Страница:
Через распахнутые настежь ворота, минуя кучи битого кирпича и строительного мусора, прошли внутрь цеха. Мельников похлопал ладонью по толстой металлической опоре.
– Ничего себе помещеньице, больше Казанского вокзала, – сказал он. Его слова отлетели эхом от стен. – Да, строили с размахом, – он задрал голову и посмотрел на переплетение несущих балок под потолком. – Хоть сегодня завози станки и начинай работать на благо родины,
– Я, знаете ли, после той истории с Ярцевым никому не доверяю, – сказал Дюков. – Пустишь какого-нибудь бандита, а он захочет все к рукам прибрать. А мне устроит похороны за казенный счет. Картонный гроб и искусственные венки от завкома. Времена сейчас, знаете какие. Законов нет, – Дюков снова вздохнул. Он подумал, что Мельников все же милиционер и откровенничать, говорить с ним по душам нечего. – Хорошо ещё с этим Ярцевым все именно так закончилось, могло быть и хуже.
– Вот тут вы ошибаетесь, ничего ещё не закончилось, – сказал Мельников. Солнечные лучи, проходящие через стеклоблоки в вышине цеха, меняли естественный цвет человеческой кожи, лицо Мельникова сейчас выглядело серым и злым. – Ничего не кончено, – повторил он жестким голосом.
– То есть как? – Дюков внезапно ощутил внутреннее напряжение. – Дело о хищении кредитов закрыто. Ведь все сроки вышли.
Дюков вдруг спросил самого себя, зачем этот Мельников затащил его сюда, в пустой цех, подальше от людей? Что, собственно, следователь хотел здесь увидеть? И не нашелся с ответом. Только сердце застучало в груди сильнее и тревожнее.
– Закрыто ведь дело, – повторил Дюков.
– Это не проблема: закрыто – открыто, – Мельников оперся одной рукой о железобетонную колонну, другой рукой расстегнул пиджак, будто ему вдруг стало жарко. – Дело возобновят. Вернее так, дело о краже кредитов и убийстве женщины объединят в одно. И тут для тебя начнутся неприятности. Хищение денег и убийство с отягчающими обстоятельствами – это разные вещи. Тебя начнут трясти и на этот раз основательно. Ты все вспомнишь, что было и чего не было.
– Я, я только…
Начал Дюков, но почему-то сразу забыл, что именно хотел сказать. А, может, этому Мельникову в лапу сунуть? Господи, какие дикие в своей глупости мысли приходят в голову. Это от жары, конечно, от жары. Нет, надо договориться с этим Мельниковым, будь он проклят.
– Год назад ты пособничал мошеннику, – говорил Мельников. Его голос звучал зловеще в пустых стенах. – Не собрали доказательств, и ты остался чистеньким. А теперь выходит, ты убийце пособничал. Вот как все повернулось. Вот куда ты прыгнул, гад.
Мельников поднял выше руку, которой опирался на бетонную колонну. Пиджак широко распахнулся на груди и животе, и Дюков отчетливо во всех мелких деталях увидел рифленую рукоятку пистолета, торчащую из-под ремня светлых брюк.
– Ты думал как: одно сошло с рук и другое сойдет?
Мельников говорил прерывистым злым голосом, широко раздувая ноздри. Он казался страшным в своем возбуждении. Дюков, стараясь больше не смотреть на ручку пистолета, торчащую из-под ремня, отвел взгляд в сторону и собрал в душе все свое мужество. Но эта ручка почему-то настойчиво притягивала взгляд.
– Вы не имеете права со мной разговаривать в таком тоне, – выпалил он, голос дрогнул, дал петуха. – Я не какой-то уголовник, а директор завода. Уважаемый человек. И не смейте мне тыкать, я буду жаловаться, – запас мужества в душе растаял без следа, Дюков пожалел о своих словах.
– Волос у тебя на жопе не хватит, чтобы жаловаться, – Мельников снял руку с колонны и сделал шаг вперед. Дюков инстинктивно попятился спиной.
– По-твоему выходит, вы вместе с Ярцевым работали полгода, и ты ничего не успел узнать о нем за это время? – Мельников сжал пальцы в кулаки. – Ни общих знакомых, ни друзей, ни подруг? О чем же вы с ним разговаривали? О погоде или об отходах этих вонючих, производственных?
– Он, он очень скрытный, он ни о чем таком…
Слова путались в голове Дюкова и никак не выстраивались в связную фразу. Главное, ни под каким видом, даже под побоями не сказать, что брал с Ярцева наличными за свои услуги, решил Дюков. Только бы этого не сказать. Он поднял глаза на бледное, искаженное злобой лицо Мельникова – и стало страшно. Этот мент, видимо, потерял над собой контроль, он просто бешеный. Сейчас возьмет и изобьет его до полусмерти, до потери сознания здесь, посередине огромного пустого цеха, зверски изобьет. И ни одна собака не услышит его криков о помощи, нет, никто не услышит. Или пристрелит. Пустит пулю в живот, а потом вложит ему в ладонь, ещё живому, истекающему кровью, какую-нибудь заточку или нож. Мол, оборонялся, и взятки гладки. Дюков даже удивился своему животному страху. Можно попробовать бежать или позвать на помощь, думал Дюков, ощущая слабость в бедрах.
– Ничего не вспомнил? – спросил Мельников хриплым шепотом.
– Да, я кое-что не упомянул. Когда давал те показания год назад.
Дюков почувствовал, как у него защекотало щеки, будто по щекам провели сухой тонкой травинкой. Он поднес к щеке руку, повернул ладонь к глазам. Он увидел слезы собственного страха перед чужой силой.
– Думал, это неважно. У Ярцева была женщина. Какая-то актриса, что ли, театральная. Когда обосновался в Москве, он снимал у неё комнату. А потом не жил там, а просто приезжал, оставался на ночь.
– Ее звали Леднева Елена Викторовна?
– Нет, не Леднева. Ее звали Агафонова Маргарита.
– Если соврал, берегись, – сказал Мельников, повернулся и быстро зашагал к выходу из цеха.
Дюков посмотрел ему в спину, силы покинули директора. Он сел там, где стоял, прямо на бетонный пол, обхватил ладонями щиколотки и уперся лбом в твердые колени. Его тошнило от страха.
Его левую руку, забинтованную по локоть, поддерживала на груди переброшенная через шею перевязь. Лучников смотрел на Мельникова, внешне не выдавая своего удивления. Он только сделал шаг назад, в глубину коридора, и остановился, взявшись здоровой рукой за перекладину вешалки. Мельников вежливо поздоровался, но руки протягивать не стал, не рассчитывая на ответный добрый жест.
