный снежный флажок, уходящий в синее небо горизонтально от вершины, подчеркивал ее значительность.
Мы показали Эверест шерпам. Они смотрели в указанном направлении, вежливо бормотали: «Аха», – видимо, потому, что видели нас немного возбужденными, и в свою очередь показывали вниз, в ущелье, и говорили: «Там Лукла – деревня, где родились Пазанг и Гиальцен». Теперь мы вежливо бормотали: «Аха». После этого обмена впечатлениями шерпы стали быстро спускаться, надеясь найти внизу теплое место для отдыха. Пока мы спускались, облака закрыли высочайшую вершину мира, казавшуюся отсюда маленькой.
Я всегда удивлялся безразличию, с которым шерпы смотрят на далекую картину вершин, хотя горы фактически господствуют над всей жизнью шерпов и являются целью их фанатического честолюбия.
В Катманду я наблюдал за европейцами и американцами, которые, не будучи альпинистами, могли долго и с возбуждением спорить об именах вершин, виднеющихся в ясный день на далеком горизонте. Многие из них по-настоящему влюблялись в фантастическую красоту какой-нибудь вершины, контуры которой они могли различить только в сильный бинокль.
Шерпы к этому относятся несколько иначе: «Аха!, – сказали они, – там внизу Лукла».
Мне вспоминается Пазанг, когда он год назад увидел недалеко перед собой Сайпал (7040 метров). Эту вершину, тогда почти неизвестную, мы впервые наблюдали на расстоянии нескольких сот километров. Она должна была стать последней альпинистской целью нашего путешествия. Мы знали, что только через несколько недель придем к ее подножью. Возможно, что она трудна для восхождения и, возможно, нам даже не удастся подойти к ней, но все мы, и в особенности Пазанг, очень хотели перед окончанием путешествия совершить восхождение на «высокую вершину». Таким образом, Сайпал стала темой наших вечерних разговоров.