Страница:
В крае впервые в стране в 1990-х годах были приняты законы «О поисковой работе», «Об охранных (мемориальных) зонах Краснодарского края» и «Об обеспечении сохранности и порядка содержания российских и иностранных военных могил и воинских захоронений на территории Краснодарского края». Из бюджета выделены средства, оказывается противодействие «бизнесменам» — мародерам, которые ищут ордена, оружие, золото.
До сих пор по России ходят на свой страх и риск отряды бескорыстных подвижников-поисковиков, находят останки погибших. Много, много их еще лежит в лесах и болотах. Лишь иногда удается установить их имена…
…10 мая 1943-го, когда в воздухе наступило некоторое затишье, в полку подводили итоги. Гибель Вадима потрясла всех. Для Покрышкина это было самой тяжелой потерей с начала войны.
Получив разрешение выступить, Александр Иванович вновь назвал основную причину гибели летчиков — патрулирование малыми группами, в то время, как немцы действуют крупными силами. В ответ на замечание Исаева: «Надо считаться с количественным составом полка» — Покрышкин предложил увеличить количество боевых вылетов на каждого летчика, с чем они согласны.
Также Покрышкин сказал: «Нельзя составлять группы из начальников. Это приводит к разным решениям ведения боя, к нарушению идеи командира группы и к неоправданным потерям. Назначение Фадеева ведущим пары в мою шестерку было неправильным и привело к его гибели».
После чего «Исаев, не дослушав меня, закрыл совещание, чтобы не выслушивать замечания о недостатках в боевой работе полка, виной которых был он сам».
Несколько слов скажем и о подруге Вадима… Друзья уговаривали Фадеева отправить ее в Куйбышев к родителям, но Людмила осталась в Поповической. Узнав о смерти Вадима, она не позволила родиться его ребенку и, избавившись от бремени, стала работать официанткой в летной столовой. Погиб и ее прежний муж, также Герой Советского Союза. Летчики стали избегать общества роковой женщины…
Покрышкин, переменивший после встречи с Марией свое мнение о женщине в жизни летчика, тем не менее даже своей любимой суеверно не разрешал подходить к самолету. В боевых условиях, считал Александр Иванович, жена не должна быть рядом. Так, жена Вадима отдаляла его от общения с летчиками полка, он не участвовал в разборе полетов и действий противника. «Все это не могло не отразиться на боевой форме Вадима… — писал Покрышкин. — И в последнем своем бою Вадим проявил присущие ему мужество и мастерство, но дали себя знать и обычные для него недооценка сил врага, пренебрежение реальной опасностью. Эти мои раздумья… которыми я ни с кем не делился… еще крепче утвердили меня в некоторых незыблемых нормах поведения летчика на земле и в воздухе. Нарушишь их — расплата придет неминуемо…»
Конечно, с сибирской выдержкой и волей Покрышкина, прошедшего исключительно суровую жизненную школу, сравниться было трудно. Вадим басил в ответ: «Да ты что, Саша, беспокоишься, неужели найдется какой-нибудь паршивый фриц, который может меня сбить?!».
Надо все-таки признать — недооценка противника Фадеевым в боях с «экспертами» эскадр «Удет», «Мёльдерс» и 52-й — это тоже своего рода феномен…
…Весна 1943-го. Получены в Тегеране «аэрокобры». Летчики 16-го гвардейского полка, переночевав в одной из гостиниц восточной столицы, идут по аэродрому к американским самолетам, выстроенным плотными рядами, блестящими в лучах восходящего солнца свежей краской. На один день оказались советские офицеры в незнакомом, другом по цветам, звукам, ритму мире дворцов и минаретов, фешенебельных проспектов и узких бедняцких улочек, изобильных базаров и огней реклам. Настоящая война и горе были отсюда далеко…
Внезапно остановившись и, как талантливый артист, сразу овладев вниманием, Вадим, глядя на север, продекламировал есенинские строки:
Фадеев, маэстро полковой самодеятельности, умел читать стихи. В его любви к Маяковскому, названному Сталиным лучшим поэтом советской эпохи, и полузапрещенному тогда Есенину отразилось время 1920-х и 1930-х. Русь советская и Русь уходящая, безудержная страсть, тайна гибели, до конца не разгаданная… Фадеев напоминает Маяковского ростом, кипящей энергией, громогласностью. Есенина — падающей на лоб прядью, когда Вадим не успевал коротко, по-фронтовому, подстричься… И взглядом, в котором за дерзким или шуточным вызовом проглядывают детская ясность или, как на одном из последних снимков на Кубани, печальное и щемящее: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»
…В начале июня 1999 года Мария Кузьминична во время поездки на Кубань, о которой она мечтала, побывала в Фадееве, в школьном музее, посвященном Герою. Она знала еще по письмам, которые получала в Москве, что в начале 1990-х музей было решено закрыть, тогда же исчезли и личные вещи Вадима, переданные его отцом. Но через несколько лет люди спохватились… Как же без него?! Музей восстановлен, снова здесь на фотографиях Фадеев вольно сидит на крыле «аэрокобры» с Андреем Трудом, держит, как былинный витязь, троих на плечах… Учителя школы проводят среди ребят конкурсы на лучшее знание биографий А. И. Покрышкина и В. И. Фадеева. Программа «юных покрышкинцев» из Фадеево на смотре в Краснодаре отличалась особым задором. Да, Вадим и сейчас умеет повести за собой и зажечь!
У дороги из Фадееве в Крымскую установлен памятник Герою Советского Союза Вадиму Ивановичу Фадееву. Мария Кузьминична, вглядываясь в Москве в фотографии бюста, считала, что сходства с Вадимом скульптору достичь не удалось. Но здесь изменила свое мнение. Неудачным оказался фотоснимок. Она подошла к постаменту, подняв голову, прикоснулась ладонями к камню… Среди сопровождавших почетную гостью воцарилось молчание.
За памятником, стоящим на крутом склоне, открывался потрясающей красоты вид на холмистые дали Кубани, окутанные июньским голубым жарким маревом…
XII. Начальник огня и дыма
216-я истребительная авиадивизия, в которой воевал А. И. Покрышкин, 17 июня 1943 года была преобразована в 9-ю гвардейскую, введена в Резерв Верховного Главнокомандования. Получил гвардейское знамя за победы над Кубанью и второй полк дивизии — 45-й, теперь 100-й гвардейский. В его рядах прославилась плеяда таких асов, как Дмитрий и Борис Глинки, Михаил Петров, Николай Лавицкий, Иван Бабак, Василий Шаренко… Командир этого полка И. М. Дзусов возглавил 9-ю гвардейскую дивизию — лучшую в советской истребительной авиации.
