– Га, – Билли уже с медленным и притупленным несколько пониманием, – э-э, ну. Еще б! По-моему, у нас те оркестровки…
– В фургоне, – бормотнул Исайя.
– …в фургоне, – озвучил Билли Блёв. – Надо тока просто… – выскользнув одной рукой из-под ремня гитары. Но Кармине дотянулся, вынул гитару из хватки Билли, и принялся переворачивать ее, одним концом поверх другого, закручивая ремень, теперь у Билли на шее, все туже и туже.
– Оркестровки. – Кармине рассмеялся, смущенно и гаденько. – «Ой, Мари», какая тут оркестровка вам нужна? Вы ж, господа, итальянцы, разве нет?
Банда сидела молча, беспомощно, и наблюдала, как их вожака гарротят. Несколько англов, кое-кто шотло-ирландец, один паренек еврей, настоящих итальянцев нет.
– Ну а хотя бы католики? – продолжал Кармине, расставляя в своих репликах ударения рывками за ремень. – Может, отпущу вас с десятком припевов «Аве Марии» и молитвой о прощении? Не? Тогда скажите мне, покуда можете, что происходит? Вам чего, Малыш Ралф ничего не сказал? Эй! Минуточку! А это что? – По ходу тряски головы на том, где она сидит, взад и вперед, «итальянский» парик Билли начал съезжать, обнажив его истинный причесон, нынче выкрашенный в пылко бирюзовый. – Да вы, парни, никакие не Джино Бальоне и «Пейзане»! – Кармине покачал головой, потрещал суставами, разминая. – Это мошеннический обман, друзяйки! Разве не знаете, за такое можно в малых исках оказаться?
Видя, что Билли Блёв, наслаждаясь своей капитуляцией перед паникой, напрочь забыл о быстро-размыкающихся защелках на концах гитарного ремня, коим его душили, Исайя подошел и ему их отщелкнул, тем самым позволив руководителю коллектива отшатнуться назад и с хрипом втянуть в легкие немного воздуха.
– Вообще-то, – начал Исайя, – я тут на ударных, моя работа – сносить удары и грубые неожиданности, выстраивать их в линию, чтоб публика могла танцевать, я больш’ ничё и не делаю, в натуре, но как знаток и по той истории, что, похоже, рассказывает ваше лицо получателю Жизненных ударов вродь вас, вы наверняка заметите, что настоящий кризис может и не оказаться достойным тех эмоциональных вложений, что вы рассматриваете, не говоря уж о синяках на шее этого самого Джино сиречь Билли, от которых ему придется не одну неделю носить бандану, с переходом к последствиям в музыкальном смысле, а также к возбуждению подозрений в засосах со стороны многочисленных старушенций, кои вы легко способны вообразить, тут у нас отнюдь не удар судьбы, поди ж ты, даже не мазок щетки по верхней тарелке Жизни, ладно вам! Э!
– Ах, – выпалил негабаритный гамадрил, завороженный, – да, ты прав, парнишка, и я говорю это с разочарованием, птушта весь уже изготовился ко множественной конфронтации.
– Хорошо, – Билли Блёв где-то за усилком, в неистовых поисках ключей от фургона, – вы не держите за душой, это хорошо.
К счастью, в составе библиотеки Ралфа Уэйвони оказался экземпляр незаменимого «Итальянского свадебного песенника» Делёза-и-Гваттари, который Джельсомина, невеста, ради оберега своего бракосочетания от несчастливых предзнаменований вроде крови на свадебном торте, поимела присутствие духа проскользнуть в дом и преподнести взорам Билли Блёва. К вящему неудобству, Билли, ключи в кулаке, в этот момент уже отправился в целенаправленное путешествие по парковке, а посему свежая невеста, в бабушкином свадебном наряде, была наблюдаема бегущей за неитальянским музыкантом с необычными волосами – не то нарушение приличий, согласно мнению более традиционно настроенных элементов, близких к Ралфу Уэйвони, кое можно оставить неотмщенным. Посему, невзирая на возрождение музыки, танцевания и доброго настроения вкупе со спасением дня бракосочетания Джельсомины Уэйвони, сей латентной угрозы оказалось довольно, дабы парализовать Билли на весь остаток халтуры, раз уж теперь он был убежден, что заказ на него поступил из высочайших кругов.
– Эй, да если они захотят тебя потемнить, Билли, они это и сделают, – известил его басист «Рвотонов», известный под своим профессиональным именем Мясницкий Крюк. – Теперь лучше всего тебе будет срастить штурмовую винтовку 22-го калибра и вставить шептало автоспуска к ней, когда за тобой придут, по крайней мере, заберешь парочку с собой.
– Не-е, – возразил сквозняк-виртуоз 187, самоназвавшийся так в честь статьи УК Калифорнии за убийство, – только задроты на технику рассчитывают, а Биллу нужны навыки рукопашного боя, ножи, ‘чаки, чутка джиткундо…
– Веселухе конец, Билл, либо из города сваливай, либо нанимай себе крутую охрану, – вставил Гад, синтезаторщик.
– Исайя, дружбан, выручай, а, – взмолился Билли.
– С другой стороны, – сказал Исайя, – «Volare»[51] им понравилось.
По ходу всей этой суматохи, Прерия, уровнем-другим выше по склону, стояла в полусмятении перед зеркалом в золотую жилку и в изысканной раме, одним в целом ряду, в туалетной комнате дамского салона ошеломительной безвкусицы, переживая приступ ПОП, сиречь Подростковой Одержимости Прической. Пока остальные Рвотонки бегали вокруг с краской для волос или париками, Прерии для пущей консервативности достаточно было их расчесать.
– Идеально! – сообщил ей тактичный Билли, – никто лишний раз и не глянет.
Она пялилась в собственное отражение, на лицо, что всегда было для нее полутайной, несмотря на материны фотографии, которые ей показывали Зойд и Саша. В ее лице Зойда увидеть было легко – этот загиб подбородка, укос бровей, – но она издавна умела такие черты отфильтровывать, как способ отыскать в том, что оставалось, лицо матери. Она вновь принялась теребить волосы щеткой для начесов из кораллового пластика, которую ей в магазине сперла подруга. Перед зеркалами она нервничала, особенно всеми этими, каждое вправлено над мраморной раковиной с русалками вместо ручек кранов, в пространстве, освещенном, как автовокзал, стены обиты золотым бархатом с рельефным геральдическим узором, повсюду розовые и кремовые штрихи, посередине фонтан, какая масштабная римская репро, утопленные динамики играют FM-стерео, замкнутое на какую-то местную легкомузыкальную частоту в округе, тихонько кипят там себе, словно насекомая песнь.
Прерия попробовала волосы счесать вперед длинной челкой, остальные прибить щеткой по плечам впереди, надежней способа она не знала, а глаза у нее уже пылали такой синевой сквозь локоны и тени, что самой жутко, какое время дня или ночи ни возьми, от того, что воображала, будто видит она перед собой призрак матери. А что если она посмотрит на полсекунды дольше нужного, и он заморгает, ее же глаза останутся распахнутыми, и губы его зашевелятся, после чего заговорят ей такое, чего уж точно лучше б не слышать…
– В фургоне, – бормотнул Исайя.
– …в фургоне, – озвучил Билли Блёв. – Надо тока просто… – выскользнув одной рукой из-под ремня гитары. Но Кармине дотянулся, вынул гитару из хватки Билли, и принялся переворачивать ее, одним концом поверх другого, закручивая ремень, теперь у Билли на шее, все туже и туже.
– Оркестровки. – Кармине рассмеялся, смущенно и гаденько. – «Ой, Мари», какая тут оркестровка вам нужна? Вы ж, господа, итальянцы, разве нет?
Банда сидела молча, беспомощно, и наблюдала, как их вожака гарротят. Несколько англов, кое-кто шотло-ирландец, один паренек еврей, настоящих итальянцев нет.
– Ну а хотя бы католики? – продолжал Кармине, расставляя в своих репликах ударения рывками за ремень. – Может, отпущу вас с десятком припевов «Аве Марии» и молитвой о прощении? Не? Тогда скажите мне, покуда можете, что происходит? Вам чего, Малыш Ралф ничего не сказал? Эй! Минуточку! А это что? – По ходу тряски головы на том, где она сидит, взад и вперед, «итальянский» парик Билли начал съезжать, обнажив его истинный причесон, нынче выкрашенный в пылко бирюзовый. – Да вы, парни, никакие не Джино Бальоне и «Пейзане»! – Кармине покачал головой, потрещал суставами, разминая. – Это мошеннический обман, друзяйки! Разве не знаете, за такое можно в малых исках оказаться?
Видя, что Билли Блёв, наслаждаясь своей капитуляцией перед паникой, напрочь забыл о быстро-размыкающихся защелках на концах гитарного ремня, коим его душили, Исайя подошел и ему их отщелкнул, тем самым позволив руководителю коллектива отшатнуться назад и с хрипом втянуть в легкие немного воздуха.
– Вообще-то, – начал Исайя, – я тут на ударных, моя работа – сносить удары и грубые неожиданности, выстраивать их в линию, чтоб публика могла танцевать, я больш’ ничё и не делаю, в натуре, но как знаток и по той истории, что, похоже, рассказывает ваше лицо получателю Жизненных ударов вродь вас, вы наверняка заметите, что настоящий кризис может и не оказаться достойным тех эмоциональных вложений, что вы рассматриваете, не говоря уж о синяках на шее этого самого Джино сиречь Билли, от которых ему придется не одну неделю носить бандану, с переходом к последствиям в музыкальном смысле, а также к возбуждению подозрений в засосах со стороны многочисленных старушенций, кои вы легко способны вообразить, тут у нас отнюдь не удар судьбы, поди ж ты, даже не мазок щетки по верхней тарелке Жизни, ладно вам! Э!
– Ах, – выпалил негабаритный гамадрил, завороженный, – да, ты прав, парнишка, и я говорю это с разочарованием, птушта весь уже изготовился ко множественной конфронтации.
– Хорошо, – Билли Блёв где-то за усилком, в неистовых поисках ключей от фургона, – вы не держите за душой, это хорошо.
К счастью, в составе библиотеки Ралфа Уэйвони оказался экземпляр незаменимого «Итальянского свадебного песенника» Делёза-и-Гваттари, который Джельсомина, невеста, ради оберега своего бракосочетания от несчастливых предзнаменований вроде крови на свадебном торте, поимела присутствие духа проскользнуть в дом и преподнести взорам Билли Блёва. К вящему неудобству, Билли, ключи в кулаке, в этот момент уже отправился в целенаправленное путешествие по парковке, а посему свежая невеста, в бабушкином свадебном наряде, была наблюдаема бегущей за неитальянским музыкантом с необычными волосами – не то нарушение приличий, согласно мнению более традиционно настроенных элементов, близких к Ралфу Уэйвони, кое можно оставить неотмщенным. Посему, невзирая на возрождение музыки, танцевания и доброго настроения вкупе со спасением дня бракосочетания Джельсомины Уэйвони, сей латентной угрозы оказалось довольно, дабы парализовать Билли на весь остаток халтуры, раз уж теперь он был убежден, что заказ на него поступил из высочайших кругов.
– Эй, да если они захотят тебя потемнить, Билли, они это и сделают, – известил его басист «Рвотонов», известный под своим профессиональным именем Мясницкий Крюк. – Теперь лучше всего тебе будет срастить штурмовую винтовку 22-го калибра и вставить шептало автоспуска к ней, когда за тобой придут, по крайней мере, заберешь парочку с собой.
– Не-е, – возразил сквозняк-виртуоз 187, самоназвавшийся так в честь статьи УК Калифорнии за убийство, – только задроты на технику рассчитывают, а Биллу нужны навыки рукопашного боя, ножи, ‘чаки, чутка джиткундо…
– Веселухе конец, Билл, либо из города сваливай, либо нанимай себе крутую охрану, – вставил Гад, синтезаторщик.
– Исайя, дружбан, выручай, а, – взмолился Билли.
– С другой стороны, – сказал Исайя, – «Volare»[51] им понравилось.
По ходу всей этой суматохи, Прерия, уровнем-другим выше по склону, стояла в полусмятении перед зеркалом в золотую жилку и в изысканной раме, одним в целом ряду, в туалетной комнате дамского салона ошеломительной безвкусицы, переживая приступ ПОП, сиречь Подростковой Одержимости Прической. Пока остальные Рвотонки бегали вокруг с краской для волос или париками, Прерии для пущей консервативности достаточно было их расчесать.
– Идеально! – сообщил ей тактичный Билли, – никто лишний раз и не глянет.
Она пялилась в собственное отражение, на лицо, что всегда было для нее полутайной, несмотря на материны фотографии, которые ей показывали Зойд и Саша. В ее лице Зойда увидеть было легко – этот загиб подбородка, укос бровей, – но она издавна умела такие черты отфильтровывать, как способ отыскать в том, что оставалось, лицо матери. Она вновь принялась теребить волосы щеткой для начесов из кораллового пластика, которую ей в магазине сперла подруга. Перед зеркалами она нервничала, особенно всеми этими, каждое вправлено над мраморной раковиной с русалками вместо ручек кранов, в пространстве, освещенном, как автовокзал, стены обиты золотым бархатом с рельефным геральдическим узором, повсюду розовые и кремовые штрихи, посередине фонтан, какая масштабная римская репро, утопленные динамики играют FM-стерео, замкнутое на какую-то местную легкомузыкальную частоту в округе, тихонько кипят там себе, словно насекомая песнь.
Прерия попробовала волосы счесать вперед длинной челкой, остальные прибить щеткой по плечам впереди, надежней способа она не знала, а глаза у нее уже пылали такой синевой сквозь локоны и тени, что самой жутко, какое время дня или ночи ни возьми, от того, что воображала, будто видит она перед собой призрак матери. А что если она посмотрит на полсекунды дольше нужного, и он заморгает, ее же глаза останутся распахнутыми, и губы его зашевелятся, после чего заговорят ей такое, чего уж точно лучше б не слышать…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента