Ночью медсанбат, расположенный на окраине Шауляя, подвергся жестокой бомбардировке. Около трех часов, с небольшими перерывами, фашистские самолеты висели над городом и методически бросали бомбы. Яркие вспышки и грохот разрывов, объятые пламенем дома, проклятия раненых - все это жутко действовало на психику. Хотелось сорваться с койки, бежать, зарыться глубоко-глубоко в землю. Но я не мог сдвинуться с места и покорно отдался в руки капризной фронтовой судьбе. И, к счастью, она оставила меня в живых наполовину оглохшего и охваченного нервной лихорадкой. Да, это страшно: чувствовать опасность и не иметь сил для борьбы с ней. Лучше любой бой, пусть самый безнадежный, но не пассивное ожидание решения своей судьбы...
Через несколько дней в медсанбат заявился Пасынок. С большим трудом нам удалось уговорить врачей отпустить меня в полк. Мне пришлось заверить медсанбатовское начальство, что буду обходить все противопоказанное...
- Как дела в полку? - спрашиваю Пасынка.
- Нормально, - отвечает он и улыбается. - Генерал Савицкий справлялся о твоем здоровье и сказал, что можешь принимать эскадрилью.
- У кого?
- У самого себя...
Хорошо возвращаться в полк в веселом настроении!
2
1 августа 1944 года советские войска освободили Каунас. Еще над одной столицей Советской республики взметнулось алое знамя свободы. Дальнейшее наступление наших частей натолкнулось на упорное сопротивление врага. Гитлеровцы цеплялись за каждую деревню, за каждую складку местности, пытаясь оттянуть час вторжения Советской Армии в Восточную Пруссию.
В это время резко активизировалась вражеская авиация. Фашистские истребители, действуя небольшими группами, стали наносить штурмовые удары по боевым порядкам наших войск. Бороться с ними было трудно. Они появлялись на большой скорости, малой высоте и, сбросив бомбы, быстро уходили. Командование корпуса решило уничтожать вражеские самолеты на аэродромах. Но для этого необходимо было их найти.
Меня снова вызвал в штаб дивизии майор Цыбин. Я, конечно, знал зачем и, хотя любил разведывательные полеты, побаивался, как бы без меня в эскадрилье опять не случилась неприятность. Но Цыбин, не придав значения моим сетованиям, сказал:
- Командир корпуса приказал вести разведку наиболее опытным летчикам. Кстати, и Федоров получил такую же задачу...
Мы подошли к карте. На ней в полосе наступления нашего фронта не значилось вражеских аэродромов, если не считать хорошо известных стационарных. Начальник разведки провел ладонью по участку местности между нижним течением Немана и Шауляем:
- Вот ваш район разведки. Нас интересуют полевые аэродромы. И не только где они находятся, но также количество и типы базирующихся на них самолетов.
- Когда вылетать?
- Завтра.
...Второй день утюжим с Федоровым воздух в намеченном районе. Внимательно осматриваем каждую мало-мальски подходящую для самолетов площадку. Но аэродромов нет. Майор Цыбин, разумеется, недоволен. Мы, конечно, его понимаем: на него давит корпусное начальство, - но ничего сделать не можем. А вдруг здесь вообще полевых аэродромов нет? Но откуда тогда налетают фашисты? Стационары далековато, очевидно, с них гитлеровцы перелетают на временные полевые площадки. Где же эти площадки?
Как-то утром мы пролетали над поселком Немокшты. Знакомое место, не раз над ним бывали. Вот дорога, хугорок, редкий кустарник и большое ровное поле. Но почему часть его вспахана? Это в августе-то! Снижаемся и видим трактор с прицепом, напоминающим тяжелый каток. Уж не готовится ли место для посадки самолетов? Но ничего другого поблизости нет - ни строений, ни машин. Может, все это делается для отвлечения нашего внимания от других мест? Такие вещи фашисты не раз проделывали. Все-таки завязываем узелок на память относительно Немокшты...
К вечеру я снова оказался в этом районе. И ахнул от удивления. Аэродром забит самолетами - "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". Насчитал их около пятидесяти. Вот так удача! Прохожу мимо аэродрома, будто ничего не вижу, и включаю фотоаппарат. А затем - быстрехонько домой.
Командование корпуса решило завтра утром нанести удар по аэродрому. Для этого выделили около сорока наиболее подготовленных экипажей из нашего и соседнего полков. Мы узнали, что с группой полетит и генерал Савицкий. Кстати говоря, он часто так делал. Обычно "Дракон" не руководил группой, но при возникновении опасности не только предупреждал о ней летчиков, но и сам приходил им на помощь. Вместе с тем генерал Савицкий нередко вылетал на боевые задания в паре со многими летчиками корпуса. Из нашего полка роль ведомых "Дракона" чаще других выполняли Федоров, Машенкин и я. Летать с генералом Савицким, особенно держаться в боевом порядке, было нелегко. Он часто и энергично маневрировал, принимал смелые решения и стремился навязать свою волю противнику. Каждый бой, проводимый им, отличался скоротечностью и решительностью. А это, как известно, первейшие условия победы. И мы, ведомые Савицкого, брали примере командира корпуса, перенимали его опыт, учились у него максимально использовать боевые возможности самолета-истребителя.
Утро выдалось ясное, тихое. Я взлетел первым, так как мне поручили вывести группу на вражеский аэродром. Построились и взяли курс на северо-запад. Оглядываюсь. Справа идут шестерка Мельникова - Васи Буслая - и летчики нашей эскадрильи. Слева - четверка Машенкина и две эскадрильи соседнего полка. Федоров, как обычно, возглавляет группу прикрытия - она над нами. В эфире - тишина, изредка нарушаемая короткими командами.
Подходим к Немокштам. Слева виден аэродром. Над ним взвивается зеленая ракета. Значит, фашисты нас заметили и объявили тревогу. Сейчас взлетит дежурное подразделение и откроют огонь зенитки. Так оно и есть. Четыре "мессершмитта" уже выруливают на взлетную полосу, и перед нами начинают рваться зенитные снаряды. Надо спешить!
Перевожу "як" в пикирование, за мной следуют другие. Сбрасываем бомбы и проходимся пушечными очередями по стоянкам самолетов. Когда я вывел истребитель в горизонтальный полет, то увидел несколько очагов пожаров: первый заход был удачным.
- Я "Дракон", над аэродромом четыре "мессершмитта" - раздается в наушниках голос Савицкого.
- Вас понял, - отвечает Федоров.
А мы тем временем разворачиваемся и вторично заходим вдоль стоянки. Только я приготовился открыть огонь, как прямо перед собой увидел двух "фокке-вульфов", выруливающих для взлета. Моментально убираю обороты двигателя и доворачиваю "як" в сторону фашистов. А те уже начали взлет. Я за ними. Рядом проносятся очереди зенитных "эрликонов" - это вражеские зенитчики пытаются отсечь меня от взлетающих истребителей. Поздно! Задний "фокке-вульф" уже в прицеле. Даю длинную очередь из пушки и пулемета, которая прошивает мотор самолета. Фашист сваливается на крыло и, перевернувшись, врезается в землю.
Второй "фокке-вульф" успел уйти, и я снова поворачиваю к аэродрому. А над ним - клубок самолетов, из которого то и дело вываливаются дымные факелы. Идет ожесточенное сражение. Зенитные пушки, кажется, бьют без разбору по чужим и по своим.
- "Ястребы", я "Дракон", - раздается спокойный голос Савицкого. Задача выполнена. Уходим с курсом девяносто... Федоров, фотографируйте аэродром.
Домой возвращаемся на малой высоте.
Спустя полчаса вернулся Федоров со своим ведомым Сухоруковым. На их самолетах было значительно больше пробоин, чем на наших. В баках совсем не осталось горючего.
- Что так задержались? - спросил я у Ивана. - Мы уже забеспокоились.
- Влипли в историю, - устало ответил он. - Еле ноги унесли.
- Зенитки потрепали?
- В том-то и дело, что нет. К "фоккерам" в клещи попали.
- Откуда же они появились? Мы ведь столько там их поколошматили!
- Наверно, вызвали с других аэродромов.
- Расскажи подробнее, - попросил я.
И вот что рассказал Федоров. Когда по команде генерала Савицкого группа взяла курс на свой аэродром, пара Федорова развернулась и пошла с набором высоты на запад.
Намерение было такое: подойти к вражескому аэродрому с тыла, на большой скорости, со снижением, произвести фотографирование и вернуться домой. Но намеченному не суждено было сбыться. Только Федоров включил фотоаппарат, как Сухоруков доложил:
- "Фоккеры"! Окружают нас.
Федоров осмотрелся. Сверху, снизу, справа и слева висели четверки "фокке-вульфов". Они не спешили атаковать, а постепенно сжимали кольцо, рассчитывая, очевидно, заставить нашу пару сесть на их аэродром. Расчет фашистов имел солидное основание: шестнадцать против двух. Этой пассивностью вражеских летчиков и решил воспользоваться Федоров. Он не признавал оборону даже в борьбе с превосходящими силами, в сложной обстановке чувствовал себя как рыба в воде и всегда стремился навязать противнику свою волю. Его решения отличались дерзкой неожиданностью и сбивали с толку врага.
- Атакую нижних, - скомандовал Федоров и бросил свой самолет вниз.
Первая же его пушечная очередь вырвала из четверки ведущего "фокке-вульфа", вспыхнувшего ярким факелом. И сразу же пара рванулась вверх, к другой четверке. Снова очередь с короткой дистанции, и фашист выбрасывается с парашютом.
Только теперь вражеские летчики пришли в себя и обрушили на дерзкую пару всю мощь своего огня. Но безрезультатно. "Яки", имея значительные преимущества в вертикальном маневре, всякий раз уходили из-под атак вражеских истребителей. Сбив четыре "фокке-вульфа", Федоров и Сухоруков затянули фашистских летчиков на свою территорию и, прикрываемые зенитками, оторвались от преследователей.
- Если бы не Коля, наверное, загорал бы я на том свете, - закончил рассказ Федоров. - Удивляюсь, как он дотянул на своем скелете.
Да, и на этот раз Николай Сухоруков оказался, как говорится, на высоте. Он в нужный момент обнаружил "фокке-вульфов" и на протяжении всего боя надежно прикрывал ведущего. Нет, недаром майор Пасынок и сержант Кличко посвятили ему плакат с броской подписью:
В воздухе не слышишь звуков,
Трудно различаешь силуэт.
Замечай врага, как Сухоруков,
Будешь рыцарем побед.
Лейтенант Сухоруков - среднего роста, русоволосый, с голубыми смеющимися глазами, - прибыл в наш полк недавно. К нему сразу же прилипла кличка "кацо". Вероятно, потому, что он часто и охотно рассказывал летчикам об экзотических прелестях родного Нальчика. Но эта кличка верно отражала и характер Николая: он был надежным другом на земле и в воздухе.
Поначалу Сухорукову часто приходилось менять "прописку" в парах. Стоило какому-либо ведомому выйти из строя, как он занимал его место. И никогда не жаловался, что его перебрасывали из пары в пару. Только однажды, оказавшись в подчинении труса Халугина, попросил перевести от него. С этого времени он стал ведомым у Федорова и летал с ним до конца войны.
Быть ведомым у энергичного и нервного Федорова, который, по мнению летчиков, в каждом воздушном бою вертелся, как черт, - дело нелегкое. Но Сухоруков блестяще справлялся со своими обязанностями. Он имел острое зрение, хорошо ориентировался в воздухе и, что очень важно, никогда не отставал от ведущего, надежно его прикрывал. С таким ведомым Федоров сбил двадцать шесть вражеских самолетов. Это была лучшая пара в полку.
Но одна странность была у Николая Сухорукова. Он не признавал парашют как средство спасения и всегда старался посадить подбитый самолет. А подбивали его несколько раз. Сухорукова ругали, убеждали, а он улыбался и говорил:
- Жалко, товарищ командир, гробить машину. Рука не поднимается.
Так, например, получилось и в разведывательном полете, о котором только что рассказывалось. "Фокке-вульфы" превратили самолет Сухорукова, как выразился Федоров, в скелет. Удивительно, как он держался в воздухе. Когда летчики подошли к аэродрому, Сухорукову приказали выпрыгнуть с парашютом: садиться на истерзанном самолете было опасно. Но Николай заверил, что все будет в порядке. И сел. Только, как потом шутили полковые остряки, еще больше загнул свой нос кверху.
* * *
После двух-трех таких штурмовок фашисты вынуждены были убраться с аэродрома Немокшты. Но куда? И опять корпусные разведчики принялись за свою нелегкую работу.
Нет, не случайно назвал я разведывательные полеты нелегкой работой. Кажется, куда проще: взлетел, миновал линию фронта и посматривай, как говорится, в оба. Держи любую скорость и высоту, маневрируй, как заблагорассудится. Нашел объект - фотографируй и возвращайся домой. Но так кажется лишь на первый взгляд.
Разведывательный полет связан с большими трудностями. И не только с теми, которые касаются существа самой задачи, но и со многими другими, порой самыми неожиданными. Разведчик все время находится над вражеской территорией, может быть в любое время внезапно атакован истребителями противника или попасть под огонь зениток.
Особенно опасно его положение в момент фотографирования, когда высота небольшая и ограничено маневрирование. К тому же разведывательный полет обычно выполняется парой, и противник имеет возможность атаковать ее превосходящими силами. Я не говори уже о трудностях ориентировки над незнакомой местностью и о моральном факторе, связанном с тем, что летишь не в группе, а в паре или один. Вот почему разведка поручается лишь опытным летчикам.
В связи с этим мне хочется рассказать об одном полете, который выполнял Федоров со своим ведомым Сухоруковым. Им приказали разведать и сфотографировать вражеский аэродром около Тильзита, в Восточной Пруссии. Задача, казалось, была нетрудной: место нахождения аэродрома и система его противовоздушной обороны известны, дорога к нему проторена.
При подходе к аэродрому летчики приняли все меры предосторожности. Зашли со стороны солнца, на большой высоте и скорости. Но как только снизились и начали фотографировать, на них неожиданно сверху свалились четыре "мессершмитта". Видимо, они дежурили неподалеку от аэродрома. Летчикам пришлось принять бой - неравный и в невыгодных условиях. Вести его долго было, конечно, нельзя: мало горючего.
- Кацо, уходим к Неману, - скомандовал Федоров, когда натиск фашистов на какое-то мгновение ослаб.
Увертываясь от вражеских пушечных очередей, летчики устремились к реке, надеясь прикрыться ее крутыми берегами. А к гитлеровцам подошла еще одна пара "мессершмиттов". Может быть, это и помогло нашим летчикам добраться до Немана. Решив, что победа близка, каждый из фашистов намеревался сам одержать ее, мешая вести бой другим.
Вот и Неман. Федоров и Сухоруков снизились до самой воды и пошли вдоль реки на восток. Крутые берега затрудняли действия фашистов, не позволяли им выполнять боевой маневр и прицеливание. Так "мессершмиттам" и не удалось расправиться с нашими разведчиками.
Когда Федоров и Сухоруков произвели посадку, мы не могли скрыть своего удивления. "Яки" представляли жалкое зрелище. Сорванная во многих местах обшивка фюзеляжей, большие пробоины в крыльях, изуродованные стабилизаторы и элероны, поврежденные воздушная и гидравлическая системы. Благополучно вернуться на таких самолетах, да еще совершенно невредимыми, - что может быть убедительнее характеристики мастерства, смелости, находчивости и решительности летчиков Федорова и Сухорукова.
* * *
Наступил сентябрь. А осень до Прибалтики еще не добралась. Солнце немилосердно палило землю, куда-то запропастились дожди. От духоты и пыли можно спрятаться только у Немана. Золотистый прибрежный песок, приятная прохлада воды, обилие рыбы и раков... Лишь изредка пользуемся добрыми природными прелестями. Вылетать приходится по нескольку раз в день, хотя наземные войска перешли к обороне и начали подготовку к новому наступлению. К наступлению через границу фашистской Германии.
Как-то в первых числах сентября командиров эскадрилий вызвали в штаб полка. Мы в недоумении: вместо запланированного сопровождения штурмовиков совещание. Нас уже поджидают замполит Пасынок и начальник штаба полка Лепилин. Здороваются, приглашают садиться.
- А ну-ка разверните свои карты, - говорит Пасынок и заговорщически улыбается, ожидая, когда мы выполним его распоряжение. - Есть на них Брест и Львов?
- Брест есть, а Львова нет, - отвечаем, а сами думаем: почему такой интерес к столь отдаленным местам?
- Тогда, Егор Ефремович, - обращается он к Анкудинову, - распорядитесь, чтобы получили карты в штабе дивизии.
Входит командир полка. Все встают. Попов спрашивает Пасынка:
- Они знают, зачем собрались?
- Нет еще.
Попов не спеша садится, развертывает карту.
- По распоряжению Ставки, - говорит он, - наш корпус перебрасывается в район Владимира-Волынского. Вылет - завтра на рассвете. Промежуточные аэродромы будут сообщены вам через два часа. А сейчас - готовиться к перелету...
Итак, мы перелетаем на новый фронт. Да на какой! На тот самый, войска которого нацелены в самое сердце фашистской Германии. Летчики не скрывают своей радости: им доведется сражаться на решающем направлении войны и быть участниками событий, которые наверняка займут видное место в истории человечества.
На главном направлении
1
Владимир-Волынский встретил нас доброй погодой. И сюда еще не добралась осень, хотя сентябрь уже подходил к концу.
- Бабье лето не хочет обижать мужчин, - шутил Пасынок. - Надо дорожить, орлы, такой заботой...
Хорошая погода позволила нам привести в порядок самолеты, освоить район базирования и приступить к тренировочным полетам с молодыми летчиками. Но вскоре она начала портиться. Небо все чаще заволакивалось тучами, гремел осенний гром, надоедливо моросил дождь. Тогда мы стали тренировать наши старые кадры в сложных метеорологических условиях. Этот опыт в дальнейшем нам очень пригодился.
В начале октября командование корпуса организовало во Владимире-Волынском дом отдыха для летчиков. Недели две мы пробыли в необычной обстановке. Все напоминало довоенное время: тишина, уютная столовая, клуб и мягкие постели. В таких условиях было, разумеется, нетрудно, как выразился, Машенкин, "подремонтировать нервишки".
Как только мы возвратились из дома отдыха, меня вызвал майор Попов.
- Думаем назначить вас штурманом полка, - сказал он. - Как на это смотрите?
Предложение было неожиданным для меня. Не хотелось расставаться с эскадрильей, которую полюбил. Да и летать в новой должности пришлось бы меньше.
- Отрицательно смотрю, - ответил я и изложил свои соображения.
- Но вас рекомендует командование дивизии, - возразил Попов. - Вам оказывают доверие, а вы...
- Тогда придется согласиться, - ответил я без особого воодушевления. Только прошу разрешить летать на боевые задания с первой эскадрильей.
- Разрешаю. Принимайте хозяйство у Анкудинова.
Так я стал штурманом полка. Одновременно продолжал руководить эскадрильей, поскольку нового командира туда пока не назначили.
Через несколько дней в полку появился невысокий худощавый капитан с залихватскими усиками. Он выглядел, как перед парадом, в своем отутюженном костюме и начищенных до блеска сапогах.
- Капитан Джабидзе, - отрекомендовался офицер. - Назначен командиром первой эскадрильи.
Пижон ты тбилисский, хотелось сказать. Ишь вырядился, а, спрашивается, зачем? Здесь не проспект Руставели. Но ничего такого я, конечно, ему не сказал, и, как потом подтвердилось, сделал правильно. Давид Васильевич Джабидзе оказался на редкость аккуратным, подтянутым человеком и отличным товарищем. Он всегда выглядел так, как в день прибытия. Мы невольно стали равняться на него, хотя и безуспешно. Никто из нас не мог добиться такого шика.
- Солдат, душа мой любезный, должен быть картинкой, - говорил Джабидзе. - Защитнику Родины не к лицу неряшество.
Давид Васильевич очень быстро нашел общий язык со всеми. Через месяц мы считали его уже своим человеком. Я радовался, что моя бывшая эскадрилья попала в такие надежные руки.
Джабидзе пришел к нам с солидным боевым опытом. Сражаясь в небе Ленинграда, он проявил себя смелым и решительным воздушным бойцом. Однажды, например, ему и еще двум летчикам пришлось вступить в бой с пятнадцатью вражескими самолетами. Схватка была напряженной. И наши ребята, несмотря на пятикратное превосходство противника, сумели выйти победителями. В том поединке Джабидзе не только подбил вражеский бомбардировщик, но и заставил его сесть на ленинградский аэродром. А ведь сам он был тяжело ранен.
После госпиталя Джабидзе попал в наш корпус, в соседнюю дивизию. Здесь он тоже умело и храбро сражался с врагом. Как-то четверка истребителей, в которую входили Давид Джабидзе и Спартак Маковский, встретилась с двадцатью бомбардировщиками противника и шестью "фокке-вульфами". Советские летчики смело ринулись в атаку. Одна пара связала боем вражеских истребителей, а другая - обрушилась на бомбардировщиков. В ожесточенной схватке Джабидзе и Маковский сбили по два самолета противника. Остальные, ошеломленные дерзкими атаками советских летчиков, беспорядочно сбросили бомбы и повернули назад. Врагу не удалось нанести удар по нашим войскам.
Теперь вот этого бесстрашного воздушного бойца выдвинули на должность командира эскадрильи. Наша полковая семья получила хорошее пополнение.
* * *
В последнее время я перестал получать письма от матери, которая жила с младшим сыном в деревне под Уманью. Она перенесла тяжелую фашистскую оккупацию, чувствовала себя плохо, и ее молчание меня встревожило. Я попросил краткосрочный отпуск. Командир разрешил, но с условием, что я возьму с собой сержанта Кличко, которого тоже на несколько дней отпустили к родителям. Такой попутчик меня вполне устраивал: вдвоем путешествовать веселее, тем более с бортовым механиком...
Вылетели мы на По-2 рано утром и к вечеру, преодолев пятисоткилометровый путь, приземлились около Умани. Поскольку горючее было на исходе, Кличко решил добираться до Кировограда на попутных машинах.
Трудно найти слова, которыми бы можно было передать радость моей встречи с матерью и младшим братом! Мы не виделись пять лет. Рассказы, расспросы, слезы... И больше о том, что довелось испытать в фашистской неволе. Страшное это было время. Но мои земляки не мирились с издевательствами оккупантов. Одни сражались в партизанском отряде, другие всячески саботировали распоряжения гитлеровской администрации. Даже мой пятнадцатилетний брат Николай участвовал в этой борьбе. Когда немецкий хозфюрер Мюллер собрался бежать на запад, брат, рискуя жизнью, угнал подготовленную подводу в лес. Фашисту пришлось пешком и без награбленного добра драпать из деревни...
Несколько дней отпуска пролетели незаметно. Надо было возвращаться в полк. Но тут-то и начались осложнения.
Поскольку Кличко рядом не было, пришлось учить брата, чтобы он помог мне запустить мотор. А горючего в баках осталось очень мало, надо было экономить каждую каплю. И еще одна неприятность случилась: разворачивая самолет, деревенские парни перестарались и сломали хвостовой костыль.
Кое-как я добрался до первого аэродрома. Пока заменяли костыль и заправляли самолет бензином, прошло несколько часов. Вылетел уже после обеда. Вскоре понял, что из-за сильного встречного ветра во Владимир-Волынский в этот день не попаду. Решил где-нибудь переночевать.
Сел около небольшой деревушки. Уже стемнело. Постучал в дверь крайней хаты - ни ответа, ни привета. Снова принялся барабанить. Наконец встревоженный женский голос спросил из-за двери, кто я и что мне нужно. Долго пришлось объясняться, прежде чем меня впустили в хату.
- Почему так долго не открывали? - спросил я пожилую женщину. Боитесь, что ли?
- А как же? - ответила она. - Здесь по лесам разный народ бродит. Бандеровцы, сказывают, появились...
Сообщение хозяйки меня не обрадовало. Я попросил ее сына сбегать за председателем сельсовета. Надо было организовать охрану самолета. Пока я укутывал "кукурузника" в брезентовый чехол, вернулся мальчик в сопровождении высокого бородатого старика.
- Вы и есть председатель сельсовета? - с сомнением спросил я у этого человека, так непохожего на "власть".
- А как же? Старостой избрали, - ответил он и, усмехнувшись, ни с того, ни с сего добавил: - Мой племяш у бандеровцев за главного. Вот меня и допустили до власти, чтоб он не грабил в своей деревне...
"Ну и история, - подумал я. - Еще не известно, чем кончится мое пребывание здесь. Если бандеровцы узнают обо мне, они наверняка попытаются завладеть самолетом и расправиться со мной. Мне немало приходилось слышать об их черных делах. Что же делать?"
- Помогите организовать охрану самолета, - попросил я старосту, стараясь не выдавать своей тревоги.
- Не беспокойся, ложись спать. Охрана будет добрая...
После скромного ужина я сходил к самолету, снял пулемет и установил его на столе, перед окном, напротив того места, где стоял По-2. Затем зарядил пистолет и прилег на лавку.
Через несколько дней в медсанбат заявился Пасынок. С большим трудом нам удалось уговорить врачей отпустить меня в полк. Мне пришлось заверить медсанбатовское начальство, что буду обходить все противопоказанное...
- Как дела в полку? - спрашиваю Пасынка.
- Нормально, - отвечает он и улыбается. - Генерал Савицкий справлялся о твоем здоровье и сказал, что можешь принимать эскадрилью.
- У кого?
- У самого себя...
Хорошо возвращаться в полк в веселом настроении!
2
1 августа 1944 года советские войска освободили Каунас. Еще над одной столицей Советской республики взметнулось алое знамя свободы. Дальнейшее наступление наших частей натолкнулось на упорное сопротивление врага. Гитлеровцы цеплялись за каждую деревню, за каждую складку местности, пытаясь оттянуть час вторжения Советской Армии в Восточную Пруссию.
В это время резко активизировалась вражеская авиация. Фашистские истребители, действуя небольшими группами, стали наносить штурмовые удары по боевым порядкам наших войск. Бороться с ними было трудно. Они появлялись на большой скорости, малой высоте и, сбросив бомбы, быстро уходили. Командование корпуса решило уничтожать вражеские самолеты на аэродромах. Но для этого необходимо было их найти.
Меня снова вызвал в штаб дивизии майор Цыбин. Я, конечно, знал зачем и, хотя любил разведывательные полеты, побаивался, как бы без меня в эскадрилье опять не случилась неприятность. Но Цыбин, не придав значения моим сетованиям, сказал:
- Командир корпуса приказал вести разведку наиболее опытным летчикам. Кстати, и Федоров получил такую же задачу...
Мы подошли к карте. На ней в полосе наступления нашего фронта не значилось вражеских аэродромов, если не считать хорошо известных стационарных. Начальник разведки провел ладонью по участку местности между нижним течением Немана и Шауляем:
- Вот ваш район разведки. Нас интересуют полевые аэродромы. И не только где они находятся, но также количество и типы базирующихся на них самолетов.
- Когда вылетать?
- Завтра.
...Второй день утюжим с Федоровым воздух в намеченном районе. Внимательно осматриваем каждую мало-мальски подходящую для самолетов площадку. Но аэродромов нет. Майор Цыбин, разумеется, недоволен. Мы, конечно, его понимаем: на него давит корпусное начальство, - но ничего сделать не можем. А вдруг здесь вообще полевых аэродромов нет? Но откуда тогда налетают фашисты? Стационары далековато, очевидно, с них гитлеровцы перелетают на временные полевые площадки. Где же эти площадки?
Как-то утром мы пролетали над поселком Немокшты. Знакомое место, не раз над ним бывали. Вот дорога, хугорок, редкий кустарник и большое ровное поле. Но почему часть его вспахана? Это в августе-то! Снижаемся и видим трактор с прицепом, напоминающим тяжелый каток. Уж не готовится ли место для посадки самолетов? Но ничего другого поблизости нет - ни строений, ни машин. Может, все это делается для отвлечения нашего внимания от других мест? Такие вещи фашисты не раз проделывали. Все-таки завязываем узелок на память относительно Немокшты...
К вечеру я снова оказался в этом районе. И ахнул от удивления. Аэродром забит самолетами - "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". Насчитал их около пятидесяти. Вот так удача! Прохожу мимо аэродрома, будто ничего не вижу, и включаю фотоаппарат. А затем - быстрехонько домой.
Командование корпуса решило завтра утром нанести удар по аэродрому. Для этого выделили около сорока наиболее подготовленных экипажей из нашего и соседнего полков. Мы узнали, что с группой полетит и генерал Савицкий. Кстати говоря, он часто так делал. Обычно "Дракон" не руководил группой, но при возникновении опасности не только предупреждал о ней летчиков, но и сам приходил им на помощь. Вместе с тем генерал Савицкий нередко вылетал на боевые задания в паре со многими летчиками корпуса. Из нашего полка роль ведомых "Дракона" чаще других выполняли Федоров, Машенкин и я. Летать с генералом Савицким, особенно держаться в боевом порядке, было нелегко. Он часто и энергично маневрировал, принимал смелые решения и стремился навязать свою волю противнику. Каждый бой, проводимый им, отличался скоротечностью и решительностью. А это, как известно, первейшие условия победы. И мы, ведомые Савицкого, брали примере командира корпуса, перенимали его опыт, учились у него максимально использовать боевые возможности самолета-истребителя.
Утро выдалось ясное, тихое. Я взлетел первым, так как мне поручили вывести группу на вражеский аэродром. Построились и взяли курс на северо-запад. Оглядываюсь. Справа идут шестерка Мельникова - Васи Буслая - и летчики нашей эскадрильи. Слева - четверка Машенкина и две эскадрильи соседнего полка. Федоров, как обычно, возглавляет группу прикрытия - она над нами. В эфире - тишина, изредка нарушаемая короткими командами.
Подходим к Немокштам. Слева виден аэродром. Над ним взвивается зеленая ракета. Значит, фашисты нас заметили и объявили тревогу. Сейчас взлетит дежурное подразделение и откроют огонь зенитки. Так оно и есть. Четыре "мессершмитта" уже выруливают на взлетную полосу, и перед нами начинают рваться зенитные снаряды. Надо спешить!
Перевожу "як" в пикирование, за мной следуют другие. Сбрасываем бомбы и проходимся пушечными очередями по стоянкам самолетов. Когда я вывел истребитель в горизонтальный полет, то увидел несколько очагов пожаров: первый заход был удачным.
- Я "Дракон", над аэродромом четыре "мессершмитта" - раздается в наушниках голос Савицкого.
- Вас понял, - отвечает Федоров.
А мы тем временем разворачиваемся и вторично заходим вдоль стоянки. Только я приготовился открыть огонь, как прямо перед собой увидел двух "фокке-вульфов", выруливающих для взлета. Моментально убираю обороты двигателя и доворачиваю "як" в сторону фашистов. А те уже начали взлет. Я за ними. Рядом проносятся очереди зенитных "эрликонов" - это вражеские зенитчики пытаются отсечь меня от взлетающих истребителей. Поздно! Задний "фокке-вульф" уже в прицеле. Даю длинную очередь из пушки и пулемета, которая прошивает мотор самолета. Фашист сваливается на крыло и, перевернувшись, врезается в землю.
Второй "фокке-вульф" успел уйти, и я снова поворачиваю к аэродрому. А над ним - клубок самолетов, из которого то и дело вываливаются дымные факелы. Идет ожесточенное сражение. Зенитные пушки, кажется, бьют без разбору по чужим и по своим.
- "Ястребы", я "Дракон", - раздается спокойный голос Савицкого. Задача выполнена. Уходим с курсом девяносто... Федоров, фотографируйте аэродром.
Домой возвращаемся на малой высоте.
Спустя полчаса вернулся Федоров со своим ведомым Сухоруковым. На их самолетах было значительно больше пробоин, чем на наших. В баках совсем не осталось горючего.
- Что так задержались? - спросил я у Ивана. - Мы уже забеспокоились.
- Влипли в историю, - устало ответил он. - Еле ноги унесли.
- Зенитки потрепали?
- В том-то и дело, что нет. К "фоккерам" в клещи попали.
- Откуда же они появились? Мы ведь столько там их поколошматили!
- Наверно, вызвали с других аэродромов.
- Расскажи подробнее, - попросил я.
И вот что рассказал Федоров. Когда по команде генерала Савицкого группа взяла курс на свой аэродром, пара Федорова развернулась и пошла с набором высоты на запад.
Намерение было такое: подойти к вражескому аэродрому с тыла, на большой скорости, со снижением, произвести фотографирование и вернуться домой. Но намеченному не суждено было сбыться. Только Федоров включил фотоаппарат, как Сухоруков доложил:
- "Фоккеры"! Окружают нас.
Федоров осмотрелся. Сверху, снизу, справа и слева висели четверки "фокке-вульфов". Они не спешили атаковать, а постепенно сжимали кольцо, рассчитывая, очевидно, заставить нашу пару сесть на их аэродром. Расчет фашистов имел солидное основание: шестнадцать против двух. Этой пассивностью вражеских летчиков и решил воспользоваться Федоров. Он не признавал оборону даже в борьбе с превосходящими силами, в сложной обстановке чувствовал себя как рыба в воде и всегда стремился навязать противнику свою волю. Его решения отличались дерзкой неожиданностью и сбивали с толку врага.
- Атакую нижних, - скомандовал Федоров и бросил свой самолет вниз.
Первая же его пушечная очередь вырвала из четверки ведущего "фокке-вульфа", вспыхнувшего ярким факелом. И сразу же пара рванулась вверх, к другой четверке. Снова очередь с короткой дистанции, и фашист выбрасывается с парашютом.
Только теперь вражеские летчики пришли в себя и обрушили на дерзкую пару всю мощь своего огня. Но безрезультатно. "Яки", имея значительные преимущества в вертикальном маневре, всякий раз уходили из-под атак вражеских истребителей. Сбив четыре "фокке-вульфа", Федоров и Сухоруков затянули фашистских летчиков на свою территорию и, прикрываемые зенитками, оторвались от преследователей.
- Если бы не Коля, наверное, загорал бы я на том свете, - закончил рассказ Федоров. - Удивляюсь, как он дотянул на своем скелете.
Да, и на этот раз Николай Сухоруков оказался, как говорится, на высоте. Он в нужный момент обнаружил "фокке-вульфов" и на протяжении всего боя надежно прикрывал ведущего. Нет, недаром майор Пасынок и сержант Кличко посвятили ему плакат с броской подписью:
В воздухе не слышишь звуков,
Трудно различаешь силуэт.
Замечай врага, как Сухоруков,
Будешь рыцарем побед.
Лейтенант Сухоруков - среднего роста, русоволосый, с голубыми смеющимися глазами, - прибыл в наш полк недавно. К нему сразу же прилипла кличка "кацо". Вероятно, потому, что он часто и охотно рассказывал летчикам об экзотических прелестях родного Нальчика. Но эта кличка верно отражала и характер Николая: он был надежным другом на земле и в воздухе.
Поначалу Сухорукову часто приходилось менять "прописку" в парах. Стоило какому-либо ведомому выйти из строя, как он занимал его место. И никогда не жаловался, что его перебрасывали из пары в пару. Только однажды, оказавшись в подчинении труса Халугина, попросил перевести от него. С этого времени он стал ведомым у Федорова и летал с ним до конца войны.
Быть ведомым у энергичного и нервного Федорова, который, по мнению летчиков, в каждом воздушном бою вертелся, как черт, - дело нелегкое. Но Сухоруков блестяще справлялся со своими обязанностями. Он имел острое зрение, хорошо ориентировался в воздухе и, что очень важно, никогда не отставал от ведущего, надежно его прикрывал. С таким ведомым Федоров сбил двадцать шесть вражеских самолетов. Это была лучшая пара в полку.
Но одна странность была у Николая Сухорукова. Он не признавал парашют как средство спасения и всегда старался посадить подбитый самолет. А подбивали его несколько раз. Сухорукова ругали, убеждали, а он улыбался и говорил:
- Жалко, товарищ командир, гробить машину. Рука не поднимается.
Так, например, получилось и в разведывательном полете, о котором только что рассказывалось. "Фокке-вульфы" превратили самолет Сухорукова, как выразился Федоров, в скелет. Удивительно, как он держался в воздухе. Когда летчики подошли к аэродрому, Сухорукову приказали выпрыгнуть с парашютом: садиться на истерзанном самолете было опасно. Но Николай заверил, что все будет в порядке. И сел. Только, как потом шутили полковые остряки, еще больше загнул свой нос кверху.
* * *
После двух-трех таких штурмовок фашисты вынуждены были убраться с аэродрома Немокшты. Но куда? И опять корпусные разведчики принялись за свою нелегкую работу.
Нет, не случайно назвал я разведывательные полеты нелегкой работой. Кажется, куда проще: взлетел, миновал линию фронта и посматривай, как говорится, в оба. Держи любую скорость и высоту, маневрируй, как заблагорассудится. Нашел объект - фотографируй и возвращайся домой. Но так кажется лишь на первый взгляд.
Разведывательный полет связан с большими трудностями. И не только с теми, которые касаются существа самой задачи, но и со многими другими, порой самыми неожиданными. Разведчик все время находится над вражеской территорией, может быть в любое время внезапно атакован истребителями противника или попасть под огонь зениток.
Особенно опасно его положение в момент фотографирования, когда высота небольшая и ограничено маневрирование. К тому же разведывательный полет обычно выполняется парой, и противник имеет возможность атаковать ее превосходящими силами. Я не говори уже о трудностях ориентировки над незнакомой местностью и о моральном факторе, связанном с тем, что летишь не в группе, а в паре или один. Вот почему разведка поручается лишь опытным летчикам.
В связи с этим мне хочется рассказать об одном полете, который выполнял Федоров со своим ведомым Сухоруковым. Им приказали разведать и сфотографировать вражеский аэродром около Тильзита, в Восточной Пруссии. Задача, казалось, была нетрудной: место нахождения аэродрома и система его противовоздушной обороны известны, дорога к нему проторена.
При подходе к аэродрому летчики приняли все меры предосторожности. Зашли со стороны солнца, на большой высоте и скорости. Но как только снизились и начали фотографировать, на них неожиданно сверху свалились четыре "мессершмитта". Видимо, они дежурили неподалеку от аэродрома. Летчикам пришлось принять бой - неравный и в невыгодных условиях. Вести его долго было, конечно, нельзя: мало горючего.
- Кацо, уходим к Неману, - скомандовал Федоров, когда натиск фашистов на какое-то мгновение ослаб.
Увертываясь от вражеских пушечных очередей, летчики устремились к реке, надеясь прикрыться ее крутыми берегами. А к гитлеровцам подошла еще одна пара "мессершмиттов". Может быть, это и помогло нашим летчикам добраться до Немана. Решив, что победа близка, каждый из фашистов намеревался сам одержать ее, мешая вести бой другим.
Вот и Неман. Федоров и Сухоруков снизились до самой воды и пошли вдоль реки на восток. Крутые берега затрудняли действия фашистов, не позволяли им выполнять боевой маневр и прицеливание. Так "мессершмиттам" и не удалось расправиться с нашими разведчиками.
Когда Федоров и Сухоруков произвели посадку, мы не могли скрыть своего удивления. "Яки" представляли жалкое зрелище. Сорванная во многих местах обшивка фюзеляжей, большие пробоины в крыльях, изуродованные стабилизаторы и элероны, поврежденные воздушная и гидравлическая системы. Благополучно вернуться на таких самолетах, да еще совершенно невредимыми, - что может быть убедительнее характеристики мастерства, смелости, находчивости и решительности летчиков Федорова и Сухорукова.
* * *
Наступил сентябрь. А осень до Прибалтики еще не добралась. Солнце немилосердно палило землю, куда-то запропастились дожди. От духоты и пыли можно спрятаться только у Немана. Золотистый прибрежный песок, приятная прохлада воды, обилие рыбы и раков... Лишь изредка пользуемся добрыми природными прелестями. Вылетать приходится по нескольку раз в день, хотя наземные войска перешли к обороне и начали подготовку к новому наступлению. К наступлению через границу фашистской Германии.
Как-то в первых числах сентября командиров эскадрилий вызвали в штаб полка. Мы в недоумении: вместо запланированного сопровождения штурмовиков совещание. Нас уже поджидают замполит Пасынок и начальник штаба полка Лепилин. Здороваются, приглашают садиться.
- А ну-ка разверните свои карты, - говорит Пасынок и заговорщически улыбается, ожидая, когда мы выполним его распоряжение. - Есть на них Брест и Львов?
- Брест есть, а Львова нет, - отвечаем, а сами думаем: почему такой интерес к столь отдаленным местам?
- Тогда, Егор Ефремович, - обращается он к Анкудинову, - распорядитесь, чтобы получили карты в штабе дивизии.
Входит командир полка. Все встают. Попов спрашивает Пасынка:
- Они знают, зачем собрались?
- Нет еще.
Попов не спеша садится, развертывает карту.
- По распоряжению Ставки, - говорит он, - наш корпус перебрасывается в район Владимира-Волынского. Вылет - завтра на рассвете. Промежуточные аэродромы будут сообщены вам через два часа. А сейчас - готовиться к перелету...
Итак, мы перелетаем на новый фронт. Да на какой! На тот самый, войска которого нацелены в самое сердце фашистской Германии. Летчики не скрывают своей радости: им доведется сражаться на решающем направлении войны и быть участниками событий, которые наверняка займут видное место в истории человечества.
На главном направлении
1
Владимир-Волынский встретил нас доброй погодой. И сюда еще не добралась осень, хотя сентябрь уже подходил к концу.
- Бабье лето не хочет обижать мужчин, - шутил Пасынок. - Надо дорожить, орлы, такой заботой...
Хорошая погода позволила нам привести в порядок самолеты, освоить район базирования и приступить к тренировочным полетам с молодыми летчиками. Но вскоре она начала портиться. Небо все чаще заволакивалось тучами, гремел осенний гром, надоедливо моросил дождь. Тогда мы стали тренировать наши старые кадры в сложных метеорологических условиях. Этот опыт в дальнейшем нам очень пригодился.
В начале октября командование корпуса организовало во Владимире-Волынском дом отдыха для летчиков. Недели две мы пробыли в необычной обстановке. Все напоминало довоенное время: тишина, уютная столовая, клуб и мягкие постели. В таких условиях было, разумеется, нетрудно, как выразился, Машенкин, "подремонтировать нервишки".
Как только мы возвратились из дома отдыха, меня вызвал майор Попов.
- Думаем назначить вас штурманом полка, - сказал он. - Как на это смотрите?
Предложение было неожиданным для меня. Не хотелось расставаться с эскадрильей, которую полюбил. Да и летать в новой должности пришлось бы меньше.
- Отрицательно смотрю, - ответил я и изложил свои соображения.
- Но вас рекомендует командование дивизии, - возразил Попов. - Вам оказывают доверие, а вы...
- Тогда придется согласиться, - ответил я без особого воодушевления. Только прошу разрешить летать на боевые задания с первой эскадрильей.
- Разрешаю. Принимайте хозяйство у Анкудинова.
Так я стал штурманом полка. Одновременно продолжал руководить эскадрильей, поскольку нового командира туда пока не назначили.
Через несколько дней в полку появился невысокий худощавый капитан с залихватскими усиками. Он выглядел, как перед парадом, в своем отутюженном костюме и начищенных до блеска сапогах.
- Капитан Джабидзе, - отрекомендовался офицер. - Назначен командиром первой эскадрильи.
Пижон ты тбилисский, хотелось сказать. Ишь вырядился, а, спрашивается, зачем? Здесь не проспект Руставели. Но ничего такого я, конечно, ему не сказал, и, как потом подтвердилось, сделал правильно. Давид Васильевич Джабидзе оказался на редкость аккуратным, подтянутым человеком и отличным товарищем. Он всегда выглядел так, как в день прибытия. Мы невольно стали равняться на него, хотя и безуспешно. Никто из нас не мог добиться такого шика.
- Солдат, душа мой любезный, должен быть картинкой, - говорил Джабидзе. - Защитнику Родины не к лицу неряшество.
Давид Васильевич очень быстро нашел общий язык со всеми. Через месяц мы считали его уже своим человеком. Я радовался, что моя бывшая эскадрилья попала в такие надежные руки.
Джабидзе пришел к нам с солидным боевым опытом. Сражаясь в небе Ленинграда, он проявил себя смелым и решительным воздушным бойцом. Однажды, например, ему и еще двум летчикам пришлось вступить в бой с пятнадцатью вражескими самолетами. Схватка была напряженной. И наши ребята, несмотря на пятикратное превосходство противника, сумели выйти победителями. В том поединке Джабидзе не только подбил вражеский бомбардировщик, но и заставил его сесть на ленинградский аэродром. А ведь сам он был тяжело ранен.
После госпиталя Джабидзе попал в наш корпус, в соседнюю дивизию. Здесь он тоже умело и храбро сражался с врагом. Как-то четверка истребителей, в которую входили Давид Джабидзе и Спартак Маковский, встретилась с двадцатью бомбардировщиками противника и шестью "фокке-вульфами". Советские летчики смело ринулись в атаку. Одна пара связала боем вражеских истребителей, а другая - обрушилась на бомбардировщиков. В ожесточенной схватке Джабидзе и Маковский сбили по два самолета противника. Остальные, ошеломленные дерзкими атаками советских летчиков, беспорядочно сбросили бомбы и повернули назад. Врагу не удалось нанести удар по нашим войскам.
Теперь вот этого бесстрашного воздушного бойца выдвинули на должность командира эскадрильи. Наша полковая семья получила хорошее пополнение.
* * *
В последнее время я перестал получать письма от матери, которая жила с младшим сыном в деревне под Уманью. Она перенесла тяжелую фашистскую оккупацию, чувствовала себя плохо, и ее молчание меня встревожило. Я попросил краткосрочный отпуск. Командир разрешил, но с условием, что я возьму с собой сержанта Кличко, которого тоже на несколько дней отпустили к родителям. Такой попутчик меня вполне устраивал: вдвоем путешествовать веселее, тем более с бортовым механиком...
Вылетели мы на По-2 рано утром и к вечеру, преодолев пятисоткилометровый путь, приземлились около Умани. Поскольку горючее было на исходе, Кличко решил добираться до Кировограда на попутных машинах.
Трудно найти слова, которыми бы можно было передать радость моей встречи с матерью и младшим братом! Мы не виделись пять лет. Рассказы, расспросы, слезы... И больше о том, что довелось испытать в фашистской неволе. Страшное это было время. Но мои земляки не мирились с издевательствами оккупантов. Одни сражались в партизанском отряде, другие всячески саботировали распоряжения гитлеровской администрации. Даже мой пятнадцатилетний брат Николай участвовал в этой борьбе. Когда немецкий хозфюрер Мюллер собрался бежать на запад, брат, рискуя жизнью, угнал подготовленную подводу в лес. Фашисту пришлось пешком и без награбленного добра драпать из деревни...
Несколько дней отпуска пролетели незаметно. Надо было возвращаться в полк. Но тут-то и начались осложнения.
Поскольку Кличко рядом не было, пришлось учить брата, чтобы он помог мне запустить мотор. А горючего в баках осталось очень мало, надо было экономить каждую каплю. И еще одна неприятность случилась: разворачивая самолет, деревенские парни перестарались и сломали хвостовой костыль.
Кое-как я добрался до первого аэродрома. Пока заменяли костыль и заправляли самолет бензином, прошло несколько часов. Вылетел уже после обеда. Вскоре понял, что из-за сильного встречного ветра во Владимир-Волынский в этот день не попаду. Решил где-нибудь переночевать.
Сел около небольшой деревушки. Уже стемнело. Постучал в дверь крайней хаты - ни ответа, ни привета. Снова принялся барабанить. Наконец встревоженный женский голос спросил из-за двери, кто я и что мне нужно. Долго пришлось объясняться, прежде чем меня впустили в хату.
- Почему так долго не открывали? - спросил я пожилую женщину. Боитесь, что ли?
- А как же? - ответила она. - Здесь по лесам разный народ бродит. Бандеровцы, сказывают, появились...
Сообщение хозяйки меня не обрадовало. Я попросил ее сына сбегать за председателем сельсовета. Надо было организовать охрану самолета. Пока я укутывал "кукурузника" в брезентовый чехол, вернулся мальчик в сопровождении высокого бородатого старика.
- Вы и есть председатель сельсовета? - с сомнением спросил я у этого человека, так непохожего на "власть".
- А как же? Старостой избрали, - ответил он и, усмехнувшись, ни с того, ни с сего добавил: - Мой племяш у бандеровцев за главного. Вот меня и допустили до власти, чтоб он не грабил в своей деревне...
"Ну и история, - подумал я. - Еще не известно, чем кончится мое пребывание здесь. Если бандеровцы узнают обо мне, они наверняка попытаются завладеть самолетом и расправиться со мной. Мне немало приходилось слышать об их черных делах. Что же делать?"
- Помогите организовать охрану самолета, - попросил я старосту, стараясь не выдавать своей тревоги.
- Не беспокойся, ложись спать. Охрана будет добрая...
После скромного ужина я сходил к самолету, снял пулемет и установил его на столе, перед окном, напротив того места, где стоял По-2. Затем зарядил пистолет и прилег на лавку.