На Кубани стихло напряжение воздушной битвы. Однако истребители-гвардейцы не были направлены на Курскую дугу, в то время как 52-я эскадра люфтваффе 3 июля перебазировалась с аэродромов Тамани к Орлу и приняла участие в тех жесточайших сражениях.
А. И. Покрышкин пишет: «…Все мысли, все чувства были там — под Курском. Нас звали тяжелые бои в районах Орла и Харькова… Вот бы где нам, гвардейцам, развернуться во всю силу!.. Успокаивало то, что наш кубанский боевой опыт используется авиацией над Курской дугой… Теперь всем стало ясно, что это лето будет нашим, что враг навсегда потерял свои преимущества, что наша победа близка».
Свершился коренной перелом. Эшелоны поездов бесперебойно доставляли к фронту технику, боеприпасы, топливо и все необходимое. В тылу, по словам автора песни «День Победы» В. Харитонова, «дни и ночи у мартеновских печей не смыкала наша Родина очей…». Люди в погонах заслуженно получали «Золотые Звезды» Героев, ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского, Славы… Готовилась Тегеранская конференция, на которой впервые встретятся главы трех союзных держав — И. В. Сталин, президент США Ф. Рузвельт и премьер-министр Великобритании У. Черчилль.
Фронт и тыл советской страны овевали необычайно светлые и теплые песни, родившиеся в годы войны, — «Темная ночь» и «В землянке», «Синий платочек» и «Огонек», «Прощайте, скалистые горы» и «Моя любимая»… Полетело по фронтам самоназвание наступающей армии — «братья-славяне»…
В Главпуре ненавистного военным Мехлиса сменил умный и душевный А. А. Щербаков. Еще в 1942-м была издана 50-тысячным тиражом книга «Правда о религии в России», где говорилось о сатанизме Гитлера и его идеологов, заменивших Христа фюрером. Библию — «Майн кампф», крест — языческой свастикой, таинства — клятвой с прикосновением правой руки к мечу.
4 сентября 1943 года И. В. Сталин принял митрополита Московского и Коломенского Сергия, митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, митрополита Киевского и Галицкого Николая. Встреча превзошла все ожидания владык. Митрополит Николай (Ярушевич) вспоминал: «Казалось, само Небо опустилось на землю…»
Неоднократно репрессированный в 1920-1930-е годы, а ныне причисленный к лику святых, архиепископ Лука (В. Ф. Войно-Ясенецкий), он же один из ведущих хирургов Красной армии, лауреат Сталинской премии I степени, в своих статьях в «Журнале Московской Патриархии» под названиями «Кровавый мрак фашизма», «Праведный суд народа» и «Бог помогает народам СССР в войне против фашистских агрессоров» писал: «Гитлер, часто повторяющий Имя Божие, изображающий с великим кощунством крест на танках и самолетах, с которых расстреливают беженцев, должен быть назван антихристом. Богу нужны сердца людей, а не показное благочестие. Сердца нацистов и их приспешников смердят пред Ним дьявольской злобой и человеконенавистничеством, а из горящих сердец воинов Красной Армии возносится фимиам беззаветной любви к Родине и сострадания к замученным немцами братьям, сестрам и детям. Можно ли, говоря об извергах-немцах, вспоминать о святой заповеди Христовой „любите врагов ваших“? Нет, нет, ни в коем случае нельзя! Нельзя, потому что любить их совершенно и абсолютно невозможно не только для людей, но и для ангелов, и для самого Бога Любви. Ибо и Бог ненавидит зло и истребляет злодеев».
А. И. Покрышкин вспоминает процесс над предателями в Краснодаре в июле 1943 года, на котором он представлял фронтовиков: «Слушая новые показания подсудимых, я определил главное в поведении изменников Родины — животный страх перед врагом, перед малейшей опасностью. Из этого мерзкого страха, как из лесного мха, выползает гадючья голова измены».
Тогда же, в Краснодаре, к Александру Ивановичу подошел незнакомый сержант и рассказал о том, как его брат Петр Покрышкин остался на берегу, прикрывая товарищей, которые ночью на плотах переплыли к своим через Ладожское озеро. Позади долго слышались выстрелы и разрывы…
24 мая, в дни затишья, Александр Иванович нашел свою Марию в санчасти под Миллерово. Разлука прервалась. В день приезда к невесте пришло наконец и одно из писем Покрышкина, в котором он поздравлял Марию с Новым, 1943 годом… «Но вот летчик оборачивается, и… мой Саша! Забыв обо всем на свете, спрыгнула с крыльца и бросилась к нему. Потом, когда мы остались одни, он шутливо заметил, что не ожидал от меня такой прыти (имея в виду высоту крыльца)… Мы так смеялись и радовались…»
Перед встречей летчик расспросил шофера из батальона аэродромного обслуживания о Марии. «И если бы он мне сказал хоть одно дурное слово о тебе, я тут же взлетел бы и больше ты никогда бы меня не увидела, тем более что мотор я не выключил», — поведал мне Саша».
Да, он годами укоренялся в мыслях, что его судьба — только жесткое противостояние испытаниям и бедам, где радостей лишь две — полеты в небе и фронтовое братство. Покрышкин еще не уверовал в свое счастье, в то, что будет храним любовью, которая суждена немногим…
Любимая укоряет его:
«Значит, не веришь мне, если о моем поведении посторонних людей расспрашиваешь… И какие у тебя для этого основания? А если бы это был другой шофер и солгал бы тебе?
— При чем тут недоверие? — смутился он… Но затем, помолчав, добавил: — Ты уж прости меня, Мария. Конечно, глупость я сморозил… Нехорошо получилось. Прости.
И это тоже была одна из черт его характера. Он умел признавать свои ошибки и искренне в них раскаиваться».
Радость встречи была омрачена известием о гибели Вадима Фадеева: «Когда я сказал Марии, что он погиб, она заплакала…»
Вновь наступил час расставания. «Долг перед Родиной требовал от нас безраздельной преданности боевой службе. Мысль о личном счастье отступала на второй план», — пишет А. И. Покрышкин в «Небе войны».
На место павших приходили новые бойцы. Читая воспоминания А. И. Покрышкина и других летчиков-истребителей, можно сделать вывод о том, что подготовка в летных училищах оставалась на недопустимо низком уровне и в 1943-м… Все-таки сказывалось то, о чем писал М. М. Громов (его слова о количестве и качестве в авиации уже цитировались) — мало было в руководстве нашими ВВС летчиков-профессионалов… На учебный налет хронически не хватало техники и горючего. Видимо, нелетавшее командование не представляло в полной мере, насколько отличаются друг от друга пилоты с разницей в десятки, а тем более сотни часов налета…
В ноябре 1943 года командир 9-й гвардейской истребительной авиадивизии И. М. Дзусов отвечал на шифровку из штаба 8-й воздушной армии о курсе боевой подготовки ча-сгей ВВС на 1944 год:
«Прибывающий летный состав на пополнение в части не имеет опыта и со слабой отработкой всех элементов техники пилотирования, со слабыми знаниями матчасти самолета „аэрокобра“ и его аэродинамических данных.
С таким положением командованию частей в процессе напряженной боевой работы требуется много времени для отработки индивидуальной техники пилотирования, слетанности в паре и полета в составе боевого порядка, отработки упражнений по воздушной стрельбе, навигации и радиосвязи.
Таким образом, прибывавшему пополнению нужно было давать 25-30 полетов по кругу, отработки взлета и посадки, отработки элементов высшего пилотажа в зоне и полетов на стрельбу по конусу и щитом.
В общей сложности для того чтобы выпустить этого летчика в составе пары ведомым, требовалось от 10-15 дней для его тренировки.
В школах ВВС и ЗАПах для подготовки летного состава надо иметь часть инструкторского состава, имеющего хороший боевой опыт в Отечественной войне» (ЦАМО. Ф. 346. On. 5755. Д. 110. Л. 452)
У Покрышкина к 1943 году ввод в строй молодежи был отработан до мелочей. Из пришедших в 16-й гвардейский полк на пополнение двенадцати летчиков из 84-го полка каждый третий стал Героем Советского Союза, один из них — дважды. Если бы всех наших летчиков учили так, как учил Покрышкин!
У него к тому времени «возникла мысль подготовить и создать из пополнения постоянную восьмерку для вылетов на боевые задания. Мне надоели неудачи при вождении неслетанных групп, составленных из пилотов разных эскадрилий».
На аэродроме в Поповической Покрышкин пристально всматривался в строй новичков. Они не менее внимательно изучали его, уже прославленного Героя. Солнечные блики играли на золоте Звезды и орденах. Обмундирование фронтовое — чистая хлопчатобумажная гимнастерка в несмываемых разводах соли, фуражка «блинчиком». Как все знали, Покрышкин, надевая перед вылетом шлем, убирал фуражку под сиденье, прилетая, менял головные уборы местами. Так продолжалось до тех пор, пока командующий ВВС А. А. Новиков не запретил летчику носить потерявшую вид боевую фуражку.
Только что Александр Иванович назначен исполняющим
обязанности помощника командира полка по воздушно-стрелковой службе. В разговорах летчики называли эту должность — «начальник огня и дыма». Да, как мы увидим, в 1943 году Покрышкин этими стихиями повелевал…
Система обучения фронтовых летчиков, созданная Александром Ивановичем, хорошо описана в книгах его учеников — Героев Советского Союза Г. Г. Голубева и К. В. Су хова. Важнейшие принципы и методы таковы:
— Командир должен иметь моральное право учить других. Сам Александр Иванович позже писал в статье «Командир и молодой летчик» (Авиация и космонавтика. 1973. № 5):
Молодые сразу и навсегда должны были усвоить главный девиз А. И. Покрышкина:
Истребитель! Ищи встречи с противником:
Не спрашивай, сколько врагов,
А спрашивай — где они?
— Доскональное изучение боевой техники («не бойтесь эапачкать руки, присматривайтесь ко всему, что делает техник или механик»), теории полета и тактики, усвоение формулы воздушного боя: высота — скорость — маневр — огонь. Землянку Покрышкина называли в шутку «конструкторским бюро». От земляного пола до черного от копоти потолка землянка была увешана схемами и чертежами воздушного боя. Молодые летчики должны были быстро решать поставленные им задачи при помощи полетных карт, металлических моделей самолетов. На специальной установке — тренажере — учились стрелять. Стрелять энергично и метко: «В бою враг не будет ждать, пока ты прицелишься!»
— Летчик должен быть наблюдательным, думающим и способным принять единственно верное решение. Говорить коротко, о самом важном и существенном. «Не спешите, не увлекайтесь, не горячитесь!»
— Осмотрительность. «Бывало, проводит с нами занятия и вдруг, неожиданно для всех задаст вопрос: „Где летит самолет?“ Мы, увлеченные учебой, иногда даже не слышали, что где-то поблизости пролетает самолет, и сразу отыскать его в небе не могли. Но, натренировавшись, мы впоследствии такие задачи решали быстро и точно» (Г. Г. Голубев).
— Заключительным уроком, как пишет А. И. Покрышкин, становился «первый боевой вылет с новыми летчиками. Главное в этом случае — вселить в душу воина уверенность в победе. Как это сделатв? Очевидно, лучше всего личным показом». Критерий истины — практика. Сбитые командиром на глазах учеников «мессершмитты» завершали начальную школу истребителя.
Далее многое зависело от них самих. Александр Иванович наставлял: «Любая схватка в воздухе неповторима, и летчик всякий раз действует в какой-то степени по-новому. Шаблон и просчет недопустимы… Летное дело — это искусство, которое требует от человека любви к своей профессии, знаний, навыков, дисциплины… К знаниям, опыту, тренировкам нужно было добавить вдохновенное прозрение, которое в доли секунды воздушного боя заставляло чуть-чуть изменить маневр или прием, внести что-то новое, рожденное порой только что мелькнувшей, как вспышка, мыслью».
Вспоминая «академию Покрышкина», К. В. Сухов пишет:
Мог командир и прикрыть, защитить своего «слабака». Например, когда Сухов загубил самолет, сорвавшись в учебном полете в плоский штопор и выбросившись на парашюте. Или когда в одном из первых боевых вылетов Николай Карпов, перестраиваясь, врезался в «кобру» своего ведущего Клубова и обоим летчикам пришлось спасаться на парашютах. Если тот, кто ошибся, понимал, в чем его промах, и был готов его исправить, Покрышкин давал возможность это сделать.
…Состоялся и выбор постоянного ведомого. Георгий Гордеевич Голубев вспоминает разговор с Покрышкиным на кубанском аэродроме после полета на спарке УТИ-4. Разговор этот сродни былинам о богатырях древней Руси…
«Запустил мотор, пошел в зону. Разрешите выполнить задание? — Выполняйте. Открутил Покрышкину весь комплекс пилотажа… Садимся. Зарулил на стоянку. Вылезаю из кабины после командира. Подхожу к нему: „Товарищ гвардии майор, разрешите получить замечания“. Александр Иванович стоит, курит. Упор на правую ногу, другая чуть отставлена в сторону. Пальцы левой руки — за поясным ремнем. Смотрит немного исподлобья, взгляд суроватый, прямо мне в глаза. Смотрит, смотрит… Он стоит, и я стою. Думаю: чем же он недоволен? Проигрываю в голове весь полет, но как инструктор, который делал по девять „зон“ в день, ошибок не нахожу. Когда цигарка уже начала жечь командиру пальцы, он ее бросает и обращается ко мне:
— Ну вот что, Голубев, ты — сибиряк и я — сибиряк. Будешь со мной летать?
Я немного даже поперхнулся. Ведь я — всего старший сержант, а в пополнении лейтенантов сколько! Но тут же нашелся и отрубил ему так же:
— Волков бояться, в лес не ходить! Он кладет мне руку на плечо:
— Жора, ну вот что, со мной летать трудно.
— И это одолеем!
— Ты должен читать мои мысли. Давай, иди к техникам и скажи, чтобы мой и твой самолеты подготовили для вылета. Пойдем сейчас с тобой парой.
Я сказал Чувашкину и своему технику Паше Ухову. Все готово. Покрышкин идет. Я сел в кабину, включил радиостанцию, жду. Он командует: запуск! Выруливаем. Обычно вылетали один за другим. Но у меня уже опыт большой, выруливаю и становлюсь для взлета парой. Он посмотрел на меня, сказал только: пошли. И мы парой ушли. Набрали 4000 метров. Как он начал крутить, струи с крыльев летят, перегрузка страшная. Нет, думаю, — меня на мякине не возьмешь…»
Выбор Покрышкина оказался безошибочным. Георгий Голубев — из того же гордого племени «людей-птиц», красавец-орел, горбоносый, с огромными зоркими глазами, романтик неба… Коренной сибиряк из деревни Жгутово Красноярского края, вырос и закончил аэроклуб в Ачинске, городе, основанном казаками в XVII веке на высоком гористом берегу реки Чулым среди богатейших сосновых, березовых и пихтовых лесов. Герб города изображал лук и колчан с грел в красном поле.
«Народ наш сибирский — всем народам народ… — рассказывает Г. Г. Голубев. — Настоящие земледельцы, рыбаки и охотники. Дичи было у нас полно. Сколько волков, медведей, диких гусей… Белку у нас стреляют в глаз, чтобы шкурку не потерять. И я был снайпер. Род наш большой.
Мой дед прожил 90 лет, служил солдатом. Отец воевал в Первую мировую войну в пехоте, был тяжело ранен. Нам пришлось переехать в Ачинск, где он работал в артели инвалидов и лечился.
Есть у нас охотничьи заимки в тайге. Там оставлен хлеб, другие запасы. В трудный момент приходи, затопи печь, подкрепись. Потом, когда сможешь, пополни убыток. Но Боже упаси, если кто там нашкодил. Там и останешься валяться. Это закон!
Был я мальчишкой восьми лет, когда к нам в Ачинск в военный городок прилетел отряд аэрофотосъемки на Р-5. Мы, ребятишки, всей гурьбой кинулись к аэроплану. Он весь блестит, как громадная зеленая птица с белым носом. Все мы были покорены. А летчики в кожаных регланах, в очках! Они в детском воображении были как инопланетяне. Мы все рванули в Осоавиахим, в авиамодельный кружок. Дело у меня пошло, потом я этим кружком руководил. Наш Ачинск — на Транссибирской магистрали. Ездили в Новосибирск на краевые соревнования. Затем организовали аэроклуб. Я как увидел планер, потом учебный самолет, сказал — буду летчиком! Мать и родственники — против. Но отец поддержал: «Что ж… Раз твердо решил, на всю жизнь — значит, хорошо!.. Там смотри да смотри. Там трудно».
Стал я упорно тренироваться. Спирометрия (емкость легких) была у меня 7000 кубических сантиметров. По три минуты мог находиться под водой. Мне как-то сказали — если собьют на высоте, откажет кислородное оборудование, надо быть тренированным, чтобы не упасть в обморок. Тренировал координацию движений, реакцию. На коньках ни разу не падал. Для достижения поставленной цели человек должен мобилизовать свою психику. Тогда он всего достигнет. Воля руководит всем».
Техника пилотирования, вдумчивость отличают Георгия Голубева уже в Ачинском аэроклубе, который он закончил в первом выпуске в 1938 году. Оставлен инструктором, обучает курсантов полетам на У-2, затем на Р-5. Летит над родной Сибирью: «Слева громоздятся отроги Саянских гор. Чулым вдруг круто повернул вправо. А слева вот-вот должен показаться могучий Енисей…»
В 1941-м Голубев — выпускник Ульяновской военной авиационной школы летчиков. Вместе со всеми выпускниками того года попал под крайне непопулярный среди летного состава приказ наркома С. К. Тимошенко, вместо лейтенанта стал лишь старшим сержантом. Назначен инструктором в летную школу в Цнорис-Цхали (Грузия). С восторгом вспоминает Г. Г. Голубев полеты над садами и виноградниками Алазанской долины:
До сих пор по России ходят на свой страх и риск отряды бескорыстных подвижников-поисковиков, находят останки погибших. Много, много их еще лежит в лесах и болотах. Лишь иногда удается установить их имена…
…10 мая 1943-го, когда в воздухе наступило некоторое затишье, в полку подводили итоги. Гибель Вадима потрясла всех. Для Покрышкина это было самой тяжелой потерей с начала войны.
Получив разрешение выступить, Александр Иванович вновь назвал основную причину гибели летчиков — патрулирование малыми группами, в то время, как немцы действуют крупными силами. В ответ на замечание Исаева: «Надо считаться с количественным составом полка» — Покрышкин предложил увеличить количество боевых вылетов на каждого летчика, с чем они согласны.
Также Покрышкин сказал: «Нельзя составлять группы из начальников. Это приводит к разным решениям ведения боя, к нарушению идеи командира группы и к неоправданным потерям. Назначение Фадеева ведущим пары в мою шестерку было неправильным и привело к его гибели».
После чего «Исаев, не дослушав меня, закрыл совещание, чтобы не выслушивать замечания о недостатках в боевой работе полка, виной которых был он сам».
Несколько слов скажем и о подруге Вадима… Друзья уговаривали Фадеева отправить ее в Куйбышев к родителям, но Людмила осталась в Поповической. Узнав о смерти Вадима, она не позволила родиться его ребенку и, избавившись от бремени, стала работать официанткой в летной столовой. Погиб и ее прежний муж, также Герой Советского Союза. Летчики стали избегать общества роковой женщины…
Покрышкин, переменивший после встречи с Марией свое мнение о женщине в жизни летчика, тем не менее даже своей любимой суеверно не разрешал подходить к самолету. В боевых условиях, считал Александр Иванович, жена не должна быть рядом. Так, жена Вадима отдаляла его от общения с летчиками полка, он не участвовал в разборе полетов и действий противника. «Все это не могло не отразиться на боевой форме Вадима… — писал Покрышкин. — И в последнем своем бою Вадим проявил присущие ему мужество и мастерство, но дали себя знать и обычные для него недооценка сил врага, пренебрежение реальной опасностью. Эти мои раздумья… которыми я ни с кем не делился… еще крепче утвердили меня в некоторых незыблемых нормах поведения летчика на земле и в воздухе. Нарушишь их — расплата придет неминуемо…»
Конечно, с сибирской выдержкой и волей Покрышкина, прошедшего исключительно суровую жизненную школу, сравниться было трудно. Вадим басил в ответ: «Да ты что, Саша, беспокоишься, неужели найдется какой-нибудь паршивый фриц, который может меня сбить?!».
Надо все-таки признать — недооценка противника Фадеевым в боях с «экспертами» эскадр «Удет», «Мёльдерс» и 52-й — это тоже своего рода феномен…
…Весна 1943-го. Получены в Тегеране «аэрокобры». Летчики 16-го гвардейского полка, переночевав в одной из гостиниц восточной столицы, идут по аэродрому к американским самолетам, выстроенным плотными рядами, блестящими в лучах восходящего солнца свежей краской. На один день оказались советские офицеры в незнакомом, другом по цветам, звукам, ритму мире дворцов и минаретов, фешенебельных проспектов и узких бедняцких улочек, изобильных базаров и огней реклам. Настоящая война и горе были отсюда далеко…
Внезапно остановившись и, как талантливый артист, сразу овладев вниманием, Вадим, глядя на север, продекламировал есенинские строки:
Летчики замерли на мгновение. Как всегда изумительно тонко Вадим коснулся сокровенной струны в их душах…
Мне пора обратно ехать в Русь,
Персия! Тебя ли покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь?
Из любви к родимому мне краю
Мне пора обратно ехать в Русь.
Фадеев, маэстро полковой самодеятельности, умел читать стихи. В его любви к Маяковскому, названному Сталиным лучшим поэтом советской эпохи, и полузапрещенному тогда Есенину отразилось время 1920-х и 1930-х. Русь советская и Русь уходящая, безудержная страсть, тайна гибели, до конца не разгаданная… Фадеев напоминает Маяковского ростом, кипящей энергией, громогласностью. Есенина — падающей на лоб прядью, когда Вадим не успевал коротко, по-фронтовому, подстричься… И взглядом, в котором за дерзким или шуточным вызовом проглядывают детская ясность или, как на одном из последних снимков на Кубани, печальное и щемящее: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»
…В начале июня 1999 года Мария Кузьминична во время поездки на Кубань, о которой она мечтала, побывала в Фадееве, в школьном музее, посвященном Герою. Она знала еще по письмам, которые получала в Москве, что в начале 1990-х музей было решено закрыть, тогда же исчезли и личные вещи Вадима, переданные его отцом. Но через несколько лет люди спохватились… Как же без него?! Музей восстановлен, снова здесь на фотографиях Фадеев вольно сидит на крыле «аэрокобры» с Андреем Трудом, держит, как былинный витязь, троих на плечах… Учителя школы проводят среди ребят конкурсы на лучшее знание биографий А. И. Покрышкина и В. И. Фадеева. Программа «юных покрышкинцев» из Фадеево на смотре в Краснодаре отличалась особым задором. Да, Вадим и сейчас умеет повести за собой и зажечь!
У дороги из Фадееве в Крымскую установлен памятник Герою Советского Союза Вадиму Ивановичу Фадееву. Мария Кузьминична, вглядываясь в Москве в фотографии бюста, считала, что сходства с Вадимом скульптору достичь не удалось. Но здесь изменила свое мнение. Неудачным оказался фотоснимок. Она подошла к постаменту, подняв голову, прикоснулась ладонями к камню… Среди сопровождавших почетную гостью воцарилось молчание.
За памятником, стоящим на крутом склоне, открывался потрясающей красоты вид на холмистые дали Кубани, окутанные июньским голубым жарким маревом…
XII. Начальник огня и дыма
Все, что было загадано,
В свой исполнится срок,
Не погаснет без времени
Золотой огонек.
Огонек Музыка народная. Слова М. Исаковского. 1943 год
216-я истребительная авиадивизия, в которой воевал А. И. Покрышкин, 17 июня 1943 года была преобразована в 9-ю гвардейскую, введена в Резерв Верховного Главнокомандования. Получил гвардейское знамя за победы над Кубанью и второй полк дивизии — 45-й, теперь 100-й гвардейский. В его рядах прославилась плеяда таких асов, как Дмитрий и Борис Глинки, Михаил Петров, Николай Лавицкий, Иван Бабак, Василий Шаренко… Командир этого полка И. М. Дзусов возглавил 9-ю гвардейскую дивизию — лучшую в советской истребительной авиации.
На Кубани стихло напряжение воздушной битвы. Однако истребители-гвардейцы не были направлены на Курскую дугу, в то время как 52-я эскадра люфтваффе 3 июля перебазировалась с аэродромов Тамани к Орлу и приняла участие в тех жесточайших сражениях.
