Тимофеева-Егорова Анна. Я Береза, как слышите меня

   В то же время появление в полку прекрасной половины человечества, волей-неволей, стало отражаться на мужском составе. До девчат у некоторых пилотов в полку пошла было мода на бороды ( а может, поверье какое : мол, с бородой и пуля не возьмет!). Но вот появились красавицы-оружейницы - и бороды эти как ветром сдуло. Летчики стали чаще менять подворотнички, бриться, техники тоже не отставали. Обычно замасленные и грязные комбинезоны их стали едва ли не белоснежно чистыми от стирки в ведре с бензином, а то и отутюженными - под матрацем во время сна.
   В полку все сразу заметили неравнодушное отношение техника-лейтенанта Петра Панарина к оружейнице Маше Житняк. Что тут поделаешь - полюбил с первого взгляда. В этой спокойной, неторопливой дивчине с теплыми карими очами привлекала ее скромность, доброта, трудолюбие, и Петр, не откладывая дела в долгий ящик, - как бы лихие пилоты не опередили! - объяснился Маше в любви. Но... получил отказ. А после очередного объяснения Мария сказала, как отрубила:
   - Вы, товарищ техник-лейтенант Панарин, думаете, что я прибыла в полк, чтобы замуж выйти?.. Не буду скрывать, вы мне нравитесь, но до нашей победы свадьбы не получится!
   Много лет спустя, после войны, ко мне в гости в Москву из города Червонограда Львовской области приехала бывшая оружейница Мария Тимофеевна Житняк - по мужу Панарина. Она была все такая же улыбчивая, приветливая, хотя война и годы, конечно, наложили свой отпечаток. О многом мы припомнили с Машей в ту встречу. И о том, как наши однополчане недоверчиво встретили девушек-оружейниц, и о том, как поначалу было действительно нелегко, не все ладилось: многие не умели работать с инструментом, сбивали себе руки. Но жалоб от девчат никто не слышал. Со всеми тяготами фронтовой жизни мирились они, зная, что не только им тяжело. Маша припомнила, как в первый банный день девушкам, как и всем солдатам, выдали рубахи и кальсоны. Пришлось перешивать да приспосабливать все это хозяйство для себя индивидуально. Закройщицей у нас была Нина Гнеушева - скромная, очень симпатичная и гордая девушка, уроженка Кубани. Прознав о таланте Нины, летчики, стесняясь и краснея, стали просить ее о переделке по фигуре то гимнастерки, то брюк или еще что. Все успевала кубанская казачка - и бомбы подвесить, и пушки зарядить, и эсеры снарядить, да еще все заказы на пошив выполнить. Обуты оружейницы были в ботинки, полученные из Англии, которые называли "черчиллями" - за толстые подошвы. Выдавали их с обмотками. Потом из этих обмоток девчата научились делать чулки. Тоже "фирменное" название было - "зебры". Так называли самодельные чулки за некачественную окраску - полосами. Достанет кто-то у полкового доктора акрихина или чернил в строевом отделе у Ивановского, разведет водой - и ну, окунать в них обмотки да отжимать поскорее, чтобы и другие смогли покрасить. Летом громоздкие "черчилли" оружейницы не носили- щеголяли в тапочках, сшитых из самолетных чехлов. Только вот караульную службу все несли по форме.
   О карауле следует сказать особо. Самое страшное это было для девчонок дело - стоять в карауле. Особенно на территории Польши, Германии. Там только и следи, только и крути головой по сторонам. А старшина Шкитин, как назло, ставил девчат для несения караульной службы на самые дальние посты. Считал, что по охране аэродрома они наиболее бдительные часовые. Что ж, действительно, красавицы - оружейницы неплохо овладели автоматом, и доверял им строгий старшина не случайно.
   Однажды Юля Панина пришла с завязанной шеей на заседание полкового комсомольского бюро, членом которого она была.
   - Что с тобой, Юля? Ты заболела? - спросил секретарь бюро Вася Римский.
   - Нет, - ответила Юля, - я не болею. Сегодня ночью стояла в карауле и от страха так вертела головой, что вот шею повредила.
   - Ты шутишь, Панина?
   - Нет, нисколечко. Мне всю ночь казалось, что кто-то ползет к самолетам, и я так напрягала слух, зрение, так вытягивала шею, что вот... пострадала.
   Все засмеялись.
   - До свадьбы заживет! - весело заключил Женя Бердников.
   - Тебе-то хорошо смеяться. Ты сильный пол, а в наряде я тебя часто вижу у штабной землянки. А мы - слабый - стоим ночью с автоматом у самых дальних стоянок самолетов...
   Сон в руку
   Расскажу о нашей, так сказать, культпросветработе. Полковые и эскадрильные комсомольские собрания в полку проходили обычно между боевыми вылетами или в нелетную погоду, поздно вечером. Помню такие повестки дня: "Все силы на разгром фашистского зверя", "Бить врага, как бьет его экипаж комсомольцев Героев Советского Союза Рыхлини и Ефременко", "Боевая выручка в бою - закон для комсомольца".
   Комсомольцы полка упорно, настойчиво трудились по подготовке к боевым вылетам наших самолетов. Однажды с задания вернулся летчик Бугров, но на таком изуродованном самолете, что его впору было отбуксировать на свалку: в плоскостях фюзеляжа зияли дыры, да такие, что через них свободно мог провалиться человек, а рули высоты и поворота едва держались. Тогда старший инженер полка Куделин посмотрел на машину и сказал, обращаясь к Бугрову:
   - Толя, сынок! Я старый авиационный инженер. За свою жизнь всякого насмотрелся, но такое вижу впервые. Мало того, что ты летел не на самолете, а на развалине, еще ведь и посадил с блеском! Честь и хвала тебе! - И Куделин тут же обратился к подчиненным. - Постараемся, ребята? Исправим?..
   Это обращение старшего инженера полка сыграло добрую роль. Было сделано невозможное - штурмовик, управляемый летчиком Бугровым, через неделю поднялся громить врага. Все знали, что каждый восстановленный самолет, каждый его боевой вылет - это смерть десяткам фашистов.
   Но в напряженной боевой работе однополчане все-таки находили время для разрядки и отдыха. Воздушный стрелок Женя Бердников был неутомимым и постоянным организатором полковой художественной самодеятельности. Весельчак, заводила, он часами мог рассказывать всякие небылицы и анекдоты. А когда, выпучив глаза, да вывернув ноги носками в стороны, Женя начинал вытанцовывать, подражая Чаплину и напевая его песенки из кинофильмов, - от смеха удержаться было просто невозможно!
   Как-то в клубе станицы Тимашевской Бердников предложил поставить скетч Леонида Ленча "Сон в руку". Большинство ролей участники самодеятельности брали с охотой, но вот роль бесноватого фюрера никто не соглашался играть. Пришлось взять ее на себя комсоргу Римскому. Постановка получилась удачной, и тогда ее решили показать местному населению.
   Концерт в клубе шел хорошо. Механик Ваня Куликов исполнил танец "Яблочко", затем с оружейницами Ниной Пиюк и Дусей Назаркиной - "Русский перепляс". Маша Житняк и Вася Назаров читали юмористические рассказы. Бердников с Паниной спели "Огонек" аккомпанировал им летчик Павел Евтеев. Всем понравилось, как Вадим Морозов прочитал стихотворение "Жди меня". Затем начался скетч "Сон в руку", и вот в момент разговора Наполеона с Гитлером в зале при полной-то тишине раздалась громкая брань, и в Гитлера на сцену полетел какой-то предмет. Клуб взорвался хохотом, но артисту было уже не до смеха. Ему досталось от удара галошей, а главное, с головы слетел парик с известной на узком лбу челкой. С тех пор скетч больше не ставили: некому было играть презренную личность.
   А тогда в клубе после концерта к Римскому подошел очень пожилой человек и стал извиняться:
   - Сынок! Прости меня, не хотел я тебя обидеть. Вот Гитлера задушил бы своими руками! Ведь фашисты расстреляли двух моих братьев, сожгли дом...
   Как было не понять это человеческое горе...
   Геройское
   16 сентября 1943 года наши войска освободили Новороссийск.
   9 октября от фашистов была очищена коса Чушка и высажен десант севернее Керчи, на полуостров Еникале.
   Высадили десант и на Эльтиген. Сейчас на картах нет такого населенного пункта - Эльтиген - есть Геройское. А тогда, в ночь на 1 ноября сорок третьего, в штормовую непогоду, когда огромные волны бешено бились о каменистые берега, высаживался туда бесстрашный десант. Тридцать с лишним километров от Тамани до Эльтигена предстояло проплыть им через бурный Керченский пролив на утлых суденышках. Тридцать с лишним километров под нескончаемым артобстрелом, в лучах прожекторов...
   Мы, летчики, ничего еще о десанте на Эльтиген не знали. Погода стояла нелетная, все наши полевые аэродромы раскисли. Попытались было взлетать, но не смогли: шасси уходили в землю по самую ступицу. Только седьмого ноября удалось нам включиться в боевую работу.
   Группу тогда повел штурман полка майор Карев. Перед вылетом он инструктировал нас: на разбеге не тормозить, иначе шеститонный штурмовик завязнет, зароется в грязь и может перевернуться; шасси могут не убраться, так как гондолы их при разбеге забьются грязью, а если и уберутся, то, возможно, не выпустятся перед посадкой - грязь засосет. Тогда шасси нужно выпускать с помощью аварийной лебедки - сделать тридцать два оборота правой рукой, а управлять самолетом левой. Карев предупредил, чтобы взлетать всем с закрытой бронезаслонкой маслорадиатора и сразу же после взлета открыть ее, иначе грязью залепит соты масляного радиатора, и мотор перегреется, откажет.
   И мы пошли на взлет. Под плоскостями летела сплошная грязная жижа. Вырваться из ее объятий удалось не всем. Из девятки самолетов на боевое задание поднялись семь машин - две скапотировали на разбеге...
   Маршрут наш лежал на Эльтиген. По карте между озерами Чурбашское и Тобечикское, там, где прибрежные холмы подходят совсем близко к морю, у их отрогов, на низком песчаном берегу, и находился этот рыбацкий поселок. Почти рядом с Эльтигеном, чуть севернее его, располагался порт Камыш-Бурун. В порту базировались фашистские боевые корабли. Но мы на этот раз везли не бомбовый груз, а контейнеры с боеприпасами, продовольствием, медикаментами. Штормовая погода не позволяла быстро переправить на плацдарм подкрепление, это ослабило снабжение Эльтигенского десанта. И нашей задачей было сбросить им груз точно на пятачок.
   Чтобы не ошибиться, требовалось учесть все - силу, направление ветра, скорость своего самолета, а с земли фашисты били по нас из всех видов оружия так что одновременно нам предстояло и отстреливаться от них.
   О том, что творилось тогда на плацдарме, спустя годы рассказал мне Герой Советского Союза генерал-майор Василий Федорович Гладков, командир 318-й стрелковой дивизии, возглавлявший десант на Эльтиген.
   ... Расстояние между нашим десантом и фашистами сужалось. Немцы бросили против нас все силы - и танки, и самоходные орудия, и минометы, и пехоту. А что это стоило нам, рассказывает Герой Советского Союза, журналист С.А.Борзенко, участник боев на Эльтигене: "В штаб со всех сторон все больше приходило сведений об убитых офицерах и нехватке патронов и гранат, о разбитых минометах и пулеметах.
   После тяжкого боя были сданы один за другим три господствующих холма. Время тянулось медленно. Мы ждали наступления ночи... В центр нашей обороны просочились вражеские автоматчики. Несколько танков подошли к командному пункту. Вся "наша" земля простреливалась ружейным огнем. Положение было катастрофическое. Казалось, было потеряно все. Кто-то предложил послать последнюю радиограмму: умираем, но не сдаемся. И тогда командир полка, решительный и бледный, собрал всех и повел в атаку. Шли без шинелей, при всех орденах, во весь рост, не кланяясь ни осколкам, ни пулям. На душе было удивительно спокойно. Чуда не могло быть. Каждый это знал и хотел, как можно дороже отдать свою жизнь. Стреляли из автоматов одиночными выстрелами, без промаха, наверняка... И вдруг заработала артиллерия с Тамани. Она накрыла врагов градом осколков. Но это было только началом возмездия. Штурмовики с бреющего полета добавили огня. Прилетели еще штурмовики, поставили дымовую завесу, словно туманом затянувшую берег. К нему подходило одно судно. Фашистская артиллерия била по кораблю. Находясь на высотах, мы видели весь ужас положения, в котором совсем недавно были сами. Но воинам на корабле повезло. Судно пришвартовалось."
   ... Контейнеры с боеприпасами, продовольствием и медикаментами мы в тот раз сбросили десантникам на Эльтиген точно.
   Спасибо, друг "Ильюша"
   Теперь летаем с очищенного от гитлеровцев Таманского полуострова на Керченский.
   Мне приказали вести шестерку штурмовиков в район Баксы, что севернее горы Митридат. Конкретной цели не дали, и нужно было пролететь вдоль линии фронта, самим найти объект для удара и поработать всей группой.
   И вот летим. Я настойчиво повторяю для ведомых по радио одно и то же: "Маневр, маневр, маневр!.." И сама не дремлю - то бросаю штурмовик по курсу, то убавляю, то прибавляю скорость. Я знаю, что, если ударят зенитки, то мне, как ведущей, достанется больше всех.
   И они заговорили. Невольно мелькнуло в сознании: значит, что-то таится внизу. Присмотрелась, а там, в садах, замаскированные танки! Пикирую. В прицеле танк. Выпускаю эрэсы.
   - С маневром в атаку! - кричу по радио ведомым.
   А у меня в прицеле теперь груженая автомашина. Нажимаю на гашетки. Хлещет огонь автоматических пушек. Быстро набегает земля. Кажется, будто она падает на меня. А пальцы опять касаются кнопок реактивных снарядов, и в тот же миг из-под крыльев самолета к земле устремляются смертоносные ракеты. Беру на себя ручку управления - штурмовик послушно выходит из пикирования. Сбросив серию бомб, перевожу машину в набор высоты, а мой воздушный стрелок старшина Макосов начинает бить мечущихся внизу фашистов из своего крупнокалиберного пулемета. Вот это атака!..
   Закончив штурмовку, мы развернулись было в свою сторону, но тут набросились "мессеры". Одна их группа сковала боем истребителей, прикрывавших нас, другая атаковала "илы". Мы построились в оборонительный круг с оттягиванием на свою сторону. Нас шестеро против десяти гитлеровских машин. Силы явно неравны. Вижу, как падают в море чуть в стороне два истребителя: один - краснозвездный, другой - с черно-белым крестом на фюзеляже. На моих глазах идет ко дну Ил-2...
   Выдержать, во что бы то ни стало выдержать! И мы бьем по тем, кто зазевался, кто проскакивает вперед и подставляет под наши пушки свое брюхо. Один "фриц" задымил и отвалил в сторону. Еще одного шарахнули, да так, что тот сразу пошел камнем в землю. Засуетились "храбрецы": очень уж любили, когда семеро-то на одного.
   "Мессеры" ушли и снова заработали по нас немецкие зенитки. Перед моим лицом, пробив плексигласовую боковину фонаря, пролетает раскаленный осколок зенитного снаряда. Оглядываюсь, вижу кровь на бронестекле, разделяющем мою кабину и кабину воздушного стрелка. Макосов ранен?! В тот же миг чувствую, что самолет сносит вправо - перебиты тяги рулей. Еще не лучше! Мои ведомые летят на восток, домой, а мой самолет больше не слушается меня повернул на запад, к врагу. Предательски побежали мурашки по телу. Я осталась одна. Напрягаю все силы и умение. А тут еще худые, почуяв легкую добычу, зажали со всех сторон и бьют, и бьют огненными трассами израненную мою машину. Развернула все же штурмовик на свою сторону. Мотор то и дело захлебывается, но тянет, пока еще тянет, держится. Стиснув зубы, держусь и я - продолжаю управлять непослушной машиной. Лечу на предельно малой скорости, теряя высоту. Земля все ближе, ближе, а мне еще надо перелететь через Керченский пролив!
   Вдруг вижу, из окопов пехотинцев летят вверх какие-то предметы. Гранаты? Нет. Это наши солдаты восторженно приветствуют краснозвездный самолет, бросая вверх каски. Они радуются за меня, за любимый пехотой штурмовик. Все-таки я долетела до своих, все-таки долетела...
   Над проливом подоспели наши истребители и отогнали моих преследователей. Наконец вижу свой аэродром. Машину сажаю с ходу, не заходя по правилам. Мне сейчас не до правил. Лишь бы поскорей посадить едва державшийся в воздухе самолет.
   ... Тишина. Какая удивительная бывает тишина на земле! А это что? Почему-то руки окровавленные. И гимнастерка тоже в крови. Не заметила, как поранило в бою осколком снаряда. Но как Макосов? Вылезаю из кабины - и к стрелку. Жив Макосов, жив! Отлегло от сердца...
   По аэродромному полю к моему самолету бегут летчики, на полном ходу катит "санитарка" с красным крестом, за нею тягач чтобы поскорее отбуксировать искалеченный самолет со взлетной полосы. Глотая слезы, я держусь за его крыло и шепчу: "Спасибо тебе, друг "ильюша"... "
   Макосова укладывают на носилки. Он пытается встать и все повторяет:
   - Товарищ лейтенант! Не отправляйте меня в госпиталь - пусть полечит наш доктор. Я скоро поправлюсь и опять буду летать, не берите себе нового стрелка!
   - Хорошо, хорошо, Макосов, - успокаиваю стрелка. - Я попрошу, чтобы тебя лечили в медсанбате нашего батальона. Поправляйся быстрей. Буду тебя ждать!..
   Штангистка
   На следующий день иду проведать своего стрелка и вдруг слышу, что за последним капониром кто-то всхлипывает. Подошла. Сидит на ящике от снарядов, уткнувшись лицом в колени, и горько плачет оружейница Дуся Назаркина.
   Обидел кто-то, подумала я, но тут же отказалась от своего предположения. Дусю в полку все очень любили. Задорная, веселая и очень трудолюбивая, оружейница пришлась по душе всем. Наблюдать за ней, когда она подвешивала бомбы, реактивные снаряды, заряжала пушки и пулеметы, - одно удовольствие. В выцветшей на солнце, но всегда чистой и отглаженной гимнастерке, в галифе Дуся мелькала вокруг штурмовика с необыкновенной быстротой и ловкостью. Как она одна ухитрялась подвешивать под фюзеляж самолета стокилограммовые бомбы - до сих пор остается для меня загадкой. А она шутила: "Я до войны работала в Москве на заводе "Красный богатырь" и в кружке штангистов занималась!"
   И вот "штангист" плачет. Потрясла за плечо - не отзывается. Тогда я села рядом с Дусей на ящик, взяла двумя руками ее голову, приподняла, положила к себе на колени. Пилотка, которую она зажала в руках, была мокрая и помятая. Я молча гладила Дусю по голове. Прошло минут десять, и вот она, не вытирая слез, стала рассказывать мне о своей большой любви к Сереже Бондареву. Механик самолета, он полетел за воздушного стрелка и не вернулся с задания вместе с летчиком Хмарой.
   - Я не хочу жить без него! Мы только вчера объяснились в любви, первый раз поцеловались, решили пожениться, когда закончится война. И вот его нет. Сережа погиб!..
   Она со стоном упала на землю, зажала лицо ладонями и глухо зарыдала.
   Я сбегала в штабную землянку, принесла воды, нашатырный спирт из аптечки. Понемногу Дуся стала успокаиваться, и вдруг:
   - Товарищ лейтенант! Анна Александровна! Прошу вас, умоляю, возьмите меня к себе воздушным стрелком. Я знаю все ракурсы и расчеты, я знаю все силуэты вражеских самолетов, я умею хорошо стрелять. Возьмите! Я хочу мстить за Сережу.
   - У меня же есть стрелок - Макосов, - сказала я, растерявшись от неожиданной просьбы Дуси.
   - Но он ведь ранен. Сможет ли после такого ранения стрелять? Ведь у него перебита правая рука.
   Я стала отговаривать Назаркину. Рассказала, как страшно летать на штурмовике стрелком, как много их погибает.
   - Мы, летчики, прикрыты броней, - убеждала ее, - стрелок же сидит перед фашистским истребителем в открытой кабине. А Сережа твой, возможно, и жив. Ведь ты знаешь много случаев, когда наши летчики и стрелки возвращались из "мертвых".
   Дуся будто и слышать не хотела :
   - Возьмите. Поддержите мою просьбу перед командованием полка, рапорт я сейчас напишу.
   Не сумела я убедить Назаркину. А тут недели через две приехал начальник политотдела корпуса полковник Тупанов, и вопрос был решен. Назаркину назначили воздушным стрелком в мой экипаж. Был создан, пожалуй, единственный в штурмовой авиации женский экипаж.
   Позже я узнала, что был еще один женский экипаж на штурмовиках, сформированный в августе 1944 года: летчик младший лейтенант Тамара Федоровна Константинова (в будущем Герой Советского Союза) и воздушный стрелок Шура Мукосеева.
   Тогда же мне было жаль расставаться с опытным стрелком, да и он не хотел переходить к другому летчику. Но приказ есть приказ, и я ему подчинилась.
   О судьбе Макосова узнала только после войны. На встрече ветеранов 230-й Кубанской штурмовой авиационной дивизии ко мне подошел дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации Г. Ф. Сивков, воевавший в 210-м штурмовом авиаполку нашей дивизии, и сказал:
   - Замечательный у тебя был стрелок на Кубани. Ведь его к нам в полк прикомандировали, когда тебе Назаркину назначили.
   - Макосов? - обрадовано воскликнула я.
   - Да, Макосов. Твой бывший воздушный стрелок после войны уволился из армии, женился, вырастил вместе с супругой пятерых сыновей. И вот какая беда свалилась на их седые головы. От пуль нарушителей в пограничном конфликте на реке Уссури в 1969 году погиб один из их мальчиков...
   А тогда, в сорок третьем, стала я летать с Дусей Назаркиной и очень удивилась - в первом же боевом вылете она ничуть не хуже Макосова справлялась с обязанностями воздушного стрелка. То и дело слышала я ее голос в переговорном аппарате. Дуся стала моими вторыми глазами. Изредка через бронестекло, разделяющее наши кабины, в которых мы сидели спина к спине, я видела, как она работала со своим пулеметом. Ствол его то поднимался вверх, то под углом вниз, изрыгая пламя. Маленькая фигурка Дуси буквально крутилась по кабине. Везло мне со стрелками!
   Метростроевцы в боях
   В эти дни из Москвы я получила от друзей с Метростроя несколько писем. В одно из них была вложена листовка политуправления Краснознаменного Балтийского флота. В ней говорилось о том, что при выполнении боевого задания по уничтожению кораблей противника, находившихся в Финском заливе, севернее острова Гогланд, смертью героев в беспощадной борьбе с немецко-фашистскими захватчиками погибли заместитель командира эскадрильи 35-го штурмового авиаполка Вячеслав Людвигович Кротевич и воздушный стрелок младший лейтенант И. Ф. Быков.
   - Кротевич - это же наш инструктор, потом он был начальником летной части аэроклуба! - воскликнул я.
   Многих метростроевцев научил летать Вячеслав Людвигович. Дал путевку в небо и мне. Его ученики Сергей Феоктисов, Евгений Меншутин, Иван Вишняков, Иван Королев, Борис Окрестин, Владимир Наржимский, Лука Муравицкий, Аркадий Чернышев, Михаил Семенцов, Кузьма Селиверстов стали Героями Советского Союза, а Алексей Рязанов этого звания был удостоен дважды.
   На своем "иле", говорилось в листовке, летчик Кротевич с воздушным стрелком Быковым уничтожал и танки, паровозы, десятки вагонов, орудия, самолеты, а летая над Балтийским морем, они подожгли и потопили четыре сторожевых корабля, четыре тральщика, транспорт, самоходную баржу.
   19 ноября 1943 года летчик Кротевич совершил бессмертный подвиг.
   ... Группа штурмовиков во главе с Кротевичем обнаружила фашистские корабли. Яростный зенитный огнь не остановил штурмовиков-балтийцев. Их бомбы попали точно в цель - гитлеровский сторожевой корабль потонул. В этот миг с другого корабля противника ударил зенитный снаряд в машину Кротевича. Штурмовик загорелся. Вместе с самолетом горел и экипаж машины. Тогда Вячеслав Кротевич пошел на таран. С грохотом врезался его объятый пламенем самолет в левый борт вражеского корабля, увлекая его за собой в морскую пучину. Так погибли славные сыны советского народа.
   В полках и соединениях прошли траурные митинги - летчики клялись отомстить за жизнь Кротевича и Быкова. Штурмовики Балтики открыли счет их имени, их светлой памяти, боевой счет героев ленинградского неба. Одному из лучших экипажей эскадрильи, в которой воевали Кротевич и Быков, младшему лейтенанту П.Максюте, был выделен штурмовик с надписью по фюзеляжу "Вячеслав Кротевич и Иван Быков".
   Смертью своей экипаж героев завоевал победу и бессмертие.
   Я вспомнила Вячеслава Людвиговича, каким он был веселым, общительным, любил шутку, был прекрасным рассказчиком. Его лекции, мы, курсанты, очень любили. Часто его лицо озарялось какой-то новой догадкой, он уходил, как казалось нам, в сторону от программы, вызывал нас на спор. Но всегда получалось так, что эти отклонения в итоге оказывались необходимейшими для увязки с другой, не менее важной, темой программы.
   Объяснения Кротевича значительно более прояснили и упрощали наши представления, чем сама лекция. Ему было свойственно в любой обстановке, когда оказывалось, что есть свободное время, вспомнить ошибку курсанта, подойти к нему и спокойно разъяснить. Подойти запросто, объяснить в чем суть его ошибки и предлагал не навязчиво свои варианты решения. В нем жил дар инструктора, учителя, стремившегося передать свои знания другим. Кротевич учил нас любить небо. Мы часто видели его вместе с семьей. Жена его Зина с маленьким сыном Людвигом приезжала на аэродром и часами ждала у проходной мужа, занятого нами, курсантами, в уже давно законченное его рабочее время. Наконец, он надевал свою "кожанку", не застегивая пуговиц, бежал навстречу сынишке, хватал его на руки, сажал на плечо, обнимал жену и они - молодые, красивые, счастливые - шли к станции Малая Вязема, чтобы поездом уехать в Москву...
   Второе письмо было от Т.Никулиной - редактора многотиражки "Метростроевец". Она сообщила о том, что заходил на Метрострой, будучи в Москве, Сережа Феоктистов, в прошлом маркшейдер шахты, а теперь летчик-штурмовик Северо-Западного фронта. Рассказал он о том, как ему, летчику, пришлось повоевать в партизанском отряде, а случилось это так.