Динтуорт раскрыл настольный ежедневник.
– Звонили из министерства внутренних дел. Причем лицо очень высокого ранга. Это лицо знает семью Кристи и просит меня не упоминать любовницу.
Уолли улыбнулся, как всегда улыбался, чтобы скрыть гнев или отвращение, и заговорил, подражая голосу шефа:
– Правительство объявило нам войну, но если бы мы бы не пошли бы…
– История твоя не стоит выеденного яйца, мальчик мой.
Оставь ее ребятишкам из отдела непроверенных новостей.
Уолли извлек свой блокнот и зачитал:
– «Добровольное исчезновение… может быть обставлено чрезвычайно хитроумно – особенно если, как в нашем случае, мы имеем дело с таким искусным мастером детективных сюжетов, чья изобретательность непрестанно совершенствовалась в процессе выдумывания способов, как сбить читателя со следа…» Прошу заметить – Дороти Сойерс!
– Кто?
– Сойерс. Между прочим, известная писательница.
Работает в детективном жанре – как и миссис Кристи.
Динтуорт раскрыл авторучку и начал подписывать бумаги.
– Пиши про все что хочешь, только не про это.
– Ты сам меня послал на тот банкет, – укоризненно сказал Уолли. – Я видел миссис Кристи. И слышал кое-что. Человек попал в беду – а семейка делает вид, что все превосходно!
– Я не буду этого печатать!
– Теперь уже можно рассказать, что любимое блюдо короля Георга – рисовый пудинг! – полным сарказма голосом выкрикнул Уолли. – Лорд Динтуорт потрясен, но читатели сохраняют спокойствие!
– Забываешься, Уолли! Странно, право же, я всегда считал, что у тебя приличные манеры, – он взглянул на журналиста, – для американца.
Уолли ухмыльнулся:
– Еще как странно. Но для тиража очень полезно!
Было раннее утро, Агата уже позавтракала в постели и теперь сидела, буквально заваленная газетами. В одной из них было интервью с Арчи, с вынесенной в заголовок цитатой:
«Я страшно обеспокоен, просто не нахожу себе места». Другая газета вышла под шапкой «ПРОПАЛА ПИСАТЕЛЬНИЦА – ВСЯ СТРАНА ИЩЕТ МИССИС КРИСТИ». Ниже приводились три совершенно идентичных ее фотографии, но с разными прическами, и подпись более мелким шрифтом: «Возможные средства маскировки, взятые писательницей на вооружение».
Агата вылезла из постели и подошла к зеркалу с газетой в руке, чтобы сравнить фотографии с оригиналом. И сразу успокоилась, убедившись, что сходство уловить довольно трудно. Ее взгляд упал на рекламу внизу газетной полосы:
«Лицо цвета утренней розы. Как этого добиться», – и она уселась краситься, наложила на лицо бледную пудру и кремового цвета румяна. Потом, набросив пеньюар, села к письменному столу.
Из своего саквояжа Агата извлекла несколько бумажных полосок, перехваченных резинкой. Наверху одной из них вывела заглавными буквами – ПОТЕРЯ ПАМЯТИ – АРЧИ, на другой: УБИЙСТВО – ТОЧКА ЗРЕНИЯ ПОЛИЦИИ; на третьей: ЖЕРТВА.
Помедлив, она положила третью бумажную полоску к первым двум. И, взяв чистый лист бумаги, написала:
Женщина подавилась куском мяса. Глаза ее вылезли из орбит, лицо посинело. Все тело ее содрогалось, а в глотке что-то ритмически скрежетало, страшно сжимаясь и разжимаясь.
Перечитав, она скомкала листок и швырнула в мусорную корзину.
На новом листке она вывела:
7. Уединенное место
2. Необычная смерть
3. Сообщник(и)
4. Отвлекающий маневр
5. Победитель/побежденный
Неожиданный стук в дверь отвлек ее.
– Войдите, – сказала она, засовывая листки и полоски бумаги в саквояж.
Вошедшая горничная по имени Флора принесла чистое белье и с большим удивлением оглядела номер – шляпные коробки, книги, вазу, полную яблок, дорогое платье, брошенное на кресло.
– Похоже, вы к нам надолго, миссис Нил.
– О, я тоже так надеюсь. Флора.
– А ваш багаж нашли?
– Боюсь, пока еще нет.
– Знаете, а у нашего шеф-повара брат живет в Южной Африке!
– Надо же! А вы не принесете мне сегодняшнюю «Таймс»?
– Да, мэм, разумеется.
– Спасибо, Флора.
Агата повернулась спиной к горничной, давая той понять, что она свободна, и открыла взятое в библиотеке «Водолечение в Британии», по ходу чтения делая пометки в купленной накануне тетрадке:
7. Минеральные воды – железистые и щелочно-серные.
Перечитав, добавила:
Резкий вкус и запах – можно незаметно добавить какое-то средство?
2. Ванны: тело всплывает на 34 секунды.
Потом выписала целый абзац из книги:
«Использование гальванического тока для ванн и кресла Шнее. Сила тока постепенно повышается движением регулятора параллельно подсоединенного реостата. Ток выходит из клеммы А, далее по электроду, опущенному в ванночку, проходит сквозь воду и тело пациента, после чего возвращается через клемму Б ниже регулятора реостата и далее в электрическую сеть через клемму подключения В».
Закрыв тетрадку, Агата незаметно сунула в саквояж и ее, потом заперла саквояж, а ключ сунула в сумочку. Выбрав яблоко из вазы на столе, она жадно, чавкая, впилась в него – как другие писатели в разгар творческого процесса смолят сигарету за сигаретой, или гладят кошку, или перебирают четки.
Два часа спустя Агата уже сидела на очередном приеме у миссис Брейтуэйт, в процедурной при физиокабинете номер четыре в Королевских банях. В одном углу помещалась ванна, подсоединенная проводами к центральной приборной панели. Отсюда же тянулись провода к странного вида креслу, стоящему за ширмой.
Как и в кабинете самой миссис Брейтуэйт, ковры и пальмы призваны были уравновесить собой тяжелое впечатление от всего этого жутковатого оборудования. Миссис Брейтуэйт, накрахмаленная и улыбчивая, сказала Агате переодеться в соседней комнате в белую сорочку, набрала в ванну теплой воды и, когда пациентка вернулась, велела ей туда лечь.
– На самом деле, дорогуша моя, вам эти токи вовсе ни к чему. Но раз вы так настаиваете… Теперь лягте на деревянную решетку и опустите руки в воду. Готовы?
– Готова.
Докторша установила регулятор реостата и щелкнула переключателем. Агата почувствовала легкую дрожь – это мышцы едва заметно сокращались через равные промежутки времени, с каждым разом – чуть-чуть сильнее.
