По пологому склону мы спустились в боковое ущелье. Близкие горы отступили в сторону, и через несколько шагов мы вдруг увидели Чо-Ойю. Она выглядела так же, как и на фотографии, снятой экспедицией Э. Шиптона.
Из базового лагеря на высоте 5500 метров мы впервые увидели Чо-Ойю
Может быть, очень приятно после долгих месяцев подготовки и многих недель подхода оказаться в непосредственной близости с целью всей деятельности за последнее время. Но, увидев вершину, мы растерялись и не знали, как себя вести – испугаться или облегченно вздохнуть. Она выглядела не очень трудной, но и не особенно легкой. Мы знали и то, что в ракурсе крутые склоны кажутся положе, чем в самом деле. Высота перевала Нангпа-Ла официально считается 5800 метров (наш высотомер показывал только 5500 метров). Мы спустились с перевала примерно на 50 метров, следовательно, вершина Чо-Ойю поднималась над нами еще на 2700 метров.
Мало смысла при первом осмотре вершины искать и думать о вариантах подъема на нее. Мы нашли идеальное место для базового лагеря на широкой морене, выполнив тем самым основное задание.
После короткого отдыха Сепп и Гиальцен пошли обратно к стоянке Сазамба, куда сегодня вечером должен прийти караван носильщиков. Я им сказал, что приду позже. Я уже не помню, как я это объяснил: сказал ли, что устал, или хочу еще посмотреть на вершину, или я выразил желание остаться одному. У нас была такая хорошая дружба, что длительных объяснений при появлении личных желаний не требовалось. Они оба покинули меня без каких-либо надоедливых вопросов и вопросительных взглядов.
Я сел на снег, но на вершину не смотрел: я смотрел на север. За спускающимися ледниками виднелись бескрайние серо-коричневые волнистые долины Тибета. Вдали на горизонте снова поднимались скалистые горы, небольшие снежные вершины и холмы.
Величие ландшафта заключалось не в резком контрасте между землей и небом, как он чувствовался при взгляде на юг на гималайский хребет, а в мирной гармонии этих элементов, дополнявших друг друга. Видимо, такое поверхностное впечатление создают и финские лесные массивы и венгерские пуста.[9] Но там господствует зеленый цвет, небо является как бы исполинской рамкой, а здесь наоборот: в поле зрения господствовало небо, а земля создавала только линию горизонта. Даже не зная, что эта серая страна находится на высоте четырех-пяти тысяч метров, чувствовалось, что она оторвалась от надежного соседства других стран и отдала себя в объятия неба. Отдельные облака медленно проплывали над землей. Возможно, они проходили выше, чем в Альпах, но здесь создавалось впечатление, что они являются частью приподнятой земли. Облака и их темные тени, скользящие по земле, как мрачные озера, соединялись в единое. Они не принадлежали, как у нас, двум разным мирам, а были частью этой земли, а над ними распространяло свое неограниченное господство синее небо.
Я остался здесь один, чтобы в уединении насладиться красотой. Я снова ощущал большое счастье, охватывающее меня всегда при виде такого ландшафта. Я был так наполнен чувством и своим одиночеством в царстве небесных гор, что забыл о возвращении.
Вдруг этот избыток чувств был неожиданно нарушен новым желанием – стоять на вершине Чо-Ойю! Может быть, это покажется странным, запоздалым признанием, ибо экспедиция имела в основном одну цель – восхождение на Чо-Ойю, но до сих пор я это желание понимал иначе.
Я не альпинист в строгом смысле этого слова. Горы, хотя я их очень люблю, не являются для меня самоцелью, когда я могу показать свою техническую подготовленность и физические данные, а только частью того большого мира, где я так хорошо себя чувствую. Я люблю вершины, как отдельного человека, как равнозначащие части большого целого. Мой план экспедиции на Чо-Ойю возник не из желания покорить обязательно восьмитысячник. Во время длительной подготовки экспедиции я не думал о том, что покорение вершины сделает меня очень счастливым. То, что я сейчас нахожусь здесь, у подножья ее, не результат погони за славой, а итог длительных рассуждений.
Я жил долгие месяцы в Гималаях и с крайне скромными средствами совершил восхождение на несколько высоких вершин. Одновременно я читал сообщения о больших экспедициях, пытавшихся покорить восьмитысячники. Читая, я думал, что, видимо, можно делать восхождения на восьмитысячники без больших затрат, без больших экспедиций, которые, как мне кажется, нарушают гармоничный мир гор. Однако скоро меня охватило раскаяние: как мог я себе позволить иметь мнение о том, что мне еще было не знакомо и не испробовано мной?
Поэтому не в погоне за славой и не как фанатик я выбрал Чо-Ойю целью экспедиции, а из-за желания подвергнуть свои рассуждения практическим испытаниям и, если они подтвердятся, доказать свою правоту.
Будучи по натуре довольно деловым человеком, я мало беспокоился о таком не альпинистском мотиве организации экспедиции.
Сейчас, когда я видел перед собой бескрайнее небо Тибета, вдруг все изменилось. Мне захотелось войти в это небо, которое исключало нас из своей среды и терпело только у своих краев. Мне захотелось быть как можно ближе к нему; оно манило меня к себе годами и никогда не разочаровывало. Я хотел подойти к нему так близко, как только может подойти человек со своими маленькими возможностями. В данную минуту передо мной была Чо-Ойю, и ее гребни превратились для меня в лестницы к желанному небу. Вдруг я, как фанатик, всеми силами захотел быть на вершине.
Разумеется, это чувство противоречиво. Я знал из прежних приключений и встреч именно в Гималаях, что к «небу» и всему тому, что оно означает, лучше всего можно подойти, если закрыть глаза, забыть о гребнях, ведущих вверх, остаться самим собой и довольствоваться тем небом, которое в каждом из нас имеется.
И все же, когда я вспоминаю незабываемые часы штурма вершины, то думаю, что все-таки был прав. Не из-за успеха памятен для меня этот день, а тем, что я был ближе к небу, чем когда-либо.
Я вернулся к шесту с замерзшими молитвенными знаменами. Последний взгляд на Тибет, и я направился по нашим следам на ледник Нангпа-Ла, который постепенно, как поднимающийся занавес, закрыл горизонт. Я снова находился в мире ощутимых расстояний.
К этому времени снег под лучами палящего солнца стал мягким, на каждом шагу я глубоко проваливался. Теперь мне пришлось расплачиваться за час наслаждения под Чо-Ойю.
