Страница:
Тони Джордан
Плюс один
Одиночество простых чисел
Посвящается Роберту Люку Стэнли-Тернеру. Спасибо
1
Всё можно посчитать.
Как-то утром по пути в школу, вскоре после несчастного случая, я обернулась у калитки и взглянула на ступеньки у парадного входа. Их было всего десять – обычные бетонные ступеньки, не то что двадцать две предательские деревянные на лестнице черного хода. Парадная лестница была испещрена трещинами и в центре посыпана серым песком, чтобы не поскользнуться в плохую погоду. Мне почему-то показалось неправильным ходить по ней вот так, не задумываясь. Так не должно быть, подумала я. Какая неблагодарность по отношению к ступенькам, которые целых восемь лет протирались под моими ногами. Я вернулась и поднялась наверх. Затем снова спустилась по лестнице, но на этот раз считая каждую ступеньку. Вот так-то лучше. 10.
День шел своим чередом, а я всё думала о тех 10 ступенях. Нет, эти мысли не были навязчивыми. Ничто не отвлекало меня от школьных занятий, прыжков через веревочку, болтовни. Это было, как легкое поддразнивание, как расшатавшийся передний зуб, который всё время хочется потрогать языком. По пути домой как-то сами собой стали считаться шаги от школьных ворот, вниз по тропинке, по пешеходной дорожке, через улицу, вниз по улице у подножия холма, через другую дорогу, вверх по холму и до нашего двора: 2827.
Немало шагов для такого короткого расстояния, но тогда я была меньше. Хотела бы я проделать то же самое сейчас, когда мой рост 172 сантиметра вместо 120. Может, однажды я так и сделаю. Но я лишь помню, как в конце того первого дня лежала в кровати, торжествуя. Я измерила границы своего мира, я их знала, и никто не мог их изменить.
Погода в Мельбурне – 36 градусов, солнечно; 38, солнечно; 36, солнечно; 12 и такой сильный ливень, что рискуешь получить сотрясение мозга, выскочив за газетой. Такой вот у нас выдался январь. В детстве я такую погоду не выносила. С восьми лет я зарисовывала графики, выискивая в газетах ежедневный температурный максимум и минимум и мечтая вычислить хоть какую-нибудь закономерность.
Со временем счет стал канвой моего существования. Как лучше незаметно остановиться, не вызывая подозрений, если тебя кто-нибудь прервет? Останавливаться можно, этим правил не нарушить – цифры терпеливы и подождут, главное – не забыть, на чем остановилась, и не перескочить через одну. И что бы ты ни делала, не сбиваться со счета, иначе придется начать всё с начала.
Непроизвольные подергивания пальцев, однако, контролировать сложно.
– Грейс, почему у тебя пальцы так шевелятся?
– Как так?
Забавно, но, даже когда мне было восемь, я понимала, что в разговорах с другими людьми об этой теме лучше умолчать.
Цифры были секретом, принадлежавшим одной лишь мне. Некоторые дети не знали даже, какой длины их школа или дом, не говоря уж о количестве букв в своем имени. В моем 19: Грейс Лиза Ванденбург. У Джил 20: Джил Стелла Ванденбург, на одну больше, чем у меня, хоть она и на три года младше. У моей матери – 22: Марджори Анна Ванденбург. А у папы 19, как у меня: Джеймс Клэй Ванденбург[1].
Мне повсюду попадались десятки. Почему всё почти всегда кончается нулями? Перейти через дорогу – 30 шагов. От забора до магазина – 870. Может быть так, что я подсознательно округляю счет? Останавливаюсь у половичка перед магазином, а не у двери, чтобы получить нолик в конце?
Нули. Десятки. Пальцы на руках и ногах. Мы познаем числа, объединяя их в группы. Однажды на математике мы проходили округление – когда цифра меняется на ближайшее, кратное 10 число. Я спросила миссис Дойл, как называется округление до ближайшего числа, кратного 7. Она так и не поняла, что я имела в виду.
Вот часы, например, – совершенно неправильная система. Брать за основу счета число 60 – это же язычество какое-то. И как только люди это терпят?
К окончанию средней школы я знала всё о системе исчисления и ее индийско-араб ских корнях, а также о роли Фибоначчи, благодаря которому в 1202 году укрепилась десятеричная система. В киберпростран стве до сих пор не угомонятся по этому поводу: пуристы недовольны, что цифру 10 предпочли 12, которую они считают «чище» – ее легче делить на 2 и 4 и таково число месяцев в году и апостолов. Но по мне так всё дело в пальцах: так уж устроено наше тело. И с этим не поспоришь.
Когда я поняла, что нашим миром движут десятки, это было чудесное открытие, словно кто-то преподнес мне ключ. Прибираясь в комнате, я подбирала 10 вещей. Намечала 10 дел на час, 10 дел на день. 10 раз расчесывала волосы. 10 виноградин из грозди – маленький обед. 10 страниц из книги перед сном. 10 горошинок. 10 носков, которые нужно аккуратно сложить. 10 минут на душ. 10. Теперь я знала не только границы своего мира, но и размер и форму всего, что в нем. Всё стало ясным, четким и заняло свое место.
Куклы Барби отправились в чулан – моей любимой игрушкой стали счетные палочки. На первый взгляд – ничего особенного. Зеленая пластмассовая коробочка, внутри – палочки из полированного дерева разных размеров и цветов. Их изобрел Джордж Кюизенер, второй по счету в списке моих любимых изобретателей – он искал способ сделать арифметику понятнее для детей. Обожаю эти палочки, особенно цвета. У каждой есть номер, соответствующий длине, и каждая определенного цвета. Долгие годы, даже во взрослой жизни, цифры для меня имели цвет. Белый – 1. Красный – 2. Светло-зеленый – 3. Розовый (яркий, поросяче-розовый) – 4. Желтый – 5. Темно-зеленый – 6. Черный – 7. Коричневый – 8. Голубой – 9. Оранжевый (для меня слово «оранжевый» всегда означало цвет этой палочки, хотя на самом деле она немного другого оттенка – рыжевато-коричневого) – 10.
Часами я лежала в кровати, держа перед собой коробочку и слушая, как палочки брякают друг о друга. Теперь, когда я слышу этот звук, мне словно снова восемь. Кровать, поставленная по диагонали в углу комнаты: так маме легче было подтыкать одеяло с обеих сторон. Фланелевые простыни с 34 розовыми и голубыми полосками – я считала их каждую ночь вместо овец. В восточной стене – 4 слуховых окошка, пропускающих утреннее солнце; алюминиевые жалюзи с 31 планкой высоко подняты. В кровати – встроенная подсветка за прозрачным пластиковым экраном, над ней полка с маленьким радиоприемником и серебром без единого пятнышка в футляре из искусственной кожи – подарок на день рождения от дедушки. На западной стене – еще полки, на них – 2 фарфоровые фигурки, пастушка и русалка, и 3 плюшевых пекинеса с длинной карамельной шерстью, которую я расчесывала каждый вечер: мама, папа и детеныш. Кукла-невеста в атласном платье с 40 нашитыми жемчужинками. В углу на полу – 7 жестяных машинок размером с детский кулачок, брошенных после игры.
В школе всё было нормально. И не просто нормально. Сплошные пятерки с плюсом. Первой ученицей класса снова стала Грейс Ванденбург. Секретом моей успеваемости были цифры: каждую неделю я делала домашнее задание по каждому предмету в течение 100 минут, а по окончании запоминала 10 слов из толкового словаря. Абажур, абаз, аббат, аббревиатура, абдикация, абдоминальный, абдукция, аберрационный, абиогенез, абиотический, абиотрофия. Благодаря словам и цифрам моя память оттачивалась и развивалась – факты и числа, даты и термины всплывают и по сей день, порой непроизвольно.
Когда начался мой роман с числами, этого никто не заметил. Впрочем, никто не обратил бы на меня внимания, даже если бы я вдруг загорелась. Для моих родителей тот год был плохим. Мама целыми днями сидела в саду, ухаживая за каждым саженцем так, будто гибель даже одного способна была ее уничтожить. Папа к тому времени уже начал болеть. Нам с Джил приходилось справляться в одиночку. Так привычка считать стала моей тайной; ею она и осталась.
Живу я в Глен-Айрисе, в двух кварталах от дома, где выросла. Живу одна, не считая Николы (Никола Тесла: 11 букв). Его фотография в рамке из полированного серебра стоит на прикроватном столике рядом со счетными палочками. Снимок был сделан знаменитым фотографом Наполеоном Сарони в 1885 году, когда Николе было 29 лет, – оригинал висит в Смитсоновском институте в Вашингтоне рядом с индукционным мотором, который Никола изобрел в 1888 году. Волосы Николы разделены аккуратным пробором и прилизаны, хотя с правой стороны не хотят лежать ровно. Они коротко подстрижены над ушами, великоватыми для его маленькой головы и торчащими под углом, как у гончей, почуявшей добычу. Усы также асимметричны, но выглядят презентабельно – не неряшливые и не слишком напомаженные. На нем белая рубашка, воротничок которой убран под костюм, темный костюм в полоску с узкими лацканами, которые, наверное, в те времена все носили. Но не волосы, не костюм, а глаза говорят о нем всё – глубоко посаженные, темные, взгляд направлен вперед. В будущее.
Двадцать лет смотрю на эту фотографию. Не удивлюсь, если в один прекрасный день она заговорит. Черно-белый снимок превратится в живую плоть, и губы задвигаются. «Меня зовут Никола Тесла, – скажет он. – Я родился в Хорватии в полночь с девятого на десятое июля 1856 года. Мою мать звали Джука Мандич, а отца – Милютин Тесла. Брата – Дане, а сестер – Милка, Ангелина и Марица. Я начал осваивать инженерное дело в австрийской политехнической школе в Граце. В 1884 году эмигрировал в США, там, изучая свойства электричества и магнетизма, открыл переменный ток, принцип робототехники, беспроводную передачу энергии и изобрел радар. Никогда не был женат и не имел подруги. Моими друзьями были Марк Твен, Уильям К. Вандербильт и Роберт Андервуд Джонсон. Ненавижу украшения на женщинах. Люблю голубей».
Когда он всё это мне скажет, я буду лежать на кровати и повернусь к нему лицом. «Меня зовут Грейс Лиза Ванденбург, – скажу я. – Мне 35 лет. Моей матери Марджори – 70, а сестре Джил Стелле – 33. Джил замужем за Гарри Венаблесом; 2 мая ему исполнится 40. У них трое детей: Гарри-младший, 11 лет, Хилари, 10 лет, и Бетани, 6 лет. Моего отца звали Джеймс Клэй Ванденбург, и он умер. Я учительница, хотя сейчас и не работаю. Когда мне был 21 год, я влюбилась. Он был умным парнем с отличным чувством юмора и мечтал стать кинорежиссером. Его звали Крис, и он был чем-то похож на Ника Кейва. Я лишилась девственности в его машине на заднем дворе родительского дома. Лишь через четыре месяца я узнала, что он спит со своей соседкой. Я не люблю кинзу. Не понимаю спонтанный танец[2]. Не люблю реалистическую живопись. В одежде из лайкры выгляжу тол стой».
Последнее вычеркнуть. Пожалуй, ни к чему забивать голову величайшего мирового гения этим интересным фактом. Хотя он бы понял. Никола бы понял меня. Он тоже любил числа, хоть десятки его не слишком занимали.
Любовь к числам принимает различные формы, хотя «десяткомания» встречается чаще всего – этому есть очевидное, анатомическое объяснение. Был один известный случай, когда восемнадцатилетний юноша был одержим числом 22. Представьте, что, прежде чем войти в комнату, нужно пройти через дверь 22 раза. Сесть на стул и снова встать 22 раза, прежде чем наконец успокоишься. Это еще раз подтверждает логику, присущую числу 10. Одна тринадцатилетняя девочка была повернута на девятках – она должна была 9 раз постучать ногой по краю кровати, прежде чем лечь или встать. Восьмерки тоже встречаются: один мальчик 8 раз крутился вокруг себя каждый раз, когда входил в комнату. Но самая грустная история связана с числом 6. Один подросток до такой степени не переносил это число, что не мог повторять какое-либо действие 6 раз. Или 60. Или 66. Он даже не выносил цифры, дающие в сумме 6: никаких тебе 42 или 33.
Никола любил тройки. Как и я, он считал шаги, однако его сердце принадлежало числу 3. Он останавливался в гостинице, только если номер его комнаты был кратен 3. Каждый вечер ровно в 20.00 он ужинал в «Уолдорф-Астории» за одним и тем же столиком, и перед ним лежало 18 сложенных салфеток. Почему именно 18? Почему не 6, не 9, не 72? Хотелось бы мне в один прекрасный день повернуться на другой бок в кровати, увидеть его и спросить об этом. В этом году 27 августа мне исполнится 36. Ему бы это понравилось.
Николе было трудно гулять по нью-йоркским улицам, потому что, пройдя больше чем полквартала, он должен был идти дальше, пока не обойдет весь квартал трижды. Он не считал еду на тарелке, как я, а подсчитывал объем каждой порции на вилке, блюде или в стакане в кубических сантиметрах; ему было всё равно, сколько фасолин он съест – две или двадцать. Подобная гимнастика для ума требует определенного сосредоточения даже у величайшего мирового гения, поэтому Никола всегда ужинал в одиночестве. Он любил карточные игры – а я давно подозревала, что это одно из проявлений одержимости числами. Однако азартные игры – единственное, в чем наши с Николой мнения расходятся. Карты и рулетка неподвластны закономерностям, как бы ни надеялись на это несчастные завсегдатаи казино. В 1876 году Никола увлекся азартными играми, что крайне обеспокоило его отца, священнослужителя. Но он поборол свое пристрастие, как и курение и привычку пить кофе, потому что ему было под силу побороть всё.
Я начала считать ступеньки у нашего дома, но иногда я представляю, как вообще появился счет. Есть столько вариантов, но надо же на чем-то остановиться. Или на ком-то. На одном конкретном человеке.
Как правило, в моем воображении возникает кроманьонский человек. Женщина. Я вовсе не считаю мужчин неспособными, однако мужчина должен был защищать племя и охотиться – числа для него были не так важны. Женщинам они нужны были больше.
Представьте группу женщин, собирающих дикие зерна или плоды и ухаживающих за детьми. Вот кому приходилось считать – когда должен родиться ребенок, на сколько дней хватит еды. Более 10 000 лет назад одной из них, может быть, пришлось отправиться в путешествие, например для того, чтобы навестить соседнее племя. А может, ей хотелось узнать, когда у нее начнутся следующие месячные. Например, в племени было такое правило: во время месячных женщина не имеет права готовить еду, общаться с мужчинами, свежевать дичь. И ей понадобилась шкура животного, разрезанная на маленькие полоски. Она решила подготовиться. Был конец зимы. Небо затянуто тучами, луны не видно. В то путешествие она взяла с собой кое-что еще. Это была волчья лучевая кость, которую она нашла однажды, отправившись за яйцами куропатки. Тогда она взяла эту кость, еще не зная, зачем та ей понадобится, однако за день до начала пути, в первый день месячных, она сделала на ней зарубку кусочком кремня, отломившегося от наконечника копья. Она нарисовала черточку.
Провозгласили ли ее великой благодетельницей, подарившей племени способ узнать, сколько бизонов в стаде и сколько дней идти до океана? Оценили ли как друга, мать, старшую соплеменницу? Возможно, ее видение оказалось для них слишком непонятным. Подвергли ли ее наказанию или запугиванию из-за того, что она глубже смогла заглянуть в суть вещей? Осталась ли она одна, была ли изгнана из-за того, что обратила внимание на фазы луны, смену времен года, из-за знаний, что они несли?
Всё началось с зарубок, расположенных в ряд. Вскоре они объединились в группы по 5 – по числу пальцев. Потом эти группы из 5 зарубок превратились в 4 линии, перечеркнутые 1 горизонтальной. Арабские цифры 2 и 3 произошли от этих линий. 2 – две горизонтальные линии, соединенные вместе; 3 – три соединенные горизонтальные линии. Со временем для чисел 5 и 10 появились особые символы, чтобы черточки не повторялись до бесконечности. И всё же в этих простых символах есть чистота, та, которую до сих пор можно увидеть на детской грифельной доске. Все мы считаем сердцем, пока молоды. Большинство моих одногруппников по педагогическому колледжу стремились преподавать в старшей школе, однако меня всегда привлекала только начальная. Год за годом, глядя, как маленькие дети учатся считать, я испытывала волнение, точно это я рисовала черточки впервые. Прекрасно помню, каково это – быть учительницей. Шелковистая пыль от мела на ладонях. Удивление и озорство на лицах малышей.
Иногда по ночам, закончив все подсчеты, я представляю, что той женщиной, открывшей счет, была я. Я сделала зарубки на волчьей кости. Меня принесли в жертву. В этих мечтах меня всегда спасает Никола.
Иногда я представляю себя в Салеме, штат Массачусетс. Пуританское черное платье туго зашнуровано на груди. Руки за спиной привязаны к шесту, обложенному хворостом для костра. Ноги от бедер до щиколоток крепко сжимают и связывают мои богобоязненные соседи, которые, тем не менее, не преминут воспользоваться шансом и просунуть загрубевшие ладони мне под юбки, чтобы схватить за лодыжки и бедра. Толпа глумится надо мной. Разжигают костер. У меня нет надежды. Пламя поглотит меня. Внезапно шум толпы стихает. В ночи слышен стук копыт черного коня. Это Никола. Он идет ко мне. Пламя лижет его высокие черные сапоги, но он не горит. Он неуязвим. Разрезав мои путы, он прижимает меня к груди.
В другой раз мои руки связаны уже спереди – я стою на коленях перед верховным жрецом ацтеков. Глаза и рот широко открыты. Мою одежду – украшенное роскошной позолотой и драгоценными камнями покрывало – снимают двое стражей, стоящих по обе стороны от меня, положив руки мне на плечи. Они завязывают мне глаза шелковой повязкой. Один из стражей нахально лапает меня за грудь. Я беспомощна. Потянув за цепь на моей шее, меня поднимают на ноги и кладут на алтарь. На шею мне ложится холодная ладонь. Вдруг я слышу, как звуки в толпе меняются – раздается шепот, шум потасовки… Никола поднимает меня с алтаря и вскидывает себе на плечо. Повязка падает на землю. Стражи мертвы, верховный жрец молит о пощаде.
Понимаю, это похоже на подростковые фантазии, но они настолько реальны, что порой настоящая жизнь кажется их блеклым подобием. И по крайней мере, они не похожи на типичную мечту среднеобеспеченной домохозяйки из пригорода. Представляю, что они себе там воображают: «Возьми меня прямо на гранитной столешнице, Хулио! Позволь увидеть твой накачанный зад, отражающийся в моем импортном двухдверном холодильнике из нержаве ющей стали с отделением для льда!»
В моих мечтах я всегда вот-вот погибну, а Никола всегда меня спасает. Я никогда не была в Европе, Америке и Азии, но фантазии переносят меня в экзотические места, и я могу ощущать предметы, касаться их, чувствовать запахи. В моих снах нет чисел, ни одного; ни счета, ни системы, ни шагов. Лишь проснувшись, я снова начинаю считать.
Суббота. 24 градуса – нелепая цифра, ведь комнатная температура по определению от 20 до 23. Просыпаюсь в 5.55. У меня есть 5 минут, чтобы собраться и поставить стопы на пол в ту самую секунду, когда часы покажут 6.00. (Каждый день в 18.00 я сверяю время по Интернету и переставляю часы в доме и наручные, если в этом есть необходимость. Необходимость возникает редко.) Если за ночь тенистые улицы Глен-Айриса были захвачены пришельцами и превратились в лунный пейзаж, я этого не увижу: никогда не открываю жалюзи.
Встаю. До ванной 25 шагов. К счастью, я высокая, и у меня длинные ноги. 27 или 28 шагов в такую рань испортили бы мне день. Чищу зубы – вот тут начинаются сложности. У каждого зуба 3 поверхности – внутренняя, верхняя и внешняя, кроме передних, у которых только 2 поверхности, потому что верхняя часть заточена, как бритва. Зубы делятся на 6 зон – верхняя левая, центральная, верхняя правая, нижняя левая, центральная, нижняя правая. В каждой зоне все поверхности зубов нужно почистить, совершив 10 движений щеткой туда и обратно. То есть 16 × 10. 160. На это уходит некоторое время. Затем почистить каждый зуб зубной нитью 10 раз.
Душ. Каждую руку и ногу потереть мочалкой с мылом 10 раз, тут главное – не перестараться. Волосы: мыть через день, подсчитывая круговые движения каждым пальцем о кожу головы. 10 круговых движений на каждый палец; затем можно переместиться на другой участок головы. Повторить 10 раз. С бальзамом проще – всего 5 повторов по 10 круговых движений. Выхожу из душа и вытираюсь верхним полотенцем из стопки. И снова – 10 раз протереть каждую руку и ногу, 10 – грудь, 10 – спину. Умыться. Лицо делится на 5 зон: лоб – бледный, широкий и гладкий. Две щеки, очерченные острыми скулами. Нос, на мой взгляд, слишком острый. Подбородок – вздернутый. В целом лицо красивое, но слишком броское – словно белобрысый скандинавский официант в чересчур обтягивающих штанах. Каждую зону нужно 5 раз протереть ваткой, чтобы удалить очищающее средство. Повторить то же самое с тоником. Таким же образом нанести крем. Затем солнцезащитный крем. Высушить волосы – 100 раз медленно расчесать большой щеткой под струей воздуха из фена. Это самое сложное, потому что каждый раз приходится прочесывать волосы до конца, по всей длине до самых кончиков, то есть до поясницы, но это нужно делать осторожно, чтобы волосы не распушились золотистым нимбом вокруг головы. Единственное отступление от распорядка – в воскресенье утром: в этот день я также подстригаю ногти, отодвигаю кутикулы и срезаю их, затем полирую ногти по 10 раз каждой стороной пилочки. Всего у пилочки 4 стороны: крупнозернистая, мелкозернистая, шлифующая и полирующая. Это тоже занимает некоторое время.
Но сегодня суббота. Возвращаюсь в спальню – еще 25 шагов. У меня 10 трусов и 5 лифчиков. Все они сложены в определенные ящики, и я беру те, что лежат первыми в стопке. Каждый лифчик надевается 5 раз, трусы – 1 раз. У меня 10 пар брюк и 10 юбок. 10 кофт с короткими рукавами и 10 – с длинными. Брюки и кофты с длинными рукавами предназначены, разумеется, на холодные месяцы, и я ношу их по очереди с 15 апреля (середина осени) до 15 октября (середина весны). Зимой, то есть в июне, июле и августе, надеваю сверху куртку вне зависимости от температуры. Юбки и кофты с короткими рукавами – для оставшейся половины года. Каждая кофта надевается 1 раз; брюки и юбки – 5 раз, если я впервые надела их в понедельник, но только 2 раза, если в субботу.
Я начинаю с левой части шкафа и двигаюсь вправо, потому что после того, как по стираю и поглажу всю одежду, снова вешаю ее в шкаф с правой стороны. Таким образом, одежда выбирается в зависимости от того как ее повесили в шкаф; этот порядок, в свою очередь, определяется тем, в какой очередности вещи достали из стиральной машины, – я засовываю руку в барабан и достаю первую вещь, которой коснется рука. Сочетание вещей меня не волнует, однако в моем гардеробе очень много темных, спокойных цветов. От орнаментов и рисунков одни неприятности. У меня 10 пар обуви: дневные и вечерние туфли на каждую половину года, сапоги, кроссовки, угги, шлепанцы, старые кроссовки и сандалии, которые мне не по ноге, но нужны для ровного счета. Вечерние туфли почти новые, потому что я давно уже никуда не ходила.
Итак, я готова к завтраку. 7.45.
Поскольку сегодня суббота, после завтрака иду в супермаркет. 8.45. Субботним январским утром в Глен-Айрисе супермаркет абсолютно пуст – все еще спят в своих пляжных домиках в Портси, Энглси или на Филип-Айленде, растянувшись рядом с супругами и видя во сне кого-то другого. На кассе меня караулит симпатичный парнишка лет двадцати с чересчур восторженным выражением лица. Либо он всё еще переполнен любовью ко всему человечеству после вчерашней дозы экстези, либо ждет нужного момента, чтобы всучить мне свой товар. Но все остальные кассы закрыты. Парнишка зазывно улыбается. У меня начинается мигрень. Толкаю тележку, которая скрипит при каждом шаге.
В моей тележке 2 упаковки куриных ножек, жирных и глянцевитых, по 5 штук в каждой упаковке. Упаковка яиц, в которой должно быть 12 штук. (Каждую неделю мне приходится убеждать очередного наглотавшегося экстези парнишку или девицу с высоким болевым порогом – новозеландскую бэкпекершу с семью дырками в каждом ухе, – что я уже проверила яйца. Таким образом, им не придет в голову открыть упаковку и обнаружить, что 2 яйца я вытащила и оставила на полке для специй.) Целлофановый пакетик с 100 стручками зеленой фасоли (эти считать сплошная мука), 10 морковок, 10 маленьких картофелин, 10 луковичек. 100 г салатных листьев. (Я принципиально не хожу в супермаркеты, где нет электронных весов.) 10 маленьких баночек тунца. 10 оранжевых бутылочек с шампунем. 9 бананов.
Минуточку.
Пересчитываю еще раз.
Какого черта в моей тележке делают 9 бананов?
Это невозможно. Смотрю под яйцами, под пакетиком со стручками. Не может быть!
Обдолбанный распространитель «Гербалайфа» стоит за прилавком и улыбается. Такая улыбка стоит недешево. Зубы у него, как у сайентологов. Что ж, я возвращаюсь. 9 бананов я покупать не буду. Подождет, пока вернусь в двенадцатую секцию и возьму еще 1.
Только я собираюсь откланяться, как кто-то останавливается позади и стоит, повесив на руку корзинку. Теперь придется заново вставать в очередь. А ведь я первая пришла. Что за чудик явился в супермаркет в субботу в такую рань? Должно быть, в пятницу вечером на славу повеселился – смотрел «Инспектора Морса» на DVD за чашкой горячего какао. Белозубый обдолбыш по-прежнему на месте. Его улыбка меркнет. Он складывает руки на груди.
Парень с корзинкой читает журнал «Неудачная ринопластика знаменитостей» или какую-то подобную удостоенную Пулитцеровской премии публикацию со стойки у касс. Должно быть, он близорук, потому что держит журнал в дюйме от лица. Я вижу лишь его руки – рукава рубашки закатаны до локтей. С внутренней стороны руки гладкие. На одной от веса корзинки напряглось сухожилие. С внешней стороны светло-русые волоски. Волос не слишком много. На тыльной стороне красивых квадратных ладоней волосков уже нет. Рядом с 2 упаковками мясного фарша, 3 упаковками сосисок, банкой с соусом чили и 3 яблоками торчит 1 банан, свисая за край корзинки.
Как-то утром по пути в школу, вскоре после несчастного случая, я обернулась у калитки и взглянула на ступеньки у парадного входа. Их было всего десять – обычные бетонные ступеньки, не то что двадцать две предательские деревянные на лестнице черного хода. Парадная лестница была испещрена трещинами и в центре посыпана серым песком, чтобы не поскользнуться в плохую погоду. Мне почему-то показалось неправильным ходить по ней вот так, не задумываясь. Так не должно быть, подумала я. Какая неблагодарность по отношению к ступенькам, которые целых восемь лет протирались под моими ногами. Я вернулась и поднялась наверх. Затем снова спустилась по лестнице, но на этот раз считая каждую ступеньку. Вот так-то лучше. 10.
День шел своим чередом, а я всё думала о тех 10 ступенях. Нет, эти мысли не были навязчивыми. Ничто не отвлекало меня от школьных занятий, прыжков через веревочку, болтовни. Это было, как легкое поддразнивание, как расшатавшийся передний зуб, который всё время хочется потрогать языком. По пути домой как-то сами собой стали считаться шаги от школьных ворот, вниз по тропинке, по пешеходной дорожке, через улицу, вниз по улице у подножия холма, через другую дорогу, вверх по холму и до нашего двора: 2827.
Немало шагов для такого короткого расстояния, но тогда я была меньше. Хотела бы я проделать то же самое сейчас, когда мой рост 172 сантиметра вместо 120. Может, однажды я так и сделаю. Но я лишь помню, как в конце того первого дня лежала в кровати, торжествуя. Я измерила границы своего мира, я их знала, и никто не мог их изменить.
Погода в Мельбурне – 36 градусов, солнечно; 38, солнечно; 36, солнечно; 12 и такой сильный ливень, что рискуешь получить сотрясение мозга, выскочив за газетой. Такой вот у нас выдался январь. В детстве я такую погоду не выносила. С восьми лет я зарисовывала графики, выискивая в газетах ежедневный температурный максимум и минимум и мечтая вычислить хоть какую-нибудь закономерность.
Со временем счет стал канвой моего существования. Как лучше незаметно остановиться, не вызывая подозрений, если тебя кто-нибудь прервет? Останавливаться можно, этим правил не нарушить – цифры терпеливы и подождут, главное – не забыть, на чем остановилась, и не перескочить через одну. И что бы ты ни делала, не сбиваться со счета, иначе придется начать всё с начала.
Непроизвольные подергивания пальцев, однако, контролировать сложно.
– Грейс, почему у тебя пальцы так шевелятся?
– Как так?
Забавно, но, даже когда мне было восемь, я понимала, что в разговорах с другими людьми об этой теме лучше умолчать.
Цифры были секретом, принадлежавшим одной лишь мне. Некоторые дети не знали даже, какой длины их школа или дом, не говоря уж о количестве букв в своем имени. В моем 19: Грейс Лиза Ванденбург. У Джил 20: Джил Стелла Ванденбург, на одну больше, чем у меня, хоть она и на три года младше. У моей матери – 22: Марджори Анна Ванденбург. А у папы 19, как у меня: Джеймс Клэй Ванденбург[1].
Мне повсюду попадались десятки. Почему всё почти всегда кончается нулями? Перейти через дорогу – 30 шагов. От забора до магазина – 870. Может быть так, что я подсознательно округляю счет? Останавливаюсь у половичка перед магазином, а не у двери, чтобы получить нолик в конце?
Нули. Десятки. Пальцы на руках и ногах. Мы познаем числа, объединяя их в группы. Однажды на математике мы проходили округление – когда цифра меняется на ближайшее, кратное 10 число. Я спросила миссис Дойл, как называется округление до ближайшего числа, кратного 7. Она так и не поняла, что я имела в виду.
Вот часы, например, – совершенно неправильная система. Брать за основу счета число 60 – это же язычество какое-то. И как только люди это терпят?
К окончанию средней школы я знала всё о системе исчисления и ее индийско-араб ских корнях, а также о роли Фибоначчи, благодаря которому в 1202 году укрепилась десятеричная система. В киберпростран стве до сих пор не угомонятся по этому поводу: пуристы недовольны, что цифру 10 предпочли 12, которую они считают «чище» – ее легче делить на 2 и 4 и таково число месяцев в году и апостолов. Но по мне так всё дело в пальцах: так уж устроено наше тело. И с этим не поспоришь.
Когда я поняла, что нашим миром движут десятки, это было чудесное открытие, словно кто-то преподнес мне ключ. Прибираясь в комнате, я подбирала 10 вещей. Намечала 10 дел на час, 10 дел на день. 10 раз расчесывала волосы. 10 виноградин из грозди – маленький обед. 10 страниц из книги перед сном. 10 горошинок. 10 носков, которые нужно аккуратно сложить. 10 минут на душ. 10. Теперь я знала не только границы своего мира, но и размер и форму всего, что в нем. Всё стало ясным, четким и заняло свое место.
Куклы Барби отправились в чулан – моей любимой игрушкой стали счетные палочки. На первый взгляд – ничего особенного. Зеленая пластмассовая коробочка, внутри – палочки из полированного дерева разных размеров и цветов. Их изобрел Джордж Кюизенер, второй по счету в списке моих любимых изобретателей – он искал способ сделать арифметику понятнее для детей. Обожаю эти палочки, особенно цвета. У каждой есть номер, соответствующий длине, и каждая определенного цвета. Долгие годы, даже во взрослой жизни, цифры для меня имели цвет. Белый – 1. Красный – 2. Светло-зеленый – 3. Розовый (яркий, поросяче-розовый) – 4. Желтый – 5. Темно-зеленый – 6. Черный – 7. Коричневый – 8. Голубой – 9. Оранжевый (для меня слово «оранжевый» всегда означало цвет этой палочки, хотя на самом деле она немного другого оттенка – рыжевато-коричневого) – 10.
Часами я лежала в кровати, держа перед собой коробочку и слушая, как палочки брякают друг о друга. Теперь, когда я слышу этот звук, мне словно снова восемь. Кровать, поставленная по диагонали в углу комнаты: так маме легче было подтыкать одеяло с обеих сторон. Фланелевые простыни с 34 розовыми и голубыми полосками – я считала их каждую ночь вместо овец. В восточной стене – 4 слуховых окошка, пропускающих утреннее солнце; алюминиевые жалюзи с 31 планкой высоко подняты. В кровати – встроенная подсветка за прозрачным пластиковым экраном, над ней полка с маленьким радиоприемником и серебром без единого пятнышка в футляре из искусственной кожи – подарок на день рождения от дедушки. На западной стене – еще полки, на них – 2 фарфоровые фигурки, пастушка и русалка, и 3 плюшевых пекинеса с длинной карамельной шерстью, которую я расчесывала каждый вечер: мама, папа и детеныш. Кукла-невеста в атласном платье с 40 нашитыми жемчужинками. В углу на полу – 7 жестяных машинок размером с детский кулачок, брошенных после игры.
В школе всё было нормально. И не просто нормально. Сплошные пятерки с плюсом. Первой ученицей класса снова стала Грейс Ванденбург. Секретом моей успеваемости были цифры: каждую неделю я делала домашнее задание по каждому предмету в течение 100 минут, а по окончании запоминала 10 слов из толкового словаря. Абажур, абаз, аббат, аббревиатура, абдикация, абдоминальный, абдукция, аберрационный, абиогенез, абиотический, абиотрофия. Благодаря словам и цифрам моя память оттачивалась и развивалась – факты и числа, даты и термины всплывают и по сей день, порой непроизвольно.
Когда начался мой роман с числами, этого никто не заметил. Впрочем, никто не обратил бы на меня внимания, даже если бы я вдруг загорелась. Для моих родителей тот год был плохим. Мама целыми днями сидела в саду, ухаживая за каждым саженцем так, будто гибель даже одного способна была ее уничтожить. Папа к тому времени уже начал болеть. Нам с Джил приходилось справляться в одиночку. Так привычка считать стала моей тайной; ею она и осталась.
Живу я в Глен-Айрисе, в двух кварталах от дома, где выросла. Живу одна, не считая Николы (Никола Тесла: 11 букв). Его фотография в рамке из полированного серебра стоит на прикроватном столике рядом со счетными палочками. Снимок был сделан знаменитым фотографом Наполеоном Сарони в 1885 году, когда Николе было 29 лет, – оригинал висит в Смитсоновском институте в Вашингтоне рядом с индукционным мотором, который Никола изобрел в 1888 году. Волосы Николы разделены аккуратным пробором и прилизаны, хотя с правой стороны не хотят лежать ровно. Они коротко подстрижены над ушами, великоватыми для его маленькой головы и торчащими под углом, как у гончей, почуявшей добычу. Усы также асимметричны, но выглядят презентабельно – не неряшливые и не слишком напомаженные. На нем белая рубашка, воротничок которой убран под костюм, темный костюм в полоску с узкими лацканами, которые, наверное, в те времена все носили. Но не волосы, не костюм, а глаза говорят о нем всё – глубоко посаженные, темные, взгляд направлен вперед. В будущее.
Двадцать лет смотрю на эту фотографию. Не удивлюсь, если в один прекрасный день она заговорит. Черно-белый снимок превратится в живую плоть, и губы задвигаются. «Меня зовут Никола Тесла, – скажет он. – Я родился в Хорватии в полночь с девятого на десятое июля 1856 года. Мою мать звали Джука Мандич, а отца – Милютин Тесла. Брата – Дане, а сестер – Милка, Ангелина и Марица. Я начал осваивать инженерное дело в австрийской политехнической школе в Граце. В 1884 году эмигрировал в США, там, изучая свойства электричества и магнетизма, открыл переменный ток, принцип робототехники, беспроводную передачу энергии и изобрел радар. Никогда не был женат и не имел подруги. Моими друзьями были Марк Твен, Уильям К. Вандербильт и Роберт Андервуд Джонсон. Ненавижу украшения на женщинах. Люблю голубей».
Когда он всё это мне скажет, я буду лежать на кровати и повернусь к нему лицом. «Меня зовут Грейс Лиза Ванденбург, – скажу я. – Мне 35 лет. Моей матери Марджори – 70, а сестре Джил Стелле – 33. Джил замужем за Гарри Венаблесом; 2 мая ему исполнится 40. У них трое детей: Гарри-младший, 11 лет, Хилари, 10 лет, и Бетани, 6 лет. Моего отца звали Джеймс Клэй Ванденбург, и он умер. Я учительница, хотя сейчас и не работаю. Когда мне был 21 год, я влюбилась. Он был умным парнем с отличным чувством юмора и мечтал стать кинорежиссером. Его звали Крис, и он был чем-то похож на Ника Кейва. Я лишилась девственности в его машине на заднем дворе родительского дома. Лишь через четыре месяца я узнала, что он спит со своей соседкой. Я не люблю кинзу. Не понимаю спонтанный танец[2]. Не люблю реалистическую живопись. В одежде из лайкры выгляжу тол стой».
Последнее вычеркнуть. Пожалуй, ни к чему забивать голову величайшего мирового гения этим интересным фактом. Хотя он бы понял. Никола бы понял меня. Он тоже любил числа, хоть десятки его не слишком занимали.
Любовь к числам принимает различные формы, хотя «десяткомания» встречается чаще всего – этому есть очевидное, анатомическое объяснение. Был один известный случай, когда восемнадцатилетний юноша был одержим числом 22. Представьте, что, прежде чем войти в комнату, нужно пройти через дверь 22 раза. Сесть на стул и снова встать 22 раза, прежде чем наконец успокоишься. Это еще раз подтверждает логику, присущую числу 10. Одна тринадцатилетняя девочка была повернута на девятках – она должна была 9 раз постучать ногой по краю кровати, прежде чем лечь или встать. Восьмерки тоже встречаются: один мальчик 8 раз крутился вокруг себя каждый раз, когда входил в комнату. Но самая грустная история связана с числом 6. Один подросток до такой степени не переносил это число, что не мог повторять какое-либо действие 6 раз. Или 60. Или 66. Он даже не выносил цифры, дающие в сумме 6: никаких тебе 42 или 33.
Никола любил тройки. Как и я, он считал шаги, однако его сердце принадлежало числу 3. Он останавливался в гостинице, только если номер его комнаты был кратен 3. Каждый вечер ровно в 20.00 он ужинал в «Уолдорф-Астории» за одним и тем же столиком, и перед ним лежало 18 сложенных салфеток. Почему именно 18? Почему не 6, не 9, не 72? Хотелось бы мне в один прекрасный день повернуться на другой бок в кровати, увидеть его и спросить об этом. В этом году 27 августа мне исполнится 36. Ему бы это понравилось.
Николе было трудно гулять по нью-йоркским улицам, потому что, пройдя больше чем полквартала, он должен был идти дальше, пока не обойдет весь квартал трижды. Он не считал еду на тарелке, как я, а подсчитывал объем каждой порции на вилке, блюде или в стакане в кубических сантиметрах; ему было всё равно, сколько фасолин он съест – две или двадцать. Подобная гимнастика для ума требует определенного сосредоточения даже у величайшего мирового гения, поэтому Никола всегда ужинал в одиночестве. Он любил карточные игры – а я давно подозревала, что это одно из проявлений одержимости числами. Однако азартные игры – единственное, в чем наши с Николой мнения расходятся. Карты и рулетка неподвластны закономерностям, как бы ни надеялись на это несчастные завсегдатаи казино. В 1876 году Никола увлекся азартными играми, что крайне обеспокоило его отца, священнослужителя. Но он поборол свое пристрастие, как и курение и привычку пить кофе, потому что ему было под силу побороть всё.
Я начала считать ступеньки у нашего дома, но иногда я представляю, как вообще появился счет. Есть столько вариантов, но надо же на чем-то остановиться. Или на ком-то. На одном конкретном человеке.
Как правило, в моем воображении возникает кроманьонский человек. Женщина. Я вовсе не считаю мужчин неспособными, однако мужчина должен был защищать племя и охотиться – числа для него были не так важны. Женщинам они нужны были больше.
Представьте группу женщин, собирающих дикие зерна или плоды и ухаживающих за детьми. Вот кому приходилось считать – когда должен родиться ребенок, на сколько дней хватит еды. Более 10 000 лет назад одной из них, может быть, пришлось отправиться в путешествие, например для того, чтобы навестить соседнее племя. А может, ей хотелось узнать, когда у нее начнутся следующие месячные. Например, в племени было такое правило: во время месячных женщина не имеет права готовить еду, общаться с мужчинами, свежевать дичь. И ей понадобилась шкура животного, разрезанная на маленькие полоски. Она решила подготовиться. Был конец зимы. Небо затянуто тучами, луны не видно. В то путешествие она взяла с собой кое-что еще. Это была волчья лучевая кость, которую она нашла однажды, отправившись за яйцами куропатки. Тогда она взяла эту кость, еще не зная, зачем та ей понадобится, однако за день до начала пути, в первый день месячных, она сделала на ней зарубку кусочком кремня, отломившегося от наконечника копья. Она нарисовала черточку.
Провозгласили ли ее великой благодетельницей, подарившей племени способ узнать, сколько бизонов в стаде и сколько дней идти до океана? Оценили ли как друга, мать, старшую соплеменницу? Возможно, ее видение оказалось для них слишком непонятным. Подвергли ли ее наказанию или запугиванию из-за того, что она глубже смогла заглянуть в суть вещей? Осталась ли она одна, была ли изгнана из-за того, что обратила внимание на фазы луны, смену времен года, из-за знаний, что они несли?
Всё началось с зарубок, расположенных в ряд. Вскоре они объединились в группы по 5 – по числу пальцев. Потом эти группы из 5 зарубок превратились в 4 линии, перечеркнутые 1 горизонтальной. Арабские цифры 2 и 3 произошли от этих линий. 2 – две горизонтальные линии, соединенные вместе; 3 – три соединенные горизонтальные линии. Со временем для чисел 5 и 10 появились особые символы, чтобы черточки не повторялись до бесконечности. И всё же в этих простых символах есть чистота, та, которую до сих пор можно увидеть на детской грифельной доске. Все мы считаем сердцем, пока молоды. Большинство моих одногруппников по педагогическому колледжу стремились преподавать в старшей школе, однако меня всегда привлекала только начальная. Год за годом, глядя, как маленькие дети учатся считать, я испытывала волнение, точно это я рисовала черточки впервые. Прекрасно помню, каково это – быть учительницей. Шелковистая пыль от мела на ладонях. Удивление и озорство на лицах малышей.
Иногда по ночам, закончив все подсчеты, я представляю, что той женщиной, открывшей счет, была я. Я сделала зарубки на волчьей кости. Меня принесли в жертву. В этих мечтах меня всегда спасает Никола.
Иногда я представляю себя в Салеме, штат Массачусетс. Пуританское черное платье туго зашнуровано на груди. Руки за спиной привязаны к шесту, обложенному хворостом для костра. Ноги от бедер до щиколоток крепко сжимают и связывают мои богобоязненные соседи, которые, тем не менее, не преминут воспользоваться шансом и просунуть загрубевшие ладони мне под юбки, чтобы схватить за лодыжки и бедра. Толпа глумится надо мной. Разжигают костер. У меня нет надежды. Пламя поглотит меня. Внезапно шум толпы стихает. В ночи слышен стук копыт черного коня. Это Никола. Он идет ко мне. Пламя лижет его высокие черные сапоги, но он не горит. Он неуязвим. Разрезав мои путы, он прижимает меня к груди.
В другой раз мои руки связаны уже спереди – я стою на коленях перед верховным жрецом ацтеков. Глаза и рот широко открыты. Мою одежду – украшенное роскошной позолотой и драгоценными камнями покрывало – снимают двое стражей, стоящих по обе стороны от меня, положив руки мне на плечи. Они завязывают мне глаза шелковой повязкой. Один из стражей нахально лапает меня за грудь. Я беспомощна. Потянув за цепь на моей шее, меня поднимают на ноги и кладут на алтарь. На шею мне ложится холодная ладонь. Вдруг я слышу, как звуки в толпе меняются – раздается шепот, шум потасовки… Никола поднимает меня с алтаря и вскидывает себе на плечо. Повязка падает на землю. Стражи мертвы, верховный жрец молит о пощаде.
Понимаю, это похоже на подростковые фантазии, но они настолько реальны, что порой настоящая жизнь кажется их блеклым подобием. И по крайней мере, они не похожи на типичную мечту среднеобеспеченной домохозяйки из пригорода. Представляю, что они себе там воображают: «Возьми меня прямо на гранитной столешнице, Хулио! Позволь увидеть твой накачанный зад, отражающийся в моем импортном двухдверном холодильнике из нержаве ющей стали с отделением для льда!»
В моих мечтах я всегда вот-вот погибну, а Никола всегда меня спасает. Я никогда не была в Европе, Америке и Азии, но фантазии переносят меня в экзотические места, и я могу ощущать предметы, касаться их, чувствовать запахи. В моих снах нет чисел, ни одного; ни счета, ни системы, ни шагов. Лишь проснувшись, я снова начинаю считать.
Суббота. 24 градуса – нелепая цифра, ведь комнатная температура по определению от 20 до 23. Просыпаюсь в 5.55. У меня есть 5 минут, чтобы собраться и поставить стопы на пол в ту самую секунду, когда часы покажут 6.00. (Каждый день в 18.00 я сверяю время по Интернету и переставляю часы в доме и наручные, если в этом есть необходимость. Необходимость возникает редко.) Если за ночь тенистые улицы Глен-Айриса были захвачены пришельцами и превратились в лунный пейзаж, я этого не увижу: никогда не открываю жалюзи.
Встаю. До ванной 25 шагов. К счастью, я высокая, и у меня длинные ноги. 27 или 28 шагов в такую рань испортили бы мне день. Чищу зубы – вот тут начинаются сложности. У каждого зуба 3 поверхности – внутренняя, верхняя и внешняя, кроме передних, у которых только 2 поверхности, потому что верхняя часть заточена, как бритва. Зубы делятся на 6 зон – верхняя левая, центральная, верхняя правая, нижняя левая, центральная, нижняя правая. В каждой зоне все поверхности зубов нужно почистить, совершив 10 движений щеткой туда и обратно. То есть 16 × 10. 160. На это уходит некоторое время. Затем почистить каждый зуб зубной нитью 10 раз.
Душ. Каждую руку и ногу потереть мочалкой с мылом 10 раз, тут главное – не перестараться. Волосы: мыть через день, подсчитывая круговые движения каждым пальцем о кожу головы. 10 круговых движений на каждый палец; затем можно переместиться на другой участок головы. Повторить 10 раз. С бальзамом проще – всего 5 повторов по 10 круговых движений. Выхожу из душа и вытираюсь верхним полотенцем из стопки. И снова – 10 раз протереть каждую руку и ногу, 10 – грудь, 10 – спину. Умыться. Лицо делится на 5 зон: лоб – бледный, широкий и гладкий. Две щеки, очерченные острыми скулами. Нос, на мой взгляд, слишком острый. Подбородок – вздернутый. В целом лицо красивое, но слишком броское – словно белобрысый скандинавский официант в чересчур обтягивающих штанах. Каждую зону нужно 5 раз протереть ваткой, чтобы удалить очищающее средство. Повторить то же самое с тоником. Таким же образом нанести крем. Затем солнцезащитный крем. Высушить волосы – 100 раз медленно расчесать большой щеткой под струей воздуха из фена. Это самое сложное, потому что каждый раз приходится прочесывать волосы до конца, по всей длине до самых кончиков, то есть до поясницы, но это нужно делать осторожно, чтобы волосы не распушились золотистым нимбом вокруг головы. Единственное отступление от распорядка – в воскресенье утром: в этот день я также подстригаю ногти, отодвигаю кутикулы и срезаю их, затем полирую ногти по 10 раз каждой стороной пилочки. Всего у пилочки 4 стороны: крупнозернистая, мелкозернистая, шлифующая и полирующая. Это тоже занимает некоторое время.
Но сегодня суббота. Возвращаюсь в спальню – еще 25 шагов. У меня 10 трусов и 5 лифчиков. Все они сложены в определенные ящики, и я беру те, что лежат первыми в стопке. Каждый лифчик надевается 5 раз, трусы – 1 раз. У меня 10 пар брюк и 10 юбок. 10 кофт с короткими рукавами и 10 – с длинными. Брюки и кофты с длинными рукавами предназначены, разумеется, на холодные месяцы, и я ношу их по очереди с 15 апреля (середина осени) до 15 октября (середина весны). Зимой, то есть в июне, июле и августе, надеваю сверху куртку вне зависимости от температуры. Юбки и кофты с короткими рукавами – для оставшейся половины года. Каждая кофта надевается 1 раз; брюки и юбки – 5 раз, если я впервые надела их в понедельник, но только 2 раза, если в субботу.
Я начинаю с левой части шкафа и двигаюсь вправо, потому что после того, как по стираю и поглажу всю одежду, снова вешаю ее в шкаф с правой стороны. Таким образом, одежда выбирается в зависимости от того как ее повесили в шкаф; этот порядок, в свою очередь, определяется тем, в какой очередности вещи достали из стиральной машины, – я засовываю руку в барабан и достаю первую вещь, которой коснется рука. Сочетание вещей меня не волнует, однако в моем гардеробе очень много темных, спокойных цветов. От орнаментов и рисунков одни неприятности. У меня 10 пар обуви: дневные и вечерние туфли на каждую половину года, сапоги, кроссовки, угги, шлепанцы, старые кроссовки и сандалии, которые мне не по ноге, но нужны для ровного счета. Вечерние туфли почти новые, потому что я давно уже никуда не ходила.
Итак, я готова к завтраку. 7.45.
Поскольку сегодня суббота, после завтрака иду в супермаркет. 8.45. Субботним январским утром в Глен-Айрисе супермаркет абсолютно пуст – все еще спят в своих пляжных домиках в Портси, Энглси или на Филип-Айленде, растянувшись рядом с супругами и видя во сне кого-то другого. На кассе меня караулит симпатичный парнишка лет двадцати с чересчур восторженным выражением лица. Либо он всё еще переполнен любовью ко всему человечеству после вчерашней дозы экстези, либо ждет нужного момента, чтобы всучить мне свой товар. Но все остальные кассы закрыты. Парнишка зазывно улыбается. У меня начинается мигрень. Толкаю тележку, которая скрипит при каждом шаге.
В моей тележке 2 упаковки куриных ножек, жирных и глянцевитых, по 5 штук в каждой упаковке. Упаковка яиц, в которой должно быть 12 штук. (Каждую неделю мне приходится убеждать очередного наглотавшегося экстези парнишку или девицу с высоким болевым порогом – новозеландскую бэкпекершу с семью дырками в каждом ухе, – что я уже проверила яйца. Таким образом, им не придет в голову открыть упаковку и обнаружить, что 2 яйца я вытащила и оставила на полке для специй.) Целлофановый пакетик с 100 стручками зеленой фасоли (эти считать сплошная мука), 10 морковок, 10 маленьких картофелин, 10 луковичек. 100 г салатных листьев. (Я принципиально не хожу в супермаркеты, где нет электронных весов.) 10 маленьких баночек тунца. 10 оранжевых бутылочек с шампунем. 9 бананов.
Минуточку.
Пересчитываю еще раз.
Какого черта в моей тележке делают 9 бананов?
Это невозможно. Смотрю под яйцами, под пакетиком со стручками. Не может быть!
Обдолбанный распространитель «Гербалайфа» стоит за прилавком и улыбается. Такая улыбка стоит недешево. Зубы у него, как у сайентологов. Что ж, я возвращаюсь. 9 бананов я покупать не буду. Подождет, пока вернусь в двенадцатую секцию и возьму еще 1.
Только я собираюсь откланяться, как кто-то останавливается позади и стоит, повесив на руку корзинку. Теперь придется заново вставать в очередь. А ведь я первая пришла. Что за чудик явился в супермаркет в субботу в такую рань? Должно быть, в пятницу вечером на славу повеселился – смотрел «Инспектора Морса» на DVD за чашкой горячего какао. Белозубый обдолбыш по-прежнему на месте. Его улыбка меркнет. Он складывает руки на груди.
Парень с корзинкой читает журнал «Неудачная ринопластика знаменитостей» или какую-то подобную удостоенную Пулитцеровской премии публикацию со стойки у касс. Должно быть, он близорук, потому что держит журнал в дюйме от лица. Я вижу лишь его руки – рукава рубашки закатаны до локтей. С внутренней стороны руки гладкие. На одной от веса корзинки напряглось сухожилие. С внешней стороны светло-русые волоски. Волос не слишком много. На тыльной стороне красивых квадратных ладоней волосков уже нет. Рядом с 2 упаковками мясного фарша, 3 упаковками сосисок, банкой с соусом чили и 3 яблоками торчит 1 банан, свисая за край корзинки.