Солдат был очень великодушен и простил за полученную им рану, тем более, что для него она не означала, как для Аджибы, только боль, а сильно усложнила ему исполнение предстоящего религиозного обряда.
Дело в том, что через два дня исполнялась годовщина смерти его матери, и чтобы выполнить весь церемониал поминок, он должен был обрить голову, что при наличии раны, видимо, очень болезненно. Во всяком случае ему посчастливилось, что драка состоялась не после поминок, ибо удар поленом по бритой голове был бы чреват более серьезными последствиями.
На следующее утро воинственное настроение улеглось. Подавленный Пазанг отправился на армейскую заставу извиняться. Аджиба, за которым ухаживал его друг из родного селения Тхами, жалко стонал. Мишра со своими коллегами пришел к нам, мы бесконечно жали друг другу руки, и каждый был готов принять на себя вину за вчерашнее происшествие. Пазанг и Мишра обнимались и называли друг друга «брат». Мы приняли на работу того почтальона, которого рекомендовал Мишра.
Сейчас, как после грозы, господствовало настроение хорошей искренней дружбы, которая несколько недель спустя, во время нашего возвращения с Чо-Ойю, поднялось на недосягаемую высоту.
Никто из нас никогда не забудет сердечности и заботы, которыми окружили нас офицеры армейской заставы.
Глава VI
Дело в том, что через два дня исполнялась годовщина смерти его матери, и чтобы выполнить весь церемониал поминок, он должен был обрить голову, что при наличии раны, видимо, очень болезненно. Во всяком случае ему посчастливилось, что драка состоялась не после поминок, ибо удар поленом по бритой голове был бы чреват более серьезными последствиями.
На следующее утро воинственное настроение улеглось. Подавленный Пазанг отправился на армейскую заставу извиняться. Аджиба, за которым ухаживал его друг из родного селения Тхами, жалко стонал. Мишра со своими коллегами пришел к нам, мы бесконечно жали друг другу руки, и каждый был готов принять на себя вину за вчерашнее происшествие. Пазанг и Мишра обнимались и называли друг друга «брат». Мы приняли на работу того почтальона, которого рекомендовал Мишра.
Сейчас, как после грозы, господствовало настроение хорошей искренней дружбы, которая несколько недель спустя, во время нашего возвращения с Чо-Ойю, поднялось на недосягаемую высоту.
Никто из нас никогда не забудет сердечности и заботы, которыми окружили нас офицеры армейской заставы.
Глава VI
ЧЕРЕЗ ПЕРЕВАЛ НАНГПА-ЛА
Из Намче-Базара мы вышли в дальнейший путь 23 сентября. Несмотря на большие связи Пазанга с местным населением, возникли трудности с наймом носильщиков. Ни один из носильщиков, пришедших с нами из Катманду, не захотел сопровождать нас дальше, потому что договором предусматривалось, что они идут только до Намче-Базара.
Нехватка местных носильщиков нас особенно удивила, так как Э. Шиптон, рассказывая об экспедиции 1952 года утверждал, что тогда здесь было очень много шерпов, желающих пойти носильщиками в экспедицию, и что они буквально дрались за право нести груз. Сейчас все выглядело иначе.
Причину создавшегося положения не следует искать в том, что мы пользовались меньшим доверием у местного населения, чем англичане. Дело в том, что шерпы, ведущие в основном полукочевой образ жизни, живут не только в деревнях, а в зависимости от условий выпаса яков и времени полевых работ часто уходят высоко в горы. Некоторые населенные пункты в определенное время года почти безлюдны. Все жители переселяются на высокогорные пастбища. В центральных Гималаях многие бутиа имеют «зимние» и «летние» деревни, где они живут в зависимости от времени года.
Мы пришли в Намче-Базар как раз в такое время, когда большинство мужчин находилось на пастбищах и в пути. Из-за этого Пазанг был вынужден нанимать носильщиков без особого отбора. Даже пожилые женщины и молоденькие девушки нашли в строгих глазах сирдара помилование и были приняты на работу. Несмотря на это, когда мы собрались выходить, выяснилось, что носильщиков не хватает. На наше счастье дом, где мы остановились, находился на караванной дороге, идущей с севера от перевала Нангпа-Ла в Намче-Базар, т. е. от цели нашего путешествия. Иногда по этой дороге спускались небольшие группы тяжело груженных шерпов, возвращавшихся с товарами из Тибета. Потребовалось только несколько слов, и они оставили свой груз в доме, в котором мы жили, выпили чашечку чая и были готовы следовать с нами.
Благодаря этому мы смогли в середине дня выйти в путь со всем грузом. В начале марша много хлопот доставили женщины из Намче-Базара, нанятые Пазангом в первой половине дня. Они устроили праздник по поводу своего ухода и, когда мы обгоняли нашу «гордую» колонну, то увидели несколько шерпани[7] до того хмельных, что их коллегам пришлось нести не только двойной груз, но еще и поддерживать подвыпивших женщин. Все это сопровождалось добродушным смехом и хорошим настроением. Единственными, кто высказывал по этому поводу некоторое недовольство, были мы трое, но в конечном счете мы были чужестранцами, которым не следует устанавливать свои порядки в стране, где они в гостях.
Чрезмерно приподнятое настроение шерпов и подвыпивших шерпани не повлияли на марш, так как в этот день мы должны были совершить небольшой переход до селения Тхами. До вечера наверняка все дойдут до Тхами, где начинаются трудности – переход в высокогорной зоне до перевала Нангпа-Ла.
Тропа, ведущая в Тхами, была изумительно красива. Она проходила по склону, мимо небольших отдельно расположенных полей и маленьких селений. Далеко внизу под нами бурлила река Боте-Коси, вдоль которой мы намеревались пройти до Нангпа-Ла, пограничного перевала между Непалом и Тибетом. Река текла по крутому руслу, поднимаясь вверх по течению. Нам пришлось переходить ее по высоко натянутому мосту, не спускаясь вниз. Вскоре после перехода через мост мы пришли в Тхами.
Деревня Тхами расположилась в боковом ущелье, немного западнее главной тропы к Нангпа-Ла. Она была окружена единственными в своем роде суровыми ледовыми вершинами, и между ними по крутым склонам вилась тропа к пьедесталу Гималаев. Мы, правда, редко и мало видели эти вершины, туман надежно закрывал их от нас. Но то, что нам удалось увидеть, возбудило у нас страстное желание пройти когда-нибудь по этому пути.
Дома в Тхами, в отличие от домов в Намче-Базаре стоят вразброс, далеко друг от друга, а между ними расположены поля. Хотя урожай с полей был снят, все равно создавалось впечатление, что жители здесь живут в довольствии и спокойно. Непосредственно к полям примыкали альпийские луга, благоухающие запахом цветов. В середине лугов протекала речушка, которая растекалась на много, много маленьких ручейков, не втиснутых, как обычно в Гималаях, в русло из камней и гравия, которые образуют мертвую зону, а протекающих прямо по лугу и с берегов. Тхами – самый красивый населенный пункт из всех виденных мной в Гималаях – был родиной Аджибы. Он ушел вперед и без особых церемоний принял нас в своем доме, где хозяйничала его мать. Дом Аджибы ничем не отличался от других домов Тхами. Он был даже несколько бедноватым, но мы чувствовали себя в нем очень хорошо. Это чувство было результатом нашей долгой дружбы с Аджибой.
Мать Аджибы была удивительно энергичной старушкой. Она любезно, со сдержанной сердечностью и достоинством, приветствовала нас.
Пока на поле устанавливались палатки, нам пришлось сесть около очага. На столе появился неизбежный картофель, соль, толченый чили[8], и торжественный ужин начался. Мои наблюдения, очевидно, далеко не точны, но у меня создалось впечатление, что шерпы, живущие в населенных пунктах на большой высоте, по крайней мере в это время года, питаются исключительно картофелем и чангом. Мне почти не приходилось видеть, чтобы они кушали что-нибудь другое.
Как я уже говорил, если вы считаетесь почетным гостем в доме шерпа, то вам не нужно самому чистить горячую картошку. Хозяева соревнуются между собой за честь очистить ее для почетного гостя. С большим умением и проворством они вонзают ногти в кожуру, и картошка мгновенно очищена. Если внимательно понаблюдать за их действиями, то нельзя не заметить, что руки, имеющие до еды довольно темный цвет, вскоре становятся изумительно белыми, а переданная гостю очищенная картошка имеет не белый, а скорее серый цвет.
Можно было, конечно, чистить картошку самому, но этим мы нанесли бы оскорбление хозяевам, а существенных изменений не внесло бы, так как волей-неволей все равно приходится принимать участие в очистке рук шерпов, но уже другими путями.
Цзамба, каша из поджаренной муки и чая, также размешивается руками. Нужно иметь определенный опыт, чтобы установить правильное соотношение между жидкостью и мукой. В большинстве случаев у европейцев это не получается. После нескольких попыток, в результате которых получится то клейстер, то супообразная жижица, приготовление цзамбы обычно с удовлетворением передается хозяину. Это более совершенный метод мытья рук хозяина, чем чистка картошки.
Если кто видел процесс изготовления чанга, то он должен питать уж очень большое доверие к дезинфицирующей способности алкоголя, чтобы выпивать его со спокойной душой. Неаппетитную на вид серо-желтую массу из вареных зерен очень долго месят руками и пропускают через бамбуковые сита. В большинстве случаев приготовлением чанга занимается не один человек: обычно вся семья принимает энергичное участие в этой деятельности, которая обещает веселое празднество. Активная работа руками при изготовлении чанга обеспечивает куда более эффективную очистку рук, чем чистка картошки в течение долгих часов.
Чтобы не обидеть гостеприимных шерпов, нужно как следует принимать участие в уничтожении картофеля. Это обстоятельство мы учли, и строгое лицо матери Аджибы украсилось довольной улыбкой; она, наверно, подумала, что люди, с которыми странствует ее сын, не варвары, от которых можно ожидать самого плохого. Мы с усердием погружали зубы в серые картошки, а она благосклонно кивала нам головой.
Читатель простит мне, если я скажу еще несколько слов о картофеле. Ведь он был нашим основным питанием в течение многих недель. Иногда мы пекли его в горячей золе. Я не знаю, нравится ли это другим, но мне он был больше всего по вкусу, когда его ешь вместе с подгорелой кожурой. Шерпы этого понять не могли, кушать картошку вместе с кожурой – в их глазах было в высшей степени невежеством. Они терли печеную картошку о камни, а если мы были в доме – о какую-нибудь мебель, пока она не очищалась от кожуры. Но они были всегда достаточно вежливы и не показывали своего отвращения к моей привычке. Только иногда дети позволяли себе нескромные замечания в мой адрес, и Пазанг не всегда мог скрыть свое смущение: ведь он считался моим другом, и ему было неудобно, что я такой невоспитанный человек.
Деревня Тхами находилась между двумя высокими валами морены. Рано утром мы поднялись на гребень северной морены, чтобы до того, как облака закроют небо, посмотреть на перевал Нангпа-Ла и хоть одним глазом увидеть цель нашей экспедиции – вершину Чо-Ойю. Видимость была хорошей, но оказалось, что карты очень неточны. На далеком горизонте мы увидели зазубренный горный хребет и в нем глубокую впадину, которая, возможно, и являлась перевалом Нангпа-Ла. И если это в действительности было так, то мы, значит, видели и вершину Чо-Ойю. Мы тщательно осмотрели ее в бинокль. С этой стороны она выглядела неприступной. Мы надеялись, что другие склоны или гребни будут менее сложными или, это нам казалось еще лучше, что из-за большого расстояния мы видели другую, более трудную вершину.
Пока мы ходили на рекогносцировку, наш караван готовился к выходу, носильщики распределили грузы.
Мы вышли вверх по очень красивому ущелью. На пути нам все время встречались разбросанные маленькие деревушки. Поля были огорожены каменными стенами и на первый взгляд выглядели похожими на глубокие плавательные бассейны, из которых спущена вода. Как нам объяснили, на высоте около четырех тысяч метров над уровнем моря скудный урожай вызревает только с помощью высоких каменных стен, задерживающих холодные ветры и отражающих редкие солнечные лучи. Благодаря этому растения получают необходимое количество тепла.
