Бруно Травен
Корабль мертвых. История одного американского моряка
Бруно (Башфул) Травен
…Теперь я отлично понимаю, что последняя война велась только для того, чтобы фараоны в каждой стране получили право спрашивать про мою корабельную книжку. До войны этого никто не делал, и люди жили счастливо. Всегда подозрительны войны, которые ведутся за свободу, независимость и демократию. Они стали такими с того дня, когда пруссаки повели первую освободительную войну против Наполеона. Хорошо выигранная война навсегда лишает людей свободы, потому что выигрывает именно война, а свобода всегда проигрывает. Yes, Sir.Бруно Травен
Однажды немецкий писатель Вольф Бреннике, автор замечательной повести «Сделано в Колумбии» (из-за которой колумбийские власти в свое время всерьез рассорились с властями ГДР), рассказал мне такую историю. Близкий его приятель где-то в начале тридцатых годов прошлого века сбежал из впадающей в фашизм Германии, много плавал по морям, в конце концов добрался до Мексики. Слоняясь по порту Акапулько, услышал: «Вы немец?» – «А вы?» – «Американо», – ответил человек с сильным немецким акцентом. И спросил: «Умеете обращаться с пишущей машинкой?»
Приятель Вольфа умел.
Дом американо был уединен, его окружал густой сад.
На рабочем столе стояла машинка «Рейнметалл» с немецкой клавиатурой, стопками лежали копирка, хорошая бумага. Пока хозяин готовил кофе, приятель Вольфа пробежал несколько исписанных от руки листков. Какая-то морская история. Моряк, явно американский, отстал от своего корабля (прямо как наш герой) в негостеприимном Антверпене. Без паспорта и матросской книжки он, конечно, угодил в полицию. Ну и все такое прочее. За несколько ночей (днем американо отсыпался) приятель Вольфа отстучал на машинке сотни три полновесных страниц. В награду неразговорчивый работодатель устроил немца на какую-то португальскую посудину. И вот через несколько лет, почти перед войной (уже Второй мировой), на борту немецкого судна приятель Вольфа, дослужившийся до боцмана, нашел в кубрике затрепанную, затертую многими руками книгу.
«Меня незамедлительно потащили к первосвященнику.
– Хотите во Францию? – спросил он.
– Нет, я не люблю Францию. Французы большие привереды, всегда им не сидится на месте. В Европе они хотят все захватить, а в Африке всех запугать. Я от этого нервничаю. Им, наверное, опять скоро понадобятся солдаты, а у меня нет моей корабельной книжки. Они могут подумать, что я француз. Нет, во Францию я не хочу.
– А что вы думаете о Германии? Ох, уж эта его внимательность!
– В Германию тоже не хочу.
– Почему? Германия спокойная страна, там легко найти нужный корабль.
– Нет, немцы мне не нравятся. Когда они представляют счет, нельзя не пугаться. А когда не платишь по счету, они хватают тебя и бросают на какую-нибудь самую грязную посудину, чтобы ты отработал их нелепую стряпню. Она у них немногого стоит, но я всего лишь палубный рабочий, и мне никогда не заработать столько, чтобы пообедать в приличном немецком кафе. Я, наверное, никогда не стану достойным представителем среднего класса при таких заработках.
– Перестаньте болтать! – прикрикнул первосвященник. – Отвечайте, да или нет. Ничего больше. Хотите в Голландию?
– Нет, не люблю голландцев… – начал я, решив рассказать подробно, почему я их не люблю. Но рассказать мне не позволили.
– Плевать мне на то, любите вы голландцев или нет! – заорал первосвященник. – Это не наша забота. Любите вы их или нет, но отправитесь вы к голландцам. Во Франции вы бы устроились лучше всего, но вы не хотите туда. И Германия недостаточно хороша для вас. Тогда пойдете прямо в Голландию. Все, конец! Ради вас мы не станем перекраивать границы и заводить других соседей. Отправитесь в Голландию, и не смейте возражать! Радуйтесь, что так дешево отделались…»
Знакомые, очень знакомые слова.
Когда-то боцман переписывал их на машинке «Рейнметалл».
Теперь американо, подобравший приятеля Вольфа в порту, был знаменит.
Имя Бруно Травена (такое имя стояло на обложке) знали во всем мире. Романы «Проклятье золота» (1928), «Сборщики хлопка» (1931), «Корабль мертвых» (1934), «Сокровище Сьерра Мадре» (1935), «Мост в джунглях» (1938), «Восстание повешенных» (1938), «Поход в страну Каоба» (1958) были переведены на тридцать семь языков и расходились миллионными тиражами. Правда, при всей этой невероятной популярности, сам писатель в течение многих десятилетий оставался загадкой. «Я не понимаю, – писал он немецкому издателю «Корабля мертвых», – почему поднимается такая шумиха вокруг популярного писателя, не понимаю, почему читатели стремятся узнать, в какое время он встает, что ест, курит ли, ест ли мясо, играет в гольф или покер, женат он или холост. Я только работник, такой же, как и все. Создатель наделил меня способностью писать книги, и я обязан писать их, как был бы обязан выращивать хлеб или производить бумагу для своих книг. В этом смысле я не более значителен, чем типографский рабочий, набирающий мою книгу, или рабочий, производящий бумагу для нее. И не более значителен, чем переплетчик моих книг, или женщина-упаковщица, или уборщица типографии. Без их помощи и самоотверженного труда читатели никогда не получили бы моих книг, как бы превосходно они ни были написаны. Но я ни разу не слыхал, чтобы читатель мечтал получить автограф именно от переплетчика или от женщины-упаковщицы. Конечно, моя жизнь не разочаровала бы читателей, но она касается только меня, и я не желаю говорить о ней».
Не пролили много света на биографию писателя и заметки Бернарда Смита, в прошлом главного редактора американского издательства «Альфред Кнопф», в котором вышли три самых значительных романа Бруно Травена. В «Нью-Йорк таймс: бук ревью» Бернард Смит подробно рассказал, как работал над «Кораблем мертвых», «Сокровищем Сьерра Мадре» и «Мостом в джунглях». В процессе работы над рукописями сам Травен ни разу не появился в издательстве. Он даже ни разу не позвонил Смиту, предпочитая общаться по почте.
Разумеется, журналисты раздули волну слухов. Одни писали, что Травен – немец, что он вырос в Германии и даже принимал участие в «красной» революции 1918 года. Другие утверждали, что Травен родился в Америке, но совсем молодым ушел в море и не смог позже доказать свое американское гражданство. Третьи писали о многочисленных псевдонимах загадочного писателя, сочиняли за него множество как бы «достоверных» биографий. В статье, написанной для журнала «Шпигель», репортер Герд Хайдеманн, например, безапелляционно заявлял, что тайны Травена больше не существует. Под этим псевдонимом, указывал репортер (кстати, «прославившийся» позже фальсификацией дневников Адольфа Гитлера), скрывается некий полузабытый немецкий литератор Август Бибелие. Он приводил в виде доказательства письмо от некой госпожи Хедвиг Майер из Гамбурга. Она недвусмысленно намекала, что загадочный писатель Бруно Травен действительно может быть Августом Бибелие, ее первым мужем, когда-то пропавшим без вести. В книгах Бруно Травена госпожа Майер якобы нашла совершенно точный рассказ о событиях своего первого брака, а судьба героя из «Корабля мертвых» поразительно совпадала с биографией Августа Бибелие.
Версии сыпались одна за другой.
В журнале «Форвертс» некий журналист указывал на то, что писатель Травен живет в Западном Берлине под именем капитана Бильбо. Чехословацкий журналист Иван Ружичка писал, что Травен – это известный чешский литератор Артур Брейский, который еще до Первой мировой войны уехал в Америку. Если отнестись к псевдониму В. Traven как к анаграмме, писал Ружичка, то расшифровывается она так: «Newart В». То есть, «новое искусство Б» (Брейского). Ружичка ссылался при этом на известную склонность Брейского к мистификациям: в свое время он два собственных рассказа издал как переводы из Стивенсона… Писали о том, что под псевдонимом прячется словенский пастух Франц Травен… И о том, что Бруно (или Башфул – по другой транскрипции) – это бежавший из СССР бывший русский князь… Или один из потомков Гогенцоллернов… Или даже знаменитый Джек Лондон, симулировавший самоубийство… Особенно нашумело расследование, проведенное лейпцигским литературоведом Рольфом Рекнагелем. Он начал с изучения ближайшего окружения Травена. В частности, с Беррика Торсвана, тоже личности весьма загадочной. Жил он в Мехико, везде появлялся в темных очках, всячески избегал фотографов. Впрочем, в октябре 1959 года он все же угодил в кадр. Случилось это в Гамбурге, куда Торсван приехал на премьеру фильма, снятого по одному из романов Травена.
«Сопоставляя маршрут скитаний Торсвана по Мексике, – писал позже журналист Анатолий Медведенко, – Рольф Рекнагель выяснил, что он буквально совпадает с описанием мест и событий, встречающихся в книгах Травена. К тому же Рекнагелю каким-то образом удалось узнать, что в удостоверении, выданном Б. Травену в 1942 году, он значился именно как Б. Травен Торсван. Вместе с тем, изучая литературу периода ноябрьской революции 1918 года в Германии, Рекнагель наткнулся на статьи журналиста Рета Марута, чей литературный стиль напомнил ему манеру Бруно Травена. Выяснилось, что до Первой мировой войны Марут был актером, потом занялся журналистикой, издавал в Мюнхене журнал „Цигельбреннер”, в котором печатал статьи, критикующие милитаризм, церковь, буржуазную печать, и анонимно публиковал свои рассказы. По словам людей, знавших Рета Марута, его всегда окружала таинственность. Он заявлял, что у него „нет ни малейшего литературного честолюбия”. Рет Марут приветствовал Октябрьскую революцию в России и выражал надежду, что и в Германии пролетариат тоже возьмет власть в свои руки. И когда в стране действительно грянула революция, Рет Марут оказался в стане восставших. С 7 по 13 апреля 1919 года он даже занимал пост заместителя народного комиссара просвещения Баварской Советской Республики. В мае республика была подавлена, Марут, объявленный в розыск, через Австрию уехал по чужому паспорту, и след его затерялся. Сравнивая жизнь Рета Марута, Бруно Травена и Б. Торсвана, анализируя их творчество, сличая, наконец, попавшие в его руки фотографии, Рекнагелъ предположил, что все они – одно и то же лицо. И всех их объединяла прекрасная Мексика, ставшая второй родиной Травена. Он приехал сюда в начале 1920-х, поселился в девственных лесах Чьяпаса, среди местных индейцев. Был сборщиком хлопка, золотоискателем, работал на нефтяных приисках и заготовках леса. И много путешествовал. „Тот, кто хочет познать душу дремучих зарослей и джунглей, – говорил Б. Травен, – их жизнь и песни, их любовь и смертельную ненависть, не должен жить в Реджис-отеле в Мехико. Он должен углубиться в джунгли, полюбить их, обручиться с ними…”»
Свои изыскания Рольф Рекнагель изложил в книге «Бруно Травен. К биографии».
Казалось, тайна разгадана. Но опроверг выводы литературоведа сам Бруно Травен. В письме к библиофилу Харри X. Шварцу писатель заметил, что его имя «…вовсе не Бруно, и не Бен, и не Бенно. Эти имена и многочисленные национальности, а среди них и немецкая, есть не что иное, как досужие выдумки критиков и журналистов, которые не прочь покрасоваться в роли всезнаек. Я неоднократно выступал в европейских изданиях с опровержениями. И редакторы моих книг с первых дней наших деловых отношений прекрасно знали, что я родился в США».
Настоящей сенсацией стала статья мексиканского репортера Луиса Суареса, опубликованная в журнале «Сьемпре». Суарес утверждал, что в 1966 году ему удалось лично встретиться с автором «Корабля мертвых».
«…В небольшой комнате нижнего этажа, – писал он, – где разместилась одна из четырех библиотек писателя, меня приняла его очаровательная супруга – Роса Елена Лухан. Художник Диего Ривера, общий друг семьи Травенов, зовет ее ласково Челена. Как свидетельство дружбы с Риверой, на стене висит небольшой рисунок работы великого мастера. На нем изображена одна из тех известных лягушек, которые часто появлялись на автопортретах художника. Его же рукой сделана надпись: „Но я ее не застал. 22.08.55. Всего наилучшего Челене”. Тут же картины, гравюры, скульптуры, подаренные писателю его знаменитыми современниками. На книжных полках – произведения, изданные за рубежом. Каждая книга – в трех экземплярах. Из узкого прохода, разделявшего столовую и зал, видна стена прихожей. Стеклянная веранда выходит в небольшой сад. В другую библиотеку, из которой можно перейти в кабинет хозяина, ведет лестница. Но в кабинет вход запрещен. Это святая святых. Там писатель работает до трех часов утра. Входить в кабинет может только его жена. Сеньора Роса Елена Лухан стала женой Бруно Травена в 1956 году. До этого она была его секретарем, но и в статусе супруги продолжала вести его дела. „Для меня Травен больше, чем муж, он божество”, – призналась сеньора Лухан. Кстати, писатель всегда обращается к жене на испанском языке, называет ее „жизнь моя”, а она неизменно отвечает на английском: „дорогой”. У него средний рост, седая шевелюра, медлительные движения и усталые глаза. От правого уха тянется проводок слухового аппарата. Говорит он медленно, отчетливо произнося каждое слово, выделяя каждую фразу. Раскатистое „р-р-р” выдает иностранное происхождение.
– Сеньор Травен, почему ваше имя окутано тайной?
– Вокруг меня нет никаких тайн. Просто дюжина немецких журналов, раздувая мнимую проблему, поднимает свои тиражи.
– Но почему вы ничего не делаете, чтобы развеять легенду?
– Я никогда не буду содействовать ни созданию, ни разрушению каких-либо легенд. Для писателя главным являются его книги, а не его жизнь.
– Вы знаете, конечно, что существует ряд биографических книг о вас, например, книга Макса Шмидта, вышедшая в Цюрихе, и Рольфа Рекнагеля, изданная в Лейпциге. Baute мнение о них?
– Отвергаю.
– Критики утверждают, что писатель Бруно Травен всегда защищает точку зрения мексиканцев…
– Это верно.
– Только в книгах?
– В жизни тоже. Это одна из причин, почему некоторые из моих книг до сих пор не опубликованы в США. Вполне возможно, что я смотрю на все с мексиканской колокольни. В отличие от американских литераторов, у которых злодей всегда мексиканец, в моем романе „Белая роза”, например, таким злодеем является янки. Многое, что писали и пишут в Соединенных Штатах Америки о Мексике, неправда. Мексику надо любить такой, какая она есть. Я люблю эту страну. Я чувствую себя мексиканцем. Какую же другую точку зрения мне защищать?»
Впрочем, до сих пор неясно даже то, на каком языке писал Бруно Травен.
Тексты из Мексики в издательства приходили английские, но сам писатель указывал, что роман «Корабль мертвых», например, является всего лишь «… оригинальной английской версией». То же самое он говорил и о других своих романах. Это, правда, противоречило словам вдовы писателя Розы Елены Луджиан (Роса Елена Лухан – в другой транскрипции), которая (после смерти мужа) на премьере фильма «Мост в джунглях» в Париже, обронила, что муж ее «… говорил по-английски красиво и правильно. Он говорил на настоящем английском языке и имел настоящее прекрасное образование».
Конечно, слова вдовы тоже могут быть частью хорошо организованного мифа, но американский редактор книг Бруно Травена, уже упоминавшийся выше Бернард Смит, работая с рукописями писателя, обнаружил в них массу чисто немецких конструкций и идиом. «Что касается личности Бруно Травена, – писал он, – кажется, я могу пролить на это некоторый свет. Когда осенью 1936 года мы с супругой решили отдохнуть в Мексике, я написал Травену, что был бы счастлив увидеться с ним. Но ответ писателя разочаровал меня. Оказывается, именно на время нашего пребывания в Мексике он якобы отбывал по важным личным делам в поездку по американским штатам Калифорния, Дакота и Висконсин. Короче, Травен дружески, но весьма решительно отказал во встрече даже мне, своему редактору, так много работавшему с его текстами. Правда, в этом же письме он любезно предупреждал нас, что Мексика не безопасна, что она буквально заполонена бандитами, что их там целые орды и они представляют реальную опасность для туристов. „Но, – тем не менее, заключал Травен, – если Вы действительно хотите увидеть прелесть маленьких городов и настоящую колониальную архитектуру… увидеть дикую природу, какой Вы ее никогда не видели и не могли видеть.… если хотите отдохнуть от барабанов Армии Спасения, проповедей о Христе и болтовни о России и большевиках… тогда Вы сделали самый правильный выбор… Пошлите всех бандитов к черту и поезжайте в Мексику!”
Когда я ответил, что бандиты нас не пугают, он одобрил такое решение и сообщил, что приготовил для нас подарок.
Подарок знаменитого писателя привел нас с женой в восторг.
Он заключался в том, что в Мехико нас встретила машина и экскурсовод – молодая красивая женщина мисс Мери – „студентка Национального университета”, прекрасно владеющая английским. Она передала мне еще одно письмо от Травена, в котором он подробно (и с немецкой аккуратностью) расписал для нас экскурсии на каждый день.
Поразительно, как удачно эти экскурсии были составлены.
Тридцать пять страниц плотного машинописного текста.
Личностный, лаконичный, учитывающий все особенности бедекер.
Нам предлагался замечательный маршрут – от Вера Крус до Акапулько.
Если какой-то материал был почерпнут просто из обыкновенного путеводителя, он тут же подкреплялся обширным авторским комментарием. Скажем, о небольшом городке Пуэбло в письме было сказано: „Посетите кафедральный собор Эль Розарио… церковь Сан Франциско… и хорошенько осмотрите их изнутри. Это позволит Вам понять, почему Мексика такая бедная страна, и куда уходят все плоды трудов многих индейцев”. Или: „Непременно загляните на рынок… Там индейцы продают неприхотливые, но всегда замечательные творения своих рук… Некоторые приезжают сюда из горных районов и говорят на языках, которые любого человека могут поставить в тупик…”
Это было чудесное путешествие: машина надежна, а мисс Мери любезна и услужлива. И все же в течение всего времени, проведенного в Мексике, нас ни на секунду не оставляло странное чувство, что Травен находится где-то поблизости. Мы почти не сомневались в том, что он внимательно наблюдает за нами, следит за каждым нашим шагом. Думаю, – не без юмора замечал Смит, – он остался доволен: мы тщательно придерживались всех его инструкций, написанных поистине с немецкой тщательностью…»
«Бруно Травен так и остался личностью загадочной, человеком, никому не известным, -такими словами закончил свои заметки Смит. – О причинах его необычного поведения много спорили, строили множество догадок. Однажды вдова писателя даже намекнула, что Бруно Травен вел столь скрытный образ жизни исключительно ради забавы. Может быть… Если даже жена не захотела ничего рассказать о своем знаменитом муже, то я готов поверить. Начав такую интересную игру, трудно из нее выйти…»
Скончался Бруно Травен 27 марта 1969 года.
Прах его развеяли над тропическим лесом мексиканского штата Чьяпас.
На русском языке существует перевод «Корабля мертвых». Он сделан в 1929 году талантливой переводчицей Э. И. Грейнер-Гекк. К сожалению, перевод ее не полон, конструкция романа нарушена. Много лет я мечтал представить русскому читателю полный текст великого романа.
Мечты, как видим, сбываются.
Геннадий Прашкевич, 2006, Новосибирск
Книга первая
Остынь, девчонка, не рыдай,
Меня домой не ожидай —
В чудесный Новый Орлеан,
В солнечную Луизиану.
Случилась все-таки беда
И не вернусь я никогда —
В чудесный Новый Орлеан
В солнечную Луизиану.
Остынь, девчонка, не рыдай,
На мертвом корабле я, знай.
Прощай, чудесный Новый Орлеан,
Солнечная Луизиана.
1
На пароходе «Тускалуза» я пришел с грузом хлопка из Нового Орлеана в Антверпен.
Это был экстра корабль. Будь я проклят, если вру. First rate steamer, пароход первого класса, made in USA. О, солнечный улыбающийся Новый Орлеан, только там бывают такие корабли, не то что у трезвых пуритан и холодных торговцев басмой с Севера! А какие на нем чудесные каюты для экипажа! Их проектировал кораблестроитель, осененный дерзкой революционной мыслью, что экипаж любого судна, как это ни странно, тоже состоит из людей, а не просто из рабочих рук. Все блестит, все сияет. Баня, белье, сетки против москитов. Всегда чистые чашки, столовые ножи, вилки, ложки. Даже негритята, думающие только о том, как бы поддержать эту чистоту, все сделать так, чтобы экипаж был здоров и в добром настроении. Компания наконец догадалась, что обихоженные моряки лучше заморенных.
Второй офицер? Я? No, Sir. Я не был вторым офицером на этом корыте. Я был просто палубным рабочим, совсем скромным. Такой чудесный современный корабль в некотором смысле уже и не корабль. Это плавающая машина. Такой корабль нуждается не в моряках, а в рабочих. Даже шкипер на нем всего только инженер. И старший матрос, который стоит на руле, всего лишь машинист, я не вру. Время романтиков ушло. Да и вряд ли на морях были романтики, это вымысел. Лживые истории о морских приключениях придумывают для того, чтобы неопытных юношей вовлечь в такую жизнь, где они быстро опускаются и гибнут, поскольку их ничто не поддерживает, кроме веры в правдивость всех этих гнусных морских писак. Для капитана и рулевых, может, когда-то существовала романтика, не знаю, но для экипажа никогда. Для экипажа был только труд, в котором нет ничего человеческого. Капитан и рулевые становились героями опер, романов и баллад, но никогда нигде не звучала песенка о моряке, который постоянно занят работой. Yes, Sir.
Да, я был только палубным рабочим, всего лишь. Выполнял любую работу, которая оказывалась нужна. Например, красил борта. Машина работает сама, а рабочие должны быть заняты. Грязные борта не должны быть грязными, потому что тогда мы увидели бы на корабле лентяев со скрещенными на груди руками. А таких не должно быть. Они должны работать с утра до ночи. На судне всегда есть что-то такое, что требует покраски. Невольно приходишь к мысли, что та часть человечества, которая никогда не выходит в море, занята только одним – производством краски. Невольно преисполняешься благодарностью к ним, потому что, если краски не окажется, палубные рабочие останутся без работы, а старший офицер, которому мы подчиняемся, впадет в мрачное отчаяние, потому что некому будет отдавать команды. Разве будет кто-то платить за работу, которая не сделана? No, Sir.
Велика ли моя зарплата? Не думаю. Даже четверть века непрерывного труда не дала бы мне столько денег, чтобы попасть на приличное кладбище. Свой среди нищих трупов, это да. И только еще одна четверть века непрерывного труда позволила бы мне приблизиться к званию самого бедного представителя так называемого среднего класса. Правда, тогда я уже считался бы гражданином, потому что средний класс – главная опора любого развитого государства. Я уже мог бы называть себя достойным членом общества. Но все вместе это требует полвека непрерывного труда, не меньше. Ничуть не меньше. Может, там, в ином мире…
Нет, я не думал изучать город. Тем более Антверпен. Я его не терплю. По нему шляется много плохих моряков и всяких грязных типов. Yes, Sir. Но ничего в жизни не бывает просто. Жизнь редко сообразуется с нашими планами и меньше всего интересуется, нравится нам все это или нет. Не гигантские глыбы вращают колесо мира, а мириады мелких камушков. Сняв груз, мы должны были взять балласт и уйти с ним. В тот вечер перед отходом «Тускалузы» экипаж отправился в город. На палубе остался только я. Надоело чтение, надоел сон, я не знал, чем заняться. Нетрудно догадаться, почему весь экипаж оказался на берегу. Каждому хотелось пропустить по рюмочке, ведь дома, в Америке, нас ожидал сухой закон. Я лениво плевал с борта, и вдруг мне захотелось почувствовать твердую землю под ногами, увидеть улицу, которая не качается под ногами. Захотелось дать отдых усталым глазам, сделать себе подарок. Всего-то.
– Раньше надо было идти, – сказал старший офицер, выслушав меня. – Сейчас у меня нет денег.
– Мне нужно всего двадцать долларов, сэр.
– Пять, и ни цента больше.
– С пятеркой мне нечего делать на берегу. Нужно двадцать, чтобы завтра не болеть. Вы же знаете. Именно двадцать.
– Десять. И это мое последнее слово. Десять или совсем ничего. Хотя я могу и цента тебе не дать.
– Хорошо, – быстро согласился я. – Десять.
– Распишись вот здесь. Утром я занесу это в ведомость.
Так я получил червонец. Я и хотел всего червонец. Но если бы так сказал, то получил бы от офицера только пятерку. Больше червонца я не собирался тратить. То, что берешь в город, обратно никогда с собой не приносишь, это точно.
– Не напивайся, – посоветовал офицер. – Здесь страшная дыра.
Я обиделся. Капитан, офицеры и инженеры всегда напивались, как скоты, даже по два раза в день, а мне советуют не напиваться. Что за глупость. Я не беру этой отравы в рот. На моей родине в Америке сухой закон. Yes, Sir. Я сухой до самых костей. Можете положиться на меня.
Это был экстра корабль. Будь я проклят, если вру. First rate steamer, пароход первого класса, made in USA. О, солнечный улыбающийся Новый Орлеан, только там бывают такие корабли, не то что у трезвых пуритан и холодных торговцев басмой с Севера! А какие на нем чудесные каюты для экипажа! Их проектировал кораблестроитель, осененный дерзкой революционной мыслью, что экипаж любого судна, как это ни странно, тоже состоит из людей, а не просто из рабочих рук. Все блестит, все сияет. Баня, белье, сетки против москитов. Всегда чистые чашки, столовые ножи, вилки, ложки. Даже негритята, думающие только о том, как бы поддержать эту чистоту, все сделать так, чтобы экипаж был здоров и в добром настроении. Компания наконец догадалась, что обихоженные моряки лучше заморенных.
Второй офицер? Я? No, Sir. Я не был вторым офицером на этом корыте. Я был просто палубным рабочим, совсем скромным. Такой чудесный современный корабль в некотором смысле уже и не корабль. Это плавающая машина. Такой корабль нуждается не в моряках, а в рабочих. Даже шкипер на нем всего только инженер. И старший матрос, который стоит на руле, всего лишь машинист, я не вру. Время романтиков ушло. Да и вряд ли на морях были романтики, это вымысел. Лживые истории о морских приключениях придумывают для того, чтобы неопытных юношей вовлечь в такую жизнь, где они быстро опускаются и гибнут, поскольку их ничто не поддерживает, кроме веры в правдивость всех этих гнусных морских писак. Для капитана и рулевых, может, когда-то существовала романтика, не знаю, но для экипажа никогда. Для экипажа был только труд, в котором нет ничего человеческого. Капитан и рулевые становились героями опер, романов и баллад, но никогда нигде не звучала песенка о моряке, который постоянно занят работой. Yes, Sir.
Да, я был только палубным рабочим, всего лишь. Выполнял любую работу, которая оказывалась нужна. Например, красил борта. Машина работает сама, а рабочие должны быть заняты. Грязные борта не должны быть грязными, потому что тогда мы увидели бы на корабле лентяев со скрещенными на груди руками. А таких не должно быть. Они должны работать с утра до ночи. На судне всегда есть что-то такое, что требует покраски. Невольно приходишь к мысли, что та часть человечества, которая никогда не выходит в море, занята только одним – производством краски. Невольно преисполняешься благодарностью к ним, потому что, если краски не окажется, палубные рабочие останутся без работы, а старший офицер, которому мы подчиняемся, впадет в мрачное отчаяние, потому что некому будет отдавать команды. Разве будет кто-то платить за работу, которая не сделана? No, Sir.
Велика ли моя зарплата? Не думаю. Даже четверть века непрерывного труда не дала бы мне столько денег, чтобы попасть на приличное кладбище. Свой среди нищих трупов, это да. И только еще одна четверть века непрерывного труда позволила бы мне приблизиться к званию самого бедного представителя так называемого среднего класса. Правда, тогда я уже считался бы гражданином, потому что средний класс – главная опора любого развитого государства. Я уже мог бы называть себя достойным членом общества. Но все вместе это требует полвека непрерывного труда, не меньше. Ничуть не меньше. Может, там, в ином мире…
Нет, я не думал изучать город. Тем более Антверпен. Я его не терплю. По нему шляется много плохих моряков и всяких грязных типов. Yes, Sir. Но ничего в жизни не бывает просто. Жизнь редко сообразуется с нашими планами и меньше всего интересуется, нравится нам все это или нет. Не гигантские глыбы вращают колесо мира, а мириады мелких камушков. Сняв груз, мы должны были взять балласт и уйти с ним. В тот вечер перед отходом «Тускалузы» экипаж отправился в город. На палубе остался только я. Надоело чтение, надоел сон, я не знал, чем заняться. Нетрудно догадаться, почему весь экипаж оказался на берегу. Каждому хотелось пропустить по рюмочке, ведь дома, в Америке, нас ожидал сухой закон. Я лениво плевал с борта, и вдруг мне захотелось почувствовать твердую землю под ногами, увидеть улицу, которая не качается под ногами. Захотелось дать отдых усталым глазам, сделать себе подарок. Всего-то.
– Раньше надо было идти, – сказал старший офицер, выслушав меня. – Сейчас у меня нет денег.
– Мне нужно всего двадцать долларов, сэр.
– Пять, и ни цента больше.
– С пятеркой мне нечего делать на берегу. Нужно двадцать, чтобы завтра не болеть. Вы же знаете. Именно двадцать.
– Десять. И это мое последнее слово. Десять или совсем ничего. Хотя я могу и цента тебе не дать.
– Хорошо, – быстро согласился я. – Десять.
– Распишись вот здесь. Утром я занесу это в ведомость.
Так я получил червонец. Я и хотел всего червонец. Но если бы так сказал, то получил бы от офицера только пятерку. Больше червонца я не собирался тратить. То, что берешь в город, обратно никогда с собой не приносишь, это точно.
– Не напивайся, – посоветовал офицер. – Здесь страшная дыра.
Я обиделся. Капитан, офицеры и инженеры всегда напивались, как скоты, даже по два раза в день, а мне советуют не напиваться. Что за глупость. Я не беру этой отравы в рот. На моей родине в Америке сухой закон. Yes, Sir. Я сухой до самых костей. Можете положиться на меня.