– Ты один? – спросил Мельников, закрыл дверь.
– К сожалению, один, – ответил Лучников, не двигаясь с места. – Вам повезло, мать пошла гулять с собакой. У меня здоровая овчарка, натасканная на людей. Если бы собака оказалась здесь, она бы вам горло выгрызла. Несчастный случай. Можно сказать, производственная травма со смертельным исходом.
– Не ври, Кирилл, нет у тебя никакой собаки. Где мы сможем поговорить?
– В кухне, – развернувшись, Лучников пошел по коридору в кухню. – Только разговаривать мне с вами не о чем.
Сейчас он жалел, что не посмотрел в глазок, а распахнул дверь не спрашивая. Мельникову бы он не открыл. В голове Лучникова вертелся десяток грязных оскорблений, которые так и просились на язык, но он не решился произнести ни одного из них. Надо бы выгнать этого мента из квартиры, пинком под зад выгнать, послать к такой-то матери, думал Лучников. Если надо, пусть вызывает повесткой, как положено. Пусть будет официальный допрос, протокол пусть будет, пусть в этот протокол занесут, что менты на рабочем месте сломали ему руку. Чем может кончиться такой демарш? Ясно, ничем не кончится. Ничем хорошим. Он опустился на табурет возле окна и вздохнул. Мельников тоже сел на табурет и предложил Лучникову сигарету. Тот отрицательно помотал головой.
– Что врач насчет руки говорит?
– Говорит, когда менты руку ломают, она долго не срастается, – Лучников выглянул на улицу. С его места была видна детская песочница, загаженная собаками, металлические качели без сиденья и пыльные кусты боярышника. – Надо завтра контрольный снимок сделать, – сказал Лучников, хотя желал произнести совсем другие слова.
– Болит рука-то? – спросил Мельников с неподдельным участием.
– Из-за вас меня с работы выгнали, вежливо попросили. Такую работу мне теперь уже не найти.
– Найдешь и получше работу. Как правило, человек сам виноват в своих бедах.
– А жить мне на что? МУР мне компенсацию не выплатит, а я сейчас сижу без копейки.
– Ну, деньги это так, не предмет для серьезного разговора, – Мельников полез во внутренний карман пиджака, достал портмоне и раскрыл его. – На лечение я тебе подкину. Все-таки моя вина, считаю, в этом есть, то есть в твоей травме, – он вытащил из бумажника несколько крупных купюр и положил их перед Лучниковым, подумал и добавил ещё несколько банкнот. – Витамины и все такое денег стоит. А тебе питаться лучше надо, усиленно питаться. Грецкие орехи, слышал, врачи рекомендуют при переломах.
Лучников потряс головой.
– Не возьму, ученый, – он уставился на стопку купюр, прикидывая, какая сумма лежит на столе. – Менты просто так денег не платят. А если платят, потом за каждую копейку отчет спрашивают.
– Эти деньги через муровскую кассу не проходили, – улыбнулся Мельников – Это от меня лично. И никаких услуг от тебя не требуется. Бери и поправляйся. Тогда в автосалоне просто накладка получилась, ты упал неудачно. С кем не бывает, правда?
– Больно мягко вы стелете, – Лучников сгреб купюры со стола и быстро пересчитал деньги. – Пользуетесь моим бедственным положением. Фу ты, первый раз беру деньги от мента.
Он поднялся с табуретки, забрав деньги, ушел в комнату и там долго громыхал выдвижными ящиками шкафа. Когда он вернулся обратно, Мельников уже докуривал вторую сигарету. Лучников сел на прежнее место у окна, плеснул себе в чашку заварки из чайника и выпил её в два глотка. Мельникову надо бы понять, чаем его поить здесь никто не станет, а если Лучников и принял деньги, то это почти ничего не изменит, они по-прежнему остаются врагами.
– Хотел задать тебе вопрос, всего один вопрос, – начал Мельников.
– Вот, так я и знал, – Лучников заерзал на табурете, он хотел жалобно всхлипнуть, но вместо этого закряхтел. – У меня руку ломит, прилечь бы надо.
– Да брось ты со своей рукой, там только трещина в кости.
– Это ваш друг мне руку сломал, – забормотал Лучников. – Нанесение тяжких телесных.
– Брось, я же сказал, один вопрос, – Мельников положил на стол сжатый кулак. – Носишься со своей рукой, как курица с яйцом. Между прочим, в человеческом организме много всяких разных костей. Если при каждой нашей встрече ломать тебе по одной косточке, это будет почти незаметно. В конечном счете, ты привыкнешь к тому, что у тебя все время что-то сломано. То одно, то другое. Даже перестанешь обращать внимание на такие мелочи, – Мельников выразительно посмотрел на целую руку Лучникова. – Вот, скажем, локтевой сустав. Правда, это довольно болезненно.
– Ладно, давайте без этих шуток, – Лучников забегал глазами по кухне и остановил взгляд на разделочном столике, где лежал длинный тонкий нож. – Я не люблю черный юмор.
– И я не люблю, – Мельников перехватил взгляд Лучникова и улыбнулся. – Мы с тобой в чем-то похожи. Только я всегда слово держу, а ты врешь постоянно. А теперь вспомни хорошенько того мужика, что подсел за ваш столик в ресторане. Ты там отдыхал с Ледневой, а он подсел. Вы вместе поужинали и поболтали, приятно провели время. Что дальше?
– Я ведь уже говорил…
– Ты врал, – Мельников посмотрел Лучникову в глаза. – Он предложил развести вас по домам. Сперва отвез Елену Викторовну в её московскую квартиру, потом тебя. Что дальше?
– Он довез меня, остановил «Жигули» у подъезда, – Лучников почесал затылок. – Я его поблагодарил, стал вылезать из машины. Смотрю, он тоже выходит. Подошел ко мне вплотную и ударил кулаком в нижнюю челюсть, потом пнул ногой.
– И ты не попытался ответить?
– Да я просто обалдел, думал, он с ума спрыгнул, – Лучников чмокнул губами. – Мы ехали, болтали за жизнь, и вдруг такое. Я тоже захотел ему в морду съездить, когда очухался немного. Но у него в руке была пушка. И он так спокойно говорит: «Если ты, сучий рот, от этой женщины не отмотаешься, если подойдешь к ней ближе, чем на километр, считай, в тебе уже девять лишних дырок. В ментовку стукнешь – пуля, Елене скажешь – пуля. Ты меня понял?» Я говорю: «Все понял». А он сел в машину и уехал. Вот и все.
– Дальше что?
– Я на свой страх и риск ещё пару раз побывал у Ледневой на даче, попросил взаймы. Сказал, в карты проигрался.
– Ты испугался того человека?
