Страница:
– Ставлю тебе девять и пять, па, твой личный рекорд – жалко, что видик ёк, могли б записать.
– Я этим занимаюсь.
Она ровно посмотрела на него.
– Нам просто новый нужен.
– А мне нужны деньги, Вояка, у меня даже бакалеи тут держать не получается, чтоб хватало.
– Ох нет. Я знаю, что это значит. Жир свой рот раскрыл! Мне что делать прикажешь? Не я же все эти пирожные, пирожки и всякую хрень везде разбрасываю, батончики в морозилке, «Нестле-Быстр» вместо сахара, буэ! Мне-то что остается?
– Эй, я ж только про деньги заговорил, деть. Кто тебе голову морочит всем этим жиром?
Девочкина голова на длинной тонкой шее и позвонках свершила высокоточный поворот с наклоном, словно скользнула в подогнанный паз, из которого можно разговаривать с отцом.
– Ну… может, разок-другой Большой Ия в последнее время намекнул.
– Вот здорово-то, да, наш известный панкер-диетолог – еще раз, в честь кого он себя назвал, какого-то робота?
– В честь Исайи Два-Четыре, это стих такой в Библии, – медленно качая головой ладно-сдаюсь, – который твои друзья, его хипповские уроды-предки на него навесили в 67-м, насчет оборота войны к миру и перековки копий в серпы, прочей идиотской мирни?
– Вам бы обоим потише с эт’ сранью, те в голову не приходило, может, твой разлюбезный Р2Д2 просто жмот, и не хочет тебе покупать больше жратвы, чем надо? Чем он занимается? Чем он тебя вообще кормит?
– Любовь странна, па, может, ты забыл.
– Я знаю, что любовь странна, она с 56-го года такая, включая все гитарные брейки. У тебя с этой личностью любовь, ну так может ты забыла, я его уже знаю, я помню, как все твои парни не так давно с гадостями-сладостями по домам ходили, и так тебе скажу: кто б ни постучался в дверь в виде «Джейсона» из «Пятницы, 13-го» [1980], уж поверь, пожалста, старому психопату – у такого ребенка точно не все дома.
Прерия вздохнула.
– В тот год все были Джейсонами. Он теперь классика, вроде Франкенштейна, и что с того, я вообще не понимаю, что тебя в этом напрягает. Исайя тебя всегда обожал, знаешь.
– Чего?
– За то, что ты в эти свои окна прыгаешь. Он все твои видеопленки до дюйма изучил. Говорит, пару раз тебя чуть не проткнуло.
– Чуть, а…
– Стекло прям из рамы на тебя выпадает, – пояснила она, – такими здоровенными острыми копьями? и тяжелые, насквозь пробить могут? Исайя говорит, у него все друзья отметили, до чего офигенно четко ты всегда смотришься, до чего не сознаешь опасность.
Побелев и едва не тошня, он сумел одним глазком с сомнением подглядеть. Нет смысла рассказывать про сегодняшнее подставное окно, она с ним так искренне, даже, что неестественно, восхищается, самое время просто заткнуться. Но правда ли, возможно ли, неужто бывал он так близок к смерти или серьезной операции всякий предыдущий раз чистого оттяга? Как, стало быть, если не полагаться отныне на сахарные окна, ему теперь доход себе генерировать? Черт – надо было все это время работать в каком-нибудь адреналиновом шоу типа у Джои Читвуда и грести реальные деньги.
– …и мне кажется, вы с Исайей даже дела вести можете, – очевидно, произносила тем временем Прерия, – птушта я-то знаю, он не прочь, а тебе надо только умом от него не закрываться.
Зойд понятия не имел, о чем она, но вынудил себя мыслить живенько.
– Если только он мне его взламывать не будет, – после чего пришлось увернуться от кеда, к счастью, без ее ноги внутри, просвистевшего мимо уха.
– Ты судишь его по прическе и по ней одной, – грозя пальцем, старательно изображая нечто среднее между ворчаньем соседки и Главным Психиатром из мыльной оперы. – Ты превратился в точности такого же отца, каким был твой, когда третировал тебя, хипповского урода-подростка.
– Ну а я, конечно, представлял как минимум такую же сверхмощную угрозу населению, как твой молодой человек сегодня, но ни разу в жизни никто из моего поколения не возникал поздно ночью ни у кого под дверью ни в каких хоккейных масках, не таскал с собой никаких смертельных бритв и даже чего-то похожего на серпы? и ты мне рассказываешь, что мы можем вести дела? Какие еще дела – ремонт летних лагерей? – Он принялся кидаться в нее «Чи-томи», разбрасывая повсюду насыщенно оранжевые крошки.
– У него есть мысль, если б ты его только выслушал, Папс.
– Ап сюда. – Зойд стрескал «Чи-то», которое собирался кинуть. – Само собой, я могу выслушать, надеюсь, на такое я еще способен, я у тебя что ли совсем чинный, да он может оказаться дельным молодым человеком, несмотря на все улики, погляди только на Лун-песика, к примеру, из «Дарлика» [1959], в конце концов…
– Исайя! – заверещала девчонка, – шевели мослами, мужик, фиг знает, сколько он еще в таком хорошем настроении протянет, – и из другого измерения, где поджидал на орбите, вынырнул Исайя Два-Четыре, который сегодня, как заметил Зойд, свой длинный ирокез выкрасил в интенсивный кислотно-зеленый, кроме кончиков, где краскопультом добавил пурпурного оттенка. А это по случаю – два Зойдовых любимых цвета всех времен, и Прерия, подарившая ему довольно футболок и пепельниц в старомодном ансаме шестидесятых, это знала. Что это, причудливые потуги нравиться?
Исайя желал приветствия с прихлопом и пришлепом и чтоб биться кулаками, всегда отчего-то полагая, будто Зойд нюхнул пороху во Вьетнаме. Какую-то часть его телодвижений Зойд признал – так здоровались в рогачевке и ветераны, ушедшие партизанить, – а что-то было от его личной хореографии, тягаться с коей он не мог, хоть и пытался, а Исайя всю дорогу мурлыкал «Пурпурное марево» Джими Хендрикса.
– Эгей, ну что, мистер Коллес, – Исайя наконец, – как оно ничего?
– Что это еще за «мистер Коллес», а где ж «Ты колбасный фарш, “обсос”»? – каковой репликой увенчался их последний сходняк, когда, от умеренного обсуждения музыкальных различий чувства быстро воспалились до взаимного отвержения, в довольно широком диапазоне, большей части ценностей друг друга.
– Ну тогда, сэр, – отвечал поклонник насилия габаритами как раз для НБА[10], который мог ебать его дочь, а мог и не, – я, должно быть, «колбасный фарш» имел в виду в смысле нашей общей странной судьбы смертного сэндвича, равно обнаженного пред челюстями рока, и с этой точки зрения какая, на самделе, разница, что вам наплевать на музыкальные заявления «Отстойного Танка» или «Фашистского Носкаина»? – его при этом столь очевидно корячило джайвом, что у Зойда не осталось выбора – только оттаять.
– Тем же самым концом, я бы с легкостью мог счесть банальной твою одухотворенную поддержку «узи» как средства разрешения многих проблем нашего общества.
– Милостиво с вашей стороны, сэр.
– Харч, ребятки, – Прерия входя с галлоном гуакамоле и гигантским мешком чипсов-тортийя, Зойд задумавшись, не должен ли вскоре появиться и, ага вот и он – холодный шестерик «Дос-Экис»[11], а тлична! Чпокнув одну, просияв, он снова пронаблюдал в своей дочке лукавый, профессионально пока не развившийся дар обставить мухлеж, наверняка это она от него унаследовала, и Зойд весь затлел изнутри, если только не от гуакамоле, для коего она сегодня вечером слегка перестаралась с магазинной сальсой.
Отсылка Зойда к пистолету-пулемету «узи», «Злыдню пустыни», под каковым наименованием он известен в своем родном Израиле, была уместна. Предпринимательским замыслом Исайи оказалось учреждение первого, впоследствии – сети, – центров насилия, каждый, возможно, уменьшенный в масштабе парк аттракционов, включая полигоны для стрельбы из автоматического оружия, военизированные фантазийные приключения, лавки сувениров и ресторанные дворики, а для детей залы видеоигр, ибо Исайя предусматривал семейную клиентуру. Кроме того, в концепцию входили стандартизованный план застройки и логотип, для франшизных целей. Исайя сидел за столом из кабельной катушки, выстраивал из тортийных чипсов диаграммы и двигал мечты – «Восторги Третьего Мира», полоса препятствий в джунглях, где есть шанс покачаться на веревках, попадать в воду и пострелять по неожиданным выскакивающим мишеням, оформленным в виде туземных партизанских элементов… «Отбросы Города», где посетителю позволится стереть с лица земли образы разнообразных городских нежелательных типов, включая Сутенеров, Извращенцев, Сбытчиков и Уличных Грабителей, при этом все тщательно разнорасовы, дабы всех обидеть одинаково, в окружающей среде темных переулков, пылающего неона и под фонограмму саксофонной музыки… а для знатоков агрессухи, «Черный Список», в котором можно подобрать себе на видеопленках состав общественных деятелей, которых ненавидишь больше прочих, показывать их по одному на экранах старых подержанных телевизоров, скупаемых по свалочным ценам, и пускать их мимо на конвейерной ленте, как утят в карнавальном тире, а сам будешь получать удовольствие – разносить в куски эти подобия, что красуются тут и несут околесицу, и наслаждение тем пуще, чем красивее взрываются кинескопы…
Зойд тут едва оторвался от белопенной стремнины, его чуть не затянуло нахлынувшей демографической статистикой и перспективными доходами, которые пацан выдавал на-гора. Обалдело он поймал себя на том, что рот у него открылся и оставался таковым, он не знал, как долго. Захлопнул Зойд его слишком отрывисто и прикусил язык ровно в тот миг, когда Исайя достиг реплики:
– А вам это не будет стоить и пенни.
– У-гу. А сколько мне это будет стоить?
Исайя обрушил на него пятизначную калифорнийскую ортодонтию, плюс полный зрительный контакт. Зойду нужно быть просто готовым вместе с ним подписаться на ссуду —
Зойд позволил себе длительный и безрадостный хмык.
– И кто же будет ее предоставлять? – рассчитывая на какой-нибудь адрес в далеком штате, списанный с книжки спичек. Оказалось – Сам «Банк Винляндии». – Ты им не, мнэ, угрожал, такого ничё? – подколол Зойд длиннотенего вьюношу.
Исайя лишь пожал плечами и продолжил:
– В виде компенсации, вам отходят все работы по строительству и благоустройству.
– Минуточку, а чего ж твои родители не подпишут?
– Ох… Наверно, птушто всегда торчали от, знаете, ненасилия? – Как-то он тоскливо это произнес. И дело тут не только в том, что предки его вегетарианцы, они и с овощами разборчивы, из диеты своей исключают, к примеру, все красное, цвета гнева. Хлеб по большей части, раз делается убийством дрожжей, – табу. Зойд, отнюдь не мозгоправ, тем не менее задавался вопросом, не поступает ли пацан с Прерией так же, как с ним поступали дома, в смысле продовольственного полоумия.
– И… предки твои об этом пока не знают?
– Как бы хотел им сюрприз устроить?
Зойд закудахтал.
– Родители обожают сюрпризы, – и перехватил зловещий взгляд Прерии, типа: О как? ну на, лови.
Но вместо:
– Мы собирались тут все в поход поехать на пару деньков, ничего? По сути, вся группа и пара других девчонок?
Исайя играл в местной тяжелометаллической группе под названием «Билли Блёв и Рвотоны», которым в последнее время работу находить было трудновато.
– Съезди поговори с Ралфом Уэйвони-мл. в «Гурце», – посоветовал Зойд, – у него сестра в Городе замуж идет на выходных, их банда вдруг не появится, и он хочет аж не может замену.
– Э… ну, я тогда прям щас, от вас же можно позвонить?
– По-моему, в ванной, когда я последний раз его видел.
Наедине, им с Прерией случилось встретиться взглядами. Она никогда не ерзала, даже младенцем. Наконец, произнесла:
– И?
– Нормальный он парнишка, но никакой банк не даст мне подписать никакую ссуду ни с кем, ладно вам.
– Ты местный предприниматель.
– Скорее назовут шабашником по кровлям, а денег я все равно кучу должен всем в округе.
– Они же обожают, если им должны денег.
– Не так, как я их должен, Прерия – если весь проект всплывет вверх брюхом, у нас отберут дом. – Пункт, который, может, и начал уже доходить, когда из ванной выбежал Исайя с воплями:
– Мы срастили халтуру! Лабаем! Очуметь! С ума б не сойти!
– Мне б тоже, – пробормотал Зойд. – Поедете на полномасштабную итальянскую свадьбу играть там что? «Лучшие песни “Фашистского Носкаина”»?
– Потребуется кое-какая переконцептуализация, – признал Исайя. – Я, как бы, дал понять, что мы итальянцы, во-первых.
– Ну, тогда, наверное, придется разучить хоть каких-то песенок, но вы привыкнете, попробуй не волноваться, – фыркая про себя, пока Прерия с Исайей выходили из дому, да, всегда готов выручить, мальчик мой, халтурка у «семьи», да и ладно, нет-нет, благодарить меня не стоит… Зойд за свою карьеру поиграл на бандитских свадьбах, пацан со всем справится, а кроме того, харч более чем оправдает любые неловкости, поэтому не то чтоб он устроил подлянку молодому человеку своей дочери, насчет коего по-прежнему еще не на все сто сходит с ума, или типа того. А как проблема, требующая решения, Исайя скорее был отпуском от трудностей поглубже, и среди них, ни с того ни с сего, рецидив Эктора Суньиги в жизни Зойда, тема, пока он запаливал косяк и устраивался перед обеззвученным Ящиком, к которой его мысли неизбежно отыскивали обратный путь.
Впервые в жизни Зойда он возник вскоре после того, как Рейгана избрали губернатором Калифорнии. Зойд жил тогда на юге, делил в Гордита-Бич дом с элементами сёрф-группы, где еще с неполной средней школы играл на клавишных, «Корвэров», вместе с друзьями более и менее бродячего толка. Дом был до того стар, что никакие термитные клаузулы выполнять не требовалось, на нарушения кодекса махнули рукой, положившись на теорию, что следующее же явление природы умеренной мощности это здание прикончит. Но поскольку возвели его в ту эпоху, когда всё проектировали с запасом прочности, дом оказался крепче, нежели выглядел, старую штукатурку у него поело, и обнажились слои покраски различными пастельными оттенками пляжных городков, разъеденные солью и нефтехимическими туманами, что летом натекали на берег, взбирались по песчаным склонам, проползали мимо Сепульведы, часто и по тогда еще не возделанным полям, и обертывали собой и Магистраль Сан-Диего. Тут же, долгая закрытая веранда выходила на пролеты крыш, лестницами спускавшихся к пляжу. Доступ с улицы осуществлялся посредством голландской двери, чья раскрытая верхняя половина, в давний вечер, обрамила Эктора в тертой кожаной шляпе с широкими полями, он щурился сквозь солнечные очки, а ниже плыл кролем темнеющий Тихий океан с бледными гребешками. На улице, втиснувшись почти на все переднее сиденье автопаркового «плимута», дожидался тогдашний напарник Эктора, серьезно негабаритный полевой агент Мелроуз Дуд. Зойд, коему в аккурат свезло открыть на стук Эктора, стоял и пытался сообразить, о чем ему толкует эта личность в шляпе изгоя и с легавыми бачками.
Несколько погодя из кухни к ним вынесло лидер-гитариста и певца «Корвэров» Скотта Хруста, он оперся о дверной косяк, поигрывая волосьями.
– Может, позже, – приветствовал его Эктор, – вы б растольковали тут все этому своему дружбану, птушта я даже не знаю, догналь он или нет…
– ¿Qué? – остроумно ответствовал Скотт. – No hablo inglés[12].
– Ишь ты. – Парадно-входная улыбка Эктора натянулась. – Наверно, мне напарника не мешает позвать. Видите, вон в машине? Пока не встанет, не скажешь, но он такой здоровый, что его из машины и звать никому не хочется, птушта только выйдет, врубитесь, обратно всунуть его не всегда легко.
– На Скотта забейте, – Зойд поспешно, – он сёрфер – прощай, Скотт, – несколько лет назад немножко не поделил с кое-какими, мнэ, юными господами мексиканского происхождения, поэтому иногда…
– На парковке «Тако-Белля» в Эрмосе, еще бы, памятная череда вечеров, весьма прослявленная в фольклёре моего народа, – то еще в первые дни подражаний Рикардо Монтальбану, кои за годы станут отточенней.
– Пришли отмстить?
– Умоляю. Прос-стите, – Эктор извлекая из внутреннего кармана, доступ к коему также предъявил досужий вид на служебный.38-й в кобуре под мышкой, свои федеральные полномочия в изрядно выделанном и легко распахивающемся кожаном футляре.
– Тут ни у кого ничего федерального, – Зойд вполне убежден.
Ван Метр, в те дни щеголявший еще профилем, требовавшим по меньше мере задержания и обыска, вбежал, хмурясь.
– Чего это Скотт? только что слинял задами.
– Вообще-то я тут, – пояснял Эктор, – насчет наркотиков.
– Слава богу! – возопил Ван Метр, – сколько недель уже, мы думали, никогда больше не срастим! о да, это чудо, – Зойд, неистово его пиная, – тебя кто прислал, ты тот чувак, который знает Леона?
Федерале показал зубы, развлекаясь.
– Субъект, на которого вы ссыляетесь, временно пребывает под надзором, хотя наверняка совсем уж вскоре вернется на свое привычное место под Гордитским пирсом.
– Аааааа… – завелся Ван Метр.
– Нет, нет дружочек, но в точности такие подкрепляющие детальки мы так высоко ценим, – выхватывая, как фокусник, хрустящую пятидолларовую банкноту, полчека мексиканской коммерческой в те дни, из-за уха Вана Метра. – И всегда найдется еще, и много, в нашем подотчетном авансовом фонде на доброкачественный продукт. За чепуховые выдумки, конечно, мы не плятим ничего, а со временем нас и досада берет.
Та роковая пятерка была не последней выплатой по Черпанию Сведений в районе. В те годы в округе ошивалось столько федеральных агентов, что если тебя заметали в районе Южного залива, напороться на местного Дядю шансов было меньше, чем на какого-нибудь федерала. Все пляжные городки, плюс Торранс, Хоторн и большая Уолтерия, участвовали в каком-то грандиозном пилотном проекте, финансируемом неистощимыми миллионами налогоплательщиков, соответствующие ломти коих оседали в антинаркотических структурах на всех уровнях госуправления. Зойд-то лично уж точняк сознательно никогда не прикарманивал никаких денег Эктора за ЧС, однако вполне продолжал поедать бакалею, жечь топливо и курить дурь, которые на них приобретали остальные. Время от времени его обводили вокруг пальца с каким-нибудь мелким приобретением дури, базилик в термозапечатанном пакетике, крошечный пузырек «Бисквика» (ага, бормотал он, по-прежнему совершаем глупые ошибки, а у вас как?), и его сильно подмывало, иногда целыми днями, сдать сбытчика Эктору. Но всегда находились убедительные причины не сдавать – выходило, что один четкий чувак, которому деньги нужны, другой дальний родич со Среднего Запада или маньяк-убийца, который отомстит, и прочая. Всякий раз, когда Зойд на этих людей не доносил, Эктор свирепел.
– Думаешь, ты их защитиль? Они ж тебя просто опять наебут. – В голосе его скрежетало раздражение, все в этом гордитском задании блядь только раздражало, все эти одинаковые на вид пляжные хазы уже сливались воедино, в результате лишь выше крыши перепутанных адресов, раннеутренних шмонов невиновных, незадержаний беглецов, которые и через улочку просто могли смыться, либо вниз по какой-нибудь лестнице общего пользования. Расклады ярусов на склонах, переулков, углов и крыш творили топографию касбы, где легко можно быстро затеряться, такую местность, где партизанские навыки загуменщиков стоили дороже любой твердости характера, архитектурную разновидность неопределенности, иллюзию, которая, должно быть, до того завладела всей его карьерой, что его вообще сюда отрядили.
– В те поры ситуации, – долбил в одну точку Зойд, все эти годы спустя, – отношения, в том доме еще как запутывались, с более, а также менее временными любовными партнерами и сотоварищами по сексу, вечно какая-то ревность и мстя творится, плюс сбытчики веществ и их посредники, да и агенты, считавшие, будто они под прикрытием и сейчас их цапнут, пара-трешка политических в бегах от той-иной юрисдикции, тусня туда-сюда в немалой мере – вот что там было, не гря уж о том, что ты себя ведешь так, словно это все твой персональный «Безопасный способ» с дятлами, кого-хочешь-выбирай, налетай, мы 24 часа открыты.
Они сидели за столиком в глубине ресторана «Винляндских рядов», Зойд, после многого недосыпа, решив, что в конце концов объявится. Заказал он «Натуральную Энчиладу Особую», а Эктор – суп дня, протертый цуккини, и вегетарианскую тостаду, по прибытии коей принялся разбирать ее на кусочки и собирать вновь в некоем ином виде, определить который Зойд не сумел, однако для Эктора в нем, похоже, был смысл.
– Ты гля, гля еда у тебя, Эктор, что ты натворил?
– По край-мере я ее не разбросаль по всему заведенью, включая свою рубашку, будто на парковке. – Да, верняк с неким упором сказано, и это все после того, как они на двоих разделили, может, и немного, но все ж парковку-другую, даже кое-какие приключения на оных. Зойд догадался, что в некий момент после их последнего сходнячка Эктор, словно бы от бури, надвигающейся на горизонт его жизни, принялся все заносить в дом. Застряв на много лет в поле на уровне ГС-13[13] из-за своей принципиальности, он поклялся – думал Зойд, – что выйдет за ворота пораньше, не успев даже стать каким-нибудь cagatintas[14], бюрократом, что даже срет чернилами. Но, должно быть, какое-то дельце себе сварганил, может, слишком холодно ему стало – пора и распрощаться со всеми этими пристально озираемыми парковками на милости тамошних стихий и законов вероятности, и здравствуй ГС-14, а мир снаружи кабинета пускай остается в удел публике, что лишь начинает карьеру, такие его сильней оценят. Очень жаль. Для Зойда, кто и сам подвержен тяге лезть на рожон, это долгое неповиновение было самым убедительным коммерческим доводом Эктора.
А вниманию Эктора утром федеральные компьютеры не представили того, что переулки сегодня все отведены региональному полуфиналу среди юниоров. Со всех северных округов в городок съехались детки – состязаться в этих причудливо изрезанных пазами шедевральных дорожках, оставшихся еще с высокого прилива здешней лесоповальной промышленности, когда возводились большие дома, все с каркасами из секвойи, а со скользких от дождя дилижансов сходили легендарные плотники, гении по дереву, способные построить вам что угодно, от кегельбана до уборной в стиле плотницкой готики. Шары били в кегли, кегли в дерево, откуда-то рядом грохотало эхо столкновений, а с ним неслись стада деток в разных куртках для боулинга, у всякого в руке по меньшей мере один шар в мешочке плюс шаткие стопки газировки и еды, всякий со скрипом распахивал сетчатую дверь между дорожками и рестораном, а она с тем же скрипом захлопывалась на следующем пацане, который скрипел ею настежь сызнова. Немного эдаких повторов понадобилось для воздействия на Зойдова сотрапезника, чей взгляд метался взад и вперед, а сам он мычал мелодийку, в которой лишь после шестнадцатого такта Зойд признал «Знакомьтесь – Флинтстоуны» из хорошо известного многосерийного телемультика. Эктор домычал песенку и кисло взглянул на Зойда.
– Твои тут есть?
Приехали. Ладно,
– Ты о чем эт, Эктор?
– Ты меня поняль, дуриля.
В глазах его Зойд не мог разглядеть ничего.
– Ты с кем это разговаривал?
– С твоей женой.
Зойд принялся накалывать и перенакалывать вилкой энчилады, пока Эктор выжидал.
– Эм-м, ну и как она?
Глаза Эктора повлажнели и чуть выкатились.
– Не оч, дружочек.
– Что мне пытаешься сказать, у нее неприятности?
– На лету схватываешь для старого торчили, а вот тебе еще угадайка: слыхаль когда-нить об отзыве субсидий? Может, в новостях заметиль, по Ящику, всякие сюжеты о рейганомике, а та-акже про срезанья федеральных бюджетов, и тэ-дэ?
– Я этим занимаюсь.
Она ровно посмотрела на него.
– Нам просто новый нужен.
– А мне нужны деньги, Вояка, у меня даже бакалеи тут держать не получается, чтоб хватало.
– Ох нет. Я знаю, что это значит. Жир свой рот раскрыл! Мне что делать прикажешь? Не я же все эти пирожные, пирожки и всякую хрень везде разбрасываю, батончики в морозилке, «Нестле-Быстр» вместо сахара, буэ! Мне-то что остается?
– Эй, я ж только про деньги заговорил, деть. Кто тебе голову морочит всем этим жиром?
Девочкина голова на длинной тонкой шее и позвонках свершила высокоточный поворот с наклоном, словно скользнула в подогнанный паз, из которого можно разговаривать с отцом.
– Ну… может, разок-другой Большой Ия в последнее время намекнул.
– Вот здорово-то, да, наш известный панкер-диетолог – еще раз, в честь кого он себя назвал, какого-то робота?
– В честь Исайи Два-Четыре, это стих такой в Библии, – медленно качая головой ладно-сдаюсь, – который твои друзья, его хипповские уроды-предки на него навесили в 67-м, насчет оборота войны к миру и перековки копий в серпы, прочей идиотской мирни?
– Вам бы обоим потише с эт’ сранью, те в голову не приходило, может, твой разлюбезный Р2Д2 просто жмот, и не хочет тебе покупать больше жратвы, чем надо? Чем он занимается? Чем он тебя вообще кормит?
– Любовь странна, па, может, ты забыл.
– Я знаю, что любовь странна, она с 56-го года такая, включая все гитарные брейки. У тебя с этой личностью любовь, ну так может ты забыла, я его уже знаю, я помню, как все твои парни не так давно с гадостями-сладостями по домам ходили, и так тебе скажу: кто б ни постучался в дверь в виде «Джейсона» из «Пятницы, 13-го» [1980], уж поверь, пожалста, старому психопату – у такого ребенка точно не все дома.
Прерия вздохнула.
– В тот год все были Джейсонами. Он теперь классика, вроде Франкенштейна, и что с того, я вообще не понимаю, что тебя в этом напрягает. Исайя тебя всегда обожал, знаешь.
– Чего?
– За то, что ты в эти свои окна прыгаешь. Он все твои видеопленки до дюйма изучил. Говорит, пару раз тебя чуть не проткнуло.
– Чуть, а…
– Стекло прям из рамы на тебя выпадает, – пояснила она, – такими здоровенными острыми копьями? и тяжелые, насквозь пробить могут? Исайя говорит, у него все друзья отметили, до чего офигенно четко ты всегда смотришься, до чего не сознаешь опасность.
Побелев и едва не тошня, он сумел одним глазком с сомнением подглядеть. Нет смысла рассказывать про сегодняшнее подставное окно, она с ним так искренне, даже, что неестественно, восхищается, самое время просто заткнуться. Но правда ли, возможно ли, неужто бывал он так близок к смерти или серьезной операции всякий предыдущий раз чистого оттяга? Как, стало быть, если не полагаться отныне на сахарные окна, ему теперь доход себе генерировать? Черт – надо было все это время работать в каком-нибудь адреналиновом шоу типа у Джои Читвуда и грести реальные деньги.
– …и мне кажется, вы с Исайей даже дела вести можете, – очевидно, произносила тем временем Прерия, – птушта я-то знаю, он не прочь, а тебе надо только умом от него не закрываться.
Зойд понятия не имел, о чем она, но вынудил себя мыслить живенько.
– Если только он мне его взламывать не будет, – после чего пришлось увернуться от кеда, к счастью, без ее ноги внутри, просвистевшего мимо уха.
– Ты судишь его по прическе и по ней одной, – грозя пальцем, старательно изображая нечто среднее между ворчаньем соседки и Главным Психиатром из мыльной оперы. – Ты превратился в точности такого же отца, каким был твой, когда третировал тебя, хипповского урода-подростка.
– Ну а я, конечно, представлял как минимум такую же сверхмощную угрозу населению, как твой молодой человек сегодня, но ни разу в жизни никто из моего поколения не возникал поздно ночью ни у кого под дверью ни в каких хоккейных масках, не таскал с собой никаких смертельных бритв и даже чего-то похожего на серпы? и ты мне рассказываешь, что мы можем вести дела? Какие еще дела – ремонт летних лагерей? – Он принялся кидаться в нее «Чи-томи», разбрасывая повсюду насыщенно оранжевые крошки.
– У него есть мысль, если б ты его только выслушал, Папс.
– Ап сюда. – Зойд стрескал «Чи-то», которое собирался кинуть. – Само собой, я могу выслушать, надеюсь, на такое я еще способен, я у тебя что ли совсем чинный, да он может оказаться дельным молодым человеком, несмотря на все улики, погляди только на Лун-песика, к примеру, из «Дарлика» [1959], в конце концов…
– Исайя! – заверещала девчонка, – шевели мослами, мужик, фиг знает, сколько он еще в таком хорошем настроении протянет, – и из другого измерения, где поджидал на орбите, вынырнул Исайя Два-Четыре, который сегодня, как заметил Зойд, свой длинный ирокез выкрасил в интенсивный кислотно-зеленый, кроме кончиков, где краскопультом добавил пурпурного оттенка. А это по случаю – два Зойдовых любимых цвета всех времен, и Прерия, подарившая ему довольно футболок и пепельниц в старомодном ансаме шестидесятых, это знала. Что это, причудливые потуги нравиться?
Исайя желал приветствия с прихлопом и пришлепом и чтоб биться кулаками, всегда отчего-то полагая, будто Зойд нюхнул пороху во Вьетнаме. Какую-то часть его телодвижений Зойд признал – так здоровались в рогачевке и ветераны, ушедшие партизанить, – а что-то было от его личной хореографии, тягаться с коей он не мог, хоть и пытался, а Исайя всю дорогу мурлыкал «Пурпурное марево» Джими Хендрикса.
– Эгей, ну что, мистер Коллес, – Исайя наконец, – как оно ничего?
– Что это еще за «мистер Коллес», а где ж «Ты колбасный фарш, “обсос”»? – каковой репликой увенчался их последний сходняк, когда, от умеренного обсуждения музыкальных различий чувства быстро воспалились до взаимного отвержения, в довольно широком диапазоне, большей части ценностей друг друга.
– Ну тогда, сэр, – отвечал поклонник насилия габаритами как раз для НБА[10], который мог ебать его дочь, а мог и не, – я, должно быть, «колбасный фарш» имел в виду в смысле нашей общей странной судьбы смертного сэндвича, равно обнаженного пред челюстями рока, и с этой точки зрения какая, на самделе, разница, что вам наплевать на музыкальные заявления «Отстойного Танка» или «Фашистского Носкаина»? – его при этом столь очевидно корячило джайвом, что у Зойда не осталось выбора – только оттаять.
– Тем же самым концом, я бы с легкостью мог счесть банальной твою одухотворенную поддержку «узи» как средства разрешения многих проблем нашего общества.
– Милостиво с вашей стороны, сэр.
– Харч, ребятки, – Прерия входя с галлоном гуакамоле и гигантским мешком чипсов-тортийя, Зойд задумавшись, не должен ли вскоре появиться и, ага вот и он – холодный шестерик «Дос-Экис»[11], а тлична! Чпокнув одну, просияв, он снова пронаблюдал в своей дочке лукавый, профессионально пока не развившийся дар обставить мухлеж, наверняка это она от него унаследовала, и Зойд весь затлел изнутри, если только не от гуакамоле, для коего она сегодня вечером слегка перестаралась с магазинной сальсой.
Отсылка Зойда к пистолету-пулемету «узи», «Злыдню пустыни», под каковым наименованием он известен в своем родном Израиле, была уместна. Предпринимательским замыслом Исайи оказалось учреждение первого, впоследствии – сети, – центров насилия, каждый, возможно, уменьшенный в масштабе парк аттракционов, включая полигоны для стрельбы из автоматического оружия, военизированные фантазийные приключения, лавки сувениров и ресторанные дворики, а для детей залы видеоигр, ибо Исайя предусматривал семейную клиентуру. Кроме того, в концепцию входили стандартизованный план застройки и логотип, для франшизных целей. Исайя сидел за столом из кабельной катушки, выстраивал из тортийных чипсов диаграммы и двигал мечты – «Восторги Третьего Мира», полоса препятствий в джунглях, где есть шанс покачаться на веревках, попадать в воду и пострелять по неожиданным выскакивающим мишеням, оформленным в виде туземных партизанских элементов… «Отбросы Города», где посетителю позволится стереть с лица земли образы разнообразных городских нежелательных типов, включая Сутенеров, Извращенцев, Сбытчиков и Уличных Грабителей, при этом все тщательно разнорасовы, дабы всех обидеть одинаково, в окружающей среде темных переулков, пылающего неона и под фонограмму саксофонной музыки… а для знатоков агрессухи, «Черный Список», в котором можно подобрать себе на видеопленках состав общественных деятелей, которых ненавидишь больше прочих, показывать их по одному на экранах старых подержанных телевизоров, скупаемых по свалочным ценам, и пускать их мимо на конвейерной ленте, как утят в карнавальном тире, а сам будешь получать удовольствие – разносить в куски эти подобия, что красуются тут и несут околесицу, и наслаждение тем пуще, чем красивее взрываются кинескопы…
Зойд тут едва оторвался от белопенной стремнины, его чуть не затянуло нахлынувшей демографической статистикой и перспективными доходами, которые пацан выдавал на-гора. Обалдело он поймал себя на том, что рот у него открылся и оставался таковым, он не знал, как долго. Захлопнул Зойд его слишком отрывисто и прикусил язык ровно в тот миг, когда Исайя достиг реплики:
– А вам это не будет стоить и пенни.
– У-гу. А сколько мне это будет стоить?
Исайя обрушил на него пятизначную калифорнийскую ортодонтию, плюс полный зрительный контакт. Зойду нужно быть просто готовым вместе с ним подписаться на ссуду —
Зойд позволил себе длительный и безрадостный хмык.
– И кто же будет ее предоставлять? – рассчитывая на какой-нибудь адрес в далеком штате, списанный с книжки спичек. Оказалось – Сам «Банк Винляндии». – Ты им не, мнэ, угрожал, такого ничё? – подколол Зойд длиннотенего вьюношу.
Исайя лишь пожал плечами и продолжил:
– В виде компенсации, вам отходят все работы по строительству и благоустройству.
– Минуточку, а чего ж твои родители не подпишут?
– Ох… Наверно, птушто всегда торчали от, знаете, ненасилия? – Как-то он тоскливо это произнес. И дело тут не только в том, что предки его вегетарианцы, они и с овощами разборчивы, из диеты своей исключают, к примеру, все красное, цвета гнева. Хлеб по большей части, раз делается убийством дрожжей, – табу. Зойд, отнюдь не мозгоправ, тем не менее задавался вопросом, не поступает ли пацан с Прерией так же, как с ним поступали дома, в смысле продовольственного полоумия.
– И… предки твои об этом пока не знают?
– Как бы хотел им сюрприз устроить?
Зойд закудахтал.
– Родители обожают сюрпризы, – и перехватил зловещий взгляд Прерии, типа: О как? ну на, лови.
Но вместо:
– Мы собирались тут все в поход поехать на пару деньков, ничего? По сути, вся группа и пара других девчонок?
Исайя играл в местной тяжелометаллической группе под названием «Билли Блёв и Рвотоны», которым в последнее время работу находить было трудновато.
– Съезди поговори с Ралфом Уэйвони-мл. в «Гурце», – посоветовал Зойд, – у него сестра в Городе замуж идет на выходных, их банда вдруг не появится, и он хочет аж не может замену.
– Э… ну, я тогда прям щас, от вас же можно позвонить?
– По-моему, в ванной, когда я последний раз его видел.
Наедине, им с Прерией случилось встретиться взглядами. Она никогда не ерзала, даже младенцем. Наконец, произнесла:
– И?
– Нормальный он парнишка, но никакой банк не даст мне подписать никакую ссуду ни с кем, ладно вам.
– Ты местный предприниматель.
– Скорее назовут шабашником по кровлям, а денег я все равно кучу должен всем в округе.
– Они же обожают, если им должны денег.
– Не так, как я их должен, Прерия – если весь проект всплывет вверх брюхом, у нас отберут дом. – Пункт, который, может, и начал уже доходить, когда из ванной выбежал Исайя с воплями:
– Мы срастили халтуру! Лабаем! Очуметь! С ума б не сойти!
– Мне б тоже, – пробормотал Зойд. – Поедете на полномасштабную итальянскую свадьбу играть там что? «Лучшие песни “Фашистского Носкаина”»?
– Потребуется кое-какая переконцептуализация, – признал Исайя. – Я, как бы, дал понять, что мы итальянцы, во-первых.
– Ну, тогда, наверное, придется разучить хоть каких-то песенок, но вы привыкнете, попробуй не волноваться, – фыркая про себя, пока Прерия с Исайей выходили из дому, да, всегда готов выручить, мальчик мой, халтурка у «семьи», да и ладно, нет-нет, благодарить меня не стоит… Зойд за свою карьеру поиграл на бандитских свадьбах, пацан со всем справится, а кроме того, харч более чем оправдает любые неловкости, поэтому не то чтоб он устроил подлянку молодому человеку своей дочери, насчет коего по-прежнему еще не на все сто сходит с ума, или типа того. А как проблема, требующая решения, Исайя скорее был отпуском от трудностей поглубже, и среди них, ни с того ни с сего, рецидив Эктора Суньиги в жизни Зойда, тема, пока он запаливал косяк и устраивался перед обеззвученным Ящиком, к которой его мысли неизбежно отыскивали обратный путь.
***
То был многолетний роман, по меньшей мере столь же стойкий, как у Силвестра и Чирички. Хотя Эктор время от времени, может, и желал бы Зойду какого-нибудь мультяшного изничтожения, с самой зари их знакомства он понимал, что Зойд – такой предмет воздыханий, который он с наименьшей вероятностью когда-нибудь сцапает. Не то чтоб он приписывал Зойду некую нравственную целостность в противостоянии себе. Отнюдь, он считал, что все дело тут в упрямстве, плюс злоупотреблении наркотиками, непреходящих умственных проблемах и робости, возможно – просто-напросто недостатке воображения, касаемо верных масштабов любой сделки в жизни, про наркотики или не про них. И хотя вербовкой Зойда нынче Эктор уже не был так одержим – этот кризис у них уже давно миновал, – ему все равно, из соображений, которых не мог поименовать, нравилось то и дело объявляться, желательно – без предупреждения.Впервые в жизни Зойда он возник вскоре после того, как Рейгана избрали губернатором Калифорнии. Зойд жил тогда на юге, делил в Гордита-Бич дом с элементами сёрф-группы, где еще с неполной средней школы играл на клавишных, «Корвэров», вместе с друзьями более и менее бродячего толка. Дом был до того стар, что никакие термитные клаузулы выполнять не требовалось, на нарушения кодекса махнули рукой, положившись на теорию, что следующее же явление природы умеренной мощности это здание прикончит. Но поскольку возвели его в ту эпоху, когда всё проектировали с запасом прочности, дом оказался крепче, нежели выглядел, старую штукатурку у него поело, и обнажились слои покраски различными пастельными оттенками пляжных городков, разъеденные солью и нефтехимическими туманами, что летом натекали на берег, взбирались по песчаным склонам, проползали мимо Сепульведы, часто и по тогда еще не возделанным полям, и обертывали собой и Магистраль Сан-Диего. Тут же, долгая закрытая веранда выходила на пролеты крыш, лестницами спускавшихся к пляжу. Доступ с улицы осуществлялся посредством голландской двери, чья раскрытая верхняя половина, в давний вечер, обрамила Эктора в тертой кожаной шляпе с широкими полями, он щурился сквозь солнечные очки, а ниже плыл кролем темнеющий Тихий океан с бледными гребешками. На улице, втиснувшись почти на все переднее сиденье автопаркового «плимута», дожидался тогдашний напарник Эктора, серьезно негабаритный полевой агент Мелроуз Дуд. Зойд, коему в аккурат свезло открыть на стук Эктора, стоял и пытался сообразить, о чем ему толкует эта личность в шляпе изгоя и с легавыми бачками.
Несколько погодя из кухни к ним вынесло лидер-гитариста и певца «Корвэров» Скотта Хруста, он оперся о дверной косяк, поигрывая волосьями.
– Может, позже, – приветствовал его Эктор, – вы б растольковали тут все этому своему дружбану, птушта я даже не знаю, догналь он или нет…
– ¿Qué? – остроумно ответствовал Скотт. – No hablo inglés[12].
– Ишь ты. – Парадно-входная улыбка Эктора натянулась. – Наверно, мне напарника не мешает позвать. Видите, вон в машине? Пока не встанет, не скажешь, но он такой здоровый, что его из машины и звать никому не хочется, птушта только выйдет, врубитесь, обратно всунуть его не всегда легко.
– На Скотта забейте, – Зойд поспешно, – он сёрфер – прощай, Скотт, – несколько лет назад немножко не поделил с кое-какими, мнэ, юными господами мексиканского происхождения, поэтому иногда…
– На парковке «Тако-Белля» в Эрмосе, еще бы, памятная череда вечеров, весьма прослявленная в фольклёре моего народа, – то еще в первые дни подражаний Рикардо Монтальбану, кои за годы станут отточенней.
– Пришли отмстить?
– Умоляю. Прос-стите, – Эктор извлекая из внутреннего кармана, доступ к коему также предъявил досужий вид на служебный.38-й в кобуре под мышкой, свои федеральные полномочия в изрядно выделанном и легко распахивающемся кожаном футляре.
– Тут ни у кого ничего федерального, – Зойд вполне убежден.
Ван Метр, в те дни щеголявший еще профилем, требовавшим по меньше мере задержания и обыска, вбежал, хмурясь.
– Чего это Скотт? только что слинял задами.
– Вообще-то я тут, – пояснял Эктор, – насчет наркотиков.
– Слава богу! – возопил Ван Метр, – сколько недель уже, мы думали, никогда больше не срастим! о да, это чудо, – Зойд, неистово его пиная, – тебя кто прислал, ты тот чувак, который знает Леона?
Федерале показал зубы, развлекаясь.
– Субъект, на которого вы ссыляетесь, временно пребывает под надзором, хотя наверняка совсем уж вскоре вернется на свое привычное место под Гордитским пирсом.
– Аааааа… – завелся Ван Метр.
– Нет, нет дружочек, но в точности такие подкрепляющие детальки мы так высоко ценим, – выхватывая, как фокусник, хрустящую пятидолларовую банкноту, полчека мексиканской коммерческой в те дни, из-за уха Вана Метра. – И всегда найдется еще, и много, в нашем подотчетном авансовом фонде на доброкачественный продукт. За чепуховые выдумки, конечно, мы не плятим ничего, а со временем нас и досада берет.
Та роковая пятерка была не последней выплатой по Черпанию Сведений в районе. В те годы в округе ошивалось столько федеральных агентов, что если тебя заметали в районе Южного залива, напороться на местного Дядю шансов было меньше, чем на какого-нибудь федерала. Все пляжные городки, плюс Торранс, Хоторн и большая Уолтерия, участвовали в каком-то грандиозном пилотном проекте, финансируемом неистощимыми миллионами налогоплательщиков, соответствующие ломти коих оседали в антинаркотических структурах на всех уровнях госуправления. Зойд-то лично уж точняк сознательно никогда не прикарманивал никаких денег Эктора за ЧС, однако вполне продолжал поедать бакалею, жечь топливо и курить дурь, которые на них приобретали остальные. Время от времени его обводили вокруг пальца с каким-нибудь мелким приобретением дури, базилик в термозапечатанном пакетике, крошечный пузырек «Бисквика» (ага, бормотал он, по-прежнему совершаем глупые ошибки, а у вас как?), и его сильно подмывало, иногда целыми днями, сдать сбытчика Эктору. Но всегда находились убедительные причины не сдавать – выходило, что один четкий чувак, которому деньги нужны, другой дальний родич со Среднего Запада или маньяк-убийца, который отомстит, и прочая. Всякий раз, когда Зойд на этих людей не доносил, Эктор свирепел.
– Думаешь, ты их защитиль? Они ж тебя просто опять наебут. – В голосе его скрежетало раздражение, все в этом гордитском задании блядь только раздражало, все эти одинаковые на вид пляжные хазы уже сливались воедино, в результате лишь выше крыши перепутанных адресов, раннеутренних шмонов невиновных, незадержаний беглецов, которые и через улочку просто могли смыться, либо вниз по какой-нибудь лестнице общего пользования. Расклады ярусов на склонах, переулков, углов и крыш творили топографию касбы, где легко можно быстро затеряться, такую местность, где партизанские навыки загуменщиков стоили дороже любой твердости характера, архитектурную разновидность неопределенности, иллюзию, которая, должно быть, до того завладела всей его карьерой, что его вообще сюда отрядили.
– В те поры ситуации, – долбил в одну точку Зойд, все эти годы спустя, – отношения, в том доме еще как запутывались, с более, а также менее временными любовными партнерами и сотоварищами по сексу, вечно какая-то ревность и мстя творится, плюс сбытчики веществ и их посредники, да и агенты, считавшие, будто они под прикрытием и сейчас их цапнут, пара-трешка политических в бегах от той-иной юрисдикции, тусня туда-сюда в немалой мере – вот что там было, не гря уж о том, что ты себя ведешь так, словно это все твой персональный «Безопасный способ» с дятлами, кого-хочешь-выбирай, налетай, мы 24 часа открыты.
Они сидели за столиком в глубине ресторана «Винляндских рядов», Зойд, после многого недосыпа, решив, что в конце концов объявится. Заказал он «Натуральную Энчиладу Особую», а Эктор – суп дня, протертый цуккини, и вегетарианскую тостаду, по прибытии коей принялся разбирать ее на кусочки и собирать вновь в некоем ином виде, определить который Зойд не сумел, однако для Эктора в нем, похоже, был смысл.
– Ты гля, гля еда у тебя, Эктор, что ты натворил?
– По край-мере я ее не разбросаль по всему заведенью, включая свою рубашку, будто на парковке. – Да, верняк с неким упором сказано, и это все после того, как они на двоих разделили, может, и немного, но все ж парковку-другую, даже кое-какие приключения на оных. Зойд догадался, что в некий момент после их последнего сходнячка Эктор, словно бы от бури, надвигающейся на горизонт его жизни, принялся все заносить в дом. Застряв на много лет в поле на уровне ГС-13[13] из-за своей принципиальности, он поклялся – думал Зойд, – что выйдет за ворота пораньше, не успев даже стать каким-нибудь cagatintas[14], бюрократом, что даже срет чернилами. Но, должно быть, какое-то дельце себе сварганил, может, слишком холодно ему стало – пора и распрощаться со всеми этими пристально озираемыми парковками на милости тамошних стихий и законов вероятности, и здравствуй ГС-14, а мир снаружи кабинета пускай остается в удел публике, что лишь начинает карьеру, такие его сильней оценят. Очень жаль. Для Зойда, кто и сам подвержен тяге лезть на рожон, это долгое неповиновение было самым убедительным коммерческим доводом Эктора.
А вниманию Эктора утром федеральные компьютеры не представили того, что переулки сегодня все отведены региональному полуфиналу среди юниоров. Со всех северных округов в городок съехались детки – состязаться в этих причудливо изрезанных пазами шедевральных дорожках, оставшихся еще с высокого прилива здешней лесоповальной промышленности, когда возводились большие дома, все с каркасами из секвойи, а со скользких от дождя дилижансов сходили легендарные плотники, гении по дереву, способные построить вам что угодно, от кегельбана до уборной в стиле плотницкой готики. Шары били в кегли, кегли в дерево, откуда-то рядом грохотало эхо столкновений, а с ним неслись стада деток в разных куртках для боулинга, у всякого в руке по меньшей мере один шар в мешочке плюс шаткие стопки газировки и еды, всякий со скрипом распахивал сетчатую дверь между дорожками и рестораном, а она с тем же скрипом захлопывалась на следующем пацане, который скрипел ею настежь сызнова. Немного эдаких повторов понадобилось для воздействия на Зойдова сотрапезника, чей взгляд метался взад и вперед, а сам он мычал мелодийку, в которой лишь после шестнадцатого такта Зойд признал «Знакомьтесь – Флинтстоуны» из хорошо известного многосерийного телемультика. Эктор домычал песенку и кисло взглянул на Зойда.
– Твои тут есть?
Приехали. Ладно,
– Ты о чем эт, Эктор?
– Ты меня поняль, дуриля.
В глазах его Зойд не мог разглядеть ничего.
– Ты с кем это разговаривал?
– С твоей женой.
Зойд принялся накалывать и перенакалывать вилкой энчилады, пока Эктор выжидал.
– Эм-м, ну и как она?
Глаза Эктора повлажнели и чуть выкатились.
– Не оч, дружочек.
– Что мне пытаешься сказать, у нее неприятности?
– На лету схватываешь для старого торчили, а вот тебе еще угадайка: слыхаль когда-нить об отзыве субсидий? Может, в новостях заметиль, по Ящику, всякие сюжеты о рейганомике, а та-акже про срезанья федеральных бюджетов, и тэ-дэ?