– Моя телега, – он остановился. – Даже не скрипит.
– Серьезно? Это твоя машина? – Настя округлила глаза, разглядывая хромированную решетку радиатора, будто свершилось чудо. – Ну, ты даешь. Чем ты занимаешься по жизни? Играешь на бирже?
Костян почему-то оказался не готов к этому простому вопросу. Он уже заметил за собой, что в присутствии Насти его покидает внутренняя сосредоточенность, мысли разбегаются, как тараканы, а слова путаются.
– Можно сказать, в общем и целом… Автомобильный бизнес. Помогаю старушке Европе освободиться от лишнего металлолома.
Через полчаса они оказались на краю семнадцатого округа перед старым трехподъездным домом, зажатым между двумя новыми высотками. Когда-то дом знавал лучшие времена, здесь селились средней руки буржуа. Теперь жилое пространство оккупировали в основном работяги и выходцы из бывших французских колоний. Консьержа сменил кодовый замок, лифт не работал, а лепнина, украшавшая потолок подъезда в прошлом веке, обвалилась.
Бабка Насти оказалась высокой жилистой старухой с цыплячьей шеей, в очках с толстыми стеклами, синтетическом парике и со слуховым аппаратом, лежавшим в кармане платья. Навскидку ей можно было дать лет семьдесят, приглядевшись, все девяносто. Ольга без конца улыбалась, обнажая безукоризненно белые фарфоровые зубы, поэтому производила впечатление тихо помешанной. Она проводила гостей в большую комнату, обставленную старинной мебелью, купленной на блошиных рынках и оклеенную выцветшими обоими с золотым рисунком. Перескакивая с русского языка на французский, напоила внучку и ее поклонника чаем и угостила сухим печеньем. Встав из-за стола, стала показывать картины, развешенные по стенам, объясняя их историю.
Настя, наклонившись к Коту, прошептала ему в ухо:
– Вот те два рисунка, в золоченых рамках под стеклом, достались бабушке от самого Пикассо. Так гласит семейная легенда. Написаны им в розовый период творчества. На обороте есть дарственная надпись его рукой. Но что именно там написано, не знаю. По той же семейной легенде, у Ольги в молодые годы была любовная связь с Пикассо. Позже она якобы сошлась с другим известным художником. И он подарил ей несколько картин, которые Ольга не хочет продавать ни за какие деньги. Потом у нее появился еще один художник… Как видишь, моя бабушка была довольно ветреной особой.
– Эта черта не передалась по наследству?
– Надеюсь, что нет, – засмеялась Настя. – Кстати, у бабушки есть небольшая картина самого Амедео Модильяни. Только Ольга ее никому не показывает, даже мне. С этой картиной связана какая-то тайна.
– Значит, твоя бабушка из бывших, – заключил Кот. – Старинный фарфор, эти картины, фамильные брюлики…
– Она из настоящих, не из бывших, – обиделась Настя. – И нет у нее никаких брюликов и старинного фарфора. Только эти картины.
– Значит, ты богатая наследница, – сказал Кот и сообразил, что снова ляпнул что-то не из той оперы. – То есть, я хочу сказать, долгих лет твоей Ольге.
Костян, поднявшись из-за стола, заложив руки за спину, как на тюремной прогулке, с видом знатока долго разглядывал рисунки Пикассо. Какой-то мужчина, положив локти на круглый столик, сидит на стуле с прямой спинкой и задумчиво пялится на бутылку абсента. Видимо, мужик настолько датый, что не может подняться без посторонней помощи. Но друзей рядом нет. Он ждет их и скучает.
На другом рисунке на фоне кирпичной стены изображена некрасивая женщина средних лет. Моросит дождь, темное обтягивающее платье с глубоким вырезом промокло, шляпка потеряла форму. Женщина глядит на мир тоскливыми глазами. Видимо, это проститутка. Весь день она проторчала на панели, в своем легкомысленном платье промерзла до костей, но не заработала ни сантима. Не хочется возвращаться домой и ложиться в холодную постель без ужина и стакана пунша. Но шансы заработать слишком малы.
Костян осмотрел другие рисунки, работы маслом, и подумал, что замок на двери бабкиной квартиры совсем паршивый, дешевый, такой можно открыть гнутым гвоздиком или шпилькой. Если картины, принадлежавшие Ольге, действительно написаны культовыми художниками, – это восьмое чудо света, что бабку до сих пор не обворовали. Пожалуй, любой рисунок Пикассо стоит дороже «шестисотого». И покупатели живописи найдутся без труда. Странно все это… То ли жулики в Европе совсем перевелись, то ли картины лажевые. Нет, кажется, с картинами все в порядке…
– Вам нравится? – старуха говорила громким пронзительным голосом с металлической ноткой. – Настроение передано очень точно. Не правда ли?
– Я не ценитель живописи, – заметил Костян и добавил, что настроение действительно передано хорошо. Тут спору нет. Но в окна ломится весна, а в квартире Ольги, пропахшей нафталином и пылью столетий, слишком душно, чтобы серьезно говорить об искусстве. Такие разговоры хороши на свежем воздухе.
– Хотите, я прокачу вас по Парижу, – шагнув к старухе, неожиданно для себя предложил он. – Машина внизу. Там есть кондиционер. Поэтому вам не придется глотать пыль. Мы съездим в Булонский лес, прокатимся вокруг Марсова поля, по набережным. Можно съездить на русское кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Маршрутов – тысяча. А потом, когда вы устанете от впечатлений, я приглашу вас в ресторан. Конечно, не в самый лучший, не туда, где столик надо заказывать за неделю. Настя поможет найти что-нибудь приличное.
– Вы хороший водитель? – нахмурилась старуха.
– Пассажиры еще не жаловались.
– Тогда поедем, – прокричала Ольга. – Хотя я не выходила из дома уже два месяца, и ноги ослабли, дойти до машины смогу. Обед в ресторане… Это лучше, чем сухое печенье с маслом. Я надену новое платье. Кажется, я сегодня помолодею лет на двадцать. Нет, на все сорок.
– На вас мужчины станут оглядываться, – пообещал Костян, чем окончательно влюбил в себя старуху. – Сегодня вы такая красивая. Как все парижанки весной.
– Я русская, – прокричала бабка. – Не парижанка.
Поздним вечером Костян остановил запыленный «мерседес» у гостиницы. Вместе с Настей поднялся на этаж. Ее номер был в самом конце коридора, перед окном, забранным решеткой.
– Ты подарил нам чудесный день и чудесный вечер, – сказала Настя. – Спасибо.
Ее лицо разрумянилось, а глаза искрились не от выпитого шампанского. Она повернулась, вставила ключ в замок, взяла Кота за руку и потянула к себе. Он в нерешительности топтался у двери, не зная, как себя вести. Он не мог сделать один шаг, переступить порог ее номера.
– Ты не хочешь зайти? – удивилась Настя.
– Я хочу зайти, и ты это знаешь, – Кот опустил глаза. – Но мне нужно срочно уезжать. Каждая минута на счету. Это долго объяснять… Короче, я должен перегнать мерс почти через всю Европу. Очень быстро. Тачку ждут люди.
– Неужели даже сейчас надо спешить? Даже сейчас?
– Не надо, – помотал головой Костян. – В том-то и дело. Не надо никуда спешить. Я не хочу, чтобы это произошло как бы на скорую руку… Наспех. На чужой кровати, в гостинице… У нас еще будет время в Москве. Будет много времени. Понимаешь?
– Стараюсь понять, – кивнула Настя.
Костян шагнул вперед, обнял девушку за плечи, поцеловал в губы долгим поцелуем. Не говоря ни слова, повернулся на каблуках, прошагав десяток метров, скрылся за дверью своего номера. Он покидал в сумку вещи, погасил свет, вышел в коридор. Никого. Из-под двери Насти выбивалась узкая полоска света. Кажется, дверь осталась приоткрытой.
Костян направился к лестнице. Через минуту он уже сидел за рулем машины, смотрел на часы: десять сорок. Он не уезжал, не заводил мотор, нервно барабаня пальцами по баранке, поглядывал на дверь гостиницы. Еще не поздно вернуться. Один час вместе с любимой девушкой. Эту роскошь он может себе позволить. Костян повернул ключ в замке зажигания, машина сорвалась с места. Костян глядел на дорогу и думал, что несколько минут назад принял правильное решение: он не остался. У этой любовной истории еще будет свое продолжение.
Сейчас, стоя в этой забегаловке у запотевшей витрины, вдыхая запах кислого пива и копченой рыбы, он жалел, что не остался тогда с Настей. Если бы все можно было переиграть, принять другое решение. Но пешки назад не ходят.
Глава пятая
Поздним вечером на съемной квартире, когда с гулянки вернулись Килла и Рама, воцарилось некоторое оживление. Леха Килла, не умолкая, расписывал пережитые приключения. Кот сидел в углу на подстилке, подложив под спину подушки дивана, слушал трепотню Киллы и смолил сигареты, стараясь сдержать раздражение. Димон, позабыв о боли, слушал Киллу, приоткрыв рот.
– Короче, приезжаем к девчонке на хату, не к Лене, а к той, что постарше, Марине, – оживленно жестикулируя, рассказывал Килла. – Ничего такая, нормальная. Есть за что подержаться. Она с отцом живет в частном доме, в пригороде. Глушь такая, разве что волки не воют. Заваливаем в дом. Рама сразу говорит, что сюда приехал не пьянствовать и не трахаться, а время культурно провести. Я Маринке говорю: «Где у тебя водка?» А она мне: «У меня нет ни водки, ни вина. Здесь не шинок». А я в этой кафешке, ну где мы девок склеили, не добрал. Нужен хоть глоток водяры. «Ладно, – говорю. – А пиво у тебя есть?» «И пива нет», – отвечает. Ну, я разозлился, говорю: «Какого же хрена мы сюда приперлись?»
– Девки решили, что у нас бабла целый багажник, – вставил слово Рама. – Хотели на хвост сесть. А потом поняли, что мы тоже на нуле. Ну, короче, стали себя нормально вести. Ленка меня спрашивает, моя ли машина и сколько я за нее отдал. Говорю: «Если мне понравилась какая-то тачка, я не стану обзванивать салоны и выяснять, где ее можно подешевле купить. Я поступлю по-другому». Кажется, она ни хрена не поняла.
Килла мечтательно посмотрел в темное окно. От избытка впечатлений он не мог усидеть на месте, мерил шагами тесное пространство комнаты, останавливался и снова принимался ходить из угла в угол. Он говорил громко, почти кричал:
– А потом все нормально было, я даже про водку забыл. Мы заперлись в ее комнате. Кровать широкая, матрас мягкий, пружинит, как батут. Ты бабу немного придавишь, а она сама поднимается и тебя снизу толкает. Но дело не только в матрасе. Горячая девка.
Килла вытащил из кармана штанов темные женские колготки, расправил их, словно собирался натянуть на себя.
– Что-то вроде сувенира, – сказал он. – Ну, на память.
– Фетишист чертов, – сказал Ошпаренный, глядя на колготки. – Извращенец.
Килла, захваченный свежими воспоминаниями, не слушал.
– Господи, я даже не ожидал, что в провинции есть такие телки. За один рубль она научит мужика всему на свете. И еще сдачу даст. Под конец она так разошлась. Орала во все горло. Вон Рама все слышал, когда в соседней комнате сидел. Завелась на всю катушку, кричит так, что дом трясется; «Только в меня не кончай! Лешенька, только не кончай в меня!» Ясный хрен, залететь боится. Где тут аборт делать? А сделаешь, пожалуй, весь город узнает. На каждом углу станут пальцем показывать. Тут я вообще рассвирепел… Как услышал это: не кончай. Тоже завелся с пол-оборота: ну, лярва, держись за гланды. Просто зверь.
– Это точно, – поддакнул Рама. – Рычал ты, как подыхающий комар.
– О, господи, вот это женщина! – заорал Килла и, встав под лампочкой, потряс в воздухе колготками.
Крик был настолько громкий, что, кажется, его слышали на соседней улице. Кот, потерявший остатки терпения, подскочил со своей дерюги.
– Слушай, заткни свою хлеборезку. Все соседи решат, что здесь гомики поселились. Оргии среди ночи устраивают. Если так дальше пойдет, весь дом перетрахают.
– А чего такого? – вылупил глаза Килла. – У нас гомосексуализм законом не преследуется.
– Ничего такого. Орешь, как пидормон, которому засадили не член, а табуретку. От тебя все здешние станут шарахаться. В темное время ни один мужик с этим сексуальным террористом в подъезд не войдет. И хватит тут трясти колготками.
– Ладно, хрен с вам, – Килла сел на пол. – Кстати, мне Маринкин отец очень понравился, Семеныч. Тихий такой, без претензий мужик, сидит в своей комнате и даже не чирикает. Одно слово: глухой. То есть как пень. Инвалид производства, кузнецом на местном заводе работал, там и оглох. Слышит, если ему в самое ухо орать. Золотой человек. Вот он бы не стал меня затыкать.
– А что же Рама делал, пока ты в постели оттачивал мастерство? – спросил Димон.
– Натурально вел светские базары с Ленкой. Ему якобы трахаться в лом. Потом мы эту Ленку до дома довезли. Девчонка разочарована, скрыть этого не могла. Руки трясутся, на глазах слезы… Решила, что Раме нужно двойную порцию «виагры» вмазать. Иначе бесполезное дело. Его член на домкрате не поднимешь.
– Не бзди мхом, – сказал Рама. – У нее вообще месячные. Женское недомогание. Чего ей плакать-то? С какого горя?
Килла неожиданно сделался серьезным.
– Ладно, слышь, Кот, тут одна тема подсосалась, – сказал он. – Очень приличная. Для нас это выход.
– Да, Кот, эта самая Марина в фирме работает, которая компьютерами оптом торгует, – сказал Рама. – Она так набухалась еще там, в кафешке, что рассказала одну штуку. К концу недели у нее в конторе столько налика скапливается, ого. И всего один охранник, лох какой-то.
– И сколько денег там может быть? – Кот скорчил кислую рожу.
Очередная сумасшедшая идея Рамы ему сразу не понравилась.
– Ты сам подумай, контора компами торгует. К пятнице там сто пудов двадцатка мается.
– Да ладно тебе, замануха какая-то.
– Какая замануха? – не сдавался Рама. – Чего ты гонишь? Марина нажралась, как детектор лжи. У нее спрашиваешь любую херню, она в цвет отвечает. Короче, Кот, если делать, то сейчас. Завтра как раз пятница.
– У меня и маска есть.
Килла надел на голову женские колготки. Рама заржал. Кот, поднявшись с места, сорвал с Киллы колготки.
– Тебе бы только тир устроить, – сказал он.
– Да брось, Кот, – сказал Рама. – Кого там валить-то? Там одни лохи сидят. Мы их под плетки поставим. Они обосрутся, сами все отдадут.
– А чего вы так раздухарились? – Кот начал заводиться. – От какой-то шмары что-то услышали и совсем голову потеряли. А если вас примут, тогда что? Димон один здесь подыхать останется?
Рама поднялся на ноги, сделал пару шагов к Коту:
– Что значит «вас»? Я что-то не понял. Ты что же, соскакиваешь? – Рама криво усмехнулся. – А вот оно что… Теперь дошло. Ты своей даме звонил. У тебя там в Москве все в порядке. Тогда ясно.
Килла подумал, что сейчас ему самому до зарезу нужно кому-то позвонить. Задать несколько важных вопросов и получить правильные ответы. Но кому позвонить? Отчиму и матери? Они до позднего вечера пропадают на вещевом рынке, возят и продают тряпье. Да и что посоветует отчим, по жизни конченый сутяжник, смысл жизни которого в накопительстве. Мать слишком задергана бытом, повседневными заботами, чтобы думать собственной головой. От этих умного совета не жди. Вот если бы отцу на кордон тренькнуть. Но туда, в эту богом забытую глушь, не прозвонишься. Батя наверняка скажет: «Живи своим умом, сынок. Но если станет туго, возвращайся сюда. Я тебя всегда жду».
– Ты свое рыло в это не суй, – нахмурившись, крикнул Кот. – Кому я звонил, это мое личное. И вас это не касается. Понял?
– Ты меня на понял-понял не бери, – открытой ладонью Рама толкнул Кота в грудь. – Мы тебе конкретную тему предлагаем. Давай так: либо делаем, либо разбежимся.
Кот отвел руку Рамы, отступил на шаг и задумался. В этом мире столько дерьма, что рано или поздно, сколько ни старайся его обойти, все равно вляпаешься по самые уши. Если пацаны пойдут без него, пожалуй, дело кончится плохо.
– Заметь, не я это сказал: «разбегаемся», – ответил он. – Ты сказал. Ты.
– Ни хрена себе, ты меня подводишь, – взвился Рама, напирая грудью на Кота. – Да мне это говно вообще на хрен не нужно. Я сейчас в бумер прыгну и уеду. Доперло? Я тачку моментом сброшу.
Килла прыгал между Рамой и Киллой, боялся, как бы не завязалась драка. Вот вечно так: начинаешь с какой-нибудь хохмы, а потом дело доходит до мордобоя. И это кусалово на пустом месте возникло, когда и спорить было не о чем.
– Да ладно, пацаны, чего вы сцепились-то? – повторял Килла. – Ну, чего сцепились? Западло между своими такие базары вести.
Рама, решив, что спорить с Котом – только попусту время терять, отступил к двери, вопросительно посмотрел на Киллу.
– Ну, чего, ты со мной? Или с этими немощными остаешься?
– Эй, вы…
Все посмотрели на Димона, до сих пор хранившего молчание. Он вытянулся на диване. Спутанные засалившиеся волосы встали дыбом, ввалившиеся глаза горели тусклыми огоньками. Морда желтая, как старушечья пятка. Совсем доходной парень.
– Я смотрю, вы меня совсем со счетов скидываете, – Димон Ошпаренный, преодолевая боль, приподнялся на локте. – Я здесь не останусь. Я с вами пойду, по любому. С вами.
– Димон, ты останешься, – сказал Кот и встал лицом к Раме. – Короче так: делюгу делаем. И разбегаемся. Это мое слово.
* * *
Устроившись на кушетке, Ольшанский, прибавив звук, уставился в экран телевизора. За окном накрапывал дождь, вода скатывалась с крыши, попадала на жестяные желоба и стекала в пластиковую бочку, стоявшую на углу дома. Через стекло виднелись далекие огоньки города, расплывчатые, похожие на поминальные свечи. За окном одна тоска, по телеку крутят какую-то тягомотину: отгадай букву, назови слово. Развлечение для дебилов…
С кушетки хорошо просматривался коридор, освещенный яркой лампочкой. Справа и слева двери комнат, между ними на вытертом линолеуме лежит мужик лет пятидесяти в белой майке без рукавов, бумажных штанах и стоптанных черных ботинках с латками на носках. Майка порвана от горловины до пупа, лицо разбито так, будто по нему стучали не кулаками, а чугунным утюгом, а сам он барахтается в луже собственной крови, не понимая, что нужно делать. Не может врубиться, где находится.
В дальнем конце коридора у входной двери смолил сигарету Тик-Так. Он утомился, помыл руки и взял минутную передышку. Погасив об стену тлеющий кончик окурка, он подошел к человеку, лежавшему на полу. Наступил ногой на лицо, вдавил его затылком в красную лужу.
– Зубы у тебя свои? – спросил Тик-Так. Человек не ответил, кажется, он не слышал вопроса. – А бандаж для грыжи у тебя есть? Купи на всякий случай. Пригодится, когда кишки вылезут.
Человек замычал, стараясь руками оторвать ботинок от своего лица.
– Ну, чего ты выделываешься, как вошь на гребешке? – Тик-Так приподнял ногу и резко опустил ее, ударив мужчину каблуком в грудь. – Так больше нравится?
И снова стал давить на лицо, все сильнее, но подметка соскальзывала с мокрой кожи. Тик-Так не хотел услышать ответы, не хотел выудить из человека информацию, просто он маялся от безделья, не знал, как убить несколько свободных минут.
Ольшанский поднялся, вошел в спальню, ему наскучило наблюдать за Тик-Таком и его жалкой жертвой, не оказавшей сопротивления достойного мужчины. Здесь горел верхний свет и две лампы на тумбочках.
– Ну как у нас дела? – спросил Ольшанский Жору Шелеста, сидевшего на стуле у изголовья широкой кровати, накрытой пледом из искусственного меха. – Я смотрю, движется вяло.
– Ничего, сейчас Мариночка нам все расскажет до конца. Ну, продолжай, раз уж начала.
Жора протянул руку к девушке, сидевшей на кровати, погладил ее по гладкой коленке.
– Эти ребята, Килла и этот, как там его… Рама, они плохо себя вели, – сказал Шелест. – Натуральные жлобы. Даже не кинули девчонкам пару рваных. Но я-то другой человек, за хорошее поведение дам тебе пачку сигарет или презерватив. Он тебе обязательно пригодится. В следующий раз.
Шутка показалась удачной, Жора хохотнул. Марина плакала, ее лицо будто искусала стая оводов. Глаза запали, щеки распухли, сделались пунцовыми от слез и пощечин.
– Скажите этому длинному, чтобы он не трогал отца, – процедила она сквозь зубы. – Ведь до смерти забьет. У меня нет никого кроме отца. Он больной человек, инвалид.
– Этот инвалид здоровее нас вместе взятых.
Жора не заметил просьбы. Из коридора снова послышался крик Семеныча. Марина рванулась к двери, но Шелест усадил ее на место, влепив тяжелую пощечину.
– Так ты ему не поможешь. Рассказывай дальше…
Марина спрятала лицо в ладонях. Теперь Семеныч кричал тише.
– Ты ведь хорошая девочка, – Шелест вытащил сухой платок, вложил его в руку Марине. – Я никогда не угрожаю людям, просто рассказываю все, как есть. Если ты не захочешь нам помочь, мое доброе отношение кончится, деточка. Не уверен, что мне хочется делать тебе больно, но от моего желания ничего не зависит.
Жора Шелест вытащил опасную бритву, развернув ее, потрогал пальцем лезвие, покрытое ржавчиной крови.
– Упрямство – разновидность человеческой тупости. Будешь упрямой, я не смогу пообещать, что тебя похоронят такой же красивой, какая ты сейчас. С порезанной харей лежать в сосновом ящике… Это как-то… не фотогенично.
– Эти Рама и Килла расспрашивали, как все устроено в нашей фирме, – быстро заговорила Марина. – Я была немного датая. Поэтому сказала, что наличка собирается к пятнице. У нас небольшой сейф в кабинете заместителя директора. В нем все деньги. Клиенты забирают компьютеры на складе, оплачивают покупки в офисе. Килла сказал, что они подъедут к часу дня. За пять минут до этого я должна открыть дверь служебного входа.
– Ты ведь поняла, что они задумали, что затевают? – перебил Ольшанский. Он выглянул в коридор и крикнул: – Хватит там, осади!
– Поняла, – Марина убрала руки от лица. – Они хотят грабануть моего шефа Рамзана Галиева. И я буду очень рада, если у них все получится.
– Это почему же? – удивился Ольшанский. – Тебя в долю взяли? Два процента, не меньше?
– Ни копейки. Галиев два года назад приехал сюда с чемоданом грязного нала. Теперь у него сеть магазинов, асфальтовый завод, наша фирма и еще… Да не сосчитать, сколько он успел нахапать. И все мало. Если он встанет на свой бумажник, то увидит Московский Кремль. Вот сколько денег наворовал. А нам сует гроши, милостыню. Едва хватает на губную помаду. Знает, что в городе трудно найти работу. И еще грабли свои распускает. Черные любят блондинок, особенно бесплатных. Перевез сюда весь свой аул, весь выводок своих козлопасов. И они все прутся, прутся… Кажется, скоро шепотом, ночью, на кухне нельзя будет сказать, что ты русский. Это станет последним ругательством, самым грязным.
– Понимаю, – усмехнулся Ольшанский. – Логика, мягко говоря, женская. Ладно, что дальше?
– Ничего. Я должна открыть служебную дверь минут за десять до их появления. То есть в двенадцать пятьдесят. Вы убьете меня?
– Шутишь?
– А этих парней?
– Они крысы, последние подонки, – ответил Ольшанский. – Не забивай себе голову. Это как в суде: одна из сторон всегда проигрывает.
– Вы не убьете отца?
– Вот что, – Ольшанский шагнул вперед, взяв девушку за подбородок, приподнял ее голову, заглянул в голубые глаза. – Ты откроешь эту гребаную дверь на четверть часа раньше. В двенадцать тридцать пять. Чтобы ты ничего не забыла, мы заберем с собой Семеныча. Сделаешь все, как надо, он завтра вернется домой. Стукнешь ментам или будет другой проеб… Ну, тогда вряд ли найдешь отцову могилу. Жора, узнай у нее все детали, а мы пока посадим папочку в машину.
Через пять минут Тик-Так и Ольшанский вывели из дома Ивана Семеновича, держа его под руки. Мужик плохо ориентировался в пространстве, спотыкался и норовил ткнуться мордой в землю. У забора, где лежала пристреленная овчарка Грей, ноги у него совсем отказали. Его подтащили к джипу волоком и бросили на пол, между задними и передними сиденьями. Еще через полчаса вернулся Жора Шелест.
– Когда карта прет, не щелкай клювом. – Он надвинул козырек кепки-шестиклинки на глаза. – Завтра мы влегкую приберем этих парней. И отправимся домой. Лучшего места, чем эта сраная фирма, в городе не найдется. Тихая улица. Отдельно стоящий кирпичный дом. Все собираются в одно и то же время в одном и том же месте. Сказка.
– Ты всегда умел находить с лярвами общий язык, – сказал Тик-Так. – Ты ее случайно не…
– После того, как ее эти козлы конвертировали? – удивился Шелест. – От этой шлюхи получишь разве что мошоночную чесотку. В лучшем случае.
Глава шестая
Жора Шелест стоял под козырьком служебного входа фирмы «Аэлита», ожидая, когда щелкнет кодовый замок и можно будет войти в помещение. Двенадцать двадцать пять, еще десять минут в запасе. Шелест прикурил сигарету, глубоко затянулся.
Маленький дворик на задах двухэтажного кирпичного купеческого особняка, отгороженного от мира деревянным забором, был заставлен контейнерами с мусором, завален размокшими под дождем коробками из-под оргтехники. Пара сломанных скамеек, грязь пополам со снегом, черные лужи. Возле баков терся худой пес неопределенной масти. Потерявший надежду найти сытные объедки, он поглядывал на человека, ожидая подачки. Жора Шелест, переложив в левую руку шмотки, завернутые в газету, и покопавшись в карманах куртки, вытащил бутерброд, кусок сыра и ветчины между двумя ломтями хлеба.
– На, шелудивый, – сказал Жора. – Жри.
Развернув вощеную бумагу, он бросил угощение собаке, решив, что сегодня ему не судьба пообедать всухомятку. Через пару часов он завалится в лучший по здешним меркам кабак, закажет фирменное жаркое и холодное пиво. Пес ходил, как пришибленный, боком. Схватив бутерброд, он, поджав мокрый хвост, спрятался за помойными баками, словно боялся, что человек передумает, захочет отобрать еду.