Томин Юрий Геннадьевич. Борька, я и невидимка

   В это время раздался звонок, мы пошли в свой класс. Ребята прямо расстроились. Ведь все думали, что мы первые на этих станках поработаем. А я разозлился на толстого директора. Я шел и думал, что бы я с ним сделал, если бы разрешили. Сначала я подучил бы Борькиного братишку, чтобы тот на него плюнул. Потом посадил бы его на пятнадцать суток… Больше я ничего придумать не успел – мы встретили Владимира Ивановича.
   – Вот, Владимир Иванович, это шефы называется! – сказал я.
   – А что такое?
   – Станочки привезли – их только из-за угла запускать.
   – Неисправные?
   – Им на свалке место! – завизжала Милка Орловская.
   – Плохо дело, – сказал Владимир Иванович. – Я помню, вы мне давно про эти станки говорили. И Алексей Иванович их все ждал. Чего ж теперь делать будем?
   – Про них надо в суд написать, чтобы их всех уволили! – сказал я.
   – Кого – всех?
   – Шефов.
   – Так уж и всех, – засмеялся Владимир Иванович.
   – А чего они? – сказал я. – Они, может, нарочно. Может, они вредители.
   – Эх, Костя, – сказал Владимир Иванович, – тебя бы прокурором поставить.
   – А чего? – говорю. – Этот директор точно вредитель. Он кричал все время. И про барабаны чего-то говорил.
   – Ладно, ребята, – сказал Владимир Иванович. – Суд, вредители – это все хорошо. Только вам ведь станки нужны. Вот вы и боритесь за то, чтобы они у вас появились. Попробуйте без суда.
   – Владимир Иванович, – сказал Борька, – но ведь мы же сами станки сделать не можем.
   – Верно. Зато многое другое можете.
   – Что – другое?
   – Подумайте сами. Ладно? Даю вам неделю сроку. Вы же большие. Вместе подумайте. Не может быть, чтобы сорок пионеров с таким пустяком не справились. Ведь это же пустяк!
   – Ничего себе пустяк, – сказал я. – Вы, наверно, чего-то про этих шефов знаете.
   – Может, и знаю, – сказал Владимир Иванович. – Но вы все же подумайте. Сами.
   После уроков, мы остались и думали часа два, но в тот день ничего не придумали.

Про кошку и мышку

   Утром я сказал Зинаиде:
   – А нам вчера два станка привезли.
   – Ну и хорошо, – ответила Зинаида. Она одной рукой держала ложку, а другой листала учебник.
   – Их только из-за угла включать, – сказал я.
   – Ага, – отозвалась Зинаида.
   – Ты лучше не агакай, ты лучше придумай, чего делать.
   – Что делать?
   – Чтобы нам их на хорошие обменяли.
   Зинаида перевернула страницу и ничего не ответила. Мне надоело, что она не слушает. Сама же всегда говорит, чтобы я советовался со старшими. А я даже не советовался, очень нужно мне с ней советоваться. Я просто спросил. Потому что сам ничего придумать не мог.
   – Я, может, тебя первый раз в жизни спросил. И последний. Это ты учти, – сказал я.
   – Отстань, Костя. У меня экзамены на носу.
   Я говорю:
   – Покажи нос. Никаких экзаменов на нем нет. Очки есть, а экзаменов нет.
   – Господи! – простонала Зинаида. – Когда же мама приедет?
   Я говорю:
   – Правильно. Вот мама приедет, я ей все расскажу: что ты мне ни разу посоветовать не хотела и что ты за едой читаешь…
   Зинаида уставилась в книжку, а на меня даже не смотрит.
   – От этого еда плохо переваривается, – сказал я. – Ведь ты же сама говорила, что плохо.
   А Зинаида на меня внимания не обращает.
   – К экзаменам надо готовиться в течение всего года, а не в последний день. Ты же сама говорила…
   Зинаида молчит.
   – И не горбись за столом. Будешь ходить с искривленным позвоночником.
   В общем, я повторил Зинаиде все, что она мне раньше говорила.
   Она всегда меня учит, как что делать. А Зинаида молчала. Это она решила от меня отмолчаться. Она знает, что мне неинтересно, если не отвечают.
