* * *
В ванной комнате Тик-Так, не любивший терять время попусту, так обработал физиономию Буки, что она больше напоминала рубленый бифштекс, чем человеческое лицо. Левый глаз заплыл и закрылся, правый заливала кровь из раны на лбу, поэтому своего мучителя Букин почти не мог разглядеть.
Задавая новый вопрос и не получая нужного ответа, Тик-Так отводил ногу назад, норовя подметкой или каблуком ботинка снова приложить свою жертву по лицу. Закрываясь, Бука лежал возле бортика ванной, иногда, когда Тик-Так брал передышку, пытался встать, упираясь в выложенный плиткой пол. Но рука, сломанная в предплечье, быстро налилась синевой, распухла, как бревно. Перекрутилась и не хотела разгибаться. Букин выплевывал выбитые зубы и получал новый удар. Тик-Так никогда не трогал противника руками, если можно ударить ногой.
Выбившись из сил, Тик-Так вытер физиономию полотенцем. Бросив его на пол, закурил. Отступив на два шага, привалился спиной к стене, наблюдая, как голый мужик барахтается в луже собственной крови. Тик-Так думал о том, что в этом мире много лишних людей. Слишком много. И слишком много чужих ошибок. Этот Сергей Букин сам виноват во всем, но даже не понимает этого.
– Ты говорил с Котом? – в десятый раз Тик-Так повторил один и тот же вопрос. – Когда и о чем базарили? Можно же договориться по-хорошему. Мне нужно не так уж много. Узнать, когда появится Кот и чем он тут собирается заниматься. Мне нужно быть в курсе всех его планов. Понимаешь?
– Понимаю, – прошептал Букин, облизывая треснувшую губу. – Чего тут не понять?
– И отлично, чувак. Я сразу подумал, что мы сумеем обо всем договориться.
– Только…
– Что «только»?
– Только я не продаю друзей, – покачал головой Букин.
Тик-Так отвел ногу и с размаху ударил Букина в живот. Разговор затягивался, и он решил не жалеть ботинки.
* * *
Когда Шелест дошел до восемнадцатого сообщения, стало тошно слушать. Опять бабий голос. Кажется, все местные потаскушки сговорились по очереди насиловать Сережу, передавая его, как эстафетную палочку, из рук в руки.
Стоп. А вот это уже интересно.
«Серега, привет, это Костян Кот, – голос доносился издалека, с трудом пробиваясь сквозь треск помех. – Не смог до тебя дозвониться, потому что не могу пользоваться мобильником. Короче, тут такая тема. У нас кое-какие проблемы. Нужно спокойное место, где можно отсидеться. На днях хотим приехать к тебе без приглашения. Точный день назвать не могу. Надеюсь, что ты нас потерпишь какое-то время. Увидимся. Пока.»
Короткие гудки. Жора Шелест отмотал ленту назад, снова прослушал несколько фраз, сказанных Котом. Затем дослушал до конца все сообщения, но больше ничего примечательного не нашел. Он выключил аппарат, выдернул телефонный кабель из розетки, подошел к кровати и, присев на мягкую кушетку, начал смолить новую сигарету. Дамочка продолжала тихо лить слезы.
– Ну что ты плачешь, тут покойника нет, – сказал Шелест, стараясь успокоить Вику, но напугал ее еще сильнее. – То есть, пока нет.
Вика поджала ноги, уткнулась лицом в колени. Здесь, в комнате, можно было услышать много из того, что происходило в ванной комнате. Долетали какие-то отдельные фразы Тик-Така, тупое мычание Букина, его стоны, всхлипы, невнятное бормотание. Тик-Так снова о чем-то спрашивал, Букин харкал, охал и о чем-то просил. Наверное, человека неподготовленного такая музыка немного расстраивает. Женщина, чтобы не слышать этих звуков, закрыла уши руками.
Жора Шелест поднялся, взял со стула женскую сумочку, вывалил ее содержимое на кровать. Перелистал паспорт и записную книжку, покопался с мобильным телефоном.
– У тебя есть муж, – сказал Шелест женщине. – Ты его любишь?
– Лю… Люблю.
– А кем он работает?
– Э-э-э… Экспедитором на молочном заводе.
– Понимаю, – улыбнулся Шелест. – Он много мотается, склад, торговая точка и снова склад… Поздно возвращается домой. А тебе, наверное, очень одиноко. Да?
– Да, – женщина всхлипнула.
– Я смотрю, у тебя и родители живы, – изучив записную книжку, Шелест сунул ее себе в карман. – Будем иметь это в виду. Ведь ты не хочешь умереть мучительной смертью, правда?
– П-правда. Не хочу.
– И не просто умереть. Сначала ты похоронишь всех близких и дальних родственников, и только потом сама приберешься. В последнюю очередь. Понимаешь, о чем я?
– Да. Понимаю.
– Поэтому будь умницей. Не делай глупости, которые потом невозможно будет исправить. Побольше молчи и поменьше вспоминай о том, что ты тут видела. Ладушки?
– Хо-хорошо, – Вика никак не могла справиться со слезами.
– Кстати, у тебя и ребенок есть. Четыре годика. Надо же. Они такие забавные в этом возрасте. Ты его береги. С детьми всякое случается. Не стану объяснять.
Жора Шелест хотел что-то добавить, но промолчал. Было слышно, как в ванной комнате один за другим прозвучали три хлопка, совсем тихих, словно выстрелили из пневматического ружья. Тик-Так использовал глушитель, чтобы не поднять на ноги соседей. Все звуки стихли, потом полилась вода из крана. Это Тик-Так протирал полотенцем ботинки, мыл руки и лицо. Послышались шаги. Тик-Так вошел в комнату, в ответ на вопросительный взгляд Шелеста поморщился и отрицательно помотал головой.
– То ли он и вправду ни хрена не знал, то ли по жизни был таким упертым, – Тик-Так пожал узкими плечами и неожиданно засмеялся…
* * *
Друзья вышли из квартиры, спустились вниз и завернули за угол дома, где за рулем джипа томился Ольшанский.
– Что вы так долго копались? – включив двигатель и тронув машину с места, спросил он. – Я беспокоиться начал. Уже хотел подниматься.
– Ну, честно говоря, мы задержались всего минут на десять – пятнадцать, – ответил Жора Шелест, севший на переднее место. – Там, прямо в постели этого придурка, оказалась одна сучка. Такая лярва с сиськами… Мы решили, почему бы не совместить полезное с приятным. Уж коли так фишка легла. Вообще к этому козлу, уже покойному, бабы липли, как дерьмо к ботинкам. Я стал слушать сообщения на автоответчике от разных потаскушек, со счета сбился.
– А что с этой бабой, я не понял. Надеюсь, вы ее…
– Жива, – сказал Шелест. – Я забрал ее записную, срисовал номера, записанные в памяти мобильника. Она вся как на ладони. У нее родители, любимый муж, ребенку четыре года. Эта к ментам не пойдет. Или я ни черта не понимаю в людях.
– Ты в ней уверен?
– Господи… Разумеется, уверен. Как бы ты сам поступил на ее месте? Через полчаса она запрет квартиру, выйдет из подъезда и бросит ключи под решетку ливневой канализации. Дверь металлическая, обита кожзаменителем, трупный запах соседи услышат через наделю, не раньше. К тому времени мы уже всё закончим и забудем, что тут было.
– Хорошо. Что по нашему делу?
– На автоответчике голос Кота, только не понятно, когда именно он сюда звонил. Думаю, дня два назад или около того. Кот просит, чтобы дружбан помог ему отсидеться в тихом месте, пока не уляжется вся пыль. Судя по плохой связи, он где-то далеко. Но не сегодня, так завтра здесь обязательно нарисуется. Остается ждать. Сейчас Тик-Так возьмет жигуль, вернется обратно во двор, подежурит.
– Да, подежурить не вредно, – кивнул Ольшанский. – Вдруг эта мразь объявится среди ночи. Хрен поймешь, какой кашей забита его тупая репа.
– Подежурим, конечно, – ответил Жора Шелест. – Но Кот в любом случае отсюда никуда не денется, тоже станет ждать своего кента во дворе. Возле подъезда стоит красная «мазда», тачка покойного Буки. Документы на машину я видел на хате. Если Кот со своей бригадой объявится, то сразу поймет, что дружбан где-то здесь. Он рядом, потому что не мог смотаться надолго, бросив любимую машину. Возможно, нам придется не поспать пару ночей.
– Надеюсь, что только пару, – согласился Ольшанский. – Мы будем работать без всякой спешки, разыграем все до верного. На бумере не должна появиться ни одна царапина, а Кот и его шпана… С этими паскудами все ясно.
Часть третья. Страх смерти
Глава первая
Дорога тянулась долго, к утру Димона растрясло, у него снова начались боли и подскочила температура. Остановились в каком-то поселке, название которого даже не успело засесть в памяти.
Оставив бумер точно посередине центральной площади, на том месте, где летом красовалась самая большая в здешних местах цветочная клумба, заглянули в аптеку, купили аспирин, антибиотики и минералку. Вернулись, чтобы оставить таблетки Димону, и снова ушли, на этот раз перекусить в кафе «Три толстяка». Время завтрака давно миновало, до обеда далеко, поэтому посетителей в придорожной «стекляшке» почти не было, а торговали не наваристым борщом и мясными котлетами, а куриным салатом, сосисками и пиццей.
Перекусив на скорую руку, вернулись к машине, покормили Димона.
– Это не пицца, – жаловался Ошпаренный. – Это что-то вроде подметки солдатского сапога, посыпанной сыром. Лучше бы вы мне сосиски принесли.
– Сосиски тут совсем паршивые, – ответил Килла.
– Кафе «Три толстяка», – не унимался Димон. – Надо же до такого допереть. В этих «Толстяках», на этой поганой пицце и зеленых сосисках лишней жиринки не нагуляешь. Если во всем этом поселке и встретишь трех толстяков, то это будут люди, опухшие с голоду.
Изложив все свои жалобы на местную стряпню, Димон с аппетитом проглотил большую пиццу, предварительно разорвав ее на куски, выпил воды и немного успокоился. Поджав ноги, прилег на заднем сиденье.
– А Кот куда делся? – спросил он, стряхнув со штанов крошки и прикурив сигарету. – Он вроде бы с вами вернулся.
– На почту пошел, – ответил Рама. – Отзвониться хотел своей Насте. Бросил девку и пропал. Это называется настоящий жених. Это из-за Насти он всю дорогу дергался и места себе не находит.
– У него любовь, – вздохнув, ответил Килла. – Это понимать надо.
– Да, любовь, – кивнул Рама.
Он вспомнил Катьку, с которой так и не успел попрощаться. Наверняка она поутру, как обычно, пришла в дом Собачихи за отваром для больной матери, а московских гостей след простыл, укатили ночью и даже «до свидания» не сказали. Интересно, что она подумает о Пете Раме? Чего стоят его слова о высоких чувствах, его обещание вернуться… Переспал с ней и бросил, как последнюю потаскушку. Сбежал, испугавшись какого-то дембеля недоноска, родственник которого в ментуре служит. Вот что Катька подумает. Господи, он так и не сказал ей всего того, что хотел сказать. И выпадет ли еще случай встретиться и поговорить. Большой вопрос. Петя Рама повернулся к Килле и неожиданно, даже для самого себя, сказал:
– Знаешь, жизнь без любви – это даже не полжизни. Это гораздо меньше.
Килла удивленно заморгал глазами. Таких речей от Рамы слышать еще не доводилось.
– Слышь, чувак, вон аспирин лежит, – ответил Килла. – Ты прими, не стесняйся. Кажется, у тебя тоже температура поднялась.
– Я в порядке.
– Тогда скажи: где это ты таких слов нахватался? Про любовь, морковь и зеленые помидоры? От этой девицы из деревни? Ну, которая нам грязные шмотки стирала? От нее?
– Заткнись. Твой номер восемь: позже спросим.
– А ты не корми меня своими соплями в сахаре. Любовь… Что я, совсем что ли обиженный?
Рама клевал носом, не слушал. После трудного вчерашнего вечера и бессонной ночи тянуло в сон, голова сама клонилась на грудь. Под утро на три часа за баранкой его сменил Кот. Рама, перебравшись на заднее сиденье, уселся на самый краешек дивана, боясь потревожить Ошпаренного. Димон лежал, согнув ноги в коленях, подложив под голову скомканную куртягу. Он беспокойно ворочался, забывался сном, стонал, снова просыпался. Шепотом проклинал весь белый свет и свою горькую долю. Рама так и не сомкнул глаз. Если бы можно было прямо сейчас немного вздремнуть, он бы считал себя счастливейшим человеком на свете.
Но с минуты на минуту вернется Кот, нужно ехать. Авось, в Костроме дадут отоспаться, он ляжет на чужой продавленный диван, из которого вылезли все пружины и тысяча голодных клопов. И вся компания увидит, что такое настоящий сон. Нет дивана, на полу пристроится и проспит часов десять, а то и все двенадцать. Ехать недолго, час с небольшим или около того. Значит, отдых совсем скоро. Остается немного потерпеть.
– Проснись, чувак…
– Я не сплю, – разлепляя веки, пробормотал Рама.
– Но у тебя глаза закрыты.
– Отстань. Отвялься от меня и засохни.
– Серьезно, ты бы поспал, пока Кот ходит, – сказал Килла, будто угадал чужие мысли. – За рулем я могу посидеть. До Костромы как-нибудь доеду.
– Я уже спал прошлой ночью пару часов, – вскинул голову Рама. – Два часа – нормально. Мне не нужно дрыхнуть целую неделю, чтобы быть свежим.
– Ну-ну, – усмехнулся Килла. – От тебя свежестью так и прет. Сейчас бы тебе подушку и грелку в полный рост, какую-нибудь девку с большими сиськами. Хотя… Ты и без грелки на ходу закемаришь. Ну, чего ты лыбишься? Ни хрена смешного, когда водила засыпает на скорости сто километров.
* * *
Ожидая, пока соединят с Москвой, Кот проторчал на почте около часа. За стойкой скучала телефонистка, женщина неопределенных лет с пышной прической, приколовшая на лацкан цветастого платья брошку, похожую на значок гвардейца. Она переворачивала страницы многоцветного журнала, пристально вглядывалась в лица мужчин, будто искала и не могла найти среди них своего единственного принца. Костян, усевшись на стуле в темном углу, нетерпеливо поглядывал на часы и жевал обломанную спичку.
Он думал о том, что сегодня в будний день Настя наверняка на работе, или на очередной бизнес-конференции, или на семинаре для деловых людей, счет которым давно потерян. Но Зинаида Петровна, ее мать, разумеется, торчит в квартире. Она домохозяйка, человек не слишком общительный, посвятивший себя семье, заботам о муже и любимой дочери. Сейчас Зинаида наверняка что-то стряпает на кухне и вполуха слушает радио. Если не удастся дозвониться до Насти, он поговорит с ее матерью. Хотя бы передаст через нее, что он срочно уехал в другой город по делам, когда вернется, точно не знает, но обещает перезвонить в выходные, сам все объяснит Насте.
Он выплюнул разжеванную спичку и, обломав серную головку другой спички, сунул ее в рот.
Сейчас Костян жалел, что отношения с родителями Насти не сложились с самого начала, с первого дня их знакомства. Отец, Владимир Николаевич, доктор физико-математических наук, член президиума какой-то там Академии, человек бесконечно далекий от реальной земной жизни и бытовых проблем, занимал должность заместителя директора по научной работе в одном из закрытых институтов. Он знал себе и окружающим его людям цену, и больше всего не любил тратить время на пустяки и пространную болтовню. Вечно поглощенный делами, неразговорчивый, даже угрюмый, он не расставался с огромным портфелем из свиной кожи, под завязку забитым документами. Возвращаясь домой, запирался у себя в кабинете, до поздней ночи шелестел своими бумажками, потом выключал настольную лампу, облачался в полосатую пижаму, похожую на арестантскую робу, снимал очки и ложился на скрипучий кожаный диван.
Когда Настя пригласила Кота к себе домой, Владимир Николаевич соизволил выйти из кабинета в большую комнату, протянул для пожатия вялую ладонь, на ощупь похожую на дохлую рыбину, выброшенную на берег. Усевшись за круглый стол под люстрой, поковырял ложечкой кусок торта, отхлебнул чая и задал Косте несколько вопросов:
– Чем занимаетесь, молодой человек? – бумажной салфеткой Колесников протер стекла очков. – Точнее сказать, чем зарабатываете на жизнь?
– Я перегонял машины из Европы в Россию, – ответил Кот. – Но это в прошлом. Спрос на подержанные иномарки немного снизился. Поэтому я подумываю о другой работе.
– Вот как? – стекла очков блестели, щеки Владимира Николаевича Колесникова налились красками жизни. Верный признак того, что он немного волновался, а короткий рассказ Кота задел его за живое. – Значит, вы подумываете о другой работе? И о какой же, позвольте спросить, работе вы подумываете? Наверное, вам предлагают разные должности, но вы не торопитесь с выбором. Взвешиваете все «за» и «против», дело-то серьезное.
Колесников засмеялся собственной желчной остроте. Странный смех, будто по полу рассыпали сухой горох. Оказывается, этот научный сухарь обладает своеобразным чувством юмора.
– Папа, я ведь все уже тебе сто раз рассказала, – Настя нервно постукивала ложечкой по чашке. – Чем он занимается и все такое прочее.
– Но я сам хочу поговорить с Константином, – Колесников постарался дружелюбно улыбнуться гостю, но не смог, лицо исказила брезгливая гримаса. – Ты ведь не откажешь отцу в этом удовольствии? Поговорить с нашим гостем?
– Не откажу. Но ты, как говорится, полегче на поворотах. Человек первый раз в нашем доме. Костя чего доброго решит, что ты прокурор, а не человек науки.
Настя, стараясь скрыть раздражение, отвернулась к телевизору. Перед приходом Кости она взяла с отца честное благородное слово, что он не станет задавать свои вопросы с подковырочкой. Но Колесников не подумал сдержать обещание. Теперь оставалось слушать этот неприятный тягомотный разговор, дожидаясь, когда же он наконец закончится. Зинаида Петровна молчала, она сосредоточенно жевала сухое печенье и пила чай с молоком, будто ничего не слышала.
– Настя говорила, у вас десять классов, – сказал Владимир Николаевич. – М-да, маловато… Не самое блестящее образование по нынешним временам. Продолжить учебу не собираетесь?
– Понимаете ли, – замялся Костян, – я уже основательно позабыл школьную программу. Столько лет прошло с тех пор. А в институт поступать, кажется, уже поздновато. Как я буду выглядеть среди этих мальчишек, вчерашних школьников? Как-то неадекватно. Глупо.
– Глупо, если вы не станете учиться дальше, – поправил Колесников. – Не буду перегружать вашу голову сентенциями типа «ученье – свет». Но на работу к себе в институт я бы не взял человека с десятилеткой. Даже на должность лаборанта с копеечной зарплатой.
– Что ж, буду делать выводы, – кивнул Кот.
– И как заработки? – Колесников потер большой палец об указательный, будто считал бумажные деньги. – Теперешние и будущие. Что в перспективе?
– Ну, не то чтобы я купаюсь в деньгах, но на хлеб с маслом хватает, – ответил Костян. – Короче, грех жаловаться. А в перспективе не знаю…
– Понимаю, вам грех жаловаться, – Колесников вложил в эту фразу весь сарказм, съедавший его душу. – И мне, наверное, грех жаловаться. У вас с Настей серьезные отношения. Она говорила, что вы чуть ли не пожениться хотите. Ну, поставьте себя на мое место. Единственная дочь, на которую мы с матерью всю жизнь молились, которая вышла в люди не отцовскими хлопотами, а собственными стараниями, достается такому человеку. Нет, я не хочу сказать о вас ничего дурного…
– Слава богу, – вздохнул Кот.
– Сразу видно, вы многого добились в жизни. Как-никак десять классов осилили, перегоняете чужие машины. И заработков хватает аж на хлеб с маслом. Честно говоря, я никогда не предполагал, что Насте достанется блестящая партия. А у меня появится такой, с позволения сказать, выдающийся зять.
– Во мне нет ничего выдающегося, – буркнул Кот, хотелось провалиться в тартарары вместе со стулом.
Он хорошо понимал, что ученый муж вызывает его на скандал. Пусть выговорится, выльет на него свою желчь, сорвет злость. Главное не грубить, хотя очень хочется ответить достойно. Главное не срываться с нарезки. Интересно, что бы сказал Колесников, узнай он о тех годах, что Костян качался на киче, о тех годах, что проползли за трехметровым забором, за колючкой в Республике Коми. Страшно подумать.
– Но, помимо десяти классов, у меня есть руки и голова на плечах. И кое-какой жизненный опыт, который в институтах не наживешь. Опыт дорогого стоит.
Колесников многозначительно посмотрел на супругу, Зинаида Петровна осуждающе покачала головой. Вот жених в дом пришел, ему на хлеб с маслом хватает. И жизненный опыт у него есть, кое-какой. Что ж, именно о таком человеке они с мужем и мечтали.
От Насти Костян уже слышал, что до их знакомства Зинаида Петровна очень рассчитывала сосватать дочь за одного прохиндея, диктора с телевидения. И дело, казалось, вроде как на мази. Хотя Настя не была в восторге от идеи матери и с этим чертовым диктором ее не связывали ни близкие отношения, ни теплые чувства. Но родители твердо стояли на своем, решив: стерпится – слюбится. Молодой человек из хорошей семьи. У него престижная работа, общественное положение и нет больших долгов. Чего еще желать? Правда, тот диктор был дважды женат, от второго брака ребенок подрастает. Морда смазливая, человек он не скупой, поэтому бабье слетается к нему, как мухи на мед. Но на такие мелочи можно закрыть глаза. Женщины всегда липнут к публичным людям. А два неудачных брака… Не всем везет и со второй попытки. Третья обязательно окажется успешной.
Если бы с диктором не выгорело, Зинаида Петровна уже рассматривала другой вариант: декан кафедры международных отношений одного из московских вузов. Человек не первой молодости, зато надежен, как боевой танк. Такой, задрав штаны, не побежит за первой юбкой… И вот все старания Зинаиды Петровны пошли прахом. Настя встретила этого безработного разгильдяя, человека совершенно не серьезного, не годного для семейной жизни.
– Вам, если не ошибаюсь, уже перевалило за тридцать, – продолжал напирать Колесников. – А вы до сих пор на распутье. Так сказать, не выбрали жизненную стезю. Вот машины перегоняли, еще чем-то занимались. Теперь снова работу ищете. Вам не кажется, что эти поиски несколько затянулись? Мягко сказано, затянулись.
– Мне кажется, что я опаздываю, – Костян посмотрел на часы и поднялся из-за стола. – Дела. Честное слово, надо бежать. Спасибо за чай. Очень душевно посидели. Я в вашем обществе отдохнул. Постараюсь к нашей следующей встрече лучше подготовиться. Для начала хотя бы жизненную стезю выберу.
Настя, сидевшая, как на иголках, подскочила и понеслась провожать жениха до машины. Вечер оказался бездарно испорченным, скомканным. Зинаида Петровна, молчавшая, как индийская гробница, напоследок выдавила из себя «до свидания». Костян еще пару раз приходил в дом Насти, но последние две встречи с ее родителями оказались ничем не лучше первой. Зинаида Петровна угрюмо молчала. Колесников тарабанил о мужской ответственности, о жизненном призвании, пытался иронизировать… Всей его трескотни не вспомнить.
* * *
– Мужчина, пройдите в кабинку, – сказала телефонистка. – Есть связь с Москвой.
Костян вышел из глубокой задумчивости, почему-то подумал, что в кабинку должен пройти кто-то другой, не он, дико осмотрелся по сторонам. На почте Кот оказался единственным посетителем. Если не считать старухи, которая, встав за столиком у витрины, полчаса писала адрес на конверте и приклеивала марку.
– С мобильным телефоном? – с надеждой спросил Кот.
– Мобильный телефон не отвечает, – покачала головой телефонистка. – Я трижды набирала. Соединяют с квартирой.
Поднявшись со стула, Костян выплюнул изжеванную спичку, плотно закрыл стеклянную дверь телефонной кабинки, снял трубку.
Голос Зинаиды Петровны, как обычно, оказался ровным и спокойным:
– Да, Константин, я вас узнала.
– Понимаете ли, у меня тут ситуация… Ну, короче, не совсем обычная, – пробормотал Кот. Он проклинал себя за то, что, имея в запасе вагон времени, даже не придумал, как складно соврать. – Одному клиенту потребовалось перегнать машину в другой город. Пришлось согласиться, работа срочная, а ему больше некого было попросить. И как назло мой мобильник сломался.
– Разумеется, сломался, – не дослушала Зинаида Петровна. – И работа срочная. Понимаю. Итак, что вы хотели, Константин? Я вас слушаю.
– Хотел узнать, как там Настя, – сказал Кот. – Хотел передать, чтобы она не волновалась за меня. В выходные обязательно позвоню. И все расскажу, все объясню. Она будет дома в выходные?
– Очень сомневаюсь, – Колесникова фыркнула. – Значит, вы не в курсе? Значит, это я должна вам все сказать?
– В курсе чего? – сердце защемило. – И что, собственно, вы должны мне сказать?
– Ну, Константин, мы взрослые люди, поэтому давайте поговорим начистоту, – в голосе Колесниковой прорезались металлические нотки. – Этот разговор давно пора начать, но теперь помогли обстоятельства. Есть повод. Нам с отцом звонил следователь прокуратуры, интересовался вами. Задавал всякие неприятные вопросы. Как вы познакомились с Настей? Давно ли встречаетесь? Что вас связывает: чувства или общие дела? Мы с мужем так и не поняли, что, собственно, произошло. Не спали всю ночь. На следующий день Владимир Николаевич поехал в прокуратуру, чтобы разобраться, что к чему.
– В прокуратуру? – переспросил Кот.
– Именно. То ли следователь не захотел объяснить все до конца, то ли мой муж слишком жалеет меня, чтобы сказать правду. Я поняла одно: вы замешаны в какой-то совершенно ужасной истории. Вас подозревают не только в угоне автомобиля. Не только…
– Но послушайте…
– Я не договорила. Вероятно, это и есть тот самый автомобиль, который вы сейчас куда-то перегоняете. Впрочем, не в этой машине дело. Вы совершили что-то страшное, непоправимое. Я – мать, и материнское сердце говорит мне, что вы ужасный человек. Способный на все. На подлость, на ложь, на предательство. Даже на…