А. И. Покрышкин пишет: «…Все мысли, все чувства были там — под Курском. Нас звали тяжелые бои в районах Орла и Харькова… Вот бы где нам, гвардейцам, развернуться во всю силу!.. Успокаивало то, что наш кубанский боевой опыт используется авиацией над Курской дугой… Теперь всем стало ясно, что это лето будет нашим, что враг навсегда потерял свои преимущества, что наша победа близка».
Свершился коренной перелом. Эшелоны поездов бесперебойно доставляли к фронту технику, боеприпасы, топливо и все необходимое. В тылу, по словам автора песни «День Победы» В. Харитонова, «дни и ночи у мартеновских печей не смыкала наша Родина очей…». Люди в погонах заслуженно получали «Золотые Звезды» Героев, ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского, Славы… Готовилась Тегеранская конференция, на которой впервые встретятся главы трех союзных держав — И. В. Сталин, президент США Ф. Рузвельт и премьер-министр Великобритании У. Черчилль.
Фронт и тыл советской страны овевали необычайно светлые и теплые песни, родившиеся в годы войны, — «Темная ночь» и «В землянке», «Синий платочек» и «Огонек», «Прощайте, скалистые горы» и «Моя любимая»… Полетело по фронтам самоназвание наступающей армии — «братья-славяне»…
В Главпуре ненавистного военным Мехлиса сменил умный и душевный А. А. Щербаков. Еще в 1942-м была издана 50-тысячным тиражом книга «Правда о религии в России», где говорилось о сатанизме Гитлера и его идеологов, заменивших Христа фюрером. Библию — «Майн кампф», крест — языческой свастикой, таинства — клятвой с прикосновением правой руки к мечу.
4 сентября 1943 года И. В. Сталин принял митрополита Московского и Коломенского Сергия, митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, митрополита Киевского и Галицкого Николая. Встреча превзошла все ожидания владык. Митрополит Николай (Ярушевич) вспоминал: «Казалось, само Небо опустилось на землю…»
Неоднократно репрессированный в 1920-1930-е годы, а ныне причисленный к лику святых, архиепископ Лука (В. Ф. Войно-Ясенецкий), он же один из ведущих хирургов Красной армии, лауреат Сталинской премии I степени, в своих статьях в «Журнале Московской Патриархии» под названиями «Кровавый мрак фашизма», «Праведный суд народа» и «Бог помогает народам СССР в войне против фашистских агрессоров» писал: «Гитлер, часто повторяющий Имя Божие, изображающий с великим кощунством крест на танках и самолетах, с которых расстреливают беженцев, должен быть назван антихристом. Богу нужны сердца людей, а не показное благочестие. Сердца нацистов и их приспешников смердят пред Ним дьявольской злобой и человеконенавистничеством, а из горящих сердец воинов Красной Армии возносится фимиам беззаветной любви к Родине и сострадания к замученным немцами братьям, сестрам и детям. Можно ли, говоря об извергах-немцах, вспоминать о святой заповеди Христовой „любите врагов ваших“? Нет, нет, ни в коем случае нельзя! Нельзя, потому что любить их совершенно и абсолютно невозможно не только для людей, но и для ангелов, и для самого Бога Любви. Ибо и Бог ненавидит зло и истребляет злодеев».
А. И. Покрышкин вспоминает процесс над предателями в Краснодаре в июле 1943 года, на котором он представлял фронтовиков: «Слушая новые показания подсудимых, я определил главное в поведении изменников Родины — животный страх перед врагом, перед малейшей опасностью. Из этого мерзкого страха, как из лесного мха, выползает гадючья голова измены».
Тогда же, в Краснодаре, к Александру Ивановичу подошел незнакомый сержант и рассказал о том, как его брат Петр Покрышкин остался на берегу, прикрывая товарищей, которые ночью на плотах переплыли к своим через Ладожское озеро. Позади долго слышались выстрелы и разрывы…
24 мая, в дни затишья, Александр Иванович нашел свою Марию в санчасти под Миллерово. Разлука прервалась. В день приезда к невесте пришло наконец и одно из писем Покрышкина, в котором он поздравлял Марию с Новым, 1943 годом… «Но вот летчик оборачивается, и… мой Саша! Забыв обо всем на свете, спрыгнула с крыльца и бросилась к нему. Потом, когда мы остались одни, он шутливо заметил, что не ожидал от меня такой прыти (имея в виду высоту крыльца)… Мы так смеялись и радовались…»
Перед встречей летчик расспросил шофера из батальона аэродромного обслуживания о Марии. «И если бы он мне сказал хоть одно дурное слово о тебе, я тут же взлетел бы и больше ты никогда бы меня не увидела, тем более что мотор я не выключил», — поведал мне Саша».
Да, он годами укоренялся в мыслях, что его судьба — только жесткое противостояние испытаниям и бедам, где радостей лишь две — полеты в небе и фронтовое братство. Покрышкин еще не уверовал в свое счастье, в то, что будет храним любовью, которая суждена немногим…
Любимая укоряет его:
«Значит, не веришь мне, если о моем поведении посторонних людей расспрашиваешь… И какие у тебя для этого основания? А если бы это был другой шофер и солгал бы тебе?
— При чем тут недоверие? — смутился он… Но затем, помолчав, добавил: — Ты уж прости меня, Мария. Конечно, глупость я сморозил… Нехорошо получилось. Прости.
И это тоже была одна из черт его характера. Он умел признавать свои ошибки и искренне в них раскаиваться».
Радость встречи была омрачена известием о гибели Вадима Фадеева: «Когда я сказал Марии, что он погиб, она заплакала…»
Вновь наступил час расставания. «Долг перед Родиной требовал от нас безраздельной преданности боевой службе. Мысль о личном счастье отступала на второй план», — пишет А. И. Покрышкин в «Небе войны».
На место павших приходили новые бойцы. Читая воспоминания А. И. Покрышкина и других летчиков-истребителей, можно сделать вывод о том, что подготовка в летных училищах оставалась на недопустимо низком уровне и в 1943-м… Все-таки сказывалось то, о чем писал М. М. Громов (его слова о количестве и качестве в авиации уже цитировались) — мало было в руководстве нашими ВВС летчиков-профессионалов… На учебный налет хронически не хватало техники и горючего. Видимо, нелетавшее командование не представляло в полной мере, насколько отличаются друг от друга пилоты с разницей в десятки, а тем более сотни часов налета…
В ноябре 1943 года командир 9-й гвардейской истребительной авиадивизии И. М. Дзусов отвечал на шифровку из штаба 8-й воздушной армии о курсе боевой подготовки ча-сгей ВВС на 1944 год:
«Прибывающий летный состав на пополнение в части не имеет опыта и со слабой отработкой всех элементов техники пилотирования, со слабыми знаниями матчасти самолета „аэрокобра“ и его аэродинамических данных.
С таким положением командованию частей в процессе напряженной боевой работы требуется много времени для отработки индивидуальной техники пилотирования, слетанности в паре и полета в составе боевого порядка, отработки упражнений по воздушной стрельбе, навигации и радиосвязи.
Таким образом, прибывавшему пополнению нужно было давать 25-30 полетов по кругу, отработки взлета и посадки, отработки элементов высшего пилотажа в зоне и полетов на стрельбу по конусу и щитом.
В общей сложности для того чтобы выпустить этого летчика в составе пары ведомым, требовалось от 10-15 дней для его тренировки.
В школах ВВС и ЗАПах для подготовки летного состава надо иметь часть инструкторского состава, имеющего хороший боевой опыт в Отечественной войне» (ЦАМО. Ф. 346. On. 5755. Д. 110. Л. 452)
У Покрышкина к 1943 году ввод в строй молодежи был отработан до мелочей. Из пришедших в 16-й гвардейский полк на пополнение двенадцати летчиков из 84-го полка каждый третий стал Героем Советского Союза, один из них — дважды. Если бы всех наших летчиков учили так, как учил Покрышкин!
У него к тому времени «возникла мысль подготовить и создать из пополнения постоянную восьмерку для вылетов на боевые задания. Мне надоели неудачи при вождении неслетанных групп, составленных из пилотов разных эскадрилий».
На аэродроме в Поповической Покрышкин пристально всматривался в строй новичков. Они не менее внимательно изучали его, уже прославленного Героя. Солнечные блики играли на золоте Звезды и орденах. Обмундирование фронтовое — чистая хлопчатобумажная гимнастерка в несмываемых разводах соли, фуражка «блинчиком». Как все знали, Покрышкин, надевая перед вылетом шлем, убирал фуражку под сиденье, прилетая, менял головные уборы местами. Так продолжалось до тех пор, пока командующий ВВС А. А. Новиков не запретил летчику носить потерявшую вид боевую фуражку.
Только что Александр Иванович назначен исполняющим
обязанности помощника командира полка по воздушно-стрелковой службе. В разговорах летчики называли эту должность — «начальник огня и дыма». Да, как мы увидим, в 1943 году Покрышкин этими стихиями повелевал…
Система обучения фронтовых летчиков, созданная Александром Ивановичем, хорошо описана в книгах его учеников — Героев Советского Союза Г. Г. Голубева и К. В. Су хова. Важнейшие принципы и методы таковы:
— Командир должен иметь моральное право учить других. Сам Александр Иванович позже писал в статье «Командир и молодой летчик» (Авиация и космонавтика. 1973. № 5):
«Первым условием эффективности обучения молодежи был высокий авторитет командира, любовь и уважение к нему подчиненных, стремление подражать, стать таким, как он. Сам же командир кроме качеств прекрасного летчика должен проявлять себя требовательным и душевным воспитателем».— Молодежь должна воспринять наступательный дух, гвардейский стиль боя. На первых занятиях Покрышкин рассказывал о выдающихся летчиках, в первую очередь о П. Н. Нестерове и Е. Н. Крутене.
Молодые сразу и навсегда должны были усвоить главный девиз А. И. Покрышкина:
Истребитель! Ищи встречи с противником:
Не спрашивай, сколько врагов,
А спрашивай — где они?
— Доскональное изучение боевой техники («не бойтесь эапачкать руки, присматривайтесь ко всему, что делает техник или механик»), теории полета и тактики, усвоение формулы воздушного боя: высота — скорость — маневр — огонь. Землянку Покрышкина называли в шутку «конструкторским бюро». От земляного пола до черного от копоти потолка землянка была увешана схемами и чертежами воздушного боя. Молодые летчики должны были быстро решать поставленные им задачи при помощи полетных карт, металлических моделей самолетов. На специальной установке — тренажере — учились стрелять. Стрелять энергично и метко: «В бою враг не будет ждать, пока ты прицелишься!»
— Летчик должен быть наблюдательным, думающим и способным принять единственно верное решение. Говорить коротко, о самом важном и существенном. «Не спешите, не увлекайтесь, не горячитесь!»
— Осмотрительность. «Бывало, проводит с нами занятия и вдруг, неожиданно для всех задаст вопрос: „Где летит самолет?“ Мы, увлеченные учебой, иногда даже не слышали, что где-то поблизости пролетает самолет, и сразу отыскать его в небе не могли. Но, натренировавшись, мы впоследствии такие задачи решали быстро и точно» (Г. Г. Голубев).
— Заключительным уроком, как пишет А. И. Покрышкин, становился «первый боевой вылет с новыми летчиками. Главное в этом случае — вселить в душу воина уверенность в победе. Как это сделатв? Очевидно, лучше всего личным показом». Критерий истины — практика. Сбитые командиром на глазах учеников «мессершмитты» завершали начальную школу истребителя.
Далее многое зависело от них самих. Александр Иванович наставлял: «Любая схватка в воздухе неповторима, и летчик всякий раз действует в какой-то степени по-новому. Шаблон и просчет недопустимы… Летное дело — это искусство, которое требует от человека любви к своей профессии, знаний, навыков, дисциплины… К знаниям, опыту, тренировкам нужно было добавить вдохновенное прозрение, которое в доли секунды воздушного боя заставляло чуть-чуть изменить маневр или прием, внести что-то новое, рожденное порой только что мелькнувшей, как вспышка, мыслью».
Вспоминая «академию Покрышкина», К. В. Сухов пишет:
«Ходим по летному полю за ним, как цыплята. Остановится он — замираем и мы, прислушиваемся к каждому его слову, присматриваемся к каждому жесту… Но пройдет еще полгода, пока почувствую себя по-настоящему воздушным бойцом. Понадобится ни много ни мало, а более ста боевых вылетов, два десятка воздушных боев, несколько сбитых вражеских самолетов».«Но беда, если воспитанник Покрышкина, — пишет Г. Г. Голубев, — встретив врага и имея тактическое превосходство, не сбивал его. Тогда короткое покрышкинское слово „слабак“, сказанное в таких случаях спокойным тоном, сопровождающееся пронзительным взглядом, действовало на летчика больше, чем получасовая „баня“. Мы сразу заметили, что больше всего такой оценки побаивались летчики-гвардейцы».
Мог командир и прикрыть, защитить своего «слабака». Например, когда Сухов загубил самолет, сорвавшись в учебном полете в плоский штопор и выбросившись на парашюте. Или когда в одном из первых боевых вылетов Николай Карпов, перестраиваясь, врезался в «кобру» своего ведущего Клубова и обоим летчикам пришлось спасаться на парашютах. Если тот, кто ошибся, понимал, в чем его промах, и был готов его исправить, Покрышкин давал возможность это сделать.
…Состоялся и выбор постоянного ведомого. Георгий Гордеевич Голубев вспоминает разговор с Покрышкиным на кубанском аэродроме после полета на спарке УТИ-4. Разговор этот сродни былинам о богатырях древней Руси…
«Запустил мотор, пошел в зону. Разрешите выполнить задание? — Выполняйте. Открутил Покрышкину весь комплекс пилотажа… Садимся. Зарулил на стоянку. Вылезаю из кабины после командира. Подхожу к нему: „Товарищ гвардии майор, разрешите получить замечания“. Александр Иванович стоит, курит. Упор на правую ногу, другая чуть отставлена в сторону. Пальцы левой руки — за поясным ремнем. Смотрит немного исподлобья, взгляд суроватый, прямо мне в глаза. Смотрит, смотрит… Он стоит, и я стою. Думаю: чем же он недоволен? Проигрываю в голове весь полет, но как инструктор, который делал по девять „зон“ в день, ошибок не нахожу. Когда цигарка уже начала жечь командиру пальцы, он ее бросает и обращается ко мне:
— Ну вот что, Голубев, ты — сибиряк и я — сибиряк. Будешь со мной летать?
Я немного даже поперхнулся. Ведь я — всего старший сержант, а в пополнении лейтенантов сколько! Но тут же нашелся и отрубил ему так же:
— Волков бояться, в лес не ходить! Он кладет мне руку на плечо:
— Жора, ну вот что, со мной летать трудно.
— И это одолеем!
— Ты должен читать мои мысли. Давай, иди к техникам и скажи, чтобы мой и твой самолеты подготовили для вылета. Пойдем сейчас с тобой парой.
Я сказал Чувашкину и своему технику Паше Ухову. Все готово. Покрышкин идет. Я сел в кабину, включил радиостанцию, жду. Он командует: запуск! Выруливаем. Обычно вылетали один за другим. Но у меня уже опыт большой, выруливаю и становлюсь для взлета парой. Он посмотрел на меня, сказал только: пошли. И мы парой ушли. Набрали 4000 метров. Как он начал крутить, струи с крыльев летят, перегрузка страшная. Нет, думаю, — меня на мякине не возьмешь…»
Выбор Покрышкина оказался безошибочным. Георгий Голубев — из того же гордого племени «людей-птиц», красавец-орел, горбоносый, с огромными зоркими глазами, романтик неба… Коренной сибиряк из деревни Жгутово Красноярского края, вырос и закончил аэроклуб в Ачинске, городе, основанном казаками в XVII веке на высоком гористом берегу реки Чулым среди богатейших сосновых, березовых и пихтовых лесов. Герб города изображал лук и колчан с грел в красном поле.
«Народ наш сибирский — всем народам народ… — рассказывает Г. Г. Голубев. — Настоящие земледельцы, рыбаки и охотники. Дичи было у нас полно. Сколько волков, медведей, диких гусей… Белку у нас стреляют в глаз, чтобы шкурку не потерять. И я был снайпер. Род наш большой.
Мой дед прожил 90 лет, служил солдатом. Отец воевал в Первую мировую войну в пехоте, был тяжело ранен. Нам пришлось переехать в Ачинск, где он работал в артели инвалидов и лечился.
Есть у нас охотничьи заимки в тайге. Там оставлен хлеб, другие запасы. В трудный момент приходи, затопи печь, подкрепись. Потом, когда сможешь, пополни убыток. Но Боже упаси, если кто там нашкодил. Там и останешься валяться. Это закон!
Был я мальчишкой восьми лет, когда к нам в Ачинск в военный городок прилетел отряд аэрофотосъемки на Р-5. Мы, ребятишки, всей гурьбой кинулись к аэроплану. Он весь блестит, как громадная зеленая птица с белым носом. Все мы были покорены. А летчики в кожаных регланах, в очках! Они в детском воображении были как инопланетяне. Мы все рванули в Осоавиахим, в авиамодельный кружок. Дело у меня пошло, потом я этим кружком руководил. Наш Ачинск — на Транссибирской магистрали. Ездили в Новосибирск на краевые соревнования. Затем организовали аэроклуб. Я как увидел планер, потом учебный самолет, сказал — буду летчиком! Мать и родственники — против. Но отец поддержал: «Что ж… Раз твердо решил, на всю жизнь — значит, хорошо!.. Там смотри да смотри. Там трудно».
Стал я упорно тренироваться. Спирометрия (емкость легких) была у меня 7000 кубических сантиметров. По три минуты мог находиться под водой. Мне как-то сказали — если собьют на высоте, откажет кислородное оборудование, надо быть тренированным, чтобы не упасть в обморок. Тренировал координацию движений, реакцию. На коньках ни разу не падал. Для достижения поставленной цели человек должен мобилизовать свою психику. Тогда он всего достигнет. Воля руководит всем».
Техника пилотирования, вдумчивость отличают Георгия Голубева уже в Ачинском аэроклубе, который он закончил в первом выпуске в 1938 году. Оставлен инструктором, обучает курсантов полетам на У-2, затем на Р-5. Летит над родной Сибирью: «Слева громоздятся отроги Саянских гор. Чулым вдруг круто повернул вправо. А слева вот-вот должен показаться могучий Енисей…»
В 1941-м Голубев — выпускник Ульяновской военной авиационной школы летчиков. Вместе со всеми выпускниками того года попал под крайне непопулярный среди летного состава приказ наркома С. К. Тимошенко, вместо лейтенанта стал лишь старшим сержантом. Назначен инструктором в летную школу в Цнорис-Цхали (Грузия). С восторгом вспоминает Г. Г. Голубев полеты над садами и виноградниками Алазанской долины: