Тихонов Алексей. Возвращение на Остров Мечты

   — Теперь очень внимательно, брат. — Юноша говорил тихо, не поднимая головы, но точно зная, что товарищ ловит каждое слово. — Когда они вылезут и подойдут вплотную, я нападу. Едва завяжется драка и наметится брешь в цепи, беги туда во все лопатки. Прятаться бессмысленно, а так… хоть скромный, но шанс. Про меня не думай, мне ты не помощник.
   — Так ведь там же открытое место! — ахнул Эркол. — Любой лучник подстрелит! А если у них сыщутся всадники?
   — Тогда погибнешь прямо тут, — холодно усмехнулся разведчик. — Безо всякой пользы… Надо попытаться, брат. Я их отвлеку, а ты мчись кубарем, не оглядываясь. Смилостивится Творец — добежишь до лошадей… галопом в ватагу. Остальное помнишь.
   — Рассказать Джангесу, атаману и особенно Кабо… — зачастил музыкант, раздергивая завязки плаща.
   Шагалан уже не слушал его. Он весь был там, на гребне, шел рядом с врагами, смотрел их глазами на мир. По склону прошуршали потревоженные камешки. Несчастная ложбинка немного прячет добычу от охотников, им доведется подойти совсем близко, и… роли поменяются… на какое-то время. Мелонги начали спускаться, по-прежнему безмолвные, уверенные в себе. Вершины сопки действительно достигли четверо, они и станут основными противниками, примут первый удар. Те, медленно бредущие вдали, тоже, разумеется, поспешат на жаркую драку, но их черед наступит чуть позже. Шагалан вжался в землю, продляя секунды мирной утренней тишины… Рослые темные фигуры замаячили сквозь щетину сухого бурьяна. Он должен прыгнуть аккурат в тот миг, когда их разоблачение неминуемо…
   Тугой, низкий гул рога прикатился откуда-то с юга. Вся округа застыла в напряжении. Встали варвары, не дойдя нескольких шагов до роковой черты. Разведчик быстро переглянулся с Эрколом, но тот сам ничего не соображал, да и не склонен был сейчас здраво размышлять. Шальную надежду на невесть как оказавшихся здесь ватажников рассудок отверг. Солдаты обменялись негромкими репликами, один поворотил обратно на гребень. Рог взвыл снова, на сей раз истошно-отчаянно, и вдруг резко оборвал звучание. Указывая рукой, взобравшийся на вершину мелонг что-то выкрикнул спутникам. Шагалан владел дюжиной слов на их варварском наречии, но знакомых не нашел. Впрочем, все прояснялось и без понимания разговоров — с юга летел сигнал тревоги, загонщики наткнулись на какую-то дичь и приглашали товарищей принять участие в поимке. Точнее, даже не так: дичь в сети попалась чересчур зубастая, способная сама задрать любого охотника, потому остальных скликали на выручку, на усмирение разбушевавшегося зверя. Не исключено, шустрый трубач оборвал зов не по своей воле.
   И Шагалан знал человека, что, оказавшись там, мог учинить битву. Дайсар… Неужели они так и не столкнулись, обшаривая одни и те же сопки? Сидели на разных концах гряды и не заметили друг друга? Одинаково мыслили, одинаково построили наблюдение… и одинаково угодили в ловушку. Дайсар обнаружил себя чуть раньше, еще минута, и такой же рог возвестил бы об изобличении его, Шагалана. Ныне друг вел такой же бой, к которому готов и он. Бой беспощадный. И безнадежный… Следовало ринуться на помощь, поддержать мечом сражающегося… Будь он простым полевым бойцом, так бы и поступил. Но он разведчик. Пусть натура взревела с неимоверной мощью, он умеет укрощать ее, не раз это делал, справится, стиснув зубы, и сейчас. Обязан справиться. Он понимает — схватка далеко, по стылому утреннему воздуху едва доносится смутный лязг стали. Понимает, что никак не успеет к другу, увязнет во вражеских клинках. Видит, как после приглушенных переговоров злосчастная четверка вернулась на гребень, где и остановилась, вовсе не спеша к месту драки. Цепь, перечеркнувшая побережье, тоже встала, озабоченно перекликаясь. Этого разведчик и опасался: охотники, убедившись, что сил для усмирения лазутчика достаточно, ждали, когда смогут возобновить общее слитное движение. Как ни мастеровит Дайсар, он не тот неуязвимый сказочный герой, который походя повергал целые армии. Врубись Шагалан, произойдет то же самое: ближние примут бой, задние начнут выискивать момент для арбалетного выстрела в упор, дальние — спокойно наблюдать за ними, готовые пособить, но не покидающие позиции без крайней надобности. Пожалуй, и у быстроногого Эркола шансов проскочить мимо столь вымуштрованной компании никаких. Шагалан покосился на недоумевающего и перепуганного музыканта. Вероятно, этот бы его не понял, рыцарские баллады подобного не приемлют.
   Продолжая напряженно ловить ухом отзвуки, разведчик выдернул из-за пояса нож. Схватка не отдалялась, значит, Дайсару не удалось сразу пробиться сквозь ряды загонщиков на волю. Теперь он погибал, неотвратимо, но не напрасно. Во-первых, живым он не дастся, то есть не задымит и сигнальный костер, лодки Эскобара не пристанут к берегу и минуют западню. А во-вторых… Дайсар, попавшийся мигом раньше, дарил призрачную возможность побарахтаться другу. Мелонги не уходили, не нарушали строй, они лишь задержали мах своей смертельной косы на горстку вынужденных минут. И этим следовало воспользоваться до конца.
   Оттолкнув остолбеневшего Эркола, Шагалан принялся неистово кромсать лезвием слежавшийся песок ложбины.
   — Что?.. Зачем?.. — всхлипнул музыкант.
   — Отгребай в стороны, — хрипло приказал Шагалан. — Рассуждения после.
   Счет шел на секунды. Каждый миг, отвоеванный Дайсаром, оплаченный его кровью, требовал бережного отношения. Разведчик исступленно наносил удар за ударом ни в чем не повинной земле, вспарывая, разрывая на куски ее плоть. Совершенно растерянный Эркол, как мог, сгребал вздыбленный песок и гальку на край ложбинки. Должно быть, получалось довольно шумно, однако, по счастью, увлеченные далеким боем мелонги внимания не обратили. Вскоре на дне ложбины образовалось новое углубление, яма локтей шесть на три, весьма напоминающая примитивную могилу. Похоже, Эркол именно так и подумал, потому что на предложение забраться в нее побледнел еще больше и замотал головой.
   — Лезь, дурень! — рыкнул Шагалан. — Только там выживешь. Быстро!
   Вздрогнув, Эркол понуро спустился в яму, поколебавшись, растянулся в ней во весь рост.
   — Руки-ноги растопырь, — продолжал командовать разведчик, — и не шевелись, смотри, чтобы вовнутрь не засыпало.
   Он накинул товарищу на ноги свой плащ, на грудь — его, торопливо, но тщательно подоткнул края.
   — Ты же меня не оставишь здесь, брат? — скривилось жалобное лицо музыканта.
   Шагалан мрачно глянул на него, затем — на качающиеся в отдалении фигуры врагов.
   — Если успею, то не оставлю. — Теперь он заваливал товарища рыхлым песком. — Нет — лежи сам, не заметят — уцелеешь.
   Он забросал плащи слоем песка, разровнял, прихлопал. Вид не ахти, наметанный глаз смог бы, пожалуй, обнаружить убежище, хотя окрестная земля, влажная осевшим туманом, пока не сильно отличалась от глубинных слоев. Но когда альтернатива — бестолковая гибель… согласишься уповать на то, что мелонги не забредут в эту ложбинку, не узрят ничего неестественного. В качестве последних штрихов юноша разложил на песке пучки сорванного тут же бурьяна. Замер, критически озирая сооружение, и тотчас уловил тревожную перемену вокруг: еле различимый лязг исчез. Все кончилось. По сопкам поплыл другой сигнал — повелительно-победный.
   — Посторонись!
   Едва не разрушив собственное творение и судорожно обметая по пути явные следы, Шагалан юркнул рядом с Эрколом в темное жерло ямы по пояс.
   — А что потом? — Музыкант расширившимися глазами смотрел куда-то за спину, туда, где снова тронулись вниз по склону охотники.
   — Лезь глубже и не высовывайся!
   Искоса наблюдая за надвигающимися тенями, Шагалан впихнул в убежище свои вещи, кроме меча. Выдернул клинок, одним росчерком срезал наконечник ножен. Чудо, но он, кажется, успевал. Прихватив с собой все, втиснулся в нору. Аккуратно пристроил острейшее лезвие, трубку от ножен чуть выставил наружу.
   — Обваливаем, — шепнул на ухо плотно упакованному с ним товарищу.
   Они отпустили край плаща, и темнота с песчаным шелестом поглотила их. Теперь только ждать. И надеяться. Внутри сразу сделалось душно, а продуть ножны разведчик уже не решался. Звуки с воли пробивались словно сквозь перину, теряя четкость и угрозу. Вроде бы кто-то протопал совсем близко, затем дальше, послышался чей-то неясный голос. Через десяток минут, когда шум как будто стих, Шагалан вновь потянулся к уху музыканта.
   — Отныне главное — не шевелиться, — выдохнул он. — Терпеть и не шевелиться. А еще лучше — заснуть. Ты, кстати, во сне не храпишь?
   — Нам что, так и лежать тут? — отозвался удивленный Эркол. — Они же, сдается, ушли, улепетываем, пока не поздно.
   — Тс-с, никуда они не ушли, брат. За сопками голая земля, там высматривать нечего, все как на ладони. Очистив местность, они укроются здесь и будут дожидаться высадки, караулить других лазутчиков. А нам это время придется пересидеть… точнее, перележать.
   — Долго?
   — Не знаю. Может, три часа, может, пять. То есть вполне хватит поспать.
   — Да какой уж сон? Пять часов! Мы же задохнемся в этой могиле!
   — Не задохнемся. И шуми тише, брат. Вот погодим чуток, я прочищу трубку — дыши, сколько влезет.
   — А… заметят? Вдруг они рядом сейчас?
   — Вряд ли, — заверил Шагалан, — спокойно вокруг. По уму, мелонгам бы оттянуться на обратный склон, дальний от моря. Ведь именно с моря они ждут вторжения, гулять на виду им не с руки. Ну а если все же случится… вариант с убеганием по-прежнему в силе.
   Опять он чуть кривил душой. Обнаружив колыхание песка, солдаты, несомненно, истыкают его сталью. С самыми печальными результатами. Едва ли даже хваленая ловкость учеников хардаев позволит молниеносно взметнуться на поверхность, взрывая материю и грунт. Секундная же задержка решит дело. А пока разведчик убаюкивал товарища спокойной уверенностью, коль скоро стойкость и воля Эркола становились исключительно важными. Говоря по совести, Шагалан сам впервые угодил в подобную ситуацию. Он лишь по рассказам мастера Кане знал о схожих уловках, однако привычно уповал на свою многолетнюю подготовку. За музыкантом же надлежало следить особо.
   Потекло ожидание. Собственно, здесь его ход почти не ощущался, минуты могли оказаться часами и наоборот. Кромешная тьма, холодная, медленно высасывающая тепло толща земли, тугая, давящая тишина, нарушаемая звуком дыхания да изредка шорохом песчинок. И скованность. Тесно спеленатые тканью, стиснутые песком, юноши словно погрузились в плотную, душную пучину. Поначалу, разгоряченные грозной напастью, неподвижность переносили довольно легко — за ней мерещилось нечто вроде отдыха, да и задача выживания полностью затмевала остальное. Но время шло, враги не объявлялись, Шагали, осмелев, продул дыхательную трубку, чувство опасности постепенно отпустило. И тут всплыла иная пытка: тело до исступления жаждало движения, любого, пускай самого бессмысленного или рискованного. Мышцы ныли все яростнее, выворачивая душу наизнанку. Перевернуться на другой бок или спину хотелось до безумия, будто ничего более важного в жизни не существовало. Разведчику было проще, он тоже ощущал неистовый вой плоти, но, по крайней мере, контролировал разум, тушил изматывающие призывы к движению. Сумел бы, наверное, даже заснуть, однако сомневался и в поведении своего сонного тела, и в выносливости товарища. Эрколу становилось совсем худо. Как ни изобретал для них Шагалан всяческие ухищрения, мелкие, но активные манипуляции в крохотном свободном пространстве, положение слабо исправлялось. В таких мучениях и текло время, точнее, выжималось по мгновению сквозь человеческие страдания. Когда, согласно прикидкам, миновало часа три, тяжело дышавший музыкант жалобно простонал.
   — Все, больше не сдюжу, брат. Лучше уж быстрая смерть в бою, чем истязания!
   — Разве ж это истязания, дружище? — отозвался Шагалан, сдувая от глаз набегающий песок. — Вот видал я в Галаге камеры пыточные, так те воистину болью любого изломают. А у нас разве пытка? Валяйся себе да посапывай.
   — Похоже, не додумались покуда мелонги до такой муки. Вроде ничего не делаешь, а ровно черти когтями на куски рвут. Господь милосердный! Мочи терпеть нет!
   — Тихо, брат! — шикнул разведчик. — Немало пролежали и дальше сможем. Вылезти наружу и доблестную смерть получить немудрено, а вот чтобы выжить и врага уязвить, мужество другого порядка требуется. Крепись, брат! Или попробуй не бороться с маетой, а принять ее. Не гони, напротив, призывай ее сильнее, наслаждайся, тогда и менять ничего не захочется.
   — Что ты такое несешь, брат? Уж не ополоумел ли с тягот?
   — Знаю, что говорю. Чем зубами скрипеть, попытайся-ка исполнить совет, капельку да полегчает.
   Примерно через час стало вовсе плохо. Затекшие ноги и бока постепенно коченели, отчуждались. Хуже того, у Эркола начались непроизвольные судороги, пока незначительные, но он все меньше управлял своим телом. Шагалан, как мог, подбадривал его, хотя отклик неуклонно слабел. Скоро музыканта совершенно не уймешь, он зашевелится, даже не желая того. На такой случай имелся в запасе ход, жестокий, однако нужный, — лишить товарища сознания, сняв с него тяжкую ношу по обузданию тела. Провернуть это в тесноте норы непросто, и разведчик какое-то время отвлекался обдумыванием наилучших вариантов. Потом придется объясняться, извиняться и оправдываться, но, по крайней мере, будет перед кем. К его удивлению, Эркол терпел еще долго.
   — Давно чего-то никого не слышно, — севшим голосом произнес Шагалан. — Трудно поверить, что мелонги решат столь упрямо хорониться. Не рискнуть ли все же сунуться? Как полагаешь, брат?
   Эркол лишь тоскливо пискнул.
   — Постарайся не дышать, когда поднимем полог, а то расчихаемся от пыли. Придержишь его, покуда я огляжусь. И сам не дергайся, понял?
   Из глубокой темноты ответа не поступило, и Шагалан предпочел считать, что товарищ незримо кивнул. Изготовившись, он дал короткую команду, четыре руки разом нажали на полотняную стенку, выдавливая ее вверх и наружу. Окутывавшая их толща упиралась секунду, затем в быстро растущие щели хлынул песок, а за ним и воздух, ледяной, до одурения свежий. Едва открылся небольшой выход, разведчик ящерицей юркнул туда. Довольно окоченевшая, впрочем, получилась ящерица. Он вытолкнул на свободу голову и принудил ее вертеться в обжигающем воздухе, насильно раздирая веки слепимых солнцем глаз. Нож начеку, хотя, по правде, вряд ли юноша был сейчас серьезным противником. На сей раз повезло — кругом никого не было. Безмятежный майский день длил самозабвенный бег, упиваясь теплом, светом и жизнью. Длил, не замечая никаких врагов, войн и коварных ловушек.
   Кое-как приведя в порядок дыхание и зрение, Шагалан взялся осторожно выползать из норы.
   — Ты куда? — глухо прозвучало из-под земли.
   — Лежи тихо, брат, — шепнул разведчик. — Пока ни души не видно, так я пойду посмотрю. Тебя присыпать?
   — Ни за что! Лучше уж прирезать.
   — Тогда затаись и не шуми. Не думаю, что наши игры уже окончились.
   Выбравшись на теплый песок, он какое-то время и впрямь, словно застывший гад, отогревался, слабо шевеля конечностями и хлопая глазами. Немного очухавшись, медленно подкрался к краю ложбины, приподнялся над ним. День все же не был совсем безмятежным, и враги не причудились: невдалеке от норы среди лохмотьев бурьяна устроились двое мелонгов. То ли кто-то из четверки, штурмовавшей сопку, то ли новые гости, Шагалан уверенно бы не сказал — снаряжались варвары единообразно, а лиц юноша не запоминал. Во всяком случае, иных противников не обнаружилось. Поручили солдатам наверняка наблюдение, но вели они себя вполне раскованно: сняли тяжелые шлемы, отложили оружие, негромко переговаривались, похохатывая. Один и вовсе растянулся на спине, подставив лицо солнцу и что-то жуя. Упускать подобный шанс грешно. Юноша хотел возвратиться к норе за мечом, но, прикинув, лишь извлек на свет нож. Задача не казалась трудной: обойти пост с тыла, подкрасться вплотную и напасть. Уж этому-то их учили старательно. Если имперцы завершили свою облаву, разместив на сопках караулы, то здесь такой явно лишний.
   Шагалан пересек ложбину в обратном направлении, и, прежде чем полезть на склон, привычно выглянул туда из-за укрытия. И моментально нырнул назад. Выругался шепотом. В паре сотен шагов, у подножия сопки чернело и копошилось живыми сочленениями воинство. Не слишком большое, человек двести, оно, при всем том, производило впечатление блеском серьезных лат и качанием многообразного оружия. Войско находилось на привале и, расположившись прямо на земле, коротало время, сдержанно гудя.
   Посмурневший разведчик вернулся к норе.
   — Ну, чего там? — окликнул его Эркол, однако Шагалан не ответил.
   Бегло подправил насыпь над их убежищем, подняв полог, втиснулся внутрь.
   — Велел же сидеть тихо, — проворчал хмуро. — А от твоего кувыркания, брат, весь песок разметало, слепой заметит.
   — Зато как же сладко хоть чуточку пошевелиться! — улыбнулся из норы чумазый музыкант. — Никогда бы не поверил. У тебя воды, часом, не осталось?
   Все так же погруженный в землю по пояс, Шагалан протянул флягу.
   — Надвигался, егоза? Следовательно, еще малость вытерпишь легко.
   — А что случилось? — оторвался от питья Эркол.
   Пришлось кратко обрисовать товарищу обстановку вокруг.
   — И… что это означает? — неуверенно спросил тот.
   — Означает, что западня по всем правилам, — буркнул разведчик. — И нам не выскользнуть, и ребята вполне способны в нее угодить.
   — А твои друзья… они одолеют?
   — Не знаю. Даже если одолеют, крови будет по колено. И уж, коли мы с тобой выжили, брат… причем выжили дорогой ценой, нужно порадеть о них.
   — Да что же мы сможем вдвоем-то?
   — Для начала, — бросил Шагалан, — забирайся-ка в нору. Солнышка вкусил, воздухом подышал, попрыгал немножко, давай снова в спячку.
   — Тяжко, брат, назад в могилу закапываться, — вздохнул Эркол. — И какой теперь смысл? Чего бояться?
   Шагалан залез в песок по плечи, помедлил, глядя в пространство.
   — Если мелонгам известно все… непостижимым образом, но известно… они рассчитывают на бой в бухте. И получается, тут держать войска глупо — очень далеко до места сражения. Тогда за нашей сопкой, да и за прочими, наверное, отряды лишь дожидаются команды. Команды к выдвижению на основные позиции, которые, несомненно, на двух центральных сопках.
   — И когда же варвары тронутся в путь?
   — Сам у них спроси. Полагаю, скоро, до главных событий от силы часа четыре. В любом случае, если будем начеку, не прозеваем — такая масса бесшумно не перемещается.
   — Но ведь сюда-то они пришли незамеченными? — Музыкант, похоже, бесхитростно тянул время до очередного погружения в ненавистную подземную пучину.
   — Это говорит исключительно о том, как мы увлеклись собственными переживаниями, брат. Внимательнее впредь. Готов? Закрываемся.
   Солнце над головами опять погасло. С минуту они пыхтели, напряженно ворочались, пытаясь устроиться в набившей оскомину норе. Затем Эркол тихо спросил.
   — Я тут представил, брат… А что, если какие мелонги к бухте напрямик по сопкам ринутся? Всем дороги не хватит, стеной повалят. Затопчут же ненароком, а? Что будет-то?
   — Паршиво будет, — хмыкнул из темноты Шагалан. — Только мы ничего не изменим, брат, а потому и размышлять о таком брось.
   Земля вздрогнула примерно через час с небольшим. Прильнувший к полу ямы разведчик настороженно следил за дрейфом источника размытого гула. Топот сотен ног явно сдвигался к югу, где постепенно и угас. Шагалан протерпел еще с полчаса, прежде чем решился снова выкарабкаться на поверхность. Все подтвердилось: полк исчез, караул остался, такой же беспечный и самоуверенный. Возвратившись, Шагалан обнаружил неуклюже выползавшего Эркола.
   — Э, брат! Давай-ка назад, пока все окончательно не обрушил. Враг отошел, да постовые рядом. Если шум вспыхнет, хоть ты успеешь спрятаться.
   — Хватит, довольно прятались, — неожиданно огрызнулся музыкант. — Я им не червяк, чтоб вечно под землей жить. Да и неужто мы не сладим с парой человек? Глотки перережем, и ходу отсюда. Не так?
   Шагалан отрицательно покачал головой.
   — Думать надо, брат, не о бегстве, а о том, как Сегеша предупредить. Он ведь без сигнала вправе и поостеречься соваться.
   — Так и я об том же! — Эркол принялся мучительно разминать закостеневшие мышцы и суставы. — Только как же нам улизнуть к Сегешу, если на вершине мелонги сидят? Не помешают, так тревогу точно поднимут.
   — Ты верно рассуждаешь, брат, — пробурчал себе под нос Шагалан. — Однако тут существует нюанс — до схватки несколько часов. А вдруг варвары затеют проверку постов? И найдут лишь покойников?
   — Да ничего и не произойдет! Что они могут, раз битва на носу? Ну, обшарят округу, но мы-то уже исчезнем. Что еще, брат? На новую облаву времени не останется. Осторожности прибавят? Так и сейчас небось стерегутся. Потому никакого у нас резона далее терпеть рядом этих мерзавцев.
   — И все же потерпим немного. До стоянки Джангеса, если торопиться, с полчаса ходу. Обратно в пешем строю — часа полтора-два. То есть когда лодки на горизонте возникнут, тогда и к действиям приступим.
   — Да ведь опоздаем, брат! — возмутился Эркол. — Что угодно может приключиться, и явимся к шапочному разбору. Или людей загоним, биться не помогут толком. Немедля ехать надо, Пророками Святыми заклинаю!
   — Не опоздаем… Ватажному воинству в начале боя делать нечего, сомнут. И вообще, брат… посиди-ка…
   Скомкав внезапно фразу, Шагалан быстро скользнул куда-то в сторону и пропал с глаз. Оставшийся в недоумении музыкант потянулся было следом, но тут сверху стегнул хриплый голос.
   — Стоять! Кто есть?
   По характерному лающему акценту любой обитатель Гердонеза распознал бы в говорившем мелонга. Эркол окаменел от неожиданности, оттого выполнил лишь первую часть приказа — замер на месте. На вопросы он отвечать просто не мог. Сверху застучали мелкие камешки, и над краем лощинки выросла грузная фигура солдата. Покачивая обнаженным мечом, латник оглядел добычу, презрительно скривился.
   — Откуда здесь, бродяга, вынырнул? Из воды, нет? И с кем болтал? Чего молчишь-то, пес?
   Бледный как полотно Эркол попытался состроить виноватую улыбку, но не сумел и этого. Солдат ступил в ложбинку. Музыкант судорожно поискал глазами затерявшееся в песке оружие. Разумеется, все сразу сгинуло, а страшный мелонг уже нависал над ним. Широкой волосатой лапой ухватил за ворот, сильно встряхнул и вновь поморщился — юноша был не в состоянии ни говорить, ни держаться самостоятельно на ногах. Чертыхнувшись, солдат направился обратно к вершине сопки, Эркола он волок за собой, словно мешок с падалью, с терпеливым отвращением. Пленник отчаянно пробовал вырываться, но даже не сбил варвара с мерного шага. Тот уверенно взобрался по склону. И застыл. Почему-то ватажник догадался, что остановило врага нечто необычное. Завертелся, норовя заглянуть вперед, тут ладонь разжалась, и пленник бухнулся оземь. Тотчас извернулся, торопясь не столько улепетнуть, сколько получше рассмотреть происходящее. Картина и впрямь удалась на славу.
   На песке неподалеку сидел, безмятежно жуя кусок хлеба, Шагалан. На плечо ему опирался меч. Рядом неестественно подогнулось тело второго мелонга. Выдержав паузу, разведчик покосился на остолбеневшего латника.
   — Что-нибудь потерял здесь, дружище? Уж не этот ли рог? Твой напарник так старательно к нему полз… — По губам юноши гуляла усмешка, глаза хранили холод.
   Наконец варвар преодолел оцепенение и, рявкнув, кинулся на врага. Шагалан едва нырнул в сторону, походя хлестнул лезвием по ногам, однако лишь вышиб железный скрежет. Теперь поединщики были начеку. Мелонг, выставивший меч, пошел кругом, Шагалан следовал за ним взглядом. Оказавшись почти за спиной противника, латник оскалился и, взмахнув клинком, устремился в новую атаку. Он уже торжествовал успех, когда юноша вдруг провалился куда-то вниз, под замах, под плечо, и оттуда не ударил, а резанул. Длинно, с оттяжкой, аккуратно вклиниваясь между пластинами доспеха. Могучее тело солдата скособочилось, собственный удар влек его вперед, а плоть силилась откачнуться от обжигающей стали. Мелонг чудом удержал равновесие, шатаясь, повернулся за разведчиком. Тот сместился, затанцевал напротив: хотя затягивать бой юноша не собирался, не так-то просто отыскать доступную щель в этом бронированном истукане. Попытался было ткнуть в лицо, солдат медлительно, но отвел удар. Шагалан тотчас поменял цель, меч хардаев свистнул особенно резко, начисто снеся варвару кисть с кожаной перчаткой и зажатым оружием. Пока бедолага таращился на исходящую кровью культю, добить его труда не составило.
   К грохнувшемуся на землю подскочил Эркол, успевший раздобыть меч первого из покойников. Изловчившись, вогнал клинок в агонизирующего врага.
   — Вот ведь сволочь какая, а?! — выкрикнул. — Только и умеешь, что на безоружных нападать, тварь? Получай теперь!.. — Чуть отдышавшись, музыкант обернулся к Шагалану: — Куда же ты там исчез, брат? На меня это чудище со спины навалилось, а тебя нет.
   Разведчик, вытирая лезвие, смерил товарища бесстрастным взглядом.
   — Кричал больно, вот их и накликал. Я-то лишь в последнюю секунду учуял опасность, а то оба попались бы. И было б из-за чего шум поднимать. — Он покосился на мертвецов: — Сами наш спор и разрешили. Перетрусил, поди, герой?
   — Струсить не струсил, — Эркол шмыгнул носом, — а вот с жизнью прощаться начал. И еще обидно казалось так глупо пропадать. До слез. Бессилие свое нестерпимо чувствовать.