Томин Юрий Геннадьевич. Борька, я и невидимка

   – Вылезай, не трону.
   – Дай слово!
   – Даю.
   – Дай честное комсомольское.
   – Честное комсомольское. Пластырь! Липучка! Зануда!
   – Студентка-лаборантка-врунья, – немедленно отозвался Костя, вылезая из-под стола.
   Нет, соревноваться с Костей было бесполезно. Зинаида снова вздохнула и взялась за чертеж. Костя уселся на диван и принялся вспоминать, о чем он только что думал. Это было что-то очень важное. Следы на снегу… Собака… «Щупальца осьминога»… Вспомнил!
   Костя побежал к телефону и набрал номер. После короткого разговора он схватил пальто и устремился к двери.
   – Куда? – крикнула Зинаида. – Поешь сначала.
   Но Костины каблуки грохотали уже где-то на третьем этаже. На втором этаже Костя позвонил. Дверь открыл Борис.
   – Здорово! – сказал Костя.
   – Тихо ты, – прошептал Борис.
   – Чего тихо?
   – Указатель велел не шуметь. Он пишет чего-то.
   Указатель – подполковник в отставке и Борькин сосед – был очень строг. Он состоял в домовой комиссии. Он наблюдал за порядком и ругался с дворниками. В остальное время он писал стихи для детей. Эти стихи не печатали. Их возвращала Указателю в конвертах со штампами: «Комсомольская правда», «Мурзилка», «Пионерская правда», «Костер», «Пионер», и за это Указателя в доме уважали и побаивались.
   – Подумаешь, Указатель… – сказал Костя. – Идем во двор.
   – Некогда.
   – Всегда тебе некогда!
   – Я приемник собираю, – сказал Борис.
   – Всегда ты приемник собираешь. Не видал я твоих приемников! Какой приемник? Покажи.
   Борис повел Костю в комнату. На столе, покрытом газетой, лежали какие-то детальки, проволочки, кусочки олова. Рядом на проволочных козлах дымился электропаяльник.
   – А где приемник? – спросил Костя.
   Борис засмеялся:
   – На столе.
   Костя еще раз внимательно оглядел стол, но не увидел ничего, похожего на приемник.
   – Да вот же! – Борис показал на маленькую дощечку, на которой были прикреплены белые и красные проводки и какие-то маленькие детальки.
   – А-а, – протянул Костя. – А я думал, что это телевизор. «Знамя» или «Рубин».
   – Честное слово, приемник, – сказал Борис. – Он на полупроводниках, потому и маленький. Его можно в карман засунуть и слушать.
   – Врешь, – вяло сказал Костя. Он понимал, что Борис не врет; он слышал уже о таких приемниках, они действительно помещаются в кармане. Можно на уроке слушать трансляцию со стадиона или если зададут на дом стихотворение, а его передают по радио… Слушай и повторяй за артистом. Костя давно мечтал о таком приемнике. А Борис вот взял и сделал. Костя даже чуть-чуть обиделся.
   – Хочешь, я потом тебе сделаю? – предложил Борис.
   – Я и сам сделаю, – презрительно сказал Костя. – Сто штук! Один выберу, самый лучший. А остальные выброшу!
   Борис опять засмеялся. Он ничего не говорил, а только смеялся. И Костя, который никогда не терялся, сейчас не знал, что сказать. Уж лучше бы Борис спорил. Но Борис не спорил – все было ясно. Костя стоял и придумывал какие-то самые остроумные слова, которые должны были уничтожить Бориса, несмотря на его приемник.
   В это время отворилась дверь, и в комнату заглянул Указатель.
   – Что тут за веселье? – строго спросил он. – Почему шум на всю квартиру?
   Ох и не вовремя появился Указатель! На свою голову открыл он дверь в Борькину комнату. У Кости даже мурашки по спине пробежали от удовольствия. Он знал свои права.
   – А разве нельзя смеяться? – вежливо спросил Костя. Борис подозрительно взглянул на Костю. Он не доверял Костиной вежливости, а с Указателем лучше не связываться.
   – В общем, так, – сказал Указатель, – прекратить смех. Вы мешаете мне работать.
   Костя думал недолго. Он очень не любил Указателя.
   – Ха-ха-ха, – четко произнес Костя, глядя прямо в глаза Указателю. – Это я смеюсь, – пояснил он. – Очень тихо. Так можно?
   Лицо Указателя налилось свекольным цветом.
   – Как твоя фамилия? – грозно спросил он.
   Костя зачем-то обошел вокруг стола и снова уставился на Указателя.
   – Извините, пожалуйста, я буду смеяться еще тише, – прошептал он. – Ха-ха-ха…
   Глаза Указателя округлились. Он открыл рот и закрыл глаза. Затем голова его исчезла. В коридоре послышался скрежет телефонной вертушки.
   – В милицию звонит, – прошептал Борис. – Он всегда ругается, если кто-нибудь шумит. Даже если мимо ходят… Он какие-то стихи пишет. Давай уйдем лучше.
   – Испугался я милиции, – сказал Костя, подвигаясь к двери. Через минуту ребята уже стояли внизу.
   – А мне всего чуть-чуть осталось, – огорченно сказал Борис – Полчасика попаять – и все. Теперь он маме будет жаловаться.
   – Ну и пускай; не знает она его, что ли! – отозвался Костя. – Идем, будешь у нас радистом.
   – У кого – у вас?
   – Узнаешь.
   Во дворе между штабелями дров уныло слонялись Мишка и Алик.
   – Чего ты так долго? – спросил Алик.
   – Меня в милицию чуть не забрали, – ответил Костя. – Давайте скорее. Кто будет лейтенантом?
   – Я! – крикнул Мишка.
   – Ты уже был в прошлый раз, – возразил Алик. – Костя, пусть он лучше будет майором.
   – Правда, Мишка, – сказал Костя. – Давай майором. Все равно лейтенанта в середине ранят. А майор все-таки главный.
   Мишка для виду поупирался немного, но согласился на майора.
   Борька знал азбуку Морзе, и поэтому само собой выходило, что его нужно назначить резидентом вражеской разведки. Он должен был передавать по радио всякие сведения и вербовать новых агентов.
   – А как это делать? – спросил Борька.
   Борька был малообразованным человеком – он не читал книжек про шпионов.
   Славные книжечки в зеленых и голубых обложках! Их читают до и после уроков. Иногда – во время уроков. А чаще всего – вместо уроков. А Борька читал рассказы Аркадия Гайдара и Джека Лондона. «Тома Сойера» он прочел восемь раз. Ничего не поделаешь – такой уж чудак Борис Таланов. Он даже не знал толком, как закапывать парашюты, каким способом при случае можно отравить знакомого, как пользоваться для шифровки донесений стихами Лермонтова, как обезвредить бомбу за пять секунд до взрыва, куда должен целиться шпион, что бы не убить, а только легко ранить лейтенанта госбезопасности (лейтенант должен продолжать погоню), как… Впрочем, нам следует остановиться, перечислять можно без конца. А у Кости и без Бориса достаточно трудностей. Попробуйте сделать, чтобы все было по-настоящему, как в книге, если у вас всего трое помощников.
   Где взять молодую красивую шпионку? (Эх, Лина Львовна! Вот ее бы сюда.)
   Откуда на дровяном дворе возьмется колхозный сторож Карим Умаров? (Он же – Вернер фон Штраух, он же – мистер Глен Поуз, он же – сэр Арчибалд Дуглас.)
   А инженер, который должен влюбиться в шпионку?..
   А бандит-уголовник?..
   А запутавшийся шофер, который развозит агентов на машине директора одного из крупных заводов?
   Нет, людей не хватало. Костя понимал, что у них получается не совсем как в книге. Пропадали лучшие страницы. В особенности плохо было без красивой шпионки. Поэтому, как всегда перед началом, Костя был озабочен. На вопрос Бориса-резидента он ответил:
   – Ничего тебе делать не нужно. Будешь говорить: «Помни те, у нас длинные руки» – раз! «Он слишком много знал» – два! Понял? Еще будешь стучать на ключе – какие-нибудь цифры. Шифр. Понял?
   – Понял, – согласился Борис. – Только неинтересно.
   – Поинтереснее, чем твои проволочки.
   Костя залез на поленницу. Там он постоял немного и спрыгнул вниз. На снегу отпечатались следы его галош. Теперь это были уже следы вражеского агента.
   Борис и Алик (пограничники) бросились к Косте. Они навалились на него, выворачивая руки.
   – Пустите! С ума сошли! – зашипел Костя. – Нельзя сразу. Я же еще только на границе.
   Пограничники расступились. Костя сердито посмотрел на них и вдруг, что-то вспомнив, бросился к ближайшей парадной. Скоро он вернулся с большой метлой.
   – Отвернитесь.
   Пограничники послушно отвернулись. Костя бесшумно прошел между ними, заметая следы метлой, и скрылся за одной из поленниц. Можно было начинать.
   – Следы, – сказал Мишка.
   – Следы, – согласился Алик.
   – Интересно, чьи же это следы? – Правда, интересно, – подтвердил Алик. Мишка встал на четвереньки и понюхал снег.
   – Посыпано каким-то порошком, – сказал Мишка. – Собака потеряла чутье. Звоните на заставу.
   – Есть звонить на заставу! – отозвался Алик. Алик приложил кулак к уху:
   – Алло! Квадрат 47. Какой-то неизвестный человек с неизвестной целью перешел границу.
   – А мне чего делать? – спросил Борис, у которого начали мерзнуть ноги.
   – А ты молчи, ты уже в тылу, – сказал Мишка и тоже приложил руку к уху. – Вас понял. Продолжайте наблюдение. Докладываю генералу. – Мишка крутанул воображаемый диск. – Алло! Товарищ генерал! Докладывает майор Летицкий… – Внезапно Мишка опустил руку и заорал: – Костя! Костя! Про генерала забыли, кому звонить?
   Из-за поленницы выглянул рассерженный Костя. Он обвел взглядом двор. У самой стены дома, размахивая продуктовой сумкой, шла Люська – дочка дворничихи.
   – Люська! Хочешь играть?
   Белые Люськины брови полезли вверх. Она подумала, что ослышалась.
   – В кого… играть?.. – тихо сказала она.
   – С нами, будешь генералом.
   – Я не умею… генералом… – прошептала Люська.
   – Мишка тебе будет звонить, а ты отвечай: «Это задача со многими неизвестными».
   – Со многими… неизвестная… – повторила Люська и вдруг вспомнила: – А меня мама за хлебом послала.
   – Все равно не успеешь, скоро перерыв.
   – Скоро перерыв… – согласилась Люська. Костя снова скрылся в дровах.
   – Алло, товарищ генерал! – повторил Мишка. – Докладывает майор Летицкий…
   – Со многими… неизвестная… – отозвалась Люська.
   Игра продолжалась. Теперь все шло как по книге. Алик и Мишка носились по двору, разыскивая Костю. Алик все время рвался вперед, а майор Мишка (он любил лейтенанта как родного сына) одергивал его. Одновременно майор разговаривал на многих иностранных языках:
   – Ит из э лэмп! Гив ми зе эппл! Нина хэз э дог!^[1] – орал майор, вспоминая учебник пятого класса.
   Несколько раз ребята пробежали мимо сарайчика, из которого торчали Костины ноги. Но сейчас Косте нельзя было мешать, он ставил бомбу замедленного действия. Под ногами путалась счастливая Люська. Она бегала, размахивая продуктовой сумкой, и распевала: «Много неизвестна… много неизвестная». Только Борис, не зная, что ему делать, тоскливо уминал снег. Он хотел было побежать разыскивать Костю, но ребята не разрешили. Они сказали, что резидент вообще должен сидеть в подполье.
   Наконец Костя свистнул. Алик и Мишка рванулись к сараю, выхватив пистолеты. Шпион бешено отстреливался.
   – Сдавайтесь! – крикнул майор.
   – Сдавайся! – взвизгнула Люська.
   В ответ из сарайчика вылетело полено. Оно слегка задело по ноге Люську. Люська подумала немного, села на снег и заплакала. А борьба только еще разгоралась.
   – К-х-х-х, к-х-х… – слышалось из сарая.
   – Та-та-та-та… – отвечал автомат лейтенанта. Увлекшийся Костя высунулся из сарая.
   – К-х, – сказал майор. – Я тебя убил. Вылезай.
   Это было уже не по книге. Шпиона нельзя убивать сразу. Разгневанный Костя открыл было рот, но майор уже осознал свою ошибку.
   – Пуля просвистела у тебя около уха! – крикнул Мишка. Перестрелка продолжалась.
   Наконец майор бросился к двери. Оттуда высунулась рука шпиона. Пистолет был направлен прямо в сердце майора. Но оба – и шпион, и майор – смотрели на лейтенанта. Лейтенант, позабыв свои обязанности, продолжал строчить из автомата.
   – Алик! – крикнул шпион.
   Только тут лейтенант опомнился. Он бросился вперед и грудью заслонил майора.
   – К-х-х.
   Лейтенант со стоном опустился на снег. Майор прыгнул на шпиона. Они катались по полу сарайчика, и Мишка никак не мог одолеть Костю. Он был слабее. А Костя, ушибив ногу об угол, обиделся и не хотел сдаваться. Костя подмял под себя майора, сел на него верхом и принялся кормить снегом. Мишка извивался и выл так, что даже Люська удивилась и перестала плакать.
   – Пусти! Пусти, а то узнаешь, вот дам сейчас! – кричал майор.
   Но тут Костя пришел в себя. Он слез с майора и поднял руки. Помятый майор поднялся, отряхивая снег.
   – Не буду я играть, – буркнул он.
   – Но я же сдаюсь, Мишка! Смотри, я руки поднял. Допрашивай.
   – Ит из э лэмп? – неохотно спросил Мишка.
   – Нихт, – ответил Костя.
   – Гив ми зэ эппл, – строго сказал Мишка.
   – Нихт.
   – Нина хэз э дог! – крикнул Мишка.
   – Нихт, – ответил Костя. – Можете меня расстрелять, – добавил он на чистом русском языке.
   Повеселевшая Люська с восторгом слушала этот волшебный разговор.
   Она ничего не понимала с самого начала, и от этого все казалось ей еще интереснее. Она даже попробовала вставить: «Со многими… неизвестная». Но на нее прикрикнули.
   Легко-раненный лейтенант тоже принял участие в допросе. Допрашивал он почему-то на французском языке.
   – Сэ си бон? – спросил лейтенант.
   – Нихт, – ответил Костя.
   – А где сэ си бон? – нахмурился лейтенант.
   – Нихт. Не скажу, – ответил Костя.
   Допрос длился не очень долго – пока хватило иностранных слов. Теперь шпион должен был скрыться. Его следовало упустить – так говорила книга. Алик и Мишка отошли в сторону, и Костя скрылся «в неизвестном направлении». Снова начались поиски. Ребята обшарили сарайчики, заглядывали под доски, залезали под поленницы. Шпиона не была Откуда-то из угла двора донесся торжествующий смех и крик Люськи:
   – Вот он! Вижу, вижу, спрятался.
   Алик и Мишка побежали на крик. Но только лишь затем, что бы стукнуть Люську по шее.
   Генерал не должен был принимать участия в операции. Это было не по книге.
   Между тем Костя разыскивал резидента. Он должен был передать срочное донесение, а тот словно сквозь землю провалился.
   – Эй, ребята! – крикнул Костя.
   – Ага, – отозвались Мишка и Алик.
   – А где Борька?
   – Не знаем.
   Костя объявил перемирие, и все трое принялись искать резидента.
   – А он домой ушел, я видела, – объявила вездесущая Люська после десятиминутных поисков.
   – Чего ж ты раньше не сказала?
   – Я боялась.
   – Чего боялась?
   – Бить будете, – честно призналась Люська.
   Ребята захохотали. Кажется, Люська всерьез вообразила себя человеком. Бить такую пигалицу! Смешно. Можно, конечно, мимоходом шлепнуть по затылку. А бить… найдется кто-нибудь и постарше.
   Люська не знала, почему смеются ребята. Но ей было приятно, так приятно, как никогда в жизни. Ведь все-таки ее не гнали, с ней разговаривали.
   – Можно, я за него буду? – храбро спросила Люська.
   Костя снисходительно усмехнулся:
   – Тоже мне резидент. Может, тебя еще президентом?.. Эйзенхауэром можешь?
   – Эйзенхауром… могу. – Люська мотнула головой. Она была готова на все.
   Ребята снова захохотали. Засмеялась и Люська. Она повизгивала, запрокинув голову, и даже слегка приплясывала. Она была счастлива. Вдруг Люськино лицо вытянулось. Она застыла, глядя в сторону дома.
   – Что же это такое? – закричала дворничиха еще издали. – Суп на стол поставила! За хлебом послала…
   Люська с надеждой взглянула на ребят: может, заступятся? Но ребята даже отодвинулись немного в сторону. Люська стояла одна – беспомощная и виноватая.
   – Да ты, никак, и не ходила! Где ж ты была? – спросила дворничиха, выхватывая из Люськиных рук сумку,
   – Я была… перерыв… – прошептала Люська.
   – Да перерыв-то час назад кончился! Иди домой сейчас же, уродина! – Дворничиха грозно оглядела ребят: – Господи! Вот она, метла-то где! А я ее целый час искала. Вы зачем метлу взяли?
   – Мы двор подмести хотели, – льстиво сказал Алик. Но дворничиха хорошо знала своих жильцов.
   – У-у, чучелы! – Метла взметнулась в воздух и опустилась на спину майора.
   Шпион и лейтенант не стали дожидаться своей очереди. Все трое разбежались в разные стороны.
   Их легко можно было найти по следам на снегу. Но дворни чиха, очевидно, не читала зеленых книг. Она вздохнула и пошла к дому, волоча за собой Люську. Люська не плакала.
   Даже дома, получив свою порцию подзатыльников, Люська молча села есть суп без хлеба. Плакать ей не хотелось. Она вспоминала, как была генералом и как чуть было не стала президентом. Это был лучший день в ее жизни.

«Вы меня губите!»

   К физкультуре можно было не готовиться.
   С географией Костя справился. С арифметикой тоже. И только на литературу не хватило времени: проиграл в шпионы. Конечно, если подумать, то именно задание по литературе нужно было подготовить в первую очередь. Тогда можно было бы спокойно ждать Владимира Ивановича.
   С Владимиром Ивановичем шутки плохи. Нет, не так… С ним шутки хороши. Или нет… Короче говоря, разговаривать он умеет не хуже Кости. Даже лучше. И разозлить его невозможно. Ни когда не кричит, а все слушаются – даже странно.
   Косте, например, самому было удивительно, что он слушается Владимира Ивановича. Как-то все само собой получается – не хочешь даже, а слушаешься. Так было с самого начала.
   К доске Владимир Иванович вызывал редко, и только ленивых. Обычно он расхаживал по классу и разговаривал, просто разговаривал. И все время задавал вопросы. Ему отвечали с места. И всегда получалось так, что неверный ответ поправляли сами ребята. А когда разгорался спор, Владимир Иванович садился за стол и слушал. Ему нравилось слушать, как ребята спорят. А в конце урока человек пять или шесть получали отметки. Обычно уроки литературы проходили шумно. Поэтому всегда можно было узнать, кто не подготовился. Они сидели тихо.
   Сегодня Костя должен был сидеть тихо. Это получалось даже обидно. Не выучил, например, географию и сиди себе тихо. Повезет – не спросят, и – все в порядке. А здесь не спросят – все равно видно, что не выучил. В общем, чем тише сидишь, тем хуже.
   Перед уроком Костя полистал хрестоматию. Он читал, перескакивая со страницы на страницу. В голове у него ничего не осталось. Почему-то запомнилась только одна фраза: «Вы меня губите! – закричал Дубровский». Но зато эту фразу просто не возможно было выбить из головы. Костя помнил даже страницу – 183. И чем больше старался Костя вспомнить что-либо другое, тем назойливее лезла в голову эта фраза. Костя да же видел ее – черным по белому: «Вы меня губите!» Страница 183.
   Когда Владимир Иванович вошел в класс, Костя вскочил и громче всех хлопнул крышкой. Владимир Иванович отметил, кого нет на уроке. Костя громко подсказывал дежурному, хотя его не спрашивали. Вообще Костя начал суетиться с самого начала – он боялся сидеть тихо.
   – Ну вот. Мы теперь уже прочли всего «Дубровского», – сказал Владимир Иванович. – Так?
   – Так! – согласились ребята.
   – Так! – крикнул Костя.
   – Давайте поговорим об основных героях. Только, пожалуйста, сами. Кто хочет?
   Лена Никифорова подняла руку.
   – Я хочу про Дубровского. Он был смелый. И сильный. И никого не боялся. И… и вообще он был хороший.
   – Почему ты думаешь, что он был хороший?
   – Потому что он был смелый. И еще – он любил Марью Кирилловну… – Лена замолчала.
   – Что ты еще знаешь о Дубровском?
   – Вообще он мне понравился.
   – Мне он тоже нравится, – сказал Владимир Иванович. – Только понимаешь, когда ты говоришь о человеке, что он хороший или плохой, то этого мало. Нужно еще объяснить, почему ты так думаешь. Чтоб и другим было ясно, что он хороший. А то ведь тебе могут просто не поверить.
   – Он ненавидел Троекурова, – сказал кто-то.
   – За что?
   – За то, что Троекуров отнял у них дом.
   – Правильно, – сказал Владимир Иванович. – За это, конечно, не полюбишь. Но человека прежде всего узнают по его по ступкам. Какие же поступки Дубровского говорят о том, что он смелый, сильный и, как сказала Лена, хороший?
   – Он не побоялся и убил медведя, – сказала Лена.
   – Верно, Владимир Иванович, он же не побоялся, – вставил Костя.
   Владимир Иванович мельком взглянул на Костю. Затем он встал, прошелся по классу. Так он ходил с минуту. Пользуясь передышкой, ребята зашелестели страницами: они выискивали поступки Дубровского.
   – Ну, вот что, – сказал Владимир Иванович. – Слушайте: в Кистеневку пришли фашисты. Что делает Дубровский?
   Шелест страниц прекратился. Все с удивлением смотрели на Владимира Ивановича. Он сел за стол и веселыми глазами оглядел класс.
   – Тогда еще фашистов не было, – неуверенно сказал кто-то.
   – Не было, – согласился Владимир Иванович. – Но мы на минуту представим, что были.
   – Он будет с ними сражаться, – сказала Лена.
   – Пожалуй. Почему ты так думаешь?
   – Потому, что он не побоялся медведя.
   Но тут уже с Леной стали спорить другие ребята. Одно дело – медведь, а другое – вооруженные фашисты.
   Кто-то сказал, что Дубровский Троекурова не побоялся: выгнал его, а у Троекурова было много слуг. С Троекуровым все боялись связываться, а Дубровский не испугался. Наконец вспомнили, что сто пятьдесят солдат штурмовали укрепления Дубровского. А он, раненный, был впереди.
   – А еще влюбился в Марью Кирилловну, – басом сказал Дутов. – И еще он…
   Но Дутову говорить не дали: речь шла о мужестве, любовь тут ни при чем.
   Постепенно выяснилось, что Дубровский был смелый и решительный человек. Теперь это стало совершенно ясно по его поступкам.
   Все были согласны – Дубровский не согнется перед фашистами и вообще перед кем угодно.
   – А Шабашкин? – спросил Владимир Иванович.
   – У-у-у… – завыл класс.
   – Этот гад Шабашкин стал бы, конечно, полицейским или старостой.
   – Почему? – спросил Владимир Иванович.
   С Шабашкиным расправились в две минуты. Каждому ясно, что человек, который кланяется богатому и издевается над бедными, – человек трусливый и подлый.
   Владимир Иванович больше молчал. Говорили ребята. Только Костя, которому говорить было нечего, время от времени кричал: «Верно!» – или: «Неверно!» Зато кричал он громче всех, – Костя боялся сидеть тихо.
   Потом фашисты ушли из Кистеневки, и там стало спокойно. Потише стало и в классе. Но ненадолго.
   – В реке тонет человек, – сказал Владимир Иванович. – Подумаем, кто как поступит.
   Через несколько минут выяснилось!
   Дубровский поплывет спасать. Троекуров пошлет слугу. Кузнец Архип бросится в воду во всей одежде (если тонет не Шабашкин), Шабашкин подождет, пока человек утонет, и составит протокол.
   Марья Кирилловна разнервничается и заплачет.
   И каждый раз Владимир Иванович спрашивал: «Почему?» И ребята старались доказать почему. Это было очень интересно – доказать. И это было не так уж трудно для тех, кто заранее прочитал повесть. Только для Кости время тянулось медленно. Он уже чуть не охрип, вставляя свои «правильно» и «неправильно». А как он старался! Он ужом вертелся на парте, вскакивал, садился, прикладывал руку к сердцу и даже погрозил кулаком Дутову, когда тот сказал про Марью Кирилловну. Но, кажется, он немного перестарался. Забывшись, он грохнул кулаком по крышке в тот момент, когда случайно в классе было тихо.
   – Неправильно! – рявкнул Костя.
   – Что неправильно? – спросил Владимир Иванович. Костя ошалело заморгал глазами. Он и сам не знал, что не правильно.
   – Так что же неправильно, Костя? – повторил Владимир Иванович.
   Костя мучительно соображал. Он даже запыхтел, как Дутов. На секунду ему стало противно. Но только на секунду. Нужно было выкручиваться.
   – Неправильно… вот это… что Дутов говорил!
   – Про Марью Кирилловну?
   – Ага! – обрадовался Костя. – Про Марью Кирилловну. Верно, неправильно, Владимир Иванович?
   – Ну, это ведь мы давно выяснили, – сказал Владимир Иванович. – А сейчас что неправильно?
   – Сейчас?
   – Да, сейчас. – В глазах Владимира Ивановича запрыгали веселые огоньки.
   – Сейчас… А вот… – Костя напрягся, ожидая подсказки. Но класс молчал. Все ждали, что скажет Костя. Ведь это же Костя! Никому и в голову не пришло, что ему нужно подсказывать.
   – Вот это… – И тут Костя вспомнил: – Они хотели его погубить! – воскликнул он.
   – Кого погубить?
   – А Дубровского! – радостно сказал Костя. – Он сам кричал: «Вы меня губите!»
   – Ну и что же?
   – Вот и неправильно, что его хотели погубить. Владимир Иванович улыбнулся. Косте стало нехорошо.
   – Кто же хотел его погубить?
   – А там… на странице сто восемьдесят три.
   Ребята еще ничего не поняли. По классу пронесся шелест страниц. Все искали страницу 183. Там действительно было написано: «Вы меня губите! – закричал Дубровский».
   – Так кто же хотел его погубить? – спросил Владимир Иванович. – Эти слова он говорит Марье Кирилловне.
   – Вот она и хотела.
   Ребята засмеялись. Но не от восторга. Смеялись над Костей; он чувствовал это.
   – Но сейчас мы говорили об Андрее Гавриловиче, – сказал Владимир Иванович.
   Владимир Иванович по-прежнему улыбался. Голос у него был ровный. Казалось, он просто не понимает, что Костя не подготовился.
   «Притворяется», – подумал Костя. Но отступать было не куда.
   – Андрей Гаврилович тоже хотел его погубить! Ребята захохотали.
   – Эх, Костя, – сказал Владимир Иванович. – А ведь Андрей Гаврилович – отец Дубровского.
   Костя насупился и сердито взглянул на Владимира Ивановича.
   – Я не читал про Дубровского.
   – Не успел?