Страница:
– Остальные пункты обвинения, а также и заключительную речь Мартина Аквитанского, представителя пострадавшей стороны, суд намерен выслушать завтра. На сегодня, ввиду позднего времени, слушание дела прекращается.
– У защиты нет возражений, ваша милость, – прострекотал адвокат и обернулся к Жаку с Робером, на лицах у которых застыло одинаковое выражение неподдельного восхищения, какое бывает обычно у детей, на глазах у которых фокусник извлекает голубя из пустого колпака.
По настоянию неугомонного защитника бальи отдал распоряжение не возвращать Жака и Робера в темницу короля Конрада, а оставить на ночь в камере, предназначенной для заключения знати и содержания богатых пленников. Помещение располагалось на первом этаже дворца, и о том, что они находятся под стражей, здесь напоминали только кованые решетки на окне да мощные двери, лишенные внутренних запоров.
После блестящего выступления Ги к приятелям возвратился аппетит, и в предвкушении завтрашнего триумфального освобождения они заказали в любимой таверне роскошный ужин.
– Вы настоящий мастер своего дела, – уважительно говорил Жак, отдавая должное жареной рыбе в апельсиновом соусе. – Видел я суды в самом Лионе, наблюдал, как легисты защиту ведут, но такое!..
– Да говорить не о чем, – отмахнулся от него адвокат наполовину обглоданной гусиной ногой. – Это просто чепуха, а не процесс. Вот, помнится, пару лет назад в Тивериаде тамошний виконт попробовал отсудить у мастера Грига несколько доходных домов, которые тот построил по заказу местного раиса, – тогда пришлось повозиться. Виконт подкупил палату горожан, и те напрочь отказывались принять нашу жалобу к рассмотрению. А здесь, в Тире, не законники, а сущие школяры. Привыкли к тому, что адвокаты, совершенно не знающие законов, просто упражняются в красноречии. Барон вообще там, в своем Бейруте, царь и бог – как он сказал, так и будет.
– Да, кстати, о бароне, уважаемый мэтр, – с трудом оторвавшись от засахаренных смокв, сказал Робер. – Яне понял, что это вы говорили о письме какой-то фрейлины?
– Да в Заморье ни для кого не секрет, – улыбнулся в ответ Ги, – что христианнейший бейрутский нобиль под видом фрейлин своей драгоценной супруги содержит, подобно султану, собственный гарем. Зная похотливую сущность жонглерского племени, я решил навести справки, и сегодня утром, всего за денье, одна из служанок прибывшей на суд вместе с мужем баронессы выболтала мне, что лично передавала любовное признание, написанное этому сладкоголосому воришке одной из наложниц.
– Ловко! – восхитился Робер. – Истину говорил покойный граф Гуго де Ретель: «Перо в ловкой руке законника часто разит сильнее, чем рыцарский меч».
– Но завтра с утра они будут говорить о колдовстве, мэтр Ги, – заметил Жак, – а это ведь очень опасное обвинение.
– Пустое, – ответил юрист, – о колдовстве и ереси вспоминают обычно тогда, когда человека нужно во что бы то ни стало отправить в темницу либо на плаху, а доказательств для этого не хватает. Но с этим мы тоже справимся. Во-первых, вы крестоносцы, принявшие обет. Как известно, таковые находятся под защитой церкви, и только церковь может их обвинять в этом преступлении. Во-вторых, ваша хозяйка Хафиза – никакая не еретичка, а маронитка. Духовные отцы этой раскольнической общины еще до падения Иерусалима были приняты со своей общиной в лоно Римской церкви. Марониты очень богаты, многочисленны и имеют огромное влияние в здешних местах. Поэтому ни легат, ни тем паче архиепископ, получив это дело в свою юрисдикцию, ни за что не рискнут назвать эту женщину колдуньей и еретичкой. Кроме того, о каком колдовстве вообще идет речь? Ладанка при вас, сир рыцарь? Вот и отлично. Найдутся два свидетеля, готовые подтвердить, что это именно ее Хафиза надела вам на шею? Вот и славно. Как мог не победить в поединке рыцарь, носящий с собой щепку от Честного Креста?
– Точно так же, как потерпели поражение при Хаттине войска христиан, которые, как известно, несли с собой весь Честной Крест целиком, – не удержался и съязвил в ответ Робер.
– Не сбивайте меня с настроя, сир, – недовольно поморщился адвокат. – Вот если бы я выступал на стороне обвинения, то тогда, конечно, припомнил бы Хаттин в этой связи.
После того как все принесенное было съедено и выпито, Ги распрощался со своими клиентами и отбыл отдыхать и готовиться к завтрашнему дню. Робер, выпивший между делом два кувшина вина, заснул, положив голову на стол, так что его пришлось долго расталкивать и убеждать, чтобы он перебрался на кровать. После прогнившей соломы королевского подземелья душистый клевер, которым был набит матрас, показался Жаку ароматом райских кущей. Заснул он, еще не успев положить голову на подушку.
Разбудил их посланный из таверны слуга. По приказу хозяина он поинтересовался, будут ли господа заказывать завтрак. Жак ограничился стаканом холодной воды – он волновался перед началом суда, зато Робер без малейших усилий уплел жареного каплуна, закусил его целой миской оливок и выпил кувшин вина, правда, наполовину разведенного водой.
Они успели завершить завтрак, одеться и привести себя в порядок, когда в коридоре послышался топот стражников. Сегодня их конвоировали не менее десятка человек. К удивлению Жака, это были не тевтонцы и не городские копейщики. Примерно половина сержантов, окруживших их со всех сторон, носили гербы императорских солдат, остальные – эмблемы наемников бейрутского барона.
– Похоже, дружище, – кося глазом на конвой, пробормотал Робер, – мы с тобой первые, кто смог объединить войска Ибелинов и Фридриха.
Жак ничего не ответил. Он заглядывал через головы охранников в надежде высмотреть адвоката Ги, который с утра еще не появлялся. Отгороженные живым заслоном, они миновали галерею и вошли в зал, на глазах заполнявшийся зрителями и участниками процесса.
На высоком балкончике, откуда во время балов и торжеств музыканты услаждали слух городской знати, не по-зимнему шумно разорялся воробей. Солнце, пробиваясь сквозь висящую в воздухе пыль, падало на большие гранитные плиты, по которым в ожидании начала суда разгуливали допущенные в зал господа и простолюдины. Вчерашнее выступление акрского адвоката стало известно всему городу, и теперь все, кто имел хоть малейшую возможность, пришли сюда, чтобы увидеть собственными глазами, как будет окончательно развалено белыми нитками шитое обвинение. Бальи был апулийцем, и в Тире, заселенном по большей части ломбардцами, бургундцами и германцами, его не любили, тем более что на сей раз он открыто выступил на стороне «заносчивых чужаков» – сторонников императора, костью сидевших в горле у здешних купцов.