– По виду серьезный мужик, хотя я о людях по их виду давно не сужу.
– А когда ты понял, что Леднева и этот мужик знакомы друг с другом? – спросил Мельников.
– В кабаке ещё и понял, только виду не подал. Так незнакомые люди друг с другом не общаются. Эта игра взглядов, жесты… Этого словами не передать. Я занервничал немного, уткнулся носом в тарелку и больше помалкивал. Ясно, думаю, они знакомы. Только зачем это от меня скрывать? А на следующий день додумался: Елена сама попросила эту суку меня пугнуть. Хотела отделаться и попросила меня отшить. Потом решил: нет, на такое она не способна. Не её это идея. Значит, инициатива исходила от этого мужика. Чем-то я ему помешал. Наверное, у него были на Елену свои виды, а я болтался под ногами. Она ведь во всем была со мной откровенна, вообще не умела хранить секреты. Так наш роман и закончился.
– Почему ты все это не рассказал тогда, в автосалоне?
– Вы его ищете, того мужика? Вот и ищите. Ищите и найдите, а когда найдете – убейте. Для моего душевного спокойствия.
Мельников вышел из подъезда и взглянул на часы: дело к вечеру. Налетел ветер, подняв с земли серую пыль и мелкий песок. Мельников хотел закурить, но передумал. «Ну, поехали, старушка», – сказал он, обращаясь к машине. На сегодня осталось одно последнее дело, которое надо успеть сделать.
Мельников, замерев на пороге, посмотрел в тусклое оконце между этажами, слушал чьи-то шаги внизу. Звякнули ключи, хлопнула дверь, и снова тишина. Откуда-то с улицы слышалась мелодия знакомой песенки и девичьи голоса, но вот исчезла и мелодия, и голоса. Мельников толкнул ладонью дверь и вошел в прихожую, чуть не споткнувшись о перевернутый табурет. Здесь было довольно темно, почти так же темно, как на лестнице. В большой комнате горела электрическая лампочка, и её свет достигал входной двери. Тошнотворный сладкий запах, который Мельников почувствовал ещё на лестнице, усилился. Достав из кармана носовой платок, он обернул указательный палец, и прикоснулся к кнопке выключателя. Под потолком вспыхнула стосвечовая лампочка без абажура на коротком шнуре.
В коридоре у стены на большом гвозде висела на веревке Маргарита Владимировна Агафонова. Ее сильно распухшие босые ноги едва касались пальцами пола. Мельникову на секунду показалось, что покойница дразнилась, показывая ему вылезший изо рта фиолетовый язык, смотрела вперед себя бесцветными немигающими глазами. Мельников шагнул к стене и отогнал ладонью муху с лица трупа. Он вгляделся в эти когда-то знакомые черты. Кровоподтек под левым глазом, ссадина на виске. На шее затянута скользящая петля, на верхнем конце веревки петелька, надетая на вбитый в стену гвоздь с кривой блестящей шляпкой.
– Обычная веревка, бельевая, – сказал вслух Мельников. В эту минуту ему хотелось услышать живую человеческую речь. – Худая она, килограммов пятьдесят пять. Если поднять труп, прижать к себе одной рукой, то другой рукой можно накинуть верхний конец веревки с петелькой на гвоздь. Остается отпустить тело, оно и повиснет. Но невысоко.
Мельников прошел в комнату. Пустая бутылка из-под водки, одна рюмка и какие-то объедки в тарелке на круглом столе под горящей лампочкой, рваная газета на полу. Кровать застелена светлым покрывалом в мелкую розочку. Он глянул на наручные часы, дальше задерживаться здесь нельзя. Мельников прошел в прихожую, потянул на себя дверь, держась за ручку через носовой платок.
Глава шестнадцатая
– Ничего себе помещеньице, больше Казанского вокзала, – сказал он. Его слова отлетели эхом от стен. – Да, строили с размахом, – он задрал голову и посмотрел на переплетение несущих балок под потолком. – Хоть сегодня завози станки и начинай работать на благо родины,
– Я, знаете ли, после той истории с Ярцевым никому не доверяю, – сказал Дюков. – Пустишь какого-нибудь бандита, а он захочет все к рукам прибрать. А мне устроит похороны за казенный счет. Картонный гроб и искусственные венки от завкома. Времена сейчас, знаете какие. Законов нет, – Дюков снова вздохнул. Он подумал, что Мельников все же милиционер и откровенничать, говорить с ним по душам нечего. – Хорошо ещё с этим Ярцевым все именно так закончилось, могло быть и хуже.
– Вот тут вы ошибаетесь, ничего ещё не закончилось, – сказал Мельников. Солнечные лучи, проходящие через стеклоблоки в вышине цеха, меняли естественный цвет человеческой кожи, лицо Мельникова сейчас выглядело серым и злым. – Ничего не кончено, – повторил он жестким голосом.
– То есть как? – Дюков внезапно ощутил внутреннее напряжение. – Дело о хищении кредитов закрыто. Ведь все сроки вышли.
Дюков вдруг спросил самого себя, зачем этот Мельников затащил его сюда, в пустой цех, подальше от людей? Что, собственно, следователь хотел здесь увидеть? И не нашелся с ответом. Только сердце застучало в груди сильнее и тревожнее.
– Закрыто ведь дело, – повторил Дюков.
– Это не проблема: закрыто – открыто, – Мельников оперся одной рукой о железобетонную колонну, другой рукой расстегнул пиджак, будто ему вдруг стало жарко. – Дело возобновят. Вернее так, дело о краже кредитов и убийстве женщины объединят в одно. И тут для тебя начнутся неприятности. Хищение денег и убийство с отягчающими обстоятельствами – это разные вещи. Тебя начнут трясти и на этот раз основательно. Ты все вспомнишь, что было и чего не было.
– Я, я только…
Начал Дюков, но почему-то сразу забыл, что именно хотел сказать. А, может, этому Мельникову в лапу сунуть? Господи, какие дикие в своей глупости мысли приходят в голову. Это от жары, конечно, от жары. Нет, надо договориться с этим Мельниковым, будь он проклят.
– Год назад ты пособничал мошеннику, – говорил Мельников. Его голос звучал зловеще в пустых стенах. – Не собрали доказательств, и ты остался чистеньким. А теперь выходит, ты убийце пособничал. Вот как все повернулось. Вот куда ты прыгнул, гад.
Мельников поднял выше руку, которой опирался на бетонную колонну. Пиджак широко распахнулся на груди и животе, и Дюков отчетливо во всех мелких деталях увидел рифленую рукоятку пистолета, торчащую из-под ремня светлых брюк.
– Ты думал как: одно сошло с рук и другое сойдет?
Мельников говорил прерывистым злым голосом, широко раздувая ноздри. Он казался страшным в своем возбуждении. Дюков, стараясь больше не смотреть на ручку пистолета, торчащую из-под ремня, отвел взгляд в сторону и собрал в душе все свое мужество. Но эта ручка почему-то настойчиво притягивала взгляд.
– Вы не имеете права со мной разговаривать в таком тоне, – выпалил он, голос дрогнул, дал петуха. – Я не какой-то уголовник, а директор завода. Уважаемый человек. И не смейте мне тыкать, я буду жаловаться, – запас мужества в душе растаял без следа, Дюков пожалел о своих словах.
– Волос у тебя на жопе не хватит, чтобы жаловаться, – Мельников снял руку с колонны и сделал шаг вперед. Дюков инстинктивно попятился спиной.
– По-твоему выходит, вы вместе с Ярцевым работали полгода, и ты ничего не успел узнать о нем за это время? – Мельников сжал пальцы в кулаки. – Ни общих знакомых, ни друзей, ни подруг? О чем же вы с ним разговаривали? О погоде или об отходах этих вонючих, производственных?
– Он, он очень скрытный, он ни о чем таком…
Слова путались в голове Дюкова и никак не выстраивались в связную фразу. Главное, ни под каким видом, даже под побоями не сказать, что брал с Ярцева наличными за свои услуги, решил Дюков. Только бы этого не сказать. Он поднял глаза на бледное, искаженное злобой лицо Мельникова – и стало страшно. Этот мент, видимо, потерял над собой контроль, он просто бешеный. Сейчас возьмет и изобьет его до полусмерти, до потери сознания здесь, посередине огромного пустого цеха, зверски изобьет. И ни одна собака не услышит его криков о помощи, нет, никто не услышит. Или пристрелит. Пустит пулю в живот, а потом вложит ему в ладонь, ещё живому, истекающему кровью, какую-нибудь заточку или нож. Мол, оборонялся, и взятки гладки. Дюков даже удивился своему животному страху. Можно попробовать бежать или позвать на помощь, думал Дюков, ощущая слабость в бедрах.
– Ничего не вспомнил? – спросил Мельников хриплым шепотом.
– Да, я кое-что не упомянул. Когда давал те показания год назад.
Дюков почувствовал, как у него защекотало щеки, будто по щекам провели сухой тонкой травинкой. Он поднес к щеке руку, повернул ладонь к глазам. Он увидел слезы собственного страха перед чужой силой.
– Думал, это неважно. У Ярцева была женщина. Какая-то актриса, что ли, театральная. Когда обосновался в Москве, он снимал у неё комнату. А потом не жил там, а просто приезжал, оставался на ночь.
– Ее звали Леднева Елена Викторовна?
– Нет, не Леднева. Ее звали Агафонова Маргарита.
– Если соврал, берегись, – сказал Мельников, повернулся и быстро зашагал к выходу из цеха.
Дюков посмотрел ему в спину, силы покинули директора. Он сел там, где стоял, прямо на бетонный пол, обхватил ладонями щиколотки и уперся лбом в твердые колени. Его тошнило от страха.
* * *
Девятиэтажную башню на южной окраине города, в которой жил Кирилл Лучников, Мельников разыскал с трудом, потратив на её поиски около получаса. Поднявшись на шестой этаж, в полумраке коридора он нашел нужную дверь и сделал два коротких звонка. Дверь открылась сразу, будто Лучников в длинных, достающих чуть не до коленок трусах и белой майке без рукавов, ждал звонков с другой стороны.Его левую руку, забинтованную по локоть, поддерживала на груди переброшенная через шею перевязь. Лучников смотрел на Мельникова, внешне не выдавая своего удивления. Он только сделал шаг назад, в глубину коридора, и остановился, взявшись здоровой рукой за перекладину вешалки. Мельников вежливо поздоровался, но руки протягивать не стал, не рассчитывая на ответный добрый жест.
– Ты один? – спросил Мельников, закрыл дверь.
– К сожалению, один, – ответил Лучников, не двигаясь с места. – Вам повезло, мать пошла гулять с собакой. У меня здоровая овчарка, натасканная на людей. Если бы собака оказалась здесь, она бы вам горло выгрызла. Несчастный случай. Можно сказать, производственная травма со смертельным исходом.
– Не ври, Кирилл, нет у тебя никакой собаки. Где мы сможем поговорить?
– В кухне, – развернувшись, Лучников пошел по коридору в кухню. – Только разговаривать мне с вами не о чем.
Сейчас он жалел, что не посмотрел в глазок, а распахнул дверь не спрашивая. Мельникову бы он не открыл. В голове Лучникова вертелся десяток грязных оскорблений, которые так и просились на язык, но он не решился произнести ни одного из них. Надо бы выгнать этого мента из квартиры, пинком под зад выгнать, послать к такой-то матери, думал Лучников. Если надо, пусть вызывает повесткой, как положено. Пусть будет официальный допрос, протокол пусть будет, пусть в этот протокол занесут, что менты на рабочем месте сломали ему руку. Чем может кончиться такой демарш? Ясно, ничем не кончится. Ничем хорошим. Он опустился на табурет возле окна и вздохнул. Мельников тоже сел на табурет и предложил Лучникову сигарету. Тот отрицательно помотал головой.
– Что врач насчет руки говорит?
– Говорит, когда менты руку ломают, она долго не срастается, – Лучников выглянул на улицу. С его места была видна детская песочница, загаженная собаками, металлические качели без сиденья и пыльные кусты боярышника. – Надо завтра контрольный снимок сделать, – сказал Лучников, хотя желал произнести совсем другие слова.
– Болит рука-то? – спросил Мельников с неподдельным участием.
– Из-за вас меня с работы выгнали, вежливо попросили. Такую работу мне теперь уже не найти.
– Найдешь и получше работу. Как правило, человек сам виноват в своих бедах.
– А жить мне на что? МУР мне компенсацию не выплатит, а я сейчас сижу без копейки.
– Ну, деньги это так, не предмет для серьезного разговора, – Мельников полез во внутренний карман пиджака, достал портмоне и раскрыл его. – На лечение я тебе подкину. Все-таки моя вина, считаю, в этом есть, то есть в твоей травме, – он вытащил из бумажника несколько крупных купюр и положил их перед Лучниковым, подумал и добавил ещё несколько банкнот. – Витамины и все такое денег стоит. А тебе питаться лучше надо, усиленно питаться. Грецкие орехи, слышал, врачи рекомендуют при переломах.
Лучников потряс головой.