   Тогда я сказал:
   – Все равно будешь со мной разговаривать.
   А Зинаида – ни слова.
   Я надел пальто и говорю:
   – У меня вот уроки не выучены, а я гулять пойду.
   А Зинаида даже не оборачивается.
   Тогда я спустился по лестнице и снизу позвонил из автомата.
   – Алло!
   – Алло! Я слушаю, – ответила Зинаида.
   – Это Костя, – сказал я. – Видишь, вот ты со мной и разговариваешь.
   В трубке сразу запищали короткие гудки. Но это уже не важно. Все-таки она сказала мне три слова: «Алло», «я» и «слушаю». Вот, наверное, сейчас злится. Зато в другой раз будет разговаривать. Я ведь ее по делу хотел спросить. А про уроки я нарочно сказал. Я их еще вчера выучил.
   Только я вышел на улицу, как около кино увидел Борьку. Он стоял в очереди у телефона. Зачем ему из будки звонить? У нас же в парадной есть автомат. Я хотел подойти и спросить. Но потом я подумал, что спрашивать неинтересно. Борька сразу скажет. Он всегда отвечает, если его спрашивают. Лучше я сам узнаю. Так, чтоб он не заметил.
   Я подождал, пока Борька войдет в будку, и незаметно подкрался. Сквозь стекло было плохо слышно. У меня даже в ушах закололо – так я старался расслышать.
   – Алло! Это редакция газеты? – спросил Борька.
   Тут Борька повернулся, и я еле успел отскочить. Больше я ничего не услышал.
   А когда Борька вышел из будки, я заметил, что на другом углу его ждет Вика. Они поговорили немного и вместе пошли к Фонтанке.
   Борька всегда с Викой ходит. Даже со мной меньше ходит, чем с Викой, хоть мы и живем на одной лестнице. Вместе мы редко бываем. И все из-за Вики. Староста несчастная! Невеста без места! Я ей даже сказал один раз:
   – Данилова, ты что, Борькина невеста? Чего ты за ним бегаешь?
   – А ты болтун, – ответила Вика, – поэтому с тобой никто из девочек дружить не хочет.
   – Со мной? – сказал я Вике. – Со мной хоть тысяча девчонок дружить будут. Я, может, сам не хочу. Захочу – так будут.
   – Захоти!
   Рядом стояла Мила Орловская. Я ее спросил:
   – Мила, будешь со мной дружить?
   Мила покраснела и ничего не ответила.
   Тогда я сказал Вике:
   – Пожалуйста! Видишь – молчит. Молчание – знак согласия.
   После уроков Мила подошла ко мне и шепотом сказала, что она будет дружить, только чтобы никто не знал.
   – Почему это ты шепчешь? – спросил я.
   – Чтобы не услышали, – прошептала Мила.
   – А почему «чтобы никто не знал»?
   – Так интереснее, – прошептала Мила.
   – Кому это интереснее? – сказал я. – Вот еще! Что я, с тобой буду шепотом дружить? Да я и не собирался с тобой дружить. Это я нарочно спросил. С тобой дружить – ты еще в газету напишешь.
   Мила обиделась и назвала меня грубияном. А сама правда в газету писала. Она написала: «Дорогая редакция! У нас в классе все интересуются, можно ли дружить мальчику и девочке. Ответьте, пожалуйста». Ну чего тут ей отвечать? Ей что, от редакции специальное разрешение нужно? А если ей ответят «нельзя», так она дружить не будет, что ли?
   Пока я думал про Милу, Борька и Вика ушли совсем далеко. Я побежал их догонять. Только я старался, чтобы они меня не заметили. Мне было интересно узнать, куда они идут.
   Они перешли через Фонтанку и остановились около большого дома. На дверях была вывеска: «Редакция газеты „Ленинские искры“. Тут я вспомнил, что Борька по телефону спрашивал редакцию. И у меня внутри все перевернулось от смеха. Я сразу догадался – они пришли спрашивать, можно ли им дружить или нет.
   Я подождал, пока они немного пошептались, и подошел.
   – Борька, ты чего тут делаешь?
   – А ты чего делаешь? – спросил Борька и вдруг обрадовался. – Ты, значит, тоже догадался?
