– Я же только что лег, – сказал Станислав, открывая глаза. – Разве уже пять?
Он был грязный, черный, потому что не умылся перед сном, а сразу упал на койку.
– Я должен тебе сказать, Станислав, – признался я, растирая по лицу такую же грязь, – я, кажется, не выдержу. Сейчас я вдруг понял, что не выдержу. В одиннадцать часов я, наверное, уже не смогу таскать золу. Я прыгну за борт.
После этих слов Станислав сел в койке.
– Не стоит прыгать за борт, – выругался он. – Если ты прыгнешь, «Йорике» конец, я не смогу тянуть твою и свою вахту. И не хочу прыгать вслед за тобой. Нет, никогда! Лучше уж броситься в топку.
И он не врал.
Он действительно так думал.
32
33
34
35
Он был грязный, черный, потому что не умылся перед сном, а сразу упал на койку.
– Я должен тебе сказать, Станислав, – признался я, растирая по лицу такую же грязь, – я, кажется, не выдержу. Сейчас я вдруг понял, что не выдержу. В одиннадцать часов я, наверное, уже не смогу таскать золу. Я прыгну за борт.
После этих слов Станислав сел в койке.
– Не стоит прыгать за борт, – выругался он. – Если ты прыгнешь, «Йорике» конец, я не смогу тянуть твою и свою вахту. И не хочу прыгать вслед за тобой. Нет, никогда! Лучше уж броситься в топку.
И он не врал.
Он действительно так думал.
32
В шесть часов моя смена закончилась. Я даже не смог оставить запас угля для Станислава. Я просто не мог держать в руках лопату. Мне теперь не нужны были подушка или матрас. Я упал в койку каким был – грязный, потный, в рубашке и в обуви, пропитанных маслом и угольной пылью. И когда на ближайшей стоянке я вновь появился на палубе, я ничем не отличался от других матросов. Такой же грязный оборванный каторжник. В своей одежде я теперь не мог сойти на землю, потому что меня тут же поймали бы и доставили обратно. Я стал неотъемлемой частью «Йорики».
Я упал на койку, но тут же кто-то заорал:
– Вставай, надо завтракать, парень!
Я не хотел завтракать, я был не в силах подняться. Зачем мне завтрак, если мне вообще не нужна еда? Иногда говорят: «Я так устал, что не могу шевельнуть пальцем». Теперь я это понимал. Теперь я это понимал лучше, чем все другие. И что там пальцем! От усталости я не мог сомкнуть век. Глаза были полуоткрыты, я воспринимал мутный дневной свет как тягостную боль, но не мог сомкнуть веки. Они не смыкались, потому что у меня не было на то сил. Одна только мысль: «Ох, исчез бы этот режущий свет». И все. В конце концов, я смирился и с этой болью, но какая-то сила сбросила меня под ноги орущей толпе.
– Какого черта? Вставай. Без двадцати одиннадцать. Тебе пора убирать золу.
Когда мы сбросили золу в море, принесли с камбуза обед. Я съел несколько слив, плававших в мутном соусе, который тут называли пудингом. Я слишком устал, чтобы съесть что-то еще. А когда в шесть часов я сменился с вахты, я был так утомлен, что мне и в голову не пришло искать воду для умывания. Я сразу упал на койку.
И так три дня и три ночи. Не было никакой другой мысли, кроме: с одиннадцати до шести… с одиннадцати до шести… с одиннадцати до шести… В этих словах концентрировались все мои представления о себе и о мире. Я медленно угасал. Ничего в голове не осталось, кроме этих числительных. Я чувствовал боль, будто ножом водили по моему горячему мозгу. Не успевал я уснуть, как меня толкали: «Какого черта? Вставай! Уже без двадцати одиннадцать!»
Но пошел четвертый день, и я вдруг захотел есть.
– Странное дело, – поделился я мыслями со Станиславом. – Котлета оказалась вкусная. И молока мало. Правда, запас угля, – заметил я, – который ты мне оставил, тоже совсем невелик. Им не заткнешь и одну топку. – И спросил, не делая никакой остановки. – Тут можно добыть стакан рома?
– Легко, Пипип, – ухмыльнулся Станислав. – Поднимись наверх и скажи, что у тебя расстроился живот, тебя рвет. Тебе дадут стакан рома, чтобы вернуть к жизни. Два раза в неделю смело можешь пользоваться этим способом. Но чаще не вздумай. Вместо рома тебе дадут смесь рицинового масла и тебя по-настоящему пронесет. Иди наверх, но никому не выдавай этот рецепт. Он только для нас с тобой. У кочегаров есть свой, но они никогда его не выдадут.
Дело привычки.
Я начал привыкать.
Наконец пришло и такое время, когда в голове у меня появились какие-то посторонние мысли. Теперь я вполне осознанно грозил снизу второму инженеру, если он вдруг начинал командовать. В проходе, ведущем из машинного зала, мы ловко подвесили лом, протянув от него бечевку. Теперь, если бы второй инженер прокрался к нам и начал бы нас поносить, мы перекрыли бы ему отступление. И сумел бы он от нас убежать, это зависело только от количества выпавших решеток. У них ведь был свой нрав. Иногда пять вахт подряд они и не думали падать. Но все равно они прогорали и их приходилось заменять. Тогда все зависело от удачи, и мы старались начинать работу с некоторым благоговением. Но, черт побери, задеваешь одну, а падают две соседних.
Нет, второму инженеру не стоило заглядывать в нашу преисподнюю!
На траверзе Золотого берега мы попали в шторм. Господь нас храни! Не так легко донести бак с супом из камбуза в кубрик, а уж что говорить о выносе золы. Прижав к груди раскаленную железную кадку ты бежишь по палубе, а «Йорика» шатается, как пьяная. Вот ты добежал до кормы с кадкой в руках, и вдруг тебя бросает обратно к носу, а первый офицер кричит с мостика: «Угольщик, грязное животное! Если ты решил выпасть за борт, не тяни, но не вздумай унести с собой кадку!»
Внизу было нисколько не лучше. Кочегар только набирал полную лопату угля, как его бросало в сторону. Следующая волна настигала «Йорику», и уголь с лопаты кочегара мог полететь мне прямо в лицо. А если ты работаешь в верхних бункерах и пытаешься бросить уголь вниз, «Йорика» не допустит этого. Хоп, она ложится на левый борт. И угольщик и его лопата летят налево. «Йорика» выпрямляется, и ты опять нагребаешь уголь в лопату, но тут корабль ложится на правый борт, ты летишь к правому борту. Но даже здесь я научился тому, как перехитрить старую добрую «Йорику». И придумал это сам. Выждав секунду покоя, я быстро-быстро бросал десять-пятнадцать лопат в шахту правого борта, потом бежал на левый, и когда лавина с правого борта обрушивалась на меня, я придавал ей правильный ход. Угольщик должен разбираться в навигационной науке не хуже шкипера. Это точно. Если не уметь этого, котлы останутся без огня. По морям ведь плавают сотни «Йорик», каждая нация имеет свои собственные мертвые корабли. Самые знаменитые компании, с высокомерно реющими флагами, не стыдятся иметь корабли мертвых. За них получают значительные премии. После Великой войны, сделавшей нас свободными, то есть принудившей человечество принять паспорта и всякие свидетельства о национальности, мир значительно изменился. Эпоха кровавых тиранов и диктатур, эпоха королей, кайзеров, их лакеев и слуг ушла, а ей на смену пришла эра государственных флагов. Сделай свободу религиозным символом, и она легко превратится в источник самых жестоких и несправедливых войн. Настоящая свобода всегда относительна. А вот религия не может быть относительной. И еще менее относительна неистребимая жажда наживы. Вот старейшая из религий, и ей служат самые умные священники, и на службе у нее самые прекрасные храмы. Yes, Sir!
Я упал на койку, но тут же кто-то заорал:
– Вставай, надо завтракать, парень!
Я не хотел завтракать, я был не в силах подняться. Зачем мне завтрак, если мне вообще не нужна еда? Иногда говорят: «Я так устал, что не могу шевельнуть пальцем». Теперь я это понимал. Теперь я это понимал лучше, чем все другие. И что там пальцем! От усталости я не мог сомкнуть век. Глаза были полуоткрыты, я воспринимал мутный дневной свет как тягостную боль, но не мог сомкнуть веки. Они не смыкались, потому что у меня не было на то сил. Одна только мысль: «Ох, исчез бы этот режущий свет». И все. В конце концов, я смирился и с этой болью, но какая-то сила сбросила меня под ноги орущей толпе.
– Какого черта? Вставай. Без двадцати одиннадцать. Тебе пора убирать золу.
Когда мы сбросили золу в море, принесли с камбуза обед. Я съел несколько слив, плававших в мутном соусе, который тут называли пудингом. Я слишком устал, чтобы съесть что-то еще. А когда в шесть часов я сменился с вахты, я был так утомлен, что мне и в голову не пришло искать воду для умывания. Я сразу упал на койку.
И так три дня и три ночи. Не было никакой другой мысли, кроме: с одиннадцати до шести… с одиннадцати до шести… с одиннадцати до шести… В этих словах концентрировались все мои представления о себе и о мире. Я медленно угасал. Ничего в голове не осталось, кроме этих числительных. Я чувствовал боль, будто ножом водили по моему горячему мозгу. Не успевал я уснуть, как меня толкали: «Какого черта? Вставай! Уже без двадцати одиннадцать!»
Но пошел четвертый день, и я вдруг захотел есть.
– Странное дело, – поделился я мыслями со Станиславом. – Котлета оказалась вкусная. И молока мало. Правда, запас угля, – заметил я, – который ты мне оставил, тоже совсем невелик. Им не заткнешь и одну топку. – И спросил, не делая никакой остановки. – Тут можно добыть стакан рома?
– Легко, Пипип, – ухмыльнулся Станислав. – Поднимись наверх и скажи, что у тебя расстроился живот, тебя рвет. Тебе дадут стакан рома, чтобы вернуть к жизни. Два раза в неделю смело можешь пользоваться этим способом. Но чаще не вздумай. Вместо рома тебе дадут смесь рицинового масла и тебя по-настоящему пронесет. Иди наверх, но никому не выдавай этот рецепт. Он только для нас с тобой. У кочегаров есть свой, но они никогда его не выдадут.
Дело привычки.
Я начал привыкать.
Наконец пришло и такое время, когда в голове у меня появились какие-то посторонние мысли. Теперь я вполне осознанно грозил снизу второму инженеру, если он вдруг начинал командовать. В проходе, ведущем из машинного зала, мы ловко подвесили лом, протянув от него бечевку. Теперь, если бы второй инженер прокрался к нам и начал бы нас поносить, мы перекрыли бы ему отступление. И сумел бы он от нас убежать, это зависело только от количества выпавших решеток. У них ведь был свой нрав. Иногда пять вахт подряд они и не думали падать. Но все равно они прогорали и их приходилось заменять. Тогда все зависело от удачи, и мы старались начинать работу с некоторым благоговением. Но, черт побери, задеваешь одну, а падают две соседних.
Нет, второму инженеру не стоило заглядывать в нашу преисподнюю!
На траверзе Золотого берега мы попали в шторм. Господь нас храни! Не так легко донести бак с супом из камбуза в кубрик, а уж что говорить о выносе золы. Прижав к груди раскаленную железную кадку ты бежишь по палубе, а «Йорика» шатается, как пьяная. Вот ты добежал до кормы с кадкой в руках, и вдруг тебя бросает обратно к носу, а первый офицер кричит с мостика: «Угольщик, грязное животное! Если ты решил выпасть за борт, не тяни, но не вздумай унести с собой кадку!»
Внизу было нисколько не лучше. Кочегар только набирал полную лопату угля, как его бросало в сторону. Следующая волна настигала «Йорику», и уголь с лопаты кочегара мог полететь мне прямо в лицо. А если ты работаешь в верхних бункерах и пытаешься бросить уголь вниз, «Йорика» не допустит этого. Хоп, она ложится на левый борт. И угольщик и его лопата летят налево. «Йорика» выпрямляется, и ты опять нагребаешь уголь в лопату, но тут корабль ложится на правый борт, ты летишь к правому борту. Но даже здесь я научился тому, как перехитрить старую добрую «Йорику». И придумал это сам. Выждав секунду покоя, я быстро-быстро бросал десять-пятнадцать лопат в шахту правого борта, потом бежал на левый, и когда лавина с правого борта обрушивалась на меня, я придавал ей правильный ход. Угольщик должен разбираться в навигационной науке не хуже шкипера. Это точно. Если не уметь этого, котлы останутся без огня. По морям ведь плавают сотни «Йорик», каждая нация имеет свои собственные мертвые корабли. Самые знаменитые компании, с высокомерно реющими флагами, не стыдятся иметь корабли мертвых. За них получают значительные премии. После Великой войны, сделавшей нас свободными, то есть принудившей человечество принять паспорта и всякие свидетельства о национальности, мир значительно изменился. Эпоха кровавых тиранов и диктатур, эпоха королей, кайзеров, их лакеев и слуг ушла, а ей на смену пришла эра государственных флагов. Сделай свободу религиозным символом, и она легко превратится в источник самых жестоких и несправедливых войн. Настоящая свобода всегда относительна. А вот религия не может быть относительной. И еще менее относительна неистребимая жажда наживы. Вот старейшая из религий, и ей служат самые умные священники, и на службе у нее самые прекрасные храмы. Yes, Sir!
33
Когда доработаешься до того, что забываешь свое имя, окружающее перестает тебя интересовать. Ты падаешь в койку и спишь. Ты перестаешь думать о сопротивлении, о бегстве, даже о смерти. Становишься машиной, автоматом. Рядом с тобой могут грабить и убивать, ты этого не замечаешь. Я мог спать даже стоя у борта. Так было и в тот раз. Я стоял у борта и спал. Множество фелюг с острыми парусами сновало по морю.
В этом не было ничего особенного, вокруг часто крутились рыбаки и контрабандисты. Но вдруг я проснулся. Не мог понять, что случилось. Может какой-то особенный шум? Но нет, наоборот… наступила тишина… Машины перестали работать, это и вызвало такое странное чувство. День и ночь они грохочут у тебя под ухом, день и ночь дрожат переборки – в котельной, в рубке, в кубриках, на камбузе, все дергается и содрогается, вместе с твоими мозгом и плотью.
И вдруг тишина.
Меня будто уколола острая боль.
Во мне стало пусто, будто я полетел куда-то с невероятной скоростью. Земля ушла из-под ног, я решил, что проваливаюсь на морское дно. Но это «Йорика» просто остановилась посреди гладкого спокойного моря. Загрохотали цепи и якоря упали за борт. В тот же момент на палубе появился Станислав с кофейником в руках.
– Пипип, – сказал он, – сегодня нам придется попрыгать. Не так-то просто поднять пары за пять минут.
– Ты спятил, Станислав, – ответил я. – Если так резко поднять пары, мы взлетим к звездам.
– Потому я и вышел на палубу, – кивнул он. – Когда я понял, что мы скоро встанем, я набросал целую кучу угля к топкам, чтобы иметь возможность вовремя выскочить наружу. Кочегар думает, что у меня понос. Пусть.
– А что случилось?
– Да ничего, – ухмыльнулся Станислав. – Обычная контрабанда. Капитан собирает проценты на страховку. Ты что, правда, ничего не понимаешь? Ну хотя бы понимаешь, где мы находимся?
– На катафалке.
– С этим-то ясно, – опять ухмыльнулся он. – Но не думай, что мы пойдем на дно без музыки. «Йорика» приговорена. Смертный приговор подписан пароходной компанией, осталось только определить дату. Играешь ты на последней струне, или это ветер воет, уже не имеет значения. «Йорика» обречена. Делай что хочешь, мы в списке смертников. Само наше будущее поставлено на карту. Взгляни на мачту. Видишь, там сидит матрос с биноклем. Скоро увидишь, как «Йорика» задергается и бросится в бегство. Она запыхтит, она начнет пускать пар из всех дырок, и бросится удирать так, как тебе в голову не приходило подумать. Уже через полчаса она наживет неизлечимую астму, но удерет от любого, кто бросится за нею в погоню. Вот что главное, имей это в виду. А я пойду, подкину еще пару лопат.
Обыкновенно мы плавали под давлением примерно в сто пятьдесят атмосфер, редко сто пятьдесят пять, да и то лишь во время шторма. Сто шестьдесят означало для «Йорики» тревожный сигнал, сто шестьдесят пять – предупреждение об опасности, а сто семьдесят – опасность. Она начинала реветь и выть, этот вой пронизывал до костей. Чтобы прекратить его, надо было затыкать уши. Если «Йорика» впадала в отчаяние, она орала и выла так, будто оплакивала свою судьбу. Наверное, вспоминала время, когда была веселой розовощекой девчонкой. В долгой своей жизни она прошла все стадии женщины-авантюристки. Она бывала царицей бала, за которой шла толпа ухажеров. Она бывала замужней женщиной и сама бегала от мужей, пряталась в низкопробных отелях, разводилась сотни раз, снова находила счастье и опять бывала принятой в обществе, и опять делала бесчисленные глупости, отдавая дань пьянству, развозя контрабандное шотландское виски в Норвегию, в самые глухие береговые поселки штата Мэн, в другие такие же глухие места. В конце концов она стала старой и грязной сводницей, интриганкой, отравительницей. Так глубоко может пасть только женщина из хорошей семьи.
Открылись товарные люки, многочисленные фелюги приблизились к борту. Экипажи их сплошь составляли марокканцы, одетые как рыбаки, но совсем не похожие на рыбаков. У каждого был слишком интеллигентный вид, несколько человек ушли со вторым офицером в каюту шкипера. Офицер, впрочем, сразу же вернулся и начал командовать погрузкой. Старший офицер на мостике беспокойно следил за морем. На поясе у него висел пистолет.
– Чисто ли на горизонте? – иногда кричал он наблюдателю на мачте.
– Чисто везде, сэр.
– Ол райт! Начинайте!
Весело поднялись ящики из трюма и так же весело опустились на дрогнувшие фелюги. Марокканцы ловили их и прятали под грудами свежей рыбы и фруктов. Нагруженные фелюги отчаливали, на их место становились другие, они буквально облепили наши борта. Взявши груз, они не ждали ни минуты и тут же поднимали паруса. Все уходили в разных направлениях. Некоторые вообще шли не к берегу, а в море. Может, думали добраться до Америки.
Второй офицер держал в руках блокнот и карандаш. Он подсчитывал ящики. Один из марокканцев, видимо, руководивший всем этим, выкрикивал цифру – офицер повторял ее и заносил в блокнот. Перекрикивались они по-английски. Наконец все ящики исчезли под грузом свежей рыбы и фруктов. Фелюга с товаром отвалила от борта. Первых давно уже не было видно, они ушли за горизонт. Последняя фелюга даже не взяла груза. Три марокканца, беседовавшие со шкипером в его каюте, вышли на палубу вместе с ним. Они смеялись и болтали, потом торжественно простились и сошли по выброшенному для них трапу. Почти сразу загрохотали цепи, якоря были подняты, и «Йорика», как пришпоренная, рванулась в море. Минут через десять шкипер снова появился на палубе.
– Где мы находимся?
– В шести милях от берега.
– Отлично. Значит, мы уже ушли из опасной зоны?
– Да, сэр.
– Значит, можно перекусить, – решил шкипер. – Мы это заслужили. Надо выпить за удачу.
Вот и вся история.
Но она оставила след.
Все мы в тот день получили роскошный завтрак. Жирная колбаса, бекон, какао, жареная картошка и по стакану рома. Этот завтрак заткнул нам рты. Мы ели, а шкипер подсчитывал прибыль. И, кажется, был доволен. Так же, как и мы. Допивая ром, мы готовы были идти за таким ловким шкипером хоть в ад. Прикажи он – и мы бы пошли. Ведь в этом случае нас снова ждал праздничный завтрак. А «Йорика» мчалась так, что у нее расплавилось несколько подшипников. Пришлось встать на небольшой ремонт. К нам тут же подвалило несколько фелюг, и шкипер разрешил коку купить некоторое количество свежей рыбы и фруктов. Можете мне верить, это так и было. Yes,Sir. Такого шкипера никто никогда не выдаст.
В этом не было ничего особенного, вокруг часто крутились рыбаки и контрабандисты. Но вдруг я проснулся. Не мог понять, что случилось. Может какой-то особенный шум? Но нет, наоборот… наступила тишина… Машины перестали работать, это и вызвало такое странное чувство. День и ночь они грохочут у тебя под ухом, день и ночь дрожат переборки – в котельной, в рубке, в кубриках, на камбузе, все дергается и содрогается, вместе с твоими мозгом и плотью.
И вдруг тишина.
Меня будто уколола острая боль.
Во мне стало пусто, будто я полетел куда-то с невероятной скоростью. Земля ушла из-под ног, я решил, что проваливаюсь на морское дно. Но это «Йорика» просто остановилась посреди гладкого спокойного моря. Загрохотали цепи и якоря упали за борт. В тот же момент на палубе появился Станислав с кофейником в руках.
– Пипип, – сказал он, – сегодня нам придется попрыгать. Не так-то просто поднять пары за пять минут.
– Ты спятил, Станислав, – ответил я. – Если так резко поднять пары, мы взлетим к звездам.
– Потому я и вышел на палубу, – кивнул он. – Когда я понял, что мы скоро встанем, я набросал целую кучу угля к топкам, чтобы иметь возможность вовремя выскочить наружу. Кочегар думает, что у меня понос. Пусть.
– А что случилось?
– Да ничего, – ухмыльнулся Станислав. – Обычная контрабанда. Капитан собирает проценты на страховку. Ты что, правда, ничего не понимаешь? Ну хотя бы понимаешь, где мы находимся?
– На катафалке.
– С этим-то ясно, – опять ухмыльнулся он. – Но не думай, что мы пойдем на дно без музыки. «Йорика» приговорена. Смертный приговор подписан пароходной компанией, осталось только определить дату. Играешь ты на последней струне, или это ветер воет, уже не имеет значения. «Йорика» обречена. Делай что хочешь, мы в списке смертников. Само наше будущее поставлено на карту. Взгляни на мачту. Видишь, там сидит матрос с биноклем. Скоро увидишь, как «Йорика» задергается и бросится в бегство. Она запыхтит, она начнет пускать пар из всех дырок, и бросится удирать так, как тебе в голову не приходило подумать. Уже через полчаса она наживет неизлечимую астму, но удерет от любого, кто бросится за нею в погоню. Вот что главное, имей это в виду. А я пойду, подкину еще пару лопат.
Обыкновенно мы плавали под давлением примерно в сто пятьдесят атмосфер, редко сто пятьдесят пять, да и то лишь во время шторма. Сто шестьдесят означало для «Йорики» тревожный сигнал, сто шестьдесят пять – предупреждение об опасности, а сто семьдесят – опасность. Она начинала реветь и выть, этот вой пронизывал до костей. Чтобы прекратить его, надо было затыкать уши. Если «Йорика» впадала в отчаяние, она орала и выла так, будто оплакивала свою судьбу. Наверное, вспоминала время, когда была веселой розовощекой девчонкой. В долгой своей жизни она прошла все стадии женщины-авантюристки. Она бывала царицей бала, за которой шла толпа ухажеров. Она бывала замужней женщиной и сама бегала от мужей, пряталась в низкопробных отелях, разводилась сотни раз, снова находила счастье и опять бывала принятой в обществе, и опять делала бесчисленные глупости, отдавая дань пьянству, развозя контрабандное шотландское виски в Норвегию, в самые глухие береговые поселки штата Мэн, в другие такие же глухие места. В конце концов она стала старой и грязной сводницей, интриганкой, отравительницей. Так глубоко может пасть только женщина из хорошей семьи.
Открылись товарные люки, многочисленные фелюги приблизились к борту. Экипажи их сплошь составляли марокканцы, одетые как рыбаки, но совсем не похожие на рыбаков. У каждого был слишком интеллигентный вид, несколько человек ушли со вторым офицером в каюту шкипера. Офицер, впрочем, сразу же вернулся и начал командовать погрузкой. Старший офицер на мостике беспокойно следил за морем. На поясе у него висел пистолет.
– Чисто ли на горизонте? – иногда кричал он наблюдателю на мачте.
– Чисто везде, сэр.
– Ол райт! Начинайте!
Весело поднялись ящики из трюма и так же весело опустились на дрогнувшие фелюги. Марокканцы ловили их и прятали под грудами свежей рыбы и фруктов. Нагруженные фелюги отчаливали, на их место становились другие, они буквально облепили наши борта. Взявши груз, они не ждали ни минуты и тут же поднимали паруса. Все уходили в разных направлениях. Некоторые вообще шли не к берегу, а в море. Может, думали добраться до Америки.
Второй офицер держал в руках блокнот и карандаш. Он подсчитывал ящики. Один из марокканцев, видимо, руководивший всем этим, выкрикивал цифру – офицер повторял ее и заносил в блокнот. Перекрикивались они по-английски. Наконец все ящики исчезли под грузом свежей рыбы и фруктов. Фелюга с товаром отвалила от борта. Первых давно уже не было видно, они ушли за горизонт. Последняя фелюга даже не взяла груза. Три марокканца, беседовавшие со шкипером в его каюте, вышли на палубу вместе с ним. Они смеялись и болтали, потом торжественно простились и сошли по выброшенному для них трапу. Почти сразу загрохотали цепи, якоря были подняты, и «Йорика», как пришпоренная, рванулась в море. Минут через десять шкипер снова появился на палубе.
– Где мы находимся?
– В шести милях от берега.
– Отлично. Значит, мы уже ушли из опасной зоны?
– Да, сэр.