– Не возьму, ученый, – он уставился на стопку купюр, прикидывая, какая сумма лежит на столе. – Менты просто так денег не платят. А если платят, потом за каждую копейку отчет спрашивают.
– Эти деньги через муровскую кассу не проходили, – улыбнулся Мельников – Это от меня лично. И никаких услуг от тебя не требуется. Бери и поправляйся. Тогда в автосалоне просто накладка получилась, ты упал неудачно. С кем не бывает, правда?
– Больно мягко вы стелете, – Лучников сгреб купюры со стола и быстро пересчитал деньги. – Пользуетесь моим бедственным положением. Фу ты, первый раз беру деньги от мента.
Он поднялся с табуретки, забрав деньги, ушел в комнату и там долго громыхал выдвижными ящиками шкафа. Когда он вернулся обратно, Мельников уже докуривал вторую сигарету. Лучников сел на прежнее место у окна, плеснул себе в чашку заварки из чайника и выпил её в два глотка. Мельникову надо бы понять, чаем его поить здесь никто не станет, а если Лучников и принял деньги, то это почти ничего не изменит, они по-прежнему остаются врагами.
– Хотел задать тебе вопрос, всего один вопрос, – начал Мельников.
– Вот, так я и знал, – Лучников заерзал на табурете, он хотел жалобно всхлипнуть, но вместо этого закряхтел. – У меня руку ломит, прилечь бы надо.
– Да брось ты со своей рукой, там только трещина в кости.
– Это ваш друг мне руку сломал, – забормотал Лучников. – Нанесение тяжких телесных.
– Брось, я же сказал, один вопрос, – Мельников положил на стол сжатый кулак. – Носишься со своей рукой, как курица с яйцом. Между прочим, в человеческом организме много всяких разных костей. Если при каждой нашей встрече ломать тебе по одной косточке, это будет почти незаметно. В конечном счете, ты привыкнешь к тому, что у тебя все время что-то сломано. То одно, то другое. Даже перестанешь обращать внимание на такие мелочи, – Мельников выразительно посмотрел на целую руку Лучникова. – Вот, скажем, локтевой сустав. Правда, это довольно болезненно.
– Ладно, давайте без этих шуток, – Лучников забегал глазами по кухне и остановил взгляд на разделочном столике, где лежал длинный тонкий нож. – Я не люблю черный юмор.
– И я не люблю, – Мельников перехватил взгляд Лучникова и улыбнулся. – Мы с тобой в чем-то похожи. Только я всегда слово держу, а ты врешь постоянно. А теперь вспомни хорошенько того мужика, что подсел за ваш столик в ресторане. Ты там отдыхал с Ледневой, а он подсел. Вы вместе поужинали и поболтали, приятно провели время. Что дальше?
– Я ведь уже говорил…
– Ты врал, – Мельников посмотрел Лучникову в глаза. – Он предложил развести вас по домам. Сперва отвез Елену Викторовну в её московскую квартиру, потом тебя. Что дальше?
– Он довез меня, остановил «Жигули» у подъезда, – Лучников почесал затылок. – Я его поблагодарил, стал вылезать из машины. Смотрю, он тоже выходит. Подошел ко мне вплотную и ударил кулаком в нижнюю челюсть, потом пнул ногой.
– И ты не попытался ответить?
– Да я просто обалдел, думал, он с ума спрыгнул, – Лучников чмокнул губами. – Мы ехали, болтали за жизнь, и вдруг такое. Я тоже захотел ему в морду съездить, когда очухался немного. Но у него в руке была пушка. И он так спокойно говорит: «Если ты, сучий рот, от этой женщины не отмотаешься, если подойдешь к ней ближе, чем на километр, считай, в тебе уже девять лишних дырок. В ментовку стукнешь – пуля, Елене скажешь – пуля. Ты меня понял?» Я говорю: «Все понял». А он сел в машину и уехал. Вот и все.
– Дальше что?
– Я на свой страх и риск ещё пару раз побывал у Ледневой на даче, попросил взаймы. Сказал, в карты проигрался.
– Ты испугался того человека?
– По виду серьезный мужик, хотя я о людях по их виду давно не сужу.
– А когда ты понял, что Леднева и этот мужик знакомы друг с другом? – спросил Мельников.
– В кабаке ещё и понял, только виду не подал. Так незнакомые люди друг с другом не общаются. Эта игра взглядов, жесты… Этого словами не передать. Я занервничал немного, уткнулся носом в тарелку и больше помалкивал. Ясно, думаю, они знакомы. Только зачем это от меня скрывать? А на следующий день додумался: Елена сама попросила эту суку меня пугнуть. Хотела отделаться и попросила меня отшить. Потом решил: нет, на такое она не способна. Не её это идея. Значит, инициатива исходила от этого мужика. Чем-то я ему помешал. Наверное, у него были на Елену свои виды, а я болтался под ногами. Она ведь во всем была со мной откровенна, вообще не умела хранить секреты. Так наш роман и закончился.
– Почему ты все это не рассказал тогда, в автосалоне?
– Вы его ищете, того мужика? Вот и ищите. Ищите и найдите, а когда найдете – убейте. Для моего душевного спокойствия.
Мельников вышел из подъезда и взглянул на часы: дело к вечеру. Налетел ветер, подняв с земли серую пыль и мелкий песок. Мельников хотел закурить, но передумал. «Ну, поехали, старушка», – сказал он, обращаясь к машине. На сегодня осталось одно последнее дело, которое надо успеть сделать.
* * *
К дому Маргариты Владимировны Агафоновой он подъехал, когда первые белесые сумерки поменяли резкие цвета окружающего мира на мягкие, чуть загадочные. Все тот же пыльный квадрат двора, бродячая собака, бегущая мимо, склонив голову к земле, две женщины беседуют у дальнего подъезда. Мельников вошел в уже знакомое парадное. Поднявшись на пятый этаж, споткнулся о верхнюю ступеньку. Лампочка на верхней площадке не горела, и свет проникал сюда через окошко между этажами. Нащупав кнопку звонка, Мельников вдруг вспомнил, что звонок не действует, снова выругался. Он постучал кулаком в дверь, которая скрипнула и приоткрылась на пару сантиметров.Мельников, замерев на пороге, посмотрел в тусклое оконце между этажами, слушал чьи-то шаги внизу. Звякнули ключи, хлопнула дверь, и снова тишина. Откуда-то с улицы слышалась мелодия знакомой песенки и девичьи голоса, но вот исчезла и мелодия, и голоса. Мельников толкнул ладонью дверь и вошел в прихожую, чуть не споткнувшись о перевернутый табурет. Здесь было довольно темно, почти так же темно, как на лестнице. В большой комнате горела электрическая лампочка, и её свет достигал входной двери. Тошнотворный сладкий запах, который Мельников почувствовал ещё на лестнице, усилился. Достав из кармана носовой платок, он обернул указательный палец, и прикоснулся к кнопке выключателя. Под потолком вспыхнула стосвечовая лампочка без абажура на коротком шнуре.
В коридоре у стены на большом гвозде висела на веревке Маргарита Владимировна Агафонова. Ее сильно распухшие босые ноги едва касались пальцами пола. Мельникову на секунду показалось, что покойница дразнилась, показывая ему вылезший изо рта фиолетовый язык, смотрела вперед себя бесцветными немигающими глазами. Мельников шагнул к стене и отогнал ладонью муху с лица трупа. Он вгляделся в эти когда-то знакомые черты. Кровоподтек под левым глазом, ссадина на виске. На шее затянута скользящая петля, на верхнем конце веревки петелька, надетая на вбитый в стену гвоздь с кривой блестящей шляпкой.
– Обычная веревка, бельевая, – сказал вслух Мельников. В эту минуту ему хотелось услышать живую человеческую речь. – Худая она, килограммов пятьдесят пять. Если поднять труп, прижать к себе одной рукой, то другой рукой можно накинуть верхний конец веревки с петелькой на гвоздь. Остается отпустить тело, оно и повиснет. Но невысоко.
Мельников прошел в комнату. Пустая бутылка из-под водки, одна рюмка и какие-то объедки в тарелке на круглом столе под горящей лампочкой, рваная газета на полу. Кровать застелена светлым покрывалом в мелкую розочку. Он глянул на наручные часы, дальше задерживаться здесь нельзя. Мельников прошел в прихожую, потянул на себя дверь, держась за ручку через носовой платок.
Глава шестнадцатая
Леднев сидел на низкой деревянной скамье в углу частного атлетического зала «Белая комета». Полчаса назад он закончил тренировку и теперь, чувствуя приятную усталость и расслабленность мышц, разглядывал пустой в этот дневной час будничного дня атлетический зал, пил воду из горлышка бутылки и ждал, когда Мельников завершит свои занятия. Он смотрел, как Мельников сел на край скамьи и положил тяжелые гантели на бедра. Крякнув, он, не разгибая коленей, повалился на спину, ногами помогая себе привести гантели в исходное положение. Подняв гантели вверх от груди десять раз, он проделал те же телодвижения в обратном порядке.
Леднев вытянул голые ноги, обутые в белые кроссовки, закрыв глаза, дышал ровно и глубоко. Он вдыхал запах прорезиненного пола, старых дерматиновых, набитых волосом матов, железа и пота. Эти запахи волновали, сердце билось быстрее, а на запястье в такт этим ударам пульсировала голубая жилка. Да, из таких «качалок» выросли все легендарные московские гангстеры и все легендарные московские сыщики. И ни одного кинорежиссера. Открыв глаза, Леднев поднялся на ноги. Мельников уже отложил гантели.
– Подожди, я тоже иду, – он встал и пошел вслед за Ледневым к дверям зала. – Что-то сегодня тяжело идет. Сегодня просто утонул в собственном поту. Видно, уже старость звонит дверь.
Раздевшись догола, Леднев вошел в кабинку душа, пустил воду и шагнул под горячий дождь.
– Хо-о-орошо, – крикнул он, перекрикивая голосом шум льющейся воды. – Как самочувствие?
– Ног под собой не чувствую, еле стою.
Выйдя из– под душа, Леднев взял банное полотенце, растерев им кожу на спине и груди докрасна. Не дожидаясь Мельникова, он прошел в раздевалку, хлюпая по кафельному полу резиновыми тапочками. Здесь он, вытащив из металлического шкафчика брюки и свежую сорочку, оделся, сложил в отдельные пакеты тапочки, использованное белье и полотенце. Достал из шкафчика двухлитровый термос. Чай оказался слишком крепким, вяжущим рот, с привкусом свежей мяты. Леднев сделал несколько небольших глотков, вздохнув от удовольствия, поставил стакан на стол, жалея, что не захватил с собой чего-нибудь съестного. Горячий парок поднимался над стаканом.
Леднев стал наблюдать, как Мельников, вернувшись из душевой, взвешивается и вытирает полотенцем голову перед прямоугольным зеркалом. Причесавшись на косой пробор, Мельников надел брюки от спортивного костюма и черную майку без рукавов, сел на скамью рядом с Ледневым и потянулся к термосу с чаем.
– Спрашивай, – Мельников пожал плечами. – Что, во время твоего последнего визита на Старую площадь Чикин опять сказал обо мне какую-нибудь гадость?
– Дело не в Чикине, – сказал Леднев, – а во мне. Конечно, вся эта история быльем поросла. Но мне хотелось бы знать, почему тебя выгнали из милиции?
– А, вот ты о чем, – Мельников поморщился. – Если бы не Чикин, этого вопроса ты не задал. Но я готов ответить. Во-первых, об этом я уже говорил, из милиции меня не выгнали, я сам подал рапорт. Это разные вещи. Во-вторых, это моя любимая мозоль. Ты мог бы обращаться с ней бережнее.
Сейчас Леднев пожалел, что начал этот разговор. Спрашивать Мельникова, почему тот ушел из милиции, все равно, что спрашивать самого режиссера Леднева, почему не получился его последний фильм. Можно придумать сотни, даже две сотни объяснений, но ничего уже не исправить, не изменить. Мельников допил свой чай и вытер ладонью со лба мелкие капли испарины.
– Началось все с того, что в одном спальном московском районе нашли в овраге труп восемнадцатилетней девушки, – Мельников взялся за ручку термоса и наполнил свой стакан. – Убита она была неумело. Сперва ей пытались в нескольких местах вскрыть вены, нанесли несколько беспорядочных колотых ранений, потом перерезали горло. Экспертиза показала, что девушку перед смертью изнасиловали три разных мужчины. Долгое время мы не могли установить личность убитой. Единственный свидетель – женщина, возвращающаяся ночью от подруги. Она слышала из оврага стоны и крики, но вызывать милицию не стала, думала пьяные повздорили. Преступников не видела, заметила только пустую белую «Волгу» неподалеку от того места. Личность девушки установили только через три недели после её смерти. Психически неуравновешенна, часто в поисках приключений уходила из дома на два-три дня, а то и на неделю, не работала, не училась, половую жизнь вела с тринадцати лет. Кстати, родители её первые две недели не искали, подумали, потом сама объявится. В общем, личность установили, но это нам практически ничего не давало. Дело зависло, и просвета в нем я не видел.
Вскоре в другом районе Москвы нашли мумифицированный труп девушки, пролежавший там под кучей всякого старья восемь месяцев. Девушка, девятнадцати лет. Отец – научный работник, мать – врач-педиатр. Свидетелей, конечно, нет. Хотя личность погибшей установили быстро, это нам мало что давало. В день исчезновения она отправилась к подруге, но до места не доехала, а оказалась совсем в другом конце города. Ее изнасиловали трое мужчин, потом отрезком водопроводной трубы проломили череп и для верности перерезали горло.
Мельников шумно отпил чай из стакана.
– После окончания экспертизы, два дела об убийстве объединили в одно, – Мельников прикурил сигарету. – Обе оказали сопротивление своим убийцам, под ногтями у той и другой нашли частички кожи, сперма совпала, были ещё кое-какие общие признаки. Не хочу вдаваться в анатомические подробности преступлений, действовали дилетанты и, конечно, наследили. В МУРе создали следственную бригаду, а я был назначен её начальником. Но розыск убийц если не стоял на месте, то шел черепашьим шагом. Еще один труп девушки обнаружила возле общественного туалета в пригородном парке уборщица. Девятнадцать лет, московская студентка, возвращалась домой после дискотеки. Проломлена голова, перерезано горло, перед смертью изнасилована. На этот раз со свидетелями нам повезло. Уборщица туалета ночевала там, в комнате, где хранится инвентарь, хоть и была выпивши, заметила, как поздно вечером двое ребят тащили девчонку в туалет.
Позже к ним присоединился третий. Вечер, вокруг ни души, уборщица, ясно, испугалась, позвонить в милицию неоткуда. Она и тряслась в своей каморке до самого утра. Когда рассвело, она увидела труп, добежала до автомата. На месте мы нашли ещё несколько свидетелей, которые видели у лесопосадок белую «Волгу», правда, номера никто не запомнил. Кроме того, получили словесное описание этих парней. Оставалось их задержать, но это уже вопрос времени и техники. Задача разрешимая. Но у этих идиотов есть право первого хода, поэтому они всегда на шаг впереди нас.
Мельников замолчал, взял со стола жестянку из-под пива и опустил в неё короткий, ещё тлеющий окурок.
– Следующее убийство они совершили буквально через три дня после предыдущего, вошли во вкус, но фортуна повернулась задницей, – Мельников сделал глоток чая, ополовинив тонкий стакан. – Тело девушки, ещё теплое, нашел рабочий рядом с производственной зоной домостроительного комбината. После второй смены шли к электричке не через проходную, а напрямик через дыру в заборе. Увидели торчащие из кустов ноги. Тем же вечером сотрудники ГИБДД остановили на шоссе белую «Волгу» для проверки документов.
Все в порядке, но пассажиры показались лейтенанту слишком суетливыми, возбужденными, и он на всякий случай записал номер машины. Владельцем оказался один бизнесмен, оформивший доверенность на сына Кирилла Бабаева. Парню двадцать пять лет, отслужил в армии, хотя отец мог его легко отмазать от службы, учился на третьем курсе института. Такой положительный, хоть икону с него пиши. Чепиков Игорь и Терентьев Олег, друзья и подельники Бабаева, эти другого поля ягоды. Пьянствовали, не работали, не учились, оба из неполных семей. Что связывало этих парней и Бабаева? Черт его знает. Бабаеву нравилось распоряжаться людьми, он считал себя индивидуалистом, великой личностью. Пил он редко, посещал атлетический зал вроде этого.
Мельников обвел глазами стены раздевалки, задержав взгляд на засиженном мухами плакате, украшавшем пустую стену, и продолжил:
– Бабаев весил сто килограммов. Вот ведь загадка природы, в нем не было ничего от патологического преступника, каких полно на зоне. Он катал своих приятелей на «Волге» и однажды остановился, чтобы подвезти девушку. Ту, чей труп спустя много месяцев найдут в подвале под кучей хлама. Они так испугались того первого убийства, что надолго легли на дно. Время шло, они поверили, что бывают преступления безнаказанные. Сценарий во всех случаях один и тот же. Подбирали на дороге девушку. Бабаев, сидевший сзади, совершал удушающий захват. Потом жертву отвозили в безлюдное место… Исключением стала последняя жертва. Бабаев жил с ней в одном дворе, дружба не дружба, даже не знаю, как назвать эти отношения. Он бывал дома у этой Тани. В тот последний вечер она сообщила Бабаеву, что через месяц выходит замуж. А он предложил прокатиться за город, в последний раз. Позвонил Чепикову и Терентьеву.
Леднев вытянул голые ноги, обутые в белые кроссовки, закрыв глаза, дышал ровно и глубоко. Он вдыхал запах прорезиненного пола, старых дерматиновых, набитых волосом матов, железа и пота. Эти запахи волновали, сердце билось быстрее, а на запястье в такт этим ударам пульсировала голубая жилка. Да, из таких «качалок» выросли все легендарные московские гангстеры и все легендарные московские сыщики. И ни одного кинорежиссера. Открыв глаза, Леднев поднялся на ноги. Мельников уже отложил гантели.
– Подожди, я тоже иду, – он встал и пошел вслед за Ледневым к дверям зала. – Что-то сегодня тяжело идет. Сегодня просто утонул в собственном поту. Видно, уже старость звонит дверь.
Раздевшись догола, Леднев вошел в кабинку душа, пустил воду и шагнул под горячий дождь.
– Хо-о-орошо, – крикнул он, перекрикивая голосом шум льющейся воды. – Как самочувствие?
– Ног под собой не чувствую, еле стою.
Выйдя из– под душа, Леднев взял банное полотенце, растерев им кожу на спине и груди докрасна. Не дожидаясь Мельникова, он прошел в раздевалку, хлюпая по кафельному полу резиновыми тапочками. Здесь он, вытащив из металлического шкафчика брюки и свежую сорочку, оделся, сложил в отдельные пакеты тапочки, использованное белье и полотенце. Достал из шкафчика двухлитровый термос. Чай оказался слишком крепким, вяжущим рот, с привкусом свежей мяты. Леднев сделал несколько небольших глотков, вздохнув от удовольствия, поставил стакан на стол, жалея, что не захватил с собой чего-нибудь съестного. Горячий парок поднимался над стаканом.
Леднев стал наблюдать, как Мельников, вернувшись из душевой, взвешивается и вытирает полотенцем голову перед прямоугольным зеркалом. Причесавшись на косой пробор, Мельников надел брюки от спортивного костюма и черную майку без рукавов, сел на скамью рядом с Ледневым и потянулся к термосу с чаем.
* * *
– Не хотел тебе задавать неприятные вопросы, – Леднев откашлялся.– Спрашивай, – Мельников пожал плечами. – Что, во время твоего последнего визита на Старую площадь Чикин опять сказал обо мне какую-нибудь гадость?
– Дело не в Чикине, – сказал Леднев, – а во мне. Конечно, вся эта история быльем поросла. Но мне хотелось бы знать, почему тебя выгнали из милиции?
– А, вот ты о чем, – Мельников поморщился. – Если бы не Чикин, этого вопроса ты не задал. Но я готов ответить. Во-первых, об этом я уже говорил, из милиции меня не выгнали, я сам подал рапорт. Это разные вещи. Во-вторых, это моя любимая мозоль. Ты мог бы обращаться с ней бережнее.
Сейчас Леднев пожалел, что начал этот разговор. Спрашивать Мельникова, почему тот ушел из милиции, все равно, что спрашивать самого режиссера Леднева, почему не получился его последний фильм. Можно придумать сотни, даже две сотни объяснений, но ничего уже не исправить, не изменить. Мельников допил свой чай и вытер ладонью со лба мелкие капли испарины.
– Началось все с того, что в одном спальном московском районе нашли в овраге труп восемнадцатилетней девушки, – Мельников взялся за ручку термоса и наполнил свой стакан. – Убита она была неумело. Сперва ей пытались в нескольких местах вскрыть вены, нанесли несколько беспорядочных колотых ранений, потом перерезали горло. Экспертиза показала, что девушку перед смертью изнасиловали три разных мужчины. Долгое время мы не могли установить личность убитой. Единственный свидетель – женщина, возвращающаяся ночью от подруги. Она слышала из оврага стоны и крики, но вызывать милицию не стала, думала пьяные повздорили. Преступников не видела, заметила только пустую белую «Волгу» неподалеку от того места. Личность девушки установили только через три недели после её смерти. Психически неуравновешенна, часто в поисках приключений уходила из дома на два-три дня, а то и на неделю, не работала, не училась, половую жизнь вела с тринадцати лет. Кстати, родители её первые две недели не искали, подумали, потом сама объявится. В общем, личность установили, но это нам практически ничего не давало. Дело зависло, и просвета в нем я не видел.
Вскоре в другом районе Москвы нашли мумифицированный труп девушки, пролежавший там под кучей всякого старья восемь месяцев. Девушка, девятнадцати лет. Отец – научный работник, мать – врач-педиатр. Свидетелей, конечно, нет. Хотя личность погибшей установили быстро, это нам мало что давало. В день исчезновения она отправилась к подруге, но до места не доехала, а оказалась совсем в другом конце города. Ее изнасиловали трое мужчин, потом отрезком водопроводной трубы проломили череп и для верности перерезали горло.
Мельников шумно отпил чай из стакана.
– После окончания экспертизы, два дела об убийстве объединили в одно, – Мельников прикурил сигарету. – Обе оказали сопротивление своим убийцам, под ногтями у той и другой нашли частички кожи, сперма совпала, были ещё кое-какие общие признаки. Не хочу вдаваться в анатомические подробности преступлений, действовали дилетанты и, конечно, наследили. В МУРе создали следственную бригаду, а я был назначен её начальником. Но розыск убийц если не стоял на месте, то шел черепашьим шагом. Еще один труп девушки обнаружила возле общественного туалета в пригородном парке уборщица. Девятнадцать лет, московская студентка, возвращалась домой после дискотеки. Проломлена голова, перерезано горло, перед смертью изнасилована. На этот раз со свидетелями нам повезло. Уборщица туалета ночевала там, в комнате, где хранится инвентарь, хоть и была выпивши, заметила, как поздно вечером двое ребят тащили девчонку в туалет.
Позже к ним присоединился третий. Вечер, вокруг ни души, уборщица, ясно, испугалась, позвонить в милицию неоткуда. Она и тряслась в своей каморке до самого утра. Когда рассвело, она увидела труп, добежала до автомата. На месте мы нашли ещё несколько свидетелей, которые видели у лесопосадок белую «Волгу», правда, номера никто не запомнил. Кроме того, получили словесное описание этих парней. Оставалось их задержать, но это уже вопрос времени и техники. Задача разрешимая. Но у этих идиотов есть право первого хода, поэтому они всегда на шаг впереди нас.
Мельников замолчал, взял со стола жестянку из-под пива и опустил в неё короткий, ещё тлеющий окурок.
– Следующее убийство они совершили буквально через три дня после предыдущего, вошли во вкус, но фортуна повернулась задницей, – Мельников сделал глоток чая, ополовинив тонкий стакан. – Тело девушки, ещё теплое, нашел рабочий рядом с производственной зоной домостроительного комбината. После второй смены шли к электричке не через проходную, а напрямик через дыру в заборе. Увидели торчащие из кустов ноги. Тем же вечером сотрудники ГИБДД остановили на шоссе белую «Волгу» для проверки документов.
Все в порядке, но пассажиры показались лейтенанту слишком суетливыми, возбужденными, и он на всякий случай записал номер машины. Владельцем оказался один бизнесмен, оформивший доверенность на сына Кирилла Бабаева. Парню двадцать пять лет, отслужил в армии, хотя отец мог его легко отмазать от службы, учился на третьем курсе института. Такой положительный, хоть икону с него пиши. Чепиков Игорь и Терентьев Олег, друзья и подельники Бабаева, эти другого поля ягоды. Пьянствовали, не работали, не учились, оба из неполных семей. Что связывало этих парней и Бабаева? Черт его знает. Бабаеву нравилось распоряжаться людьми, он считал себя индивидуалистом, великой личностью. Пил он редко, посещал атлетический зал вроде этого.
Мельников обвел глазами стены раздевалки, задержав взгляд на засиженном мухами плакате, украшавшем пустую стену, и продолжил:
– Бабаев весил сто килограммов. Вот ведь загадка природы, в нем не было ничего от патологического преступника, каких полно на зоне. Он катал своих приятелей на «Волге» и однажды остановился, чтобы подвезти девушку. Ту, чей труп спустя много месяцев найдут в подвале под кучей хлама. Они так испугались того первого убийства, что надолго легли на дно. Время шло, они поверили, что бывают преступления безнаказанные. Сценарий во всех случаях один и тот же. Подбирали на дороге девушку. Бабаев, сидевший сзади, совершал удушающий захват. Потом жертву отвозили в безлюдное место… Исключением стала последняя жертва. Бабаев жил с ней в одном дворе, дружба не дружба, даже не знаю, как назвать эти отношения. Он бывал дома у этой Тани. В тот последний вечер она сообщила Бабаеву, что через месяц выходит замуж. А он предложил прокатиться за город, в последний раз. Позвонил Чепикову и Терентьеву.