Мне всегда хотелось посмотреть на белый свет, я давно мечтал о приключениях, и вот теперь мне суждено было испытать их полной мерой.
Глава третья
Глава четвертая
Глава третья
Что подстерегало меня в Пенрите
Никто не преследовал меня в горах. Часа два шагал я по северным склонам Бленкэтры и не встретил ни одной живой души, если не считать стада благородных оленей, что паслись на опушке леса, да орла, лениво парившего в пасмурном небе.
К концу дня я подошел к «крепости». Когда мы были ребятишками и любили играть в войну против шотландцев или испанцев, мы часто бывали там. «Крепость» находилась довольно далеко от дома, но другого такого места не было нигде в округе, и я проводил в ней целые дни. Там было небольшое горное озерко, темное и бездонное; скалы окружали его со всех сторон в виде подковы, только с востока земля отступала, и маленький ручей, журча, бежал из озера в долину, где вливался в реку Глендермейкин. Окружавшие озеро огромные скалы делали это место естественным убежищем. Под выступом одной из этих скал можно было спать вшестером и ничуть не промокнуть даже в самую дождливую ночь. Рядом лежали огромные валуны, образуя неправильный круг, который мы называли «двором». Собрав камни, которые нам было под силу поднять, мы превратили скалы в настоящий крепостной вал.
Что такое крепость, мы знали по старой четырехугольной башне, которая стояла ниже, по дороге в долину. Во времена наших дедов все богатые люди жили в таких башнях, потому что шотландцы, совершая свои разбойничьи набеги, в любую минуту могли перейти границу и напасть на мирных жителей. Однако, с тех пор как я себя помню, ни Одного такого нападения не совершалось, и некоторые из местных сквайров[1] отказались от своих четырехугольных «замков» и перешли жить в обыкновенные дома.
Так поступил и сэр Филипп. На берегу Греты он выстроил красивую усадьбу с высокими трубами и окнами, в которые вставили сотни горящих, как алмазы, стекол. Старый дом – четырехугольная башня – стоял пустой и постепенно превращался в развалины. Это было удлиненной формы трехэтажное строение с крошечными окнами, которые, как и дверь, находились высоко от земли. Чтобы войти, надо было сначала карабкаться снаружи по каменной лестнице, и если засов на тяжелой дубовой двери задвигали перед самым вашим носом, то проникнуть внутрь уже не представлялось возможным.
Четырехугольная башня Мортонов с ее зубчатыми стенами, небольшой сторожевой вышкой на крыше и железной чашей, в которой когда-то горел сигнальный огонь, была настоящим маленьким фортом. Но жить в этом холодном, мрачном каменном мешке, стоявшем высоко в горах, вдали от домов и дорог, было, должно быть, неприятно, и я не удивляюсь, что сэр Филипп бросил его и построил себе более уютное жилище.
Итак, как уже было сказано, к концу дня я подошел к «крепости», которую мы, мальчишки, построили, копируя старую башню. Я знал, что здесь можно провести ночь в полной безопасности, так как сюда редко кто заглядывал. И действительно, я нашел «крепость» в том самом виде, в котором мы оставили ее позапрошлым летом, когда поняли, что уже выросли для этой игры. Бесчисленные проливные дожди смыли оставшиеся от наших костров черные круги, но с «верхней башни» по-прежнему скалился бараний череп – мы воображали, что это голова предателя, изменившего королеве, – а немного ниже сохранились полустертые инициалы наших имен, которые мы нацарапали на скале.
Следовало как можно скорее добраться до Пенрита и бежать из тех мест, где меня хорошо знают. От «крепости» до Пенрита двенадцать миль по прямой и немного больше по извилистой тропинке, по которой, как только стемнеет, можно идти, не опасаясь никаких случайностей. Я прикинул, что пройду это расстояние часов за пять. Если в «крепости» сделать привал и дождаться полуночи, то я смогу двинуться в путь при свете луны и войти в город как раз когда начнется утренняя сутолока.
Я провел в «крепости» долгий безрадостный вечер. Солнце вскоре спряталось за громадами скал, вздымавшихся вокруг озера, но еще долго после того, как вокруг меня сомкнулась густая мгла, на высоких склонах Южного Холма и на Седле Белой Лошади играли милые сердцу и теплые отблески солнечных лучей.
Дневной свет исчез как-то внезапно. Но еще не совсем стемнело. Мне даже казалось, что закат будет тянуться бесконечно и вечер никогда не наступит. После того как я съел свой унылый ужин, состоявший из хлеба и холодного мяса, и запил его ледяной водой из ручья, наступили томительные часы полного бездействия. Надо было спешить, но я боялся пускаться в путь до темноты.
Мне никогда раньше не приходилось бывать в «крепости» одному или в столь поздний час, поэтому меня охватил страх. По мере того как сгущались сумерки, мертвые камни оживали. Скалы, казалось, вот-вот начнут двигаться. Над самой моей головой что-то пронеслось, оглушительно хлопая крыльями, и долгий пронзительный крик зловеще отозвался среди прибрежных скал. Даже говор ручья, такой приветливый при свете дня, звучал как-то по-другому – насмешливо и неприятно. Я, пожалуй, рискнул бы развести костер, но у меня не было топлива, да и разжечь его было бы нечем. Я пытался вздремнуть, но на земле было слишком жестко; к тому же я был так взволнован, что не сомкнул бы глаз и на пуховой перине.
Около одиннадцати, по моим расчетам – точно сказать было трудно, так как луна еще не взошла, – я почувствовал, что больше не могу здесь оставаться. Я вскинул на плечо свой узелок и ощупью начал двигаться по склону горы, пока не дошел до высокой седловины, соединяющей гору под названием «Весы» с Южным Холмом. К счастью, мне был знаком здесь каждый камень, и хотя я не раз спотыкался в темноте, однако не подвергался риску сломать себе шею. Вскоре передо мной появился струящийся из-под земли родник, и, идя по его течению, я быстро спустился на пенритскую дорогу в том месте, где она пересекает реку Глендермейкин. Приятно было снова почувствовать под ногами ровную дорогу; правда, к тому времени, когда на горе замаячили красные крепостные стены Пенритского замка, она показалась мне чересчур длинной.
Пенрит – красивый город. Здесь живут сотни людей, а так как тот день был базарным днем, то на узких улицах между домами с выступающими верхними этажами теснились, должно быть, тысячи приезжих. Интересно, где они здесь уместятся, не говоря уж о коровах и овцах, о верховых и вьючных лошадях, о телегах и всем прочем. Но когда я добрался до центра города, то увидел, что узкие улицы, как реки, вливающиеся в озеро, внезапно переходили в широкие площади, на которых хватало места для всех. Такая планировка города объяснялась близостью к шотландской границе. Когда начиналась война, жители сгоняли овец и рогатый скот на центральную площадь и, забаррикадировав узкие улицы, превращали город в крепость.
Однако в этот день никто и не помышлял об опасности, и в веселой сутолоке я даже на мгновение позабыл о своих горестях.
Кроме фермеров, пригнавших на продажу скот, да женщин, расположившихся возле прилавков с яйцами, маслом и домотканым холстом, на рынке собралось много всяких интересных пришельцев: смуглый цыган с отрезанными ушами, который водит на цепи медведя; шпагоглотатель; человек, который умеет удалять больные зубы – пациента в это время должны держать приятели; пара акробатов да десятка два фокусников и разных шарлатанов, сулящих чудесные исцеления. Какой-то человек кричал во всю глотку, оповещая, что в полдень на кругу состоится травля медведей собаками, и приглашал всех желающих принять участие в этой забаве. Я внимательно слушал его, как вдруг кто-то тронул меня за плечо и сказал:
– Здравствуй, Питер!
От неожиданности я вздрогнул, но это оказался только Тэм Берни из Мангрисдейла. Он здорово перепугал меня: я никак не ожидал встретить здесь кого-нибудь из знакомых. Наши обычно ездили на базар в Кесуик.
Старик подмигнул мне и приложил к губам узловатый палец. Я понял, что ему все известно.
– Спокойно, парень. Я тебя не выдам. Что ж ты промахнулся? – усмехнулся он в усы. – Жаль, что не попал! Многие с удовольствием поплясали бы на его похоронах!
– Он слишком быстро ехал, – ответил я, оправдываясь.
Улыбка сбежала с его лица.
– Тебе надо поскорее убираться из нашей округи, парень. Говорят, вчера сэр Филипп совсем взбесился. Не из-за камня, а из-за своей прекрасной стены. Он поклялся отомстить всем, кто участвовал в этом деле, но, кажется, ты единственный, против кого есть улики… Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, парень…
– Да, придется ненадолго уехать, – согласился я.
– Это непременно. У сэра Филиппа слишком много друзей среди судейских. Я и гроша ломаного не дам за твою жизнь, если они тебя схватят. Куда ты думаешь податься?
– Наверное, в Шотландию.
Тэм с сомнением покачал головой:
– На это они и рассчитывают. Они уже сообщили в Карлайл, чтобы там были настороже и караулили тебя, это я точно знаю.
– Я могу идти напрямик, минуя Карлайл.
А как ты будешь переправляться через большие реки? Я сам ходил этим путем лет двадцать назад. Придется искать переправы или мосты, а это значит, что тебя заметят люди, и начнутся толки о том, почему такой молодой парнишка идет совсем один.
– Я пройду, – сказал я. – Переберусь вплавь, коли понадобится.
– И не пробуй: утонуть или быть повешенным – все едино.
Это рассердило меня, так как плаваю я не хуже других. Некоторые считают, что, если я маленького роста, значит, и недостаточно крепок. В свое время я проплывал десятки миль по Дервентуотеру.
– Все будет в порядке, мистер Берни, – сказал я. – Думаю, мне лучше помолчать о своих планах, не так ли? Тогда вам не придется лгать, если кто-нибудь случайно спросит обо мне.
С этими словами я сдержанно пожелал ему всего хорошего и пошел прочь. Мне не хотелось признаваться, что я до сих пор не придумал никаких планов на будущее.
Я шел по базару в надежде найти какого-нибудь странствующего торговца, которому требуется подручный присматривать за лошадьми. Мне будет гораздо легче выскользнуть из Пенрита, если я пристану к какой-нибудь компании. Но найти работу оказалось не так-то просто. Я обратился к одному. Он грубо прогнал меня. Спросил другого – опять неудача. Третий ответил более мягко:
– Нет. И, если бы мне понадобился мальчик, я мог бы набрать целую дюжину из тех, что попадались на дороге. Таких полным-полно, и все ищут работу. Послушай моего совета, парень, возвращайся-ка домой.
– Мне некуда идти, – сказал я. – Я сирота.
– Все вы сироты, – заметил купец, и по выражению его лица я понял, что он мне не поверил. Он отвернулся, чтобы продать жене пастора кусок зеленой материи.
Перед одним из больших постоялых дворов толстый мужчина в старомодном шлеме бил в крошечный барабан, и все кругом громко смеялись, глядя, как нелепо болтается игрушечный инструмент на его огромном брюхе. Спустя мгновение он перестал бить, оглядел собравшихся, широко улыбнулся и заговорил. У него был удивительный голос, звонкий, как колокол, так что, несмотря на блеяние овец, крики разносчиков и тысячеголосый шум базарного дня, каждое слово было слышно.
Он сказал, что знаменитые лондонские актеры «собираются играть лучшую из когда-либо написанных пьес: «Трагическую историю о короле Ричарде III». Они делают это в знак особого расположения к добрым жителям Пенрита: разве не жил некогда вон в том доме, до которого рукой подать отсюда, злой горбун-узурпатор? И разве жителям Пенрита не хочется снова увидеть Ричарда как живого в исполнении лондонского актера, игравшего перед самой королевой Елизаветой? А вместе с ним будет выступать и целая лондонская труппа в сопровождении барабанов, труб и всего, что полагается. Дирекция не считается ни с какими издержками. Цена за вход один пенни; сидячие места – два пенни. Представление начинается немедленно во дворе гостиницы.
Одним из первых протянул свой пенни я.
Мне нужно было чем-нибудь заглушить тоску по дому и мысли о смерти или тюрьме. И вот я вошел внутрь и даже заплатил лишний пенни за табурет, чтобы дать отдых натруженным ногам, и еще один пенни (безумная расточительность!) за порцию жареной баранины на вертеле. Как славно было снова почувствовать во рту вкус горячей пищи!