Там, где утром мы оставили на насте едва заметные следы и где Сепп с Гиальценом (я это констатировал с завистью) почти не проваливались, мне пришлось идти по колено в мокрой кашице снега. Очень медленно, с большим напряжением я шел вниз.
Несколько ниже я со злорадством заметил, что и мои спутники тоже платили по полному счету – проваливались не меньше меня. Я поклялся избегать этот ледник в жаркое дневное время.
Наконец, я вышел на лед и скалы и по ним пришел в лагерь. Мы все были очень довольны результатами дня: подход к базовому лагерю найден, и главное – путь к нему простой.
Во второй половине дня, как обычно, погода испортилась. С монотонно-серого неба падали снег и крупа, но мы уже сидели в палатках и пили горячий чай.
Хотя мы наблюдали в бинокль за караваном, который по времени уже должен был прийти, шерпы заметили нас раньше. Еле заметными точками, как звенья цепи, растянулись они по леднику. Они шли по морене, далеко под нами, до невозможности медленно. После нашего вчерашнего блуждания мы могли легко себе представить, как устали тяжело нагруженные люди и яки. Мы вползли обратно в свои палатки и были рады, что уже прошли этот изнурительный участок подхода.
Наконец, под вечер подошли шерпы, но основная масса каравана осталась ночевать примерно в ста метрах ниже нас. Пазанг гордился тем, что без задержки доставил продовольствие и снаряжение. Мы в свою очередь могли ему сообщить, что нашли место для базового лагеря.
Пазанг, показывая на палатки, воскликнул: «Но это очень опасное место!» Мы с ним не соглашались: крутой ледовый склон соседней горы казался слишком далеким, чтобы можно было подумать о возможной лавине. Но Пазанг остался при своем мнении и рассказал, что именно здесь несколько лет назад под ледовым обвалом погибли люди.
Пазанг, видимо, был прав. Я и раньше наблюдал, что в Гималаях лавины и ледовые обвалы придерживаются других правил, чем в Альпах, и что наш альпийский опыт иногда может подвести. Ряд больших катастроф в Гималаях произошел только потому, что «сагибы», являвшиеся опытными экспертами по снегу и льду в Альпах, не обращали внимания на предупреждения шерпов, выросших среди гималайских гигантов.
Само собой понятно, что караван заночевал на безопасном месте внизу, там, где остановился. Сеппу и мне пришлось снимать на холоде палатки и спускаться к каравану. Я считал бессмысленным бросать ненужный вызов судьбе и не принимать во внимание предостережения Пазанга.
Таким образом, мы оказались внизу, вместе с караваном. Носильщики уже успели возвести круглые ветрозащитные стены, так как палаток для всех носильщиков у нас не хватало.
Настроение было не очень хорошим. После утомительного подъема по моренам носильщики устали и безрадостно смотрели на предстоящий переход по леднику и через перевал. Некоторые из них хотели вернуться, но Пазангу удалось их уговорить.
Я был рад, что это последняя ночь в беспокойстве и неизвестности, постоянно возникающей из-за неустойчивого настроения носильщиков. Завтра мы останемся с шерпами одни, а на них можно положиться. И действительно, в течение тех недель, во время которых мы боролись за вершину,между нами не было ни одного недоразумения или размолвки, мы были одной дружной семьей.
Утро было безоблачным. Погонщики с яками вышли рано: им нужно возвратиться сюда по твердому снегу, иначе яки со своим громадным весом, проваливаясь в снег по брюхо, становятся беспомощными. Погонщики лучше нас знали об этой опасности и поэтому торопились с выходом.
Мы замыкали длинную, растянувшуюся колонну. День был изумительно хорошим. Темно-синее небо и окружающие нас горы ослепительно блестели.
Среди носильщиков было несколько женщин в разноцветных ярких платьях. Они выглядели, как ранние цветы на снежной поляне. Я несколько раз снимал их на цветную пленку на фоне неповторимо красивого пейзажа. Позже я, к сожалению, обнаружил, что неаккуратно заправил пленку, и она застряла в касете. Из многих моих снимков получился только хаос различных цветов. Я успокаивал себя тем, что все эти снимки смогу повторить на обратном пути. Я тогда еще не знал, что у меня будут отморожены руки и я не смогу держать фотоаппарат.
Действительно, на обратном пути была такая же прекрасная погода. Счастье победы над вершиной и радость возвращения к жизни подогревали меня. Группа сильно растянулась. Сепп остался наверху, чтобы сделать несколько последних снимков Чо-Ойю – мы так долго жили на ее гребнях и склонах, а у нас не было фотографии общего вида вершины. Гельмут, как всегда, был занят своими научными наблюдениями. Несколько шерпов шли впереди, но я не пытался их догонять. Мне очень хотелось пройти одному по обширным снежным полям Нангпа-Ла.
Пазанг и Аджиба шли сзади. Пазанг был одет в ярко-красный штормовой костюм, а Аджиба – в светло-синий (приобретая обмундирование, мы выбирали яркие цвета – для цветного фото). Они шли рядом и разговаривали, как два друга, совершающие небольшую прогулку. Я был поражен красотой этой картины: ослепительная белизна ледника, над ним чистое, темно-синее небо, а между ними – два человека, шествующие с такой непринужденной естественностью, будто троны богов являются их извечной родиной.
Они выглядели гордо и великолепно. Весело разговаривая, они спускались с крыши мира. Пазанг сказал какую-то шутку, и белые зубы Аджибы сверкнули на почти черном лице.
Я хотел их снять, но мои руки дрожали и болели на холодном воздухе. Фотоаппарат пришлось снова спрятать в карман. Тем не менее эти два человека, весело идущие по леднику, незабываемо отпечатались в моей памяти. «Они похожи на богов, – подумал я, – или по крайней мере на людей, которым дано право участвовать в будничной жизни богов. Очень немногим из нас это дозволено!»
Нангпа-Ла со своими красивыми цветами остался для меня ярким воспоминанием, картину которого я вижу с закрытыми глазами. Я почти рад, что мне не удалось сфотографировать Пазанга и Аджибу, ибо ни одна пленка не смогла бы передать той картины, которая вечно будет жить в моей памяти.
Прежде чем снег размяк под лучами горячего солнца, мы достигли бокового ущелья, где должны были разбить базовый лагерь. Погонщики яков немедленно погнали их обратно. Большинство носильщиков тоже вернулось, но некоторые решили возвратиться на следующий день и остались ночевать в базовом лагере.
Мы нашли ровное и безопасное место, где установили на небольшом расстоянии друг от друга палатки. Шерпы построили из камня вместительную кухню, использовав для крыши имеющийся у нас целофан. Снег, выпавший во второй половине дня, несколько раз заваливал эту крышу и нашел дорогу в кастрюли Анг Ньима, а также за шиворот шерпам, чем вызвал взрыв общего веселья.
Мы лежали в своих палатках с сознанием, что теперь перед нами только одна задача – Чо-Ойю!
Глава VII
Может быть, очень приятно после долгих месяцев подготовки и многих недель подхода оказаться в непосредственной близости с целью всей деятельности за последнее время. Но, увидев вершину, мы растерялись и не знали, как себя вести – испугаться или облегченно вздохнуть. Она выглядела не очень трудной, но и не особенно легкой. Мы знали и то, что в ракурсе крутые склоны кажутся положе, чем в самом деле. Высота перевала Нангпа-Ла официально считается 5800 метров (наш высотомер показывал только 5500 метров). Мы спустились с перевала примерно на 50 метров, следовательно, вершина Чо-Ойю поднималась над нами еще на 2700 метров.
Мало смысла при первом осмотре вершины искать и думать о вариантах подъема на нее. Мы нашли идеальное место для базового лагеря на широкой морене, выполнив тем самым основное задание.
После короткого отдыха Сепп и Гиальцен пошли обратно к стоянке Сазамба, куда сегодня вечером должен прийти караван носильщиков. Я им сказал, что приду позже. Я уже не помню, как я это объяснил: сказал ли, что устал, или хочу еще посмотреть на вершину, или я выразил желание остаться одному. У нас была такая хорошая дружба, что длительных объяснений при появлении личных желаний не требовалось. Они оба покинули меня без каких-либо надоедливых вопросов и вопросительных взглядов.
Я сел на снег, но на вершину не смотрел: я смотрел на север. За спускающимися ледниками виднелись бескрайние серо-коричневые волнистые долины Тибета. Вдали на горизонте снова поднимались скалистые горы, небольшие снежные вершины и холмы.
Величие ландшафта заключалось не в резком контрасте между землей и небом, как он чувствовался при взгляде на юг на гималайский хребет, а в мирной гармонии этих элементов, дополнявших друг друга. Видимо, такое поверхностное впечатление создают и финские лесные массивы и венгерские пуста.[9] Но там господствует зеленый цвет, небо является как бы исполинской рамкой, а здесь наоборот: в поле зрения господствовало небо, а земля создавала только линию горизонта. Даже не зная, что эта серая страна находится на высоте четырех-пяти тысяч метров, чувствовалось, что она оторвалась от надежного соседства других стран и отдала себя в объятия неба. Отдельные облака медленно проплывали над землей. Возможно, они проходили выше, чем в Альпах, но здесь создавалось впечатление, что они являются частью приподнятой земли. Облака и их темные тени, скользящие по земле, как мрачные озера, соединялись в единое. Они не принадлежали, как у нас, двум разным мирам, а были частью этой земли, а над ними распространяло свое неограниченное господство синее небо.
Я остался здесь один, чтобы в уединении насладиться красотой. Я снова ощущал большое счастье, охватывающее меня всегда при виде такого ландшафта. Я был так наполнен чувством и своим одиночеством в царстве небесных гор, что забыл о возвращении.
Вдруг этот избыток чувств был неожиданно нарушен новым желанием – стоять на вершине Чо-Ойю! Может быть, это покажется странным, запоздалым признанием, ибо экспедиция имела в основном одну цель – восхождение на Чо-Ойю, но до сих пор я это желание понимал иначе.
Я не альпинист в строгом смысле этого слова. Горы, хотя я их очень люблю, не являются для меня самоцелью, когда я могу показать свою техническую подготовленность и физические данные, а только частью того большого мира, где я так хорошо себя чувствую. Я люблю вершины, как отдельного человека, как равнозначащие части большого целого. Мой план экспедиции на Чо-Ойю возник не из желания покорить обязательно восьмитысячник. Во время длительной подготовки экспедиции я не думал о том, что покорение вершины сделает меня очень счастливым. То, что я сейчас нахожусь здесь, у подножья ее, не результат погони за славой, а итог длительных рассуждений.
Я жил долгие месяцы в Гималаях и с крайне скромными средствами совершил восхождение на несколько высоких вершин. Одновременно я читал сообщения о больших экспедициях, пытавшихся покорить восьмитысячники. Читая, я думал, что, видимо, можно делать восхождения на восьмитысячники без больших затрат, без больших экспедиций, которые, как мне кажется, нарушают гармоничный мир гор. Однако скоро меня охватило раскаяние: как мог я себе позволить иметь мнение о том, что мне еще было не знакомо и не испробовано мной?
Поэтому не в погоне за славой и не как фанатик я выбрал Чо-Ойю целью экспедиции, а из-за желания подвергнуть свои рассуждения практическим испытаниям и, если они подтвердятся, доказать свою правоту.
Будучи по натуре довольно деловым человеком, я мало беспокоился о таком не альпинистском мотиве организации экспедиции.
Сейчас, когда я видел перед собой бескрайнее небо Тибета, вдруг все изменилось. Мне захотелось войти в это небо, которое исключало нас из своей среды и терпело только у своих краев. Мне захотелось быть как можно ближе к нему; оно манило меня к себе годами и никогда не разочаровывало. Я хотел подойти к нему так близко, как только может подойти человек со своими маленькими возможностями. В данную минуту передо мной была Чо-Ойю, и ее гребни превратились для меня в лестницы к желанному небу. Вдруг я, как фанатик, всеми силами захотел быть на вершине.
Разумеется, это чувство противоречиво. Я знал из прежних приключений и встреч именно в Гималаях, что к «небу» и всему тому, что оно означает, лучше всего можно подойти, если закрыть глаза, забыть о гребнях, ведущих вверх, остаться самим собой и довольствоваться тем небом, которое в каждом из нас имеется.
И все же, когда я вспоминаю незабываемые часы штурма вершины, то думаю, что все-таки был прав. Не из-за успеха памятен для меня этот день, а тем, что я был ближе к небу, чем когда-либо.
