3) Чтобы В. Г. Чертков выбрал такое лицо или лица, которым передал бы это уполномочие на случай его, Черткова, смерти с тем, чтобы и это лицо или эти лица поступили так же на случай своей смерти, и так далее до минования в этом надобности.

4) Чтобы те лица, кому Лев Николаевич завещал «формальную» собственность на все его писания, завещали эту собственность дальнейшим лицам, избранным по соглашению с В. Г. Чертковым или теми, кому перейдет вышеупомянутое уполномочие Черткова, и так далее до минования в этом надобности.

Совершенно согласен с содержанием этого заявления, составленного по моей просьбе и в точности выражающее мое желание.

Лев Толстой.31 июля 1910 г.

Эпистолярное наследие Льва Толстого

Самое раннее дошедшее до нас письмо Толстого, адресованное «тетеньке» Т. А. Ергольской, датируется 20 июля 1840 года, и написано оно двенадцати летним мальчиком, а последнее, обращенное к английскому биографу Эльмеру Мооду, было продиктовано 3 ноября 1910 года восьмидесятидвухлетним Толстым. Между этими двумя датами — жизнь величайшего русского писателя с творческими свершениями, принесшими ему мировую славу, с напряженными исканиями решения главных проблем века и человеческого бытия, с счастьем и горестями, радостями и страданиями. В эти десятилетия были созданы шедевры отечественной словесности, оригинальные философские и эстетические трактаты, темпераментные злободневные публицистические статьи, заполнены каждодневными самоотчетами десятки тетрадей и написано множество писем. Для Толстого, начиная с отрочества и кончая последними днями жизни, письмо, отвечавшее его потребности в общении с внешним миром, с самыми разными людьми, являлось настоятельной необходимостью. «Что же, вообще, письма, как не запискио коротком времени» ,— заметил Герцен. Без таких «записок», весьма полно запечатлевших его жизнь на протяжении долгого времени, Толстой обходиться не мог. Он писал их везде, куда бы ни забрасывала его судьба: в своей Ясной Поляне и станице Старогладковской, в Казани и осажденном Севастополе, в траншее на реке Бельбек и в степной кибитке под Самарой, в Нижнем Новгороде и Тифлисе, в Москве и Петербурге, в Париже и Лондоне, Брюсселе и Женеве и т. д. Отправлялись эти «записки» в близкие и весьма отдаленные географические точки мира, самым разным адресатам.

Среди корреспондентов Толстого не только члены семьи, друзья, соседи, сослуживцы, но люди совсем незнакомые, очень разные по общественному положению, рангу и занятиям: он находился в переписке с писателями, маститыми и начинающими, с издателями и редакторами журналов и газет, с художниками и композиторами, актерами и режиссерами, академиками и студентами, педагогами и гимназистами, помещиками и фабрикантами, министрами и преследуемыми сектантами, всесильными царедворцами и бесправными крестьянами, властвующими самодержцами и ссыльными революционерами. Весьма обширна и многообразна долголетняя иностранная почта писателя. Всего же им написано свыше 10000 писем, занявших в его полном собрании сочинений 31 том. При этом число ненайденных писем достаточно велико.

К своей корреспонденции писатель относился серьезно, ответственно и творчески. Зачастую он набрасывал письмо начерно, неоднократно переделывал, добиваясь соответствия слова, мысли и чувства, а затем только переписывал набело; на иных оставались следы правки, зачеркиваний. Случалось, что уже написанное письмо не отправлялось по назначению или же заменялось другим.

Однажды Толстой признался Т. А. Ергольской: «Вы мне говорили несколько раз, что вы пишете письма набело; беру с вас пример, но мне это не дается так, как вам, и часто мне приходится, перечтя письмо, его разрывать. Но не из ложного стыда — орфографическая ошибка, клякса, дурной оборот речи меня не смущают; но я не могу добиться того, чтобы управлять своим пером и своими мыслями. Вот только что я разорвал доконченное к вам письмо, в котором я наговорил то, чего не хотел, а что хотел сказать, того не сказал» (17 августа 1851 г.).

Уезжая из дома, хотя бы и на короткий срок, Толстой обязывал близких пересылать ему всю приходившую почту, чтобы незамедлительно с ней ознакомиться и подготовить ответы. В поздние годы, когда поток писем захлестывал Ясную Поляну, в ведении переписки стали участвовать секретари, дочери, а иногда и гости писателя. Однако Толстой непременно сам просматривал все письма и решал, кому ответить лично, а кому — на основе набросанного им на конверте краткого конспекта — одному из его помощников. Бывало, что он проставлял помету «БО», что означало: «без ответа».

В 1901 году ради максимально полного сохранения эпистолярия писателя в Ясной Поляне по инициативе В. Г. Черткова был установлен копировальный пресс для дублирования всех отправляемых писем, за исключением тех, в которых речь шла о чужих, порой интимных тайнах.

Эпистолярное наследие Толстого огромно и уникально по своему духовно-нравственному потенциалу, многогранности содержания и художественному уровню.

«Письма писателей, — утверждал академик М. П. Алексеев, — важный источник, представляющий большое и разностороннее значение для изучения личности и творчества их авторов, времени, в которое они жили, людей, которые их окружали и входили с ними в непосредственное общение. Но писательское письмо — не только историческое свидетельство; оно имеет свои отличия от любого другого бытового письменного памятника, архивной записи или даже прочих эпистолярных документов; письмо находится в непосредственной близости к художественной литературе…»

Действительно, писательское письмо, формировавшееся под воздействием процессов, совершавшихся в словесном искусстве, постепенно превратилось из бытового и делового документа в «литературный факт» .

XIX век в России, особенно в первые его десятилетия, отмечен высокой эпистолярной культурой вообще и писательского письма в частности. Оставаясь средством общения, оно вместе с тем обрело качество художественного текста, свободного от канонов «письмовника», этикетной скованности, от авторской безликости, тематической узости, манерности. Пушкин, продолжая и развивая традиции H. M. Карамзина, П. А. Вяземского, арзамасцев, стал «сочинять» послания, ориентированные на индивидуальность адресата, диалогические, исповедально-психологические, иронически-пародийные, серьезные и шутливые, предельно раскованные, в которых высокий стиль сочетался с низким.

«Пушкин, — с полным основанием утверждал один из исследователей его творчества, — незаметно для самого себя составил одну из лучших своих книг — собрание писем, груду золотых слитков русского слова, роскошный фейерверк алмазных искр… Гений во всем, Пушкин гений и в своих письмах» . Брюсов полагал, что «письма Пушкина замечательны не менее его художественных произведений» .

То же можно сказать и о Льве Толстом. И он, особенно в молодости, преемственно связан с эпистолярной традицией пушкинской эпохи, но в дальнейшем обновил стилистику письма, расширил его содержание, усилил его социальную проблемность.

Эпистолярная проза Толстого, главным действующим лицом которой является личность исключительная, гигантская, отзывавшаяся на важнейшие проблемы «трудного времени», отмеченная печатью необыкновенного дара, — неотъемлемая часть литературного наследия писателя и всей нашей национальной культуры.

1

Тысячи толстовских посланий вычерчивают пройденный им «путь жизни», зачастую в событиях, эпизодах, встречах, думах и горестях, нигде более не зафиксированных. Они позволяют близко соприкоснуться с этим удивительным человеком, проникнуть в его внутренний мир, сложный, величественный и мятущийся, проследить движение его беспокойной мысли в тончайших оттенках и нюансах.

Письма эти, быть может, явственнее, чем дневники, обнажают таинство рождения и свершения творений великого мастера, сопровождавшееся переходами от веры в себя, в свое «могу», к мукам сомнения, позволяют уяснить отношение писателя к современности, к политической борьбе, к умственным течениям, социальным и философским идеям, литературным направлениям. Из многочисленных посланий вырисовывается зримая картина связей Толстого с очень разными членами «писательского цеха», старшими и младшими, с видными деятелями науки, искусства, культуры, с друзьями-единомышленниками, идейными противниками. И наконец, письма дают возможность войти в дом писателя, увидеть его в общении с членами семьи, взрослыми в малыми, в дни покоя и счастья и в ситуациях предельно драматических.

Без этой замечательной «книги бытия», стихийно сложившейся на протяжении долгого ряда лет, нам не дано было бы глубинно и многогранно узнать личность «самого сложного человека среди всех крупнейших людей XIX столетия» , его судьбу.

В толстовском эпистолярном наследии различаются отдельные объемные циклы, образовавшиеся в результате длительного и регулярного диалога с одним корреспондентом. Такие циклы, каждый из которых обладает своим сюжетом, тональностью, стилем, составляют большой пласт переписки писателя.

Хронологически самый ранний из них — сотня писем к нежно любимой «тетеньке» Т. А. Ергольской, в подавляющем большинстве относящихся к эпохе «юности» и «молодости», почти не отраженной в мемуаристике и документах, а потому необычайно ценных в биографическом плане. «…О себе я все вам сообщаю…» — признался 17-летний юноша своей воспитательнице (25…28 августа 1845 г.). И действительно, ей он описывал в подробностях жизнь в Казани и Петербурге, перипетии своей военной службы на Кавказе, в Румынии и Крыму, походы и сражения, участником и свидетелем которых был. Ей он исповедовался в своих проступках и прегрешениях, с ней делился невзгодами, планами, житейскими и литературными, первыми художническими замыслами и раздумьями.

«Письма к тетеньке» — безусловно «факт литературы». По сути — это автобиографическая проза, где автор «Детства» как бы намечал контуры облика Николеньки Иртеньева и других молодых героев его будущих произведений.

Письма эти отличаются определенностью стиля — стиля французского романа конца XVIII века. Ориентируясь на своего адресата, «тетеньку Туанетт», выросшую в атмосфере поклонения культуре и литературе французского Просвещения, Толстой, сам не избегший такого влияния, отвечал «тетеньке» на ее языке, то есть по-французски и в возвышенно-чувствительном духе: «…я плачу над всеми вашими письмами», «ваша любовь для меня все» и т. п. (6 января 1852 г.).

Брат Толстого Сергей, знакомый с письмами к их общей воспитательнице, иронизировал: «Хороши же и ты ей цедулькипишешь. Я одну из последних как-то видел. Я не говорю, чтобы вовсе не надо было выписывать тирад из M-me de Genlis и ей подобных, но не следует этого употреблять во зло… Ты просишь меня прислать тебе 1 том «Новой Элоизы»; зачем она тебе? Из твоих писем к тетеньке видно, что ты ее помнишь наизусть». Он недоумевал, как «можно шестидесятилетней женщине писать письма вроде тех, которые писывали в осьмнадцатом веке друг другу страстные любовники» (т. 59, с. 187). Но Толстой писал их, и таким образом неожиданно получился несколько архаичный сентиментальный роман в духе «осьмнадцатого века».

Традиции «осьмнадцатого века», но несколько иные, рационально-просветительские, дидактические, явственно просматриваются также в романических посланиях к Валерии Арсеньевой. Охваченный «страстным желанием любить» это юное, легкомысленное, увлеченное светом создание, Толстой шлет ей одно за другим многостраничные нравоучительные, назидательные письма. Он даже прибегает к жанру аллегории-притчи, где сам и его избранница действуют под вымышленными именами Храповицкого и Дембицкой и где их будущая совместная жизнь изображена реально, в подробностях, согласно его тогдашнему идеалу. Толстой утверждал здесь тип существования «лучших людей из дворян», демократический, трудовой в своей основе, скромный, интеллигентный, с непременным условием «сделать сколько возможно своих крестьян счастливыми» (19 ноября 1856 г.). Он всячески подчеркивал, что Храповицкие будут свободны от пороков привилегированного аристократического общества, своекорыстия, эгоизма и тщеславного высокомерия.

Педагогические опыты поклонника Руссо оказались безуспешными: Дембицкая не смогла внять голосу учителя, «наклонности» их остались «противуположными», и они расстались. Но благодаря этим «опытам» в конечном итоге сформировался оригинальный дидактический эпистолярный «роман воспитания», который вспомнился писателю в дни, когда он создавал повесть «Семейное счастие».

К романическому циклу относятся и письма, обращенные к А. А. Толстой, охватывающие период с 1857 по 1903 год (сохранилось 136 писем). Строго говоря, романическими они были лишь в первые несколько лет, когда в них прорывалась взаимная любовь, но потаенная, тщательно ими скрываемая от самих себя и друг от друга. «Ежели бы Александрии была 10-ю годами моложе», — с грустью записал Толстой в Дневник 11 мая 1857 года. Свои чувства они маскировали придуманной шутливой игрой в «любимую бабушку» и «любезного внука», что придавало их письмам особую атмосферу. Однако со временем между обоими корреспондентами установилась подлинная сердечная дружба, омрачаемая порой несогласием во взглядах на религию, на современную общественную действительность, что делало их диалог иногда полемическим и даже сердитым.

Письма Толстого к той, кого он неизменно именовал «бабушкой», ранние в особенности, но также и поздние, — шедевр его эпистолярного наследия. Душевная близость, искренняя приязнь, уровень личности корреспондентки позволяли Толстому свободно открывать перед ней свой интеллектуальный мир, посвящать в тайны творческих замыслов, делиться раздумьями и сомнениями, касаться самых разных сторон своей жизни. «…Вы все поймете, на все у вас есть струнка, которая отзовется», — подчеркнул Толстой в том удивительном письме, где им в сжатой форме раскрыта «мысль» рассказа «Три смерти», очень важная для понимания его поэтики (см. письмо от 1 мая 1858 г.). Именно в послании к ней вырвалось такое важное, определяющее весь жизненный путь писателя признание: «Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость» (18–20? октября 1857 г.).

Письма к А. А. Толстой ранней поры несут на себе зримые следы чтения психологической и моралистической беллетристики «осьмнадцатого века» , особенно исповедальные, в которых и беспощадный самоанализ, и диалектика сложных дум и чувств. Письма эти, запечатлевшие эмоциональный, психологический, философский мир молодого Толстого, явились своего рода подготовительными «этюдами» для работы над образами Андрея Болконского и Пьера Безухова.

Толстой отдавал себе отчет в исключительной значимости посланий к «дорогому другу». Перечитав их в 1910 году, он нашел, что «это один из самых лучших материалов для биографии» . В самом деле, не будь этих сотен страниц, набросанных рукой писателя, в его жизнеописании оказались бы, зияющие, ничем не восполнимые пробелы.

Романическим в известной мере можно назвать и цикл, состоящий из 839 посланий (1862–1910 гг.) Толстого к жене. Он как бы делится на две части: одна — о любви состоявшейся, счастливой, цельной, вдохнувшей в опустевшую Ясную Поляну жизнь истинную, полную, давшую ее владельцу желанный дом, семью, детей. Другая — тоже о любви, но уже драматической, омраченной разладом на почве духовного разъединения. Вся эта большая группа писем, в которой запечатлена жизнь Толстого дома и вне дома, подробности его литературной и общественной деятельности, встречи с современниками, его реакция на всевозможные текущие события, на новые книги, на лекции ученых, на спектакли, художественные выставки и т. д., обладает уникальным энциклопедическим содержанием. Этот цикл замечателен еще и тем, что он пронизан столь дорогой писателю «мыслью семейной» применительно к своей исключительной судьбе.

В эпистолярии Толстого главенствующее место занимает дружеское писательское письмо. «Грамотки», которыми он обменивался в 50-е годы с Некрасовым, Тургеневым, Григоровичем, Боткиным, Анненковым, Дружининым, весьма типичны именно для этого жанра. Их ведущая тема — литература. Здесь речь идет о замыслах и готовых трудах, высказываются свои и передаются чужие мнения о прочитанных рукописях и книжных новинках, дается информация о делах журнальных, цензурных осложнениях, обсуждается поведение собратьев по перу. У этих писем свой особый стиль: серьезное высказывание соседствует с каламбуром, интимное признание — с иронической насмешкой, лирический пейзаж — с пародией, свободная разговорная манера — с принятым в их среде жаргоном. Такие послания — и памятник литературного быта целой эпохи, и увлекательное чтение.

После отхода от «Современника», всего его круга, Толстой находился в дружеской писательской переписке, длившейся почти четверть века, преимущественно с одним Фетом (сохранилось 171 письмо). Союз двух мастеров слова, проводивших дни в усадебной тиши, зиждился на общей принадлежности к «писательскому цеху» и естественной потребности в духовно-творческой среде, определившей характер их переписки. Послания к Фету — это текст для двоих, но по своей структуре и лексике они сходны с теми, что шли в адрес петербургских приятелей. Наряду с философскими размышлениями, обменом мнений о сочинениях друг друга, чистосердечными признаниями — картины природы, домашние и хозяйственные новости, милые шутки, пародийные стихи, каламбуры, прозвища только им известные. В старости Фету довелось перечесть весомую пачку писем, некогда присланных ему из Ясной Поляны, и они потрясли его. «Боже мой, как это молодо, могуче, самобытно и гениально правдиво! — писал он С. А. Толстой. — Это точно вырвавшийся с варка чистокровный годовик, который и косится на Вас своим агатовым глазом, и скачет, молниеносно лягаясь, и становится на дыбы, и вот-вот готов, как птица, перенестись через двухаршинный забор» .

Отзыв поэта скорее всего относится к письмам ранним, поэтическим, игровым, дружелюбным, еще без тени рефлексии, а не к тем уже довольно редким посланиям, что шли в адрес поэта в пору охлаждения и разномыслия, где слышалась полемика, подчас весьма резкая, раздавались взаимные обвинения.

В 1871 году началась регулярная, продолжавшаяся четверть века переписка Толстого с философом, литературным критиком, беллетристом H. H. Страховым (сохранилось 235 писем). Разносторонние знания этого ученого, с чутким вниманием относившегося к духовно-творческому миру Толстого, деятельно помогавшего ему в трудах (участие в издании «Войны и мира» в 1873 г., «Азбуки», «Анны Карениной») сблизили их, несмотря на принципиальные и серьезные расхождения. Толстой подвергал резкой критике политическую реакционность Страхова, его пренебрежение справедливыми демократическими требованиями «низов», апологию монархии и почвенничество. И тем не менее он был его другом, желанным гостем и необходимым собеседником, который всегда был в курсе того, какие замыслы волновали его, над чем он трудился за своим письменным столом. В частых и обстоятельных посланиях к нему затронут большой круг актуальных общественно-политических проблем эпохи, серьезных философских, религиозно-нравственных вопросов. В них явственно прослеживается трудный и болезненный процесс «перестройки» мировоззрения писателя, сопровождавшийся драматическими переживаниями и разочарованиями, а также его поворот к писанию религиозно-нравственных сочинений и социально-аналитических трактатов. Некоторые письма к Страхову походили на предварительные наброски задуманных трудов, например «Исповеди» или «В чем моя вера?» (см. письма от 30 ноября 1875 г. и 27? января 1878 г.).

Эти документы, сплавленные из интеллектуальной прозы, острой публицистики, философских размышлений, рассказов, обнажающих разные грани каждодневного существования Толстого, принадлежат к замечательным явлениям эпистолярной литературы.

В 1878 году корреспондентом Толстого стал известный критик-демократ, автор статей о русской живописи, страстный почитатель его искусства В. В. Стасов, и тогда началась переписка (сохранилось 99 писем), в чем-то аналогичная страховской. Сотрудник Петербургской публичной библиотеки, библиофил, разносторонне образованный, Стасов охотно взял на себя миссию поставлять «Льву Великому» «дрова для печи», то есть исторические труды и материалы, архивные документы для осуществления возникавших творческих замыслов. Главный предмет их бесед — книги, события «минувших дней», но и жгучие проблемы современности, общественного движения в России. По типу и тону эта переписка очень серьезная, содержательная, в которой затрагивался широкий спектр самых различных вопросов, подчас весьма актуальных.

Большое место в эпистолярном наследии Толстого занимают послания к другу, единомышленнику, издателю его запрещенных в России сочинений В. Г. Черткову. Обмен письмами был на редкость интенсивным (они составили пять томов Полного собрания сочинений, куда вошло 931 письмо). Сфера преимущественного интереса обоих собеседников — религиозно-нравственное учение Толстого, вытекающие из него теоретические и практические выводы, а также издательская деятельность на родине и за рубежом. Письма к другу — одновременно деловые и проповеднические: собственно литература, искусство затрагивались лишь мимоходом, главным образом в связи с обсуждением рукописей начинающих авторов и сочинений известных писателей, предлагаемых для выпуска издательством «Посредник». Но Чертков был писателю душевно очень близок, и ему единственному он поверял самые сокровенные переживания и думы, тайные помыслы и планы.

В многотомной переписке Толстого существует вполне готовая отдельная «книга», не имеющая аналогий ни в отечественной, ни в мировой литературе и которую следовало бы озаглавить «Отец». Составилась бы она из более чем 400 писем писателя к своим сыновьям и дочерям, юным и уже взрослым, и фрагментов о них же из посланий, обращенных к другим корреспондентам. Вышла бы книга об отце необыкновенном, любящем, требовательном, мудром, в высшей степени объективном и строгом в своих оценках и характеристиках. Пафос этих посланий, в особенности к сыновьям, — в горячем желании сделать их зрячими, убедить в ложности фантомов и призраков собственнического мира, склонить к признанию иного, разумного, трудового, справедливого жизненного идеала, утвердить демократическое самосознание. «…Заняту надо быть тем прежде всего в нашем привилегированном положении, чтобы слезть с шеи народа… — внушал отец Сергею, — надо перестать участвовать в его угнетении посредством землевладения, чиновничества, торгашества…» (8 марта 1890 г.), Андрею, доставившему ему немало огорчений, он советовал начать «новую жизнь» «с главной целью» своего «исправления… нравственного усовершенствования» (16? октября 1895 г.), а Михаила «с трудом удерживаемыми слезами» увещевал сойти с «губительного пути» (16–19 октября 1895 г.). Да и вообще во всех трудных моментах жизни дети Толстого слышали его слово, мудрое, проникновенное, принимавшее во внимание индивидуальность каждого из них. Сколько любви, дружеского участия, напутствий, практических советов в посланиях к сыновьям и дочерям, чьи увлечения, неверные поступки, беды и житейские невзгоды бередили его душу.

В этом своеобразном «романе воспитания» главное действующее лицо — отец, со своей интеллектуальной мощью, миром высоких чувств, разочарованиями и гордой любовью, этическим максимализмом и демократическим идеалом.

Разумеется, в переписке Толстого наряду с означенными здесь «гнездами» писем различаются и другие, не столь объемные и протяженные во времени, эпистолярные диалоги (например, с писателем С. Т. Семеновым, другом и биографом П. И. Бирюковым и др.). Немало в ней писем эпизодических, написанных по тому или иному поводу, а иногда просто ответных, и т. д.

Из совокупности всех этих многочисленных документов составился эпистолярный раздел литературного наследия писателя.

Пережитый Толстым на рубеже 1880-х годов кризис, приведший к «перестройке» его мировоззрения, к принципиальному изменению восприятия жизни, ее видения, заметным образом сказался как во всем его творчестве, так и в переписке. Поэтические и лирические начала в ней ослабевают, но усиливается проблемность, философичность, элемент публицистичности, обличительная интонация. Почти исчезает непосредственная радость от красоты природы, непринужденная легкость беседы, юмор, шутка, чаще попадаются «были» о страшной участи народа, о судьбах искалеченных неправедным строем взрослых и детей.

Нередко даже сугубо личные письма, а тем более обращения к сановникам, министрам и державным властелинам насыщаются актуальным общественным содержанием, носят противоправительственный характер.

В ту пору, когда имя Толстого обрело громкую известность, круг его корреспондентов весьма расширился, причем инициатива завязывания письменного знакомства, как правило, исходила не от него: крестьяне, арестованные и сосланные революционеры, гонимые сектанты, участники студенческих волнений и вообще страждущий и обделенный «рабочий народ» взывали к нему о помощи и защите. Толстой почти безотказно берет на себя роль ходатая. Среди отправляемой из Ясной Поляны почты все больше деловых писем: прошений, заявлений, запросов, объяснений, адресованных в официальные инстанции или к власть имущим, высокопоставленным знакомым или юристам. Случалось, что хлопоты эти были успешными.