К этому времени во дворе уже толпился народ и верхние галереи гостиницы, куда выходят двери комнат, тоже были почти заполнены. В одном конце двора стояла наскоро сколоченная дощатая платформа на козлах, и все мы – кто с табуретами, а большинство стоя – окружили ее. Я покончил со своей бараниной и сидел, облизывая жирные пальцы, как вдруг произошло нечто такое, от чего добрая еда перевернулась в моем желудке. Во двор через арку ворот входил сэр Филипп Мортон. Вот он остановился и протянул пенни, мне хорошо было видно сбоку его худое лицо, жесткую складку рта, обрамленного маленькой золотистой бородкой, и голубые глаза, холодные и злые.
– Поставьте для нас кресла на сцену, милейший. Что? Кресла на сцене запрещены? Что за чушь! Ах, слишком тесно… Прекрасно. – Он повернулся и рукой, затянутой в перчатку, указал на тот угол двора, где находился я. – Тогда поставьте парочку стульев вон туда.
Я понял, что пропал. Во дворе были только одни ворота, но сейчас возле них стоял сэр Филипп и заказывал вино. Прошмыгнуть мимо него было слишком рискованно, но я не решался и остаться на своем месте, так как он должен был сидеть возле меня.
Я озирался по сторонам, чувствуя себя, как затравленная лисица на краю пропасти. И тут мне пришла в голову мысль спастись бегством через галерею.
Лестница находилась совсем рядом. Если я войду в дом, там, наверное, окажется еще один выход, а в крайнем случае до окончания спектакля можно спрятаться в одной из комнат.
Не теряя времени, я соскочил с табурета и проскользнул наверх. Зрители уже заполнили галерею в ожидании представления. В одной стороне набилось столько народу, что протолкнуться, не поднимая шума, было невозможно, а этого я боялся больше всего. В другой стороне галереи народа было меньше. Но тут до меня донесся голос сэра Филиппа, который поднимался по лестнице:
– Сверху лучше видно, Роджер, а кроме того, неотесанная деревенщина не будет здесь наступать нам на ноги.
– Как хочешь, Фил.
Я не стал ждать. В конце галереи виднелась завешенная дверь, и я бросился туда, наступая людям на ноги и бормоча извинения.
– Эй, мальчик!
Это крикнул сэр Филипп уже на верхней площадке лестницы. Он заметил меня. Я стремглав кинулся вперед, вытянув руки, чтобы раздвинуть занавески на двери.
– Держите мальчишку! – закричал он.
Позади себя я слышал брань и раздраженные возгласы людей, потревоженных перед самым началом представления. Я проскочил за занавеску, свернул в темный коридор, сбежал с лестницы и очутился в толпе спешащих и взволнованных людей – это были актеры, которые одевались в своей уборной.
Какого-то мальчика наряжали в платье с огромным кринолином; толстяк ворчал, что доспехи не сходятся у него на спине, а рослый угрюмый юноша декламировал стихи высоким, птичьим голосом…
Все это я успел разглядеть за одно мгновение, прежде чем толстяк зарычал на меня:
– Кто ты такой? Что тебе надо? Пошел отсюда! Сейчас начнется представление, а я не терплю за кулисами посторонних. Исчезни, не то я превращу тебя в хладный труп!
Он был страшен! Я нырнул ему под локоть, успев получить лишь затрещину, от которой у меня зазвенело в ушах, и бросился за угол в соседний коридор. За моей спиной он продолжал греметь:
– Что это? Еще незваные гости? Убирайтесь вон, сэр! Плевать мне на то, что вы сэр, но…
– Джентльмен, которого вы видите рядом со мной, – судья, – раздался ледяной голос сэра Филиппа.
Я слышал все это совершенно отчетливо по той простой причине, что оказался запертым в коридорчике. Отсюда вели две двери, но обе были на замке. Коридор служил чем-то вроде склада для театральных декораций и. костюмов. На секунду у меня мелькнула мысль надеть на себя один из лежащих там костюмов – легче было бы спрятаться под широкими женскими юбками, – но я сообразил, что актеры сразу же выдадут меня.
– Мой друг – судья, – говорил сэр Филипп, – и вы сами понимаете, что, если он захочет, то может запретить вам выступать и продолжать гастроли в этой части Англии. Поэтому советую быть повежливее.
– Что вам угодно, сэр? – проворчал толстяк.
Видно было, что он с трудом сдерживается.
Только не подумайте, что я стоял в полном замешательстве, прислушиваясь к их разговору. Все это заняло лишь несколько секунд, но я и их не потратил даром. Среди театрального реквизита стоял большой сундук: в нем, очевидно, держали костюмы во время переездов с места на место. Глубокий, длинный и узкий сундук был совершенно пуст.
Это был мой единственный шанс. Я прыгнул внутрь и захлопнул крышку. В тот же момент я услышал издали звук трубы, громкий взрыв рукоплесканий и топот ног. В голосе толстяка зазвучало отчаяние:
– Но, джентльмены, представление уже начинается!
– Делайте свое дело; нас это не касается. Мы должны обыскать комнаты.
К концу дня я подошел к «крепости». Когда мы были ребятишками и любили играть в войну против шотландцев или испанцев, мы часто бывали там. «Крепость» находилась довольно далеко от дома, но другого такого места не было нигде в округе, и я проводил в ней целые дни. Там было небольшое горное озерко, темное и бездонное; скалы окружали его со всех сторон в виде подковы, только с востока земля отступала, и маленький ручей, журча, бежал из озера в долину, где вливался в реку Глендермейкин. Окружавшие озеро огромные скалы делали это место естественным убежищем. Под выступом одной из этих скал можно было спать вшестером и ничуть не промокнуть даже в самую дождливую ночь. Рядом лежали огромные валуны, образуя неправильный круг, который мы называли «двором». Собрав камни, которые нам было под силу поднять, мы превратили скалы в настоящий крепостной вал.
Что такое крепость, мы знали по старой четырехугольной башне, которая стояла ниже, по дороге в долину. Во времена наших дедов все богатые люди жили в таких башнях, потому что шотландцы, совершая свои разбойничьи набеги, в любую минуту могли перейти границу и напасть на мирных жителей. Однако, с тех пор как я себя помню, ни Одного такого нападения не совершалось, и некоторые из местных сквайров[1] отказались от своих четырехугольных «замков» и перешли жить в обыкновенные дома.
Так поступил и сэр Филипп. На берегу Греты он выстроил красивую усадьбу с высокими трубами и окнами, в которые вставили сотни горящих, как алмазы, стекол. Старый дом – четырехугольная башня – стоял пустой и постепенно превращался в развалины. Это было удлиненной формы трехэтажное строение с крошечными окнами, которые, как и дверь, находились высоко от земли. Чтобы войти, надо было сначала карабкаться снаружи по каменной лестнице, и если засов на тяжелой дубовой двери задвигали перед самым вашим носом, то проникнуть внутрь уже не представлялось возможным.
Четырехугольная башня Мортонов с ее зубчатыми стенами, небольшой сторожевой вышкой на крыше и железной чашей, в которой когда-то горел сигнальный огонь, была настоящим маленьким фортом. Но жить в этом холодном, мрачном каменном мешке, стоявшем высоко в горах, вдали от домов и дорог, было, должно быть, неприятно, и я не удивляюсь, что сэр Филипп бросил его и построил себе более уютное жилище.
Итак, как уже было сказано, к концу дня я подошел к «крепости», которую мы, мальчишки, построили, копируя старую башню. Я знал, что здесь можно провести ночь в полной безопасности, так как сюда редко кто заглядывал. И действительно, я нашел «крепость» в том самом виде, в котором мы оставили ее позапрошлым летом, когда поняли, что уже выросли для этой игры. Бесчисленные проливные дожди смыли оставшиеся от наших костров черные круги, но с «верхней башни» по-прежнему скалился бараний череп – мы воображали, что это голова предателя, изменившего королеве, – а немного ниже сохранились полустертые инициалы наших имен, которые мы нацарапали на скале.
Следовало как можно скорее добраться до Пенрита и бежать из тех мест, где меня хорошо знают. От «крепости» до Пенрита двенадцать миль по прямой и немного больше по извилистой тропинке, по которой, как только стемнеет, можно идти, не опасаясь никаких случайностей. Я прикинул, что пройду это расстояние часов за пять. Если в «крепости» сделать привал и дождаться полуночи, то я смогу двинуться в путь при свете луны и войти в город как раз когда начнется утренняя сутолока.
Я провел в «крепости» долгий безрадостный вечер. Солнце вскоре спряталось за громадами скал, вздымавшихся вокруг озера, но еще долго после того, как вокруг меня сомкнулась густая мгла, на высоких склонах Южного Холма и на Седле Белой Лошади играли милые сердцу и теплые отблески солнечных лучей.
Дневной свет исчез как-то внезапно. Но еще не совсем стемнело. Мне даже казалось, что закат будет тянуться бесконечно и вечер никогда не наступит. После того как я съел свой унылый ужин, состоявший из хлеба и холодного мяса, и запил его ледяной водой из ручья, наступили томительные часы полного бездействия. Надо было спешить, но я боялся пускаться в путь до темноты.
Мне никогда раньше не приходилось бывать в «крепости» одному или в столь поздний час, поэтому меня охватил страх. По мере того как сгущались сумерки, мертвые камни оживали. Скалы, казалось, вот-вот начнут двигаться. Над самой моей головой что-то пронеслось, оглушительно хлопая крыльями, и долгий пронзительный крик зловеще отозвался среди прибрежных скал. Даже говор ручья, такой приветливый при свете дня, звучал как-то по-другому – насмешливо и неприятно. Я, пожалуй, рискнул бы развести костер, но у меня не было топлива, да и разжечь его было бы нечем. Я пытался вздремнуть, но на земле было слишком жестко; к тому же я был так взволнован, что не сомкнул бы глаз и на пуховой перине.
Около одиннадцати, по моим расчетам – точно сказать было трудно, так как луна еще не взошла, – я почувствовал, что больше не могу здесь оставаться. Я вскинул на плечо свой узелок и ощупью начал двигаться по склону горы, пока не дошел до высокой седловины, соединяющей гору под названием «Весы» с Южным Холмом. К счастью, мне был знаком здесь каждый камень, и хотя я не раз спотыкался в темноте, однако не подвергался риску сломать себе шею. Вскоре передо мной появился струящийся из-под земли родник, и, идя по его течению, я быстро спустился на пенритскую дорогу в том месте, где она пересекает реку Глендермейкин. Приятно было снова почувствовать под ногами ровную дорогу; правда, к тому времени, когда на горе замаячили красные крепостные стены Пенритского замка, она показалась мне чересчур длинной.
Пенрит – красивый город. Здесь живут сотни людей, а так как тот день был базарным днем, то на узких улицах между домами с выступающими верхними этажами теснились, должно быть, тысячи приезжих. Интересно, где они здесь уместятся, не говоря уж о коровах и овцах, о верховых и вьючных лошадях, о телегах и всем прочем. Но когда я добрался до центра города, то увидел, что узкие улицы, как реки, вливающиеся в озеро, внезапно переходили в широкие площади, на которых хватало места для всех. Такая планировка города объяснялась близостью к шотландской границе. Когда начиналась война, жители сгоняли овец и рогатый скот на центральную площадь и, забаррикадировав узкие улицы, превращали город в крепость.
Однако в этот день никто и не помышлял об опасности, и в веселой сутолоке я даже на мгновение позабыл о своих горестях.
Кроме фермеров, пригнавших на продажу скот, да женщин, расположившихся возле прилавков с яйцами, маслом и домотканым холстом, на рынке собралось много всяких интересных пришельцев: смуглый цыган с отрезанными ушами, который водит на цепи медведя; шпагоглотатель; человек, который умеет удалять больные зубы – пациента в это время должны держать приятели; пара акробатов да десятка два фокусников и разных шарлатанов, сулящих чудесные исцеления. Какой-то человек кричал во всю глотку, оповещая, что в полдень на кругу состоится травля медведей собаками, и приглашал всех желающих принять участие в этой забаве. Я внимательно слушал его, как вдруг кто-то тронул меня за плечо и сказал:
– Здравствуй, Питер!
От неожиданности я вздрогнул, но это оказался только Тэм Берни из Мангрисдейла. Он здорово перепугал меня: я никак не ожидал встретить здесь кого-нибудь из знакомых. Наши обычно ездили на базар в Кесуик.
Старик подмигнул мне и приложил к губам узловатый палец. Я понял, что ему все известно.
– Спокойно, парень. Я тебя не выдам. Что ж ты промахнулся? – усмехнулся он в усы. – Жаль, что не попал! Многие с удовольствием поплясали бы на его похоронах!
– Он слишком быстро ехал, – ответил я, оправдываясь.
Улыбка сбежала с его лица.
– Тебе надо поскорее убираться из нашей округи, парень. Говорят, вчера сэр Филипп совсем взбесился. Не из-за камня, а из-за своей прекрасной стены. Он поклялся отомстить всем, кто участвовал в этом деле, но, кажется, ты единственный, против кого есть улики… Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, парень…
– Да, придется ненадолго уехать, – согласился я.
– Это непременно. У сэра Филиппа слишком много друзей среди судейских. Я и гроша ломаного не дам за твою жизнь, если они тебя схватят. Куда ты думаешь податься?
– Наверное, в Шотландию.
Тэм с сомнением покачал головой:
– На это они и рассчитывают. Они уже сообщили в Карлайл, чтобы там были настороже и караулили тебя, это я точно знаю.
– Я могу идти напрямик, минуя Карлайл.
А как ты будешь переправляться через большие реки? Я сам ходил этим путем лет двадцать назад. Придется искать переправы или мосты, а это значит, что тебя заметят люди, и начнутся толки о том, почему такой молодой парнишка идет совсем один.
– Я пройду, – сказал я. – Переберусь вплавь, коли понадобится.
– И не пробуй: утонуть или быть повешенным – все едино.
Это рассердило меня, так как плаваю я не хуже других. Некоторые считают, что, если я маленького роста, значит, и недостаточно крепок. В свое время я проплывал десятки миль по Дервентуотеру.
– Все будет в порядке, мистер Берни, – сказал я. – Думаю, мне лучше помолчать о своих планах, не так ли? Тогда вам не придется лгать, если кто-нибудь случайно спросит обо мне.
С этими словами я сдержанно пожелал ему всего хорошего и пошел прочь. Мне не хотелось признаваться, что я до сих пор не придумал никаких планов на будущее.
Я шел по базару в надежде найти какого-нибудь странствующего торговца, которому требуется подручный присматривать за лошадьми. Мне будет гораздо легче выскользнуть из Пенрита, если я пристану к какой-нибудь компании. Но найти работу оказалось не так-то просто. Я обратился к одному. Он грубо прогнал меня. Спросил другого – опять неудача. Третий ответил более мягко:
– Нет. И, если бы мне понадобился мальчик, я мог бы набрать целую дюжину из тех, что попадались на дороге. Таких полным-полно, и все ищут работу. Послушай моего совета, парень, возвращайся-ка домой.
– Мне некуда идти, – сказал я. – Я сирота.
– Все вы сироты, – заметил купец, и по выражению его лица я понял, что он мне не поверил. Он отвернулся, чтобы продать жене пастора кусок зеленой материи.
Перед одним из больших постоялых дворов толстый мужчина в старомодном шлеме бил в крошечный барабан, и все кругом громко смеялись, глядя, как нелепо болтается игрушечный инструмент на его огромном брюхе. Спустя мгновение он перестал бить, оглядел собравшихся, широко улыбнулся и заговорил. У него был удивительный голос, звонкий, как колокол, так что, несмотря на блеяние овец, крики разносчиков и тысячеголосый шум базарного дня, каждое слово было слышно.
Он сказал, что знаменитые лондонские актеры «собираются играть лучшую из когда-либо написанных пьес: «Трагическую историю о короле Ричарде III». Они делают это в знак особого расположения к добрым жителям Пенрита: разве не жил некогда вон в том доме, до которого рукой подать отсюда, злой горбун-узурпатор? И разве жителям Пенрита не хочется снова увидеть Ричарда как живого в исполнении лондонского актера, игравшего перед самой королевой Елизаветой? А вместе с ним будет выступать и целая лондонская труппа в сопровождении барабанов, труб и всего, что полагается. Дирекция не считается ни с какими издержками. Цена за вход один пенни; сидячие места – два пенни. Представление начинается немедленно во дворе гостиницы.
Одним из первых протянул свой пенни я.
Мне нужно было чем-нибудь заглушить тоску по дому и мысли о смерти или тюрьме. И вот я вошел внутрь и даже заплатил лишний пенни за табурет, чтобы дать отдых натруженным ногам, и еще один пенни (безумная расточительность!) за порцию жареной баранины на вертеле. Как славно было снова почувствовать во рту вкус горячей пищи!
К этому времени во дворе уже толпился народ и верхние галереи гостиницы, куда выходят двери комнат, тоже были почти заполнены. В одном конце двора стояла наскоро сколоченная дощатая платформа на козлах, и все мы – кто с табуретами, а большинство стоя – окружили ее. Я покончил со своей бараниной и сидел, облизывая жирные пальцы, как вдруг произошло нечто такое, от чего добрая еда перевернулась в моем желудке. Во двор через арку ворот входил сэр Филипп Мортон. Вот он остановился и протянул пенни, мне хорошо было видно сбоку его худое лицо, жесткую складку рта, обрамленного маленькой золотистой бородкой, и голубые глаза, холодные и злые.
– Поставьте для нас кресла на сцену, милейший. Что? Кресла на сцене запрещены? Что за чушь! Ах, слишком тесно… Прекрасно. – Он повернулся и рукой, затянутой в перчатку, указал на тот угол двора, где находился я. – Тогда поставьте парочку стульев вон туда.
Я понял, что пропал. Во дворе были только одни ворота, но сейчас возле них стоял сэр Филипп и заказывал вино. Прошмыгнуть мимо него было слишком рискованно, но я не решался и остаться на своем месте, так как он должен был сидеть возле меня.
Я озирался по сторонам, чувствуя себя, как затравленная лисица на краю пропасти. И тут мне пришла в голову мысль спастись бегством через галерею.
Лестница находилась совсем рядом. Если я войду в дом, там, наверное, окажется еще один выход, а в крайнем случае до окончания спектакля можно спрятаться в одной из комнат.
Не теряя времени, я соскочил с табурета и проскользнул наверх. Зрители уже заполнили галерею в ожидании представления. В одной стороне набилось столько народу, что протолкнуться, не поднимая шума, было невозможно, а этого я боялся больше всего. В другой стороне галереи народа было меньше. Но тут до меня донесся голос сэра Филиппа, который поднимался по лестнице:
– Сверху лучше видно, Роджер, а кроме того, неотесанная деревенщина не будет здесь наступать нам на ноги.
– Как хочешь, Фил.
Я не стал ждать. В конце галереи виднелась завешенная дверь, и я бросился туда, наступая людям на ноги и бормоча извинения.
– Эй, мальчик!
Это крикнул сэр Филипп уже на верхней площадке лестницы. Он заметил меня. Я стремглав кинулся вперед, вытянув руки, чтобы раздвинуть занавески на двери.
– Держите мальчишку! – закричал он.
Позади себя я слышал брань и раздраженные возгласы людей, потревоженных перед самым началом представления. Я проскочил за занавеску, свернул в темный коридор, сбежал с лестницы и очутился в толпе спешащих и взволнованных людей – это были актеры, которые одевались в своей уборной.
Какого-то мальчика наряжали в платье с огромным кринолином; толстяк ворчал, что доспехи не сходятся у него на спине, а рослый угрюмый юноша декламировал стихи высоким, птичьим голосом…
Все это я успел разглядеть за одно мгновение, прежде чем толстяк зарычал на меня:
– Кто ты такой? Что тебе надо? Пошел отсюда! Сейчас начнется представление, а я не терплю за кулисами посторонних. Исчезни, не то я превращу тебя в хладный труп!
Он был страшен! Я нырнул ему под локоть, успев получить лишь затрещину, от которой у меня зазвенело в ушах, и бросился за угол в соседний коридор. За моей спиной он продолжал греметь:
– Что это? Еще незваные гости? Убирайтесь вон, сэр! Плевать мне на то, что вы сэр, но…
– Джентльмен, которого вы видите рядом со мной, – судья, – раздался ледяной голос сэра Филиппа.
Я слышал все это совершенно отчетливо по той простой причине, что оказался запертым в коридорчике. Отсюда вели две двери, но обе были на замке. Коридор служил чем-то вроде склада для театральных декораций и. костюмов. На секунду у меня мелькнула мысль надеть на себя один из лежащих там костюмов – легче было бы спрятаться под широкими женскими юбками, – но я сообразил, что актеры сразу же выдадут меня.
– Мой друг – судья, – говорил сэр Филипп, – и вы сами понимаете, что, если он захочет, то может запретить вам выступать и продолжать гастроли в этой части Англии. Поэтому советую быть повежливее.
– Что вам угодно, сэр? – проворчал толстяк.
Видно было, что он с трудом сдерживается.
Только не подумайте, что я стоял в полном замешательстве, прислушиваясь к их разговору. Все это заняло лишь несколько секунд, но я и их не потратил даром. Среди театрального реквизита стоял большой сундук: в нем, очевидно, держали костюмы во время переездов с места на место. Глубокий, длинный и узкий сундук был совершенно пуст.
Это был мой единственный шанс. Я прыгнул внутрь и захлопнул крышку. В тот же момент я услышал издали звук трубы, громкий взрыв рукоплесканий и топот ног. В голосе толстяка зазвучало отчаяние:
– Но, джентльмены, представление уже начинается!
– Делайте свое дело; нас это не касается. Мы должны обыскать комнаты.
Глава четвертая
В гробу опасность не страшна
Теперь голос толстяка доносился откуда-то издалека, заглушённый стенками сундука:
Неужели они войдут сюда и откроют сундук? Мне стало жарко, на лбу выступил пот, а сердце стучало, как мельничное колесо. Через некоторое время тот, кого назвали Роджером, сказал:
– Прислуга с постоялого двора клялась, что никто отсюда не выходил.
– А актеры говорят, что видели его: но эти идиоты не обратили внимания, куда он побежал. Ничего, мы его разыщем.
В голосе сэра Филиппа звучала решимость потратить на поиски хоть весь день. Затем я услышал звук приближающихся шагов. Кто-то сказал:
– А где гроб, Бобби?
– Там. Пошли.
Шаги стихли рядом со мной. Я затаил дыхание. Неизвестный, по имени Боб, промычал что-то невнятное, и вслед за этим я почувствовал, как меня подняли на воздух и поставили на какой-то скрипучий предмет.
– Зверски тяжело, – проворчал Боб. – Уж не лежит ли там настоящий мертвец?
– Что ты! Сундук должен быть пустым.
Ну нет. Видно, распаковывали второпях и оставили там вещи. Давай-ка их выбросим…
– Времени нет, нас ждут на сцене. Ну-ка, живей накинь на него бархатное покрывало. Теперь корону на крышку. Не забывай: считается, что там, внутри, король Генрих VI. Берись за передние ручки. Готов? Пошли.
Я снова почувствовал, что меня подняли в воздух и, на этот раз, никуда не опуская, быстро понесли вперед.
– Берегитесь, сэр! – хрипло сказал Боб, и я услышал, как сэр Филипп выбранился шепотом: видно, кто-то наступил ему на ногу.
В следующее мгновение раздался высокий, птичий голос, который декламировал:
Высокий голос произносил длинную-предлинную речь от имени какой-то леди Анны, но легко было понять, что роль эту играл мальчик, у которого ломался голос, так как время от времени птичий писк в конце фразы сменялся медвежьим ревом, отчего некоторые из зрителей смеялись в таких местах, где им следовало бы плакать.
В конце речи мои носильщики снова подняли меня. На мгновение я испугался, что они унесут сундук со сцены в опасную зону, но, к своему облегчению, услышал, как толстяк воскликнул звучным голосом:
– Что они положили в этот ящик? – проворчал носильщик, которого звали Боб, когда они с грохотом опустили меня на пол за сценой.
Я слышал, как он схватился за ручку крышки, но его товарищ снова спас меня.
– Не трать времени попусту, приятель. В следующей сцене мы играем наемных убийц. Надо спешить, а то не успеем переодеться.
– Ладно, ладно! Ну и пьеса для бродячей труппы! По шесть ролей зараз, и переодевайся не реже, чем сама королева.
Затем наступила короткая пауза. Слышны были лишь голоса актеров на сцене.
Но, как я ни напрягал слух, я не мог уловить признаков присутствия сэра Филиппа. Неужели он ушел? Тут Боб пришел мне на помощь, тихонько спросив у одного из товарищей:
– А где же великий и всемогущий?
– Он убрался восвояси, перевернув все вверх дном. Удивительно, как это он не догадался вспарывать подкладку камзолов, разыскивая мальчишку.
– А что ему сделал этот мальчишка?
– Говорят, покушался на его жизнь. Столкнул скалу на голову его лордства.
– И правильно сделал. Надеюсь, ему удастся скрыться.
– Вряд ли. Его лордство сказал, что будет прочесывать весь город и поставит заставы на дорогах.
– Вот как! Тогда бедный чертенок пропал.
– Это уж как пить дать.
В это время в разговор вмешался новый голос, спокойный и сухой:
– Первый и второй убийцы, приготовьтесь.
– Да, да! – откликнулся Боб.
И они пошли на сцену.
Убийцы, монахи или плакальщики – им было все равно, какую роль играть. Я позавидовал актерам.
В сундуке было душно, но я боялся высунуть нос. Хотя в комнате царила полная тишина, я не знал, все ли актеры ушли, я, пожалуй, рискнул бы вылезти в присутствии Боба – добряк не выдал бы меня, – но другим нельзя было доверять. И я продолжал лежать в душном сундуке, надеясь, что как-нибудь найду способ бежать.
Весь жаркий летний день напролет тянулась длинная драма о Ричарде III. Играли трубы, били барабаны, а когда за сценой должен был идти бой, все свободные актеры бешено плясали вокруг меня, выли, топали ногами и звенели мечами, изображая битвы тысячных армий. Голова у меня раскалывалась от боли. Лежа на твердых досках, я чувствовал каждое сотрясение и толчок. Я был полумертв от недостатка воздуха и усталости, но не мог заснуть в этом шуме.
Значит, сэр Филипп, твердо решив поймать меня, прочесывает город и намерен выставить патрули на всех дорогах. Положение было безвыходным. В который раз, избегая опасности, я все больше и больше приходил в отчаяние. Теперь я мечтал только о том, чтобы эти невероятные приключения пришли к концу – пусть меня даже схватят.
Представление окончилось. До меня долетели аплодисменты и тот невнятный гул, в который сливаются голоса расходящейся публики. Вокруг меня суетились и весело болтали актеры. Одни говорили о хорошем сборе, радовались тому, что сбор составил почти сорок шиллингов. Другие переговаривались шепотом, сплетничали и ворчали; дескать, Уильям Десмонд слишком толст, чтобы играть Ричарда, леди Анна никуда не годится, а кто-то еще никак не может получить порядочную роль. Внезапно эти разговоры оборвались, так как в комнату быстрыми шагами вошел хозяин труппы.
– Веселей, ребята, – сказал он. – Переоденьтесь и складывайте вещи. Лошади готовы. До Кендала двадцать пять миль, а то и больше, и вы сами знаете, каковы здесь дороги! До темноты вряд ли успеем туда добраться.
Кендал! Тьму моего отчаяния прорезал луч надежды. Значит, актеры в тот же вечер направляются прямо в Кендал? Если мне удастся остаться в своем тайнике, они провезут меня сквозь кордоны сэра Филиппа… Конечно, лучше было бы попасть в Карлайл, но на худой конец сойдет и Кендал. Только бы меня не нашли…
Но на это была слабая надежда. Может быть, они не выдадут меня, если я обращусь к ним за помощью? Вряд ли сэру Филиппу удалось завоевать их симпатии тем, что он ворвался сюда во время спектакля… Не очень-то они жаждут оказать ему услугу.
Но я тут же вспомнил, что эти бродячие актеры смертельно боятся властей. В каждом городе они должны просить разрешения для выступлений, и, если узнают, что они скрывают преступника – как странно называть себя этим именем! – им могут вообще запретить выступать. Кроме того, среди этой нищей братии всегда найдется такой, кто польстится на деньги и выдаст меня сэру Филиппу.
Нет, по доброй воле я не доверюсь этим актерам.
Они были заняты сборами. Вокруг меня передвигали сундуки, шла перебранка по поводу одолженных и перепутанных костюмов; два-три мальчика, служившие в труппе, сбились с ног, выполняя бесчисленные поручения. В разгаре суматохи в комнату ворвалась хозяйка гостиницы, разбушевавшаяся из-за кварты эля, за которую не было заплачено. Теперь, когда актеры сняли театральные костюмы, она никак не могла найти того, кто заказывал эль, а добровольно платить никто не собирался. Я так и не успел узнать, чем все это кончилось, потому что один из мальчиков вдруг спросил:
Я понял, что он вышел на сцену. Актеры громко зашикали, стали ходить на цыпочках и говорить шепотом. Но я отчетливо слышал, как сэр Филипп и его друг допрашивали присутствующих и отворяли двери.
Прошла пора междоусобий наших.
Под Йоркским солнцем лето расцвело…[2]
Неужели они войдут сюда и откроют сундук? Мне стало жарко, на лбу выступил пот, а сердце стучало, как мельничное колесо. Через некоторое время тот, кого назвали Роджером, сказал:
– Прислуга с постоялого двора клялась, что никто отсюда не выходил.
– А актеры говорят, что видели его: но эти идиоты не обратили внимания, куда он побежал. Ничего, мы его разыщем.
В голосе сэра Филиппа звучала решимость потратить на поиски хоть весь день. Затем я услышал звук приближающихся шагов. Кто-то сказал:
– А где гроб, Бобби?
– Там. Пошли.
Шаги стихли рядом со мной. Я затаил дыхание. Неизвестный, по имени Боб, промычал что-то невнятное, и вслед за этим я почувствовал, как меня подняли на воздух и поставили на какой-то скрипучий предмет.
– Зверски тяжело, – проворчал Боб. – Уж не лежит ли там настоящий мертвец?
– Что ты! Сундук должен быть пустым.
Ну нет. Видно, распаковывали второпях и оставили там вещи. Давай-ка их выбросим…
– Времени нет, нас ждут на сцене. Ну-ка, живей накинь на него бархатное покрывало. Теперь корону на крышку. Не забывай: считается, что там, внутри, король Генрих VI. Берись за передние ручки. Готов? Пошли.
Я снова почувствовал, что меня подняли в воздух и, на этот раз, никуда не опуская, быстро понесли вперед.
– Берегитесь, сэр! – хрипло сказал Боб, и я услышал, как сэр Филипп выбранился шепотом: видно, кто-то наступил ему на ногу.
В следующее мгновение раздался высокий, птичий голос, который декламировал:
Меня опустили на скрипучие доски, и я понял, что мы вышли на сцену. Это было мое первое выступление на сцене, – если можно назвать выступлением пребывание в деревянном сундуке под черным бархатным покрывалом, – и нельзя сказать, чтобы оно доставило мне удовольствие.
Сложите же честную ношу вашу,
Когда в гробу скрываться может честь.[3]
Высокий голос произносил длинную-предлинную речь от имени какой-то леди Анны, но легко было понять, что роль эту играл мальчик, у которого ломался голос, так как время от времени птичий писк в конце фразы сменялся медвежьим ревом, отчего некоторые из зрителей смеялись в таких местах, где им следовало бы плакать.
В конце речи мои носильщики снова подняли меня. На мгновение я испугался, что они унесут сундук со сцены в опасную зону, но, к своему облегчению, услышал, как толстяк воскликнул звучным голосом:
После жестокого спора в стихах они снова опустили сундук, и я понял, что на некоторое время опасность миновала. Это была очень длинная сцена, и при других обстоятельствах я не находил бы себе места от скуки, так как мальчик, исполнявший роль леди Анны, играл ужасно. Но, зная, что ждет меня за кулисами, я мечтал, чтобы действие тянулось до бесконечности. Наконец леди Анна убралась со сцены, сопровождаемая жидкими аплодисментами, которыми зрители наградили ее из жалости, а через несколько строф и я последовал за ней в своем гробу.
Ни с места все, поставьте гроб на землю:[4]
– Что они положили в этот ящик? – проворчал носильщик, которого звали Боб, когда они с грохотом опустили меня на пол за сценой.
Я слышал, как он схватился за ручку крышки, но его товарищ снова спас меня.
– Не трать времени попусту, приятель. В следующей сцене мы играем наемных убийц. Надо спешить, а то не успеем переодеться.
– Ладно, ладно! Ну и пьеса для бродячей труппы! По шесть ролей зараз, и переодевайся не реже, чем сама королева.
Затем наступила короткая пауза. Слышны были лишь голоса актеров на сцене.
Но, как я ни напрягал слух, я не мог уловить признаков присутствия сэра Филиппа. Неужели он ушел? Тут Боб пришел мне на помощь, тихонько спросив у одного из товарищей:
– А где же великий и всемогущий?
– Он убрался восвояси, перевернув все вверх дном. Удивительно, как это он не догадался вспарывать подкладку камзолов, разыскивая мальчишку.
– А что ему сделал этот мальчишка?
– Говорят, покушался на его жизнь. Столкнул скалу на голову его лордства.
– И правильно сделал. Надеюсь, ему удастся скрыться.
– Вряд ли. Его лордство сказал, что будет прочесывать весь город и поставит заставы на дорогах.
– Вот как! Тогда бедный чертенок пропал.
– Это уж как пить дать.
В это время в разговор вмешался новый голос, спокойный и сухой:
– Первый и второй убийцы, приготовьтесь.
– Да, да! – откликнулся Боб.
И они пошли на сцену.
Убийцы, монахи или плакальщики – им было все равно, какую роль играть. Я позавидовал актерам.
В сундуке было душно, но я боялся высунуть нос. Хотя в комнате царила полная тишина, я не знал, все ли актеры ушли, я, пожалуй, рискнул бы вылезти в присутствии Боба – добряк не выдал бы меня, – но другим нельзя было доверять. И я продолжал лежать в душном сундуке, надеясь, что как-нибудь найду способ бежать.
Весь жаркий летний день напролет тянулась длинная драма о Ричарде III. Играли трубы, били барабаны, а когда за сценой должен был идти бой, все свободные актеры бешено плясали вокруг меня, выли, топали ногами и звенели мечами, изображая битвы тысячных армий. Голова у меня раскалывалась от боли. Лежа на твердых досках, я чувствовал каждое сотрясение и толчок. Я был полумертв от недостатка воздуха и усталости, но не мог заснуть в этом шуме.
Значит, сэр Филипп, твердо решив поймать меня, прочесывает город и намерен выставить патрули на всех дорогах. Положение было безвыходным. В который раз, избегая опасности, я все больше и больше приходил в отчаяние. Теперь я мечтал только о том, чтобы эти невероятные приключения пришли к концу – пусть меня даже схватят.
Представление окончилось. До меня долетели аплодисменты и тот невнятный гул, в который сливаются голоса расходящейся публики. Вокруг меня суетились и весело болтали актеры. Одни говорили о хорошем сборе, радовались тому, что сбор составил почти сорок шиллингов. Другие переговаривались шепотом, сплетничали и ворчали; дескать, Уильям Десмонд слишком толст, чтобы играть Ричарда, леди Анна никуда не годится, а кто-то еще никак не может получить порядочную роль. Внезапно эти разговоры оборвались, так как в комнату быстрыми шагами вошел хозяин труппы.
– Веселей, ребята, – сказал он. – Переоденьтесь и складывайте вещи. Лошади готовы. До Кендала двадцать пять миль, а то и больше, и вы сами знаете, каковы здесь дороги! До темноты вряд ли успеем туда добраться.
Кендал! Тьму моего отчаяния прорезал луч надежды. Значит, актеры в тот же вечер направляются прямо в Кендал? Если мне удастся остаться в своем тайнике, они провезут меня сквозь кордоны сэра Филиппа… Конечно, лучше было бы попасть в Карлайл, но на худой конец сойдет и Кендал. Только бы меня не нашли…
Но на это была слабая надежда. Может быть, они не выдадут меня, если я обращусь к ним за помощью? Вряд ли сэру Филиппу удалось завоевать их симпатии тем, что он ворвался сюда во время спектакля… Не очень-то они жаждут оказать ему услугу.
Но я тут же вспомнил, что эти бродячие актеры смертельно боятся властей. В каждом городе они должны просить разрешения для выступлений, и, если узнают, что они скрывают преступника – как странно называть себя этим именем! – им могут вообще запретить выступать. Кроме того, среди этой нищей братии всегда найдется такой, кто польстится на деньги и выдаст меня сэру Филиппу.
Нет, по доброй воле я не доверюсь этим актерам.
Они были заняты сборами. Вокруг меня передвигали сундуки, шла перебранка по поводу одолженных и перепутанных костюмов; два-три мальчика, служившие в труппе, сбились с ног, выполняя бесчисленные поручения. В разгаре суматохи в комнату ворвалась хозяйка гостиницы, разбушевавшаяся из-за кварты эля, за которую не было заплачено. Теперь, когда актеры сняли театральные костюмы, она никак не могла найти того, кто заказывал эль, а добровольно платить никто не собирался. Я так и не успел узнать, чем все это кончилось, потому что один из мальчиков вдруг спросил: