Томин Юрий Геннадьевич. Карусели над городом (Происшествие в Кулёминске - 1)

   Вратарь почему-то мяч не принял. Он ошалело смотрел на Феликса.
   - Рука! - заорал Дегтярев. - Штрафной.
   Последние слова Дегтярев произнес уже в воздухе. Он прыгнул с разбегу, как будто остановиться уже не мог. Он летел головой вперед, летел в своем "перекидном" стиле, только вместо планки теперь перед ним была спина Феликса. Спортсменам известно, что для игрока, который успел "сгруппироваться", столкновение с другим игроком почти безопасно. Опасно оно для того, кто столкновения не ожидает.
   Дегтярев сгруппировался: он подтянул колени и руки к животу и целил в спину Феликса не головой, а плечом.
   Феликс, держа мяч в руках, влетел в ворота и растянулся. Удар о землю не причинил ему сильной боли. Но спина в момент удара Дегтярева была у него расслаблена. А получать такие удары не любят даже взрослые футболисты.
   Ребята стояли молча. Всем было ясно, что дело тут не в штрафном.
   - Ну, давай, давай, - заторопился Дегтярев. - Кто будет штрафной бить?
   Дегтяреву не было жалко Феликса. Просто он понял, что перестарался.
   С другого конца поля к воротам, почуяв неладное, спешил Борис.
   - Зря ты, Сенька, - сказал один из ребят.
   - А чего ему сделалось? Вот, смотрите, смеется.
   А Феликс и вправду, пересиливая боль, широко улыбался. Он встал и подошел к Дегтяреву.
   - Ты - Сенька? - спросил Феликс.
   - Ну? - буркнул Дегтярев, не понимая, что случилось веселого.
   - Ты Сенька-зараза? - радостно улыбаясь, сказал Феликс.
   - Че-во? - спросил Дегтярев.
   - Сенька-зараза! - с восторгом повторил Феликс.
   Феликс ошибался. Семен Дегтярев был вовсе не тем Сенькой, которым он восхищался, сидя в подвале. Случайное совпадение. Но Феликс не знал, что на свете бывают другие Сеньки, для него существовал только единственный.
   Услышав такое оскорбление, Дегтярев обрадовался. Теперь все видели, как он обижен. Теперь все понимали, что он вынужден защищаться.
   Дегтярев двумя руками толкнул Феликса в грудь, и тот упал на спину. Феликс все еще улыбался. Но уже и он начал понимать, что так не играют.
   - Ты чего хочешь, Сенька-зараза? - спросил он дружелюбно.
   Именно это дружелюбие окончательно взбесило Дегтярева. Злость его кипела внутри как смола.
   - Зараза?! - заорал Дегтярев. - Я тебе покажу "заразу"!
   Дегтярев замахнулся ногой. Он хотел пнуть лежащего на земле Феликса. Но не успел. В тот же момент он сам полетел на землю. Это Борис, не разбираясь, врезался в него с ходу.
   На лице Дегтярева впервые за весь день появилась усмешка.
   - Двое на одного... - сказал он и вскочил на ноги.
   Дрался Дегтярев не слишком красиво: он пинался, захватывал руки, старался ударить в лицо головой. Борис был слабее, и ему порядочно доставалось. Кроме того, Борис не хотел драться: не было в нем сейчас настоящей злости для драки. Он защитил Феликса, и этого ему было достаточно. Больше всего он боялся, что драку заметит тренер. Наверное, этого боялись и остальные. Они обступили Бориса и Дегтярева кольцом.
   Издали донесся свисток, призывающий ребят на занятия. Дегтярев нехотя остановился.
   - Это тебе задаток, Кулик, - сказал он. - Остальное после получишь.
   Ребята направились к легкоатлетическому сектору. Дегтярев гордо вышагивал впереди. Никто его не догонял, словно никто не хотел идти с ним рядом. Злость пополам с удовлетворением все еще булькала в Дегтяреве. Но он не знал, что именно сейчас, победив, он потерпел поражение.
   Он не знал, что с этой минуты никто не будет проситься в его команду, что прекратилось уже молчаливое подчинение, что драться больше ему никто не позволит.
   Как уже говорилось, в группе имелись ребята и посильней Дегтярева.
   Борис и Феликс плелись позади. Феликс видел, что Борис не такой, как всегда. Феликс догадывался, что произошло что-то необычное.
   - Теперь я знаю, кого можно бить по лицу, - сказал Феликс.
   - Кого? - машинально спросил Борис, потирая подбородок, куда Дегтярев попал довольно чувствительно.
   - Тебя.
   - Это почему же?
   - Потому что Сенька-зараза бил тебя по лицу.
   - Он не зараза, - сказал Борис. - Он просто Сенька. Хотя и зараза, конечно. А бить он хотел тебя.
   - Со мной он играл.
   - Он хотел бить тебя. А со мной он дрался потому, что я за тебя заступился. Я ведь его первый ударил, вот он и стал драться.
   - Значит, ты - плохой? - спросил Феликс.
   - Нет. Если бы я тебе не помог, он бы тебя избил ни за что. Это называется - заступиться. Это не плохо, а хорошо. Понимаешь?
   - Значит, заступаться и помогать - это одно и то же?
   - Умница, - мрачно сказал Борис, сплевывая красной слюной.
   - Все равно не понимаю, - настаивал Феликс. - Заступаться и помогать - хорошо. Бить - плохо. Почему нужно делать плохо, чтобы сделать хорошо?
   - Ты можешь помолчать хоть полчаса? - спросил Борис.
   - Могу, - согласился Феликс. - Но я буду думать.
   После перерыва Феликс занимался уже не так усердно. Он поглядывал то на Бориса, то на Дегтярева; в голове его шла мыслительная работа. Когда занятия кончились и тренеры ушли, Феликс подошел к Борису.
   - Теперь я понимаю, - сказал он. - Сенька совсем не зараза. Он плохой. Он еще хуже той девочки. Он хотел бить меня по лицу. А ты не хотел, чтобы меня били по лицу. Тогда он стал бить тебя.
   - Все правильно, - ответил Борис. - Сегодня я за тебя заступился, завтра - ты за меня.
   - Почему завтра? - спросил Феликс. - Я могу сегодня.
   Феликс подошел к Дегтяреву и, ни слова не говоря, врезал ему кулаком в живот. В лицо он ударить не решился, помня давние наставления Бориса. Дегтяреву, не ожидавшему такого нахальства, ничего не оставалось, как опрокинуться в яму с песком.
   - Сенька, я заступился за Борю, - пояснил Феликс. - Если ты его будешь бить, я еще заступлюсь.
   На Дегтярева было неприятно смотреть. Он скривился от боли, но усмешка снова появилась на его лице. Не человек, а комок злости поднимался на ноги перед Феликсом. Это видели и ребята. Именно поэтому второй драки не получилось. На Дегтярева навалились кучей. Его не били, но кормили песком до тех пор, пока он не успокоился и не перестал кусаться. Затем его оставили в яме и пошли на обед. Дегтярев шел позади с камнем в руках. Не доходя столовой, он куда-то исчез и на обед не явился.
   День 7-й
   В это время в Кулеминске
   Пока Борис и Феликс обживались в спортивном лагере, в Кулеминске тоже происходили кое-какие события.
   Алексей Палыч в этих событиях не участвовал; он даже не подозревал, что они совершаются. Он помаленьку принимал экзамены и в первый же свободный день собирался наведаться в лагерь. Алексей Палыч не знал, что вокруг него уже начала сплетаться невидимая сеть.
   Сеть эту плел кулеминский парикмахер Август Янович.
   Август Янович был человеком вовсе не злым. Наоборот, весь Кулеминск знал его как совершенно безобидного старика. Болтливость его никому не причиняла вреда, а осведомленность даже вошла в поговорку. "Этого и Яныч, наверное, не скажет", - говорили кулеминцы, рассуждая на тему: грибной будет год или нет?
   Август Янович знал почти все, что происходит в Кулеминске. Это и понятно, если учесть, что других парикмахерских в Кулеминске не было. Рано или поздно - раз в месяц или раз в год - кривая жизни приводила каждого кулеминца в кресло Августа Яновича. При этом он с одинаковым успехом работал и в мужском и женском зале - тут все зависело от настроения. Если он с утра чувствовал себя бодро, то устраивался в женском зале; если болела поясница, то перебирался в мужской: там можно было работать молча.
   В парикмахерской работали и другие мастера, но пожилые кулеминцы, словно по молчаливому сговору, причесывались, стриглись и брились только у Августа Яновича.
   И вот этот вполне безобидный старик в один прекрасный день начал плести сеть, в которой скоро затрепещет, запутается Алексей Палыч.
   Дело в том, что Август Янович имел вторую профессию. По совместительству он был сыщиком. Если точнее, то сыщиком-теоретиком или сыщиком-любителем, кому как больше нравится. Этому занятию он посвятил почти сорок лет. За эти годы он собрал множество книг о шпионах, о загадочных убийствах, о следователях и полицейских инспекторах.
   Из книг следовал очень простой вывод: если начинать прямо с конца, то можно расследовать все что угодно. Новые книги Август Янович с некоторых пор до конца не дочитывал. Он останавливался перед последней главой, в которой все становится ясным, и начинал рисовать на бумаге кружочки и соединять их линиями. Чем больше линий сходилось к какому-нибудь кружочку, тем подозрительней становилось вписанное в него имя. Иногда таким способом удавалось угадать злодея, и Август Янович тихо радовался и засыпал в хорошем настроении.
   В реальной жизни Август Янович тренировал свой ум на клиентах. Постепенно это вошло у него в привычку.
   - Иван Иванович, вы были на той неделе в городе, - говорил он, намыливая клиенту лицо. - Не дергайтесь, будьте любезны... Раз я говорю, значит, так и есть.
   - Был, - мычал сквозь пену Иван Иванович.
   - Вот видите... Скажу больше: вы заходили к вашей дочери, а внучке вы принесли подарок. Скажу больше: вернулись электричкой... не задирайте подбородочек... электричкой двадцать три сорок. И еще больше скажу... Извините, мыло - не грязь, ничего вашим брюкам не сделается... скажу, что с зятем вы немного поцапались... Зять у вас ведь не сахар? Так я говорю?
   - Так, - соглашался Иван Иванович. - Но в этот раз как будто...
   - Не спорьте, - прерывал Август Янович. - Что было, то было. Между нами, конечно.
   - Может, и было, - соглашался Иван Иванович, уже забывший, ругались они с мужем дочери в этот раз или нет. - Ну, ты, Яныч, даешь. Тебе бы в милиции работать.
   Секрет такой проницательности Августа Яновича был не слишком сложен. Он заметил свежую стрижку Ивана Ивановича, но знал, что это не его стрижка. Значит, человек ездил в город. В город ему ездить было не к кому, кроме собственной дочери: театрами Иван Иванович не баловался. Из гостей кулеминцы обычно возвращались последней электричкой. К внучке, которую видишь раз в полгода, нормальный человек без подарка не поедет. А что зять был не сахар, об этом давно уже знал Август Янович со слов самого Ивана Ивановича. Не поругаться с таким зятем за целый вечер довольно трудно.
   Итак, как будто все просто.
   Для человека, знающего весь Кулеминск, возможно, и просто. Но при этом ум такого человека должен иметь определенное направление. У Августа Яновича такое направление было.
   Но все началось даже не в парикмахерской. Все началось с разговора между Анной Максимовной и Ефросиньей Дмитриевной.
   Ефросинья Дмитриевна работала на двух работах. Закончив убирать в школе, она направлялась в больницу, чтобы вечером, без помех, наводить чистоту в отделении неврозов.
   "Нервных" она жалела. Иногда она даже приносила им домашние лепешки, считая, что казенная пища и здоровых может свести с могилу. "Нервные", растолстевшие от безделья, от передач из дому, объевшиеся апельсинами, которые родня приносила чуть ли не мешками, лепешки съедали только из вежливости. Но Ефросинью Дмитриевну они уважали, делали вид, что ходят по струнке, и это ей нравилось.
   А поздним вечером, когда больные уже спали, между двумя женщинами иногда возникала беседа. Вот как выглядела часть беседы, которая имеет отношение к делу.
   - Пора и тебе ложиться, - сказала Ефросинья Дмитриевна, собираясь уходить.
   - Только здесь и поспать, - согласилась Анна Максимовна. - Дома бы не дали. Закричит - все равно я вставай. Кричит он у нее что-то много. Руки, что ли, у нее какие-то не материнские...
   - Молодая еще.
   - Не в том дело. Меня-то ведь тоже этому не в школе учили. Сама научилась. Некогда ей. Утром убегает - кусок изо рта торчит. Вечером прибежит - за чертежи садится. А муж все летает...
   - Сам-то помогает хоть малость?
   - Сам-то? Да он не отказывается. А и от него толку немного. В последнее время еще и чудить стал.
   - Это как же? - Ефросинья Дмитриевна замерла. В этот момент она была похожа на одно большое ухо.
   - Как будто характером изменился. Раньше у него легкий был характер, а теперь нервный какой-то ходит, озабоченный. Продукты из дома зачем-то унес. Ну, унес, и бог с ним. Но ведь и сказать можно: взял, мол, для того-то и того-то. А он не говорит... Мне бы и ни к чему, да тут как раз Клавдия из овощного сказала: говорит, интересовался, чем ребенка кормить.
   - Внука, что ли?
   - В том-то и загвоздка, что не внука. Андрюшка от него не берет, капризничает. Я подумала было: какой-то другой ребенок у него есть... А потом рукой махнула. В его-то годы...
   Перед глазами Ефросиньи Дмитриевны снова возник светящийся силуэт, окаймленный синенькими иголочками. Силуэт - теперь это стало ясно напоминал мальчишескую фигуру. Подвал был заперт на замок. Хозяином подвала был Алексей Палыч.
   Ефросинью Дмитриевну так и подмывало - взять и все выложить Анне Максимовне. Та, конечно, сразу помчится в подвал... А вдруг там уже нет ничего? Жена с мужем всегда помирятся, а вот ей напраслины не простят. Тогда - конец задушевным беседам.
   - Не думай ты, Анюта, ни об чем таком, - сказала Ефросинья Дмитриевна. - Он по вечерам в подвале своем пропадает. С ним - Куликов Борька. Мастерят чего-то... Но, если хочешь, я разузнаю...
   - Не надо, - вздохнула Анна Максимовна, - не мешайся ты в это дело. Это дело семейное.
   - Ну, ну, - согласилась Ефросинья Дмитриевна. - Я и говорю... Ты отдыхай, я пойду.
   Ефросинья Дмитриевна ушла. Но сосуд был уже переполнен. То, что наполняло его, должно было пролиться. И пролилось. На другой же день.
   На другое утро пошел второй день лагерной жизни Бориса и Феликса. В это утро Ефросинья Дмитриевна привела в парикмахерскую своего племянника.
   - Ты, Август Яныч, стриги, не жалей - лето теперь, - сказала Ефросинья Дмитриевна. - Но челочку нам оставь.
   - Будет челочка, - пообещал Август Янович, проводя электрической машинкой по затылку. - Не щекотно, молодой человек?
   - Не-а, - ответил молодой человек, - зуждит только сильно.
   Ефросинья Дмитриевна присела на свободное соседнее кресло.
   - С него, как с худой овцы, шерсти на копейку, - сказала Ефросинья Дмитриевна. - А вот баловства на руль.
   - Ничего, шерсть отрастет. У молодого человека волос хороший, мягкий. Такой волос обрабатывать легко. А бывает, знаете, волос ломкий, сухой. Проведешь, к примеру, расческой, а из него током бьет.
   - Это как же током? - удивилась Ефросинья Дмитриевна.
   - Искры такие голубенькие.
   - Голубенькие, как иголочки?
   - Совершенно справедливо, - подтвердил парикмахер. - Именно - как иголочки. Из этого я могу сделать вывод, что вы, Ефросинья Дмитриевна, тоже имеете дело с электричеством. И даже догадываюсь - откуда. Не советую вам носит всякие капроны-нейлоны. Они буквально пропитаны электричеством. Я вам скажу больше: вы лично носите синтетику. Так я говорю?
   Но Ефросинья Дмитриевна уже не слушала парикмахера. В мыслях ее мерцали голубенькие иголочки.
   - Август Яныч, - спросила она, - ты Алексея Палыча знаешь, учителя?
   - Как самого себя, - ответил парикмахер. - Волос у него богатый, с таким волосом можно жить. Иметь в таком возрасте такой волос редкость по теперешним временам. Скажу больше...
   - Погоди, погоди... Ты меня не сбивай. Скажи - ты был на днях у нас в школе? Не запирали тебя в подвале? Не стриг ты там кого?
   Вопросы, конечно, странные, но странности человеческие как раз и были второй профессией Августа Яновича.
   - Я вам скажу больше, - ответил тот, - я не сомневаюсь, что у вас в подвале кого-то стригут. Но я там не был. Тем более меня не запирали. А в чем дело?
   Ефросинья Дмитриевна не могла более сдерживаться. Август Янович всегда вызывал у нее доверие. И не у нее одной. Парикмахер, если он хороший парикмахер, должен не только уметь стричь, но и уметь слушать. Август Янович был хорошим парикмахером. Ефросинья Дмитриевна рассказала ему о том, что увидела в темном подвале, и о том, что узнала вчера в больнице.
   - Забирайте вашего молодого человека, - сказал Август Янович, выслушав все до конца. - С вас пятнадцать копеек.
   - А больше ты ничего не скажешь?
   - А что тут можно сказать? - равнодушно ответил парикмахер. Первое вам просто показалось. Скажу больше: вы в тот день сильно устали. Что касается продуктов и сведений уважаемой Клавдии Петровны, то, с одной стороны, это не мое дело, а с другой стороны, Клавдия Петровна иногда может преувеличить.
   - Трепло она, Клавка, это ты верно сказал, - согласилась Ефросинья Дмитриевна. - А уж устаю - наутро ноги не ходят. Одна на всю школу. Значит, говоришь, почудилось?
   - Абсолютно. Как говорится, преступление, которое не состоялось.
   - Ну и ладно, - вздохнула Ефросинья Дмитриевна, почуяв вдруг облегчение. Одной заботой у нее стало меньше.
   Август Янович с удовольствием принял эту заботу на себя. Он чувствовал, что наклевывается приятная работенка.
   Август Янович взял чистый кассовый лист и на обратной его стороне нарисовал четыре кружочка. В большом кружке он поместил буквы "А.П.", в остальных трех написал по очереди: "пр.пр." (пропажа продуктов), "п. в п. ?" (посторонний в подвале?) и "Б.К. - с.?" (Борис Куликов соучастник?). Затем три малых кружка были соединены линиями с большим. Для начала получилось неплохо: сразу три линии протянулись к Алексею Палычу. Главная персона как будто вырисовывалась.
   Подумав, парикмахер кружочек "пр.пр." соединил пунктирной линией с кружочком "п. в п. ?". Теперь "п. в п. ?", хоть и под вопросом, соединялся с остальными уже двумя линиями. Нутром закоренелого сыщика Август Янович чувствовал, что все дело в этом "п. в п. ?". Если его нет, то нет и загадки. Но начинать с абсолютно неизвестной величины было бессмысленно. Не было ни книги, ни последней главы. Главу эту нужно еще создать.
   Логика подсказывала, что начинать нужно с Алексея Палыча.
   Вообще говоря, парикмахер не особенно торопился. Время у него имелось. Но в тот день время двигалось ему навстречу.
   Часа через два после ухода Ефросиньи Дмитриевны в парикмахерскую зашла учительница английского языка. В любой другой день Август Янович сделал бы ей прическу и отпустил с миром. Но с сегодняшнего дня все связанное с Алексеем Палычем стало особенно важным для парикмахера.
   - Елена Сергеевна, - любезно сказал Август Янович, - для вас, как для старой клиентки, я сделаю все возможное. Скажу больше: и невозможное тоже.
   Учительница погрозила ему пальцем.
   - Вы хотите сказать, Август Янович, не для старой, а для давнишней клиентки.
   - Мадам, - развел парикмахер руками, - не вам бы об этом говорить. Если я сделаю вас на двадцать лет моложе, вы превратитесь в грудного ребенка.
   В свои пятьдесят лет Елена Сергеевна, разумеется, знала цену таким комплиментам. Но это вовсе не означало, что она должна эти комплименты оспаривать.
   - Август Янович, - сказала Елена Сергеевна, - сегодня я принимала экзамены. К нам приезжала инспекторша из города. У нее была прическа... Я обратила внимание - как она головой ни вертела, волосы всегда укладывались на место. Вы считаете, мне такую можно носить?
   - Сессун, - ответил парикмахер. - Разумеется, можно. Эта прическа идет абсолютно всем. Правда, ее нет в нашем прейскуранте... Но для вас... Придется посидеть часа полтора. Прошу вас, не скучайте. Рассказывайте...
   - О чем же рассказывать? Вы ведь и так все знаете.
   - Далеко не все. Расскажите, например, о... наклоните головку вперед... о вашей школе... о ваших учениках... пожалуйста, не шевелитесь - у меня в руках ножницы... о ваших коллегах...
   - Что же школа... - вздохнула Елена Сергеевна. - С каждым годом становится все труднее. И нам и ученикам. Мне кажется, что в наше время было гораздо легче учиться.
   - В наше время мы имели время для "чижика", я уж не говорю о "казаках-разбойниках", - сказал Август Янович. - Теперешняя школа тихий ужас. У нас уже не дети, у нас сплошные академики.
   - Это с одной стороны. А с другой, ни у одного учителя нет полной успеваемости.
   - Даже у Алексея Палыча? - невинно спросил парикмахер.
   - У Алексея Палыча? - повторила Елена Сергеевна. - Не знаю, я давно его не видела.
   - И я тоже. Уж не заболел ли он?
   - Не думаю. Не слышала... Впрочем, я ошиблась, я на днях видела его в магазине.
   - Интересно, что можно купить в Кулеминском магазине? - иронически спросил парикмахер. - Надеюсь, не красную икру?
   - Нет, я видела его в промтоварном. На Старом Разъезде.
   - Представляю, что можно купить на Старом Разъезде! - продолжал актерствовать Август Янович. - Надеюсь, не дубленку? Тогда, извините, я вас бросаю и бегу на Старый Разъезд.
   - Не угадали, - улыбнулась Елена Сергеевна. - Но - близко. Он купил прекрасный джинсовый костюм.
   - Прекрасный джинсовый костюм, - забормотал как бы про себя Август Янович. - На Старом Разъезде... Представляю - шестидесятый размер, пятый рост. Прошу вас, не говорите мне ничего. Знаю я Старый Разъезд. Работал я два года на Старом Разъезде.
   - Что-то у вас сегодня настроение скептическое, Август Янович. Очень миленький мальчиковый костюм. Сорок второй размер. Я купила себе точно такой же для младшего.
   - Будет скептическое, - продолжал бормотать Август Янович. - Люди покупают джинсовые костюмы, людям везет. Один покупает для младшего сына, другой для... - И Август Янович застыл с поднятыми ножницами, ожидая подсказки.
   - Я не знаю, для кого он купил, - сказала Елена Сергеевна. - Как будто в семье у них нет подростков. Может быть, он купил в запас...
   - Теперь модно покупать в запас, - весело сказал парикмахер. Некоторые покупают в запас даже прически. Я имею в виду парики. Впрочем, это неважно. Посмотрите в зеркало, Елена Сергеевна. Посмотрите, что получается!
   Клиентка и парикмахер беседовали еще больше получаса, но этот разговор не имеет уже значения. Джинсовый костюм оказался важнейшей уликой, попавшей в копилку Августа Яновича. В кружочке "п. в п. ?" вопрос был зачеркнут: в существовании таинственного подростка не было теперь никаких сомнений.
   Но неугомонный старик на этом не успокоился...
   Закончив смену, Август Янович направился в обход магазинов. Он понимал, что Алексей Палыч не может ездить за каждой покупкой на Старый Разъезд. Где-то должна была выскочить еще ниточка.
   В хозяйственном магазине у прилавка стоял народ, и поэтому следовало вести себя осторожнее.
   Август Янович долго вертел в руках топорище. Наконец у прилавка стало посвободнее.
   - Хорошие у вас топорища - березовые, - сказал он продавцу вполголоса.
   - У нас все хорошее.
   - Мне посоветовали купить именно у вас. И знаете кто? Алексей Палыч Мухин, учитель, - с дьявольской хитростью сказал парикмахер.
   - Ну, - безразлично сказал продавец, - берете?
   - Вот только я забыл, когда это было. Алексей Палыч к вам заходил, кажется...
   - Мы с покупателей документов не спрашиваем. Берете?
   Продавец был явно не кулеминец. Август Янович заплатил сорок копеек, вышел из магазина и бросил топорище в канаву.
   Продуктовый ларек, молочный и мясной магазины новых открытий не принесли. Но в магазине промтоваров неожиданно повезло.
   Август Янович уже перестал надеяться и потому спросил грубо и прямо:
   - Алексей Палыч у вас был?
   Продавщица стриглась у Августа Яновича и потому ответила прямо, но не грубо:
   - Сегодня - нет. Но на днях заходил.
   - Да, да... - "вспомнил" парикмахер. - Он мне говорил - искал ботинки для мальчика.
   - Насчет ботинок не знаю, а кеды он купил.
   - Это он для себя, - небрежно сказал Август Янович. - У нас с ним нога одинаковая - сорок первый.
   - Тридцать седьмой, - уточнила продавщица. - Сорок первого у нас с Нового года не было.
   Август Янович вышел из магазина вприпрыжку. Все сходилось в одну точку, как на глобусе.
   Напротив магазина находилась сберкасса. Август Янович не собирался в нее заходить. Но тут он подумал, что джинсовый костюм, кеды и кое-что, конечно, еще - это деньги. И деньги немалые, которые с получки не утаишь. Со сберкнижки тоже не очень-то возьмешь: жена узнает. Но, возможно, Алексей Палыч был в безвыходном положении?
   - Шурочка, - произнес парикмахер, любезно пошевеливая усиками, не снимал ли Алексей Палыч энную сумму со своей книжки, чтобы одолжить ее мне? Он обещал, но что-то не приходит. А я не решаюсь ему напоминать. Если не снимал, то я займу в другом месте.
   - Август Янович, у нас тайна вклада охраняется законом, кокетливо сказала Шурочка. - Вы задаете невозможный вопрос.
   Кассирша оказалась в положении довольно сложном: с одной стороны, она когда-то училась у Алексея Палыча, с другой - носила сессун от Августа Яновича.
   - Я вас понимаю, - вздохнул парикмахер. - Я вас тем более понимаю, что мне тоже иногда приходится нарушать инструкции. Например, делать прически, которых нет в прейскуранте...
   Шурочка тоже вздохнула. Намек был достаточно ясен. Август Янович не осмелился настаивать, но вздохнул еще раз. И опять Шурочка ответила ему сочувственным вздохом. Когда же стеклянная перегородка слегка затуманилась от взаимных вздохов, Шурочка решилась:
   - Я вам скажу, брал или не брал, но не скажу сколько, - Шурочка достала из кармана счет Алексея Палыча и засмеялась. - Я даже скажу сколько. За последние полтора года счет Алексея Палыча не менялся. На нем один рубль двадцать две копейки.
   - Благодарю вас, Шурочка. Очевидно, деньги у него дома. Я буду ждать. Вас я всегда рад видеть в своем кресле.
   Парикмахер направился к выходу и вздрогнул, когда в спину его воткнулась стрела дополнительной информации: