Страница:
Итак, рассматривая предмет настоящего очерка - влияние, которое может иметь на судьбы человечества современное столкновение ислама и Запада, - мы можем по учитывать ни исламского "зелота", ни исламского "иродиапина", пока те осуществляют свои замыслы с доступным им успехом, ибо их высший успех есть всего лишь достижение уровня материального выживания. Тот редкий из "зелотов", кто выживет, избегнув уничтожения, становится реликтом цивилизации, угасшим как живая сила; а не столь редкий "иродианин", избегнувший угнетения, становится лишь имитацией живой цивилизации, с которой он себя отождествляет. Ни тот ни другой не в состоянии внести сколь-либо значимый созидательный вклад в развитие этой цивилизации,
Можно заметить мимоходом, что в рамках современного взаимодействия ислама и Запада "иродианское" и "зелотское" направления не однажды сталкивались, в некоторой степени нейтрализуя друг друга. Первое, что сделал Мехмед Али с помощью своей новой вестернизированной армии, было наступление на ваххабитов, чтобы усмирить их пыл34. Двумя поколениями позже восстание Махди в Восточном Судане против египетского режима нанесло смертельный удар первой попытке "иродиан" превратить Египет в державу, способную в политическом отношении прочно стоять на своих ногах "в 1рудных условиях современного мира", ибо именно это восстание сыграло на руку британской военной оккупации 1882 года35 со всеми вытекающими отсюда последствиями.
И еще, уже в наше время решение последнего короля Афганистана36 порвать с традицией "зелотства", бывшей ключевым пунктом афганской политики еще с первой англо-афганской войны 1838-1842 годов37, ви
122
димо, решило судьбу "зелотских" племен на северо-западной границе Индии. Ибо, несмотря на то что нетерпение короля Амануллы38 вскоре стоило ему трона и вызвало "зелотскую" реакцию среди его бывших подданных, вполне допустимо предположить, что его преемники будут двигать' ся - и чем медленнее, тем увереннее - по тому же "иродианскому" пути. А усиление иродианства в Афганистане предопределяет мрачную судьбу племен* До тех пор пока эти племена имели за спиной тот Афганистан, который проводил политику сдерживания давления Запада, к нему инстинктивно стремились и они сами; племена могли продолжать свой "зе-лотский" путь в безопасности. Теперь же племена попали между двух огней - с одной стороны, как и раньше, Индия, с другой - Афганистан, делающий первые шаги по пути "иродианства". а это рано или поздно вынудит их сделать выбор между подчинением или гибелью. Заметим мимоходом, что "иродианин", сталкиваясь со своим домашним "зелотом", имеет тенденцию обращаться с ним с гораздо большей жестокостью, чем мог бы себе позволить пришелец с Запада. Если западный хозяин усмирял исламского "зелота" кнутом, то исламский "иродианин" плетью со свинчаткой. Та жестокость, с которой король Аманулла расправился с Пуштун-ским восстанием в 1924 году, а президент Мустафа Кемаль Атотюрк - с восстанием курдов в 1925 году, не идет ни в какое сравнение с теми от" носительно гуманными методами, которые в то же самое время применялись к непокорным курдам в Ираке, бывшем тогда под британским протекторатом39. или другим пуштунам в северо-западной провинции тогдашней британской Индии40.
К какому же выводу привело нас наше исследование? Можно ли считать, что поскольку нами в нашем исследовании не учитываются ни успехи исламских "иродиаи", ни успехи исламских "зелотов", то это означает, что столкновение между Исламом и Западом не будет иметь никакого влияния на будущее человечества? Ни в коем случае, ибо, исключая успехи "иро-диан" и "зелотов", мы исключаем лишь незначительное меньшинство исламского общества. Судьба большинства, как уже говорилось, - это нс уничтожение, не фоссилизация4 * или ассимиляция, но полное погружение и растворение в том огромном, космополитическом, всеобщем пролетариате, который явился самым значительным побочным продуктом вестерни-звции мира.
На первый взгляд может показаться, что, представив себе будущее большинства мусульман в вестернизированном мире таким образом, мы полно' стью ответили на интересующий нас вопрос, подтвердив наши ранние выводы. Если мы обвиняем мусульман - "иродиаи" и "зелотов" в равной мере - в культурном бесплодии, не должно ли обвинять и мусульманина-нпролота-рия" в том же фатальном недостатке югиоп?42 В самом деле, кто же не согласится с таким вердиктом с первого взгляда? Представим себе, что заклятый "иродианин" вроде покойного президента Мустафы Кемаля Ататюрка и такой "архизелот", как, скажем, Великий Сенусси43, в согласии с просвещенными западными колониальными правителями - такими, как покойный лорд Кромер44 или генерал Лиотэ43 воскликнули бы единодушно:
"Можно ли ждать какого-то конструктивного вклада в цивилизацию буду' щсго от египетского феллаха46 или константинопольского гаммаля?"47 Вот точно так же на заре христианской эры, когда Сирия испытывала нажим со стороны Греции, Ирод Антипа^ и Гамалиид49 и те ревностные Фсвды и Иуды50, которые на памяти Гвмалиилв погибли, наверняка согласились бы с греческим поэтом т рагИЬнБ Опеп1а1шт (в чужих странах восгочных1г как
123
Мелеагр из Гадары51 или Галлион52, римский правитель провинции, воскликнувшим в ироническом тоне: "И что доброго может выйти из Назарета?"53 Итак, когда вопрос задан в историческом плане, мы можем не сомневаться в ответе, ибо и греческая и сирийская цивилизации прошли свой путь до конца, и нам хорошо известны их отношения. Ответ для нас столь привычен. что придется напрячь воображение, чтобы представить себе, насколько удивительным и даже шокирующим был бы этот приговор истории для культурных греков и римлян, идумеян54 и евреев того времени, когда этот вопрос был поставлен. Ибо, несмотря на их совершенно различные точки зрения всюду и во всем, на этот конкретный вопрос они, несомненно, ответили бы твердо презрительно: "Нет".
В свете истории мы осознаем, что их ответ был бы нелеп, если за критерий добра взять проявление творческой энергии. В том всеобщем смешении, которое возникло при вторжении греческой цивилизации в цивилизации Сирии и Ирана, Египта, Вавилонии и Индии, общеизвестное бесплодие гибрида обрушилось не только на правящий класс эллинского общества, но и на тех людей Востока, которые до конца прошли противоположные пути "иродианства" и "зелотства". Единственной сферой, в которой греко-восточное космополитическое общество, несомненно, избежало этой участи, были самые низы восточного пролетариата, типичным символом которого был Назарет; из этих низов в явно неблагоприятных условиях явилось несколько самых мощных творений, когда-либо достигнутых человеческим духом, - соцветие высших религий. Их отзвук проник во все земли и до сих пор звучит у нас в ушах. Их имена - имена силы и мощи: это Христианство, и Митраиэм, и Манихейство55; поклонение Богоматери и ее умирающему и воскресающему супругу-сыну, известным под именами Кибелы-Изиды и Аттиса-Озириса56; поклонение святым мощам: махаянистская школа Буддизма, которая - изменяясь от философии к религии под иранским и сирийским влиянием озарила Дальний Восток индийской идеологией, воплощенной в новом искусстве, навеянном греческим влиянием. Если эти прецеденты что-нибудь значат для нас а это единственные лучики света, способные проникнуть сквозь тьму, скрывающую от нас будущее, - они предвещают, что мир ислама, включаясь в пролетарские низы нашей более поздней Западной цивилизации, в конечном итоге сможет конкурировать с Индией, и Дальним Востоком, и Россией в воздействии на будущее неисповедимыми для нас путями.
И правда, под воздействием Запада глубины мира Ислама уже всколыхнулись, и даже сейчас мы можем заметить определенные духовные движения, могущие стать зародышем будущих высших религий. Западному наблюдателю придут на ум движения бахаистов и Ахмадийя57, которые начали засылать своих миссионеров из Аккры и Лахора в Европу и Америку; однако на этой стадии прогнозирования мы достигли лишь своих геркулесовых столбов, где осторожный исследователь остановится и воздержится от дальнейшего плавания в открытом океане будущего, о котором он имеет лишь весьма приблизительное представление. Если и есть какая-то польза в рассуждениях о грядущих событиях, то более точный прогноз мы можем делать лишь на ближайшее будущее; исторические же прецеденты, которые мы берем в качестве ориентиров, свидетельствуют о том, что религии, возникающие при столкновении цивилизаций, достигают зрелости лишь через много столетий, но в столь затяжном состязании зачастую побеждает темная лошадка.
124
Шесть с половиной веков отделяют год, когда Константин провозгласил свое покровительство Христианству, от того времени, когда Александр Великий пересек Геллеспонт58; пять с половиной столетий разделили эпоху первых китайских пилигримов в Святую землю буддистов Бихар и время Менандра, греческого властителя Хиндустана, обратившегося к индийским буддийским мудрецам с вопросом: "Что есть истина?"59 Нынешнее влияние Запада на мир ислама начинает чувствоваться несколько сильнее, нежели полтора столетия назад, но, очевидно и это доказывают приведенные выше аналогии, - влияние это вряд ли сможет иметь сравнимый с ними эффект в обозримом для нас будущем, поэтому любая попытка предсказать возможные последствия была бы непроизводительным упражнением фантазии.
Мы можем, однако, различить определенные принципы ислама, которые - если они повлияют на социальную жизнь нового космополитического пролетариата смогут в ближайшем будущем оказать важное и благотворное влияние на "большое общество". В современных проявлениях мирового космополитического пролетариата обращают на себя внимание два заметных источника опасности - психологический и материальный - это расовое сознание и склонность к алкоголю, и в бор1*бе против этих двух зол исламская духовность, если влияние ее возобладает* может внести вклад высокой нравственности и общественной ценности.
То, что в среде мусульман изжито расовое сознание, есть одно из выдающихся нравственных достижений ислама, и современный мир сегодня, как никогда, нуждается в пропаганде этого достоинства ислама; хотя исторические хроники свидетельствуют, что расовое сознание скорее исключение, нежели врожденное свойство человеческого рода, несчастье нынешней ситуации в том, что этим сознанием заражены - ив очень сильной степени - именно те народы, которые одержали верх, по крайней мере на данный момент, в соревновании западных стран за обладание львиной долей общего наследия планеты,- в соревновании, что развернулось в последние четыре столетия.
Если в некоторых других отношения триумф англоязычных народов можно ретроспективно рассматривать как благо для человечества, то в отношении рискованного расового вопроса вряд ли кто-либо сможет отрицать, что это беда. Англоязычные нации, утвердившиеся в Новом Свете, за океаном, на поверку оказались не слишком "общительными". Они просто смели с лица земли своих предшественников, а там, где они позволили коренному населению остаться в живых, как в Южной Америке или в Северной Америке, куда они импортировали рабочую силу извне, мы наблюдаем теперь стадию того безобразного института, который в Индии - где за многие века он достиг своего апогея - называется "кастами"60. Более того, альтернативой уничтожению или сегрегации было изгнание - политика, которая предотвращает опасность внутреннего раскола в жизни сообщества, ее практику ющего, но вызывает не менее опасное состояние международного напряжения между изгоняющими и изгнанными расами, в особенности в тех случаях, когда эта политика применяется в отношении представителей не примитивных обществ, но цивилизованных, таких, как индусы, китайцы или японцы61. Итак, триумф англоязычных народов навязал человечеству "расовый вопрос", который, возможно, не возник бы - по крайней мере с такой остротой и в таких масштабах, - будь на месте победителей в борьбе за владение Индией или Северной Америкой в XVIII веке, скажем, не англичане, а французы62.
125
но, именно дух ислама помог наполнить новым содержанием образовавшуюся пустоту. Этот дух проявляется в самых различных формах; одной из таких форм может стать и отказ от алкоголя по религиозным убеждениям. Вера способна совершит!" то, что не под силу внешним санкциям, опирающимся на чужой закон.
Итак, здесь, на авансцене будущего, мы можем отметить две сферы для того влияния, которое ислам может оказать на космополитический пролетариат западного общества, набросившего свои сети на весь мир и охватившего все человечество; что же касается более отдаленного будущего, стоит рассмотреть возможный вклад ислама в некоторые новые проявления религии. Все эти возможности, однако, в равной степени зависят от положительного разрешения ситуации, в которой человечество находится сегодня. Они предполагают в качестве непременного условия, что зыбкое и неустойчивое всеобщее смешение в результате западного завоевания мира постепенно и мирно преобразуется в некую гармоничную синтетическую субстанцию, из которой столь же постепенно и мирно столетия спустя возникнут новые творческие, созидательные возможности. Такая предпосылка, однако, есть не более чем недоказуемое допущение* которое может оправдаться или не оправдаться при реальном развитии событий. Смешение может завершиться синтезом, но с таким же успехом - и взрывом, и в этом случае ислам может сыграть совершенно иную роль в качестве активного ингредиента бурной реакции космополитических низов против западных хозяев.
В настоящий момент, правда, эта разрушительная перспектива не кажется неминуемой, ибо грозное слово "панисламизм"83, служившее пугалом для западных колониальных властей с тех пор, как оно впервые вошло в обиход в связи с политикой султана Абдул-Хамида, в последнее время теряет свое влияние на умы мусульман. Трудности, присущие проведению в жизнь идеи "панисламизма", видны невооруженным глазом. "Панисламизм" - это всего лишь выражение того же инстинкта, который заставляет стадо бизонов, мирно пасущихся па равнине, вдруг мгновенно построиться фалангой и, выставив рога, броситься вперед при первом появлении неприятеля. Другими словами, это пример того самого возврата к традиционной тактике перед лицом превосходящего и незнакомого противника, которому мы в этой статье дали название "зелотство". Психологически, таким образом, "панисламизм" должен привлекать по преимуществу исламских "зелотов" в духе ваххабитов или сенусситов; однако эта психологическая предрасположенность блокируется технической трудностью, ибо в обществе, разбросанном но огоомной территории - от Марокко до Филиппин и от Волги до Замбези64, - солидарные действия легко вообразить, но трудно осуществить.
Стадный инстинкт возникает спонтанно, однако его очень трудно перевести на язык эффективного действия, не имея в своем распоряжении высокоразвитой системы технической связи, которую создала современная западная изобретательская мысль: кораблей, железных дорог, телеграфа, телефона, самолета и автомобиля, газет и всего остального. Все эти достижения - вне возможностей исламских "зелотов", а исламские "иродиане", сумевшие в той или иной степени овладеть всеми этими средствами, ех Ьуро1Ьс51, желают использовать их отнюдь не для ведения "священной войны" против Запада, но, напротив, для организации собственной жизни по западному образу и подобию. Как самый знаменательный знак времени в современном Исламском мире воспринимается то, с какой резкостью Ту
127
рецкая Республика отреклась от традиций исламской солидарности. "Мы полны решимости выработать собственный путь к спасению, - как бы заявляют турки, - и спасение, на наш взгляд, в том, чтобы научиться стоять на собственных ногах, возводя экономически самодостаточное и политически независимое суверенное государство западного образца. Другие мусульмане пусть ищут путь к спасению по своему разумению. Мы не просим у них помощи и не предлагаем им свою. Всяк за себя, и к черту отстающих, а11а п-апса!"65
И несмотря на то что с 1922 года турки практически полностью пренебрегали чувствами исламского единства, они не только не потеряли, но повысили свой престиж среди других мусульман - даже среди тех, кто публично осудил их дерзкий курс, - благодаря тому успеху, который сопутствовал их действиям. А это указывает на вероятность того, что путь национализма, которым турки так решительно идут сегодня, будет завтра с не меньшей решимостью избран другими мусульманскими народами. Арабы и персы уже пришли в движение. Даже далекие и доныне "зелот-ские" афганцы вступили на эту же тропу, и они явно не последние. Собственно, не "панисламизм", а национализм - вот та структура, в которую оформляются исламские народы, и для большинства мусульман неизбежным, хотя и нежелательным, результатом национализма будет растворение в космополитическом пролетариате Западного мира.
Такой взгляд на сегодняшнюю перспективу "панисламизма" подкрепляется неудачей попыток воскресить халифат. В последней четверти XIX века османский султан Абдул-Хамид, найдя в чулане гарема регалии халифа, затеял эту игру с целью объединить "панисламскуто" идею вокруг своей персоны. После 1922 года, однако, Мустафа Кемаль Ататюрк и его соратники, считая новоявленный халифат несовместимым с собственными "иро-дианскими" политическими воззрениями, поначалу совершили исторический промах, отождествив халифат с "духовным" началом в противовес "мирской" власти, но впоследствии упразднили его окончательно. Эта акция со стороны турок побудила других мусульман, разочарованных столь своевольным обращением с историческим мусульманским институтом, провести в 1926 году в Каире конференцию по халифату66 с целью определить, можно ли каким-то образом адаптировать историческую мусульманскую организацию к нуждам нового времени. Всякий, кто внимательно просмотрит протоколы этой конференции, вынесет убеждение, что халифат мертв и что причиной тому - летаргия панисламизма.
Панисламизм пассивно дремлет, но мы должны считаться с возможностью тою, что Спящий проснется, стоит только космополитическому пролетариату вестернизированного мира восстать против засилья Запада и призвать на помощь антизападных лидеров. Этот призыв может иметь непредсказуемые психологические последствия - разбудить воинствующий дух ислама, даже если он дремал дольше, чем Семеро Спящих, ибо он может пробудить отзвуки легендарной героической эпохи. Есть два исторических примера, когда во имя ислама ориентальное общество поднялось против западного вторжения, одержав победу. Во времена первых последователей Пророка ислам освободил Сирию и Египет от эллинского господства, тяготевшего над ними почти тысячелетие67. Под предводительством Зенги и Ну-раллина, Саладина и мамлюков ислам выстоял под напором крестоносцев и монголов68. Если в нынешней ситуации человечество было бы ввергнуто в "войну рас", ислам мог бы вновь попытаться сыграть свою историческую роль. АЬяЦ Отеп! (Да не будет это дурным предзнаменованием!)
128
СТОЛКНОВЕНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Какое же событие выберут как наиболее характерное будущие историки, оглядываясь - столетия спустя - на первую половину XX века и пытаясь разглядеть и оценить его свершения и опыт в той соразмерности, которую может дать лишь временная перспектива? Думаю, что это будет не одно из тех сенсационных или трагических и катастрофических политических или экономических событий, которые занимают наши умы и первые полосы наших газет; не войны, революции, резня и депортации, голод и излишества, спады и бумы привлекут внимание историка, но нечто такое, о чем мы лишь догадываемся и что не сделает газетной сенсации. Те события, что выносятся на первые полосы, приковывают наше внимание оттого, что они лежат на поверхности жизни, отвлекая внимание от более медленных, неуловимых, неощутимых движений, что действуют под поверхностью, достигая самых глубин. Но, разумеется, именно эти глубокие, медленные движения и делают историю в конечном итоге, именно они обретают свой истинный масштаб в ретроспекции, когда сенсационные, но преходящие события уменьшаются до их истинных значений и пропорций.
Мысленная перспектива, как и оптическая, фокусируется лишь тогда, когда наблюдатель находится на определенном расстоянии от объекта. Если, скажем, вы летите из Солт-Лейк-Сити в Денвер, ближайший вид Скалистых гор отнюдь не самый живописный. Когда вы пролетаете непосредственно над вершинами, вам не видно ничего, кроме лабиринта пиков, гребней, кряжей, лощин и скал. И только когда вы оставили горы позади и оглядываетесь на них, пролетая над долинами, только тогда они поднимаются перед вашим взором во всей красе, гряда за грядой. Только тут вы увидите настоящие Скалистые горы.
Вот так, я думаю, и будущие историки смогут разглядеть нашу эпоху в ее истинных пропорциях значительно лучше нас с вами. Что бы они сказали об этой эпохе?
Будущие историки скажут, мне кажется, что великим событием XX века было воздействие Западной цивилизации на все другие жившие в мире того времени общества. Историки скажут, что воздействие было столь мощным и всепроникающим, что перевернуло вверх дном, вывернуло наизнанку жизнь всех его бесчисленных жертв, повлияв на поведение, мировоззрение, чувства и верования отдельных людей - мужчин, женщин, детей, - затронув те струны человеческой души, которые не откликаются на внешние материальные силы, какими бы зловещими и ужасными они ни были. Вот что скажут, я уверен, будущие историки, оглядываясь на наше время даже из такого недалекого будущего, как 2047 год.
А что скажут историки в 3047 году? Живи мы веком раньше, мне пришлось бы извиниться за чудовищное самомнение, позволяющее мне пытаться предсказывать что-либо, столь далеко отстоящее от нашего времени. Даже сто лет были невероятно долгим сроком для людей, полагавших, что мир был создан в 4004 году до н.э. Но сегодня мне нет нужды просить извинений, ибо со времен наших прадедушек совершилась столь радикальная революция в осознании временных масштабов, что если бы се
129
5 Цивилизация перед судом истории
годня я попытался составить на этих страницах масштабную карту истории, то такой краткий период времени, как тысяча сто лет. оказался бы на ней почти невидимым для невооруженного глаза отрезком.
Итак, историки 3047 года нашли бы что сказать о нашем времени, и они скажут много более интересного по сравнению с историками 2047 года, ибо им уже будут открыты новые главы в том повествовании, в котором мы занимаем лишь одну из начальных глав. Я полагаю, историки 3047 года будут в основном интересоваться колоссальным контрвлияни-см, которое окажут жертвы на жизнь агрессора. К 3047 году наша Западная цивилизация - как мы знаем из истории последних двенадцати-тринадцати веков, со времен средневековья - может измениться до неузнаваемости за счет контррадиации влияний со стороны тех самых миров, которые мы в наше время пытаемся поглотить, - православного христианства, ислама, индуизма и Дальнего Востока.
К 4047 году различие, угрожающе заметное сегодня, между Западной цивилизацией как агрессором и другими цивилизациями как жертвами, вероятно, будет незначительным. Когда одни влияния будут гаситься контрвлияниями, главное, что будет иметь значение, - это единый великий опыт, общий для всего человечества: испытание, связанное с разрушением собственного локального социального наследия при столкновении с локальным наследием других цивилизаций, с поиском новой жизни - общей жизни, - возникающей на обломках. Историки 4074 года скажут, что воздействие Западной цивилизации на современные ей общества во втором тысячелетии христианской эры составляет эпохальное событие потому, что это первый шаг к унификации мира в единое сообщество. К тому времени единство человечества, вероятно, будет восприниматься как одно из фундаментальных условий человеческой жизни - как бы часть природного миропорядка, и историкам той эпохи, возможно, будет трудно представить со своей стороны локальное местническое мировоззрение пионеров цивилизации в первые шесть, или около того, тысячелетий своего существования. Эти странные афиняне, которые могли пешком пройти от столицы до дальней границы своего государства, или эти американцы, почти их современники, страну которых - от моря до моря - можно было пересечь за несколько часов на самолете, - как это они могли вести себя таким образом (и ведь вели же, как мы знаем!), словно их маленькая страна и есть вся Вселенная?
Можно заметить мимоходом, что в рамках современного взаимодействия ислама и Запада "иродианское" и "зелотское" направления не однажды сталкивались, в некоторой степени нейтрализуя друг друга. Первое, что сделал Мехмед Али с помощью своей новой вестернизированной армии, было наступление на ваххабитов, чтобы усмирить их пыл34. Двумя поколениями позже восстание Махди в Восточном Судане против египетского режима нанесло смертельный удар первой попытке "иродиан" превратить Египет в державу, способную в политическом отношении прочно стоять на своих ногах "в 1рудных условиях современного мира", ибо именно это восстание сыграло на руку британской военной оккупации 1882 года35 со всеми вытекающими отсюда последствиями.
И еще, уже в наше время решение последнего короля Афганистана36 порвать с традицией "зелотства", бывшей ключевым пунктом афганской политики еще с первой англо-афганской войны 1838-1842 годов37, ви
122
димо, решило судьбу "зелотских" племен на северо-западной границе Индии. Ибо, несмотря на то что нетерпение короля Амануллы38 вскоре стоило ему трона и вызвало "зелотскую" реакцию среди его бывших подданных, вполне допустимо предположить, что его преемники будут двигать' ся - и чем медленнее, тем увереннее - по тому же "иродианскому" пути. А усиление иродианства в Афганистане предопределяет мрачную судьбу племен* До тех пор пока эти племена имели за спиной тот Афганистан, который проводил политику сдерживания давления Запада, к нему инстинктивно стремились и они сами; племена могли продолжать свой "зе-лотский" путь в безопасности. Теперь же племена попали между двух огней - с одной стороны, как и раньше, Индия, с другой - Афганистан, делающий первые шаги по пути "иродианства". а это рано или поздно вынудит их сделать выбор между подчинением или гибелью. Заметим мимоходом, что "иродианин", сталкиваясь со своим домашним "зелотом", имеет тенденцию обращаться с ним с гораздо большей жестокостью, чем мог бы себе позволить пришелец с Запада. Если западный хозяин усмирял исламского "зелота" кнутом, то исламский "иродианин" плетью со свинчаткой. Та жестокость, с которой король Аманулла расправился с Пуштун-ским восстанием в 1924 году, а президент Мустафа Кемаль Атотюрк - с восстанием курдов в 1925 году, не идет ни в какое сравнение с теми от" носительно гуманными методами, которые в то же самое время применялись к непокорным курдам в Ираке, бывшем тогда под британским протекторатом39. или другим пуштунам в северо-западной провинции тогдашней британской Индии40.
К какому же выводу привело нас наше исследование? Можно ли считать, что поскольку нами в нашем исследовании не учитываются ни успехи исламских "иродиаи", ни успехи исламских "зелотов", то это означает, что столкновение между Исламом и Западом не будет иметь никакого влияния на будущее человечества? Ни в коем случае, ибо, исключая успехи "иро-диан" и "зелотов", мы исключаем лишь незначительное меньшинство исламского общества. Судьба большинства, как уже говорилось, - это нс уничтожение, не фоссилизация4 * или ассимиляция, но полное погружение и растворение в том огромном, космополитическом, всеобщем пролетариате, который явился самым значительным побочным продуктом вестерни-звции мира.
На первый взгляд может показаться, что, представив себе будущее большинства мусульман в вестернизированном мире таким образом, мы полно' стью ответили на интересующий нас вопрос, подтвердив наши ранние выводы. Если мы обвиняем мусульман - "иродиаи" и "зелотов" в равной мере - в культурном бесплодии, не должно ли обвинять и мусульманина-нпролота-рия" в том же фатальном недостатке югиоп?42 В самом деле, кто же не согласится с таким вердиктом с первого взгляда? Представим себе, что заклятый "иродианин" вроде покойного президента Мустафы Кемаля Ататюрка и такой "архизелот", как, скажем, Великий Сенусси43, в согласии с просвещенными западными колониальными правителями - такими, как покойный лорд Кромер44 или генерал Лиотэ43 воскликнули бы единодушно:
"Можно ли ждать какого-то конструктивного вклада в цивилизацию буду' щсго от египетского феллаха46 или константинопольского гаммаля?"47 Вот точно так же на заре христианской эры, когда Сирия испытывала нажим со стороны Греции, Ирод Антипа^ и Гамалиид49 и те ревностные Фсвды и Иуды50, которые на памяти Гвмалиилв погибли, наверняка согласились бы с греческим поэтом т рагИЬнБ Опеп1а1шт (в чужих странах восгочных1г как
123
Мелеагр из Гадары51 или Галлион52, римский правитель провинции, воскликнувшим в ироническом тоне: "И что доброго может выйти из Назарета?"53 Итак, когда вопрос задан в историческом плане, мы можем не сомневаться в ответе, ибо и греческая и сирийская цивилизации прошли свой путь до конца, и нам хорошо известны их отношения. Ответ для нас столь привычен. что придется напрячь воображение, чтобы представить себе, насколько удивительным и даже шокирующим был бы этот приговор истории для культурных греков и римлян, идумеян54 и евреев того времени, когда этот вопрос был поставлен. Ибо, несмотря на их совершенно различные точки зрения всюду и во всем, на этот конкретный вопрос они, несомненно, ответили бы твердо презрительно: "Нет".
В свете истории мы осознаем, что их ответ был бы нелеп, если за критерий добра взять проявление творческой энергии. В том всеобщем смешении, которое возникло при вторжении греческой цивилизации в цивилизации Сирии и Ирана, Египта, Вавилонии и Индии, общеизвестное бесплодие гибрида обрушилось не только на правящий класс эллинского общества, но и на тех людей Востока, которые до конца прошли противоположные пути "иродианства" и "зелотства". Единственной сферой, в которой греко-восточное космополитическое общество, несомненно, избежало этой участи, были самые низы восточного пролетариата, типичным символом которого был Назарет; из этих низов в явно неблагоприятных условиях явилось несколько самых мощных творений, когда-либо достигнутых человеческим духом, - соцветие высших религий. Их отзвук проник во все земли и до сих пор звучит у нас в ушах. Их имена - имена силы и мощи: это Христианство, и Митраиэм, и Манихейство55; поклонение Богоматери и ее умирающему и воскресающему супругу-сыну, известным под именами Кибелы-Изиды и Аттиса-Озириса56; поклонение святым мощам: махаянистская школа Буддизма, которая - изменяясь от философии к религии под иранским и сирийским влиянием озарила Дальний Восток индийской идеологией, воплощенной в новом искусстве, навеянном греческим влиянием. Если эти прецеденты что-нибудь значат для нас а это единственные лучики света, способные проникнуть сквозь тьму, скрывающую от нас будущее, - они предвещают, что мир ислама, включаясь в пролетарские низы нашей более поздней Западной цивилизации, в конечном итоге сможет конкурировать с Индией, и Дальним Востоком, и Россией в воздействии на будущее неисповедимыми для нас путями.
И правда, под воздействием Запада глубины мира Ислама уже всколыхнулись, и даже сейчас мы можем заметить определенные духовные движения, могущие стать зародышем будущих высших религий. Западному наблюдателю придут на ум движения бахаистов и Ахмадийя57, которые начали засылать своих миссионеров из Аккры и Лахора в Европу и Америку; однако на этой стадии прогнозирования мы достигли лишь своих геркулесовых столбов, где осторожный исследователь остановится и воздержится от дальнейшего плавания в открытом океане будущего, о котором он имеет лишь весьма приблизительное представление. Если и есть какая-то польза в рассуждениях о грядущих событиях, то более точный прогноз мы можем делать лишь на ближайшее будущее; исторические же прецеденты, которые мы берем в качестве ориентиров, свидетельствуют о том, что религии, возникающие при столкновении цивилизаций, достигают зрелости лишь через много столетий, но в столь затяжном состязании зачастую побеждает темная лошадка.
124
Шесть с половиной веков отделяют год, когда Константин провозгласил свое покровительство Христианству, от того времени, когда Александр Великий пересек Геллеспонт58; пять с половиной столетий разделили эпоху первых китайских пилигримов в Святую землю буддистов Бихар и время Менандра, греческого властителя Хиндустана, обратившегося к индийским буддийским мудрецам с вопросом: "Что есть истина?"59 Нынешнее влияние Запада на мир ислама начинает чувствоваться несколько сильнее, нежели полтора столетия назад, но, очевидно и это доказывают приведенные выше аналогии, - влияние это вряд ли сможет иметь сравнимый с ними эффект в обозримом для нас будущем, поэтому любая попытка предсказать возможные последствия была бы непроизводительным упражнением фантазии.
Мы можем, однако, различить определенные принципы ислама, которые - если они повлияют на социальную жизнь нового космополитического пролетариата смогут в ближайшем будущем оказать важное и благотворное влияние на "большое общество". В современных проявлениях мирового космополитического пролетариата обращают на себя внимание два заметных источника опасности - психологический и материальный - это расовое сознание и склонность к алкоголю, и в бор1*бе против этих двух зол исламская духовность, если влияние ее возобладает* может внести вклад высокой нравственности и общественной ценности.
То, что в среде мусульман изжито расовое сознание, есть одно из выдающихся нравственных достижений ислама, и современный мир сегодня, как никогда, нуждается в пропаганде этого достоинства ислама; хотя исторические хроники свидетельствуют, что расовое сознание скорее исключение, нежели врожденное свойство человеческого рода, несчастье нынешней ситуации в том, что этим сознанием заражены - ив очень сильной степени - именно те народы, которые одержали верх, по крайней мере на данный момент, в соревновании западных стран за обладание львиной долей общего наследия планеты,- в соревновании, что развернулось в последние четыре столетия.
Если в некоторых других отношения триумф англоязычных народов можно ретроспективно рассматривать как благо для человечества, то в отношении рискованного расового вопроса вряд ли кто-либо сможет отрицать, что это беда. Англоязычные нации, утвердившиеся в Новом Свете, за океаном, на поверку оказались не слишком "общительными". Они просто смели с лица земли своих предшественников, а там, где они позволили коренному населению остаться в живых, как в Южной Америке или в Северной Америке, куда они импортировали рабочую силу извне, мы наблюдаем теперь стадию того безобразного института, который в Индии - где за многие века он достиг своего апогея - называется "кастами"60. Более того, альтернативой уничтожению или сегрегации было изгнание - политика, которая предотвращает опасность внутреннего раскола в жизни сообщества, ее практику ющего, но вызывает не менее опасное состояние международного напряжения между изгоняющими и изгнанными расами, в особенности в тех случаях, когда эта политика применяется в отношении представителей не примитивных обществ, но цивилизованных, таких, как индусы, китайцы или японцы61. Итак, триумф англоязычных народов навязал человечеству "расовый вопрос", который, возможно, не возник бы - по крайней мере с такой остротой и в таких масштабах, - будь на месте победителей в борьбе за владение Индией или Северной Америкой в XVIII веке, скажем, не англичане, а французы62.
125
но, именно дух ислама помог наполнить новым содержанием образовавшуюся пустоту. Этот дух проявляется в самых различных формах; одной из таких форм может стать и отказ от алкоголя по религиозным убеждениям. Вера способна совершит!" то, что не под силу внешним санкциям, опирающимся на чужой закон.
Итак, здесь, на авансцене будущего, мы можем отметить две сферы для того влияния, которое ислам может оказать на космополитический пролетариат западного общества, набросившего свои сети на весь мир и охватившего все человечество; что же касается более отдаленного будущего, стоит рассмотреть возможный вклад ислама в некоторые новые проявления религии. Все эти возможности, однако, в равной степени зависят от положительного разрешения ситуации, в которой человечество находится сегодня. Они предполагают в качестве непременного условия, что зыбкое и неустойчивое всеобщее смешение в результате западного завоевания мира постепенно и мирно преобразуется в некую гармоничную синтетическую субстанцию, из которой столь же постепенно и мирно столетия спустя возникнут новые творческие, созидательные возможности. Такая предпосылка, однако, есть не более чем недоказуемое допущение* которое может оправдаться или не оправдаться при реальном развитии событий. Смешение может завершиться синтезом, но с таким же успехом - и взрывом, и в этом случае ислам может сыграть совершенно иную роль в качестве активного ингредиента бурной реакции космополитических низов против западных хозяев.
В настоящий момент, правда, эта разрушительная перспектива не кажется неминуемой, ибо грозное слово "панисламизм"83, служившее пугалом для западных колониальных властей с тех пор, как оно впервые вошло в обиход в связи с политикой султана Абдул-Хамида, в последнее время теряет свое влияние на умы мусульман. Трудности, присущие проведению в жизнь идеи "панисламизма", видны невооруженным глазом. "Панисламизм" - это всего лишь выражение того же инстинкта, который заставляет стадо бизонов, мирно пасущихся па равнине, вдруг мгновенно построиться фалангой и, выставив рога, броситься вперед при первом появлении неприятеля. Другими словами, это пример того самого возврата к традиционной тактике перед лицом превосходящего и незнакомого противника, которому мы в этой статье дали название "зелотство". Психологически, таким образом, "панисламизм" должен привлекать по преимуществу исламских "зелотов" в духе ваххабитов или сенусситов; однако эта психологическая предрасположенность блокируется технической трудностью, ибо в обществе, разбросанном но огоомной территории - от Марокко до Филиппин и от Волги до Замбези64, - солидарные действия легко вообразить, но трудно осуществить.
Стадный инстинкт возникает спонтанно, однако его очень трудно перевести на язык эффективного действия, не имея в своем распоряжении высокоразвитой системы технической связи, которую создала современная западная изобретательская мысль: кораблей, железных дорог, телеграфа, телефона, самолета и автомобиля, газет и всего остального. Все эти достижения - вне возможностей исламских "зелотов", а исламские "иродиане", сумевшие в той или иной степени овладеть всеми этими средствами, ех Ьуро1Ьс51, желают использовать их отнюдь не для ведения "священной войны" против Запада, но, напротив, для организации собственной жизни по западному образу и подобию. Как самый знаменательный знак времени в современном Исламском мире воспринимается то, с какой резкостью Ту
127
рецкая Республика отреклась от традиций исламской солидарности. "Мы полны решимости выработать собственный путь к спасению, - как бы заявляют турки, - и спасение, на наш взгляд, в том, чтобы научиться стоять на собственных ногах, возводя экономически самодостаточное и политически независимое суверенное государство западного образца. Другие мусульмане пусть ищут путь к спасению по своему разумению. Мы не просим у них помощи и не предлагаем им свою. Всяк за себя, и к черту отстающих, а11а п-апса!"65
И несмотря на то что с 1922 года турки практически полностью пренебрегали чувствами исламского единства, они не только не потеряли, но повысили свой престиж среди других мусульман - даже среди тех, кто публично осудил их дерзкий курс, - благодаря тому успеху, который сопутствовал их действиям. А это указывает на вероятность того, что путь национализма, которым турки так решительно идут сегодня, будет завтра с не меньшей решимостью избран другими мусульманскими народами. Арабы и персы уже пришли в движение. Даже далекие и доныне "зелот-ские" афганцы вступили на эту же тропу, и они явно не последние. Собственно, не "панисламизм", а национализм - вот та структура, в которую оформляются исламские народы, и для большинства мусульман неизбежным, хотя и нежелательным, результатом национализма будет растворение в космополитическом пролетариате Западного мира.
Такой взгляд на сегодняшнюю перспективу "панисламизма" подкрепляется неудачей попыток воскресить халифат. В последней четверти XIX века османский султан Абдул-Хамид, найдя в чулане гарема регалии халифа, затеял эту игру с целью объединить "панисламскуто" идею вокруг своей персоны. После 1922 года, однако, Мустафа Кемаль Ататюрк и его соратники, считая новоявленный халифат несовместимым с собственными "иро-дианскими" политическими воззрениями, поначалу совершили исторический промах, отождествив халифат с "духовным" началом в противовес "мирской" власти, но впоследствии упразднили его окончательно. Эта акция со стороны турок побудила других мусульман, разочарованных столь своевольным обращением с историческим мусульманским институтом, провести в 1926 году в Каире конференцию по халифату66 с целью определить, можно ли каким-то образом адаптировать историческую мусульманскую организацию к нуждам нового времени. Всякий, кто внимательно просмотрит протоколы этой конференции, вынесет убеждение, что халифат мертв и что причиной тому - летаргия панисламизма.
Панисламизм пассивно дремлет, но мы должны считаться с возможностью тою, что Спящий проснется, стоит только космополитическому пролетариату вестернизированного мира восстать против засилья Запада и призвать на помощь антизападных лидеров. Этот призыв может иметь непредсказуемые психологические последствия - разбудить воинствующий дух ислама, даже если он дремал дольше, чем Семеро Спящих, ибо он может пробудить отзвуки легендарной героической эпохи. Есть два исторических примера, когда во имя ислама ориентальное общество поднялось против западного вторжения, одержав победу. Во времена первых последователей Пророка ислам освободил Сирию и Египет от эллинского господства, тяготевшего над ними почти тысячелетие67. Под предводительством Зенги и Ну-раллина, Саладина и мамлюков ислам выстоял под напором крестоносцев и монголов68. Если в нынешней ситуации человечество было бы ввергнуто в "войну рас", ислам мог бы вновь попытаться сыграть свою историческую роль. АЬяЦ Отеп! (Да не будет это дурным предзнаменованием!)
128
СТОЛКНОВЕНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Какое же событие выберут как наиболее характерное будущие историки, оглядываясь - столетия спустя - на первую половину XX века и пытаясь разглядеть и оценить его свершения и опыт в той соразмерности, которую может дать лишь временная перспектива? Думаю, что это будет не одно из тех сенсационных или трагических и катастрофических политических или экономических событий, которые занимают наши умы и первые полосы наших газет; не войны, революции, резня и депортации, голод и излишества, спады и бумы привлекут внимание историка, но нечто такое, о чем мы лишь догадываемся и что не сделает газетной сенсации. Те события, что выносятся на первые полосы, приковывают наше внимание оттого, что они лежат на поверхности жизни, отвлекая внимание от более медленных, неуловимых, неощутимых движений, что действуют под поверхностью, достигая самых глубин. Но, разумеется, именно эти глубокие, медленные движения и делают историю в конечном итоге, именно они обретают свой истинный масштаб в ретроспекции, когда сенсационные, но преходящие события уменьшаются до их истинных значений и пропорций.
Мысленная перспектива, как и оптическая, фокусируется лишь тогда, когда наблюдатель находится на определенном расстоянии от объекта. Если, скажем, вы летите из Солт-Лейк-Сити в Денвер, ближайший вид Скалистых гор отнюдь не самый живописный. Когда вы пролетаете непосредственно над вершинами, вам не видно ничего, кроме лабиринта пиков, гребней, кряжей, лощин и скал. И только когда вы оставили горы позади и оглядываетесь на них, пролетая над долинами, только тогда они поднимаются перед вашим взором во всей красе, гряда за грядой. Только тут вы увидите настоящие Скалистые горы.
Вот так, я думаю, и будущие историки смогут разглядеть нашу эпоху в ее истинных пропорциях значительно лучше нас с вами. Что бы они сказали об этой эпохе?
Будущие историки скажут, мне кажется, что великим событием XX века было воздействие Западной цивилизации на все другие жившие в мире того времени общества. Историки скажут, что воздействие было столь мощным и всепроникающим, что перевернуло вверх дном, вывернуло наизнанку жизнь всех его бесчисленных жертв, повлияв на поведение, мировоззрение, чувства и верования отдельных людей - мужчин, женщин, детей, - затронув те струны человеческой души, которые не откликаются на внешние материальные силы, какими бы зловещими и ужасными они ни были. Вот что скажут, я уверен, будущие историки, оглядываясь на наше время даже из такого недалекого будущего, как 2047 год.
А что скажут историки в 3047 году? Живи мы веком раньше, мне пришлось бы извиниться за чудовищное самомнение, позволяющее мне пытаться предсказывать что-либо, столь далеко отстоящее от нашего времени. Даже сто лет были невероятно долгим сроком для людей, полагавших, что мир был создан в 4004 году до н.э. Но сегодня мне нет нужды просить извинений, ибо со времен наших прадедушек совершилась столь радикальная революция в осознании временных масштабов, что если бы се
129
5 Цивилизация перед судом истории
годня я попытался составить на этих страницах масштабную карту истории, то такой краткий период времени, как тысяча сто лет. оказался бы на ней почти невидимым для невооруженного глаза отрезком.
Итак, историки 3047 года нашли бы что сказать о нашем времени, и они скажут много более интересного по сравнению с историками 2047 года, ибо им уже будут открыты новые главы в том повествовании, в котором мы занимаем лишь одну из начальных глав. Я полагаю, историки 3047 года будут в основном интересоваться колоссальным контрвлияни-см, которое окажут жертвы на жизнь агрессора. К 3047 году наша Западная цивилизация - как мы знаем из истории последних двенадцати-тринадцати веков, со времен средневековья - может измениться до неузнаваемости за счет контррадиации влияний со стороны тех самых миров, которые мы в наше время пытаемся поглотить, - православного христианства, ислама, индуизма и Дальнего Востока.
К 4047 году различие, угрожающе заметное сегодня, между Западной цивилизацией как агрессором и другими цивилизациями как жертвами, вероятно, будет незначительным. Когда одни влияния будут гаситься контрвлияниями, главное, что будет иметь значение, - это единый великий опыт, общий для всего человечества: испытание, связанное с разрушением собственного локального социального наследия при столкновении с локальным наследием других цивилизаций, с поиском новой жизни - общей жизни, - возникающей на обломках. Историки 4074 года скажут, что воздействие Западной цивилизации на современные ей общества во втором тысячелетии христианской эры составляет эпохальное событие потому, что это первый шаг к унификации мира в единое сообщество. К тому времени единство человечества, вероятно, будет восприниматься как одно из фундаментальных условий человеческой жизни - как бы часть природного миропорядка, и историкам той эпохи, возможно, будет трудно представить со своей стороны локальное местническое мировоззрение пионеров цивилизации в первые шесть, или около того, тысячелетий своего существования. Эти странные афиняне, которые могли пешком пройти от столицы до дальней границы своего государства, или эти американцы, почти их современники, страну которых - от моря до моря - можно было пересечь за несколько часов на самолете, - как это они могли вести себя таким образом (и ведь вели же, как мы знаем!), словно их маленькая страна и есть вся Вселенная?