– А что, чем сильнее, тем лучше? – поинтересовалась она.
– Вам не надо слишком сильно. Ток активизирует мышцы. Но если перебрать, можно вызвать судороги.
– Но судороги – это же не страшно?
– Всякое бывает, дорогуша, – покачала головой миссис Брейтуэйт. – Может даже сердечко остановиться. С электричеством нужен глаз да глаз, особенно когда пропускаешь его через воду. – Она посмотрела на часы на стене. – Ну все, довольно на сегодня.
Одевшись, Агата отправилась к восьмиугольной стойке регистратуры в вестибюле, чтобы оплатить последующие процедуры. Регистратор спросил ее имя.
– Миссис Нил. Мисс Кроули познакомила меня с врачом, и я хотела бы оплатить вперед все, что мне назначили. – Она протянула регистратору листок назначений, выписанный миссис Брейтуэйт.
Тот принялся листать свой журнал.
– Миссис Тереза Нил, – повторила Агата. – Эн, и, эл, как река. Необычная фамилия, у вас, наверное, таких не было.
Тот глянул в свой список:
– У нас забронированы процедуры для некой мисс Нэнси Нил. – Регистратор самодовольно усмехнулся:
– Тоже как река.
– На какое число? – встрепенулась Агата.
– На четверг, в полдень.
– Надо же! Хотелось бы с ней увидеться – возможно, мы родственники!
Но регистратор уже слушал следующего пациента.
Всю вторую половину дня Агата обещала провести со своей новой подругой. При встрече Эвелин протянула ей нарядно упакованную коробочку.
– «Оригинальные Фарраха», – сообщила она.
– Оригинальные что?
– Тянучки. Эта лавочка тыщу лет ими торгует.
– Спасибо, – Агата даже смутилась. – Как приятно!
– А теперь наши Пьеро <Речь идет о так называемом «шоу Пьеро», разновидности британского уличного театра. «Пьеро» обычно выступали в английских приморских городках.>. Только придется немножко пройти.
– Я к твоим услугам, – рассмеялась Агата.
– В городишке нет ничего стоящего, кроме тянучек и Пьеро, – обычным своим безапелляционным тоном заявила Эвелин.
– И все-то ты знаешь, Эвелин!
– Хочешь сказать, я слишком самоуверенна? Так многие считают. Когда мне было четырнадцать, мама решила готовить меня к конфирмации. А мамочка у меня, надо сказать, сноб, каких поискать, вот она решила, что англиканская церковь на порядок шикарнее нашей методистской. И отправила меня к одному вздорному старику-священнику. Я его так допекла своими «А почему?» после каждого слова, что служитель божий сорвался. Он сказал: «Подожди еще год, может, Господь явится тебе в более понятном обличий». Он, кстати, так и не явился.
– А на следующий год?
– На следующий год мама придумала новый способ укрепить мои позиции в этом мире. Она послала меня на курсы секретарей. Куда более разумная идея – хоть и обошлась ей недешево, но оно того стоило. – Эвелин глянула на лацкан Агатиного пальто. – Что, несчастная любовь?
Агата вздрогнула.
– Ты все время носишь эту брошь. Желтый тюльпан.
Он символизирует безнадежную любовь.
Агата скосила глаза на лацкан.
– Как забавно, Эвелин. Эта вещь мне досталась от мамы, а ей ее подарил отец. Но мои родители очень любили друг друга!
– Ну и прекрасно, – улыбнулась Эвелин. – И вообще, по-моему, глупо верить в подобную ерунду.
Обе женщины пересекли бульвар Вэлли-Гарденс и подошли к хорошенькой викторианской ротонде – бювету «Родник „Магнезия“. Рядом плотным кольцом столпились прохожие, среди них – влюбленные парочки, дети и несколько стариков, укутавшихся в сто одежек от декабрьского ветра. В центре круга выступали „Харрогетские Пьеро“ – немолодые артисты в поношенных пестрых трико с гофрированными воротниками. У них были ярко размалеванные лица – алые губы, черные брови домиком, белый грим глубоко въелся в морщины, ставшие еще глубже от прилежного старания угодить публике.
– Оох! Кстати о моряках и кораблях! Я такое пережил, такое-такое…. – пронзительным голосом сообщил один из паяцев. Дальше пошло как по-писаному:
– Ой, да что же ты такое пережил?
– Да с корабля сошел, вот чего, а думал, что с ума сойду!
– А чего с ума сходить, когда надо с корабля?
– Чего-чего! Ты знаешь, куда я оттуда сходил? На таможню! Я стою и держу двумя руками мой чемоданчик и чувствую – ну!
– Ну?
– Чувствую, ну, будет дело, сейчас у меня упадут брюки.
– Ну а ты чего?
– Чего-чего! Стою и думаю – будет дело, и не знаю, чего ронять – то ли брюки, то ли чемоданчик.
– И что ты уронил?
– Брюки!
– А чемоданчик?
– А это был не мой чемоданчик! Говорят же тебе человеческим языком: будет дело! В четверг слушанье!
Публика захохотала, Эвелин с Агатой восторженно захлопали.
Все четыре Пьеро поклонились в пояс и поросячьими голосами проверещали:
– Ооой!
– Какая прелесть! – воскликнула Агата. – Прямо как Пьеро на нашем пирсе!
– В Южной Африке?
– Да, – не стала уточнять Агата.
Тут четыре лицедея грянули «Красотки любят моряков», и публика хором подхватила припев. В этот миг по другую сторону от выступающих артистов появилась Нэнси Нил, державшая под руку пожилую женщину, – такая юная и хорошенькая в своей дорогой шубке.
– Что с тобой? – встревожилась Эвелин. – Ты побелела как полотно! – Она посмотрела в ту же сторону, куда не. отрываясь глядела Агата. – Ты знаешь ту девушку?
Агата повернулась и быстро пошла прочь. Подруга бегом едва догнала ее.
– Думаю, она – моя родственница, Эвелин. Очень похожа на мою двоюродную сестру.
– Так разве ты не хочешь… гм… поговорить с ней?
– Нет, не могу. Боюсь ошибиться.
Эвелин недоумевала, что это за причуды и откуда такая резкая смена настроения. Какое-то время они шли молча.
– Мне так стыдно, – виновато пробормотала Агата. – Я получила такое удовольствие! Я не испытывала подобного…
– Тыщу лет! – ухмыльнулась Эвелин, чтобы сбить пафос.
– Как минимум, – улыбнулась Агата.
В отеле они расстались. Агата направилась в телефонную кабинку и, попросив соединить ее с гостиницей «Валенсия», поинтересовалась у тамошнего администратора, давно ли Нэнси Нил в Харрогете, и, сказав, что ничего передавать не надо, положила трубку.
Вечером Агата присоединилась к Эвелин Кроули, гулявшей по зимнему саду отеля – громадному залу-оранжерее под стеклянной крышей, опирающейся на изящные железные колонны. В центре его бил фонтан, а по стенам теснилось множество плетеных из лозы столиков и кресел, вазонов с пальмами и полногрудых кариатид с лампами в руках.
Зимний сад отделяла от бального зала небольшая эстрада, на которой выступал местный оркестр, состоящий из рояля, скрипки, банджо и саксофона. Народу в бальном зале почти не было, но одна парочка все-таки вылезла танцевать: престарелая дама жестоко страдала, ведомая по паркету нескладным, но темпераментным юнцом лет двадцати.
Агата и Эвелин веселились, наблюдая за танцорами из-за своего столика в зимнем саду возле самой эстрады.
– Какой странный парень. Интересно, он-то что тут делает?
– Это Оскар Джонс, – объяснила Эвелин. – Присматривает за своим дядюшкой. – Она показала пальцем. – Вон тот старикан в инвалидном кресле. Владелец фабрики подшипников в Манчестере. Никого родных, кроме племянника. Оскар спит и видит, чтобы дядюшка преставился, а самому ему со всем наследством рвануть в Лондон.
Мечтает поступить в балетную труппу оперной компании Дойли Кэрта <Речь идет об английской оперной компании, основанной импресарио Дойли Кортом (1844—1901), постановщиком комических опер Гилберта и Салливана. Компании принадлежал один из крупнейших лондонских театров – «Савой».>. Бредит Гилбертом и Салливаном <Гилберт Уильям Швенк (1836—1911) – английский драматург-юморист; Салливан Артур Сеймур (1842—1900) – английский композитор, автор музыки к балетам и театральным постановкам. Гилберт и Салливан совместно создали множество комических опер и пользовались в свое время необычайной популярностью.>.
– Амбициозный молодой человек, что и говорить. И долго ему осталось ждать?
– По-моему, он уверен, что место в труппе можно купить, – усмехнулась Эвелин. – Он вообще со странностями.
Вынув из сумочки фляжку, она налила себе в кофе немного бренди. Предложила и Агате, но та отказалась.
– Я не пью не потому, что не пью, – сбивчиво оправдывалась она. – Просто мне вкус не нравится. Ты же не любишь хризантем! – Она достала газету из сумочки и сложила кроссвордом кверху. – Слушай, а тебе-то что нравится, Эвелин, – кроме твоей бабушки и этих Пьеро?
– Мне и бабуся-то не всегда нравится. Не люблю, когда она говорит: «У тебя у самой два глаза» – таким тоном, словно ей еще спасибо скажи, что их не три. Это у нее такой стиль – «А почему это у тебя нет молодого человека?»
– Она права. Так почему же?
– Нет, не права. Он у меня есть. Но вот выйти за него я не могу, да и не думаю, чтобы мне этого особенно хотелось. – Эвелин добавила бренди в кофе. – Он женат, хотя, на мой взгляд, это не главное. Я не люблю, чтобы вторгались… в мой мир, если угодно, и чтобы мной помыкали.
Агата подалась вперед.
– Но ведь в этом как раз весь смысл и ценность брака – что вас отныне всегда двое, вы вместе, и вам от этого хорошо. Конечно, если вы искренне любите друг друга.
– Ты – женщина со средствами, – с горечью проговорила Эвелин. – Ты можешь позволить себе эту самую искреннюю любовь!
Но Агата слушала ее вполуха, погрузившись в собственные переживания.
– Нужно делать то, что тебе по плечу, и не брать на себя непосильного. Если конечно, ты не наделена какой-то сверхчеловеческой волей!
Эвелин подлила себе еще бренди, явно разволновавшись.
– А ты злючка! – вырвалось у нее, и, смутившись, она добавила:
– Боюсь, бренди я все-таки перебрала.
Агата, пряча глаза, уткнулась в кроссворд.
– А это мы проверим. Ну-ка, ребро у корабля?
– Шпангоут, – не задумываясь ответила Эвелин.
– Можешь выпить еще! – Она взглянула на музыкантов, которые в этот момент заиграли Сен-Санса: «Тихо проснется сердце…» – Это был первый романс, который я выучила в консерватории!
– Спой, Тереза!
– Не знаю, вдруг им, – Агата обвела взглядом степенных стариков и старух, – не понравится?
– Давай, не трусь! – подзадоривала Эвелин.
.Агата подошла к пианисту.
– Как вы думаете, мы не могли бы исполнить это вместе?
Пианист, много лет не получавший подобных предложений, вопросительно взглянул на дирижера.
– С удовольствием, – отозвался маэстро.
И, стоя на самом краешке эстрады, Агата запела несильным, но чистым сопрано:
Тихо проснется сердце,
Как цветок на рассвете,
Дыханье зефира ловя.
Ты скажешь мне: «Люблю тебя!» –
Чтобы покинуть…
Глава 6
– Звонили из министерства внутренних дел. Причем лицо очень высокого ранга. Это лицо знает семью Кристи и просит меня не упоминать любовницу.
Уолли улыбнулся, как всегда улыбался, чтобы скрыть гнев или отвращение, и заговорил, подражая голосу шефа:
– Правительство объявило нам войну, но если бы мы бы не пошли бы…
– История твоя не стоит выеденного яйца, мальчик мой.
Оставь ее ребятишкам из отдела непроверенных новостей.
Уолли извлек свой блокнот и зачитал:
– «Добровольное исчезновение… может быть обставлено чрезвычайно хитроумно – особенно если, как в нашем случае, мы имеем дело с таким искусным мастером детективных сюжетов, чья изобретательность непрестанно совершенствовалась в процессе выдумывания способов, как сбить читателя со следа…» Прошу заметить – Дороти Сойерс!
– Кто?
– Сойерс. Между прочим, известная писательница.
Работает в детективном жанре – как и миссис Кристи.
Динтуорт раскрыл авторучку и начал подписывать бумаги.
– Пиши про все что хочешь, только не про это.
– Ты сам меня послал на тот банкет, – укоризненно сказал Уолли. – Я видел миссис Кристи. И слышал кое-что. Человек попал в беду – а семейка делает вид, что все превосходно!
– Я не буду этого печатать!
– Теперь уже можно рассказать, что любимое блюдо короля Георга – рисовый пудинг! – полным сарказма голосом выкрикнул Уолли. – Лорд Динтуорт потрясен, но читатели сохраняют спокойствие!
– Забываешься, Уолли! Странно, право же, я всегда считал, что у тебя приличные манеры, – он взглянул на журналиста, – для американца.
Уолли ухмыльнулся:
– Еще как странно. Но для тиража очень полезно!
* * *
Было раннее утро, Агата уже позавтракала в постели и теперь сидела, буквально заваленная газетами. В одной из них было интервью с Арчи, с вынесенной в заголовок цитатой:
«Я страшно обеспокоен, просто не нахожу себе места». Другая газета вышла под шапкой «ПРОПАЛА ПИСАТЕЛЬНИЦА – ВСЯ СТРАНА ИЩЕТ МИССИС КРИСТИ». Ниже приводились три совершенно идентичных ее фотографии, но с разными прическами, и подпись более мелким шрифтом: «Возможные средства маскировки, взятые писательницей на вооружение».
Агата вылезла из постели и подошла к зеркалу с газетой в руке, чтобы сравнить фотографии с оригиналом. И сразу успокоилась, убедившись, что сходство уловить довольно трудно. Ее взгляд упал на рекламу внизу газетной полосы:
«Лицо цвета утренней розы. Как этого добиться», – и она уселась краситься, наложила на лицо бледную пудру и кремового цвета румяна. Потом, набросив пеньюар, села к письменному столу.
Из своего саквояжа Агата извлекла несколько бумажных полосок, перехваченных резинкой. Наверху одной из них вывела заглавными буквами – ПОТЕРЯ ПАМЯТИ – АРЧИ, на другой: УБИЙСТВО – ТОЧКА ЗРЕНИЯ ПОЛИЦИИ; на третьей: ЖЕРТВА.
Помедлив, она положила третью бумажную полоску к первым двум. И, взяв чистый лист бумаги, написала:
Женщина подавилась куском мяса. Глаза ее вылезли из орбит, лицо посинело. Все тело ее содрогалось, а в глотке что-то ритмически скрежетало, страшно сжимаясь и разжимаясь.
Перечитав, она скомкала листок и швырнула в мусорную корзину.
На новом листке она вывела:
7. Уединенное место
2. Необычная смерть
3. Сообщник(и)
4. Отвлекающий маневр
5. Победитель/побежденный
Неожиданный стук в дверь отвлек ее.
– Войдите, – сказала она, засовывая листки и полоски бумаги в саквояж.
Вошедшая горничная по имени Флора принесла чистое белье и с большим удивлением оглядела номер – шляпные коробки, книги, вазу, полную яблок, дорогое платье, брошенное на кресло.
– Похоже, вы к нам надолго, миссис Нил.
– О, я тоже так надеюсь. Флора.
– А ваш багаж нашли?
– Боюсь, пока еще нет.
– Знаете, а у нашего шеф-повара брат живет в Южной Африке!
– Надо же! А вы не принесете мне сегодняшнюю «Таймс»?
– Да, мэм, разумеется.
– Спасибо, Флора.
Агата повернулась спиной к горничной, давая той понять, что она свободна, и открыла взятое в библиотеке «Водолечение в Британии», по ходу чтения делая пометки в купленной накануне тетрадке:
7. Минеральные воды – железистые и щелочно-серные.
Перечитав, добавила:
Резкий вкус и запах – можно незаметно добавить какое-то средство?
2. Ванны: тело всплывает на 34 секунды.
Потом выписала целый абзац из книги:
«Использование гальванического тока для ванн и кресла Шнее. Сила тока постепенно повышается движением регулятора параллельно подсоединенного реостата. Ток выходит из клеммы А, далее по электроду, опущенному в ванночку, проходит сквозь воду и тело пациента, после чего возвращается через клемму Б ниже регулятора реостата и далее в электрическую сеть через клемму подключения В».
Закрыв тетрадку, Агата незаметно сунула в саквояж и ее, потом заперла саквояж, а ключ сунула в сумочку. Выбрав яблоко из вазы на столе, она жадно, чавкая, впилась в него – как другие писатели в разгар творческого процесса смолят сигарету за сигаретой, или гладят кошку, или перебирают четки.
Два часа спустя Агата уже сидела на очередном приеме у миссис Брейтуэйт, в процедурной при физиокабинете номер четыре в Королевских банях. В одном углу помещалась ванна, подсоединенная проводами к центральной приборной панели. Отсюда же тянулись провода к странного вида креслу, стоящему за ширмой.
Как и в кабинете самой миссис Брейтуэйт, ковры и пальмы призваны были уравновесить собой тяжелое впечатление от всего этого жутковатого оборудования. Миссис Брейтуэйт, накрахмаленная и улыбчивая, сказала Агате переодеться в соседней комнате в белую сорочку, набрала в ванну теплой воды и, когда пациентка вернулась, велела ей туда лечь.
– На самом деле, дорогуша моя, вам эти токи вовсе ни к чему. Но раз вы так настаиваете… Теперь лягте на деревянную решетку и опустите руки в воду. Готовы?
– Готова.
Докторша установила регулятор реостата и щелкнула переключателем. Агата почувствовала легкую дрожь – это мышцы едва заметно сокращались через равные промежутки времени, с каждым разом – чуть-чуть сильнее.
– А что, чем сильнее, тем лучше? – поинтересовалась она.
– Вам не надо слишком сильно. Ток активизирует мышцы. Но если перебрать, можно вызвать судороги.
– Но судороги – это же не страшно?
– Всякое бывает, дорогуша, – покачала головой миссис Брейтуэйт. – Может даже сердечко остановиться. С электричеством нужен глаз да глаз, особенно когда пропускаешь его через воду. – Она посмотрела на часы на стене. – Ну все, довольно на сегодня.
Одевшись, Агата отправилась к восьмиугольной стойке регистратуры в вестибюле, чтобы оплатить последующие процедуры. Регистратор спросил ее имя.
– Миссис Нил. Мисс Кроули познакомила меня с врачом, и я хотела бы оплатить вперед все, что мне назначили. – Она протянула регистратору листок назначений, выписанный миссис Брейтуэйт.
Тот принялся листать свой журнал.
– Миссис Тереза Нил, – повторила Агата. – Эн, и, эл, как река. Необычная фамилия, у вас, наверное, таких не было.
Тот глянул в свой список:
– У нас забронированы процедуры для некой мисс Нэнси Нил. – Регистратор самодовольно усмехнулся:
– Тоже как река.
– На какое число? – встрепенулась Агата.
– На четверг, в полдень.
– Надо же! Хотелось бы с ней увидеться – возможно, мы родственники!
Но регистратор уже слушал следующего пациента.
* * *
Всю вторую половину дня Агата обещала провести со своей новой подругой. При встрече Эвелин протянула ей нарядно упакованную коробочку.
– «Оригинальные Фарраха», – сообщила она.
– Оригинальные что?
– Тянучки. Эта лавочка тыщу лет ими торгует.
– Спасибо, – Агата даже смутилась. – Как приятно!
– А теперь наши Пьеро <Речь идет о так называемом «шоу Пьеро», разновидности британского уличного театра. «Пьеро» обычно выступали в английских приморских городках.>. Только придется немножко пройти.
– Я к твоим услугам, – рассмеялась Агата.
– В городишке нет ничего стоящего, кроме тянучек и Пьеро, – обычным своим безапелляционным тоном заявила Эвелин.
– И все-то ты знаешь, Эвелин!
– Хочешь сказать, я слишком самоуверенна? Так многие считают. Когда мне было четырнадцать, мама решила готовить меня к конфирмации. А мамочка у меня, надо сказать, сноб, каких поискать, вот она решила, что англиканская церковь на порядок шикарнее нашей методистской. И отправила меня к одному вздорному старику-священнику. Я его так допекла своими «А почему?» после каждого слова, что служитель божий сорвался. Он сказал: «Подожди еще год, может, Господь явится тебе в более понятном обличий». Он, кстати, так и не явился.
– А на следующий год?
– На следующий год мама придумала новый способ укрепить мои позиции в этом мире. Она послала меня на курсы секретарей. Куда более разумная идея – хоть и обошлась ей недешево, но оно того стоило. – Эвелин глянула на лацкан Агатиного пальто. – Что, несчастная любовь?
Агата вздрогнула.
– Ты все время носишь эту брошь. Желтый тюльпан.
Он символизирует безнадежную любовь.
Агата скосила глаза на лацкан.
– Как забавно, Эвелин. Эта вещь мне досталась от мамы, а ей ее подарил отец. Но мои родители очень любили друг друга!
– Ну и прекрасно, – улыбнулась Эвелин. – И вообще, по-моему, глупо верить в подобную ерунду.
Обе женщины пересекли бульвар Вэлли-Гарденс и подошли к хорошенькой викторианской ротонде – бювету «Родник „Магнезия“. Рядом плотным кольцом столпились прохожие, среди них – влюбленные парочки, дети и несколько стариков, укутавшихся в сто одежек от декабрьского ветра. В центре круга выступали „Харрогетские Пьеро“ – немолодые артисты в поношенных пестрых трико с гофрированными воротниками. У них были ярко размалеванные лица – алые губы, черные брови домиком, белый грим глубоко въелся в морщины, ставшие еще глубже от прилежного старания угодить публике.
– Оох! Кстати о моряках и кораблях! Я такое пережил, такое-такое…. – пронзительным голосом сообщил один из паяцев. Дальше пошло как по-писаному:
– Ой, да что же ты такое пережил?
– Да с корабля сошел, вот чего, а думал, что с ума сойду!
– А чего с ума сходить, когда надо с корабля?
– Чего-чего! Ты знаешь, куда я оттуда сходил? На таможню! Я стою и держу двумя руками мой чемоданчик и чувствую – ну!
– Ну?
– Чувствую, ну, будет дело, сейчас у меня упадут брюки.
– Ну а ты чего?
– Чего-чего! Стою и думаю – будет дело, и не знаю, чего ронять – то ли брюки, то ли чемоданчик.
– И что ты уронил?
– Брюки!
– А чемоданчик?
– А это был не мой чемоданчик! Говорят же тебе человеческим языком: будет дело! В четверг слушанье!
Публика захохотала, Эвелин с Агатой восторженно захлопали.
Все четыре Пьеро поклонились в пояс и поросячьими голосами проверещали:
– Ооой!
– Какая прелесть! – воскликнула Агата. – Прямо как Пьеро на нашем пирсе!
– В Южной Африке?
– Да, – не стала уточнять Агата.
Тут четыре лицедея грянули «Красотки любят моряков», и публика хором подхватила припев. В этот миг по другую сторону от выступающих артистов появилась Нэнси Нил, державшая под руку пожилую женщину, – такая юная и хорошенькая в своей дорогой шубке.
– Что с тобой? – встревожилась Эвелин. – Ты побелела как полотно! – Она посмотрела в ту же сторону, куда не. отрываясь глядела Агата. – Ты знаешь ту девушку?
Агата повернулась и быстро пошла прочь. Подруга бегом едва догнала ее.
– Думаю, она – моя родственница, Эвелин. Очень похожа на мою двоюродную сестру.
– Так разве ты не хочешь… гм… поговорить с ней?
– Нет, не могу. Боюсь ошибиться.
Эвелин недоумевала, что это за причуды и откуда такая резкая смена настроения. Какое-то время они шли молча.
– Мне так стыдно, – виновато пробормотала Агата. – Я получила такое удовольствие! Я не испытывала подобного…
– Тыщу лет! – ухмыльнулась Эвелин, чтобы сбить пафос.
– Как минимум, – улыбнулась Агата.
В отеле они расстались. Агата направилась в телефонную кабинку и, попросив соединить ее с гостиницей «Валенсия», поинтересовалась у тамошнего администратора, давно ли Нэнси Нил в Харрогете, и, сказав, что ничего передавать не надо, положила трубку.
Вечером Агата присоединилась к Эвелин Кроули, гулявшей по зимнему саду отеля – громадному залу-оранжерее под стеклянной крышей, опирающейся на изящные железные колонны. В центре его бил фонтан, а по стенам теснилось множество плетеных из лозы столиков и кресел, вазонов с пальмами и полногрудых кариатид с лампами в руках.
Зимний сад отделяла от бального зала небольшая эстрада, на которой выступал местный оркестр, состоящий из рояля, скрипки, банджо и саксофона. Народу в бальном зале почти не было, но одна парочка все-таки вылезла танцевать: престарелая дама жестоко страдала, ведомая по паркету нескладным, но темпераментным юнцом лет двадцати.
Агата и Эвелин веселились, наблюдая за танцорами из-за своего столика в зимнем саду возле самой эстрады.
– Какой странный парень. Интересно, он-то что тут делает?
– Это Оскар Джонс, – объяснила Эвелин. – Присматривает за своим дядюшкой. – Она показала пальцем. – Вон тот старикан в инвалидном кресле. Владелец фабрики подшипников в Манчестере. Никого родных, кроме племянника. Оскар спит и видит, чтобы дядюшка преставился, а самому ему со всем наследством рвануть в Лондон.
Мечтает поступить в балетную труппу оперной компании Дойли Кэрта <Речь идет об английской оперной компании, основанной импресарио Дойли Кортом (1844—1901), постановщиком комических опер Гилберта и Салливана. Компании принадлежал один из крупнейших лондонских театров – «Савой».>. Бредит Гилбертом и Салливаном <Гилберт Уильям Швенк (1836—1911) – английский драматург-юморист; Салливан Артур Сеймур (1842—1900) – английский композитор, автор музыки к балетам и театральным постановкам. Гилберт и Салливан совместно создали множество комических опер и пользовались в свое время необычайной популярностью.>.
– Амбициозный молодой человек, что и говорить. И долго ему осталось ждать?
– По-моему, он уверен, что место в труппе можно купить, – усмехнулась Эвелин. – Он вообще со странностями.
Вынув из сумочки фляжку, она налила себе в кофе немного бренди. Предложила и Агате, но та отказалась.
– Я не пью не потому, что не пью, – сбивчиво оправдывалась она. – Просто мне вкус не нравится. Ты же не любишь хризантем! – Она достала газету из сумочки и сложила кроссвордом кверху. – Слушай, а тебе-то что нравится, Эвелин, – кроме твоей бабушки и этих Пьеро?
– Мне и бабуся-то не всегда нравится. Не люблю, когда она говорит: «У тебя у самой два глаза» – таким тоном, словно ей еще спасибо скажи, что их не три. Это у нее такой стиль – «А почему это у тебя нет молодого человека?»
– Она права. Так почему же?
– Нет, не права. Он у меня есть. Но вот выйти за него я не могу, да и не думаю, чтобы мне этого особенно хотелось. – Эвелин добавила бренди в кофе. – Он женат, хотя, на мой взгляд, это не главное. Я не люблю, чтобы вторгались… в мой мир, если угодно, и чтобы мной помыкали.
Агата подалась вперед.
– Но ведь в этом как раз весь смысл и ценность брака – что вас отныне всегда двое, вы вместе, и вам от этого хорошо. Конечно, если вы искренне любите друг друга.
– Ты – женщина со средствами, – с горечью проговорила Эвелин. – Ты можешь позволить себе эту самую искреннюю любовь!
Но Агата слушала ее вполуха, погрузившись в собственные переживания.
– Нужно делать то, что тебе по плечу, и не брать на себя непосильного. Если конечно, ты не наделена какой-то сверхчеловеческой волей!
Эвелин подлила себе еще бренди, явно разволновавшись.
– А ты злючка! – вырвалось у нее, и, смутившись, она добавила:
– Боюсь, бренди я все-таки перебрала.
Агата, пряча глаза, уткнулась в кроссворд.
– А это мы проверим. Ну-ка, ребро у корабля?
– Шпангоут, – не задумываясь ответила Эвелин.
– Можешь выпить еще! – Она взглянула на музыкантов, которые в этот момент заиграли Сен-Санса: «Тихо проснется сердце…» – Это был первый романс, который я выучила в консерватории!
– Спой, Тереза!
– Не знаю, вдруг им, – Агата обвела взглядом степенных стариков и старух, – не понравится?
– Давай, не трусь! – подзадоривала Эвелин.
.Агата подошла к пианисту.
– Как вы думаете, мы не могли бы исполнить это вместе?
Пианист, много лет не получавший подобных предложений, вопросительно взглянул на дирижера.
– С удовольствием, – отозвался маэстро.
И, стоя на самом краешке эстрады, Агата запела несильным, но чистым сопрано:
Тихо проснется сердце,
Как цветок на рассвете,
Дыханье зефира ловя.
Ты скажешь мне: «Люблю тебя!» –
Чтобы покинуть…
Глава 6
Пашня близ седловины Ньюлендс-Корнер промерзла, комья земли сделались твердыми, как булыжники мостовой, к тому же их утоптали подошвы многих и многих незадачливых репортеров и полисменов, а также их добровольных помощников, вышедших на поиски исчезнувшей писательницы. Шел шестой день со дня исчезновения Кристи, и старший инспектор полиции Кенуорд уже обратился за помощью к гончатникам Гилфорда и Шира. Самому ему было уже тяжеловато рыскать вместе с охотниками в малиновых куртках и их гончими собаками. Псам дали понюхать туфлю пропавшей и еще кое-что из одежды, чтобы навести их на след.
Уолли Стентон наблюдал за охотничьими затеями Кенуорда с нарастающим раздражением. Он прибыл на встречу с Фостером, а Фостера все не было. Уолли вовсе не намерен был слушаться своего принципала, решившего замять историю. Нет, так нет – он продаст ее в другую газету, да хоть к себе в Штаты. Проблема в другом: он до сих пор не продвинулся ни на шаг. Частично его решимость продолжить поиски объяснялась тем, что Джона Фостера выгнали из «Эха Санингдейла». Редактор сказал парню, что вынужден пойти на это, поскольку люди из очень высоких сфер жалуются, что Джон позволил себе «непростительное вмешательство» в дела семьи Кристи. А редактор, человек робкий, возразить не посмел.
Так что Уолли пришлось взять растерянного и удрученного юношу под свое крыло, пообещать ему материальную поддержку и втолковать ему, что не мытьем, так катаньем, а сюжет они отследят, добудут и продадут с выгодой. Сама мысль о творческом союзе с таким мэтром, как Уолли Стентон, вдохновила Джона Фостера на новые усилия.
Старший инспектор Кенуорд успел проинформировать прессу, что из всех невероятных дел, которые ему лично приходилось расследовать, это самое запутанное. Распутать же его, по Кенуорду, возможно только с привлечением полиции соседних трех графств – тогда тело миссис Кристи наверняка будет обнаружено в окрестностях Ньюлендс-Корнер.
Про Кенуорда поговаривали, что тот упрям до идиотизма. Журналистов он уверял, будто миссис Кристи прибыла в Лондон из Санингдейла в три часа утра в воскресенье, а потом поехала обратно.
– У меня есть основания полагать, что в четыре часа утра она проезжала через Шир. – Вдаваться в какие-либо подробности он категорически отказывался.
Тем временем цвет журналистского сообщества на свой страх и риск проверял другие версии.
– Один парень нашел пуховку для пудры и подумал, что она могла принадлежать миссис Кристи, – рассказывал Стентону один из его коллег. – Ну, дал ее ясновидящей, та и говорит – тело лежит в бревенчатой избушке.
– И что оказалось?
– Парень этот – из «Вестминстер газетт» – нашел-таки где-то поблизости бревенчатую избушку. В Ист-Кландоне. Вломился туда. А теперь угадай, что он там нашел?
– Понятия не имею, – вздохнул Стентон.
– Пузырек опиума и открытку, на которой удалось прочесть только полслова – «дейл».
– Черт!
– Ну, как водится, насыпали на пол порошок, а сегодня утром обнаружили на нем следы.
– Следы принадлежали даме-художнице, – продолжил Уолли, – а в пузырьке оказался никакой не опиум. А средство от поноса.
Вместе с кучкой других корреспондентов он направился навстречу Кенуорду, возвращавшемуся назад по мерзлой пашне.
– Что, собаки нашли труп? – желчно поинтересовался старик-журналист, специализирующийся на криминальных, репортажах.
– Нельзя ли поподробнее узнать о письме миссис Кристи капитану Кемпбеллу Кристи?
Уолли пробрался поближе.
– Что за письмо?
– Надо же, и вы чего-то не знаете, мистер Стентон!
Она написала своему деверю, будто отправляется на йоркширские воды.
– Когда оно было отправлено?
– Отправлено из Лондона, – ответил Кенуорд. – Наутро после ее исчезновения.
– А полиция охотится с гончими по Суррею, – осклабился старик-криминалист.
– Я считаю, миссис Кристи отправила письмо из Лондона, но потом вернулась в Санингдейл, – терпеливо объяснял Кенуорд. – Она ведь попросила секретаря отменить встречу в Беверли – а это же в Йоркшире.
– А может, она передумала? – напирал Уолли.
– Полиция отследила все нити, ведущие на север, – ответил старший инспектор. – Проверены все гостиницы на основных водных курортах. Ни в одной она не зарегистрировалась.
– А если она зарегистрировалась под чужим именем? – предположил кто-то из собравшихся.
– Миссис Кристи там нет. – Кенуорд перешел на крик. – Она здесь!
– Получается, Кемпбелл Кристи нарочно подбросил вам ложные сведения, – доверительно начал Уолли, – чтобы сбить вас со следа?
– Были и другие письма, – отрезал полицейский начальник и повернулся к нему спиной.
Кучка продрогших и разочарованных пинкертонов стала потихоньку рассасываться.
– Самая популярная женщина в стране, – пробурчал один из них. – Все это чистой воды реклама и гонка за популярностью!
– Но на нее не похоже, – возразил Уолли с убежденностью, впрочем не подкрепленной никакими фактами.
– Почем вы знаете? – возразил брюзга-криминалист. – Чертов янки!
Уолли в ответ с преувеличенной любезностью приподнял шляпу и пошел прочь.
А с вершины холма уже бежал, спотыкаясь о комья земли, долгожданный Джонни Фостер – тяжело дыша, он подлетел к Уолли, не в силах выговорить ни слова, только размахивая руками, как сигнальщик – флажками.
– Я рас… раско-лол Ке-Кенуорда! – Он замолчал, переводя дух.
– О’кей, успокойся, Джон.
– Письмо…
– Да знаю я про письмо.
– Про письмо Кенуорду?
– Да погоди ты!
– Граммит – ну, работает такая у старшего инспектора, – она проговорилась! Ох, Уолли, чего мне это стоило!
Каких хитростей! Какого мастерства! Пришлось задурить голову старой калоше!
– Кто бы сомневался!
– Сказать, что ты мечтаешь с ней встретиться!
– Господи Иисусе, Джон! Ну так что же она выболтала?
– Было еще одно письмо. Адресованное Кенуорду, отправлено аж в пятницу вечером, а в субботу пришло в участок. А знаешь от кого? От миссис Кристи, черт ее дери!
Сама-то старуха Граммит думает, миссис Кристи кто-то угрожал!
Уолли хлопнул юного коллегу по плечу.
– Отличная работа, старина. Молодчина! – Оптимизма в голосе Уолли в этот момент было несколько больше, чем в его душе. – Тогда понятна версия Кенуорда.
– Что миссис Кристи мертва?
– Нет, что она жива – если письмо подлинное!
Джон захлопал глазами. Уолли улыбнулся.
– Я удвою тебе гонорар, Джон. Так держать!
Вечером того же дня, часам к одиннадцати, Уолли прибыл в клуб «53» под ручку со своей секретаршей Полли и был тепло встречен управляющим.
– Добрый вечер, мистер Стентон.
– А что, лорд Динтуорт тут? – спросил Стентон, снимая шляпу и шарф.
– Да. За своим столиком.
Этот, отделанный в стиле арт-деко, оранжевый с салатовым зал считался в этом месяце самым престижным клубом Лондона. Уолли провел свою партнершу сквозь толпу вдоль по галерее и вниз, на танцевальный паркет в другом конце зала. Девушки с короткими стрижками, белыми лицами и алыми губами, тоненькие, как комарики, танцевали с щеголеватыми молодыми людьми в моднейших смокингах. Одна из девиц, с длиннющей жемчужной ниткой на шее и по локоть унизанной бриллиантами рукой, одарила Уолли восторженно-отрешенной улыбкой. Тот тихонько поинтересовался у Полли:
– Кокаин? Или она находит, что я чертовски красив?
– Думаю, второе!
Снова поднявшись по лесенке на галерею, они подошли к большому столу лорда Динтуорта.
– Присаживайтесь к нам, – пригласил магнат.
Уолли нашел два свободных стула, втиснул их между лордом и суровой дамой лет пятидесяти и, окинув взглядом стол, заметил:
– Прислуга неподобная, угощенье несъедобное, но слава богу, хотя бы дерут приличные деньги.
Ответом был вежливый смешок.
Динтуорт представил Уолли его суровой соседке слева:
– Уолли Стентон – герцогиня Строук. Лорд Каблингтон. – Имена еще двоих присутствующих за столом – молодых супругов – он произнес не столь отчетливо, как если бы рядом с лицами столь титулованными они не заслуживали особого упоминания.
Газетный магнат сделал знак кельнеру принести напитки и повернулся к лорду Каблингтону:
Уолли Стентон наблюдал за охотничьими затеями Кенуорда с нарастающим раздражением. Он прибыл на встречу с Фостером, а Фостера все не было. Уолли вовсе не намерен был слушаться своего принципала, решившего замять историю. Нет, так нет – он продаст ее в другую газету, да хоть к себе в Штаты. Проблема в другом: он до сих пор не продвинулся ни на шаг. Частично его решимость продолжить поиски объяснялась тем, что Джона Фостера выгнали из «Эха Санингдейла». Редактор сказал парню, что вынужден пойти на это, поскольку люди из очень высоких сфер жалуются, что Джон позволил себе «непростительное вмешательство» в дела семьи Кристи. А редактор, человек робкий, возразить не посмел.
Так что Уолли пришлось взять растерянного и удрученного юношу под свое крыло, пообещать ему материальную поддержку и втолковать ему, что не мытьем, так катаньем, а сюжет они отследят, добудут и продадут с выгодой. Сама мысль о творческом союзе с таким мэтром, как Уолли Стентон, вдохновила Джона Фостера на новые усилия.
Старший инспектор Кенуорд успел проинформировать прессу, что из всех невероятных дел, которые ему лично приходилось расследовать, это самое запутанное. Распутать же его, по Кенуорду, возможно только с привлечением полиции соседних трех графств – тогда тело миссис Кристи наверняка будет обнаружено в окрестностях Ньюлендс-Корнер.
Про Кенуорда поговаривали, что тот упрям до идиотизма. Журналистов он уверял, будто миссис Кристи прибыла в Лондон из Санингдейла в три часа утра в воскресенье, а потом поехала обратно.
– У меня есть основания полагать, что в четыре часа утра она проезжала через Шир. – Вдаваться в какие-либо подробности он категорически отказывался.
Тем временем цвет журналистского сообщества на свой страх и риск проверял другие версии.
– Один парень нашел пуховку для пудры и подумал, что она могла принадлежать миссис Кристи, – рассказывал Стентону один из его коллег. – Ну, дал ее ясновидящей, та и говорит – тело лежит в бревенчатой избушке.
– И что оказалось?
– Парень этот – из «Вестминстер газетт» – нашел-таки где-то поблизости бревенчатую избушку. В Ист-Кландоне. Вломился туда. А теперь угадай, что он там нашел?
– Понятия не имею, – вздохнул Стентон.
– Пузырек опиума и открытку, на которой удалось прочесть только полслова – «дейл».
– Черт!
– Ну, как водится, насыпали на пол порошок, а сегодня утром обнаружили на нем следы.
– Следы принадлежали даме-художнице, – продолжил Уолли, – а в пузырьке оказался никакой не опиум. А средство от поноса.
Вместе с кучкой других корреспондентов он направился навстречу Кенуорду, возвращавшемуся назад по мерзлой пашне.
– Что, собаки нашли труп? – желчно поинтересовался старик-журналист, специализирующийся на криминальных, репортажах.
– Нельзя ли поподробнее узнать о письме миссис Кристи капитану Кемпбеллу Кристи?
Уолли пробрался поближе.
– Что за письмо?
– Надо же, и вы чего-то не знаете, мистер Стентон!
Она написала своему деверю, будто отправляется на йоркширские воды.
– Когда оно было отправлено?
– Отправлено из Лондона, – ответил Кенуорд. – Наутро после ее исчезновения.
– А полиция охотится с гончими по Суррею, – осклабился старик-криминалист.
– Я считаю, миссис Кристи отправила письмо из Лондона, но потом вернулась в Санингдейл, – терпеливо объяснял Кенуорд. – Она ведь попросила секретаря отменить встречу в Беверли – а это же в Йоркшире.
– А может, она передумала? – напирал Уолли.
– Полиция отследила все нити, ведущие на север, – ответил старший инспектор. – Проверены все гостиницы на основных водных курортах. Ни в одной она не зарегистрировалась.
– А если она зарегистрировалась под чужим именем? – предположил кто-то из собравшихся.
– Миссис Кристи там нет. – Кенуорд перешел на крик. – Она здесь!
– Получается, Кемпбелл Кристи нарочно подбросил вам ложные сведения, – доверительно начал Уолли, – чтобы сбить вас со следа?
– Были и другие письма, – отрезал полицейский начальник и повернулся к нему спиной.
Кучка продрогших и разочарованных пинкертонов стала потихоньку рассасываться.
– Самая популярная женщина в стране, – пробурчал один из них. – Все это чистой воды реклама и гонка за популярностью!
– Но на нее не похоже, – возразил Уолли с убежденностью, впрочем не подкрепленной никакими фактами.
– Почем вы знаете? – возразил брюзга-криминалист. – Чертов янки!
Уолли в ответ с преувеличенной любезностью приподнял шляпу и пошел прочь.
А с вершины холма уже бежал, спотыкаясь о комья земли, долгожданный Джонни Фостер – тяжело дыша, он подлетел к Уолли, не в силах выговорить ни слова, только размахивая руками, как сигнальщик – флажками.
– Я рас… раско-лол Ке-Кенуорда! – Он замолчал, переводя дух.
– О’кей, успокойся, Джон.
– Письмо…
– Да знаю я про письмо.
– Про письмо Кенуорду?
– Да погоди ты!
– Граммит – ну, работает такая у старшего инспектора, – она проговорилась! Ох, Уолли, чего мне это стоило!
Каких хитростей! Какого мастерства! Пришлось задурить голову старой калоше!
– Кто бы сомневался!
– Сказать, что ты мечтаешь с ней встретиться!
– Господи Иисусе, Джон! Ну так что же она выболтала?
– Было еще одно письмо. Адресованное Кенуорду, отправлено аж в пятницу вечером, а в субботу пришло в участок. А знаешь от кого? От миссис Кристи, черт ее дери!
Сама-то старуха Граммит думает, миссис Кристи кто-то угрожал!
Уолли хлопнул юного коллегу по плечу.
– Отличная работа, старина. Молодчина! – Оптимизма в голосе Уолли в этот момент было несколько больше, чем в его душе. – Тогда понятна версия Кенуорда.
– Что миссис Кристи мертва?
– Нет, что она жива – если письмо подлинное!
Джон захлопал глазами. Уолли улыбнулся.
– Я удвою тебе гонорар, Джон. Так держать!
* * *
Вечером того же дня, часам к одиннадцати, Уолли прибыл в клуб «53» под ручку со своей секретаршей Полли и был тепло встречен управляющим.
– Добрый вечер, мистер Стентон.
– А что, лорд Динтуорт тут? – спросил Стентон, снимая шляпу и шарф.
– Да. За своим столиком.
Этот, отделанный в стиле арт-деко, оранжевый с салатовым зал считался в этом месяце самым престижным клубом Лондона. Уолли провел свою партнершу сквозь толпу вдоль по галерее и вниз, на танцевальный паркет в другом конце зала. Девушки с короткими стрижками, белыми лицами и алыми губами, тоненькие, как комарики, танцевали с щеголеватыми молодыми людьми в моднейших смокингах. Одна из девиц, с длиннющей жемчужной ниткой на шее и по локоть унизанной бриллиантами рукой, одарила Уолли восторженно-отрешенной улыбкой. Тот тихонько поинтересовался у Полли:
– Кокаин? Или она находит, что я чертовски красив?
– Думаю, второе!
Снова поднявшись по лесенке на галерею, они подошли к большому столу лорда Динтуорта.
– Присаживайтесь к нам, – пригласил магнат.
Уолли нашел два свободных стула, втиснул их между лордом и суровой дамой лет пятидесяти и, окинув взглядом стол, заметил:
– Прислуга неподобная, угощенье несъедобное, но слава богу, хотя бы дерут приличные деньги.
Ответом был вежливый смешок.
Динтуорт представил Уолли его суровой соседке слева:
– Уолли Стентон – герцогиня Строук. Лорд Каблингтон. – Имена еще двоих присутствующих за столом – молодых супругов – он произнес не столь отчетливо, как если бы рядом с лицами столь титулованными они не заслуживали особого упоминания.
Газетный магнат сделал знак кельнеру принести напитки и повернулся к лорду Каблингтону: