Томас Рид. Квартеронка

   Это была очень смешанная публика. Тут собрались богатые торговцы, банкиры, биржевые маклеры и комиссионеры из Нового Орлеана с женами и дочерьми, каждое лето уезжавшие на север, чтобы укрыться от желтой лихорадки и отдаться более приятной эпидемии -жизни на модном курорте. Были и владельцы хлопковых и кукурузных плантаций, расположенных выше по течению реки, возвращавшиеся домой, и мелкие торговцы из северных городов, и плотогоны. В холщовых штанах и красных фланелевых рубахах они сплавляли плоты за две тысячи миль вниз по течению и теперь возвращались обратно, разодетые в новенькие костюмы из черного сукна и белоснежные рубашки. Какими щеголями вернутся они домой, к истокам Солт-Ривер, Камберленда, Ликинга или Майами! Были здесь и креолы, старые виноторговцы из французского квартала, со своими семьями; костюмы их отличались живописностью: пышные жабо, собранные у пояса панталоны, светлые прюнелевые башмаки и массивные драгоценности.
   Попадались тут и расфранченные приказчики, которым разрешили покинуть Новый Орлеан на жаркие месяцы, и еще более богато одетые молодые люди, в костюмах из тончайшего сукна, в белоснежных рубашках с кружевными жабо, особенно крупными брильянтами на запонках и толстыми перстнями на пальцах. Это были так называемые "охотники". Они собрались вокруг стола в курительной комнате; один из них вытащил уже из кармана новенькую колоду карт, выдававшую их истинную профессию.
   Среди них я заметил и того детину, который так развязно предлагал мне держать пари. Он несколько раз прошел мимо меня, бросая в мою сторону взгляды, которые никак нельзя было назвать дружелюбными.
   Наш знакомец управляющий тоже сидел здесь. Не думайте, что должность дворецкого или управляющего лишала его права находиться в салоне первого класса. На американских пароходах нет салона второго класса. Миссисипи - это далекий запад, и тут не знают такого разделения.
   Надсмотрщики с плантаций обычно люди грубые, этого требует их профессия. Однако этот француз был явным исключением. Он казался очень почтенным старым господином. Мне нравилась его внешность, и я чувствовал к нему симпатию, хотя он, видимо, не разделял моих чувств.
   Кто-то из присутствующих пожаловался на москитов и попросил открыть дверь в дамский салон. Несколько человек - и дамы и мужчины - поддержали эту просьбу. Это ответственное дело доверялось лишь стюарду. Обратились к нему. Просьба была обоснованна, а потому ее следовало удовлетворить, и вскоре двери в "рай" раскрылись. Легкий сквозной ветерок подул вдоль длинного салона от носа к корме судна; не прошло и пяти минут, как в нем не осталось ни одного москита, кроме тех, что укрылись от сквозняка в каютах. Для пассажиров это было большим облегчением.
   Стеклянную дверь разрешили держать открытой, что было приятно для всех, но особенно для кучки расфранченных приказчиков, которые могли теперь беспрепятственно осматривать внутренность "гарема". Многие из них, как я заметил, воспользовались этой возможностью; они не глазели туда открыто, так как это сочли бы дерзостыо, но искоса посматривали в святилище или, делая вид, будто читают, бросали туда взгляд поверх книги, или ходили взад и вперед по салону и, приближаясь к запретной границе, как бы невзначай заглядывали внутрь. У некоторых там, видимо, были знакомые, однако не такие близкие, чтобы это давало им право войти; другие были не прочь завязать знакомство, если представится случай. Я перехватил несколько выразительных взглядов, а иногда и ответных улыбок, свидетельствующих о взаимном понимании. Часто нежная мысль передается без слов. Язык порой приносит нам горькое разочарование. Не раз бывал я свидетелем того, как он разрушал совсем уже созревший молчаливый договор двух любящих сердец.
