– Привет! – Это появился наш первый гость, худощавый парень с рыжими усиками, вот уже третий год подряд обучающийся вместе с супругой на курсах безумно сложного английского языка. – Ну, поздравляю, – он протянул мне стаканчик с плещущейся на донышке водкой. – Чего, не горят?
– Не горят, сволочи.
– Да ты не те угли покупаешь, надо пропитанные керосином брать, знаешь как они занимаются?
– Знаю, знаю, – я мрачно продолжал свою миротворческо-поджигательскую деятельность. Угли дымились, в воздух поднималось мутное облачко ядовитых газов. Алкоголь не сочетался с местным климатом, от жары и керосинового чада сознание начало свои обычные фокусы. Симптомы были мне хорошо знакомы: я занялся поисками смысла жизни.
Пустота. Работа с девяти утра до одиннадцати вечера. Пару раз в неделю дома заканчивается жратва, и приходится ехать в супермаркет, благо он работает двадцать четыре часа в сутки. Как мы только жили в Союзе Советских, Социалистических и не знаю чего еще… Воистину, не хлебом единым жив человек. И еще – какая чертова уйма мелочей необходима человеку для комфорта. Каждый месяц в этом убеждаюсь.
Черт бы все побрал. Все эти сверкающие машины, жадно пожирающие бензин, одноэтажные дома с убогой неоновой рекламой. Неестественный сплав народов мира, среди которых преобладают выходцы из Юго-Восточной Азии и мексиканцы. Такой будет наша планета будущего – гамбургеры в грязных забегаловках, бензин в автомобильных баках, жевательная резинка на расплавленном от жары асфальте.
Господи, ты же понимаешь меня. Где осталась та, хоть немного напоминающая нормальную, жизнь? Где узкие улочки старинных городов, выходящие на ратушную площадь, где эти соборы, переплетением прозрачных кружев протыкающие небо? Где запах кофе, терпкого вина, освещенные разноцветными лампочками бары, воздух в которых клубится сизыми облаками табачного дыма. Лавки букинистов, пахнущие желтой, пыльной, хрупкой бумагой. Падающие на площадь желтые листья, готические шпили, подсвеченные прожекторами, и этот сладкий запах дымка, глинтвейн, разливаемый в глиняные кружки морозным рождественским вечером. Где те безумные вечера, когда на город падает первый снег, и улицы, дома с черепичными крышами, садики и деревья покрываются белым одеялом? Куда делись вы, освещенные окна, музыка, вырывающаяся на улицу, дом с эркерами, темный подъезд, и колокольный звон. Неужели, неужели всего этого уже никогда не будет? Где вы, тусклые внутренности трамваев, искрящие электричеством усики троллейбусов, бюсты классиков в мрачном коридоре, и фортепианные аккорды, завихряющие снежинки, падающие на памятник Петру Ильичу.
Мимолетное воспоминание исчезло. Обливаясь потом и закашлявшись от удушливого чада, я с удовлетворением отметил, что угли наконец начали разгораться. Гости, тем временем, понемногу собирались. Приехали знакомые жены: сухонькая, вертлявая Вика со своей, как две капли воды похожей на нее сестрой, и их высокие, торопливые голоса с южными интонациями вызвали у меня мгновенный, но, к счастью, непродолжительный приступ мигрени. Потом появился мой сослуживец Саша с женой и ребенком одиннадцати лет, сопровождаемый тещей и тестем. Родственники приехали погостить к дочке и, казалось, раздумали уезжать. По крайней мере, они жили у Саши уже около года. Теща со страдальческим лицом уселась на скамейку, извлекла из сумки пластмассовый веер, купленный в китайском квартале Сан-Франциско, и начала им обмахиваться. Тесть нерешительно поздравил меня, немного помялся, совершив пару кругов вокруг жаровни, и, стесняясь, предложил выпить за мое здоровье.
– А чего, хорошая идея, – поддержал его Саша, и тут же сам собой случился классический тост «на троих».
Несмотря на то, что после выпитого грустное настроение начало уходить, я отметил про себя, что основной костяк приглашенных еще не собрался, и мне надо быть осторожным со спиртными напитками. Практика проведения подобных мероприятий свидетельствовала о том, что каждый вновь приходящий гость обязательно пьет с именинником, что, в сочетании с чадом, поднимающимся от жаровни, оказывает совершенно убийственное влияние на физиологические функции виновника торжества, и обычно заканчивается его полной отключкой и ужасающей головной болью, предательски возникающей на следующее утро.
– Ну, как вам здесь? – из вежливости спросил я Сашиного тестя. – Привыкли уже?
– Да привыкли, привыкли конечно. Только вот супруга жалуется, жарко ей. А так неплохо, парки красивые. Сытно, богато. Машины хорошие.
– Ааа, ну да, – вяло согласился я, почему-то вспомнив Некрасова. Начало этого стихотворения я так и не смог восстановить в памяти, но общий ритм: «Парки Красивые. Сытно, Богато. Машины Хорошие», неуловимо напоминал мне русского классика. Требовалось только логическое завершение, которое само напрашивалось: «Только не сжата полоска одна».
Разговор с тестем сам собой иссяк, разбившись, как океанская волна, об утес классических ассоциаций. К тому же, после трагического спора с Виктором Матвеевичем я решил всегда и во всем соглашаться с представителями старшего поколения.
Женщины продолжали оживленно щебетать. Я прислушался: они как всегда обсуждали распродажи тряпок в каких-то, неизвестных мне магазинах…
Разве может на пропитанных керосином углях получиться настоящее, пахнущее дымом мясо? Нет, нет, и еще раз нет. Я это вам говорю, я-то понимаю толк в дыме, поднимающемся от жадных языков пламени, каждое дерево придает умерщвленной плоти неповторимый аромат. Саксаул, высохшая сосна, ветви черемухи, даже ваша, осточертевшая мне секвойя. Из всех обитателей нашей долины только иранские эмигранты сохранили культуру приготовления мяса. Их гортанный язык напоминает мне лиц кавказской национальности, они дружелюбны, в их магазинах продаются кошерные израильские огурцы, словом – им наплевать на ислам, христианство и иудаизм. Они просто живут здесь, растят детей, и продают медные турки и заварные чайники. Если бы не вы, ребята, я бы здесь окочурился, ведь только у вас можно было найти нормальный чай. А все шах виноват. Уже лет тридцать прошло, а вы его помните. Решил, понимаете, внедрить цивилизацию. Внедрил… А спираль истории отбросила страну в средние века, женщины в паранджах, священная война…
Смешение кровей и мировоззрений, слава Богу, потеряло в Америке всякое значение. Если когда-нибудь я полюблю эту страну, так разве что за ее терпимость и относительное человеколюбие. Как у Высоцкого: «Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса.»
– Бррр… Куда унес меня этот тост? Только не обращать внимания. Все нормально. Вот сейчас, угли, наконец, разгорятся, и день рождения покатится вперед, как паровоз, выпускающий клубы пара. Наш паровоз вперед летит! – Я твердо решил больше не пить.
Приглашенные продолжали прибывать. Подъехал восьмицилиндровый «Меркурий» серебристо-голубоватого оттенка, и я облегченно вздохнул. Приехавший на нем Мишка был заводилой компании, очаровательным бородатым весельчаком и хулиганом, оживляющим любое сборище, состоявшее из разнородных, и, зачастую, мало знакомых друг с другом людей.
– Ага! – Загромыхал он. – Хранитель огня! Слоняра! Расти большим и здоровым! – он сунул мне в руки коробку, перевязанную розовой ленточкой. А это – к столу, оп-ля-ля! – Он торжественно извлек из сумки бутылку настоящей Смирновской водки, привезенной из Москвы. – Это тебе не местное дерьмо, и даже не «Столичная». Столовое вино номер двадцать один! Дай-ка я тебя обниму, только чего не подумай! Несмотря на то, что здесь это в моде, у меня нормальная сексуальная ориентация.
– Ну, спасибо, удружил! – Мы обнялись.
– Лахундра, – он обернулся к автомобилю. – Ну, где же ты застряла, ей Богу. – А ну, подавай-ка сюда сюрприз.
– Какой еще сюрприз, – в недоумении спросил я. – Вы еще чего-то заготовили?
– Сюрприз, да еще какой, только в обморок не падай! Не будешь? Огромный как гора, расцветший, так сказать, на сытных американских хлебах и пиве, гигант русской мысли, отец, как говорили классики, отечественной демократии… Ну, где он там? Выходи, мерзавец!
– В машине застрял, боров, вылезти никак не может, – Мишкина жена смеялась.
– А ну, вытаскивай его, что это за безобразие.
– Да сейчас, черт побери, нога зацепилась – голос был мужским, немного хриплым, и безусловно знакомым. Рот у меня открылся от удивления, я потряс головой, решив что выпил лишнего, а может быть и угорел: из машины, покачиваясь, выплывал цветущий фиолетовыми цветами куст в деревянной бадье.
– Что это? – с испугом спросил я.
– Сейчас увидишь, – Мишка с удовольствием почесал бороду. – Ну, Андрей, откройся, как восточный сезам в сказках про Синбада-Морехода. Да открывайся ты, увалень!
– Здравствуй, Саша. – Куст покачнулся, приоткрыв изрядно располневшего и опухшего, по-видимому от недавнего возлияния, Андрея Бородина, неизвестно откуда взявшегося в наших краях. – С днем рождения тебя. Это цветущее дерево – мой подарок обитателям этой плодоносимой… Плодо… У, блин!
– Плодоносной, – подсказал я. – Плодоносящей.
– Как хорошо, что ты меня понимаешь… Плодонасносящей Долины. Цвети и ты. Цвести всегда, цвести везде, до дней последних донца!
– Ты откуда взялся? – Я отметил про себя, что Андрей болен той же болезнью, что и я – он упорно цитировал советских классиков, слегка перевирая слова.
– Да понимаешь, семинар здесь проходил по компьютерным сетям, вот я и заехал.
– Врет он все, ни на какой семинар и ходить не думал. Все три дня дома просидел и пивом накачивался, а водкой усугублял. – Мишка радостно потер руки. – Еле его удалось в машину загрузить, обормота, ни хрена не соображал и ногами отбрыкивался. Ну что, хороший сюрприз? Надо выпить. За встречу. Или, за день рождения!
– За встречи в день рождения. За друзей. За то, чтобы мы виделись почаще.
– Ну, давай, – Андрей брезгливо прищурился, посмотрев на водку, плескавшуюся на дне пластикового стаканчика. – Не могу видеть ее, проклятую, – будто извиняясь, объяснил он, заметив растерянное выражение на моем лице.
– Да о чем разговор, не хочешь – не пей. Здесь же все свои. Я тоже пить не хочу, чисто символически…
– Нет, нет, за тебя я выпью, – он зажмурился, судорожно сделал глоток, и застыл, словно удостоверяясь в том, что огненная вода опускается по пищеводу в желудок.
С Андреем меня связывали ностальгические воспоминания о прошедшей и навсегда исчезнувшей жизни. Высокий, тогда еще худой парень с грустными глазами, появился в нашей лаборатории в Москве много лет назад. Физтеховский дипломник поразил нас своими незаурядными способностями, граничащими с гениальностью, пристрастием к изучению экзотических языков – он все время таскал с собой истрепанные учебники финского и санскрита, а более всего – запредельной безалаберностью, заставлявшей холодеть кровь в венах. Работал Андрей преимущественно по настроению, которое как правило приходило к нему ночами, из-за чего у него периодически возникали конфликты с начальством. Впрочем, в те редкие периоды, когда настроение к нему действительно приходило, работал он просто-таки блестяще.
Однажды он исчез на несколько дней, никому ничего не сказав, и неожиданно позвонил мне из забытой Богом деревушки, примерно на полпути между Москвой и Питером. Оказалось, что Андрей решил посмотреть какую-то экспозицию в Эрмитаже, денег на обратный билет не хватило, и он решил возвращаться в столицу на перекладных, но застрял где-то посередине.
Другой историей, ставшей почти что классической, была ударная работа Андрея по завершению своего проекта. Заведующий отделом, взбешенный неконтролируемым длинноволосым гением, не отпустил его в отпуск, и Андрей, почесывая затылок, решил наверстать упущенное в последнюю ночь. Он действительно сидел до утра, продемонстрировав онемевшему от удивления руководителю плоды своего рвения: вариант игры «Тетрис», написанный для цветного терминала французского компьютера чрезвычайно редкой масти.
В самом начале перестройки, навсегда покончившей с бывшей Академией Наук, Андрей поехал к своему приятелю в Польшу, оттуда, полностью игнорируя границы и визы, каким-то образом на мотоцикле добрался до Амстердама, и, загнав двухколесное средство передвижения, решил посмотреть на Кембридж, родину законов Ньютона и дуализма волна-частица. Пользуясь расслабленностью голландских пограничников, он просочился на паром, идущий на Британские острова, но, по прибытии в туманный Альбион, его все-таки засекли и пересадили на аналогичный паром, возвращающийся в Голландию. Что произошло дальше – никому до сих пор неизвестно, по слухам, Андрей почти неделю ездил взад-вперед, передаваемый из рук в руки представителям Великобритании и Нидерландов.
Всплыл Андрей примерно через месяц в Америке, у одного из своих физтеховских приятелей, к тому времени создавшего маленькую компьютерную фирму. С тех пор у московских знакомых часто звонил вечерами телефон – в Америке Андрею было скучно, и он часами трепался о жизни, не вешая трубку даже тогда, когда у него дома заканчивалось пиво, и ему приходилось выбегать в магазин…
– Ты чего, слоняра, плохо тебе, что ли? Перебрал?
Это Мишка, спасибо тебе, дорогой, кроме тебя никто даже не заметил, что я исчез.
– Да нет. Все нормально.
– Вот только сказки мне не рассказывай, на тебе лица нет. Что-нибудь случилось? А, может быть, тебе еще сто грамм налить?
– Нет, спасибо. Мне уже хватит, еще машину домой вести.
– Подумаешь, жена отвезет.
– Ох, отвезет. Еще как отвезет. Меня завтра утром ждет маленький семейный скандал.
– А ты выпей еще немного, и не переживай.
– Да не хочу я. Давай лучше посидим.
– Ладно, тогда дай закурить.
– Держи. Беломора нет, извини. Только Мальборо с пониженным содержанием никотина.
– Ты что, типа того, что… Ну, короче, осознаешь, что постарел еще на год? – Мишка подозрительно уставился на меня. – Классические раздумья о смысле жизни?
– А что, не постарел? Хреново мне, слушай. Сбылась мечта идиота: живу в Америке, получаю зарплату. Жара. Осточертело все.
– Эй, ты это брось. Чего тебе не хватает? Не так уж здесь и плохо… Глядишь, разбогатеешь, будешь каждый день жевать что-нибудь такое, креветок в винно-ананасовом соусе, а морда у тебя заплывет салом… Начнешь читать окружающим нравоучения. Но вначале надо разбогатеть.
– Ешь ананасы, рябчиков жуй. А зачем? И что будет потом? В чем смысл и цель нашего существования? Да я с собой покончу!
– Ты отрицаешь американскую мечту и американскую трагедию одновременно. Впрочем, я знаю, чем ты болен. – Мишка снисходительно посмотрел на меня. – У тебя кризис среднего возраста. Со всеми бывает. Жизнь не удалась, или могла быть лучше. Слушай, я понимаю, тебя жена достала. Меня законная лахундра тоже извела, ну и что, я не унываю. Заведи себе любовницу, что ли.
– Да не хочу я.
– Не пори херню. Пить ты не хочешь, женщин ты не любишь. Послушай меня, отвлечешься, вот увидишь, жизнь снова покажется прекрасной.
– Может быть, ты и прав. Скучно здесь жить.
– Кончай нудить, ну тебя на хрен! Не так уж здесь и плохо, знакомых одних миллион понаехал. А девки? Девки так и шныряют, глазастые, в шортиках, загореленькие. Нимфы водопада! Ох, Божья воля!
– Ну ладно, уговорил, пойдем, посмотрим жадными, распутными глазами на этих нимф. – Хандра и нытье неожиданно показались мне смешными, я встал и похлопал Мишку по плечу. – На твоем дне рождения я тебя приду утешать, договорились?
– Заметано.
– Пошли еще примем по одной. И пусть все катится к чертовой матери!
– Вот это разговор! За что тебя люблю, кстати, у тебя всегда второе дыхание открывается. А ну-ка, барышни, расступись!
И покатилось, и полетело. Не помню, как попал домой, ночью за мной гонялся покойный старый большевик, грозя мне сухим, скрюченным пальцем, потом он меня расстреливал из парабеллума. Мне было обидно: этот самый парабеллум, принадлежавший то ли Ворошилову, то ли Котовскому, я видел во время школьной экскурсии в музей Советской Армии. Я пытался доказать старику, что давно вышел из пионерского возраста, что живу в Америке и расстреливать меня он не имеет права, а утром, как и ожидалось, проснулся с жуткой головной болью, радуясь тому, что до сих пор живу на поверхности голубой планеты.
Глава 6
– Не горят, сволочи.
– Да ты не те угли покупаешь, надо пропитанные керосином брать, знаешь как они занимаются?
– Знаю, знаю, – я мрачно продолжал свою миротворческо-поджигательскую деятельность. Угли дымились, в воздух поднималось мутное облачко ядовитых газов. Алкоголь не сочетался с местным климатом, от жары и керосинового чада сознание начало свои обычные фокусы. Симптомы были мне хорошо знакомы: я занялся поисками смысла жизни.
Пустота. Работа с девяти утра до одиннадцати вечера. Пару раз в неделю дома заканчивается жратва, и приходится ехать в супермаркет, благо он работает двадцать четыре часа в сутки. Как мы только жили в Союзе Советских, Социалистических и не знаю чего еще… Воистину, не хлебом единым жив человек. И еще – какая чертова уйма мелочей необходима человеку для комфорта. Каждый месяц в этом убеждаюсь.
Черт бы все побрал. Все эти сверкающие машины, жадно пожирающие бензин, одноэтажные дома с убогой неоновой рекламой. Неестественный сплав народов мира, среди которых преобладают выходцы из Юго-Восточной Азии и мексиканцы. Такой будет наша планета будущего – гамбургеры в грязных забегаловках, бензин в автомобильных баках, жевательная резинка на расплавленном от жары асфальте.
Господи, ты же понимаешь меня. Где осталась та, хоть немного напоминающая нормальную, жизнь? Где узкие улочки старинных городов, выходящие на ратушную площадь, где эти соборы, переплетением прозрачных кружев протыкающие небо? Где запах кофе, терпкого вина, освещенные разноцветными лампочками бары, воздух в которых клубится сизыми облаками табачного дыма. Лавки букинистов, пахнущие желтой, пыльной, хрупкой бумагой. Падающие на площадь желтые листья, готические шпили, подсвеченные прожекторами, и этот сладкий запах дымка, глинтвейн, разливаемый в глиняные кружки морозным рождественским вечером. Где те безумные вечера, когда на город падает первый снег, и улицы, дома с черепичными крышами, садики и деревья покрываются белым одеялом? Куда делись вы, освещенные окна, музыка, вырывающаяся на улицу, дом с эркерами, темный подъезд, и колокольный звон. Неужели, неужели всего этого уже никогда не будет? Где вы, тусклые внутренности трамваев, искрящие электричеством усики троллейбусов, бюсты классиков в мрачном коридоре, и фортепианные аккорды, завихряющие снежинки, падающие на памятник Петру Ильичу.
Мимолетное воспоминание исчезло. Обливаясь потом и закашлявшись от удушливого чада, я с удовлетворением отметил, что угли наконец начали разгораться. Гости, тем временем, понемногу собирались. Приехали знакомые жены: сухонькая, вертлявая Вика со своей, как две капли воды похожей на нее сестрой, и их высокие, торопливые голоса с южными интонациями вызвали у меня мгновенный, но, к счастью, непродолжительный приступ мигрени. Потом появился мой сослуживец Саша с женой и ребенком одиннадцати лет, сопровождаемый тещей и тестем. Родственники приехали погостить к дочке и, казалось, раздумали уезжать. По крайней мере, они жили у Саши уже около года. Теща со страдальческим лицом уселась на скамейку, извлекла из сумки пластмассовый веер, купленный в китайском квартале Сан-Франциско, и начала им обмахиваться. Тесть нерешительно поздравил меня, немного помялся, совершив пару кругов вокруг жаровни, и, стесняясь, предложил выпить за мое здоровье.
– А чего, хорошая идея, – поддержал его Саша, и тут же сам собой случился классический тост «на троих».
Несмотря на то, что после выпитого грустное настроение начало уходить, я отметил про себя, что основной костяк приглашенных еще не собрался, и мне надо быть осторожным со спиртными напитками. Практика проведения подобных мероприятий свидетельствовала о том, что каждый вновь приходящий гость обязательно пьет с именинником, что, в сочетании с чадом, поднимающимся от жаровни, оказывает совершенно убийственное влияние на физиологические функции виновника торжества, и обычно заканчивается его полной отключкой и ужасающей головной болью, предательски возникающей на следующее утро.
– Ну, как вам здесь? – из вежливости спросил я Сашиного тестя. – Привыкли уже?
– Да привыкли, привыкли конечно. Только вот супруга жалуется, жарко ей. А так неплохо, парки красивые. Сытно, богато. Машины хорошие.
– Ааа, ну да, – вяло согласился я, почему-то вспомнив Некрасова. Начало этого стихотворения я так и не смог восстановить в памяти, но общий ритм: «Парки Красивые. Сытно, Богато. Машины Хорошие», неуловимо напоминал мне русского классика. Требовалось только логическое завершение, которое само напрашивалось: «Только не сжата полоска одна».
Разговор с тестем сам собой иссяк, разбившись, как океанская волна, об утес классических ассоциаций. К тому же, после трагического спора с Виктором Матвеевичем я решил всегда и во всем соглашаться с представителями старшего поколения.
Женщины продолжали оживленно щебетать. Я прислушался: они как всегда обсуждали распродажи тряпок в каких-то, неизвестных мне магазинах…
Разве может на пропитанных керосином углях получиться настоящее, пахнущее дымом мясо? Нет, нет, и еще раз нет. Я это вам говорю, я-то понимаю толк в дыме, поднимающемся от жадных языков пламени, каждое дерево придает умерщвленной плоти неповторимый аромат. Саксаул, высохшая сосна, ветви черемухи, даже ваша, осточертевшая мне секвойя. Из всех обитателей нашей долины только иранские эмигранты сохранили культуру приготовления мяса. Их гортанный язык напоминает мне лиц кавказской национальности, они дружелюбны, в их магазинах продаются кошерные израильские огурцы, словом – им наплевать на ислам, христианство и иудаизм. Они просто живут здесь, растят детей, и продают медные турки и заварные чайники. Если бы не вы, ребята, я бы здесь окочурился, ведь только у вас можно было найти нормальный чай. А все шах виноват. Уже лет тридцать прошло, а вы его помните. Решил, понимаете, внедрить цивилизацию. Внедрил… А спираль истории отбросила страну в средние века, женщины в паранджах, священная война…
Смешение кровей и мировоззрений, слава Богу, потеряло в Америке всякое значение. Если когда-нибудь я полюблю эту страну, так разве что за ее терпимость и относительное человеколюбие. Как у Высоцкого: «Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса.»
– Бррр… Куда унес меня этот тост? Только не обращать внимания. Все нормально. Вот сейчас, угли, наконец, разгорятся, и день рождения покатится вперед, как паровоз, выпускающий клубы пара. Наш паровоз вперед летит! – Я твердо решил больше не пить.
Приглашенные продолжали прибывать. Подъехал восьмицилиндровый «Меркурий» серебристо-голубоватого оттенка, и я облегченно вздохнул. Приехавший на нем Мишка был заводилой компании, очаровательным бородатым весельчаком и хулиганом, оживляющим любое сборище, состоявшее из разнородных, и, зачастую, мало знакомых друг с другом людей.
– Ага! – Загромыхал он. – Хранитель огня! Слоняра! Расти большим и здоровым! – он сунул мне в руки коробку, перевязанную розовой ленточкой. А это – к столу, оп-ля-ля! – Он торжественно извлек из сумки бутылку настоящей Смирновской водки, привезенной из Москвы. – Это тебе не местное дерьмо, и даже не «Столичная». Столовое вино номер двадцать один! Дай-ка я тебя обниму, только чего не подумай! Несмотря на то, что здесь это в моде, у меня нормальная сексуальная ориентация.
– Ну, спасибо, удружил! – Мы обнялись.
– Лахундра, – он обернулся к автомобилю. – Ну, где же ты застряла, ей Богу. – А ну, подавай-ка сюда сюрприз.
– Какой еще сюрприз, – в недоумении спросил я. – Вы еще чего-то заготовили?
– Сюрприз, да еще какой, только в обморок не падай! Не будешь? Огромный как гора, расцветший, так сказать, на сытных американских хлебах и пиве, гигант русской мысли, отец, как говорили классики, отечественной демократии… Ну, где он там? Выходи, мерзавец!
– В машине застрял, боров, вылезти никак не может, – Мишкина жена смеялась.
– А ну, вытаскивай его, что это за безобразие.
– Да сейчас, черт побери, нога зацепилась – голос был мужским, немного хриплым, и безусловно знакомым. Рот у меня открылся от удивления, я потряс головой, решив что выпил лишнего, а может быть и угорел: из машины, покачиваясь, выплывал цветущий фиолетовыми цветами куст в деревянной бадье.
– Что это? – с испугом спросил я.
– Сейчас увидишь, – Мишка с удовольствием почесал бороду. – Ну, Андрей, откройся, как восточный сезам в сказках про Синбада-Морехода. Да открывайся ты, увалень!
– Здравствуй, Саша. – Куст покачнулся, приоткрыв изрядно располневшего и опухшего, по-видимому от недавнего возлияния, Андрея Бородина, неизвестно откуда взявшегося в наших краях. – С днем рождения тебя. Это цветущее дерево – мой подарок обитателям этой плодоносимой… Плодо… У, блин!
– Плодоносной, – подсказал я. – Плодоносящей.
– Как хорошо, что ты меня понимаешь… Плодонасносящей Долины. Цвети и ты. Цвести всегда, цвести везде, до дней последних донца!
– Ты откуда взялся? – Я отметил про себя, что Андрей болен той же болезнью, что и я – он упорно цитировал советских классиков, слегка перевирая слова.
– Да понимаешь, семинар здесь проходил по компьютерным сетям, вот я и заехал.
– Врет он все, ни на какой семинар и ходить не думал. Все три дня дома просидел и пивом накачивался, а водкой усугублял. – Мишка радостно потер руки. – Еле его удалось в машину загрузить, обормота, ни хрена не соображал и ногами отбрыкивался. Ну что, хороший сюрприз? Надо выпить. За встречу. Или, за день рождения!
– За встречи в день рождения. За друзей. За то, чтобы мы виделись почаще.
– Ну, давай, – Андрей брезгливо прищурился, посмотрев на водку, плескавшуюся на дне пластикового стаканчика. – Не могу видеть ее, проклятую, – будто извиняясь, объяснил он, заметив растерянное выражение на моем лице.
– Да о чем разговор, не хочешь – не пей. Здесь же все свои. Я тоже пить не хочу, чисто символически…
– Нет, нет, за тебя я выпью, – он зажмурился, судорожно сделал глоток, и застыл, словно удостоверяясь в том, что огненная вода опускается по пищеводу в желудок.
С Андреем меня связывали ностальгические воспоминания о прошедшей и навсегда исчезнувшей жизни. Высокий, тогда еще худой парень с грустными глазами, появился в нашей лаборатории в Москве много лет назад. Физтеховский дипломник поразил нас своими незаурядными способностями, граничащими с гениальностью, пристрастием к изучению экзотических языков – он все время таскал с собой истрепанные учебники финского и санскрита, а более всего – запредельной безалаберностью, заставлявшей холодеть кровь в венах. Работал Андрей преимущественно по настроению, которое как правило приходило к нему ночами, из-за чего у него периодически возникали конфликты с начальством. Впрочем, в те редкие периоды, когда настроение к нему действительно приходило, работал он просто-таки блестяще.
Однажды он исчез на несколько дней, никому ничего не сказав, и неожиданно позвонил мне из забытой Богом деревушки, примерно на полпути между Москвой и Питером. Оказалось, что Андрей решил посмотреть какую-то экспозицию в Эрмитаже, денег на обратный билет не хватило, и он решил возвращаться в столицу на перекладных, но застрял где-то посередине.
Другой историей, ставшей почти что классической, была ударная работа Андрея по завершению своего проекта. Заведующий отделом, взбешенный неконтролируемым длинноволосым гением, не отпустил его в отпуск, и Андрей, почесывая затылок, решил наверстать упущенное в последнюю ночь. Он действительно сидел до утра, продемонстрировав онемевшему от удивления руководителю плоды своего рвения: вариант игры «Тетрис», написанный для цветного терминала французского компьютера чрезвычайно редкой масти.
В самом начале перестройки, навсегда покончившей с бывшей Академией Наук, Андрей поехал к своему приятелю в Польшу, оттуда, полностью игнорируя границы и визы, каким-то образом на мотоцикле добрался до Амстердама, и, загнав двухколесное средство передвижения, решил посмотреть на Кембридж, родину законов Ньютона и дуализма волна-частица. Пользуясь расслабленностью голландских пограничников, он просочился на паром, идущий на Британские острова, но, по прибытии в туманный Альбион, его все-таки засекли и пересадили на аналогичный паром, возвращающийся в Голландию. Что произошло дальше – никому до сих пор неизвестно, по слухам, Андрей почти неделю ездил взад-вперед, передаваемый из рук в руки представителям Великобритании и Нидерландов.
Всплыл Андрей примерно через месяц в Америке, у одного из своих физтеховских приятелей, к тому времени создавшего маленькую компьютерную фирму. С тех пор у московских знакомых часто звонил вечерами телефон – в Америке Андрею было скучно, и он часами трепался о жизни, не вешая трубку даже тогда, когда у него дома заканчивалось пиво, и ему приходилось выбегать в магазин…
***
День рождения развивался по своим законам. Гости все приезжали, и когда за мое здоровье были выпиты бесчисленные тосты, а мясо зажарено и съедено, я неожиданно почувствовал, что земля слегка покачивается под ногами. На землетрясение это не было похоже, и я с недовольством отметил, что все-таки, видимо, выпил больше, чем полагалось. В голове гудело, голоса гостей сливались в ровный шум, подобный морскому прибою, поднимающийся и опускающийся, изредка прерываемый взрывами хохота. Мне захотелось побыть одному, и, достав из кармана пачку сигарет, я побрел к берегу ручья и сел на землю. Некоторое время я боролся с неустойчивостью окружающего пространства, преодолевая желание лечь и заснуть, потом закурил сигарету и вдруг вспомнил, что стал старше еще на год. От этой мысли стало горько: я неумолимо старел, перевалив уже за возраст Христа, мало чего добившись в этой жизни, занимаясь нелюбимой работой, вечерами выслушивая недовольные нотации жены. И так будет год за годом, вернее, уже не будет ничего. Или, почти ничего. Это ведь у Блока была ночь, улица, фонарь и аптека. У меня будет вечный день, духота, обжигающее солнце, домишки барачного типа, выжженная трава и тяжелое чувство сытости, переходящее в икоту.– Ты чего, слоняра, плохо тебе, что ли? Перебрал?
Это Мишка, спасибо тебе, дорогой, кроме тебя никто даже не заметил, что я исчез.
– Да нет. Все нормально.
– Вот только сказки мне не рассказывай, на тебе лица нет. Что-нибудь случилось? А, может быть, тебе еще сто грамм налить?
– Нет, спасибо. Мне уже хватит, еще машину домой вести.
– Подумаешь, жена отвезет.
– Ох, отвезет. Еще как отвезет. Меня завтра утром ждет маленький семейный скандал.
– А ты выпей еще немного, и не переживай.
– Да не хочу я. Давай лучше посидим.
– Ладно, тогда дай закурить.
– Держи. Беломора нет, извини. Только Мальборо с пониженным содержанием никотина.
– Ты что, типа того, что… Ну, короче, осознаешь, что постарел еще на год? – Мишка подозрительно уставился на меня. – Классические раздумья о смысле жизни?
– А что, не постарел? Хреново мне, слушай. Сбылась мечта идиота: живу в Америке, получаю зарплату. Жара. Осточертело все.
– Эй, ты это брось. Чего тебе не хватает? Не так уж здесь и плохо… Глядишь, разбогатеешь, будешь каждый день жевать что-нибудь такое, креветок в винно-ананасовом соусе, а морда у тебя заплывет салом… Начнешь читать окружающим нравоучения. Но вначале надо разбогатеть.
– Ешь ананасы, рябчиков жуй. А зачем? И что будет потом? В чем смысл и цель нашего существования? Да я с собой покончу!
– Ты отрицаешь американскую мечту и американскую трагедию одновременно. Впрочем, я знаю, чем ты болен. – Мишка снисходительно посмотрел на меня. – У тебя кризис среднего возраста. Со всеми бывает. Жизнь не удалась, или могла быть лучше. Слушай, я понимаю, тебя жена достала. Меня законная лахундра тоже извела, ну и что, я не унываю. Заведи себе любовницу, что ли.
– Да не хочу я.
– Не пори херню. Пить ты не хочешь, женщин ты не любишь. Послушай меня, отвлечешься, вот увидишь, жизнь снова покажется прекрасной.
– Может быть, ты и прав. Скучно здесь жить.
– Кончай нудить, ну тебя на хрен! Не так уж здесь и плохо, знакомых одних миллион понаехал. А девки? Девки так и шныряют, глазастые, в шортиках, загореленькие. Нимфы водопада! Ох, Божья воля!
– Ну ладно, уговорил, пойдем, посмотрим жадными, распутными глазами на этих нимф. – Хандра и нытье неожиданно показались мне смешными, я встал и похлопал Мишку по плечу. – На твоем дне рождения я тебя приду утешать, договорились?
– Заметано.
– Пошли еще примем по одной. И пусть все катится к чертовой матери!
– Вот это разговор! За что тебя люблю, кстати, у тебя всегда второе дыхание открывается. А ну-ка, барышни, расступись!
И покатилось, и полетело. Не помню, как попал домой, ночью за мной гонялся покойный старый большевик, грозя мне сухим, скрюченным пальцем, потом он меня расстреливал из парабеллума. Мне было обидно: этот самый парабеллум, принадлежавший то ли Ворошилову, то ли Котовскому, я видел во время школьной экскурсии в музей Советской Армии. Я пытался доказать старику, что давно вышел из пионерского возраста, что живу в Америке и расстреливать меня он не имеет права, а утром, как и ожидалось, проснулся с жуткой головной болью, радуясь тому, что до сих пор живу на поверхности голубой планеты.
Глава 6
Моя семейная жизнь сломалась от одного-единственного телефонного звонка. Бывает и не такое в нашей жизни: хорошо известно, что спина верблюда выдерживает М соломинок и ломается под соломинкой за номером М + 1. Я навсегда запомнил этот эпиграф к толстой книжке, когда-то купленной на Арбате. У книжки этой было весьма многообещающее, отдающее древней библейской мудростью название: «Теория Катастроф».
Тем вечером к нам заехал Сергей, и предложил выпить за день рождения своего сына. Сергей к тому времени успел прожить в Америке почти месяц, он пока что обитал у друзей и, в ожидании скорого приезда семьи, активно, но безуспешно занимался поисками квартиры.
Вполне уважаемый повод для принятия внутрь алкоголя, день рождения, да еще и законорожденного сына, все же вызвал негодование супруги. Она отозвала меня на кухню и в очередной раз заявила, что ей надоели мои друзья и собутыльники, что меня ждет плохой конец, и что если я не прекращу, не образумлюсь и …
Ох, Господи! Скажи мне, если бы я ее тогда послушал, может быть, был бы сейчас счастлив? Нет? А вдруг? Ты же наверняка знаешь, что такое счастье, седобородый. Признайся, ты не в состоянии контролировать жизни миллиардов человеческих существ, расплодившихся на планете. Задача твоя была куда более проста в те добрые, старые времена. Да чего там, ты даже Адама с Евой не смог обуздать. Слушай, Бог, кстати, меня ужасно интересует, как это от Адама с Евой произошли азиаты? Их ведь уже миллиард с лишним. А твоего избранного народа, судя по последней переписи населения планеты, всего осталось миллионов пятнадцать. Так куда же ты смотрел, если ты есть? Или это просто естественно-научные мутации?
Не успели мы выпить первую стопку, как раздался настойчивый телефонный звонок. Так всегда бывает, когда вдруг начнется интересный фильм по телевизору, или, проголодавшись, сядешь за стол, подцепишь на вилку первый кусок, и… За это я недолюбливал телефон. Но трубку все-таки снял.
В ней что-то потрескивало, я с досадой посмотрел на поднесенную ко рту рюмку, и решил завершить начатое. Эта вполне понятная человеческая слабость, возможно, все и решила.
– С вами говорит оператор компании Эм-Си-Ай, Чикаго, штат Иллинойс. – неожиданно прорвался сквозь шумы женский голос. Вы будете разговаривать с Эндрю Бо-Родин?
– Ах, ну да, конечно, – растерялся я. – Серега, представляешь, Андрюха Бородин звонит. – В груди у меня уже разлилось приятное, расслабляющее тепло. Я начинал любить все человечество без исключения. Неожиданно, пока в трубке надрывно пели электронные цикады, я почувствовал себя маленькой капелькой плесени, покрывающей поверхность Земного шарика. Действительно, представим себе, что мы попали куда-нибудь на Альфа Центавра. В коридорах ползают инопланетяне с щупальцами. Летают стрекозы с размахом крыльев в три метра. Да рядом с ними любой Австралийский пигмей с бумерангом и со слезящимися глазами покажется мне роднее всех родных! Почему-то вслед за пигмеем я вспомнил о лошади Прежевальского, Монгольских степях, иероглифах, сопках Манчьжурии и спящих в них героях. И о том, кто, согласно изрядно устаревшей школьной программе, был и теперь живее всех живых.
– Спасибо за пользование Эм-Си-Ай, – в трубке снова зашипело, потом щелкнуло и забулькало, как будто кто-то откупоривал бутылку пива и жадно пил из горлышка.
– Андрей? Откуда он взялся, надо же? Привет ему от меня передай! – Сергей с аппетитом вцепился зубами в ляжку зажаренного цыпленка.
– Он недавно приезжал, как раз на мой день рождения. Раздобрел, и ты знаешь, кажется образумился. Алло? – Андрея не было слышно, потом в трубке что-то пискнуло. – Алло?
– Добрый вечер, – голос Андрея был слегка растерянным. – Извини пожалуйста, что я тебе звоню. У вас там не очень поздно? – Мой собеседник отчетливо звякнул чем-то стеклянным, сделал глоток и беззастенчиво рыгнул прямо в телефонную трубку.
– Да нет, что ты, – я подмигнул Сергею. – Ты знаешь, у меня сейчас Сергей в гостях. Еще его не забыл? Он ведь у тебя руководителем диплома был…
– Сергей? Ну надо же… Привет ему огромный. Слушай, здесь такое дело… – Андрей замялся. – Ты только извини, мне больше не к кому обратиться. Понимаешь, я лечу из Вашингтона в Сиэттл, меня там на работу приглашают. И надо же такому случиться, я машинально засунул бумажник в чемодан, а его потеряли. Чемодан, то есть, не бумажник. Вернее, бумажник тоже потеряли, вместе с чемоданом. Ты еще успеваешь следить за ходом моих мыслей? – В Чикаго снова забулькало.
– Да, более или менее, все понятно, чего уж тут разбираться. Ты – типичный представитель потерянного поколения.
– Ну да, – Андрей запнулся, не в силах осознать всей глубины моего исторического обобщения. – Я совершенно без всего остался – ни денег, ни документов. Сейчас, подожди секунду – В телефоне булькнуло. – Ты бы не мог мне дать номер твоей кредитной карточки? Я как только приеду, сразу же свои счета восстановлю и деньги отдам. Мне буквально на пару дней, если это тебя только не затруднит.
– Ну, конечно, о чем разговор, – нерешительно промямлил я, еще с секунду посомневавшись, но уже нащупывая бумажник. – Записывай…
– Спасибо тебе огромное, – в голосе Андрея почувствовалось явное облегчение. Да, вот еще, – Андрей снова смутился. – Чтобы я мог как-то рассчитывать свои финансы, какой у тебя кредит? Знаешь, мне, может быть, придется за гостиницу платить, пока я квартиру не сниму, прожить пару дней.
– Да не волнуйся, кредит огромный, чуть ли не двадцать пять тысяч баксов.
– Ну ладно, век тебе буду обязан. Я сразу же позвоню, как устроюсь. Сереге еще раз привет.
– Спасибо, тебе от него тоже, – я повесил трубку.
– Ты чего, так запросто дал ему номер кредитки? – Сергей с удивлением посмотрел на меня. – Смотри, Андрей – он человек такой, специальный. Пропьет все за две недели. Кому-нибудь морду набьет, разобьет пару венецианских зеркал семнадцатого века в эксклюзивном ресторане, и фюить… Плакали твои денежки.
– Да ладно тебе, он теперь совсем другим стал. Я ему доверяю, понимаешь, у него багаж пропал, а в нем все документы и деньги.
– Ах, ну если так… Короче, тебе виднее.
Еще не зная о том, какой сюрприз готовит мне будущее, мы мирно допили водку, и, будучи в бесшабашном состоянии духа, я проскользнул в спальню, воровато юркнул в постель, и мгновенно заснул.
Как и было обещано, через пару дней Андрей позвонил.
– Привет, – судя по голосу, он был навеселе.
– Ну чего, устроился? Все нормально?
– Да, сейчас, запиши мой телефон. – Андрей засопел, и почему-то начал позвякивать чем-то металлическим, скорее всего крышками от кастрюль. Так, опохмелившись, шуруют на кухне в судорожных поисках хоть какой-нибудь закуски.
– Записываю…
– Четыре. Два. Нет, три. Нет, все-таки два. Да ну его на хрен! Слушай, короче, тут обнаружились некоторые непредвиденные обстоятельства. Счет у меня в другом штате, на восточном побережье, и местный банк мне выдать кредит отказался. К сожалению, все это займет еще несколько дней. Но ты не волнуйся, я совсем немного пока потратил. Деньги вышлю на следующей неделе, идет?
Тем вечером к нам заехал Сергей, и предложил выпить за день рождения своего сына. Сергей к тому времени успел прожить в Америке почти месяц, он пока что обитал у друзей и, в ожидании скорого приезда семьи, активно, но безуспешно занимался поисками квартиры.
Вполне уважаемый повод для принятия внутрь алкоголя, день рождения, да еще и законорожденного сына, все же вызвал негодование супруги. Она отозвала меня на кухню и в очередной раз заявила, что ей надоели мои друзья и собутыльники, что меня ждет плохой конец, и что если я не прекращу, не образумлюсь и …
Ох, Господи! Скажи мне, если бы я ее тогда послушал, может быть, был бы сейчас счастлив? Нет? А вдруг? Ты же наверняка знаешь, что такое счастье, седобородый. Признайся, ты не в состоянии контролировать жизни миллиардов человеческих существ, расплодившихся на планете. Задача твоя была куда более проста в те добрые, старые времена. Да чего там, ты даже Адама с Евой не смог обуздать. Слушай, Бог, кстати, меня ужасно интересует, как это от Адама с Евой произошли азиаты? Их ведь уже миллиард с лишним. А твоего избранного народа, судя по последней переписи населения планеты, всего осталось миллионов пятнадцать. Так куда же ты смотрел, если ты есть? Или это просто естественно-научные мутации?
Не успели мы выпить первую стопку, как раздался настойчивый телефонный звонок. Так всегда бывает, когда вдруг начнется интересный фильм по телевизору, или, проголодавшись, сядешь за стол, подцепишь на вилку первый кусок, и… За это я недолюбливал телефон. Но трубку все-таки снял.
В ней что-то потрескивало, я с досадой посмотрел на поднесенную ко рту рюмку, и решил завершить начатое. Эта вполне понятная человеческая слабость, возможно, все и решила.
– С вами говорит оператор компании Эм-Си-Ай, Чикаго, штат Иллинойс. – неожиданно прорвался сквозь шумы женский голос. Вы будете разговаривать с Эндрю Бо-Родин?
– Ах, ну да, конечно, – растерялся я. – Серега, представляешь, Андрюха Бородин звонит. – В груди у меня уже разлилось приятное, расслабляющее тепло. Я начинал любить все человечество без исключения. Неожиданно, пока в трубке надрывно пели электронные цикады, я почувствовал себя маленькой капелькой плесени, покрывающей поверхность Земного шарика. Действительно, представим себе, что мы попали куда-нибудь на Альфа Центавра. В коридорах ползают инопланетяне с щупальцами. Летают стрекозы с размахом крыльев в три метра. Да рядом с ними любой Австралийский пигмей с бумерангом и со слезящимися глазами покажется мне роднее всех родных! Почему-то вслед за пигмеем я вспомнил о лошади Прежевальского, Монгольских степях, иероглифах, сопках Манчьжурии и спящих в них героях. И о том, кто, согласно изрядно устаревшей школьной программе, был и теперь живее всех живых.
– Спасибо за пользование Эм-Си-Ай, – в трубке снова зашипело, потом щелкнуло и забулькало, как будто кто-то откупоривал бутылку пива и жадно пил из горлышка.
– Андрей? Откуда он взялся, надо же? Привет ему от меня передай! – Сергей с аппетитом вцепился зубами в ляжку зажаренного цыпленка.
– Он недавно приезжал, как раз на мой день рождения. Раздобрел, и ты знаешь, кажется образумился. Алло? – Андрея не было слышно, потом в трубке что-то пискнуло. – Алло?
– Добрый вечер, – голос Андрея был слегка растерянным. – Извини пожалуйста, что я тебе звоню. У вас там не очень поздно? – Мой собеседник отчетливо звякнул чем-то стеклянным, сделал глоток и беззастенчиво рыгнул прямо в телефонную трубку.
– Да нет, что ты, – я подмигнул Сергею. – Ты знаешь, у меня сейчас Сергей в гостях. Еще его не забыл? Он ведь у тебя руководителем диплома был…
– Сергей? Ну надо же… Привет ему огромный. Слушай, здесь такое дело… – Андрей замялся. – Ты только извини, мне больше не к кому обратиться. Понимаешь, я лечу из Вашингтона в Сиэттл, меня там на работу приглашают. И надо же такому случиться, я машинально засунул бумажник в чемодан, а его потеряли. Чемодан, то есть, не бумажник. Вернее, бумажник тоже потеряли, вместе с чемоданом. Ты еще успеваешь следить за ходом моих мыслей? – В Чикаго снова забулькало.
– Да, более или менее, все понятно, чего уж тут разбираться. Ты – типичный представитель потерянного поколения.
– Ну да, – Андрей запнулся, не в силах осознать всей глубины моего исторического обобщения. – Я совершенно без всего остался – ни денег, ни документов. Сейчас, подожди секунду – В телефоне булькнуло. – Ты бы не мог мне дать номер твоей кредитной карточки? Я как только приеду, сразу же свои счета восстановлю и деньги отдам. Мне буквально на пару дней, если это тебя только не затруднит.
– Ну, конечно, о чем разговор, – нерешительно промямлил я, еще с секунду посомневавшись, но уже нащупывая бумажник. – Записывай…
– Спасибо тебе огромное, – в голосе Андрея почувствовалось явное облегчение. Да, вот еще, – Андрей снова смутился. – Чтобы я мог как-то рассчитывать свои финансы, какой у тебя кредит? Знаешь, мне, может быть, придется за гостиницу платить, пока я квартиру не сниму, прожить пару дней.
– Да не волнуйся, кредит огромный, чуть ли не двадцать пять тысяч баксов.
– Ну ладно, век тебе буду обязан. Я сразу же позвоню, как устроюсь. Сереге еще раз привет.
– Спасибо, тебе от него тоже, – я повесил трубку.
– Ты чего, так запросто дал ему номер кредитки? – Сергей с удивлением посмотрел на меня. – Смотри, Андрей – он человек такой, специальный. Пропьет все за две недели. Кому-нибудь морду набьет, разобьет пару венецианских зеркал семнадцатого века в эксклюзивном ресторане, и фюить… Плакали твои денежки.
– Да ладно тебе, он теперь совсем другим стал. Я ему доверяю, понимаешь, у него багаж пропал, а в нем все документы и деньги.
– Ах, ну если так… Короче, тебе виднее.
Еще не зная о том, какой сюрприз готовит мне будущее, мы мирно допили водку, и, будучи в бесшабашном состоянии духа, я проскользнул в спальню, воровато юркнул в постель, и мгновенно заснул.
Как и было обещано, через пару дней Андрей позвонил.
– Привет, – судя по голосу, он был навеселе.
– Ну чего, устроился? Все нормально?
– Да, сейчас, запиши мой телефон. – Андрей засопел, и почему-то начал позвякивать чем-то металлическим, скорее всего крышками от кастрюль. Так, опохмелившись, шуруют на кухне в судорожных поисках хоть какой-нибудь закуски.
– Записываю…
– Четыре. Два. Нет, три. Нет, все-таки два. Да ну его на хрен! Слушай, короче, тут обнаружились некоторые непредвиденные обстоятельства. Счет у меня в другом штате, на восточном побережье, и местный банк мне выдать кредит отказался. К сожалению, все это займет еще несколько дней. Но ты не волнуйся, я совсем немного пока потратил. Деньги вышлю на следующей неделе, идет?