– Значит, можно перекусить, – решил шкипер. – Мы это заслужили. Надо выпить за удачу.
Вот и вся история.
Но она оставила след.
Все мы в тот день получили роскошный завтрак. Жирная колбаса, бекон, какао, жареная картошка и по стакану рома. Этот завтрак заткнул нам рты. Мы ели, а шкипер подсчитывал прибыль. И, кажется, был доволен. Так же, как и мы. Допивая ром, мы готовы были идти за таким ловким шкипером хоть в ад. Прикажи он – и мы бы пошли. Ведь в этом случае нас снова ждал праздничный завтрак. А «Йорика» мчалась так, что у нее расплавилось несколько подшипников. Пришлось встать на небольшой ремонт. К нам тут же подвалило несколько фелюг, и шкипер разрешил коку купить некоторое количество свежей рыбы и фруктов. Можете мне верить, это так и было. Yes,Sir. Такого шкипера никто никогда не выдаст.
34
Когда работаешь не в полную загрузку, начинаешь думать о каких-то совсем других вещах, начинаешь совать нос туда, где ему не место. В голову приходят идеи, которые не назовешь счастливыми. Стоя у руля или шуруя ломом в раскаленной топке, легко оставаться порядочным моряком, но безделье, даже в самом легком виде, расслабляет. Инженер приказал открыть один из бункеров для угля, поскольку он вдруг понадобился для товара. Это позволило нам наполнить котельную углем доверху, и тогда началось поистине сладостное время. Всего лишь три дня, но это были незабываемые дни. Подозреваю, что такие дни выпадают и рабам на галере. Паруса подняты, весла можно сушить. Конечно, гребцы все равно остаются прикованными, а плети свищут, чтобы никому в голову не пришла мысль о бунте, но мускулы не так напряжены…
Очередной груз мы взяли в открытом море. Видимо, где-то у берегов Португалии, потому что люди на лодках говорили по-португальски. Все это походило на уже известные события у африканского берега. Тут на борт тоже поднялись люди, похожие на рыбаков. Они прошли в каюту шкипера. Во время разгрузки числа выкрикивались по-английски и писались в блокнотах по-арабски. Потом лодки, для вида загруженные апельсинами и свежей рыбой, разбежались по всем направлениям. Последними, понятно, сошли в лодку те трое, что находились в каюте шкипера. На этот раз нас не кормили праздничным завтраком, но дали какао и сладкий пирог. Ведь ничего такого особенного не произошло, мы понимали.
– Нам и скрывать нечего, – ухмыльнулся Станислав. – Если кто-то заглянет в трюмы, там ничего особенного. Ну стоят ящики. Мало ли где стоят ящики. Самые обыкновенные, правда?
Вахты в эти дни были легкие. Выбросив золу за борт, очистив котельную от шлака, мы легко пополняли запасы угля. Можно сказать, нам почти не приходилось работать, по крайней мере у нас появились свободные часы. Наверное, поэтому в одну ночную вахту я решил заглянуть в трюм. Там ведь могли находиться приятные вещи. Орехи, апельсины, листья табака, сигареты, да мало ли что еще. Иногда открываешь такой ящик, а он набит рубашками или обувью. Мораль у каждого своя. Если уж быть точным, мораль – это масло для тех, кто не имеет хлеба. Ящики после осмотра надо тщательно закрывать. Если в них ты нашел табак, его выгодно можно продать в порту. Моряк не будет задирать цену, его устроят фабричные цены.
Но к ящикам нелегко подступиться. В трюме тесно. Требуется все умение человека-змеи. Я этому научился, ежедневные тренировки здорово помогли мне. Все равно надо быть осторожнее, особенно во время качки. Не дай Бог придавит ящиком или перекроет выход, и ты окажешься в ловушке. Сил у тебя немного, и ты освещаешь пространство не фонарем. Все, что у тебя есть, это спички.
«Йорика» не перевозила ценных грузов, она перевозила только грузы для мертвецов. Например, старые болты, застрахованные как бекон.
Скорее всего, только это мы и перевозили, но некоторый налет тайны, связанный с нашими погрузками, все время мучил меня. Если там только старые болты и цементный балласт, то это как-то странно. Я знаю марокканцев, они обычно плюют на болты и на цемент. Кроме того, я давно отметил, что почему-то на борту «Йорики» в полной готовности содержалась только одна спасательная шлюпка – для шкипера и офицеров. Если бы нам пришлось оказаться в воде, все руки стали бы цепляться за эту шлюпку, потому что остальные не были даже проконопачены. Так вот. На суде не нужны лишние свидетели.
Спустившись в трюм, при жалком свете зажженной спички я с удовольствием увидел маркировку на ящиках. «Гарантия. Швабский сливовый мармелад. Засахаренные фрукты. Никаких красителей. Акционерское общество Оберндорф и К».
Какие же мы ослы, подумал я. Жрем протухший маргарин, а тут лежат огромные запасы чудесного швабского сливового мармелада. О, Станислав, покачал я головой, я-то считал тебя интеллигентным парнем, а ты самый большой глупец, какого можно встретить на кораблях!
И, не теряя времени, вскрыл ящик.
Изящные красивые коробки. Они мне понравились.
Приятно намазать мармелад на хлеб толстым слоем. Я пустил слюну от предвкушения. К тому же, гарантия. Эти засахаренные фрукты и мармелад не содержат никаких красителей. Марокканцы понимают толк в таких вещах. Это повкуснее надоевшей расползающейся хурмы. Настоящий швабский мармелад с фабрики акционерного общества Оберндорф и К! Я осторожно вскрыл коробку, извлеченную из ящика. Я сделал это уже в угольной яме, потому что знал, что здесь мне никто не помешает, никто сюда не войдет. На всякий случай я все же убрал доску, перекинутую через открытый люк. Доска выглядела подгнившей, никто не рискнул бы на нее ступить, но я все равно ее убрал. Кто станет прыгать через открытый люк? «Йорику» качнет – и загремишь на самое дно трюма. Даже если не расшибешь череп, дырок хватит для того, чтобы испустить дух. Так я думал, открывая коробку. Действительно настоящий швабский сливовый мармелад. Гарантия. Может, втайне я надеялся, что найду в коробке золотые изделия, но «Йорика» умела делать подарки. Она везла только вкусные и чистые вещи. А я, дурак, подозревал бедную девушку в том, что она пользуется подчищенными декларациями и возит всякую контрабанду. Когда имеешь дело с женщиной, не спеши ее осуждать.
Вкус?
Ну да, имеется.
Но какой-то не такой… Пожалуй, горчит слегка…
Может, для пущей сохранности в мармелад насовали медных монет, решив этим подчеркнуть и без того насыщенный сливовый цвет? Без примеси красителей, это сразу видно… Попробуем… Да, дьявол меня побери, что-то тут не так… Этот мармелад не намажешь на хлеб. Он стягивает нёбо. От него поташнивает… Но может так только сверху? Копнем пальцем… Вот так… И еще глубже… Ну да, вот и косточки… Тяжелые сливовые косточки… Каждая наполовину упрятана в медную гильзу… Чудесные косточки, настоящие швабские, никаких красителей, только из олова, и каждая помещена в гильзу… А что в гильзе? Ну да, сахар… Неужели он бывает такого насыщенного черного цвета?… Ах да, гарантия… Настоящие засахаренные фрукты… Не стоит судить о женщинах, таких, как «Йорика», поспешно…
Я снова вернулся в трюм.
А в этих ящиках что? «Мышеловки»?
Неужели марокканцев так достали мыши?
Я сунул всю руку в ящик. Рукоятки мышеловок удобно ложились в ладонь. Видно, марокканских мышей можно отпугнуть только вот такими многозарядными маузерами… Правда, там были еще игрушки… «Металлические автомобили с пружинным заводом»… Ясное дело, гарантия… Ведь произведены «металлические автомобили» на известной фабрике «Suhl». Уж эта-то фабрика умеет изготовлять детские игрушки… Получается, марокканцы любят играть «металлическими автомобилями с пружинным заводом»… Yes,Sir!
Очередной груз мы взяли в открытом море. Видимо, где-то у берегов Португалии, потому что люди на лодках говорили по-португальски. Все это походило на уже известные события у африканского берега. Тут на борт тоже поднялись люди, похожие на рыбаков. Они прошли в каюту шкипера. Во время разгрузки числа выкрикивались по-английски и писались в блокнотах по-арабски. Потом лодки, для вида загруженные апельсинами и свежей рыбой, разбежались по всем направлениям. Последними, понятно, сошли в лодку те трое, что находились в каюте шкипера. На этот раз нас не кормили праздничным завтраком, но дали какао и сладкий пирог. Ведь ничего такого особенного не произошло, мы понимали.
– Нам и скрывать нечего, – ухмыльнулся Станислав. – Если кто-то заглянет в трюмы, там ничего особенного. Ну стоят ящики. Мало ли где стоят ящики. Самые обыкновенные, правда?
Вахты в эти дни были легкие. Выбросив золу за борт, очистив котельную от шлака, мы легко пополняли запасы угля. Можно сказать, нам почти не приходилось работать, по крайней мере у нас появились свободные часы. Наверное, поэтому в одну ночную вахту я решил заглянуть в трюм. Там ведь могли находиться приятные вещи. Орехи, апельсины, листья табака, сигареты, да мало ли что еще. Иногда открываешь такой ящик, а он набит рубашками или обувью. Мораль у каждого своя. Если уж быть точным, мораль – это масло для тех, кто не имеет хлеба. Ящики после осмотра надо тщательно закрывать. Если в них ты нашел табак, его выгодно можно продать в порту. Моряк не будет задирать цену, его устроят фабричные цены.
Но к ящикам нелегко подступиться. В трюме тесно. Требуется все умение человека-змеи. Я этому научился, ежедневные тренировки здорово помогли мне. Все равно надо быть осторожнее, особенно во время качки. Не дай Бог придавит ящиком или перекроет выход, и ты окажешься в ловушке. Сил у тебя немного, и ты освещаешь пространство не фонарем. Все, что у тебя есть, это спички.
«Йорика» не перевозила ценных грузов, она перевозила только грузы для мертвецов. Например, старые болты, застрахованные как бекон.
Скорее всего, только это мы и перевозили, но некоторый налет тайны, связанный с нашими погрузками, все время мучил меня. Если там только старые болты и цементный балласт, то это как-то странно. Я знаю марокканцев, они обычно плюют на болты и на цемент. Кроме того, я давно отметил, что почему-то на борту «Йорики» в полной готовности содержалась только одна спасательная шлюпка – для шкипера и офицеров. Если бы нам пришлось оказаться в воде, все руки стали бы цепляться за эту шлюпку, потому что остальные не были даже проконопачены. Так вот. На суде не нужны лишние свидетели.
Спустившись в трюм, при жалком свете зажженной спички я с удовольствием увидел маркировку на ящиках. «Гарантия. Швабский сливовый мармелад. Засахаренные фрукты. Никаких красителей. Акционерское общество Оберндорф и К».
Какие же мы ослы, подумал я. Жрем протухший маргарин, а тут лежат огромные запасы чудесного швабского сливового мармелада. О, Станислав, покачал я головой, я-то считал тебя интеллигентным парнем, а ты самый большой глупец, какого можно встретить на кораблях!
И, не теряя времени, вскрыл ящик.
Изящные красивые коробки. Они мне понравились.
Приятно намазать мармелад на хлеб толстым слоем. Я пустил слюну от предвкушения. К тому же, гарантия. Эти засахаренные фрукты и мармелад не содержат никаких красителей. Марокканцы понимают толк в таких вещах. Это повкуснее надоевшей расползающейся хурмы. Настоящий швабский мармелад с фабрики акционерного общества Оберндорф и К! Я осторожно вскрыл коробку, извлеченную из ящика. Я сделал это уже в угольной яме, потому что знал, что здесь мне никто не помешает, никто сюда не войдет. На всякий случай я все же убрал доску, перекинутую через открытый люк. Доска выглядела подгнившей, никто не рискнул бы на нее ступить, но я все равно ее убрал. Кто станет прыгать через открытый люк? «Йорику» качнет – и загремишь на самое дно трюма. Даже если не расшибешь череп, дырок хватит для того, чтобы испустить дух. Так я думал, открывая коробку. Действительно настоящий швабский сливовый мармелад. Гарантия. Может, втайне я надеялся, что найду в коробке золотые изделия, но «Йорика» умела делать подарки. Она везла только вкусные и чистые вещи. А я, дурак, подозревал бедную девушку в том, что она пользуется подчищенными декларациями и возит всякую контрабанду. Когда имеешь дело с женщиной, не спеши ее осуждать.
Вкус?
Ну да, имеется.
Но какой-то не такой… Пожалуй, горчит слегка…
Может, для пущей сохранности в мармелад насовали медных монет, решив этим подчеркнуть и без того насыщенный сливовый цвет? Без примеси красителей, это сразу видно… Попробуем… Да, дьявол меня побери, что-то тут не так… Этот мармелад не намажешь на хлеб. Он стягивает нёбо. От него поташнивает… Но может так только сверху? Копнем пальцем… Вот так… И еще глубже… Ну да, вот и косточки… Тяжелые сливовые косточки… Каждая наполовину упрятана в медную гильзу… Чудесные косточки, настоящие швабские, никаких красителей, только из олова, и каждая помещена в гильзу… А что в гильзе? Ну да, сахар… Неужели он бывает такого насыщенного черного цвета?… Ах да, гарантия… Настоящие засахаренные фрукты… Не стоит судить о женщинах, таких, как «Йорика», поспешно…
Я снова вернулся в трюм.
А в этих ящиках что? «Мышеловки»?
Неужели марокканцев так достали мыши?
Я сунул всю руку в ящик. Рукоятки мышеловок удобно ложились в ладонь. Видно, марокканских мышей можно отпугнуть только вот такими многозарядными маузерами… Правда, там были еще игрушки… «Металлические автомобили с пружинным заводом»… Ясное дело, гарантия… Ведь произведены «металлические автомобили» на известной фабрике «Suhl». Уж эта-то фабрика умеет изготовлять детские игрушки… Получается, марокканцы любят играть «металлическими автомобилями с пружинным заводом»… Yes,Sir!
35
– Станислав, почему ты жрешь этот тухлый маргарин?
– А что делать, Пипип? Я голоден. Не могу же я выварить в котле свое тряпье и намазывать на хлеб получившуюся массу. Ничего другого нет, вот я и ем. Без маргарина хлеб вообще не полезет в глотку.
– Ты глупец.
– Это почему?
– Да потому что наши трюмы набиты настоящим швабским сливовым мармеладом.
– А-а-а, – протянул он. – Ты уже проверил…
– Ну да, – ухмыльнулся я. – Мармелад, наверное, вкусней маргарина.
– Может быть. Но он нам не по зубам.
– Это почему?
– Потому что он нравится марокканцам, испанцам и французам, разумеется. Но для нас с тобой не годится. Мы можем его переварить только в одном случае – если его пустят нам в спину. Да и то не уверен.
«Неужели и он…» – мелькнуло подозрение в моей голове.
Я так и впился в него глазами:
– Ты знаешь, что там лежит?
– Смешно – ответил Станислав. – За какого осла ты меня принимаешь? Три благородных джентльмена еще находились в каюте шкипера, и люк еще не был задраен, когда я побывал в трюме. Стоит мне увидеть на ящиках слова шоколад, бекон, мармелад, датское масло, во мне сразу просыпается исследователь. Я сам люблю проверять качество товара.
– Но там действительно лежит сливовый мармелад.
– Там всегда что-нибудь лежит, – возразил Станислав. – Только есть все это нельзя. Слишком тяжелый дух. Можно умереть от заражения крови. Однажды, правда, мы везли солонину. Она тоже прикрывала некий хитрый товар, но я срезал только верхний слой, который не касался основного груза, и скажу тебе, солонина оказалась отменной. Это была экстра солонина.
– А какие в ней находились косточки?
– В солонине? О, там лежали карабины. Made in USA. Прекрасная новая модель. Шкипер, наверное, неплохо заработал на них, потому что в день выгрузки нас накормили от пуза. Коньяк, тушеная говядина, овощи, ром. Шкипер надежно заткнул нам глотки, тем более что вокруг все время рыскал французский морской «охотник». Таможенники даже поднимались на борт.
– И никто из команды не прельстился на обещанные таможенниками франки и курево?
– У нас? На «Йорике»? Ты смеешься, Пипип. Какой смысл доносить на своего шкипера? Мертвецы не доносят, а мы ведь мертвецы. Залезть в чужой кошелек, вскрыть ящик в трюме, расшибить голову второму инженеру – это дело почетное, никто на это не обидится, ты можешь высоко держать голову. Но если донесешь полиции, если поможешь ей хоть в чем-то, это уже подлость. Ты уже не сможешь смотреть в глаза мне или своему кочегару. Если ты порядочный парень, Пипип, сдохни вместе с «Йорикой», но не угождай таможенникам.
В виду португальского берега мы взяли какой-то вполне законный товар, чтобы реабилитировать «Йорику» в глазах законников, но каким-то образом «Йорика» все-таки попала под подозрение. Поэтому шкипер составил самые настоящие декларации, можно сказать безупречные, в которых ни один пункт самый дотошный таможенник не смог бы истолковать превратно. Конечно, товар был дешевый. Ценный товар никто бы шкиперу не доверил, а кто знал шкипера, тот вообще бы ему ничего не доверил. Но истинную стоимость любой товар обретает лишь попав на место назначения.
В пять вечера нам уже нечего было делать. Мы попрятались в укромных уголках и отводили душу. На «Йорике» собрались люди самых разных национальностей. Всякая нация имеет своих мертвецов, которые все еще живут и дышат, но для своих соотечественников давно являются мертвыми. Некоторые государства открыто содержат корабли мертвых, только называют их немного иначе. Например, Иностранным легионом. Ты получаешь новое имя и новые документы и находишь место среди людей, совершенно не похожих на тебя. Если все хорошо, ты спокойно и плотно врастаешь в свою новую нацию, будто родился там. Принимаешь ее обычаи, язык. Конечно, вся команда «Йорики» общалась на одном языке – английском, иначе невозможно было бы отдавать и исполнять команды. Но это был удивительный английский. С настоящим английским он не имел ничего общего. Это был язык «Йорики», то есть совсем особенный язык. Трудно рассказать, как он звучит. Обычно любой моряк знает пару дюжин английских слов. И все знают пять или шесть слов, которых никто другой не знает, но которым каждый научается, живя рядом с тобой. За время плавания каждый накапливает в памяти сотню, а то и две таких слов. К ним прибавьте числительные, названия дней и месяцев. С таким словарем можно писать романы.
Как возник язык «Йорики»? Как возникают языки кораблей мертвых?
Конечно, прежде всего, из смешения тех языков, которые имели некоторое хождение на борту. Поскольку каждый хоть раз ходил на английском корабле, то несколько английских слов точно знает, а вот с португальским или французским сложнее. Отсюда ясно, что основой любого языка кораблей мертвых становится английский.
Возьмем, например, First-Mate (старший офицер), или Money (деньги). Mate в Западном Лондоне произносится совсем не так, как в Восточном, американцы же английские слова произносят вообще не так, как англичане, при этом иногда даже внутренний смысл слов меняется. Наш плотник никогда не слышал, как в Англии произносят First-Mate, он просто перенял его у шведа, который сам услышал это слово от англичанина именно из Восточного Лондона. Сам швед не умел произносить указанное слово правильно, а, кроме того, впервые услышал его на PetticoatLane или на кокни. Конечно, он искренне считал, что произносит все это как истинный англичанин, так что можете представить, как те же слова звучали в устах плотника. Фёст-моат, фюрст-мейт, форст-миет и еще столько вариантов, сколько моряков находилось на «Йорике». За короткое время произношение слова First-Mate было отлично отшлифовано. В его окончательном виде можно услышать отзвуки всех вариантов. Даже какие-то новые, в которых не разобрался бы и профессор фонетики из Оксфорда.
– А что делать, Пипип? Я голоден. Не могу же я выварить в котле свое тряпье и намазывать на хлеб получившуюся массу. Ничего другого нет, вот я и ем. Без маргарина хлеб вообще не полезет в глотку.
– Ты глупец.
– Это почему?
– Да потому что наши трюмы набиты настоящим швабским сливовым мармеладом.
– А-а-а, – протянул он. – Ты уже проверил…
– Ну да, – ухмыльнулся я. – Мармелад, наверное, вкусней маргарина.
– Может быть. Но он нам не по зубам.
– Это почему?
– Потому что он нравится марокканцам, испанцам и французам, разумеется. Но для нас с тобой не годится. Мы можем его переварить только в одном случае – если его пустят нам в спину. Да и то не уверен.
«Неужели и он…» – мелькнуло подозрение в моей голове.
Я так и впился в него глазами:
– Ты знаешь, что там лежит?
– Смешно – ответил Станислав. – За какого осла ты меня принимаешь? Три благородных джентльмена еще находились в каюте шкипера, и люк еще не был задраен, когда я побывал в трюме. Стоит мне увидеть на ящиках слова шоколад, бекон, мармелад, датское масло, во мне сразу просыпается исследователь. Я сам люблю проверять качество товара.
– Но там действительно лежит сливовый мармелад.
– Там всегда что-нибудь лежит, – возразил Станислав. – Только есть все это нельзя. Слишком тяжелый дух. Можно умереть от заражения крови. Однажды, правда, мы везли солонину. Она тоже прикрывала некий хитрый товар, но я срезал только верхний слой, который не касался основного груза, и скажу тебе, солонина оказалась отменной. Это была экстра солонина.
– А какие в ней находились косточки?
– В солонине? О, там лежали карабины. Made in USA. Прекрасная новая модель. Шкипер, наверное, неплохо заработал на них, потому что в день выгрузки нас накормили от пуза. Коньяк, тушеная говядина, овощи, ром. Шкипер надежно заткнул нам глотки, тем более что вокруг все время рыскал французский морской «охотник». Таможенники даже поднимались на борт.
– И никто из команды не прельстился на обещанные таможенниками франки и курево?
– У нас? На «Йорике»? Ты смеешься, Пипип. Какой смысл доносить на своего шкипера? Мертвецы не доносят, а мы ведь мертвецы. Залезть в чужой кошелек, вскрыть ящик в трюме, расшибить голову второму инженеру – это дело почетное, никто на это не обидится, ты можешь высоко держать голову. Но если донесешь полиции, если поможешь ей хоть в чем-то, это уже подлость. Ты уже не сможешь смотреть в глаза мне или своему кочегару. Если ты порядочный парень, Пипип, сдохни вместе с «Йорикой», но не угождай таможенникам.
В виду португальского берега мы взяли какой-то вполне законный товар, чтобы реабилитировать «Йорику» в глазах законников, но каким-то образом «Йорика» все-таки попала под подозрение. Поэтому шкипер составил самые настоящие декларации, можно сказать безупречные, в которых ни один пункт самый дотошный таможенник не смог бы истолковать превратно. Конечно, товар был дешевый. Ценный товар никто бы шкиперу не доверил, а кто знал шкипера, тот вообще бы ему ничего не доверил. Но истинную стоимость любой товар обретает лишь попав на место назначения.
В пять вечера нам уже нечего было делать. Мы попрятались в укромных уголках и отводили душу. На «Йорике» собрались люди самых разных национальностей. Всякая нация имеет своих мертвецов, которые все еще живут и дышат, но для своих соотечественников давно являются мертвыми. Некоторые государства открыто содержат корабли мертвых, только называют их немного иначе. Например, Иностранным легионом. Ты получаешь новое имя и новые документы и находишь место среди людей, совершенно не похожих на тебя. Если все хорошо, ты спокойно и плотно врастаешь в свою новую нацию, будто родился там. Принимаешь ее обычаи, язык. Конечно, вся команда «Йорики» общалась на одном языке – английском, иначе невозможно было бы отдавать и исполнять команды. Но это был удивительный английский. С настоящим английским он не имел ничего общего. Это был язык «Йорики», то есть совсем особенный язык. Трудно рассказать, как он звучит. Обычно любой моряк знает пару дюжин английских слов. И все знают пять или шесть слов, которых никто другой не знает, но которым каждый научается, живя рядом с тобой. За время плавания каждый накапливает в памяти сотню, а то и две таких слов. К ним прибавьте числительные, названия дней и месяцев. С таким словарем можно писать романы.
Как возник язык «Йорики»? Как возникают языки кораблей мертвых?
Конечно, прежде всего, из смешения тех языков, которые имели некоторое хождение на борту. Поскольку каждый хоть раз ходил на английском корабле, то несколько английских слов точно знает, а вот с португальским или французским сложнее. Отсюда ясно, что основой любого языка кораблей мертвых становится английский.
Возьмем, например, First-Mate (старший офицер), или Money (деньги). Mate в Западном Лондоне произносится совсем не так, как в Восточном, американцы же английские слова произносят вообще не так, как англичане, при этом иногда даже внутренний смысл слов меняется. Наш плотник никогда не слышал, как в Англии произносят First-Mate, он просто перенял его у шведа, который сам услышал это слово от англичанина именно из Восточного Лондона. Сам швед не умел произносить указанное слово правильно, а, кроме того, впервые услышал его на PetticoatLane или на кокни. Конечно, он искренне считал, что произносит все это как истинный англичанин, так что можете представить, как те же слова звучали в устах плотника. Фёст-моат, фюрст-мейт, форст-миет и еще столько вариантов, сколько моряков находилось на «Йорике». За короткое время произношение слова First-Mate было отлично отшлифовано. В его окончательном виде можно услышать отзвуки всех вариантов. Даже какие-то новые, в которых не разобрался бы и профессор фонетики из Оксфорда.