Поля, огороженные высокими стенами, имели для нас, непосвященных людей, своеобразный непривычный вид и рождали мысли о зависти, недоверии, царящем между крестьянами, пока не вспоминали, что только благодаря этим стенам созревал урожай.
В Марлунге остановились на ночлег. Мы двигались вдоль реки Боти-Коси, и Гельмут, наш географ, объяснил нам, что уходящие в долину каменные валы – прежние морены, окружавшие когда-то озера, образовавшиеся благодаря таянию ледников. Мы попытались представить себе долину с озерами – это была, очевидно, неправдоподобно красивая долина. Вода в свое время прорвала моренные нагромождения, оголила дно озер и оставила широкие бассейны, используемые сейчас крестьянами под пашни.
Марлунг был последним населенным пунктом на пути к Чо-Ойю. Правда, на нашем пути еще стояло село Чула, но, как шерпы говорили, оно находилось на другом берегу реки, которую вряд ли можно будет перейти. Поэтому нам нужно сделать последние приготовления здесь, в Марлунге. Продовольствием и снаряжением мы были обеспечены в достаточном количестве, но мы пришли сейчас к границе леса, и, если хотели сэкономить бензин для высотных лагерей, нужно было запастись дровами здесь. Пазанг после долгих и многословных переговоров, наконец, договорился о доставке десяти вьюков дров к базовому лагерю.
Мы еще точно не знали, где будет установлен базовый лагерь. Во всяком случае в первую очередь нужно достигнуть перевальной точки перевала Нангпа-Ла, а там будет видно, где установить лагерь. Если мы одновременно всем караваном выйдем на перевал, будет трудно сразу найти место для базового лагеря. Поэтому для выбора подходящего места я считал целесообразным направить кого-либо вперед. Позднее он должен был быть проводником на последнем участке пути.
Сепп, любитель одиночного хождения, вызвался идти вперед с одним шерпом. Безусловно, практически он единственный альпинист среди нас троих, который лучше всего выберет место для базового лагеря.
Гельмут радовался, когда он мог идти не торопясь, так как в этом случае он имел достаточно времени для ведения научных наблюдений.
У меня до сих пор сохранилось воспоминание о красивых уединенных переходах прошлого года, а вечный шум и чисто технические затруднения нашей, хотя и маленькой, экспедиции частенько выводили меня из равновесия. Мне очень хотелось хотя бы пару дней пройти в спокойной обстановке.
Пазанг и Гельмут вполне могли справиться с транспортом без меня, и я предложил себя Сеппу в спутники, чтобы найти путь на последнем участке подхода к вершине. Мне всегда было приятно ходить с молчаливым Сеппом, который чувствует себя хорошо только тогда, когда между ним и спутником расстояние в несколько сот метров.
Пусть ночь в Марлунге послужит поводом к тому, чтобы поворошить мои воспоминания о прошлогоднем путешествии. В Марлунге палатки стояли на небольшой возвышенности, каждый из нас, Сепп, Гельмут и я, занимал отдельные палатки. Шерпы и носильщики толпились около дома, где они из-за дождя тоже установили несколько палаток. Я не хочу отрицать, что мне нравилась уединенность. Находясь вдали от шерпов и носильщиков, вдали от мнимых и действительных трудностей мероприятия, я мог спокойно мечтать или писать. Через некоторое время я, сагиб, подойду к шерпам, и Пазанг мне скажет: «В Марлунге имеется только четыре яка. Как нам доставить дрова?» Я найду несколько успокоительных слов вроде: – «Ты с этим справишься», или – «Скажи им, мы не возьмем четырех яков, если они не дадут нам десяти». Все тогда будет в полном порядке, но это уже будет не совместная забота. Мысленно мы врозь.
Год назад мы жили вместе. Нас было так мало, что мы были нужны друг другу. Я нуждался в опыте шерпов, а им требовался мой авторитет первого путешественника в этой части страны. Мы были большими друзьями, и удобство приближающейся ночи зависело от того, как мы позаботимся друг о друге. Но друзьями мы были не из-за того, что вместе удобнее ночевать, мы были просто по-настоящему хорошими друзьями и поэтому успешно закончили свое трудное путешествие. Но теперь здесь «большая экспедиция»: «сагиб» и «сирдар», шерпы и носильщики. Жизнь, со своим отвратительным, возможно, неизбежным распределением людей по группам, взяла господство и над нами. Теперь часто меня одолевала грусть, и в своем дневнике я нахожу следующие записи: «Сейчас все не так, как раньше. Стал ли Пазанг дельцом? Или я изменился?» Но, по всей видимости, сейчас все изменилось, потому что в экспедиции много людей. Против этого ничего нельзя поделать – где много людей, там нужны другие порядки. Мы находились на пути к большой цели, а высокие цели иногда оправдывают отказ от собственных принципов.
Когда мы возвратились с Чо-Ойю, то все уже было по-другому: трудный успех на вершине, непревзойденная и честная работа шерпов, наша собственная выдержка и чистосердечная радость местного населения нашему успеху устранили все преграды между нами. Трудности кончились, перед нами было только приятное, радостное возвращение, где уже не предъявлялось требований ни к дисциплине, ни к скорости движения. Возможно, во время похода, когда цель еще была впереди, в экспедиции нужны были строгие порядки.
Я с Сеппом ушел вперед и радовался спокойному тихому дню. Мы взяли с собой Гиальцена и одного местного носильщика, недавно прошедшего через перевал Нангпа-Ла.
Долина в этом месте, покрытая пастбищами, поднималась полого, и мы шли довольно быстро. На том берегу реки виднелось селение Чула – несколько серых каменных строений, тесно прижавшихся друг к другу, ютились среди полей, огороженных каменными стенами.
Из нашей карты и описания Э. Шиптона мы знали, что должны пройти мимо четырех каменных хижин. Они называются Лунак; хижины нежилые и могут служить только временным приютом.
Проходя мимо развалин каменного дома, мы спросили местного носильщика: «Лунак?» – он утвердительно кивнул головой. Мы были приятно удивлены скоростью, с которой идем. Следовательно, мы должны скоро подойти к леднику Нангпа-Ла. Вдруг тропа повернула вправо на запад, на карте этого не было. Мы долгими часами шли под крутыми сбросами гор, составляющих высшую часть Гималайского хребта. Пришлось перейти через пару морен, выглядевших очень своеобразно и походивших на лунный ландшафт. Без проводника мы наверняка бы заблудились в этом хаотическом нагромождении камней. Тропу иногда можно было угадать только по помету яков и по тому, что местами камни были сдвинуты со своих мест и несколько выровнены.
После нескольких часов ходьбы перед нами вдруг показались четыре каменных хижины. «Лунак»? – спросили мы немного недоверчиво. «Лунак», – подтвердил проводник кивком головы. Без сомнения, мы только сейчас пришли к запланированному месту отдыха. Э. Шиптон об этом месте пишет: «Четыре каменных хижины, две из них без крыши». Теперь уже все четыре были без крыши, и нужно сказать, что эти «строения» впечатления на нас не произвели. Но тем не менее это было последнее жилье, которое мы видели. Мы тогда еще не знали, с каким удовольствием и чувством безопасности остановимся здесь на обратном пути. Сейчас мы не остановились и пошли дальше.
Наконец тропа свернула снова на север, в ущелье Нангпа-Ла. Мы шли по гребню морены, совершенно прямому, будто созданному руками человека. Вдруг на леднике, лежащем на противоположном склоне, увидели странные следы. Они были очень похожи на глубоко вытоптанные следы человека.
Мало вероятно, что эти следы оставлены скатившимися кусками льда или снега, так как они начинались у пологой части ледника, и трудно себе представить, откуда туда могут прийти такие маленькие лавинки. Вполне естественно, что я тут же подумал о сказочном «йети», снежном человеке Гималаев.
В Центральных Гималаях я однажды видел след, который, по всей видимости, принадлежал этому существу. То, что я слышал о нем от других гималайских альпинистов, и прежде всего от шерпов, позволяет мне предполагать, что это еще не известный нам род животного, может быть, обезьяна или медведь.
В Гималаях есть районы, где «йети» как будто полностью отсутствуют, и есть районы, где их якобы очень много. До сих пор европейцы видели только следы, а самих животных еще никто не видел. По слышанным нами рассказам, район перевала Нангпа-Ла пользуется особым расположением йети. Правда, в 1953 году хорошо оснащенная экспедиция, организованная редакцией английской газеты «Дейли Мейл» для разгадки тайны йети, нашла тоже только следы, самих йети ей увидеть не удалось.
Организуя экспедицию, я преследовал двойную цель. На первом месте стояла, конечно, вершина Чо-Ойю. Через две-три недели будет ясно, достигнем мы ее или нет. Независимо от успеха восхождения я планировал после окончания экспедиции произвести, как и во время прошлогоднего путешествия, геологические работы, взяв себе в помощь одного-двух шерпов. Но прежде всего я хотел увидеть живого йети. Гельмут в это время мог бы продолжить свою научную работу, прерванную на время восхождения, а Сепп с Пазангом – попытаться сделать восхождение на какую-нибудь вершину. Я надеялся, что такой план дает каждому из нас определенную самостоятельность и в целом способствует расширению поля деятельности экспедиции.
Обморожение моих рук разрушило этот план. На обратном пути я не мог работать с фотоаппаратом и в высоко расположенной долине страдал от холода. Было бы бессмысленно и совершенно безрезультатно отправляться в таком состоянии на поиски снежного человека. Мне требовались тепло и врачи. После успешного восхождения на Чо-Ойю я пытался уговорить Сеппа и Гельмута, пока дойду до Катманду для лечения, продолжить работу по своим индивидуальным планам. Но они были столь великодушны, что не захотели нарушать гармонического хода экспедиции этим расставанием. Мы все вместе пришли в Катманду, из-за чего не смогли внести лепты в разгадку тайны снежного человека.
Сейчас, когда Чо-Ойю еще стояла перед нами, как невзятая твердыня, мы не могли позволить себе отклониться от пути к вершине. Когда мы возвращались, то были слишком счастливые, усталые и больные, чтобы исследовать эти следы на леднике. Следы к тому времени еще сохранились, только они выглядели несколько большими, чем месяц назад. Мы все еще не имели объяснения причины их возникновения, но мне кажется, что это были не следы йети, а скорее всего результат совместной работы солнца и холодных ночей. Условия смены температуры создают здесь формы вытаивания, отличные от форм вытаивания в горах умеренных широт.
Во всяком случае мы не нашли времени, а главное желания, делать крюк и исследовать таинственные следы. Сейчас нужно было идти дальше, через перевал Нангпа-Ла, чтобы найти место для разбивки базового лагеря и удобную тропу для тяжело нагруженного каравана носильщиков.
Продвигаться вперед становилось все трудней. Мы очутились среди невообразимого хаоса ледяных глыб и громадных камней. Тропу вообще не было видно. С трудом, балансируя, переходили мы через все новые и новые препятствия, очень устали и не раз возникало желание остановиться на ночевку. Но так как мы хотели использовать то небольшое преимущество во времени, которое имели перед караваном носильщиков, и найти место для базового лагеря, нужно было сегодня дойти до стоянки Сазамба, где кончаются морены и начинается ледник.
Стало совсем темно, и хотя нас было всего четверо, мы подвергались опасности потерять друг друга. Наши с Сеппом палатки несли Гиальцен и местный носильщик, и я боялся, что мы останемся на ночь без приюта, как уже было со мной в прошлом году. Поэтому я, «забыв» хорошее воспитание, кричал, награждая не совсем ласковыми именами идущих впереди и сзади, чтобы они не расходились. Наконец, при свете карманного фонаря мы собрались все вместе и, беспрерывно спотыкаясь, все же дошли до стоянки Сазамба, – так по крайней мере, назвал место, где мы остановились, проводник. Оно было более или менее ровным и ничем не отличалось от рельефа, по которому мы шли последние часы.
Несмотря на некоторое сомнение, мы были рады, что можем установить палатки и лечь спать. При попытке сварить гороховый суп вспыхнул бензин, и несколько секунд казалось, что мы подойдем к Чо-Ойю без одной палатки. На наше счастье, перед палаткой находилась большая лужа, и я несколькими кастрюлями воды смог потушить пожар. Вода, правда, ликвидировала огонь, но ночь в палатке была мокрая. Нашими достижениями в этот день мы не очень гордились.
Утреннее солнце подошло к нам поздно, подъем был неприятным и холодным. Носильщики остались у палаток, а Сепп, Гиальцен и я вышли по леднику вверх, к перевалу, чтобы найти подход к Чо-Ойю. Вершины мы еще не видели и были сейчас почти убеждены, что вершина, которую мы наблюдали из Тхами, была вовсе не Чо-Ойю.
Ледник был почти без трещин, а твердый снег позволял идти быстро. Мы знали, что в любую минуту может показаться Чо-Ойю, но только один раз, на короткое время, сквозь провал гребня открылась нам ее юго-западная сторона. Выглядела она не очень привлекательно, однако нас это не пугало: ведь по плану маршрут проходил по северо-западной стороне. Чем труднее и круче он казался с юго-запада, тем вероятнее было то, что маршрут подъема проще и проходит по более пологому рельефу – так, по крайней мере, совершенно нелогично думал я.
До привала было еще далеко, но было видно, что перевал представляет собой не узкий проход, а широкую снежную мульду. На перевальной точке в снегу торчал шест, на котором висели бесчисленные молитвенные знамена – благодарственные пожертвования странствующих богомольцев и торговцев, благополучно поднявшихся на перевал. В отличие от подобных пожертвований в долинах эти знамена не колыхались на ветру: они были покрыты толстым слоем инея, примерзли к шестам и уже не могли передавать ветру свои молитвы и пожелания.
Нехватка местных носильщиков нас особенно удивила, так как Э. Шиптон, рассказывая об экспедиции 1952 года утверждал, что тогда здесь было очень много шерпов, желающих пойти носильщиками в экспедицию, и что они буквально дрались за право нести груз. Сейчас все выглядело иначе.
Причину создавшегося положения не следует искать в том, что мы пользовались меньшим доверием у местного населения, чем англичане. Дело в том, что шерпы, ведущие в основном полукочевой образ жизни, живут не только в деревнях, а в зависимости от условий выпаса яков и времени полевых работ часто уходят высоко в горы. Некоторые населенные пункты в определенное время года почти безлюдны. Все жители переселяются на высокогорные пастбища. В центральных Гималаях многие бутиа имеют «зимние» и «летние» деревни, где они живут в зависимости от времени года.
Мы пришли в Намче-Базар как раз в такое время, когда большинство мужчин находилось на пастбищах и в пути. Из-за этого Пазанг был вынужден нанимать носильщиков без особого отбора. Даже пожилые женщины и молоденькие девушки нашли в строгих глазах сирдара помилование и были приняты на работу. Несмотря на это, когда мы собрались выходить, выяснилось, что носильщиков не хватает. На наше счастье дом, где мы остановились, находился на караванной дороге, идущей с севера от перевала Нангпа-Ла в Намче-Базар, т. е. от цели нашего путешествия. Иногда по этой дороге спускались небольшие группы тяжело груженных шерпов, возвращавшихся с товарами из Тибета. Потребовалось только несколько слов, и они оставили свой груз в доме, в котором мы жили, выпили чашечку чая и были готовы следовать с нами.
Благодаря этому мы смогли в середине дня выйти в путь со всем грузом. В начале марша много хлопот доставили женщины из Намче-Базара, нанятые Пазангом в первой половине дня. Они устроили праздник по поводу своего ухода и, когда мы обгоняли нашу «гордую» колонну, то увидели несколько шерпани[7] до того хмельных, что их коллегам пришлось нести не только двойной груз, но еще и поддерживать подвыпивших женщин. Все это сопровождалось добродушным смехом и хорошим настроением. Единственными, кто высказывал по этому поводу некоторое недовольство, были мы трое, но в конечном счете мы были чужестранцами, которым не следует устанавливать свои порядки в стране, где они в гостях.
Чрезмерно приподнятое настроение шерпов и подвыпивших шерпани не повлияли на марш, так как в этот день мы должны были совершить небольшой переход до селения Тхами. До вечера наверняка все дойдут до Тхами, где начинаются трудности – переход в высокогорной зоне до перевала Нангпа-Ла.
Тропа, ведущая в Тхами, была изумительно красива. Она проходила по склону, мимо небольших отдельно расположенных полей и маленьких селений. Далеко внизу под нами бурлила река Боте-Коси, вдоль которой мы намеревались пройти до Нангпа-Ла, пограничного перевала между Непалом и Тибетом. Река текла по крутому руслу, поднимаясь вверх по течению. Нам пришлось переходить ее по высоко натянутому мосту, не спускаясь вниз. Вскоре после перехода через мост мы пришли в Тхами.
Деревня Тхами расположилась в боковом ущелье, немного западнее главной тропы к Нангпа-Ла. Она была окружена единственными в своем роде суровыми ледовыми вершинами, и между ними по крутым склонам вилась тропа к пьедесталу Гималаев. Мы, правда, редко и мало видели эти вершины, туман надежно закрывал их от нас. Но то, что нам удалось увидеть, возбудило у нас страстное желание пройти когда-нибудь по этому пути.
Дома в Тхами, в отличие от домов в Намче-Базаре стоят вразброс, далеко друг от друга, а между ними расположены поля. Хотя урожай с полей был снят, все равно создавалось впечатление, что жители здесь живут в довольствии и спокойно. Непосредственно к полям примыкали альпийские луга, благоухающие запахом цветов. В середине лугов протекала речушка, которая растекалась на много, много маленьких ручейков, не втиснутых, как обычно в Гималаях, в русло из камней и гравия, которые образуют мертвую зону, а протекающих прямо по лугу и с берегов. Тхами – самый красивый населенный пункт из всех виденных мной в Гималаях – был родиной Аджибы. Он ушел вперед и без особых церемоний принял нас в своем доме, где хозяйничала его мать. Дом Аджибы ничем не отличался от других домов Тхами. Он был даже несколько бедноватым, но мы чувствовали себя в нем очень хорошо. Это чувство было результатом нашей долгой дружбы с Аджибой.
Мать Аджибы была удивительно энергичной старушкой. Она любезно, со сдержанной сердечностью и достоинством, приветствовала нас.
Пока на поле устанавливались палатки, нам пришлось сесть около очага. На столе появился неизбежный картофель, соль, толченый чили[8], и торжественный ужин начался. Мои наблюдения, очевидно, далеко не точны, но у меня создалось впечатление, что шерпы, живущие в населенных пунктах на большой высоте, по крайней мере в это время года, питаются исключительно картофелем и чангом. Мне почти не приходилось видеть, чтобы они кушали что-нибудь другое.
Как я уже говорил, если вы считаетесь почетным гостем в доме шерпа, то вам не нужно самому чистить горячую картошку. Хозяева соревнуются между собой за честь очистить ее для почетного гостя. С большим умением и проворством они вонзают ногти в кожуру, и картошка мгновенно очищена. Если внимательно понаблюдать за их действиями, то нельзя не заметить, что руки, имеющие до еды довольно темный цвет, вскоре становятся изумительно белыми, а переданная гостю очищенная картошка имеет не белый, а скорее серый цвет.
Можно было, конечно, чистить картошку самому, но этим мы нанесли бы оскорбление хозяевам, а существенных изменений не внесло бы, так как волей-неволей все равно приходится принимать участие в очистке рук шерпов, но уже другими путями.
Цзамба, каша из поджаренной муки и чая, также размешивается руками. Нужно иметь определенный опыт, чтобы установить правильное соотношение между жидкостью и мукой. В большинстве случаев у европейцев это не получается. После нескольких попыток, в результате которых получится то клейстер, то супообразная жижица, приготовление цзамбы обычно с удовлетворением передается хозяину. Это более совершенный метод мытья рук хозяина, чем чистка картошки.
Если кто видел процесс изготовления чанга, то он должен питать уж очень большое доверие к дезинфицирующей способности алкоголя, чтобы выпивать его со спокойной душой. Неаппетитную на вид серо-желтую массу из вареных зерен очень долго месят руками и пропускают через бамбуковые сита. В большинстве случаев приготовлением чанга занимается не один человек: обычно вся семья принимает энергичное участие в этой деятельности, которая обещает веселое празднество. Активная работа руками при изготовлении чанга обеспечивает куда более эффективную очистку рук, чем чистка картошки в течение долгих часов.
Чтобы не обидеть гостеприимных шерпов, нужно как следует принимать участие в уничтожении картофеля. Это обстоятельство мы учли, и строгое лицо матери Аджибы украсилось довольной улыбкой; она, наверно, подумала, что люди, с которыми странствует ее сын, не варвары, от которых можно ожидать самого плохого. Мы с усердием погружали зубы в серые картошки, а она благосклонно кивала нам головой.
Читатель простит мне, если я скажу еще несколько слов о картофеле. Ведь он был нашим основным питанием в течение многих недель. Иногда мы пекли его в горячей золе. Я не знаю, нравится ли это другим, но мне он был больше всего по вкусу, когда его ешь вместе с подгорелой кожурой. Шерпы этого понять не могли, кушать картошку вместе с кожурой – в их глазах было в высшей степени невежеством. Они терли печеную картошку о камни, а если мы были в доме – о какую-нибудь мебель, пока она не очищалась от кожуры. Но они были всегда достаточно вежливы и не показывали своего отвращения к моей привычке. Только иногда дети позволяли себе нескромные замечания в мой адрес, и Пазанг не всегда мог скрыть свое смущение: ведь он считался моим другом, и ему было неудобно, что я такой невоспитанный человек.
Деревня Тхами находилась между двумя высокими валами морены. Рано утром мы поднялись на гребень северной морены, чтобы до того, как облака закроют небо, посмотреть на перевал Нангпа-Ла и хоть одним глазом увидеть цель нашей экспедиции – вершину Чо-Ойю. Видимость была хорошей, но оказалось, что карты очень неточны. На далеком горизонте мы увидели зазубренный горный хребет и в нем глубокую впадину, которая, возможно, и являлась перевалом Нангпа-Ла. И если это в действительности было так, то мы, значит, видели и вершину Чо-Ойю. Мы тщательно осмотрели ее в бинокль. С этой стороны она выглядела неприступной. Мы надеялись, что другие склоны или гребни будут менее сложными или, это нам казалось еще лучше, что из-за большого расстояния мы видели другую, более трудную вершину.
Пока мы ходили на рекогносцировку, наш караван готовился к выходу, носильщики распределили грузы.
Мы вышли вверх по очень красивому ущелью. На пути нам все время встречались разбросанные маленькие деревушки. Поля были огорожены каменными стенами и на первый взгляд выглядели похожими на глубокие плавательные бассейны, из которых спущена вода. Как нам объяснили, на высоте около четырех тысяч метров над уровнем моря скудный урожай вызревает только с помощью высоких каменных стен, задерживающих холодные ветры и отражающих редкие солнечные лучи. Благодаря этому растения получают необходимое количество тепла.
Поля, огороженные высокими стенами, имели для нас, непосвященных людей, своеобразный непривычный вид и рождали мысли о зависти, недоверии, царящем между крестьянами, пока не вспоминали, что только благодаря этим стенам созревал урожай.
В Марлунге остановились на ночлег. Мы двигались вдоль реки Боти-Коси, и Гельмут, наш географ, объяснил нам, что уходящие в долину каменные валы – прежние морены, окружавшие когда-то озера, образовавшиеся благодаря таянию ледников. Мы попытались представить себе долину с озерами – это была, очевидно, неправдоподобно красивая долина. Вода в свое время прорвала моренные нагромождения, оголила дно озер и оставила широкие бассейны, используемые сейчас крестьянами под пашни.
Марлунг был последним населенным пунктом на пути к Чо-Ойю. Правда, на нашем пути еще стояло село Чула, но, как шерпы говорили, оно находилось на другом берегу реки, которую вряд ли можно будет перейти. Поэтому нам нужно сделать последние приготовления здесь, в Марлунге. Продовольствием и снаряжением мы были обеспечены в достаточном количестве, но мы пришли сейчас к границе леса, и, если хотели сэкономить бензин для высотных лагерей, нужно было запастись дровами здесь. Пазанг после долгих и многословных переговоров, наконец, договорился о доставке десяти вьюков дров к базовому лагерю.
Мы еще точно не знали, где будет установлен базовый лагерь. Во всяком случае в первую очередь нужно достигнуть перевальной точки перевала Нангпа-Ла, а там будет видно, где установить лагерь. Если мы одновременно всем караваном выйдем на перевал, будет трудно сразу найти место для базового лагеря. Поэтому для выбора подходящего места я считал целесообразным направить кого-либо вперед. Позднее он должен был быть проводником на последнем участке пути.
Сепп, любитель одиночного хождения, вызвался идти вперед с одним шерпом. Безусловно, практически он единственный альпинист среди нас троих, который лучше всего выберет место для базового лагеря.
Гельмут радовался, когда он мог идти не торопясь, так как в этом случае он имел достаточно времени для ведения научных наблюдений.
У меня до сих пор сохранилось воспоминание о красивых уединенных переходах прошлого года, а вечный шум и чисто технические затруднения нашей, хотя и маленькой, экспедиции частенько выводили меня из равновесия. Мне очень хотелось хотя бы пару дней пройти в спокойной обстановке.
Пазанг и Гельмут вполне могли справиться с транспортом без меня, и я предложил себя Сеппу в спутники, чтобы найти путь на последнем участке подхода к вершине. Мне всегда было приятно ходить с молчаливым Сеппом, который чувствует себя хорошо только тогда, когда между ним и спутником расстояние в несколько сот метров.
Пусть ночь в Марлунге послужит поводом к тому, чтобы поворошить мои воспоминания о прошлогоднем путешествии. В Марлунге палатки стояли на небольшой возвышенности, каждый из нас, Сепп, Гельмут и я, занимал отдельные палатки. Шерпы и носильщики толпились около дома, где они из-за дождя тоже установили несколько палаток. Я не хочу отрицать, что мне нравилась уединенность. Находясь вдали от шерпов и носильщиков, вдали от мнимых и действительных трудностей мероприятия, я мог спокойно мечтать или писать. Через некоторое время я, сагиб, подойду к шерпам, и Пазанг мне скажет: «В Марлунге имеется только четыре яка. Как нам доставить дрова?» Я найду несколько успокоительных слов вроде: – «Ты с этим справишься», или – «Скажи им, мы не возьмем четырех яков, если они не дадут нам десяти». Все тогда будет в полном порядке, но это уже будет не совместная забота. Мысленно мы врозь.
Год назад мы жили вместе. Нас было так мало, что мы были нужны друг другу. Я нуждался в опыте шерпов, а им требовался мой авторитет первого путешественника в этой части страны. Мы были большими друзьями, и удобство приближающейся ночи зависело от того, как мы позаботимся друг о друге. Но друзьями мы были не из-за того, что вместе удобнее ночевать, мы были просто по-настоящему хорошими друзьями и поэтому успешно закончили свое трудное путешествие. Но теперь здесь «большая экспедиция»: «сагиб» и «сирдар», шерпы и носильщики. Жизнь, со своим отвратительным, возможно, неизбежным распределением людей по группам, взяла господство и над нами. Теперь часто меня одолевала грусть, и в своем дневнике я нахожу следующие записи: «Сейчас все не так, как раньше. Стал ли Пазанг дельцом? Или я изменился?» Но, по всей видимости, сейчас все изменилось, потому что в экспедиции много людей. Против этого ничего нельзя поделать – где много людей, там нужны другие порядки. Мы находились на пути к большой цели, а высокие цели иногда оправдывают отказ от собственных принципов.
Когда мы возвратились с Чо-Ойю, то все уже было по-другому: трудный успех на вершине, непревзойденная и честная работа шерпов, наша собственная выдержка и чистосердечная радость местного населения нашему успеху устранили все преграды между нами. Трудности кончились, перед нами было только приятное, радостное возвращение, где уже не предъявлялось требований ни к дисциплине, ни к скорости движения. Возможно, во время похода, когда цель еще была впереди, в экспедиции нужны были строгие порядки.
Я с Сеппом ушел вперед и радовался спокойному тихому дню. Мы взяли с собой Гиальцена и одного местного носильщика, недавно прошедшего через перевал Нангпа-Ла.
Долина в этом месте, покрытая пастбищами, поднималась полого, и мы шли довольно быстро. На том берегу реки виднелось селение Чула – несколько серых каменных строений, тесно прижавшихся друг к другу, ютились среди полей, огороженных каменными стенами.
Из нашей карты и описания Э. Шиптона мы знали, что должны пройти мимо четырех каменных хижин. Они называются Лунак; хижины нежилые и могут служить только временным приютом.
Проходя мимо развалин каменного дома, мы спросили местного носильщика: «Лунак?» – он утвердительно кивнул головой. Мы были приятно удивлены скоростью, с которой идем. Следовательно, мы должны скоро подойти к леднику Нангпа-Ла. Вдруг тропа повернула вправо на запад, на карте этого не было. Мы долгими часами шли под крутыми сбросами гор, составляющих высшую часть Гималайского хребта. Пришлось перейти через пару морен, выглядевших очень своеобразно и походивших на лунный ландшафт. Без проводника мы наверняка бы заблудились в этом хаотическом нагромождении камней. Тропу иногда можно было угадать только по помету яков и по тому, что местами камни были сдвинуты со своих мест и несколько выровнены.
После нескольких часов ходьбы перед нами вдруг показались четыре каменных хижины. «Лунак»? – спросили мы немного недоверчиво. «Лунак», – подтвердил проводник кивком головы. Без сомнения, мы только сейчас пришли к запланированному месту отдыха. Э. Шиптон об этом месте пишет: «Четыре каменных хижины, две из них без крыши». Теперь уже все четыре были без крыши, и нужно сказать, что эти «строения» впечатления на нас не произвели. Но тем не менее это было последнее жилье, которое мы видели. Мы тогда еще не знали, с каким удовольствием и чувством безопасности остановимся здесь на обратном пути. Сейчас мы не остановились и пошли дальше.
Наконец тропа свернула снова на север, в ущелье Нангпа-Ла. Мы шли по гребню морены, совершенно прямому, будто созданному руками человека. Вдруг на леднике, лежащем на противоположном склоне, увидели странные следы. Они были очень похожи на глубоко вытоптанные следы человека.
Мало вероятно, что эти следы оставлены скатившимися кусками льда или снега, так как они начинались у пологой части ледника, и трудно себе представить, откуда туда могут прийти такие маленькие лавинки. Вполне естественно, что я тут же подумал о сказочном «йети», снежном человеке Гималаев.
В Центральных Гималаях я однажды видел след, который, по всей видимости, принадлежал этому существу. То, что я слышал о нем от других гималайских альпинистов, и прежде всего от шерпов, позволяет мне предполагать, что это еще не известный нам род животного, может быть, обезьяна или медведь.
В Гималаях есть районы, где «йети» как будто полностью отсутствуют, и есть районы, где их якобы очень много. До сих пор европейцы видели только следы, а самих животных еще никто не видел. По слышанным нами рассказам, район перевала Нангпа-Ла пользуется особым расположением йети. Правда, в 1953 году хорошо оснащенная экспедиция, организованная редакцией английской газеты «Дейли Мейл» для разгадки тайны йети, нашла тоже только следы, самих йети ей увидеть не удалось.
Организуя экспедицию, я преследовал двойную цель. На первом месте стояла, конечно, вершина Чо-Ойю. Через две-три недели будет ясно, достигнем мы ее или нет. Независимо от успеха восхождения я планировал после окончания экспедиции произвести, как и во время прошлогоднего путешествия, геологические работы, взяв себе в помощь одного-двух шерпов. Но прежде всего я хотел увидеть живого йети. Гельмут в это время мог бы продолжить свою научную работу, прерванную на время восхождения, а Сепп с Пазангом – попытаться сделать восхождение на какую-нибудь вершину. Я надеялся, что такой план дает каждому из нас определенную самостоятельность и в целом способствует расширению поля деятельности экспедиции.
Обморожение моих рук разрушило этот план. На обратном пути я не мог работать с фотоаппаратом и в высоко расположенной долине страдал от холода. Было бы бессмысленно и совершенно безрезультатно отправляться в таком состоянии на поиски снежного человека. Мне требовались тепло и врачи. После успешного восхождения на Чо-Ойю я пытался уговорить Сеппа и Гельмута, пока дойду до Катманду для лечения, продолжить работу по своим индивидуальным планам. Но они были столь великодушны, что не захотели нарушать гармонического хода экспедиции этим расставанием. Мы все вместе пришли в Катманду, из-за чего не смогли внести лепты в разгадку тайны снежного человека.
Сейчас, когда Чо-Ойю еще стояла перед нами, как невзятая твердыня, мы не могли позволить себе отклониться от пути к вершине. Когда мы возвращались, то были слишком счастливые, усталые и больные, чтобы исследовать эти следы на леднике. Следы к тому времени еще сохранились, только они выглядели несколько большими, чем месяц назад. Мы все еще не имели объяснения причины их возникновения, но мне кажется, что это были не следы йети, а скорее всего результат совместной работы солнца и холодных ночей. Условия смены температуры создают здесь формы вытаивания, отличные от форм вытаивания в горах умеренных широт.
Во всяком случае мы не нашли времени, а главное желания, делать крюк и исследовать таинственные следы. Сейчас нужно было идти дальше, через перевал Нангпа-Ла, чтобы найти место для разбивки базового лагеря и удобную тропу для тяжело нагруженного каравана носильщиков.
Продвигаться вперед становилось все трудней. Мы очутились среди невообразимого хаоса ледяных глыб и громадных камней. Тропу вообще не было видно. С трудом, балансируя, переходили мы через все новые и новые препятствия, очень устали и не раз возникало желание остановиться на ночевку. Но так как мы хотели использовать то небольшое преимущество во времени, которое имели перед караваном носильщиков, и найти место для базового лагеря, нужно было сегодня дойти до стоянки Сазамба, где кончаются морены и начинается ледник.
Стало совсем темно, и хотя нас было всего четверо, мы подвергались опасности потерять друг друга. Наши с Сеппом палатки несли Гиальцен и местный носильщик, и я боялся, что мы останемся на ночь без приюта, как уже было со мной в прошлом году. Поэтому я, «забыв» хорошее воспитание, кричал, награждая не совсем ласковыми именами идущих впереди и сзади, чтобы они не расходились. Наконец, при свете карманного фонаря мы собрались все вместе и, беспрерывно спотыкаясь, все же дошли до стоянки Сазамба, – так по крайней мере, назвал место, где мы остановились, проводник. Оно было более или менее ровным и ничем не отличалось от рельефа, по которому мы шли последние часы.
Несмотря на некоторое сомнение, мы были рады, что можем установить палатки и лечь спать. При попытке сварить гороховый суп вспыхнул бензин, и несколько секунд казалось, что мы подойдем к Чо-Ойю без одной палатки. На наше счастье, перед палаткой находилась большая лужа, и я несколькими кастрюлями воды смог потушить пожар. Вода, правда, ликвидировала огонь, но ночь в палатке была мокрая. Нашими достижениями в этот день мы не очень гордились.
Утреннее солнце подошло к нам поздно, подъем был неприятным и холодным. Носильщики остались у палаток, а Сепп, Гиальцен и я вышли по леднику вверх, к перевалу, чтобы найти подход к Чо-Ойю. Вершины мы еще не видели и были сейчас почти убеждены, что вершина, которую мы наблюдали из Тхами, была вовсе не Чо-Ойю.
Ледник был почти без трещин, а твердый снег позволял идти быстро. Мы знали, что в любую минуту может показаться Чо-Ойю, но только один раз, на короткое время, сквозь провал гребня открылась нам ее юго-западная сторона. Выглядела она не очень привлекательно, однако нас это не пугало: ведь по плану маршрут проходил по северо-западной стороне. Чем труднее и круче он казался с юго-запада, тем вероятнее было то, что маршрут подъема проще и проходит по более пологому рельефу – так, по крайней мере, совершенно нелогично думал я.
До привала было еще далеко, но было видно, что перевал представляет собой не узкий проход, а широкую снежную мульду. На перевальной точке в снегу торчал шест, на котором висели бесчисленные молитвенные знамена – благодарственные пожертвования странствующих богомольцев и торговцев, благополучно поднявшихся на перевал. В отличие от подобных пожертвований в долинах эти знамена не колыхались на ветру: они были покрыты толстым слоем инея, примерзли к шестам и уже не могли передавать ветру свои молитвы и пожелания.