Том Вандербильт
Трафик. Психология поведения на дорогах
Все права защищены.
Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс».
© 2008 by Tom Vanderbilt. Th is translation published by arrangement with Alfred A.Knopf, an imprint of Th e Knopf Doubleday Group, a division of Random House, Inc.
© Издание на русском языке. ООО «Манн, Иванов и Фербер», ООО «Издательство “Эксмо”», 2013
© Перевод на русский язык, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2013
Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс».
© 2008 by Tom Vanderbilt. Th is translation published by arrangement with Alfred A.Knopf, an imprint of Th e Knopf Doubleday Group, a division of Random House, Inc.
© Издание на русском языке. ООО «Манн, Иванов и Фербер», ООО «Издательство “Эксмо”», 2013
© Перевод на русский язык, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2013
Пролог
Почему я не тороплюсь перестраиваться (и вам советую)
Почему всегда кажется, что на соседней полосе машины движутся быстрее?
Не сомневаюсь, что вы задавались этим вопросом, ползя по забитому шоссе и наблюдая с растущим негодованием за ускользающими вперед машинами. Вы барабаните пальцами по рулю, меняете радиоволну, выбираете какой-нибудь автомобиль и начинаете отмерять, насколько же вы продвинулись относительно его. Вы пытаетесь выяснить, для чего на самом деле нужна странная кнопка рядом с обогревателем заднего окна.
Раньше я думал, что дело просто в естественной хаотичности шоссе. Иногда судьба посылает мне быструю полосу, а иногда забрасывает на медленную.
Так было до недавнего времени, пока в моей жизни не произошел случай, заставивший меня пересмотреть свой традиционно пассивный взгляд на дорогу и разрушивший тщательно разработанную систему принципов, которыми я всегда руководствовался на дороге.
Я существенно изменил свой образ жизни. Я уже не тороплюсь перестраиваться.
Возможно, в какой-то момент вы окажетесь за рулем на трассе, где знак сообщает, что левая полоса, по которой вы и едете, будет закрыта для движения через милю и, соответственно, вам придется перестроиться на правую полосу.
Вы замечаете свободное место в правом ряду и быстро перестраиваетесь. Вы облегченно вздыхаете, счастливы, что благополучно устроились на Полосе, Которая Не Закончится. Затем, когда машина начинает медленно подползать к пробке, вы начинаете замечать, все больше возмущаясь, что автомобили на покинутой вами полосе благополучно несутся вперед, мимо вас. Вы потихоньку закипаете и обдумываете свое возвращение назад на гораздо более быструю левую полосу – если бы только там был промежуток. В конце концов вы мрачно смиряетесь с существующим положением дел.
Однажды, не так давно, у меня было озарение на шоссе в Нью-Джерси. Это была обычная напряженная поездка мимо живописных нефтехранилищ и химзаводов северного Джерси. Внезапно на подъезде к эстакаде округа Пуласки замаячил знак: «ПОЛОСА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ. ОДНА МИЛЯ. ПЕРЕСТРОЙТЕСЬ ВПРАВО».
Повинуясь некоему минутному импульсу, я отогнал копошащуюся в глубине моего мозга мысль о том, чтобы подстроиться в уже переполненную правую полосу. «Просто сделай то, что подсказывает знак», – обычно советует этот внутренний голос. Но я послушался другого, более настойчивого голоса, который говорил: «Не будь простофилей. Можно поступить лучше». И я погнал целенаправленно вперед, не обращая внимания на враждебные взгляды других водителей. Краем глаза я видел съежившуюся на сиденье жену. Обойдя десятки машин, я подъехал к самому концу полосы, где машины перестраивались попеременно. Там я благополучно и свернул, гордый своей новообретенной наглостью. Я перестроился, впереди было свободно. Сердце мое колотилось. Жена сидела, закрыв лицо руками.
Позже в моей душе поселились вина и смятение. Может, я поступил неправильно? Или я поступал неправильно всю свою жизнь? В поисках ответа я отправил анонимный запрос на сайт под названием «Спросите Метафильтр»[1], где можно задавать различные вопросы «коллективному разуму» анонимной аудитории самоуверенных ботаников-вундеркиндов. «Почему одна полоса движется быстрее, чем другая, – спросил я, – и почему люди, перестраивающиеся в самый последний момент, оказываются в выигрыше? Я решил изменить образ жизни и не торопиться перестраиваться. Это нормально или нет?»
Я был поражен количеством полученных откликов, а также быстротой их поступления. Больше всего меня поразили страсть и убежденность, с которой люди доказывали свою правоту, и то, что, хотя многие люди считали меня неправым, почти столько же высказывалось в мою защиту. Вместо удобного консенсуса я обнаружил зияющую пропасть между непримиримыми оппонентами.
Первый лагерь – назовем его «Опыт» – вроде наклейки на бампере. Он считает рано перестраивающихся добродетельными душами, делающими все как надо, а водителей, перестраивающихся поздно, – высокомерными хамами. «К сожалению, люди – отстой, – пишет один случайный респондент. – Они пытаются сделать все от них зависящее, чтобы обойти вас и насладиться пробкой на несколько корпусов дальше, чем вы… Люди, которые считают, что у них более насущные проблемы, чем у вас, и что в целом они важнее вас, будут лезть вперед, а некоторые слабаки и чмошники позволят им делать это, тем самым замедлив и ваше движение. Вот такой отстой, но боюсь, что такова жизнь».
Другой лагерь, меньшинство, – назовем их «Живи свободно или умри» (девиз штата Нью-Гемпшир, который там прописывают на номерных табличках) – утверждает, что позднее перестраивание вполне рационально, так как позволяет использовать максимальную мощность шоссе, таким образом облегчая жизнь всем. По их мнению, попытки другого лагеря взывать к вежливости и справедливости на деле вредили всем.
Ситуация все усложнялась. Некоторые утверждали, что позднее перестраивание ведет к большему количеству аварий. Другие говорили, что система работает намного лучше в Германии, и намекнули, что моя дилемма, возможно, выявила некоторые прискорбные особенности национального американского характера. Кто-то сказал, что они боялись «не вписаться» в последний момент, а некоторые признались, что они активно пытаются помешать перестраивающимся, так же как и водители грузовиков.
Так что же происходит? Разве мы не все ездим по одним и тем же дорогам и разве не все мы сдаем одни и те же экзамены на права? Настораживало не только различие в мнениях, но и то ощущение правоты, с которым каждый защищал свое поведение на дороге, а также желание каждого сжечь напалмом оппонента. По большей части люди ссылались не на правила дорожного движения или факты, а на их собственное представление о том, что правильно.
Я даже обнаружил человека, утверждавшего, что он, как и я, сменил веру в вопросах перестроения, но ровно противоположным образом. «До недавнего времени я был “поздно перестраивающимся”», – написал в деловом журнале автор, работающий менеджером в компьютерной компании{1}. Почему он стал перестраиваться рано? «Потому что я осознал, что чем раньше все вольются в одну полосу, тем быстрее будет движение». Этой метафорой он иллюстрировал успешное создание команды в корпоративной Америке, где «поздно перестраивающимися» были те, кто постоянно ставил свои личные мнения и желания превыше всего. «Рано перестраивающиеся, – писал он, – могут подтолкнуть компании к “максимальной общественной скорости”».
Но разве движение ускорялось, если люди перестраивались раньше? Или просто удобнее так думать? Возможно, вам кажется, что заставить людей своевременно перестраиваться, не убивая друг друга, – проблема не дорожная, а скорее общечеловеческая. Дорога – это больше, чем просто система правил и конструкций. Это место, где миллионы людей, имеющих весьма смутное представление о том, как себя вести, ежедневно оказываются вместе в своеобразной гигантской чашке Петри, где работают все виды этой неизведанной, малопонятной динамики. Не существует другого такого места, где столько людей из разных слоев общества – разных возрастов, рас, классов, религий, полов, политических предпочтений, образа жизни, уровня психологической устойчивости – так причудливо перемешиваются{2}.
А что мы на самом деле знаем о том, как работает эта система? Почему мы поступаем так, а не иначе, и что это говорит о нас? Существуют ли люди, предрасположенные к определенному стилю вождения? Ведут ли женщины себя за рулем иначе, чем мужчины? И если права народная мудрость, гласящая, что водители становятся все менее цивилизованными с каждым новым десятилетием, то почему так? Становится ли дорога микрокосмом общества или это самостоятельный организм со своим набором правил? У меня есть друг, в жизни – робкий учитель латыни, который однажды рассказал мне, как на своей скромной Toyota Corolla демонстративно «опустил» водителя огромного трейлера, ехавшего по-хамски. Некие таинственные силы превратили этого мягкого ученого из пригорода в Трэвиса Бикла[2] с магистрали («Ты чё не держишь дистанцию, а?»). Была ли тому виной ситуация на дороге или зверь всегда жил внутри него?
Чем больше вы будете думать об этом – или, скорее, чем больше времени вы проведете в пробках, где у вас будет время думать об этом, – тем больше запутанных вопросов такого рода всплывет на поверхность. Зачем нужно сидеть в абсолютно беспричинных пробках? Почему десятиминутный инцидент на дороге создает затор на 100 минут? Люди действительно медленнее выезжают с парковки, когда кто-то ждет, чтобы занять их место, или просто так кажется? А специальный ряд для служебных автомобилей помогает бороться с перегрузкой или приводит к еще большим пробкам? Насколько опасны большие грузовики? Как то, на чем мы едем, куда мы едем и с кем мы едем, влияет на то, как мы едем? Почему столько ньюйоркцев переходит улицу в неположенном месте, а в Копенгагене такого почти не бывает? Уличное движение в Нью-Дели действительно так хаотично, как кажется, или же прекрасный порядок скрывается где-то там, в глубинах хаоса?
Как и я, вы, возможно, задавались вопросом: что может сказать нам дорожное движение, если кто-то просто остановится и начнет слушать?
Сначала вы услышите само слово. Трафик. С чем оно у вас ассоциируется? По всей вероятности, вы представляете себе перегруженное шоссе, полное людей, задерживающих вас по дороге. Неприятная ассоциация, что интересно: ведь поначалу слову трафик придавался положительный смысл. Первоначально оно использовалось (и до сих пор используется) в торговле и обозначало движение товаров. Это значение постепенно расширилось и стало обозначать людей, занимающихся торговлей, а также и сами отношения между людьми – в прологе шекспировской пьесы «Ромео и Джульетта» используется выражение traffic of our stage, то есть «действие на нашей сцене». Затем слово стало обозначать и само движение, как в выражении road traffic – «дорожное движение». В какой-то момент люди и вещи стали взаимозаменяемыми. Перемещение товаров и людей сплелось в единый клубок – в конце концов, если кто-то куда-то отправлялся, то, скорее всего, в коммерческих целях. Это по-прежнему актуально и сегодня: большинство проблем на дорогах происходит в часы пик, когда все едут на работу; однако теперь мы, кажется, менее склонны считать дорожное движение источником мобильности, великой рекой возможностей. Скорее мы относимся к нему как к стихийному бедствию.
Теперь, как и раньше, мы думаем о трафике как о некой абстракции, скоплении вещей, а не совокупности индивидов. Мы говорим «вырваться из пробки» или «застрять в пробке», но никогда не скажем, по крайней мере в приличном обществе, «вырваться от кого-то» или «застрять у кого-то». В новостях дорожное движение приравнивается к погоде, как если бы оно было пассивной силой, неподконтрольными нам; да и жалуемся на трафик мы потому, что становимся его частью. (Честно говоря, я полагаю, что теперь и погода неуправляема из-за выбросов в атмосферу в результате все того же движения.) Мы говорим «слишком интенсивный трафик», толком не понимая, что имеем в виду. Слишком много людей? Или на всех не хватает дорог? Или у людей слишком много денег, что позволило многим из них иметь собственный автомобиль?
Мы регулярно слышим о «транспортных проблемах». Но что это такое? Для инженера-транспортника это может означать недозагрузку автодорог. Для родителей, живущих на той же улице, «транспортная проблема» означает слишком интенсивное или быстрое движение. Для владельца магазина на той же улице «транспортная проблема» – когда автомобилей слишком мало. Блёз Паскаль, известнейший французский ученый и философ XVII века, посоветовал, пожалуй, единственное надежное средство решения транспортной проблемы – «оставайтесь дома». «Я обнаружил, – писал он, – что все несчастья человека происходят из одного-единственного источника: люди не могут чувствовать себя спокойно в собственных жилищах». Паскалю же приписывают и изобретение первой в истории городской автобусной службы. Он умер всего пять месяцев спустя. Был ли парижский трафик причиной его гибели?
Что бы ни означало для вас словосочетание «транспортная проблема», возможно, вас утешит мысль о том, что такого рода неприятности во всем своем многообразии стары, как само дорожное движение. С тех пор как люди начали передвигаться, используя транспортные средства, общество пытается бороться с проблемами, возникающими вследствие мобильности, и разобраться в технических и социальных последствиях новых требований.
Посетители руин Помпеи, к примеру, увидят изрытые колеями улицы с отметинами от колес колесниц. Но многие улицы недостаточно широки для двух колесниц. Туристы удивляются: «Это была улица с односторонним движением? Выходит, смиренный простолюдин должен был свернуть с дороги, если один из императорских легионеров направлялся ему навстречу? А если две колесницы прибывали на перекресток одновременно, кто имел право ехать первым?» Эти вопросы не находили ответов в течение многих лет, однако недавняя работа американского трафик-археолога Эрика Полера дала ответы на некоторые из них.
Изучив узоры износа на бордюрах по углам улиц, а также исследовав камни, которыми были выложены пешеходные дорожки в местах проезда колесниц, Полер сумел разгадать не только траектории движения, но и направление поворотов на улицы с двусторонним движением на перекрестках. Основываясь на «говорящих узорах износа» на бордюрах, ученый заключил, что в Помпеях было правостороннее движение (типично для большинства культур, в которых доминировали правши). В основном движение было односторонним, а на некоторых улицах оно было и вовсе запрещено{3}. Дорожных знаков и указателей там, скорее всего, не было{4}. Однако читателя утешит информация о том, что Помпеи тоже страдали при строительстве всяческих дорог и объездов (например, когда при возведении бань пришлось пустить в обратном направлении движение по Вико ди Меркурио){5}.
В Древнем Риме движение колесниц стало настолько интенсивным{6}, что Цезарь, самопровозглашенный curator viarum, или «директор великих дорог», объявил дневной запрет на проезд телег и колесниц, «за исключением средств транспортировки строительных материалов в храмы богов или для других крупных государственных работ, а также для расчистки места от остатков зданий». Повозки могли въезжать в город только после трех часов пополудни. И все равно, как это часто бывает в мире трафика, почти каждое действие рождало равносильное противодействие. Облегчив рядовым римлянам задачу передвижения в течение дня, Цезарь лишил их ночного сна. Слова поэта Ювенала звучат как жалоба современного жителя Рима на скутеры, только с поправкой на II век нашей эры: «Только тот, у кого есть много денег, может спать в Риме. Источник проблемы – телеги, проходящие через узкие изогнутые улицы, и стада, которые останавливаются и производят так много шума, что способны разбудить даже каракатицу»{7}.
Переместимся в средневековую Англию. Транспортная проблема по-прежнему не решена. Посредством законов или сборов города старались ограничить участки, где странствующие купцы имели право продавать свои товары, и время торговли. Магистраты ограничивали въезд кованых телег в города, так как их колеса повреждали мосты и дороги. В одном городе лошадям было запрещено пить из реки, рядом с которой часто играли дети. Превышение скорости стало социальной проблемой. Liber Albus («Белая книга»), свод правил для жителей Лондона XV века, запрещала водителю «управлять телегой быстрее, когда она пуста, чем когда нагружена». (В случае нарушения он получал талон за превышение скорости на 40 пенсов; был и более радикальный вариант: «тело его заключалось в тюрьму по воле мэра»{8}.)
В 1720 году «бешеные» телеги и кареты были названы основной причиной смерти в Лондоне (гашение огней и «неумеренное пьянство»), и в то же время осуждались «споры, ссоры и возмущения» водителей, «оспаривающих право проезда»{9}. Между тем в Нью-Йорке в 1867 году лошади убивали в среднем четырех пешеходов в неделю (ненамного больше, чем сегодня, хотя тогда было гораздо меньше людей и транспортных средств). Напуганные лошади попирали копытами растоптанных пешеходов, «лихачи»{10} обращали мало внимания на ограничение скорости в 5 миль в час, а концепции права проезда фактически не существовало. «В нынешней ситуации, – писала газета New York Times в 1888 году, – водители, похоже, имеют юридическое право игнорировать переходы и заставлять пешеходов бегать через дорогу или уворачиваться от транспортных средств, если они хотят перейти улицу»{11}.
По мере роста городов и появления новых средств передвижения управлять системой дорожного движения становилось все сложнее. Возьмем, к примеру, ситуацию, которая произошла на нижнем Бродвее в Нью-Йорке во второй половине дня 23 декабря 1879 года, когда «чрезвычайная и беспрецедентная блокада транспортного движения» длилась пять часов. Кто стоял в этой, по выражению New York Times, «неописуемой пробке»? Список потрясает: «одно– и двухместные экипажи, двухместные тандемы и четырехлошадные экипажи; верховые лошади, купе, грузовые телеги, подводы, телеги мясников, дилижансы, курьерские повозки, тележки бакалейщиков и разносчиков, двухколесные экипажи, подводы с мебелью и пианино, повозки ювелиров и продавцов предметов роскоши, а также два или три рекламных фургона, с прозрачными кузовами из натянутой парусины, светящимися в ночное время»{12}.
И как раз когда уже казалось, что сложнее ситуации представить нельзя, на сцену вышло новое и неоднозначно принятое обществом транспортное средство – первый новый вид личного транспорта со времен римских цезарей, модное изобретение, нарушившее хрупкий баланс дорожного движения. Речь, конечно, о велосипеде.
После нескольких фальш-стартов «велосипедный бум» конца XIX века произвел фурор в обществе. Велосипеды были слишком быстрыми. Они угрожали ездокам странными заболеваниями, такими как kyphosis bicyclistarum, или «сутулость велосипедиста». Они пугали лошадей и приводили к авариям. Были кулачные бои между велосипедистами и невелосипедистами. В городах пытались запретить их совсем. Велосипеды были вытеснены с улицы, так как они не были повозками, а также с тротуаров, потому что они не были пешеходами. Велосипедистам-энтузиастам сегодняшнего дня, требующим запретить автомобильное движение в таких местах, как парк на Бруклинском проспекте, более 100 лет назад предшествовали любители, боровшиеся за право кататься на велосипедах в этом самом парке. Были подняты новые вопросы этикета: должны ли мужчины уступать дорогу женщинам?{13}
Существует закономерность, которой подчиняется все – от колесницы в Помпеях до сегвея[3] в Сиэтле. Как только люди решили перемещаться как угодно, лишь бы не пешком, как только они стали «транспортом», им пришлось освоить новый способ передвижения и научиться ладить друг с другом на дорогах. Для чего дорога? Для кого она? Каким образом взаимодействуют транспортные потоки? Не успела улечься пыль, поднятая велосипедами, как вся система была снова перевернута с ног на голову автомобилем, который стал носиться по тем самым «хорошим дорогам»{14}, которые помогли создать – вот она, слегка трагическая ирония – сами велосипедисты.
Поначалу автомобиль считался «адской колесницей». Мы редко находим время остановиться и задуматься над новым образом жизни, который начал тогда формироваться. Когда первый электрический автомобиль появился в середине XIX века в Англии, ограничение скорости было поспешно установлено на 4 мили в час – с такой скоростью человек с красным флагом мог бежать впереди автомобиля, въезжающего в город (тогда это была еще редкость). Человек с красным флагом, бегущий наперегонки с автомобилем, был своего рода метафорой самого дорожного движения. Тогда еще автомобиль и человек двигались с одинаковой скоростью. Автомобилю вскоре предстояло создать собственный мир, где люди, отделенные от окружающей среды, но все же каким-то образом связанные между собой, будут двигаться на скоростях, намного превышающих те, к которым их подготовила эволюция.
Сначала автомобиль просто присоединился к хаотичному движению, уже бурлившему на улицах, где единственным реальным правилом дорожного движения в большинстве городов Северной Америки было «держаться правой стороны». В 1902 году Уильям Фелпс Ино, «известный яхтсмен, член клуба и выпускник Йельского университета», который прославился как «первый техник дорожного движения во всем мире», решил избавиться от вони на улицах Нью-Йорка. (К тому времени смерти по вине автомобиля уже были, согласно New York Times, «повседневной реальностью» с маленькой «новостной ценностью», если в этом не были замешаны лица «исключительной социальной или деловой значимости».){15} Ино был как истинным американским аристократом, так и социальным реформатором – нередко встречающийся тип в тогдашнем Нью-Йорке. Он рокотал о «глупости водителей, пешеходов и полицейских» и выдавал свою любимую сентенцию: «Легко управлять обученной армией, но регулировать толпу почти невозможно». Ино предложил ряд «радикальных постановлений», чтобы обуздать дорожное движение в Нью-Йорке. Этот план кажется безнадежно устаревшим в наши дни: инструкции по «правильному заворачиванию за угол»{16} и смелое требование вести автомобиль только в одном направлении вокруг Круга Колумба. Однако Ино, который стал своего рода мировой знаменитостью и плавал в Париж и Сан-Паулу, чтобы решать там местные транспортные проблемы, был таким же социальным инженером, как и логистиком: он научил огромное количество людей действовать и общаться по-новому, часто против их воли.
Не сомневаюсь, что вы задавались этим вопросом, ползя по забитому шоссе и наблюдая с растущим негодованием за ускользающими вперед машинами. Вы барабаните пальцами по рулю, меняете радиоволну, выбираете какой-нибудь автомобиль и начинаете отмерять, насколько же вы продвинулись относительно его. Вы пытаетесь выяснить, для чего на самом деле нужна странная кнопка рядом с обогревателем заднего окна.
Раньше я думал, что дело просто в естественной хаотичности шоссе. Иногда судьба посылает мне быструю полосу, а иногда забрасывает на медленную.
Так было до недавнего времени, пока в моей жизни не произошел случай, заставивший меня пересмотреть свой традиционно пассивный взгляд на дорогу и разрушивший тщательно разработанную систему принципов, которыми я всегда руководствовался на дороге.
Я существенно изменил свой образ жизни. Я уже не тороплюсь перестраиваться.
Возможно, в какой-то момент вы окажетесь за рулем на трассе, где знак сообщает, что левая полоса, по которой вы и едете, будет закрыта для движения через милю и, соответственно, вам придется перестроиться на правую полосу.
Вы замечаете свободное место в правом ряду и быстро перестраиваетесь. Вы облегченно вздыхаете, счастливы, что благополучно устроились на Полосе, Которая Не Закончится. Затем, когда машина начинает медленно подползать к пробке, вы начинаете замечать, все больше возмущаясь, что автомобили на покинутой вами полосе благополучно несутся вперед, мимо вас. Вы потихоньку закипаете и обдумываете свое возвращение назад на гораздо более быструю левую полосу – если бы только там был промежуток. В конце концов вы мрачно смиряетесь с существующим положением дел.
Однажды, не так давно, у меня было озарение на шоссе в Нью-Джерси. Это была обычная напряженная поездка мимо живописных нефтехранилищ и химзаводов северного Джерси. Внезапно на подъезде к эстакаде округа Пуласки замаячил знак: «ПОЛОСА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ. ОДНА МИЛЯ. ПЕРЕСТРОЙТЕСЬ ВПРАВО».
Повинуясь некоему минутному импульсу, я отогнал копошащуюся в глубине моего мозга мысль о том, чтобы подстроиться в уже переполненную правую полосу. «Просто сделай то, что подсказывает знак», – обычно советует этот внутренний голос. Но я послушался другого, более настойчивого голоса, который говорил: «Не будь простофилей. Можно поступить лучше». И я погнал целенаправленно вперед, не обращая внимания на враждебные взгляды других водителей. Краем глаза я видел съежившуюся на сиденье жену. Обойдя десятки машин, я подъехал к самому концу полосы, где машины перестраивались попеременно. Там я благополучно и свернул, гордый своей новообретенной наглостью. Я перестроился, впереди было свободно. Сердце мое колотилось. Жена сидела, закрыв лицо руками.
Позже в моей душе поселились вина и смятение. Может, я поступил неправильно? Или я поступал неправильно всю свою жизнь? В поисках ответа я отправил анонимный запрос на сайт под названием «Спросите Метафильтр»[1], где можно задавать различные вопросы «коллективному разуму» анонимной аудитории самоуверенных ботаников-вундеркиндов. «Почему одна полоса движется быстрее, чем другая, – спросил я, – и почему люди, перестраивающиеся в самый последний момент, оказываются в выигрыше? Я решил изменить образ жизни и не торопиться перестраиваться. Это нормально или нет?»
Я был поражен количеством полученных откликов, а также быстротой их поступления. Больше всего меня поразили страсть и убежденность, с которой люди доказывали свою правоту, и то, что, хотя многие люди считали меня неправым, почти столько же высказывалось в мою защиту. Вместо удобного консенсуса я обнаружил зияющую пропасть между непримиримыми оппонентами.
Первый лагерь – назовем его «Опыт» – вроде наклейки на бампере. Он считает рано перестраивающихся добродетельными душами, делающими все как надо, а водителей, перестраивающихся поздно, – высокомерными хамами. «К сожалению, люди – отстой, – пишет один случайный респондент. – Они пытаются сделать все от них зависящее, чтобы обойти вас и насладиться пробкой на несколько корпусов дальше, чем вы… Люди, которые считают, что у них более насущные проблемы, чем у вас, и что в целом они важнее вас, будут лезть вперед, а некоторые слабаки и чмошники позволят им делать это, тем самым замедлив и ваше движение. Вот такой отстой, но боюсь, что такова жизнь».
Другой лагерь, меньшинство, – назовем их «Живи свободно или умри» (девиз штата Нью-Гемпшир, который там прописывают на номерных табличках) – утверждает, что позднее перестраивание вполне рационально, так как позволяет использовать максимальную мощность шоссе, таким образом облегчая жизнь всем. По их мнению, попытки другого лагеря взывать к вежливости и справедливости на деле вредили всем.
Ситуация все усложнялась. Некоторые утверждали, что позднее перестраивание ведет к большему количеству аварий. Другие говорили, что система работает намного лучше в Германии, и намекнули, что моя дилемма, возможно, выявила некоторые прискорбные особенности национального американского характера. Кто-то сказал, что они боялись «не вписаться» в последний момент, а некоторые признались, что они активно пытаются помешать перестраивающимся, так же как и водители грузовиков.
Так что же происходит? Разве мы не все ездим по одним и тем же дорогам и разве не все мы сдаем одни и те же экзамены на права? Настораживало не только различие в мнениях, но и то ощущение правоты, с которым каждый защищал свое поведение на дороге, а также желание каждого сжечь напалмом оппонента. По большей части люди ссылались не на правила дорожного движения или факты, а на их собственное представление о том, что правильно.
Я даже обнаружил человека, утверждавшего, что он, как и я, сменил веру в вопросах перестроения, но ровно противоположным образом. «До недавнего времени я был “поздно перестраивающимся”», – написал в деловом журнале автор, работающий менеджером в компьютерной компании{1}. Почему он стал перестраиваться рано? «Потому что я осознал, что чем раньше все вольются в одну полосу, тем быстрее будет движение». Этой метафорой он иллюстрировал успешное создание команды в корпоративной Америке, где «поздно перестраивающимися» были те, кто постоянно ставил свои личные мнения и желания превыше всего. «Рано перестраивающиеся, – писал он, – могут подтолкнуть компании к “максимальной общественной скорости”».
Но разве движение ускорялось, если люди перестраивались раньше? Или просто удобнее так думать? Возможно, вам кажется, что заставить людей своевременно перестраиваться, не убивая друг друга, – проблема не дорожная, а скорее общечеловеческая. Дорога – это больше, чем просто система правил и конструкций. Это место, где миллионы людей, имеющих весьма смутное представление о том, как себя вести, ежедневно оказываются вместе в своеобразной гигантской чашке Петри, где работают все виды этой неизведанной, малопонятной динамики. Не существует другого такого места, где столько людей из разных слоев общества – разных возрастов, рас, классов, религий, полов, политических предпочтений, образа жизни, уровня психологической устойчивости – так причудливо перемешиваются{2}.
А что мы на самом деле знаем о том, как работает эта система? Почему мы поступаем так, а не иначе, и что это говорит о нас? Существуют ли люди, предрасположенные к определенному стилю вождения? Ведут ли женщины себя за рулем иначе, чем мужчины? И если права народная мудрость, гласящая, что водители становятся все менее цивилизованными с каждым новым десятилетием, то почему так? Становится ли дорога микрокосмом общества или это самостоятельный организм со своим набором правил? У меня есть друг, в жизни – робкий учитель латыни, который однажды рассказал мне, как на своей скромной Toyota Corolla демонстративно «опустил» водителя огромного трейлера, ехавшего по-хамски. Некие таинственные силы превратили этого мягкого ученого из пригорода в Трэвиса Бикла[2] с магистрали («Ты чё не держишь дистанцию, а?»). Была ли тому виной ситуация на дороге или зверь всегда жил внутри него?
Чем больше вы будете думать об этом – или, скорее, чем больше времени вы проведете в пробках, где у вас будет время думать об этом, – тем больше запутанных вопросов такого рода всплывет на поверхность. Зачем нужно сидеть в абсолютно беспричинных пробках? Почему десятиминутный инцидент на дороге создает затор на 100 минут? Люди действительно медленнее выезжают с парковки, когда кто-то ждет, чтобы занять их место, или просто так кажется? А специальный ряд для служебных автомобилей помогает бороться с перегрузкой или приводит к еще большим пробкам? Насколько опасны большие грузовики? Как то, на чем мы едем, куда мы едем и с кем мы едем, влияет на то, как мы едем? Почему столько ньюйоркцев переходит улицу в неположенном месте, а в Копенгагене такого почти не бывает? Уличное движение в Нью-Дели действительно так хаотично, как кажется, или же прекрасный порядок скрывается где-то там, в глубинах хаоса?
Как и я, вы, возможно, задавались вопросом: что может сказать нам дорожное движение, если кто-то просто остановится и начнет слушать?
Сначала вы услышите само слово. Трафик. С чем оно у вас ассоциируется? По всей вероятности, вы представляете себе перегруженное шоссе, полное людей, задерживающих вас по дороге. Неприятная ассоциация, что интересно: ведь поначалу слову трафик придавался положительный смысл. Первоначально оно использовалось (и до сих пор используется) в торговле и обозначало движение товаров. Это значение постепенно расширилось и стало обозначать людей, занимающихся торговлей, а также и сами отношения между людьми – в прологе шекспировской пьесы «Ромео и Джульетта» используется выражение traffic of our stage, то есть «действие на нашей сцене». Затем слово стало обозначать и само движение, как в выражении road traffic – «дорожное движение». В какой-то момент люди и вещи стали взаимозаменяемыми. Перемещение товаров и людей сплелось в единый клубок – в конце концов, если кто-то куда-то отправлялся, то, скорее всего, в коммерческих целях. Это по-прежнему актуально и сегодня: большинство проблем на дорогах происходит в часы пик, когда все едут на работу; однако теперь мы, кажется, менее склонны считать дорожное движение источником мобильности, великой рекой возможностей. Скорее мы относимся к нему как к стихийному бедствию.
Теперь, как и раньше, мы думаем о трафике как о некой абстракции, скоплении вещей, а не совокупности индивидов. Мы говорим «вырваться из пробки» или «застрять в пробке», но никогда не скажем, по крайней мере в приличном обществе, «вырваться от кого-то» или «застрять у кого-то». В новостях дорожное движение приравнивается к погоде, как если бы оно было пассивной силой, неподконтрольными нам; да и жалуемся на трафик мы потому, что становимся его частью. (Честно говоря, я полагаю, что теперь и погода неуправляема из-за выбросов в атмосферу в результате все того же движения.) Мы говорим «слишком интенсивный трафик», толком не понимая, что имеем в виду. Слишком много людей? Или на всех не хватает дорог? Или у людей слишком много денег, что позволило многим из них иметь собственный автомобиль?
Мы регулярно слышим о «транспортных проблемах». Но что это такое? Для инженера-транспортника это может означать недозагрузку автодорог. Для родителей, живущих на той же улице, «транспортная проблема» означает слишком интенсивное или быстрое движение. Для владельца магазина на той же улице «транспортная проблема» – когда автомобилей слишком мало. Блёз Паскаль, известнейший французский ученый и философ XVII века, посоветовал, пожалуй, единственное надежное средство решения транспортной проблемы – «оставайтесь дома». «Я обнаружил, – писал он, – что все несчастья человека происходят из одного-единственного источника: люди не могут чувствовать себя спокойно в собственных жилищах». Паскалю же приписывают и изобретение первой в истории городской автобусной службы. Он умер всего пять месяцев спустя. Был ли парижский трафик причиной его гибели?
Что бы ни означало для вас словосочетание «транспортная проблема», возможно, вас утешит мысль о том, что такого рода неприятности во всем своем многообразии стары, как само дорожное движение. С тех пор как люди начали передвигаться, используя транспортные средства, общество пытается бороться с проблемами, возникающими вследствие мобильности, и разобраться в технических и социальных последствиях новых требований.
Посетители руин Помпеи, к примеру, увидят изрытые колеями улицы с отметинами от колес колесниц. Но многие улицы недостаточно широки для двух колесниц. Туристы удивляются: «Это была улица с односторонним движением? Выходит, смиренный простолюдин должен был свернуть с дороги, если один из императорских легионеров направлялся ему навстречу? А если две колесницы прибывали на перекресток одновременно, кто имел право ехать первым?» Эти вопросы не находили ответов в течение многих лет, однако недавняя работа американского трафик-археолога Эрика Полера дала ответы на некоторые из них.
Изучив узоры износа на бордюрах по углам улиц, а также исследовав камни, которыми были выложены пешеходные дорожки в местах проезда колесниц, Полер сумел разгадать не только траектории движения, но и направление поворотов на улицы с двусторонним движением на перекрестках. Основываясь на «говорящих узорах износа» на бордюрах, ученый заключил, что в Помпеях было правостороннее движение (типично для большинства культур, в которых доминировали правши). В основном движение было односторонним, а на некоторых улицах оно было и вовсе запрещено{3}. Дорожных знаков и указателей там, скорее всего, не было{4}. Однако читателя утешит информация о том, что Помпеи тоже страдали при строительстве всяческих дорог и объездов (например, когда при возведении бань пришлось пустить в обратном направлении движение по Вико ди Меркурио){5}.
В Древнем Риме движение колесниц стало настолько интенсивным{6}, что Цезарь, самопровозглашенный curator viarum, или «директор великих дорог», объявил дневной запрет на проезд телег и колесниц, «за исключением средств транспортировки строительных материалов в храмы богов или для других крупных государственных работ, а также для расчистки места от остатков зданий». Повозки могли въезжать в город только после трех часов пополудни. И все равно, как это часто бывает в мире трафика, почти каждое действие рождало равносильное противодействие. Облегчив рядовым римлянам задачу передвижения в течение дня, Цезарь лишил их ночного сна. Слова поэта Ювенала звучат как жалоба современного жителя Рима на скутеры, только с поправкой на II век нашей эры: «Только тот, у кого есть много денег, может спать в Риме. Источник проблемы – телеги, проходящие через узкие изогнутые улицы, и стада, которые останавливаются и производят так много шума, что способны разбудить даже каракатицу»{7}.
Переместимся в средневековую Англию. Транспортная проблема по-прежнему не решена. Посредством законов или сборов города старались ограничить участки, где странствующие купцы имели право продавать свои товары, и время торговли. Магистраты ограничивали въезд кованых телег в города, так как их колеса повреждали мосты и дороги. В одном городе лошадям было запрещено пить из реки, рядом с которой часто играли дети. Превышение скорости стало социальной проблемой. Liber Albus («Белая книга»), свод правил для жителей Лондона XV века, запрещала водителю «управлять телегой быстрее, когда она пуста, чем когда нагружена». (В случае нарушения он получал талон за превышение скорости на 40 пенсов; был и более радикальный вариант: «тело его заключалось в тюрьму по воле мэра»{8}.)
В 1720 году «бешеные» телеги и кареты были названы основной причиной смерти в Лондоне (гашение огней и «неумеренное пьянство»), и в то же время осуждались «споры, ссоры и возмущения» водителей, «оспаривающих право проезда»{9}. Между тем в Нью-Йорке в 1867 году лошади убивали в среднем четырех пешеходов в неделю (ненамного больше, чем сегодня, хотя тогда было гораздо меньше людей и транспортных средств). Напуганные лошади попирали копытами растоптанных пешеходов, «лихачи»{10} обращали мало внимания на ограничение скорости в 5 миль в час, а концепции права проезда фактически не существовало. «В нынешней ситуации, – писала газета New York Times в 1888 году, – водители, похоже, имеют юридическое право игнорировать переходы и заставлять пешеходов бегать через дорогу или уворачиваться от транспортных средств, если они хотят перейти улицу»{11}.
По мере роста городов и появления новых средств передвижения управлять системой дорожного движения становилось все сложнее. Возьмем, к примеру, ситуацию, которая произошла на нижнем Бродвее в Нью-Йорке во второй половине дня 23 декабря 1879 года, когда «чрезвычайная и беспрецедентная блокада транспортного движения» длилась пять часов. Кто стоял в этой, по выражению New York Times, «неописуемой пробке»? Список потрясает: «одно– и двухместные экипажи, двухместные тандемы и четырехлошадные экипажи; верховые лошади, купе, грузовые телеги, подводы, телеги мясников, дилижансы, курьерские повозки, тележки бакалейщиков и разносчиков, двухколесные экипажи, подводы с мебелью и пианино, повозки ювелиров и продавцов предметов роскоши, а также два или три рекламных фургона, с прозрачными кузовами из натянутой парусины, светящимися в ночное время»{12}.
И как раз когда уже казалось, что сложнее ситуации представить нельзя, на сцену вышло новое и неоднозначно принятое обществом транспортное средство – первый новый вид личного транспорта со времен римских цезарей, модное изобретение, нарушившее хрупкий баланс дорожного движения. Речь, конечно, о велосипеде.
После нескольких фальш-стартов «велосипедный бум» конца XIX века произвел фурор в обществе. Велосипеды были слишком быстрыми. Они угрожали ездокам странными заболеваниями, такими как kyphosis bicyclistarum, или «сутулость велосипедиста». Они пугали лошадей и приводили к авариям. Были кулачные бои между велосипедистами и невелосипедистами. В городах пытались запретить их совсем. Велосипеды были вытеснены с улицы, так как они не были повозками, а также с тротуаров, потому что они не были пешеходами. Велосипедистам-энтузиастам сегодняшнего дня, требующим запретить автомобильное движение в таких местах, как парк на Бруклинском проспекте, более 100 лет назад предшествовали любители, боровшиеся за право кататься на велосипедах в этом самом парке. Были подняты новые вопросы этикета: должны ли мужчины уступать дорогу женщинам?{13}
Существует закономерность, которой подчиняется все – от колесницы в Помпеях до сегвея[3] в Сиэтле. Как только люди решили перемещаться как угодно, лишь бы не пешком, как только они стали «транспортом», им пришлось освоить новый способ передвижения и научиться ладить друг с другом на дорогах. Для чего дорога? Для кого она? Каким образом взаимодействуют транспортные потоки? Не успела улечься пыль, поднятая велосипедами, как вся система была снова перевернута с ног на голову автомобилем, который стал носиться по тем самым «хорошим дорогам»{14}, которые помогли создать – вот она, слегка трагическая ирония – сами велосипедисты.
Поначалу автомобиль считался «адской колесницей». Мы редко находим время остановиться и задуматься над новым образом жизни, который начал тогда формироваться. Когда первый электрический автомобиль появился в середине XIX века в Англии, ограничение скорости было поспешно установлено на 4 мили в час – с такой скоростью человек с красным флагом мог бежать впереди автомобиля, въезжающего в город (тогда это была еще редкость). Человек с красным флагом, бегущий наперегонки с автомобилем, был своего рода метафорой самого дорожного движения. Тогда еще автомобиль и человек двигались с одинаковой скоростью. Автомобилю вскоре предстояло создать собственный мир, где люди, отделенные от окружающей среды, но все же каким-то образом связанные между собой, будут двигаться на скоростях, намного превышающих те, к которым их подготовила эволюция.
Сначала автомобиль просто присоединился к хаотичному движению, уже бурлившему на улицах, где единственным реальным правилом дорожного движения в большинстве городов Северной Америки было «держаться правой стороны». В 1902 году Уильям Фелпс Ино, «известный яхтсмен, член клуба и выпускник Йельского университета», который прославился как «первый техник дорожного движения во всем мире», решил избавиться от вони на улицах Нью-Йорка. (К тому времени смерти по вине автомобиля уже были, согласно New York Times, «повседневной реальностью» с маленькой «новостной ценностью», если в этом не были замешаны лица «исключительной социальной или деловой значимости».){15} Ино был как истинным американским аристократом, так и социальным реформатором – нередко встречающийся тип в тогдашнем Нью-Йорке. Он рокотал о «глупости водителей, пешеходов и полицейских» и выдавал свою любимую сентенцию: «Легко управлять обученной армией, но регулировать толпу почти невозможно». Ино предложил ряд «радикальных постановлений», чтобы обуздать дорожное движение в Нью-Йорке. Этот план кажется безнадежно устаревшим в наши дни: инструкции по «правильному заворачиванию за угол»{16} и смелое требование вести автомобиль только в одном направлении вокруг Круга Колумба. Однако Ино, который стал своего рода мировой знаменитостью и плавал в Париж и Сан-Паулу, чтобы решать там местные транспортные проблемы, был таким же социальным инженером, как и логистиком: он научил огромное количество людей действовать и общаться по-новому, часто против их воли.