Я вернулся к шесту с замерзшими молитвенными знаменами. Последний взгляд на Тибет, и я направился по нашим следам на ледник Нангпа-Ла, который постепенно, как поднимающийся занавес, закрыл горизонт. Я снова находился в мире ощутимых расстояний.
К этому времени снег под лучами палящего солнца стал мягким, на каждом шагу я глубоко проваливался. Теперь мне пришлось расплачиваться за час наслаждения под Чо-Ойю.
Там, где утром мы оставили на насте едва заметные следы и где Сепп с Гиальценом (я это констатировал с завистью) почти не проваливались, мне пришлось идти по колено в мокрой кашице снега. Очень медленно, с большим напряжением я шел вниз.
Несколько ниже я со злорадством заметил, что и мои спутники тоже платили по полному счету – проваливались не меньше меня. Я поклялся избегать этот ледник в жаркое дневное время.
Наконец, я вышел на лед и скалы и по ним пришел в лагерь. Мы все были очень довольны результатами дня: подход к базовому лагерю найден, и главное – путь к нему простой.
Во второй половине дня, как обычно, погода испортилась. С монотонно-серого неба падали снег и крупа, но мы уже сидели в палатках и пили горячий чай.
Хотя мы наблюдали в бинокль за караваном, который по времени уже должен был прийти, шерпы заметили нас раньше. Еле заметными точками, как звенья цепи, растянулись они по леднику. Они шли по морене, далеко под нами, до невозможности медленно. После нашего вчерашнего блуждания мы могли легко себе представить, как устали тяжело нагруженные люди и яки. Мы вползли обратно в свои палатки и были рады, что уже прошли этот изнурительный участок подхода.
Наконец, под вечер подошли шерпы, но основная масса каравана осталась ночевать примерно в ста метрах ниже нас. Пазанг гордился тем, что без задержки доставил продовольствие и снаряжение. Мы в свою очередь могли ему сообщить, что нашли место для базового лагеря.
Пазанг, показывая на палатки, воскликнул: «Но это очень опасное место!» Мы с ним не соглашались: крутой ледовый склон соседней горы казался слишком далеким, чтобы можно было подумать о возможной лавине. Но Пазанг остался при своем мнении и рассказал, что именно здесь несколько лет назад под ледовым обвалом погибли люди.
Пазанг, видимо, был прав. Я и раньше наблюдал, что в Гималаях лавины и ледовые обвалы придерживаются других правил, чем в Альпах, и что наш альпийский опыт иногда может подвести. Ряд больших катастроф в Гималаях произошел только потому, что «сагибы», являвшиеся опытными экспертами по снегу и льду в Альпах, не обращали внимания на предупреждения шерпов, выросших среди гималайских гигантов.
Само собой понятно, что караван заночевал на безопасном месте внизу, там, где остановился. Сеппу и мне пришлось снимать на холоде палатки и спускаться к каравану. Я считал бессмысленным бросать ненужный вызов судьбе и не принимать во внимание предостережения Пазанга.
Таким образом, мы оказались внизу, вместе с караваном. Носильщики уже успели возвести круглые ветрозащитные стены, так как палаток для всех носильщиков у нас не хватало.
Настроение было не очень хорошим. После утомительного подъема по моренам носильщики устали и безрадостно смотрели на предстоящий переход по леднику и через перевал. Некоторые из них хотели вернуться, но Пазангу удалось их уговорить.
Я был рад, что это последняя ночь в беспокойстве и неизвестности, постоянно возникающей из-за неустойчивого настроения носильщиков. Завтра мы останемся с шерпами одни, а на них можно положиться. И действительно, в течение тех недель, во время которых мы боролись за вершину,между нами не было ни одного недоразумения или размолвки, мы были одной дружной семьей.
Утро было безоблачным. Погонщики с яками вышли рано: им нужно возвратиться сюда по твердому снегу, иначе яки со своим громадным весом, проваливаясь в снег по брюхо, становятся беспомощными. Погонщики лучше нас знали об этой опасности и поэтому торопились с выходом.
Мы замыкали длинную, растянувшуюся колонну. День был изумительно хорошим. Темно-синее небо и окружающие нас горы ослепительно блестели.
Среди носильщиков было несколько женщин в разноцветных ярких платьях. Они выглядели, как ранние цветы на снежной поляне. Я несколько раз снимал их на цветную пленку на фоне неповторимо красивого пейзажа. Позже я, к сожалению, обнаружил, что неаккуратно заправил пленку, и она застряла в касете. Из многих моих снимков получился только хаос различных цветов. Я успокаивал себя тем, что все эти снимки смогу повторить на обратном пути. Я тогда еще не знал, что у меня будут отморожены руки и я не смогу держать фотоаппарат.
Действительно, на обратном пути была такая же прекрасная погода. Счастье победы над вершиной и радость возвращения к жизни подогревали меня. Группа сильно растянулась. Сепп остался наверху, чтобы сделать несколько последних снимков Чо-Ойю – мы так долго жили на ее гребнях и склонах, а у нас не было фотографии общего вида вершины. Гельмут, как всегда, был занят своими научными наблюдениями. Несколько шерпов шли впереди, но я не пытался их догонять. Мне очень хотелось пройти одному по обширным снежным полям Нангпа-Ла.
Пазанг и Аджиба шли сзади. Пазанг был одет в ярко-красный штормовой костюм, а Аджиба – в светло-синий (приобретая обмундирование, мы выбирали яркие цвета – для цветного фото). Они шли рядом и разговаривали, как два друга, совершающие небольшую прогулку. Я был поражен красотой этой картины: ослепительная белизна ледника, над ним чистое, темно-синее небо, а между ними – два человека, шествующие с такой непринужденной естественностью, будто троны богов являются их извечной родиной.
Они выглядели гордо и великолепно. Весело разговаривая, они спускались с крыши мира. Пазанг сказал какую-то шутку, и белые зубы Аджибы сверкнули на почти черном лице.
Я хотел их снять, но мои руки дрожали и болели на холодном воздухе. Фотоаппарат пришлось снова спрятать в карман. Тем не менее эти два человека, весело идущие по леднику, незабываемо отпечатались в моей памяти. «Они похожи на богов, – подумал я, – или по крайней мере на людей, которым дано право участвовать в будничной жизни богов. Очень немногим из нас это дозволено!»
Нангпа-Ла со своими красивыми цветами остался для меня ярким воспоминанием, картину которого я вижу с закрытыми глазами. Я почти рад, что мне не удалось сфотографировать Пазанга и Аджибу, ибо ни одна пленка не смогла бы передать той картины, которая вечно будет жить в моей памяти.
Прежде чем снег размяк под лучами горячего солнца, мы достигли бокового ущелья, где должны были разбить базовый лагерь. Погонщики яков немедленно погнали их обратно. Большинство носильщиков тоже вернулось, но некоторые решили возвратиться на следующий день и остались ночевать в базовом лагере.
Мы нашли ровное и безопасное место, где установили на небольшом расстоянии друг от друга палатки. Шерпы построили из камня вместительную кухню, использовав для крыши имеющийся у нас целофан. Снег, выпавший во второй половине дня, несколько раз заваливал эту крышу и нашел дорогу в кастрюли Анг Ньима, а также за шиворот шерпам, чем вызвал взрыв общего веселья.
Мы лежали в своих палатках с сознанием, что теперь перед нами только одна задача – Чо-Ойю!
Глава VII
ПЕРВАЯ ПОПЫТКА
В моем дневнике имеется следующая запись: «Возможность восхождения на Чо-Ойю еще не установлена, в действительности путь значительно круче и сложней, чем выглядит на фотографии. Безусловно Чо-Ойю нельзя назвать „легким“ восьмитысячником».
Таким было первое впечатление. Не имело смысла сейчас ломать голову – в каком месте и как можно пройти верхние склоны. Сначала нужно найти хороший выход к их подножью.
Пока шерпы ходили за остатками груза, оставленного вчера носильщиками при их поспешном возвращении в нескольких стах метрах от лагеря, мы вышли в разведку. Пройдя несколько моренных валов, увидели небольшое, ведущее на юг, ущелье, по которому без особых трудностей можно подойти к низшей точке западного склона. Довольные результатом разведки, мы вернулись в лагерь. Завтра можно смело идти к подножью вершины.
Гельмут, у которого поднялась температура, должен был остаться пока в базовом лагере и организовать нам вслед отправку снаряжения и продовольствия, а Сепп, я и все свободные шерпы выйти с максимальным грузом, чтобы установить лагерь I. Дальше будет видно, по какому пути удастся пройти дальше.
То, что произошло в последующие дни, было неожиданным и поразительным для нас. Я думал, что придется решать задачу восхождения, как сложную математическую задачу, изучать склоны и гребни вершины и только недели через две выйти на штурм по пути, найденному с большими трудностями.
Про себя я, конечно, иногда надеялся, что удастся «объегорить» вершину и быстро подняться.
Вышло все наоборот. Чо-Ойю «объегорила» нас. Сначала мы нашли подход к оледенелым западным склонам, потом вершина все больше открывалась нам от лагеря к лагерю. Путь сегодняшнего дня подсказывал путь завтрашнего. Ничего не оставалось делать, как подниматься все выше и выше. Мы шли до тех пор, пока жестокие морозы и пурга не прервали наших стремительных ежедневных успехов и не сбросили нас вниз.
Чтобы дойти до лагеря I, нужно было пересечь узкий ледник, опоясывающий Чо-Ойю с запада. Вначале мы шли по морене, надеясь, что в верховьях ледника будет еще уже, но рельеф усложнялся, и пришлось пересечь его значительно ниже задуманного места. Здесь ведущим шел Сепп.
Этот ледник был очень своеобразным, без глубоких трещин или угрожающих ледопадов. Зато рельеф льда был похож на большие волны, в лабиринте которых нам пришлось искать путь. Переход по леднику напоминал бег по резко пересеченной местности, с неожиданными препятствиями. Мы двигались не цепочкой, а почти развернутым строем. Если кому-либо из идущих вперед приходилось отступать от ледяной стены, то мы все сразу шли за тем, кто был впереди всех – значит он нашел самый легкий путь. Идти по леднику было безопасно; в худшем случае мы могли поскользнуться и въехать в лужу холодной воды. Рельеф этого ледника был идеальным для проведения занятий по ледовой технике с молодыми альпинистами.
Наконец, последний взлет волны ледника остался позади. На стыке его с мореной ледовые волны были особенно большими, и все очень радовались, снова почувствовав под ногами твердую почву. Мы сильно устали и недалеко от ледника, на ровной части морены, разбили лагерь I. Между камнями нашли заржавленную консервную банку: значит здесь был лагерь Э. Шиптона: мы – на правильном пути.
Ночью разразилась гроза. Слепящие вспышки молний и отраженный горами гром казались грозным предупреждением – боги злились на нас за вторжение в их царство. Но потом я вспомнил, что гроза считается в Азии хорошим предзнаменованием, и спокойно уснул.
Утром вокруг все было закрыто вершковым слоем снега, который с восходом солнца быстро растаял. Рельеф вершины и путь подъема были так хорошо видны, что долгих дискуссий, куда идти, не требовалось. Без каких-либо теоретических рассуждений мы собрали рюкзаки и стали подниматься по очень крутым осыпям. Когда мы поднимались по ним, у нас было впечатление, что чем выше мы поднимаемся, тем спокойней съезжаем вместе с осыпью вниз.
При первых же шагах по выходе из лагеря мне «удалось», пробив тонкий лед глубокой лужи, наполнить ботинки водой. Вначале я не обратил на это особого внимания, но выше, где солнце грело слабее, а ветер усилился, носки и ботинки замерзли, и ноги чувствовали себя как в колодке. Для собственного успокоения я радовался, что ботинки не имеют фетровой подкладки, иначе пришлось бы сушить их очень долго.
Лагерь II мы установили на гребне, на высоте 6200 метров. Осыпи остались позади. Перед нами во всей своей ледяной красе поднимался гребень, идущий до западного склона, поперек которого проходил скальный пояс.
Мы были довольны, что прошли все скалы, и надеялись, что на гладком гребне, покрытом спрессованным ветром снегом, сможем подниматься быстрее и легче. По совести говоря, через несколько дней после пурги я обрадовался еще больше, когда мы вернулись на скалы: кончилось вызывающее страшную усталость скользящее и сыпучее препятствие, кроме того, они избавили нас от всасывающих объятий глубокого снега; на них было тепло после убийственного ветра на гребне и открытом склоне. Но всего этого мы еще не знали. Сейчас мы радовались почти безветренному вечеру, наслаждались изумительной панорамой и кулинарными способностями Анг Ньима – чаем, сыром и рыбными консервами. В пять часов вечера все мы были уже в палатках.
Имея только две палатки и минимальное количество продуктов и снаряжения, мы без риска потерять связь между лагерями не могли установить лагеря III. Поэтому на следующий день решили сделать разведку, подняться несколько выше по гребню с таким расчетом, чтобы к вечеру вернуться в лагерь II.
Наш путь к вершине
Очень заманчиво было, если позволят наше физическое состояние и погода, штурмовать вершину с «ходу», без ненужных дней отдыха. Но наша маленькая группа не могла себе этого позволить, так как невозможно создать в столь короткое время необходимые запасы на гребне. Штурмовая группа не могла быть обеспечена необходимым отдыхом, а при непогоде – рассчитывать на хорошо оснащенный лагерь с людьми, готовыми оказать немедленную помощь. При такой тактике восхождения остальные члены экспедиции из-за очень большой и интенсивной работы так уставали бы, что наверняка потеряли бы связь с головной группой.
Как ни заманчиво выглядело «смять» вершину при первой попытке, мы не могли взять на себя такой риск. Правда, в Западных Гималаях Пазанг и я сделали несколько восхождений на пяти и шеститысячники[10] «с ходу», но тогда эта, в общем неправильная тактика имела свое оправдание:» нас было только пять человек, причем с таким скудным снаряжением и продовольственными запасами, что мы не имели возможности организовать планомерную подготовку штурма вершины. В тех условиях я отвечал только за судьбу Пазанга и свою, то есть за судьбу самих восходителей, а мы оба были согласны пойти на некоторый риск. Здесь, на Чо-Ойю, на нас лежала ответственность не только за собственную жизнь, но и за благополучный исход всего мероприятия, которое уже переросло рамки личного дела и было частью общего стремления человечества к высочайшим вершинам мира. Против таких мероприятий, требующих больших материальных и духовных затрат, неизбежных при борьбе за высочайшие вершины мира, и так выдвигается много самых различных аргументов, чтобы легкомысленной и неоправданной неосторожностью усугубить эти споры.
Мы с Сеппом и Пазангом поднимались по гребню. Вопреки ожиданиям, снег на гребне был глубоким и не спрессованным. Местами мы проваливались в мягкий холодный снег выше коленей. Высота уже давала себя знать. Несмотря на это, мы дошли до высоты 6600 метров, до места, где собирались установить лагерь III.
Непосредственно над нами находился пресловутый ледопад, вынудивший в 1952 г. вернуться английскую экспедицию. В этот день мы уже не имели сил и времени для разведки пути через него. При первом осмотре ледопада создалось впечатление, что он проходим. Сначала нужно было установить под ледопадом лагерь и обеспечить переброску грузов, после чего можно спокойно, без риска начать штурм этого препятствия. Очень довольные тем, что нам удалось увидеть, мы вернулись обратно.
Сепп, который не был, как Пазанг и я, прошлый год в Гималаях, плохо переносил высоту, страдал горной болезнью и чувствовал себя плохо. Мы решили, что на следующий день он должен спуститься в лагерь I и встретиться там с нашим «врачом» – Гельмутом. Я с Пазангом пока остаюсь наверху для оборудования лагеря III. А дальше будет видно.
Назавтра пришлось сидеть в палатках до середины дня. Поднялась такая пурга, что нельзя было даже думать о выходе вверх и возвращении Сеппа в лагерь I. После обеда погода улучшилась, снизу пришли несколько шерпов с палаткой и продовольствием. Сепп ушел вниз. Было тяжело и грустно смотреть, как он, опираясь на две лыжные палки, спускается по крутым осыпям. Но у меня не было времени на сентиментальность, холод гнал обратно в палатку. Сегодня Анг Ньима дал большой обед (ведь завтра мы должны хорошо и много поработать) – суп с луком, тушеная говядина с картофелем и консервированный компот.
В палатке было тепло и сухо. Я не чувствовал голода и был всем доволен. Под вечер я еще раз вылез из палатки, шерпы спали в двух соседних. Гребень заволокло туманом, и в его разрывах виднелся темнеющий перед наступлением ночи Тибет, где еще сверкали ярко освещенные вершины. Казалось, что я единственный человек на земле. Тихо, чтобы не потревожить спящих шерпов, я вернулся в палатку и плотно закрыл ее на случай снежной пурги.
Следующий день был не очень хорошим. Небо хотя и было безоблачным, но через гребень дул холодный штормовой ветер. Конечно, было заманчиво сидеть в палатке и ждать хорошей погоды, но мы не могли поступать так безответственно. Гельмут безусловно уже направил к нам шерпов с грузами – пора устанавливать лагерь III. Еще три дня назад, 30 сентября, я с одним шерпом направил ему весьма оптимистическое письмо, прося его снять базовый лагерь и доставить все необходимое в лагерь I: «Дорогой Гельмут! – писал я. – Надеюсь, что ты уже выздоровел. Похоже, что мы нашли короткий маршрут, не требующий много времени для прохождения. Для этого надо: 1) доставить все палатки в лагерь I. В базовом лагере оставить в каменной пещере только продукты; 2) срочно доставить в лагерь I: 1 канистру бензина, много консервов, чай, какао, цзамбу и виноградный сок (муку, картофель и керосин не нужно). Как только придешь в лагерь I, будем иметь хорошую связь, ибо к нему можно быстро спуститься. Медикаменты также пришли в лагерь I. Мы постараемся высвободить как можно больше шерпов для переноски базового лагеря в лагерь I. Все это несколько неожиданно, но не исключена возможность удачи. Надеемся тебя скоро увидеть. Сейчас находимся в лагере II, примерно на высоте 6200 метров. Завтра думаем установить лагерь III на высоте 6700 метров. С сердечным приветом, до скорого свидания, Герберт».
«P. S. Сепп чувствует себя плохо и завтра спускается в лагерь I. Приходи, пожалуйста, и ты туда с основными продуктами и палатками. Большое спасибо за все. Нам очень нужен бензин».
Гельмут к этому времени, видимо, уже выполнил большинство моих просьб, изложенных в письме, и наступило время действовать.
Каждый выход из лагеря вызывает у меня всегда множество ощущений, их выяснением я занимаюсь во время марша. Очень большая разница – остаются палатки после ночевки на месте или они снимаются.
Если они остаются, то как бы подкрепляют чувство, что есть надежная защита, куда всегда можно возвратиться и найти приют. Тонкая материя палатки превращается в символ безопасности.
К сожалению, нам нужно быстро снимать палатки и брать их с собой. Это имеет еще одно неудобство – последние минуты перед выходом находишься на холоде беззащитным. Стоишь на ветру, а там, где еще недавно был «домашний очаг», лежит грязный спрессованный снег и пустые консервные банки. Грусть, которая обычно появляется, – когда покидаешь приятное место, охватывает всех. Кроме того, начинаешь думать о неожиданностях наступающего дня и о неподготовленном возвращении. Теперь можно полагаться только на себя и своих друзей. Палатки уже перестали быть точками надежного приюта на бескрайних снежных полях, а стали частью тяжелого груза, который мы тащим с собой.
Таким было первое впечатление. Не имело смысла сейчас ломать голову – в каком месте и как можно пройти верхние склоны. Сначала нужно найти хороший выход к их подножью.
Пока шерпы ходили за остатками груза, оставленного вчера носильщиками при их поспешном возвращении в нескольких стах метрах от лагеря, мы вышли в разведку. Пройдя несколько моренных валов, увидели небольшое, ведущее на юг, ущелье, по которому без особых трудностей можно подойти к низшей точке западного склона. Довольные результатом разведки, мы вернулись в лагерь. Завтра можно смело идти к подножью вершины.
Гельмут, у которого поднялась температура, должен был остаться пока в базовом лагере и организовать нам вслед отправку снаряжения и продовольствия, а Сепп, я и все свободные шерпы выйти с максимальным грузом, чтобы установить лагерь I. Дальше будет видно, по какому пути удастся пройти дальше.
То, что произошло в последующие дни, было неожиданным и поразительным для нас. Я думал, что придется решать задачу восхождения, как сложную математическую задачу, изучать склоны и гребни вершины и только недели через две выйти на штурм по пути, найденному с большими трудностями.
Про себя я, конечно, иногда надеялся, что удастся «объегорить» вершину и быстро подняться.
Вышло все наоборот. Чо-Ойю «объегорила» нас. Сначала мы нашли подход к оледенелым западным склонам, потом вершина все больше открывалась нам от лагеря к лагерю. Путь сегодняшнего дня подсказывал путь завтрашнего. Ничего не оставалось делать, как подниматься все выше и выше. Мы шли до тех пор, пока жестокие морозы и пурга не прервали наших стремительных ежедневных успехов и не сбросили нас вниз.
Чтобы дойти до лагеря I, нужно было пересечь узкий ледник, опоясывающий Чо-Ойю с запада. Вначале мы шли по морене, надеясь, что в верховьях ледника будет еще уже, но рельеф усложнялся, и пришлось пересечь его значительно ниже задуманного места. Здесь ведущим шел Сепп.
Этот ледник был очень своеобразным, без глубоких трещин или угрожающих ледопадов. Зато рельеф льда был похож на большие волны, в лабиринте которых нам пришлось искать путь. Переход по леднику напоминал бег по резко пересеченной местности, с неожиданными препятствиями. Мы двигались не цепочкой, а почти развернутым строем. Если кому-либо из идущих вперед приходилось отступать от ледяной стены, то мы все сразу шли за тем, кто был впереди всех – значит он нашел самый легкий путь. Идти по леднику было безопасно; в худшем случае мы могли поскользнуться и въехать в лужу холодной воды. Рельеф этого ледника был идеальным для проведения занятий по ледовой технике с молодыми альпинистами.
Наконец, последний взлет волны ледника остался позади. На стыке его с мореной ледовые волны были особенно большими, и все очень радовались, снова почувствовав под ногами твердую почву. Мы сильно устали и недалеко от ледника, на ровной части морены, разбили лагерь I. Между камнями нашли заржавленную консервную банку: значит здесь был лагерь Э. Шиптона: мы – на правильном пути.
Ночью разразилась гроза. Слепящие вспышки молний и отраженный горами гром казались грозным предупреждением – боги злились на нас за вторжение в их царство. Но потом я вспомнил, что гроза считается в Азии хорошим предзнаменованием, и спокойно уснул.
Утром вокруг все было закрыто вершковым слоем снега, который с восходом солнца быстро растаял. Рельеф вершины и путь подъема были так хорошо видны, что долгих дискуссий, куда идти, не требовалось. Без каких-либо теоретических рассуждений мы собрали рюкзаки и стали подниматься по очень крутым осыпям. Когда мы поднимались по ним, у нас было впечатление, что чем выше мы поднимаемся, тем спокойней съезжаем вместе с осыпью вниз.
При первых же шагах по выходе из лагеря мне «удалось», пробив тонкий лед глубокой лужи, наполнить ботинки водой. Вначале я не обратил на это особого внимания, но выше, где солнце грело слабее, а ветер усилился, носки и ботинки замерзли, и ноги чувствовали себя как в колодке. Для собственного успокоения я радовался, что ботинки не имеют фетровой подкладки, иначе пришлось бы сушить их очень долго.
Лагерь II мы установили на гребне, на высоте 6200 метров. Осыпи остались позади. Перед нами во всей своей ледяной красе поднимался гребень, идущий до западного склона, поперек которого проходил скальный пояс.
Мы были довольны, что прошли все скалы, и надеялись, что на гладком гребне, покрытом спрессованным ветром снегом, сможем подниматься быстрее и легче. По совести говоря, через несколько дней после пурги я обрадовался еще больше, когда мы вернулись на скалы: кончилось вызывающее страшную усталость скользящее и сыпучее препятствие, кроме того, они избавили нас от всасывающих объятий глубокого снега; на них было тепло после убийственного ветра на гребне и открытом склоне. Но всего этого мы еще не знали. Сейчас мы радовались почти безветренному вечеру, наслаждались изумительной панорамой и кулинарными способностями Анг Ньима – чаем, сыром и рыбными консервами. В пять часов вечера все мы были уже в палатках.
Имея только две палатки и минимальное количество продуктов и снаряжения, мы без риска потерять связь между лагерями не могли установить лагеря III. Поэтому на следующий день решили сделать разведку, подняться несколько выше по гребню с таким расчетом, чтобы к вечеру вернуться в лагерь II.
Очень заманчиво было, если позволят наше физическое состояние и погода, штурмовать вершину с «ходу», без ненужных дней отдыха. Но наша маленькая группа не могла себе этого позволить, так как невозможно создать в столь короткое время необходимые запасы на гребне. Штурмовая группа не могла быть обеспечена необходимым отдыхом, а при непогоде – рассчитывать на хорошо оснащенный лагерь с людьми, готовыми оказать немедленную помощь. При такой тактике восхождения остальные члены экспедиции из-за очень большой и интенсивной работы так уставали бы, что наверняка потеряли бы связь с головной группой.
Как ни заманчиво выглядело «смять» вершину при первой попытке, мы не могли взять на себя такой риск. Правда, в Западных Гималаях Пазанг и я сделали несколько восхождений на пяти и шеститысячники[10] «с ходу», но тогда эта, в общем неправильная тактика имела свое оправдание:» нас было только пять человек, причем с таким скудным снаряжением и продовольственными запасами, что мы не имели возможности организовать планомерную подготовку штурма вершины. В тех условиях я отвечал только за судьбу Пазанга и свою, то есть за судьбу самих восходителей, а мы оба были согласны пойти на некоторый риск. Здесь, на Чо-Ойю, на нас лежала ответственность не только за собственную жизнь, но и за благополучный исход всего мероприятия, которое уже переросло рамки личного дела и было частью общего стремления человечества к высочайшим вершинам мира. Против таких мероприятий, требующих больших материальных и духовных затрат, неизбежных при борьбе за высочайшие вершины мира, и так выдвигается много самых различных аргументов, чтобы легкомысленной и неоправданной неосторожностью усугубить эти споры.
Мы с Сеппом и Пазангом поднимались по гребню. Вопреки ожиданиям, снег на гребне был глубоким и не спрессованным. Местами мы проваливались в мягкий холодный снег выше коленей. Высота уже давала себя знать. Несмотря на это, мы дошли до высоты 6600 метров, до места, где собирались установить лагерь III.
Непосредственно над нами находился пресловутый ледопад, вынудивший в 1952 г. вернуться английскую экспедицию. В этот день мы уже не имели сил и времени для разведки пути через него. При первом осмотре ледопада создалось впечатление, что он проходим. Сначала нужно было установить под ледопадом лагерь и обеспечить переброску грузов, после чего можно спокойно, без риска начать штурм этого препятствия. Очень довольные тем, что нам удалось увидеть, мы вернулись обратно.
Сепп, который не был, как Пазанг и я, прошлый год в Гималаях, плохо переносил высоту, страдал горной болезнью и чувствовал себя плохо. Мы решили, что на следующий день он должен спуститься в лагерь I и встретиться там с нашим «врачом» – Гельмутом. Я с Пазангом пока остаюсь наверху для оборудования лагеря III. А дальше будет видно.
Назавтра пришлось сидеть в палатках до середины дня. Поднялась такая пурга, что нельзя было даже думать о выходе вверх и возвращении Сеппа в лагерь I. После обеда погода улучшилась, снизу пришли несколько шерпов с палаткой и продовольствием. Сепп ушел вниз. Было тяжело и грустно смотреть, как он, опираясь на две лыжные палки, спускается по крутым осыпям. Но у меня не было времени на сентиментальность, холод гнал обратно в палатку. Сегодня Анг Ньима дал большой обед (ведь завтра мы должны хорошо и много поработать) – суп с луком, тушеная говядина с картофелем и консервированный компот.
В палатке было тепло и сухо. Я не чувствовал голода и был всем доволен. Под вечер я еще раз вылез из палатки, шерпы спали в двух соседних. Гребень заволокло туманом, и в его разрывах виднелся темнеющий перед наступлением ночи Тибет, где еще сверкали ярко освещенные вершины. Казалось, что я единственный человек на земле. Тихо, чтобы не потревожить спящих шерпов, я вернулся в палатку и плотно закрыл ее на случай снежной пурги.
Следующий день был не очень хорошим. Небо хотя и было безоблачным, но через гребень дул холодный штормовой ветер. Конечно, было заманчиво сидеть в палатке и ждать хорошей погоды, но мы не могли поступать так безответственно. Гельмут безусловно уже направил к нам шерпов с грузами – пора устанавливать лагерь III. Еще три дня назад, 30 сентября, я с одним шерпом направил ему весьма оптимистическое письмо, прося его снять базовый лагерь и доставить все необходимое в лагерь I: «Дорогой Гельмут! – писал я. – Надеюсь, что ты уже выздоровел. Похоже, что мы нашли короткий маршрут, не требующий много времени для прохождения. Для этого надо: 1) доставить все палатки в лагерь I. В базовом лагере оставить в каменной пещере только продукты; 2) срочно доставить в лагерь I: 1 канистру бензина, много консервов, чай, какао, цзамбу и виноградный сок (муку, картофель и керосин не нужно). Как только придешь в лагерь I, будем иметь хорошую связь, ибо к нему можно быстро спуститься. Медикаменты также пришли в лагерь I. Мы постараемся высвободить как можно больше шерпов для переноски базового лагеря в лагерь I. Все это несколько неожиданно, но не исключена возможность удачи. Надеемся тебя скоро увидеть. Сейчас находимся в лагере II, примерно на высоте 6200 метров. Завтра думаем установить лагерь III на высоте 6700 метров. С сердечным приветом, до скорого свидания, Герберт».
«P. S. Сепп чувствует себя плохо и завтра спускается в лагерь I. Приходи, пожалуйста, и ты туда с основными продуктами и палатками. Большое спасибо за все. Нам очень нужен бензин».
Гельмут к этому времени, видимо, уже выполнил большинство моих просьб, изложенных в письме, и наступило время действовать.
Каждый выход из лагеря вызывает у меня всегда множество ощущений, их выяснением я занимаюсь во время марша. Очень большая разница – остаются палатки после ночевки на месте или они снимаются.
Если они остаются, то как бы подкрепляют чувство, что есть надежная защита, куда всегда можно возвратиться и найти приют. Тонкая материя палатки превращается в символ безопасности.
К сожалению, нам нужно быстро снимать палатки и брать их с собой. Это имеет еще одно неудобство – последние минуты перед выходом находишься на холоде беззащитным. Стоишь на ветру, а там, где еще недавно был «домашний очаг», лежит грязный спрессованный снег и пустые консервные банки. Грусть, которая обычно появляется, – когда покидаешь приятное место, охватывает всех. Кроме того, начинаешь думать о неожиданностях наступающего дня и о неподготовленном возвращении. Теперь можно полагаться только на себя и своих друзей. Палатки уже перестали быть точками надежного приюта на бескрайних снежных полях, а стали частью тяжелого груза, который мы тащим с собой.