   – Конечно, догадался, – сказал я. – Только ты в редакцию не ходи. Все равно тебе разрешат.
   – Чего разрешат?
   – Дружить с девочкой.
   – С какой девочкой?
   – С Даниловой. Хоть она и староста, все равно разрешат. Вика посмотрела на меня и сказала:
   – Боря, может быть, у него температура? Смотри, какой он красный.
   – Нет у него никакой температуры, – мрачно сказал Борька.
   – Это у тебя температура! – сказал я Вике. – А то бы вы не спрашивали про мальчика с девочкой.
   – Про кого? – спросил Борька.
   – Не притворяйся, – сказал я. – Думаешь, не знаю, зачем ты пришел?
   – Зачем?
   – Спрашивать: можно или нет дружить мальчику и девочке.
   Борька с Викой переглянулись, и вдруг Вика захохотала. У нее даже шея покраснела от смеха. Она так смеялась, что на нее прохожие оборачивались.
   Я говорю Вике:
   – Смейся, смейся. Только учти – у меня был один знакомый. Он от смеха лопнул.
   Она еще сильнее захохотала. Я отвернулся, как будто мне до них никакого дела. Она видит, что я не смотрю, и перестала смеяться. Борька говорит:
   – Пойдем с нами. Сам увидишь, зачем пришли.
   – Нужно мне с вами идти!
   – Зачем же ты за нами шел?
   – Я не за вами шел, а по улице.
   – Идем, Боря, – сказала Вика. – Все равно его не переговоришь. Он как долгоиграющая пластинка.
   – Чего? – сказал я. – Какая пластинка?
   – Долгоиграющая. Тридцать три оборота. До-олго играет…
   Я говорю:
   – Борька, дать ей за пластинку?
   – Попробуй дай.
   – Может, заступишься?
   – А ты попробуй дай.
   – За невесту заступишься?
   – Дурак, – сказал Борька. – Идем, Вика.
   Я стоял и думал: идти мне за ними или нет? Ведь если я пойду, то получится, что я за ними бегаю. А если не идти, то, значит, я Вики испугался. И потом, мне очень хотелось узнать зачем они пришли.
   Все-таки я пошел. Поднялся по лестнице. А там длинный коридор. И на всех дверях написано: «Ленинские искры».
   Вдруг одна дверь открылась, и оттуда вышел какой-то человек. Пока он выходил, я увидел, что в комнате сидят Борька и Вика. Я заглянул. Они сидели на диване, а рядом с ними сидел молодой парень в зеленом пиджаке. Он меня увидел.
   – Ну, заходи, – сказал парень. – Не бойся.
   – Я и не боюсь.
   – У тебя дело есть?
   – Может быть, и есть, – говорю я. – Еще не знаю.
   – Ну тогда посиди. Я с ребятами закончу.
   А Борька и Вика посмотрели на меня и ничего не сказали, будто меня не знают.
   – Так, значит, вы ждали, ждали… – сказал парень Вике.
   – Ага, – ответила Вика. – Не только мы, все ребята ждали. И Алексей Иванович тоже. А потом посмотрели – они совсем сломанные.
   – Алексей Иванович сказал, что им на свалке место, – добавил Борька.
   У меня сразу лоб вспотел. Значит, они не про мальчика и девочку, они про станки пришли разговаривать. А Борька мне ничего не сказал. Ну ладно, я ему припомню.
   – Так что же вы теперь думаете делать? – спросил парень.
   – Не знаем.
   Тут я уже не мог вытерпеть. Если не знаешь, так и не ходи в редакцию. Лучше письма пиши. Про мальчика и девочку.
   – Их засудить надо – вот что делать, – сказал я. Парень повернулся ко мне.
   – Кого засудить?
   – Шефов.
   – А ты здесь при чем? – спросил парень.
   – Он из нашего класса, – сказала Вика.
   – Вот оно что. – Парень засмеялся. – Значит, тебе тоже без станков плохо?
   – Очень плохо, – сказал я. – Просто жить невозможно.
   Они все трое засмеялись. И я тоже засмеялся, хотя мне и не хотелось с Викой смеяться. Но я просто удержаться не мог.
   – Ну ладно, – сказал парень, – пошутили мы с вами, а теперь давайте думать…
   В это время позади меня скрипнула дверь. Но я смотрел не на дверь, а на парня и заметил, что он сразу съежился. Лицо у него стало обиженное, как у маленького. Я обернулся и увидел Указателя.
   Сначала я испугался. Я думал, что он меня специально выслеживает, когда я в газету приду. Но Указатель на меня даже не посмотрел. Он заулыбался и протянул руку.
   – Приветствую вас, Игорь Владимирович.
   Игорь Владимирович сморщился, будто ему в рот клюкву положили.
   – Здравствуйте.
   – Рад видеть вас в добром здравии.
   – Спасибо.
   – Я к вам по делу. Вот, так сказать, новые плоды трудов моих. Надеюсь, на этот раз подойдут. Мне кажется, это то, что нужно.
   Указатель не говорил, а прямо орал, как будто с глухим разговаривал. Игорь Владимирович даже вздрагивал.
   – Ребята, – попросил Игорь Владимирович, – обождите, пожалуйста, минутку в коридоре.
   Я говорю:
   – Мы же первые пришли.
   Это я нарочно сказал. Я мог бы хоть целый час ждать. Просто мне Указатель не нравится.
   Указатель вытаращил свои глаза и спрашивает:
   – Тебя как зовут?
   – Костя меня зовут.
   – Фамилия?
   Тут я совсем разозлился. Мне даже как-то обидно стало, что он меня не узнал, и я уже хотел спросить у него разрешения посмеяться. Но Игорь Владимирович тихонько мне глазами показывает на дверь: «Выйди, пожалуйста»,
   Тогда я говорю:
   – Идем, Борька, я тебе тоже труды плодов моих покажу.
   Мы вышли, но дверь я не закрыл и стал слушать, как Указатель читает свои стихи. Вот какое было стихотворение:

 
Жил да был мышонок Петя
В чудной клетке на окне.
Все его любили дети,
Очень нравился он мне.
Непослушный был мышонок,
Дисциплины он не знал.
Только вышел он из дверцы,
В лапы кошке он попал.
Пионерам скажем мы:
Знайте, знайте, детки,
Если хочешь долго жить,
Не вылазь из клетки.
 

   Указатель кончил читать и сказал:
   – Жду вашего суда. По-моему, тема важная и, так сказать, пионерская.
   – Да… конечно… – пробормотал Игорь Владимирович. – Только вот… Я не совсем понимаю, почему вы советуете пионерам сидеть в клетке.
   – Ну, Игорь Владимирович, Игорь Владимирович! Не ожидал. Разумеется, клетка – это в переносном смысле. А главная мысль – нужно быть дисциплинированным. Нельзя совершать недозволенных поступков. Разве вы против этой мысли?
   – Я – за, – ответил Игорь Владимирович. – Но…
   Дальше я не расслышал, потому что к нам подошел какой-то человек со значком «Ленинградская правда». Он заглянул в щелку и сразу отшатнулся. Потом он осторожно прикрыл дверь, погрозил мне пальцем и спросил:
   – Давно сидит?
   – Кто?
   – Вон тот.
   – Минут десять.
   – Стихи читал?
   – Ага.
   – Про кого?
   – Про кошку и мышку.
   В это время по коридору проходил еще один, тоже со значком, только на значке было написано: «Смена».
   – Женя, – сказал «Ленинградская правда», – удирай, пока цел.
   – А что?
   «Ленинградская правда» кивнул на дверь.
   – Опять пришел.
   – А у тебя уже был? – спросил «Смена».
   – Был. Я ему про птичку вернул, он мне про мышку оставил.
   – Вот черт, – сказал «Смена». – Сейчас его из «Искр» спровадят, он ко мне придет. А я как раз уйти не могу – приемный день.
   – Сочувствую, – сказал «Ленинградская правда». И они ушли.
   Я снова открыл дверь. Указатель стоял посреди комнаты и кричал:
   – Вы систематически отказываетесь печатать мои стихи! Повторяю: систематически!
   – Но ведь стихи-то плохие, – жалобно сказал Игорь Владимирович.
   Указатель прямо завертелся на месте.
   – А вы только хорошие печатаете? Вот я выписал: «У меня зазвонил телефон. – Кто говорит? – Слон». Это от 14 октября сего года. Что это, по-вашему! Когда вы видели, что слоны говорят по телефону? Или вот: «Когда же ты снова пришлешь к нашему ужину дюжину новых и сладких калош!» Что это, по-вашему? Дети должны верить, что можно питаться калошами? Вы представляете, что будет, если каждый пионер съест по калоше!
   Тут уже заорал Игорь Владимирович:
   – Это же Чуковский! Понимаете? Чу-ков-ский!
   А Указатель почему-то ответил тихо:
   – Вот именно. Товарищ Чуковский пишет всякие небылицы, вы их печатаете. Вам приносят стихи о дисциплине, вы их не принимаете. Разрешите доложить, Игорь Владимирович, я буду жаловаться.
   – Пожалуйста, – сказал Игорь Владимирович.
   А Указатель – еще тише:
   – Вплоть до Центрального Комитета…
   Указатель повернулся и помчался к двери. Мы еле успели отскочить. Он выбежал из комнаты, пронесся наискосок по коридору. Там была дверь с надписью: «Смена». Туда он и забежал. А мы зашли к Игорю Владимировичу.
   Он сидел за столом и держался за щеку, будто у него зубы болят.
   – Вам, ребята, чего?
   – Это же мы, помните? Насчет станков.
   – Ничего я сейчас не помню, – сердито ответил Игорь Владимирович. – Вы садитесь. Вспомним.
   Мы сели, помолчали немного. Потом Борька говорит:
   – А я его знаю, он в нашей квартира живет.
   Игорь Владимирович даже на стуле подскочил.
   – В вашей? Может быть, он тебе родственник?
   Борька сразу испугался:
   – Нет, не родственник! Честное слово, не родственник.
   – Тебя как зовут?
   – Боря.
   – Слушай, Боря, – сказал Игорь Владимирович очень ласково, – а как там… вообще… Ну, как у него здоровье? Болеет часто?
   – Он никогда не болеет. По утрам гимнастику делает. Он двухпудовую гирю выжимает: левой восемь раз, а правой одиннадцать. Я сам видел.
   – Ага. Значит, не болеет, – вздохнул Игорь Владимирович. – Ну ладно, пусть выжимает…
   По-моему, взрослые хитрее всех. Я же видел, что Игорю Владимировичу прямо убить хотелось Указателя, но он при нас ругать его не стал и еще вид сделал, будто ничего не было. Это потому, что взрослый взрослого при ребятах никогда ругать не станет. Они авторитет потерять боятся. Игорь Владимирович даже сразу про станки вспомнил.
   – Знаете, ребята, – сказал он. – Я вам постараюсь помочь. Даю слово. Не знаю, что выйдет, но постараюсь. Только сегодня не могу: голова у меня просто чугунная.
   Наверное, он честно говорил. Потому что вид у него правда был как у больного. Мне даже его жалко стало. Я говорю:
   – Мы в другой раз придем. Верно, Борька?
   Борька головой закивал. А Вика будто ничего и не понимает:
   – Игорь Владимирович, а сегодня совсем нельзя?
   Девчонки, они вообще настырные. С ними много разговаривать – только хуже. Я ткнул Вику локтем в бок – сразу поняла.
   – Или лучше завтра, – сказала Вика и – мне локтем в живот.
   – Пожалуйста, – обрадовался Игорь Владимирович. – Давайте завтра. Я вас буду ждать в это же время. А сейчас идемте, провожу до лифта.
   Только вышли в коридор, на другой стороне открылась дверь с табличкой: «Смена». Оттуда, пятясь, появился Указатель. Он крикнул кому-то в комнату:
   – Вплоть до Центрального Комитета! – и пронесся мимо нас – меня даже ветром обдало.
   Когда мы вышли на улицу, Вика стала говорить, что мы зря ушли и что надо было сходить к главному редактору. Она так говорила, будто она одна все понимает, а мы – вообще ноль без палочки. Я даже разозлился. И тогда я сразу придумал. Я, когда злюсь, очень быстро думаю. Я говорю:
   – Данилова, Владимир Иванович станки делает?
   – При чем тут Владимир Иванович?
   – Вот и я говорю – ни при чем. Только мы у него помощи просили.
   – Ну и что же?
   – А ничего. И у Игоря Владимировича просили. Может быть, он станки делает? Ты мне лучше ответь на одни вопрос: у тебя своя голова есть?
   – Не умничай, Шмель.
   Я говорю:
   – А ты не умничаешь?
   – И не думаю даже.
   Тогда я говорю:
   – Это потому, что тебе умничать нечем. У тебя своей головы нет. А у меня есть – вот я и умничаю. Зато я и придумал чего-то.
   Борька меня просит:
   – Костя, ты покороче не можешь?
   – Нет, не могу. Я когда много молчу, у меня голова болит. Ты лучше скажи: станки откуда привезли?
   – Ну, с завода.
   – Вот и надо на завод идти, а не в редакцию.
   – Нас туда не пустят.
   – А может, и пустят. Только надо всем идти. Может, этот толстый, если все придут, испугается.

Про директора

   Весь день на уроках я думал о толстом директоре. Я даже разговаривал с ним мысленно. Я сказал ему:
   «Дайте, пожалуйста, другие станки».
   А он будто бы ответил:
   «Не дам».
   «Вам что, жалко?»
   «Не твоего ума дело».
   Это мне Зинаида всегда говорит: «Не твоего ума дело». Только говорит она так, когда ответить не может. Я ее спрашиваю:
   – Зина, почему ты маме сказала, что в библиотеку идешь, а у самой билеты в кино?
   – Не твоего ума дело.
   – Нет, моего. Ты мне всегда говоришь: «Врать нехорошо. За столом чавкать некрасиво». А сама врешь и чавкаешь, потому что всегда с книжкой ешь. Значит, тебе врать и чавкать хорошо, а мне – нехорошо?
   – Отстань. Не твоего ума дело.
   Вот и весь разговор. Как будто у нее уж такой ум большой, что она умнее всех и ей можно врать и чавкать. А на самом деле я знаю – ей просто сказать нечего. Взрослые всегда так: не любят, если за ними ребята следят. А когда их спросишь чего-нибудь неприятное, говорят: «Вырастешь – поймешь». Да еще погладят по голове, будто я им страшно понравился. А я не люблю, когда меня по голове гладят. Я не маленький и не кошка. Это кошку гладят, чтобы она мурлыкала. А я мурлыкать не умею. И вообще я не люблю, когда со мной как с маленьким говорят. У мамы с папой есть один знакомый. Он, когда меня увидит, всегда говорит:
   – А-а, вот он, наш герой!
   Я спрашиваю:
   – Почему это я герой?
   – Ну как же! – кричит он. – Конечно, герой! Ведь ты танкистом будешь?
   Я говорю:
   – Почему это танкистом! Даже и не думал про танкистов.
   Папа мне подмигивает: «Помолчи, Костя». Я ему тоже подмигиваю: «Ладно, помолчу». А знакомый все спрашивает: про отметки и сколько я голов забил. Уж лучше не спрашивал бы, если не знает. Я в футбол не играю, а в шайбу. Мы и летом на асфальте в шайбу играем. А он все добивается, чтоб я ему ответил про героя и когда я в космос полечу. Тогда я на кухню ухожу.
   Вообще с ними неинтересно разговаривать. Не со всеми, конечно. С Владимиром Ивановичем – пожалуйста, он веселый. С Алексеем Ивановичем – пожалуйста, он честный. И с Линой Львовной – она всегда слушает и не перебивает. Ей про что угодно можно рассказывать.
   А толстый директор мне не понравился. Он нас орлами называл, а ведь это тоже вроде героев. Наверно, никаких станков он нам не даст.
   После уроков мы с Борькой стали кричать, чтобы ребята остались.
   Они сначала не хотели, но я сказал, что мы чего-то про станки знаем.
   Борька вышел к доске и сказал, что у нас сегодня не собрание, а просто так. Я когда услышал, что «просто так», меня будто что-то толкнуло. Я хотел сказать: «Если просто так, то нечего оставаться». Это я по привычке. Но я сразу вспомнил, что сам уговаривал ребят остаться. И ничего не сказал. А то был бы один смех, и ничего бы не вышло.
   Борька сказал ребятам:
   – Давайте сходим на завод. Попросим, чтобы нам хорошие станки дали. Они ведь обещали.
   А ребята закричали:
   – Он все равно не даст!
   – Нас на завод и не пустят!
   Тогда я тоже крикнул:
   – А вы пробовали – пустят или не пустят?
   – А ты пробовал?
   – Не пробовал, – говорю я. – Значит, нужно попробовать. Нужно бороться, чтобы станки были.
   – Ты языком только можешь бороться, – вставила Милка Орловская.
   У меня даже голос охрип от удивления. Не оттого, что она про язык сказала, – это все говорят, – а потому, что она вообще рот раскрыла. Она только с девчонками шушукается. А меня она боится. Она ведь знает, что могу ее словами заговорить хоть до смерти. И я уже хотел сказать ей про мальчика и девочку. Но тут я подумал, что опять будет один смех, а станков у нас так и не будет. И я сдержался. Наверное, я все-таки очень выдержанный. Я на нее даже не посмотрел, как будто это муха пискнула.
   – Так что, – говорю, – пойдем или не пойдем?
   Одни говорят: «пойдем», другие – «не пойдем». Ничего не разберешь. Все кричат, спорят между собой – дадут или не дадут. А чего тут спорить? Нужно попробовать – и все. И вдруг я придумал.
   – Але! Ребята! – сказал я. – Если мы станки достанем, в шестом «Б» все лопнут от зависти.
   И сразу стало тихо.
   Шестой «Б» мы просто ненавидим. У нас в классе про шестой «Б» даже говорить воспрещается. За это пенделей дают. Они нас все время дразнят из-за пузырьков. Главное, что мы не виноваты. Из-за этого еще обиднее.
   В самом начале года мы собирали аптекарские пузырьки. Владик, наш пионервожатый, вызвал их на соревнование. А нам забыл сказать. Они набрали сто пятьдесят два, а мы всего восемь штук. Просто нам не повезло – в наших домах все какие-то здоровые, пузырьков не было. Да еще ребята не знали про соревнование – зайдут в одну-две квартиры, а больше не ходят. Я бы, если знал, в доме все лекарства вылил. У нас пузырьков штук десять. А так я даже и не ходил по квартирам. Я в шайбу играл.
   А теперь они нас дразнят. Главное, они придумали, чтобы все время про пузырьки говорить. Им говори что хочешь, а они – обязательно про пузырьки.
   – Ну и классик у вас, – говорят они. – Сплошные бездельники.
   Мы отвечаем:
   – Сами вы бездельники. У нас, например, Таланов сам приемники делает.
   Они говорят:
   – Это мы знаем. Приемники – конечно, хорошо. А вот как у вас с пузырьками?
   Мы отвечаем:
   – У нас Гера Попов – чемпион района по шахматам.
   Они говорят:
   – Верно. А как насчет пузырьков?
   Мы отвечаем:
   – У нас пять круглых отличников.
   А они говорят:
   – А пузырьков сколько?
   Просто замучили нас с этими пузырьками. Мы понимаем, что они нарочно говорят. Они видят, как мы злимся, и говорят назло. Но мы от этого еще больше злимся.
   И вот когда я сказал про шестой «Б», сразу стало тихо. Потом Дутов запыхтел:
   – Пых… пых… Шмелю – пендель.
   Дутов встал, чтобы дать мне пендель. Но его усадили на место и пригрозили, что опять под парту засунут.
   И все закричали, что нужно идти на завод. Борька сказал, чтобы подняли руки, кто пойдет. Ребята подняли по две руки. И мы договорились встретиться завтра около кино в половине десятого.
   Мы уже хотели уходить, и вдруг прибежал Владик:
   – А я думал, вы уже ушли, – сказал он.
   – Чего ж ты пришел, если думал? – спросил я.
   – Это не твое дело, Шмель! – сказал Владик. – Ребята, у меня важное задание. Завтра в десять часов вы пойдете на сбор пузырьков.
   Ребята прямо ахнули. У нас никто слова такого слышать не может – «пузырек». Я сначала даже подумал, что Владик нарочно говорит.