– Ну, и куда запропастился наш Ги? – проворчал недовольно Робер. – Тоже решил на радостях вчера винца попить?
Стража оттеснила к входным дверям толпу простолюдинов, благородные господа заняли место на приготовленных для них стульях, бейрутский легист заметался между рядами, выслушивая последние пожелания своих клиентов, а Ги все не появлялся.
Из галереи вышли судьи во главе с председателем и начали рассаживаться по местам.
– Что-то здесь не так, – недовольно пошевелил усами Робер. – Я, конечно, знаю этого юриста всего один день, но он не произвел впечатления человека, который может вот так, за здорово живешь, опоздать к началу суда.
Глашатай прокричал: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!», бальи объявил о продолжении рассмотрения обвинений, а место, предназначенное для защиты, все еще пустовало.
Жак и Робер растерянно вертели головами и ничего не могли понять.
По залу легким лесным ветром пронесся гул – какой-то человек бегом пересек свободное пространство и встал как вкопанный напротив бальи. Жак узнал его – это был десятник городской стражи, тот, который их арестовывал.
– Ну, – спросил его бальи, – так скоро там появится этот столичный законник? Ей-богу, еще немного, и мы начнем без него!
– Да тут дело, стало быть, такое, ваше светлость, – доложил, выкатывая глаза от служебного рвения, десятник. – Этот самый мэтр, за которым вы меня посылали, поселился здесь неподалеку, в доходном доме сеньора Грансини, на шестом этаже. Подошли мы туда, а там… Окна в этом доме высокие, а подоконники, стало быть, низкие. Вот он, видать, с непривычки из окна-то и шмякнулся кулем. Его, поди, кто снизу окликнул, а он возьми да и перегнись. Мы пришли, а он аккурат на мостовой валяется, и голова расколота, словно гнилой арбуз.
Все присутствующие охнули, как один человек, и в зале воцарилась гробовая тишина, которую, впрочем, тут же нарушил воробей, по-видимому, обрадованный тем, что его голос теперь сможет услышать весь зал.
Присутствующие отреагировали на новость по-разному. Председательствующий бальи, не скрывая своих чувств, облегченно вздохнул. Архиепископ перекрестился и начал шептать молитву. Барон Ибелин просиял, а его придворный легист всеми силами пытался изобразить скорбь по поводу случайной кончины своего столичного коллеги. «Не их работа, – сделал про себя вывод Жак. – Тот, кто это устроил, не станет откровенно торжествовать и демонстрировать радость». Он прошелся взглядом по рядам знати. Единственным человеком, которого, казалось, совершенно не задела принесенная десятником ошеломительная новость, оказалась донна Корлеоне.
– Это Витториа, – прошептал, подтверждая его слова, Робер, – ее работа. Эх, рано мы с тобой, приятель, победу праздновали. Похоже, что эта змея подколодная все-таки получит наши головы.
Жак почувствовал во рту горячую слюну. Он отчетливо осознал, что дело проиграно окончательно и бесповоротно, и теперь их может спасти от неминуемой гибели разве что чудо.
– Несмотря на случайное выпадение из окна мэтра Ги из Вифлеема, акрского легиста, – посовещавшись со своим окружением, объявил бальи, – суд продолжает рассмотрение дела. Обвиняемым предлагается либо избрать себе в защитники кого-то из присутствующих здесь, в зале, либо держать ответ самим.
– Что скажешь, пейзанин? – обратился к Жаку Робер. – Поищем себе нового адвоката?
– Гибель адвоката – не случайность… – обреченно прошептал тот. – Я думаю, что в толпе полно подставных, которые защитят нас не лучше, чем мэтр Мартин Аквитанский…
– Ну да ладно, – вскинул голову достославный рыцарь, – сами с усами. Еще посмотрим, как они запоют. Слава богу, покойный Ги, да будет ему земля пухом, и пусть ангелы услаждают его слух в раю, куда попадают все невинноубиенные, вчера объяснил, что нам делать и как он собирался отвечать на последние обвинения.
Жак в ответ коротко кивнул.
– Я и сержант, – громко произнес де Мерлан, обращаясь к судьям, – не желаем прибегать к услугам иного защитника и будем отвечать сами.
– Так тому и быть, – несколько разочарованно произнес бальи. – Что ж, я смотрю, слова просит обвинение.
При этих словах Мартин Аквитанский вылетел вперед.
– Многоуважаемый суд! По воле моих клиентов, скорбя о безвременно ушедшем от нас мэтре Ги, мы снимаем все выдвинутые обвинения, за исключением двух. А именно: благородные господа, интересы которых я имею честь представлять, настаивают на уличении сержанта Жака в вооруженном бунте, а рыцаря де Мерлана – в злонамеренном колдовстве. При этом оба обвиняются в пособничестве друг другу как в первом, так и втором случае.
– Вчера же ясно было сказано, – рявкнул Робер, – что, пока не будет определено, на чьей земле произошла стычка, не будет и рассматриваться обвинение в бунте! Вы же прекрасно слышали, что говорил сидонский бальи!
– Бальи славного города Сидона, – засветился от счастья обвинитель, – вчера вечером отбыл из Тира по государственной необходимости. Его советник, коему оставлены все полномочия, временно отказывается от межевой тяжбы в пользу его светлости барона. Таким образом, с учетом только что сделанного рыцарем де Мерланом признания о том, что там «произошла стычка», обвинение в вооруженном мятеже можно считать доказанным.
– Ах ты, скользкая жаба! – взревел Робер. – Ты что же, думаешь, что мои слова можно перекручивать, как тебе вздумается, баронская подтирка?
– Если вам, благородный сир, известны законы, которые позволяют толковать мои слова как-нибудь иначе, – все так же лучезарно улыбаясь, ответил Мартин, – то вы можете апеллировать к высокому суду.
– Законы! – Робер был взбешен. – Верните мне меч и выставьте любого бойца – и Господь разберется, кто из нас прав, а кто виноват!
– Процессы, где вина подсудимых очевидна и подтверждена множественными свидетельствами, не решаются судебным поединком, – нахмурившись, сказал бальи. – Переходите к следующему пункту.
– Теперь рассмотрим вопрос о колдовстве, – не стал возражать бейрутский легист.
– Протестую! – воскликнул Жак. Он поборол в себе робость перед благородными господами и выступил первым, боясь, как бы Робер сгоряча не выдал еще какую-нибудь фразу, которая сделает их положение, и без того крайне шаткое, совершенно безвыходным. – Мы являемся крестоносцами, принявшими обет, а потому в обвинениях, касающихся дел веры, подлежим юрисдикции церковного суда. Прошу направить нас к его высокопреосвященству архиепископу и полагаюсь на то, что он рассудит это дело по справедливости!
– К величайшему сожалению, уважаемый суд, – обрадованно завопил обвинитель, – обвиняемые уже не крестоносцы, а простые паломники! В день турнира, то есть я хотел сказать, во время бугурта, его преосвященство архиепископ Тира по ходатайству ректора крестоносного братства святого Андрея Акрского подписал индульгенцию о том, что обет ими полностью исполнен! Я могу предъявить сей документ суду!
– Я вам верю, мэтр, – ответил бальи обвинителю, – тем более что в состав суда входит представитель кафедрального клира. Сержант Жак, ваш протест отклонен!
– Я желаю говорить, – снова взвился Робер. – Все, что тут было сказано, – это чудовищная ложь! Вдова Хафиза, наша домохозяйка, никакая не колдунья. Она из церкви Святого Марона, которая, как известно, признает главенство римского папы. И повесила она мне на шею вовсе не колдовской амулет, а ладанку с кусочком Святого Креста!
Слушая сбивчивую речь Робера, бальи откровенно скучал, барон не мог скрыть самодовольную улыбку, а сеньора Витториа, делая вид, что ее совершенно не интересует то, что происходит в зале, перешептывалась с сияющим от счастья сеньором Пьетро.
– Значит, вы утверждаете, что перед поединком вам на шею был надет христианский оберег? – вкрадчиво поинтересовался Мартин.
– Христианнее не бывает, – широко улыбнулся Робер.
– И вы готовы предъявить его суду?
– Само собой! – Робер стянул с шеи шнурок и протянул его вперед.
Пристав, по знаку бальи, раскрыл ладанку и извлек из нее маленький корешок, напоминающий человеческую фигурку. Держа кончиками пальцев, он поднес его к судьям. Те, разглядев, что он держит в руках, отшатнулись, словно им под нос подсунули пылающий факел. Затем пристав обернулся к залу и высоко поднял находку над головой.
– Мандрагора! Мандрагора! – раздались отовсюду испуганные крики.
Жак ощутил, что земля уходит у него из-под ног.
– Как видите, многоуважаемые судьи, – заявил обвинитель, – наличие колдовства бесспорно установлено. Всем известно, что корень мандрагоры, вырытый на кладбище или на месте, где казнят преступников, является колдовским талисманом.
– Приплыли, виллан, – пробормотал Робер, – а я-то еще подумал, что это за вино такое нам подали за ужином – с пряным привкусом, и травами отдает. Это, выходит, они нас с вечера опоили, а ночью в ладанку эту гадость и вложили заместо святыни.
– Вы по-прежнему отрицаете обвинение в колдовстве? – спросил бальи.
– Отрицаю, – уверенно ответил Робер.
– Понятно. – Бальи снова смотрел куда-то в сторону и говорил бесцветным голосом, словно произнося заученный текст. – В таком случае следствие будет искать дополнительные доказательства. Сегодня же вдова Хафиза будет взята под стражу и допрошена с пристрастием. Ее обреют наголо в поисках дьявольских печатей, а затем учинят Божье испытание огнем или водой. Но если сир Робер, даже не признавая своей вины, не станет отрицать обвинение, то мои клиенты не будут, в свою очередь, настаивать на дополнительном следствии, а разбирательство о степени вины вышеозначенной вдовы будет передано на рассмотрение совету местной маронитской общины.
В зале повисла тишина, которую на сей раз не нарушили даже хлопотливые птицы. Жак понял, что бальи предложил Роберу обменять жизнь ни в чем не повинной женщины на его собственную жизнь.
– Соглашайся, Робер, – шепнул он приятелю, – я не против. Я не смогу дальше жить, зная, что моя жизнь куплена такой ценой.
– Не нужно допрашивать Хафизу, – спокойно произнес Робер, глядя при этом прямо в глаза Виттории, – я не буду ничего говорить в свое оправдание. Пусть нашу судьбу решает суд.
– Что скажут обвинители? – после тяжелой паузы встав с места и обернувшись к залу, спросил бальи. – Какого наказания они требуют?
– Казнить, – уверенно произнес Ибелин, глядя прямо перед собой.
– Казнить, – неуверенно подтвердил архидьякон, косясь на кого-то из господ.
– Казнить, – заявил, снова надувшись фазаном, Пьетро ди Россиано.
– Казнить, – чуть кивнула донна Корлеоне.
– Казнить, – объявил старшина суда горожан.
Бальи выпрямился и медленно произнес:
– По требованию обвинителей и по приговору суда за указанные ранее преступления рыцарь Робер де Мерлан и сержант Жак из Монтелье приговариваются к смертной казни. Рыцарь – через усекновение головы с последующим повешением, а сержант – через повешение за шею. Приговор будет приведен в исполнение завтра, на городской площади. После казни там же на площади все имущество осужденных будет передано истцам, а также направлено на выплату пошлин и судебных издержек в пользу суда и городской казны.
Не успел бальи закончить оглашение приговора, как со стороны главного входа послышался нарастающий шум, затем два стражника, охраняющие дверной проем, отлетели в стороны, словно тряпичные куклы, и в арке выросла исполинская фигура.
– И кто же тут главный? – размахивая огромной булавой, пророкотал стоящий на пороге рыцарь.
При этих словах бальи, архидьякон и барон неуверенно переглянулись.
– К оружию! – раздались со всех сторон возгласы, и опомнившиеся охранники, на ходу доставая мечи и опуская копья, стали образовывать живой заслон. Вскоре между возмутителем спокойствия и стульями, на которых сидела знать, стояли десятка полтора ощетинившихся клинками рыцарей и сержантов.
– Ну и дела, – пробормотал Робер, – вот кого я меньше всего ожидал увидеть именно здесь и сейчас, так это…
– Брат Недобитый Скальд, а ты здесь как оказался? – перекрикивая лязг оружия и гул толпы, прокричал Жак.
– Робер, что тебе лучше передать, меч или булаву? – громыхнул в ответ гентский рыцарь, принимая боевую стойку. – Тут работы, смотрю, немного…
На балконе, вспугнув воробья (который, как выяснилось, находился там в обществе воробьихи), появились три арбалетчика, и в сторону Скальда нацелились массивные заостренные наконечники.
– Остановись, рыцарь! – крикнул бальи. – Иначе я прикажу застрелить тебя за бунт и неуважение к суду!
Недобитый Скальд медленно опустил булаву.
– Я вассал ромейского императора Иоанна из рода Ватасиев! – объявил он на весь зал. – И не обязан здесь подчиняться ничьим приказам.
– Сир рыцарь, – вступил в разговор архидьякон, – надеюсь, вы не столь безрассудны, что желаете объявить войну одновременно Его Величеству Императору и нобилям Иерусалимского королевства? Если вы, конечно, не действуете по указке своего греческого сюзерена…
– Политика… – пробурчал гигант, косясь на арбалетчиков и опуская меч. – Обложили, крючкотворы, житья от них нет…
Несмотря на эти слова, Жак решил, что арбалеты все же оказались в переговорах намного более весомым аргументом, нежели угроза государственных неприятностей.
– Поклянитесь, сир рыцарь, что более не поднимете оружие, находясь в стенах Тира! – Архидьякон немедленно стал развивать дипломатический успех.
– Клянусь, – после долгой паузы произнес Недобитый Скальд. – Этой, как ее, Девой Марией и двенадцатью апостолами.
По команде своих хозяев стражники опустили мечи и копья.
– Что вы желаете, сир? – немного успокоившись, спросил бальи.
– Для начала поздороваться с моим другом. Пусти! – Скальд, не дожидаясь согласия, прошел через заслон, расталкивая стражников плечами. Он обнял Робера и приятельски похлопал по плечу Жака.
– Силен ты, брат, булавой махать, – одобрительно прогудел де Мерлан. – А как же Гент? Снова попал в кораблекрушение?
– К счастью, нет, – отмахнулся гигант. – Доплыли до Родоса без приключений, там ждали хорошей погоды. Ждали долго, а на этом островишке, как назло, оказалось всего пятьдесят человек венецианского гарнизона, две таверны да четыре доступные девицы. После того как мне опостылели все они, вместе взятые, а местный капитан поклялся, что ни один из его солдат не то что обидное слово скажет, но даже взгляда на меня не поднимет (калеки в отряде ему в таком количестве не нужны), я от скуки и пошел служить в войско Ватасия. Он платит рыцарям пощедрее, чем германский император, поэтому франкский полк в Никее, в котором я служил, числом поболе, чем вся армия константинопольского императора Балдуина. Служба хорошая – стычки чуть не каждый месяц, вино вкусное, а гречанки ласковы и щедры на любовь. Две недели назад мне было поручено сопровождать в Сирию на поклонение святым местам сына одного русского герцога. Хороший мальчишка, родом из этого, не выговорить без кувшина… короче, забыл. Представляешь, у них там на деревьях из всех фруктов растет лишь клюква, а в городах по улицам разгуливают медведи. Ватасий сейчас в мире с конийским султаном, мы получили проездной фирман, пересекли горы, миновали Антиохию и добрались до Бейрута. И что же? Весь город гудит как растревоженный улей. Рассказывают, будто сарацинская принцесса-колдунья влюбилась в доблестного рыцаря де Мерлана, потомка королей. Она повесила ему на шею заговоренный карбункул, вот он с его помощью победил всех рыцарей на турнире. Да только иерусалимский патриарх молился целый день и всю ночь и снял бесовское заклятие. Рыцарь силу потерял и был повержен в судебном поединке доблестным графом Сеньи, который, поговаривают, приходится незаконным сыном самому папе римскому! Вот рыцаря этого с его слугой-чернокнижником и собираются сжечь на костре. Ну я, конечно, оставил герцогского сына в бейрутском командорстве на попечении тамплиеров и рванул сюда.
– Спасибо, друг! – прочувствованно произнес Робер. – Только дело наше все одно – пропащее. Отбить нас не удастся, а если и отбить, то хоть к сарацинам на обрезание иди – в христианском мире нам жизни не будет.
– Да ладно, мало нас англичане ловили и казнили! – Скальд на всякий случай понизил голос. – В общем, так. Ждите. Казнь, как я понял, назначена на полдень, а рано утром я вас освобожу. Есть одна мысль…
– Ты хочешь в одиночку штурмовать Тир? – покачал головой Робер. – Безнадежное дело.
– Может, раз уж так получилось, что вы здесь, сир, придумаем что-то еще? – неуверенно произнес Жак. Оба рыцаря уставились на него так, словно к ним обратилась каменная статуя.
– А что может нам помочь после вынесения приговора? – спросил Робер.
– Способы имеются, – задумчиво ответил Недобитый Скальд. – Драка с палачом, например. По обычаю, победил палача и помощников – остаешься жить. Я так в Брюгге от топора ушел. Правда, палач с пятью подручными, как только я освободился от пут, сразу бросился наутек…
– Ну, это понятно, – кивнул Робер, – только я про здешнего заплечных дел мастера наслышан. Говорят, что он кинжалом орудовать мастер, могу и не управиться.
– Женитьба на девице, – добавил Жак, – вот, помнится, в Лионе, на ярмарке…
– Думал! Не подходит, – перебил его Робер. – Хафиза взяла бы меня в мужья со всеми потрохами, но, увы, она не девица, а вдова. Кроме того, ты, Жак, женат, а стало быть, не сможешь воспользоваться этой уловкой, даже если Недобитый Скальд сгонит к месту казни всех девственниц Тира.
– Решение тирского суда может отменить именем короля только бальи Иерусалимского королевства, – задумчиво произнес Скальд.
– Хм, – в глазах у Робера вспыхнул огонек надежды. – Да только сеньор Томмазо в Акре, а до нее два дня пути…
– Я получил от греческого императора трех отличных лошадей, – горделиво произнес Недобитый Скальд. – Не будем терять времени и заниматься ерундой. Если Господь хотя бы не будет мне мешать, то я успею доскакать до Акры, получить помилование и вернуться обратно к полудню.
– А вы уверены, сир рыцарь, что королевский бальи вас немедленно примет и вынесет нужное решение? – удивленно спросил Жак.
– Сеньор Томмазо – разумный человек, даром что с тевтонцами дружбу водит, – не задумываясь ответил рыцарь. – Я ему жизнь два раза спасал, на охоте и во время стычки с сарацинами. Он меня чуть не на коленях умолял, чтобы я возглавил его личный эскадрон. Так что я уверен, что он выдаст мне распоряжение об отмене казни и доставке к нему осужденных преступников, стоит мне лишь заикнуться, что я принимаю его предложение.
– У защиты нет возражений, ваша милость, – прострекотал адвокат и обернулся к Жаку с Робером, на лицах у которых застыло одинаковое выражение неподдельного восхищения, какое бывает обычно у детей, на глазах у которых фокусник извлекает голубя из пустого колпака.
* * *
По настоянию неугомонного защитника бальи отдал распоряжение не возвращать Жака и Робера в темницу короля Конрада, а оставить на ночь в камере, предназначенной для заключения знати и содержания богатых пленников. Помещение располагалось на первом этаже дворца, и о том, что они находятся под стражей, здесь напоминали только кованые решетки на окне да мощные двери, лишенные внутренних запоров.
После блестящего выступления Ги к приятелям возвратился аппетит, и в предвкушении завтрашнего триумфального освобождения они заказали в любимой таверне роскошный ужин.
– Вы настоящий мастер своего дела, – уважительно говорил Жак, отдавая должное жареной рыбе в апельсиновом соусе. – Видел я суды в самом Лионе, наблюдал, как легисты защиту ведут, но такое!..
– Да говорить не о чем, – отмахнулся от него адвокат наполовину обглоданной гусиной ногой. – Это просто чепуха, а не процесс. Вот, помнится, пару лет назад в Тивериаде тамошний виконт попробовал отсудить у мастера Грига несколько доходных домов, которые тот построил по заказу местного раиса, – тогда пришлось повозиться. Виконт подкупил палату горожан, и те напрочь отказывались принять нашу жалобу к рассмотрению. А здесь, в Тире, не законники, а сущие школяры. Привыкли к тому, что адвокаты, совершенно не знающие законов, просто упражняются в красноречии. Барон вообще там, в своем Бейруте, царь и бог – как он сказал, так и будет.
– Да, кстати, о бароне, уважаемый мэтр, – с трудом оторвавшись от засахаренных смокв, сказал Робер. – Яне понял, что это вы говорили о письме какой-то фрейлины?
– Да в Заморье ни для кого не секрет, – улыбнулся в ответ Ги, – что христианнейший бейрутский нобиль под видом фрейлин своей драгоценной супруги содержит, подобно султану, собственный гарем. Зная похотливую сущность жонглерского племени, я решил навести справки, и сегодня утром, всего за денье, одна из служанок прибывшей на суд вместе с мужем баронессы выболтала мне, что лично передавала любовное признание, написанное этому сладкоголосому воришке одной из наложниц.
– Ловко! – восхитился Робер. – Истину говорил покойный граф Гуго де Ретель: «Перо в ловкой руке законника часто разит сильнее, чем рыцарский меч».
– Но завтра с утра они будут говорить о колдовстве, мэтр Ги, – заметил Жак, – а это ведь очень опасное обвинение.
– Пустое, – ответил юрист, – о колдовстве и ереси вспоминают обычно тогда, когда человека нужно во что бы то ни стало отправить в темницу либо на плаху, а доказательств для этого не хватает. Но с этим мы тоже справимся. Во-первых, вы крестоносцы, принявшие обет. Как известно, таковые находятся под защитой церкви, и только церковь может их обвинять в этом преступлении. Во-вторых, ваша хозяйка Хафиза – никакая не еретичка, а маронитка. Духовные отцы этой раскольнической общины еще до падения Иерусалима были приняты со своей общиной в лоно Римской церкви. Марониты очень богаты, многочисленны и имеют огромное влияние в здешних местах. Поэтому ни легат, ни тем паче архиепископ, получив это дело в свою юрисдикцию, ни за что не рискнут назвать эту женщину колдуньей и еретичкой. Кроме того, о каком колдовстве вообще идет речь? Ладанка при вас, сир рыцарь? Вот и отлично. Найдутся два свидетеля, готовые подтвердить, что это именно ее Хафиза надела вам на шею? Вот и славно. Как мог не победить в поединке рыцарь, носящий с собой щепку от Честного Креста?
– Точно так же, как потерпели поражение при Хаттине войска христиан, которые, как известно, несли с собой весь Честной Крест целиком, – не удержался и съязвил в ответ Робер.
– Не сбивайте меня с настроя, сир, – недовольно поморщился адвокат. – Вот если бы я выступал на стороне обвинения, то тогда, конечно, припомнил бы Хаттин в этой связи.
После того как все принесенное было съедено и выпито, Ги распрощался со своими клиентами и отбыл отдыхать и готовиться к завтрашнему дню. Робер, выпивший между делом два кувшина вина, заснул, положив голову на стол, так что его пришлось долго расталкивать и убеждать, чтобы он перебрался на кровать. После прогнившей соломы королевского подземелья душистый клевер, которым был набит матрас, показался Жаку ароматом райских кущей. Заснул он, еще не успев положить голову на подушку.
* * *
Разбудил их посланный из таверны слуга. По приказу хозяина он поинтересовался, будут ли господа заказывать завтрак. Жак ограничился стаканом холодной воды – он волновался перед началом суда, зато Робер без малейших усилий уплел жареного каплуна, закусил его целой миской оливок и выпил кувшин вина, правда, наполовину разведенного водой.
Они успели завершить завтрак, одеться и привести себя в порядок, когда в коридоре послышался топот стражников. Сегодня их конвоировали не менее десятка человек. К удивлению Жака, это были не тевтонцы и не городские копейщики. Примерно половина сержантов, окруживших их со всех сторон, носили гербы императорских солдат, остальные – эмблемы наемников бейрутского барона.
– Похоже, дружище, – кося глазом на конвой, пробормотал Робер, – мы с тобой первые, кто смог объединить войска Ибелинов и Фридриха.
Жак ничего не ответил. Он заглядывал через головы охранников в надежде высмотреть адвоката Ги, который с утра еще не появлялся. Отгороженные живым заслоном, они миновали галерею и вошли в зал, на глазах заполнявшийся зрителями и участниками процесса.
На высоком балкончике, откуда во время балов и торжеств музыканты услаждали слух городской знати, не по-зимнему шумно разорялся воробей. Солнце, пробиваясь сквозь висящую в воздухе пыль, падало на большие гранитные плиты, по которым в ожидании начала суда разгуливали допущенные в зал господа и простолюдины. Вчерашнее выступление акрского адвоката стало известно всему городу, и теперь все, кто имел хоть малейшую возможность, пришли сюда, чтобы увидеть собственными глазами, как будет окончательно развалено белыми нитками шитое обвинение. Бальи был апулийцем, и в Тире, заселенном по большей части ломбардцами, бургундцами и германцами, его не любили, тем более что на сей раз он открыто выступил на стороне «заносчивых чужаков» – сторонников императора, костью сидевших в горле у здешних купцов.
– Ну, и куда запропастился наш Ги? – проворчал недовольно Робер. – Тоже решил на радостях вчера винца попить?
Стража оттеснила к входным дверям толпу простолюдинов, благородные господа заняли место на приготовленных для них стульях, бейрутский легист заметался между рядами, выслушивая последние пожелания своих клиентов, а Ги все не появлялся.
Из галереи вышли судьи во главе с председателем и начали рассаживаться по местам.
– Что-то здесь не так, – недовольно пошевелил усами Робер. – Я, конечно, знаю этого юриста всего один день, но он не произвел впечатления человека, который может вот так, за здорово живешь, опоздать к началу суда.
Глашатай прокричал: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!», бальи объявил о продолжении рассмотрения обвинений, а место, предназначенное для защиты, все еще пустовало.
Жак и Робер растерянно вертели головами и ничего не могли понять.
По залу легким лесным ветром пронесся гул – какой-то человек бегом пересек свободное пространство и встал как вкопанный напротив бальи. Жак узнал его – это был десятник городской стражи, тот, который их арестовывал.
– Ну, – спросил его бальи, – так скоро там появится этот столичный законник? Ей-богу, еще немного, и мы начнем без него!
– Да тут дело, стало быть, такое, ваше светлость, – доложил, выкатывая глаза от служебного рвения, десятник. – Этот самый мэтр, за которым вы меня посылали, поселился здесь неподалеку, в доходном доме сеньора Грансини, на шестом этаже. Подошли мы туда, а там… Окна в этом доме высокие, а подоконники, стало быть, низкие. Вот он, видать, с непривычки из окна-то и шмякнулся кулем. Его, поди, кто снизу окликнул, а он возьми да и перегнись. Мы пришли, а он аккурат на мостовой валяется, и голова расколота, словно гнилой арбуз.
Все присутствующие охнули, как один человек, и в зале воцарилась гробовая тишина, которую, впрочем, тут же нарушил воробей, по-видимому, обрадованный тем, что его голос теперь сможет услышать весь зал.
Присутствующие отреагировали на новость по-разному. Председательствующий бальи, не скрывая своих чувств, облегченно вздохнул. Архиепископ перекрестился и начал шептать молитву. Барон Ибелин просиял, а его придворный легист всеми силами пытался изобразить скорбь по поводу случайной кончины своего столичного коллеги. «Не их работа, – сделал про себя вывод Жак. – Тот, кто это устроил, не станет откровенно торжествовать и демонстрировать радость». Он прошелся взглядом по рядам знати. Единственным человеком, которого, казалось, совершенно не задела принесенная десятником ошеломительная новость, оказалась донна Корлеоне.
– Это Витториа, – прошептал, подтверждая его слова, Робер, – ее работа. Эх, рано мы с тобой, приятель, победу праздновали. Похоже, что эта змея подколодная все-таки получит наши головы.
Жак почувствовал во рту горячую слюну. Он отчетливо осознал, что дело проиграно окончательно и бесповоротно, и теперь их может спасти от неминуемой гибели разве что чудо.
– Несмотря на случайное выпадение из окна мэтра Ги из Вифлеема, акрского легиста, – посовещавшись со своим окружением, объявил бальи, – суд продолжает рассмотрение дела. Обвиняемым предлагается либо избрать себе в защитники кого-то из присутствующих здесь, в зале, либо держать ответ самим.
– Что скажешь, пейзанин? – обратился к Жаку Робер. – Поищем себе нового адвоката?
– Гибель адвоката – не случайность… – обреченно прошептал тот. – Я думаю, что в толпе полно подставных, которые защитят нас не лучше, чем мэтр Мартин Аквитанский…
– Ну да ладно, – вскинул голову достославный рыцарь, – сами с усами. Еще посмотрим, как они запоют. Слава богу, покойный Ги, да будет ему земля пухом, и пусть ангелы услаждают его слух в раю, куда попадают все невинноубиенные, вчера объяснил, что нам делать и как он собирался отвечать на последние обвинения.
Жак в ответ коротко кивнул.
– Я и сержант, – громко произнес де Мерлан, обращаясь к судьям, – не желаем прибегать к услугам иного защитника и будем отвечать сами.
– Так тому и быть, – несколько разочарованно произнес бальи. – Что ж, я смотрю, слова просит обвинение.
При этих словах Мартин Аквитанский вылетел вперед.
– Многоуважаемый суд! По воле моих клиентов, скорбя о безвременно ушедшем от нас мэтре Ги, мы снимаем все выдвинутые обвинения, за исключением двух. А именно: благородные господа, интересы которых я имею честь представлять, настаивают на уличении сержанта Жака в вооруженном бунте, а рыцаря де Мерлана – в злонамеренном колдовстве. При этом оба обвиняются в пособничестве друг другу как в первом, так и втором случае.
– Вчера же ясно было сказано, – рявкнул Робер, – что, пока не будет определено, на чьей земле произошла стычка, не будет и рассматриваться обвинение в бунте! Вы же прекрасно слышали, что говорил сидонский бальи!
– Бальи славного города Сидона, – засветился от счастья обвинитель, – вчера вечером отбыл из Тира по государственной необходимости. Его советник, коему оставлены все полномочия, временно отказывается от межевой тяжбы в пользу его светлости барона. Таким образом, с учетом только что сделанного рыцарем де Мерланом признания о том, что там «произошла стычка», обвинение в вооруженном мятеже можно считать доказанным.
– Ах ты, скользкая жаба! – взревел Робер. – Ты что же, думаешь, что мои слова можно перекручивать, как тебе вздумается, баронская подтирка?
– Если вам, благородный сир, известны законы, которые позволяют толковать мои слова как-нибудь иначе, – все так же лучезарно улыбаясь, ответил Мартин, – то вы можете апеллировать к высокому суду.
– Законы! – Робер был взбешен. – Верните мне меч и выставьте любого бойца – и Господь разберется, кто из нас прав, а кто виноват!
– Процессы, где вина подсудимых очевидна и подтверждена множественными свидетельствами, не решаются судебным поединком, – нахмурившись, сказал бальи. – Переходите к следующему пункту.
– Теперь рассмотрим вопрос о колдовстве, – не стал возражать бейрутский легист.
– Протестую! – воскликнул Жак. Он поборол в себе робость перед благородными господами и выступил первым, боясь, как бы Робер сгоряча не выдал еще какую-нибудь фразу, которая сделает их положение, и без того крайне шаткое, совершенно безвыходным. – Мы являемся крестоносцами, принявшими обет, а потому в обвинениях, касающихся дел веры, подлежим юрисдикции церковного суда. Прошу направить нас к его высокопреосвященству архиепископу и полагаюсь на то, что он рассудит это дело по справедливости!
– К величайшему сожалению, уважаемый суд, – обрадованно завопил обвинитель, – обвиняемые уже не крестоносцы, а простые паломники! В день турнира, то есть я хотел сказать, во время бугурта, его преосвященство архиепископ Тира по ходатайству ректора крестоносного братства святого Андрея Акрского подписал индульгенцию о том, что обет ими полностью исполнен! Я могу предъявить сей документ суду!
– Я вам верю, мэтр, – ответил бальи обвинителю, – тем более что в состав суда входит представитель кафедрального клира. Сержант Жак, ваш протест отклонен!
– Я желаю говорить, – снова взвился Робер. – Все, что тут было сказано, – это чудовищная ложь! Вдова Хафиза, наша домохозяйка, никакая не колдунья. Она из церкви Святого Марона, которая, как известно, признает главенство римского папы. И повесила она мне на шею вовсе не колдовской амулет, а ладанку с кусочком Святого Креста!
Слушая сбивчивую речь Робера, бальи откровенно скучал, барон не мог скрыть самодовольную улыбку, а сеньора Витториа, делая вид, что ее совершенно не интересует то, что происходит в зале, перешептывалась с сияющим от счастья сеньором Пьетро.
– Значит, вы утверждаете, что перед поединком вам на шею был надет христианский оберег? – вкрадчиво поинтересовался Мартин.
– Христианнее не бывает, – широко улыбнулся Робер.
– И вы готовы предъявить его суду?
– Само собой! – Робер стянул с шеи шнурок и протянул его вперед.
Пристав, по знаку бальи, раскрыл ладанку и извлек из нее маленький корешок, напоминающий человеческую фигурку. Держа кончиками пальцев, он поднес его к судьям. Те, разглядев, что он держит в руках, отшатнулись, словно им под нос подсунули пылающий факел. Затем пристав обернулся к залу и высоко поднял находку над головой.
– Мандрагора! Мандрагора! – раздались отовсюду испуганные крики.
Жак ощутил, что земля уходит у него из-под ног.
– Как видите, многоуважаемые судьи, – заявил обвинитель, – наличие колдовства бесспорно установлено. Всем известно, что корень мандрагоры, вырытый на кладбище или на месте, где казнят преступников, является колдовским талисманом.
– Приплыли, виллан, – пробормотал Робер, – а я-то еще подумал, что это за вино такое нам подали за ужином – с пряным привкусом, и травами отдает. Это, выходит, они нас с вечера опоили, а ночью в ладанку эту гадость и вложили заместо святыни.
– Вы по-прежнему отрицаете обвинение в колдовстве? – спросил бальи.
– Отрицаю, – уверенно ответил Робер.
– Понятно. – Бальи снова смотрел куда-то в сторону и говорил бесцветным голосом, словно произнося заученный текст. – В таком случае следствие будет искать дополнительные доказательства. Сегодня же вдова Хафиза будет взята под стражу и допрошена с пристрастием. Ее обреют наголо в поисках дьявольских печатей, а затем учинят Божье испытание огнем или водой. Но если сир Робер, даже не признавая своей вины, не станет отрицать обвинение, то мои клиенты не будут, в свою очередь, настаивать на дополнительном следствии, а разбирательство о степени вины вышеозначенной вдовы будет передано на рассмотрение совету местной маронитской общины.
В зале повисла тишина, которую на сей раз не нарушили даже хлопотливые птицы. Жак понял, что бальи предложил Роберу обменять жизнь ни в чем не повинной женщины на его собственную жизнь.
– Соглашайся, Робер, – шепнул он приятелю, – я не против. Я не смогу дальше жить, зная, что моя жизнь куплена такой ценой.
– Не нужно допрашивать Хафизу, – спокойно произнес Робер, глядя при этом прямо в глаза Виттории, – я не буду ничего говорить в свое оправдание. Пусть нашу судьбу решает суд.
– Что скажут обвинители? – после тяжелой паузы встав с места и обернувшись к залу, спросил бальи. – Какого наказания они требуют?
– Казнить, – уверенно произнес Ибелин, глядя прямо перед собой.
– Казнить, – неуверенно подтвердил архидьякон, косясь на кого-то из господ.
– Казнить, – заявил, снова надувшись фазаном, Пьетро ди Россиано.
– Казнить, – чуть кивнула донна Корлеоне.
– Казнить, – объявил старшина суда горожан.
Бальи выпрямился и медленно произнес:
– По требованию обвинителей и по приговору суда за указанные ранее преступления рыцарь Робер де Мерлан и сержант Жак из Монтелье приговариваются к смертной казни. Рыцарь – через усекновение головы с последующим повешением, а сержант – через повешение за шею. Приговор будет приведен в исполнение завтра, на городской площади. После казни там же на площади все имущество осужденных будет передано истцам, а также направлено на выплату пошлин и судебных издержек в пользу суда и городской казны.
Не успел бальи закончить оглашение приговора, как со стороны главного входа послышался нарастающий шум, затем два стражника, охраняющие дверной проем, отлетели в стороны, словно тряпичные куклы, и в арке выросла исполинская фигура.
– И кто же тут главный? – размахивая огромной булавой, пророкотал стоящий на пороге рыцарь.
При этих словах бальи, архидьякон и барон неуверенно переглянулись.
– К оружию! – раздались со всех сторон возгласы, и опомнившиеся охранники, на ходу доставая мечи и опуская копья, стали образовывать живой заслон. Вскоре между возмутителем спокойствия и стульями, на которых сидела знать, стояли десятка полтора ощетинившихся клинками рыцарей и сержантов.
– Ну и дела, – пробормотал Робер, – вот кого я меньше всего ожидал увидеть именно здесь и сейчас, так это…
– Брат Недобитый Скальд, а ты здесь как оказался? – перекрикивая лязг оружия и гул толпы, прокричал Жак.
– Робер, что тебе лучше передать, меч или булаву? – громыхнул в ответ гентский рыцарь, принимая боевую стойку. – Тут работы, смотрю, немного…
На балконе, вспугнув воробья (который, как выяснилось, находился там в обществе воробьихи), появились три арбалетчика, и в сторону Скальда нацелились массивные заостренные наконечники.
– Остановись, рыцарь! – крикнул бальи. – Иначе я прикажу застрелить тебя за бунт и неуважение к суду!
Недобитый Скальд медленно опустил булаву.
– Я вассал ромейского императора Иоанна из рода Ватасиев! – объявил он на весь зал. – И не обязан здесь подчиняться ничьим приказам.
– Сир рыцарь, – вступил в разговор архидьякон, – надеюсь, вы не столь безрассудны, что желаете объявить войну одновременно Его Величеству Императору и нобилям Иерусалимского королевства? Если вы, конечно, не действуете по указке своего греческого сюзерена…
– Политика… – пробурчал гигант, косясь на арбалетчиков и опуская меч. – Обложили, крючкотворы, житья от них нет…
Несмотря на эти слова, Жак решил, что арбалеты все же оказались в переговорах намного более весомым аргументом, нежели угроза государственных неприятностей.
– Поклянитесь, сир рыцарь, что более не поднимете оружие, находясь в стенах Тира! – Архидьякон немедленно стал развивать дипломатический успех.
– Клянусь, – после долгой паузы произнес Недобитый Скальд. – Этой, как ее, Девой Марией и двенадцатью апостолами.
По команде своих хозяев стражники опустили мечи и копья.
– Что вы желаете, сир? – немного успокоившись, спросил бальи.
– Для начала поздороваться с моим другом. Пусти! – Скальд, не дожидаясь согласия, прошел через заслон, расталкивая стражников плечами. Он обнял Робера и приятельски похлопал по плечу Жака.
– Силен ты, брат, булавой махать, – одобрительно прогудел де Мерлан. – А как же Гент? Снова попал в кораблекрушение?
– К счастью, нет, – отмахнулся гигант. – Доплыли до Родоса без приключений, там ждали хорошей погоды. Ждали долго, а на этом островишке, как назло, оказалось всего пятьдесят человек венецианского гарнизона, две таверны да четыре доступные девицы. После того как мне опостылели все они, вместе взятые, а местный капитан поклялся, что ни один из его солдат не то что обидное слово скажет, но даже взгляда на меня не поднимет (калеки в отряде ему в таком количестве не нужны), я от скуки и пошел служить в войско Ватасия. Он платит рыцарям пощедрее, чем германский император, поэтому франкский полк в Никее, в котором я служил, числом поболе, чем вся армия константинопольского императора Балдуина. Служба хорошая – стычки чуть не каждый месяц, вино вкусное, а гречанки ласковы и щедры на любовь. Две недели назад мне было поручено сопровождать в Сирию на поклонение святым местам сына одного русского герцога. Хороший мальчишка, родом из этого, не выговорить без кувшина… короче, забыл. Представляешь, у них там на деревьях из всех фруктов растет лишь клюква, а в городах по улицам разгуливают медведи. Ватасий сейчас в мире с конийским султаном, мы получили проездной фирман, пересекли горы, миновали Антиохию и добрались до Бейрута. И что же? Весь город гудит как растревоженный улей. Рассказывают, будто сарацинская принцесса-колдунья влюбилась в доблестного рыцаря де Мерлана, потомка королей. Она повесила ему на шею заговоренный карбункул, вот он с его помощью победил всех рыцарей на турнире. Да только иерусалимский патриарх молился целый день и всю ночь и снял бесовское заклятие. Рыцарь силу потерял и был повержен в судебном поединке доблестным графом Сеньи, который, поговаривают, приходится незаконным сыном самому папе римскому! Вот рыцаря этого с его слугой-чернокнижником и собираются сжечь на костре. Ну я, конечно, оставил герцогского сына в бейрутском командорстве на попечении тамплиеров и рванул сюда.
– Спасибо, друг! – прочувствованно произнес Робер. – Только дело наше все одно – пропащее. Отбить нас не удастся, а если и отбить, то хоть к сарацинам на обрезание иди – в христианском мире нам жизни не будет.
– Да ладно, мало нас англичане ловили и казнили! – Скальд на всякий случай понизил голос. – В общем, так. Ждите. Казнь, как я понял, назначена на полдень, а рано утром я вас освобожу. Есть одна мысль…
– Ты хочешь в одиночку штурмовать Тир? – покачал головой Робер. – Безнадежное дело.
– Может, раз уж так получилось, что вы здесь, сир, придумаем что-то еще? – неуверенно произнес Жак. Оба рыцаря уставились на него так, словно к ним обратилась каменная статуя.
– А что может нам помочь после вынесения приговора? – спросил Робер.
– Способы имеются, – задумчиво ответил Недобитый Скальд. – Драка с палачом, например. По обычаю, победил палача и помощников – остаешься жить. Я так в Брюгге от топора ушел. Правда, палач с пятью подручными, как только я освободился от пут, сразу бросился наутек…
– Ну, это понятно, – кивнул Робер, – только я про здешнего заплечных дел мастера наслышан. Говорят, что он кинжалом орудовать мастер, могу и не управиться.
– Женитьба на девице, – добавил Жак, – вот, помнится, в Лионе, на ярмарке…
– Думал! Не подходит, – перебил его Робер. – Хафиза взяла бы меня в мужья со всеми потрохами, но, увы, она не девица, а вдова. Кроме того, ты, Жак, женат, а стало быть, не сможешь воспользоваться этой уловкой, даже если Недобитый Скальд сгонит к месту казни всех девственниц Тира.
– Решение тирского суда может отменить именем короля только бальи Иерусалимского королевства, – задумчиво произнес Скальд.
– Хм, – в глазах у Робера вспыхнул огонек надежды. – Да только сеньор Томмазо в Акре, а до нее два дня пути…
– Я получил от греческого императора трех отличных лошадей, – горделиво произнес Недобитый Скальд. – Не будем терять времени и заниматься ерундой. Если Господь хотя бы не будет мне мешать, то я успею доскакать до Акры, получить помилование и вернуться обратно к полудню.
– А вы уверены, сир рыцарь, что королевский бальи вас немедленно примет и вынесет нужное решение? – удивленно спросил Жак.
– Сеньор Томмазо – разумный человек, даром что с тевтонцами дружбу водит, – не задумываясь ответил рыцарь. – Я ему жизнь два раза спасал, на охоте и во время стычки с сарацинами. Он меня чуть не на коленях умолял, чтобы я возглавил его личный эскадрон. Так что я уверен, что он выдаст мне распоряжение об отмене казни и доставке к нему осужденных преступников, стоит мне лишь заикнуться, что я принимаю его предложение.