   Меня забавляла эта безмолвная пантомима, и я сидел несколько минут, наблюдая ее. Поддавшись общему любопытству, я и сам время от времени невольно заглядывал в дамский салон. Я вообще люблю наблюдать. Все новое интересует меня, а эта жизнь в салоне американского парохода была мне совершенно незнакома и казалась очень занятной. Мне хотелось ближе познакомиться с ней. Быть может, меня интересовало и еще кое-что: я надеялся снова увидеть молодую креолку Эжени Безансон.
   Мое желание вскоре исполнилось: я увидел ее. Она вышла из своей каюты и прогуливалась по салону, изящная и оживленная. Теперь на ней не было шляпы; ее густые золотистые волосы были уложены на китайский манер - прическа, принятая и у креолок. Пышные волосы, собранные тяжелым узлом на затылке, оставляли открытыми благородный лоб и стройную шею, что ей очень шло. Белокурые волосы и светлая кожа почти не встречаются у креолов. Обычно волосы у них черные, а кожа смуглая; но Эжени Безансон составляла редкое исключение.
   Несмотря на кокетливое, почти легкомысленное выражение ее лица, чувствовалось, что за этой внешностью скрывается сильный характер. Она была прекрасно сложена, а лицо ее хоть и не отличалось классической правильностью черт, однако принадлежало к тем лицам, на которые нельзя смотреть без восхищения.
   По-видимому, она знала некоторых своих попутчиц, так как непринужденно разговаривала с ними. Впрочем, женщины быстро сходятся, а француженки особенно.
   Нетрудно было заметить, что говорившие с ней пассажирки относились к ней с уважением. Быть может, они уже знали, что ей принадлежит изящный экипаж с лошадьми. Весьма возможно!
   Я продолжал следить за этой интересной дамой. Я не мог назвать ее девушкой, ибо, несмотря на свою молодость, креолка производила впечатление особы, имеющей жизненный опыт. Держалась она очень свободно и, казалось, могла распоряжаться собой и всем, что ее окружает.
   "Какой у нее беззаботный вид! - подумал я.- Эта женщина не влюблена!"
   Не могу объяснить, что привело меня к такому заключению и отчего оно доставило мне удовольствие, однако это было так. Почему? У нас с ней не было ничего общего. Она стояла настолько выше меня, что я едва осмеливался на нее взглянуть. Я считал ее каким-то высшим существом и лишь изредка бросал на нее робкие взгляды, как смотрел бы на красавицу в церкви. Конечно, у нас с ней не было ничего общего. Через час уже стемнеет, а ночью она сойдет на берег, и я больше никогда ее не увижу. Я буду думать о ней еще час или два, а может, и день, и чем больше буду сидеть и смотреть на нее, как глупец, тем дольше буду думать. Я сам плел себе сети, зная, что стану вздыхать о ней и после того, как она сойдет на берег.
   Тут я решил бежать от этих чар и вернулся к своим наблюдениям на штормовом мостике. Еще один взгляд на прелестную креолку - и я уйду.
   В эту минуту она опустилась в кресло, так называемую качалку, и ее движения еще раз подчеркнули красоту и пропорциональность ее сложения. Оказавшись лицом к открытой двери, она в первый раз взглянула в мою сторону. И, клянусь, она опять посмотрела на меня так же, как и в первый раз! Что означал этот странный взгляд, эти горящие глаза? Она не сводила с меня пристального взора, а я не смел отвечать ей тем же.
   С минуту ее глаза были прикованы ко мне и смотрели не отрываясь. Я был слишком молод в ту пору, чтобы понять их выражение. Позже я сумел бы его разгадать, но не тогда.
   Наконец она встала со своего места с недовольным видом, словно досадуя не то на себя, не то на меня, круто повернулась и, отворив дверь, вошла в свою каюту.
   Мог ли я чем-нибудь оскорбить ее? Нет! Ни словом, ни жестом, ни взглядом! Я не произнес ни звука, даже не пошевелился, и мой застенчивый взор никак нельзя было назвать дерзким.
   Я был очень озадачен поведением Эжени Безансон и, в полной уверенности, что никогда больше ее не увижу, поспешил уйти из салона и снова забрался на штормовой мостик.
   Глава Х
   НОВЫЙ СПОСОБ ПОДНИМАТЬ ПАРЫ
   Время близилось к закату; огненный диск опускался за черную стену кипарисов, опоясавшую равнину с запада, и бросал на реку золотистый отблеск. Прогуливаясь взад и вперед по обтянутой брезентом крыше, я смотрел на эту картину, любуясь ее сверкающей красотой.
   Но вскоре мои мечтания были прерваны. Взглянув на реку, я увидел, что нас догоняет большой пароход. Густой дым, валивший из его высоких труб, и яркий огонь в топках показывали, что он идет на всех парах. Как его размеры, так и громкое пыхтенье говорили о том, что это первоклассный пароход. То была "Магнолия". Она шла очень быстро, и вскоре я увидел, что она нас нагоняет.
   В ту же минуту до меня донесся снизу разноголосый шум. Громкие, сердитые выкрики сливались с шарканьем и топаньем многих ног, бегущих по дощатой палубе. К этой суматохе примешивались и более резкие женские голоса.
   Я сразу догадался, что это значит. Переполох был вызван появлением парохода-соперника.
   До этого времени о соперничестве пароходов почти забыли. Как команда судна, так и пассажиры уже знали, что капитан не собирается устраивать гонки, и хотя этот "выход из игры" вначале вызвал громкое осуждение, однако постепенно общее недовольство улеглось.
   Команда была занята укладкой груза, кочегары-дровами и топками, игроки картами, а пассажиры - своими чемоданами или свежими газетами. Второй пароход отплывал позже, его потеряли из виду, и мысли о гонке вылетели у всех из головы.
   Появление соперника сразу всех взбудоражило. Картежники бросили недосданную колоду карт, надеясь начать более азартную игру; читатели поспешно отложили книги и газеты; пассажиры, рывшиеся в своих чемоданах, быстро захлопнули крышки; а прелестные пассажирки, сидевшие в качалках, вскочили с мест; все выбежали из кают и столпились на корме.
   Штормовой мостик, на котором я стоял, был лучшим местом для наблюдения за приближавшимся судном, и вскоре многие пассажиры присоединились ко мне. Но мне захотелось посмотреть, что делается на верхней палубе, и я спустился вниз.
   Войдя в общий салон, я увидел, что он совсем опустел. Все пассажиры, и дамы и мужчины, высыпали на палубу и, столпившись вдоль бортов, с тревогой смотрели на подходившую "Магнолию".
   Я нашел капитана под тентом, на носу парохода. Его окружала толпа чрезвычайно возбужденных пассажиров. Все они кричали наперебой, стараясь убедить его ускорить ход судна.
   Капитан, видимо пытаясь отделаться от этих назойливых просителей, расхаживал взад и вперед по палубе. Бесполезно! Куда бы он ни направлялся, его тотчас окружала толпа людей, приставая все с той же просьбой; некоторые даже умоляли его "ради всего святого" не дать "Магнолии" их обогнать.
   - Ладно, капитан! - кричал один.- Если "Красавица" сдрейфит, пусть не показывается больше в наших местах, так и знайте!
   - Правильно! - кричал другой.-Уж я-то в следующий раз поеду только на "Магнолии"!
   - "Магнолия"- вот быстроходное судно! - воскликнул третий.
   - Еще бы!-подхватил первый.-Там не жалеют пара, сразу видно!
   Я пошел вдоль борта по направлению к дамским каютам. Их владелицы теснились у поручней и были, видимо, не менее взволнованы происходящим, чем мужчины. Я слышал, как многие из них выражали желание, чтобы гонка состоялась. Всякая мысль о риске и опасности вылетела у всех из головы. И я уверен, что, если бы вопрос о гонке был поставлен на голосование, против нее не нашлось бы и трех голосов. Признаюсь, что я и сам голосовал бы за гонку; меня заразило общее возбуждение, и я уже не думал о корягах, "пильщиках" и взрывах котлов.
   С приближением "Магнолии" общее возбуждение росло. Было совершенно ясно, что через несколько минут она догонит, а вскоре и опередит нас. Многие пассажиры не могли примириться с этой мыслью, кругом слышались сердитые возгласы, а иногда и злобные проклятия. Все это сыпалось на голову бедного капитана, так как пассажиры знали, что его помощники были за состязание. Один капитан праздновал труса.
   "Магнолия" была уже у нас за кормой; ее нос слегка отклонился в сторону; она явно собиралась нас обойти.
   Вся ее команда деловито сновала по палубе. Рулевой стоял наверху в рулевой рубке, кочегары суетились около котлов; дверцы топок накалились докрасна, и яркое пламя высотой в несколько футов вырывалось из громадных дымовых труб. Можно было подумать, что судно горит.
   - Они топят окороками! - закричал один из пассажиров.
   - Верно, черт побери! - воскликнул другой.- Смотрите, вон перед топкой их навалена целая куча!
   Я посмотрел в ту сторону. Это была правда. На палубе перед пылающей топкой лежала гора каких-то темнокоричневых предметов. По их величине, форме и цвету можно было заключить, что это копченые свиные окорока. Мы видели, как кочегары хватали их один за другим и бросали в пылающие жерла топок.
   "Магнолия" быстро догоняла нас. Ее нос уже поравнялся с рулевой рубкой "Красавицы". На нашем судне волнение и шум все увеличивались. С нагонявшего нас судна слышались насмешки пассажиров, и от этого страсти разгорались еще больше. Капитана заклинали принять вызов. Мужчины осаждали его; казалось, вот-вот начнется драка.
   "Магнолия" продолжала идти вперед. Она шла уже с нами наравне, нос с носом. Прошла минута в глубоком молчании. Пассажиры и команды обоих судов следили за их движением, затаив дыхание. Еще минута - и "Магнолия" вырвалась вперед!
   Громкий, торжествующий крик раздался с ее палубы, а затем на нас посыпались насмешки и оскорбления.
   - Бросайте конец - мы возьмем вас на буксир!
   - Где уж вашему ковчегу угнаться за нами!
   - Да здравствует "Магнолия"! Прощай, "Красавица"! Прощай, старая развалина!-вопили пассажиры "Магнолии" среди взрывов оглушительного смеха.
   Я не могу передать вам, какое унижение испытывали все, кто был на борту "Красавицы". Не только команда, но и пассажиры, все как один, переживали это чувство. Я и сам испытывал его гораздо сильнее, чем мог себе представить.
   Никому не нравится быть в лагере побежденных, хотя бы он и оказался там случайно: кроме того, всякий невольно поддается общему порыву. Настроение окружающих - быть может, в силу какого-то физического закона, которому вы не можете противиться,- сразу передается и вам. Даже когда вы знаете, что ликование нелепо и бессмысленно, вас пронизывает какой-то ток, и вы невольно примыкаете к восторженной толпе.
   Я помню, как однажды, охваченный таким порывом, присоединил свой голос к крикам толпы, во всю глотку приветствовавшей королевский кортеж. Прошла минута, возбуждение мое остыло, и я устыдился своей слабости и податливости.
   И команда и пассажиры, видимо, считали, что капитан, при всем своем благоразумии, сделал большой промах. Кругом стоял ужасный шум, и крики: "Позор!" - неслись по всему судну.
   Бедный капитан! Все это время я не сводил с него глаз. Мне было его очень жалко. Я был, вероятно, единственным пассажиром, кроме прелестной креолки, знавшим его тайну, и я не мог не восхищаться, с какой рыцарской стойкостью он держит свое слово.
   Я видел, как пылали его щеки и гневно сверкали глаза. Если бы его попросили дать это обещание сейчас, он, надо думать, не согласился бы даже за все перевозки по Миссисипи.
   В эту минуту, стараясь укрыться от осаждавших его пассажиров, он проскользнул на корму через дамский салон. Но и тут его сейчас же заметили и атаковали представительницы прекрасного пола, не уступавшие в настойчивости мужчинам. Некоторые насмешливо кричали, что никогда больше не сядут на его пароход, другие обвиняли его в неучтивости. Подобные обвинения могли хоть кого вывести из себя.
   Я пристально следил за капитаном, чувствуя, что наступает решительный момент. Что-то должно было произойти.
   Выпрямившись во весь рост, капитан обратился к толпе осаждавших его дам:
   - Сударыни! Я и сам был бы счастлив, если бы мог удовлетворить вашу просьбу, но перед отъездом из Нобого Орлеана я обещал... я дал честное слово одной даме...
   Но тут любезная речь капитана была прервана молодой особой, которая бросилась к нему с криком:
   - Ах, капитан! Дорогой капитан! Не позволяйте этому мерзкому пароходу обойти нас! Дайте больше пару и обгоните его! Умоляю вас, дорогой капитан!
   - Как, сударыня?! - ответил пораженный капитан.-Ведь это вам я дал слово не устраивать гонок. А вы...
   - Боже мой! - воскликнула Эжени Безансон, ибо то была она.- И правда! Я совсем забыла!.. Ах, дорогой капитан, я возвращаю вам ваше слово... Увы! Надеюсь, что еще не поздно! Ради всего святого, постарайтесь его обогнать! Слышите, как они издеваются над нами?
   Лицо капитана просияло, но сразу опять омрачилось.
   - Благодарю вас, сударыня,- возразил он.- К сожалению, должен сказать, что теперь уж нет надежды обогнать "Магнолию". Мы с ней в неравном положении. Она бросает в топки копченые окорока, которые заготовила на этот случай, а я после того, как обещал вам не участвовать в гонках, не погрузил ни одного. Бессмысленно начинать гонку только на дровах, разве что "Красавица" гораздо быстроходнее "Магнолии", но мы этого не знаем, так как никогда не испытывали ее скорость.
   Положение казалось безвыходным, и многие дамы бросали на Эжени Безансон враждебные взгляды.
   - Окорока!-воскликнула она.-Вы сказали-копченые окорока, дорогой капитан? Сколько вам нужно? Хватит двухсот штук?
   - О, это больше, чем надо,- ответил капитан.
   - Антуан! Антуан! Подите сюда! - закричала она старику-управляющему.Сколько окороков вы погрузили на пароход?
   - Десять бочек, сударыня,- ответил управляющий, почтительно кланяясь.
   - Десяти бочек хватит, правда? Дорогой капитан, они в вашем распоряжении!
   - Сударыня, я уплачу за них,- сказал капитан с просветлевшим лицом, загораясь всеобщим воодушевлением.
   - Нет, нет, нет! Расходы я беру на себя. Это я помешала вам сделать запасы. Окорока были куплены для моих людей на плантации, но они им пока не нужны. Мы пошлем за другими... Ступайте, Антуан! Идите к кочегарам! Разбейте бочки! Делайте с ними что хотите, только не дайте этой противной "Магнолии" нас победить!.. Смотрите, как они радуются! Ну ничего, мы их скоро обгоним!
   С этими словами горячая креолка бросилась к поручням парохода, окруженная толпой восхищенных пассажирок.
   Капитан сразу ожил. Рассказ об окороках мгновенно облетел весь пароход и еще больше разжег возбуждение и пассажиров и команды. В честь молодой креолки прогремело троекратное "ура", что очень удивило пассажиров "Магнолии", которые уже несколько минут наслаждались своим торжеством и обгоняли нас все больше и больше.
   На "Красавице" все горячо взялись за работу. Выкатили бочки, выбили у них днища, окорока свалили на палубу перед топками и стали кидать их в огонь. Чугунные стенки топок скоро покраснели, давление пара увеличилось, пароход дрожал от усиленной работы машин, судовой звонок надрывался, давая сигналы, колеса вертелись все быстрей, и пароход заметно увеличил скорость.
   Надежда на успех угомонила пассажиров. Крики смолкли, и наступила относительная тишина. Слышались отдельные замечания о скорости пароходов, заключались новые пари, а кое-кто еще вспоминал историю с окороками.
   Все взоры были устремлены на реку и пристально следили за расстоянием между пароходами.
   Глава XI
   ГОНКА ПАРОХОДОВ НА МИССИСИПИ
   Тем временем уже совсем стемнело. На небе не было ни луны, ни звезд. В низовьях Миссисипи ясные ночи выпадают не так-то часто. Туман, поднимающийся с болот, обычно заволакивает ночное небо.
   Однако для гонки света было достаточно. Желтоватая вода блестела светлой полосой на фоне темных берегов. Фарватер был широкий, а рулевые обоих судов, старые речные волки, прекрасно знали каждый проток и каждую мель на реке.
   Пароходы-соперники были на виду друг у друга. Можно было и не вывешивать никаких фонарей, хотя на гафеле каждого судна горел сигнальный огонь. Окна кают на обоих судах были залиты светом, а отблеск огня из топок, где ярко пылали окорока, ложился на водную гладь длинной сверкающей полосой.
   На том и на другом пароходе пассажиры выглядывали из окон кают или стояли, свесившись за борт, всячески выражая свой живой интерес.
   К тому времени, как "Красавица" развела пары, "Магнолия" опередила ее не меньше чем на полмили. Ничтожное расстояние, если один пароход значительно быстроходнее другого, но когда суда идут с почти равной скоростью, его очень трудно преодолеть. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем команда "Красавицы" убедилась в том, что мы нагоняем "Магнолию". Это довольно трудно определить на воде, когда одно судно следует за другим. Пассажиры поминутно задавали вопросы команде судна и друг другу и строили всевозможные предположения на эту интересную тему.
   Наконец капитан заявил, что мы нагнали "Магнолию" на несколько сот ярдов. Его слова вызвали бурную радость, впрочем не вполне единодушную, так как на борту "Красавицы" нашлись и такие отступники, которые держали пари за "Магнолию".
   Прошел еще час, и всем стало ясно, что наше судно нагоняет соперника, ибо между ними осталось уже меньше четверти мили. Четверть мили на спокойной воде-небольшое расстояние, и пассажиры обоих судов могли громко переговариваться между собой. Этим сейчас же воспользовались пассажиры "Красавицы", чтобы отплатить своим противникам. На них посыпались насмешки, и все их прежние оскорбления были возвращены с лихвой.
   - У кого есть поручения в Сент-Луис? Мы скоро там будем и готовы вам услужить! - кричал один.
   - Ура, "Красавица"! Вот это молодчина! - вопил другой.
   - Хватит ли вам окороков?-спрашивал третий.-Мы можем дать вам взаймы несколько штук!
   - Что отвечать, если нас спросят, где вы задержались? - кричал четвертый.Мы скажем - в Черепашьей гавани!
   Громкий взрыв хохота встретил эту шутку.
   Приближалась полночь, но ни один человек на обоих пароходах и не помышлял об отдыхе. Увлеченные гонкой пассажиры и думать забыли о сне. Все, и мужчины и женщины, стояли на палубе или поминутно выходили из кают взглянуть на ход состязания. От возбуждения у пассажиров, как видно, пересохло в горле, и многие уже были навеселе. Команда не отставала от них, и даже капитан был не совсем трезв. Никто не осуждал его за это, мысли об осторожности вылетели у всех из головы.
   Приближается полночь. Машины лязгают и грохочут, а пароходы все идут вперед. Кругом стоит густой мрак, но никого это не смущает. Ярко пылают топки; над высокими трубами полыхает багровое пламя; пар гудит и воет в котлах; громадные плицы колес сбивают в пену темную воду; деревянный каркас судна дрожит и стонет от напряжения, а пароходы рвутся вперед.
   Наступает полночь. Теперь между пароходами остается всего каких-нибудь двести ярдов. "Красавица" уже качается на волнах "Магнолии". Еще десять минут - и ее нос поравняется с кормой соперницы! Еще двадцать минут - и торжествующий крик на ее палубе прокатится вдоль берегов.
   Я стоял около капитана и поглядывал на него с некоторой тревогой. Мне было неприятно, что он так часто спускается в буфет и уже сильно захмелел. Он только что вернулся на свое место у рулевой рубки и пристально смотрел вперед. На правом берегу реки, примерно в миле перед нами, показалось несколько мерцающих огоньков. Увидев их, он вздрогнул и воскликнул с сердцем:
   - Черт возьми! Ведь это Бринджерс!
   -Да-а,- протянул рулевой из-за его плеча.- Быстро мы добрались до него, прямо сказать.
   - Боже мой! Теперь я проиграю гонку!
   - Почему? - спросил тот, не понимая.- При чем здесь гонка?
   - Я должен тут пристать. Мне придется... Я должен высадить даму, которая дала нам окорока!
   - Вон оно что! - отозвался флегматичный рулевой.- А ведь чертовски жалко! - добавил он.- Ну что ж, раз надо, так надо... Ах, будь ты проклят! Ведь мы вот-вот обставили бы их. Верно, капитан?
   - Ничего не поделаешь,- ответил капитан.- Поворачивай к берегу.
   Отдав этот приказ, он быстро спустился вниз. Видя, как он возбужден, я последовал за ним. На палубе против рубки стояла кучка дам, среди которых была и молодая креолка.
   - Сударыня,- сказал, обращаясь к ней, капитан,-несмотря ни на что, мы все-таки проиграем гонку!
   - Почему? - спросила она удивленно.- Вам не хватает окороков?.. Антуан! Вы достали все, что было?
   - Нет, сударыня,-возразил капитан,-не в этом дело. Благодарю вас за щедрость. Но вы видите эти огоньки?
   - Вижу. Так что же?
   - Это Бринджерс.
   - Вот как! Уже?
   - Да. Здесь я должен вас высадить.
   - И из-за этого проиграете гонку?
   - Конечно.
   - Тогда, разумеется, я не сойду здесь на берег. Что для меня один день? Я не так стара, чтобы бояться потерять лишний день понапрасну. Ха-ха-ха! Я не допущу, чтоб вы из-за меня погубили репутацию вашего прекрасного судна! И не думайте приставать, дорогой капитан! Довезите меня до Батон Ружа, а утром я вернусь домой.
   Вокруг послышались крики одобрения, а капитан бросился обратно к рулевому, чтобы отметить свое приказание.
   "Красавица" по-прежнему следует за "Магнолией", и между ними по-прежнему около двухсот ярдов. Грохот машин, гудение пара, удары плиц по воде, треск обшивки и крики людей на палубе сливаются в оглушительный концерт.
   Вперед мчится "Красавица", вперед, вперед - и, несмотря на все усилия "Магнолии", догоняет ее. Ближе, еще ближе - и вот ее нос сравнялся с кормой соперницы.
   Вот он уже против рулевой рубки, вот уже против штормового мостика, вот против конца верхней палубы! Теперь их огни сливаются в одну линию и вместе отражаются в воде-они идут нос с носом!
   Еще минута-"Красавица" вырывается еще на фут вперед, капитан машет фуражкой, и громкий крик торжества раздается над рекой.